2001 г. Рейки, пуля и переселение душ

2001 г. Рейки, пуля и переселение душ

Взлететь высоко нередко бывает очень просто. Намного труднее удержаться там, в вышине. И совсем почти невозможно мягко приземлиться, сверзившись с этой вышины. Не только почти. Я много видел людей, которые по нескольку раз поднимались и падали, поднимались и снова падали, причем порою падали значительно ниже места своего взлета. Но не разлетались на части, не получали при этом увечий, а выжидали, набираясь сил, чтобы опять подняться, и снова взлетали, и на гораздо большую высоту, чем раньше, не получив при этом ни какого духовного или физического ущерба.

Но, в большинстве своем, люди все-таки очень болезненно переносят падения, разбиваясь практически насмерть и превращаясь во что-то мягкое, склизкое, непотребное – то ли в лепешку, то ли в кусок дерьма.

Вот и мой приятель по службе в МАДИ, Анатолий, не сумел выдержать ужасающего падения, которое преподнесла ему жизнь. Настолько высоко он вознесся в своих суждениях о самом себе, через которые не мог переступить, что, собственно, и вызвало такой поворот событий.

Но, по-порядку. Родившись в глухом гуцульском селе на Львовщине, он, как полагается, должен был стать простым тружеником. Жить, не хватая звезд с неба, попивать чай из блюдечка, вырастить кучу детей и внуков, а потом – почтенно скончаться в окружении своих домашних и быть похороненном на местном, заросшем травою, кладбище. Но все происходит иначе, когда твои родители попадают в глухомань по распределению института и, не имея за душой ни денег, ни жилья, ни родителей, остаются там на всю жизнь, мечтая о том, чтобы пусть не они сами, так хотя бы их дети вырвались из этой грязи и укоренились, если бы не в столице, то хотя бы в каком-нибудь крупном городе.

Поэтому, начав учиться в Львовском университете, Анатолий перевелся с потерей курса в Московский Авто-Дорожный Институт.  Обладая неплохой памятью и упорным характером, неплохо учился и окончил институт с очень хорошими рекомендациями, но… Этого провинциалу не хватало, чтобы закрепиться в Москве. Максимум, что его ждало – инженерство на каком-нибудь провинциальном автозаводе или конструкторском бюро при секретно-военном заведении. Как ни крути – в те годы в Москву распределяли только москвичей. Ведь Москва с отмены крепостного права страдала от натиска иногородних, которых, в разные годы, называли то отходниками, то лимитчиками, то гастарбайтерами.

Ему нужна была виза в Москву, а что может быть лучше в этом качестве, чем жена-москвичка. Обладая неплохими внешними данными и манерами, способный поддержать разговор, пошутить, знающий массу разного рода историй и анекдотов, а главное –умеющий красиво ухаживать за женщинами, он всегда был душою компании, пользовался успехом у сокурсниц и мог запросто облапошить, если не любую, то уж каждую третью из московских дур.

Ему удается этот финт. Он женится! И не просто на москвичке, и не просто на еврейке (как говорили в те страшные советские годы «еврейка не жена, а средство передвижения»), а на дочери начальника автомобильного полигона – должности, хотя и официально штатской, но приравниваемой к высокому воинскому званию.

И начинается стремительный взлет! Он остается в Москве работать преподавателем в том самом институте, который только что окончил, поступает в аспирантуру и начинает готовить диссертацию. Помимо этого, для поддержания материального достатка в семье, его принимают водителем-инструктором в автошколу ДОСААФ. А в то время, в отличие от нынешних лет, инструктора получали не только высокую зарплату, но и щедрые подарки от учеников. В общем – воспарил мой приятель, как Икар, забыв о том, что солнце всегда сжигает крылья у неумелых летунов. Ведь в глубине своей, теперь уже московской, души, он оставался все тем же глухоманным провинциалом, глупым и наивным. Посему он решил, что все то, чего он достиг – не счастливое стечение обстоятельств, а дело его собственных рук. И, следовательно, он не деревенский паренек, а человек высшего сорта, гений с фантастическими способностями! Поэтому семья жены ему не указ и он должен стать полноправным хозяином своей судьбы.

