АУТОДАФЕ ("Воспоминание далёкого детства")

            Огонь жадно охватывал бумажную толщу спрессованных страниц. Он начинал с углов, самых доступных и уязвимых.  Языки пламени быстро вырастали сначала с двух, потом с четырёх сторон бумажного бруска; огненный рот радостно, с каким-то утробным гулом, вдруг заглатывал книгу целиком, и страницы, казавшиеся до этого мгновения цельным монолитом, внезапно вспухали, отделяясь друг от друга, желтея палёным цветом, и обрушивали, хранимую на себе россыпь букв куда-то в середину всёпожирающего пламени.  Очередь переплётов ещё не подошла, и они лежали отдельно, поблескивая золотым тиснением, которое, принимая на себя свет огненных всполохов, соперничало по яркости с вылетавшими из печи искрами.

            В то время я ещё не знал, что такое аутодафе, но я знал абсолютно точно, что виновником творившейся казни был я.

            Первой отдельной, и самостоятельно мною прочитанной книгой, не считая букваря и «Родной речи», был толстенный том «Мёртвых душ» с великолепными рисунками Лаптева. Неудивительно, что она была издана «Детгизом»; именно рисунки, которые имелись, чуть ли не на каждой странице, делали чтение ещё увлекательнее и доступнее для понимания ребёнка. Казалось бы, странный выбор для первоклашки, но всё имеет свою разгадку. Ещё не умея читать, я неутомимо рассматривал рисунки, а текст читала мне моя мама. И когда пришло время начать читать самому – выбор первой книги не подвергался сомнению. Естественно, книжки для младшего школьного возраста казались мне после такого чтения ужасно скучными и примитивными. Бабушка записала меня в библиотеку, которую я прожорливо поглощал, невзирая на свой возраст, но и этой пищи мне явно недоставало.

            У одинокой соседки, в отличие от нашей семьи, было целых две комнаты.

            Одна, попросторнее, служила и прихожей, и гостиной, и столовой одновременно. Это было естественно и привычно для той поры массовых коммуналок, и единственное, что выделяло эту комнату, был огромный киот, занимавший весь красный угол. Он состоял из икон различного размера, соединённых вместе по определённому правилу, и поражал моё детское воображение своей роскошью окладов, блестящих риз и, свисающим на золотой цепочке каким-то яйцом из прозрачного цветного стекла с таинственной фигуркой внутри. В то же время, строгие аскетические лики икон внушали какую-то непонятную тревогу своими требовательными и пронзительными взглядами больших, прямо глядевших перед собою, глаз.

            Другая комната, которую пристало бы назвать чуланом, из-за своего малого размера, была недоступна для постороннего взгляда. Лишь однажды, будучи ещё совсем маленьким, я краем глаза сумел разглядеть узкую металлическую кровать, застеленную белым покрывалом и высокий двухстворчатый шкаф со стеклянными дверками за которыми виднелись книги в богатых, возможно даже кожаных переплётах, с золотистыми буквами на своих корешках. Книг было много. Они стояли плотно, строго по росту и вызывали невольное любопытство своей таинственностью.

            Вот о них-то я и вспомнил, когда положил в стопочку библиотечных книг, только что прочитанную. И как только я мог забыть, что рядом, в одной квартире, имеется целый шкаф, скучающих без читателя неведомых книг!

            - Книги эти - греховные, светские! Их и взрослому читать не следует, не то что, - ребёнку. Руки у меня не поднимались на них… Память о муже. Они и довели его до тюрьмы! – соседка как-то болезненно поджала губы и решительно добавила.  – Завтра придёт подруга моя, святое писание читать, - вот и займёмся богоугодным делом!

            - Может быть, хоть посмотреть дадите? Энциклопедии какие-нибудь сыну бы пригодились! Вы их продать хотите? – мать моя, не совсем понимая, что хочет сделать с книгами соседка, не отставала, помня мою просьбу о содействии.

            - Продать?! Да любые деньги за них предложат, - греха на душу не возьму. Светские книги читать – грех великий! В топку завтра их пустим – всё польза! Если бы о муже не вспоминала, давно бы спалила! Но коли ребёнка они соблазняют – время их пришло!

            Мама безнадежно покачала головой, но возражать не стала. Хозяин – барин!

            После обедни пришла Клуня, как все называли маленькую доброю старушку, соседскую подругу. Прикрыв плотно дверь, они вдвоём долго чем-то шуршали и тихо переговаривались. Наконец, дверь отварилась, и к печи, жерло которой выходило в прихожую, были вынесены растерзанные останки неизвестных книг. Выдранные из роскошных переплётов они, поразили меня непривычными буквами не современного шрифта. Дореволюционные, как потом объяснила мне мама, книги были подготовлены к сожжению. Первая партия была засунута внутрь топливника. Огонь был поднесён, и голос пламени затянул свою победную песню.

            Мы не смогли долго наблюдать за этим варварством, как тогда назвала этот поступок моя мама, и пошли к себе в комнату. Клуня, с виноватым лицом, оправдываясь, шептала, что, конечно, делать этого бы не стоило, но не ей было решать.

            Через некоторое время бок печи, выходящий и в нашу комнату, стал постепенно нагреваться, но тепло, которое всегда так радовало в это зимнее время, согревало лишь тело. На душе было холодно, неуютно, какая-та невысказанная досада, видно, одолевала мать, а меня досаждали чувство вины и обида, что мне никогда не доведётся прочесть именно этих «греховных», по мнению соседки, книг и я так никогда и не узнаю, что же на самом деле они в себе содержали.

            Выполняя свой христианский долг, соседка сэкономила на дровах, и печь питалась ещё несколько дней непривычной для неё «скоромной» пищей.

2009