А жена и ее родители – куда они денутся – родившийся сын казался ему живым залогом долгого семейного счастья. Забыл ли он или, по простоте душевной, не знал того, что в еврейских семьях национальность передается по матери, поэтому принято считать, что «ребенок – мой, а ты – чужой». Вот на этот постулат, как на тяжелые грабли, и наступил Анатолий, разбив при этом себе не только лоб, но и всю жизнь, пустив под откос все свое будущее.

Сначала он мягко стал настаивать на своем мнении и ему это сходило с рук. Жена и, особенно, ее родители, понимая юношеское честолюбие Анатолия, не противились этому, поскольку оно не вносило раскола в семью. Но однажды, как полагается, наступил тот момент, обычно называемый «точкой невозврата». То есть такое событие, которое невозможно «отменить», позабыть, простить или переосмыслить. Событие ясно говорящее, что человек отдалился от тебя настолько, что дальнейшее сближение стало невозможным.

Итак в один из июльских дней Анатолий, находясь с женой и сыном на подмосковной даче родителей жены, ответил, что «личность и лопата несовместимы», на просьбу тещи окопать какую-то там клумбочку. Выскажи он свой отказ другими словами, может быть и эта его выходка не стала бы «точкой невозврата», но «личность» очень сильно раздражила его тестя. «Личность», которую он сам, собственными руками, вытащил из провинциальной грязи, отмыл, одел, устроил на престижную работу, дал дорогу в «светлое будущее» с возможностью эмиграции, оказалась неблагодарной свиньей, то есть зарвалась настолько, что смеет отказывать своему «создателю» в ерундовой просьбе.

С этого дня жизнь супругов пошла вкривь и вкось. Год или даже два они, то ссорились, то мирились. Но тесть, видя, что зять не проявляет должного уважения, ни к нему, ни к его дочери, и вместо того, чтобы ползать перед ними на коленях, искал какой-то компромисс между требованиями к нему и своей «личностью», прямо указал ему на дверь.

Семейная жизнь рушилась и Анатолий, как все слабые и никчемные люди, чтобы заглушить свое горе, потянулся к бутылке. Сколь не мнил он себя «личностью», но родные корни были сильнее и «личность» не вынесла проверку падением – Анатолий стал закладывать за воротник все чаще и чаще. Даже на лекции стал приходить под хмельком. Его карьера начала стремительно сворачиваться. Из автошколы его уволили, диссертацию защитить не сумел, там – не дали хода, здесь – закрыли дверь и остался он тихо и мирно доживать свои годы ассистентом на кафедре. С низким окладом, без перспективы роста – так – типа прапорщика – и не солдат вроде, да и офицером никогда не станет.

Дальше хуже – жена его вторично вышла замуж и запретила Анатолию видеться с сыном, а чтобы он не докучал ей своими визитами (сын мой!) – уехала сначала в Израиль, а потом перебралась в Штаты, начисто лишив отца возможности встречаться с сыном, Даже, если бы ему удалось пробить административные барьеры, то степень секретности не давала ему выезда зарубеж.

И остался он, как старушка из пушкинской сказки – у разбитого корыта – без сына, без жены, без дома и на непрестижной работе. Хотя! Одно ему дали с барского плеча родители жены – комнату в подмосковном Железнодорожном с подмосковной пропиской. Ну что же – неплохой улов! Не вышвырнули на львовщину.

В такой ситуации он, будучи все-таки человеком логического склада ума, принялся искать виноватого. И, как большинство неудачников, не укорил себя за нахальство, за неуважение, за неблагодарность – ну – как же – я – «Личность» – не могу быть плохим, не могу поступать неправильно – должен быть враг! И он нашел его – выпивка! Вот, сказал он себе, моя жизнь разрушилась не от того, что, по моему мнению, личность не совмещается с лопатой, а от того, что я стал выпивать. Забыв, правда о том, что выпивать он начал тогда, когда его семейная жизнь дала значительную трещину.

Но бросить пить самостоятельно он не смог – слишком слаб был он духом. А такие слабаки всегда попадают в лапы каких-нибудь пройдох от религии, которые, как Дьявол, обещают всем исполнение желаний за пустячок – душу, да и кошелек впридачу. Вот и Анатолий занялся какими-то Рейками. Что это такое я толком не понял, да и задумывался не хотел и так ясно – очередной оккультный охмуреж слабых, безвольных и безнадежно больных плюдей од девизом «мы даем вам мечты, вы отдаете нам все деньги».

В одном они сдержали слово – Толя прекратил пить спиртное полностью, даже упоминание о нем вызывало у него жуткое отвращение. Его рвало несколько минут, после того, как он съел конфетку с ликером. К тому же у него началась сильная истерика. Я так и не понял чего он испугался, но, видимо, чего-то астрального, нереального. Потому что даже «зашитых» алкоголиков такое количество  выпитого не приводило к неприятностям. Вот как сильно действовало на него антиалкогольное заклятие.

Но зато появилась безудержная тяга к кофе и шоколаду.

Честно сказать – не знаешь, что лучше, а что хуже. Если бы я пил столько кофе, то сдох бы через месяц – сердце просто бы вылетело из груди. А он ничего – держался, ведь помимо трезвости наставники Рейки превратили его в вегетарианца. Он совершенно перестал есть мясо, рыбу, даже от устриц и мидий шарахался. Объясняя все это тем, что убитые животные порождают какой-то «вирус смерти», который, вопреки опыту прошедших веков, убивает нас. С его слов, трудно было понять каким образом человечество не то, что продвинулось вперед, а как оно вообще дожило до сегодняшнего времени, поедая мясо. Чувствовалось по всему, что разум его затмился конкретно и «личность», если и существовавшая когда-то, теперь находится в стадии полнейшего разрушения. Еще он стал неимоверно много и часто курить. Когда работал то не выпускал сигарету из зубов, прикуривая одну от другой.

На мое мнение – лучше бы он продолжал пить.

Может быть, из него бы, через некоторое время, вся эта дурь бы и вышла. Стал он бы снова нормальным украинцем, до безумия любящим сало и свининку, особенно, когда все это ему присылала из деревни его матушка. Бросил бы дымить и упиваться кофеем, но…

… как всегда – НО! Нашел он на этих «радениях» себе новую жену, которая, так же как и он, курила до сизого тумана и упивалась кофеем. Выход Анатолию был закрыт! Подавая друг другу пример, супруги начисто погрязли в этих Рейках, как в болоте, опускаясь все ниже и ниже, но сохраняя еще чисто внешне свой социальный облик.

С какой-то стороны я могу его понять – Рейки дали возможность подняться его совершенно разбившейся от такого падения «личности». Ему внушили, что он – целитель, способный помочь кому угодно всего лишь одним усилием мысли. Причем жена его, имя младшее медицинское образование, вместо того, чтобы притушить этот бред, наоборот, всячески его разжигала. А ему это и нравилось, поскольку тешило его самолюбие и позволяло подняться снова, пусть не в глазах окружающих, но в своих собственных и в глазах своих «подельников».

Пройдя несколько посвящений, он заявил, что может исцелять любого в пределах всего земного шара! Это меня насторожило, хотя не очень. Знакомо мне было толино похвальбушничество. Знал я об этом и не препятствовал этому. Что делать – думал я – потерял человек все. Вместо семьи – толстая, бездетная, некрасивая жена, сын на другом континенте – пусть у него будет хоть какая-то крохотная надежда общения со своим сыном. Понадобится – и он исцелит его за 10 тысяч километров. От осознания такой возможности можно стать поистине счастливым.

Но, когда Анатолий с горделивой улыбкой заявил, что способен общаться со своим сыном, используя свои уникальные способности, и что теперь прежняя жена, хоть и разлучила их физически, уже не сможет разлучить их духовно, я понял, что игра – окончена, безумие вышло из под контроля. Но помочь ему было невозможно, поскольку его новая жена только подогревала в нем эти настроения, наверно рассчитывая таким образом привязать его к себе. Какой другой женщине нужен безумец, а поскольку она была, и некрасива, и неряшлива, и бездетна, то рассчитывать на долгое семейное счастье ей не приходилось.

Мало этого – Анатолий еще уверился в переселение душ! Он мог часами рассказывать про свои прошлые жизни, про так как они, вместе с новой женой, открывали не только свои прошлые жизни, но и тещи, родственников, своих знакомых. Говорил он с таким подъемом, с таким энтузиазмом, что у меня даже зародилось желание изучить свои прошлые жизни. Но я вовремя остановился! Словесному наркотику не удалось побороть мой разум! Выслушав этот, чистой воды, бред, я решил, что Толя съехал с катушек окончательно и человеком больше не является. Хотя последующие события показали, что он ни грамма не сбрендил, и я в своих суждениях обманулся. Просто он, как все маленькие и слабенькие люди, подстроился под обстоятельства и, не имея возможности изменить свою судьбу, нашел утешение в самообмане, как школьник, не имеющий возможности совокупиться с женщиной находит успокоение в онанизме, натирая свой член до кровавых мозолей.

Я терпел его бредни достаточно долго, но всякое вранье рано или поздно надоедает слушать и просыпается желание вывести лгуна на чистую воду.

Однажды, мы собрались за столом, по поводу чьего-то дня рождения. Стол был безалкогольный, вегетарианский – конкретно скучный для человека привыкшего к иным яствам и иным напиткам. Анатолию, видимо, взгрустнулось о прошлом и чтобы затушить воспоминания о былых застольях и о былых попойках, когда водка шла под домашнее сало или домашнее сало шло под водку, он понес такое, про переселение душ, что назвать это «пургой» было бы оскорблением для данного природного явления. Он громоздил одну теорию на другую, размахивал руками, сводил пальцы над головой, показывая нам пересечение астральных траекторий, где-то там в космосе. И с каждой минутой входил во все больший и больших раж, что стало ясным – остановить его вряд ли удастся.

К еде и питью он не притрагивался. Чувствовалось по всему – не по вкусу они ему, не по вкусу. Я несколько раз пытался переключить его внимание на банальное чревоугодие, то восхищаясь вегетарианским салатом, то поднимая бокал приторно сладкого и вместе с тем неимоверно кислого вишневого сока Джей-спевен… Но… тщетно…

Его несло словами, он испражнялся теориями. Меня помутило.

Прошло минут пятнадцать – а Толя все продолжал и продолжал говорить. Он рассказал про то как люди читают в своих прошлых жизнях предсказания о своем будущем. О том, что смерть не конец, а всего лишь переход в следующую жизнь. И боятся ее, а тем более страдать по усопшему – глупо, поскольку он не уходит от нас, а перерождается, переселяется и что-то там с ним такое происходит.

Я хотел грубо прервать эту блажь, вопросом в кого переселяется умерший – в червей, которые съедают его тело? Или Всевышний, как стрелочник, переводит стрелки? Или, как в рулетке,– куда попадет, туда и попадет? Я надеялся, что заметит неприкрытую насмешку в моих словах, особенно про червей, обидится и прервет свою уж слишком затянувшуюся речь. Но он и глазом не моргнул и начал объяснять, что мы – это не тело, мы – это душа. И его снова понесло. Я понял, что пытаясь остановить его, сделал только хуже, Он вышел на новый уровень своих измышлений, который был так же благодатен как предыдущий, что указывало на то, что болтать ему без умолку еще минут сорок. Все-таки – преподаватель вуза – глотка луженая, чувство времени – полтора часа. Ох! Я испугался, что не выдержу этого концерта и в грубой форме скажу ему6 «Заткнись!» Чего мне очень не хотелось делать. .

Надо было что-то придумать, чтобы остановить его. Софистика здесь не поможет! У него на каждый мой реальный вопрос, был готов фантастический ответ. Следовательно надо было заставить его прилюдно показать на примере, на собственном примере, правдивость его теорий. А поскольку теории его полный бред, то… он либо стушуется, либо опозорится. И в том, и в другом случае ему придется примолкнуть.

Но как? И тут…

…я спиной почувствовал ствол, который заткнул (как это обычно делается) сзади за ремень брюк. «Вот он выход!» – мелькнуло в моей голове…

Ага – подумал я – ты распевал нам про переселение душ, про то, что смерть не конец. Вот и докажи, что смерти нет, что ты ее не боишься, поскольку она есть всего лишь переход. Вот и перейди, благо инструмент для перехода имеется!

На мгновение меня обожгла мысль о том, что этот чудак с вынужденно трезвых глаз хлопнет себя в присутствии народа. а мне пришьют, и доведение до самоубийства, и незаконное хранение оружия, и пятое, и десятое… Но я был молод и горяч, поэтому рассуждать долго не стал. Уж очень мне хотелось увидеть, как он будет выкручиваться из этого щекотливого положения.

Я встал приподнял полу пиджака и вытащил ствол, купленный еще в 1990 году, положил его на ладонь, предусмотрительно не снимая с предохранителя, стволом в сторону Анатолия и сказал: «Веришь! – Докажи! Если смерть не конец, а, как ты тут говорил, только шаг на следующую ступеньку бесконечной лестницы человеческих жизней. Так сделай этот шаг в присутствии всех нас, покажи, что нам нечего боятся смерти, как это делаем мы, считающие себя смертными. Ты – бессмертен, так шагни добровольно в свою новую жизнь, где ты, надеюсь, избежишь тех ошибок, которые совершил в этой жизни».

Все притихли. Анатолий, застыл с открытым ртом, как будто бы, последняя произнесенная фраза, так и застряла в его горле. Аргумент был серьезный. И хотя у всех верующих на этот счет в запасе масса отговорок, но он совершенно не был готов к такому повороту событий. Он привык, что его слушают и не спорят, потому что его бредни глупы, а спорить с дураком, как говорит русская пословица, свой ум потерять. А тут – серьезно – тут дают пробный камень – продемонстрируй свою теорию на практике!

Почти минута прошла в полной тишине. Наконец в Толиных мозгах, что-то повернулось и он вымолвил: «Все должно происходить естественным путем по воле небес, а не по нашему желанию», при этом он левой рукой отодвинул мою ладонь влево, в сторону своей жены. «А что? Самоубийство – не воля свыше? Если бы небеса были против, то они и не дали бы его совершить. Веревку обрезали или пулю отвели. А если ты смог сам себя убить, следовательно это угодно небесам и совершено не по твоей воле. Просто ты выполнил вот такую, оригинальную, волю небес» – закончив эту фразу, я снова, еще ближе подвинул ствол к толиному лицу. Мой взгляд говорил: «Давай!» Он даже посерел. Чувствовалось, что он не может найти выход, не может найти логичную отговорку и ему придется изо всех сил выкручиваться. В его глазах было написано – влип! Ему было неприятно и больно.

Зато мне стало значительно легче. Я уже был начисто уверен, что Анатолий не пустит себе пулю в лоб. А, следовательно, спасет меня от суда. Это – раз. А, второе – я понял, что он не свихнулся, не сошел с ума, а просто-напросто – заврался-замечтался.

Повторив жест левой рукой, то есть снова отведя от себя пистолет в сторону жены, он торжественно встал и произнес речь, смысл которой сводился к тому, что стреляться он не будет, не будет и все. Не при каких обстоятельствах. Позабылись все шаги, которые ведут нас все выше и выше к познанию Тайны и прочая оккультная дурь о которой он только что разглагольствовал. Позабылось все… Остался непреложный факт – не толкай меня к самоубийству!

И чем дольше он говорил, тем сильнее разыгрывалась улыбка на моем лице. Он видел это и нервничал. Голос его понемногу стал убыстряться и повышаться. А когда он практически дословно сказал, что в новую жизнь он не пойдет и я злорадно хохотнул, Анатолий сорвался и истерически взвизгивая сказал что-то на удивление непотребное. Не знаю как бы дальше развивались события, если бы его жена не прервала эту гнусную сцену выкриком: «За доведение до самоубийства статья есть!»

Я сдался и убрал пушку. Анатолий сел. Праздник был испорчен окончательно. Понимая, что виною всему – я, я решил уйти. Меня не провожали. Закрывая дверь я заметил, что ПАнатолий полулежит на стуле с видом таким, будто он ящики таскал битый час, а его благоверная и теща крутятся вокруг него то ли успокаивая, то ли приводя в чувство.  

Вот как развернулись события у приверженцев вечной жизни. Оказывается дурить других, что смерть – переход в новое качество – это норма, в которой нет ничего дурного. А как самих прижали к стенке, так – прикрываясь УК, чуть ли не кинулись полицию вызывать. «Да, ребята, с вами все ясно» – подумал я.

Больше мы практически не встречались. Прошло более десяти лет. Что с ними? Живы ли они? Я не знаю. Да, если говорить по совести, и не хочу знать.