1995 г. Фамильная отметина

1995 г. Фамильная отметина

У многих людей есть какие-то особые отличительные признаки, которые передаются от деда к отцу, а потом от отца к сыну и так далее, порою (когда рассматриваешь иностранные фамильные портреты[1]) в течение нескольких столетий. Это бывают, и родимые пятна, и формы некоторых частей тела, а порою даже особенности походки, осанки или поведения.

Порою наличие у детей таких качеств служило поводом для семейных драм, так как наводило на мысль о супружеской неверности, а иной раз играло и положительную роль доказывая принадлежность к семье, а следовательно и к фамильному состоянию.

В моей отцовской линии, которая ведет свою историю от запорожских казаков, таким семейным признаком является щель между верхними передними зубами. Она абсолютно одинаковая, и у моего отца, и у брата моего отца, у моего двоюродного брата по отцу, и у деда, погибшего не по своей воле на западном фронте[2], которого я никогда не видел, но по словам дяди, хорошо помнившего своего отца, имевшего точно такую же щелочку между зубами.

Интересно то, что в этом нашем семейном признаке нет ничего особенного – просто чуть увеличенное расстояние между передними зубами, наверное, в миллиметр шириной. Но – может я и не очень внимательно приглядывался к людям – но такой у других людей я не встречал.

Мои родители разошлись, когда мне было всего шесть лет. Я не видел своего отца около двадцати лет, но, встретив его, уже изрядно постаревшего и сильно изменившегося, по сравнению со старыми фотографиями, мгновенно узнал по такой же как у меня щелочке между передними зубами.

Я жил много лет даже не задумываясь о этом своем «фамильном признаке», как вдруг однажды!..

Мне, ближе к вечеру, позвонила мать и, трясущимся от сильного волнения, голосом, попросила по возможности как можно быстрее приехать к ней. Я спросил ее о здоровье, но на здоровье она не жаловалась, а каким-то очень взволнованно-заговорщицким голосом стал объяснять, что нам нужно о чем-то важном поговорить. Поскольку она на объяснила о чем надо поговорить, то я подумал, что это какие-то очередные старческие причуды – может насчет завещания, может еще что-нибудь совершенно неважное и назавтра не приехал к ней. Но вечером она позвонила вновь и очень настойчиво, тем же трясущимся голосом настойчиво попросила меня приехать. Что ж – делать нечего – хочется-нехочется, а придется.

Войдя в квартиру я застал мать с каким-то неживым иконописно-вытянутым лицом. Создавалось впечатление, что ее хлопнули по обоим щекам, а она так и застыла с этим выражением от испуга и удивления.

– Что случилось – спросил я.

Тогда она, молча, дала мне старенький пожелтевший конвертик еще Почты СССР. Мне уже стало легче – ясно было, что речь идет не о ее здоровье, и не о квартире, а о чем-то другом. А это другое меня меньше всего волновало. Я преспокойно открыл конвертик, увидев там оборот фотографии, довольно старой и нецветной. Недолго думая я вытащил ее из конверта и перевернул – и остолбенел…

… на фотографии был улыбающийся мальчик, точнее – только лицо мальчика лет пяти-шести с весьма характерной щелочкой между зубов – нашей фамильной отметиной.

– Это что? – резко спросил я мать.

– Она пришла… она принесла… просила помочь… в институт поступить… когда-то приготовила это фото для тебя, но не послала… а теперь… – слова застряли в ее горле.

Мать перевела дух, чувствовалось, что ей трудно говорить, гладя на фотографию собственного, неизвестного дотоле, внука.

– Она не знала, что ты уволился, но, все равно просила помочь. На обороте – все написано.

Я перевернул фото и прочитал фамилию, имя, отчество, дату рождения, написанную тоненьким карандашиком, чтобы не портить фото. Фамилия была мне незнакома…

Хотя с самого первого взгляда на это фото я знал о ком идет речь. В ребенке моей была только «фамильная отметина», в остальном у него были ее черты. Разрез губ, глаза – ну, много, много, очень много от нее. Глядя на фото я подумал, что, черт возьми, черты, которые мне казались когда-то в ней, скажем так, не самыми лучшими, в ее ребенке мне показались прекрасными. Удивительно – я подумал – в ее ребенке! В моем ребенке!

Дикость какая-то. Действительно будешь ходить с вытянутым лицом. Я вспомнил, окончание школы, наше знакомство на улице Народного Ополчения, недолгий роман, расставание со слезами – ее слезами. И восемнадцать лет забвения. А вот те раз!

– А откуда она узнала, что я работал в МАДИ?

– Она интересовалась тобой, а потом – мать ткнула дрожащим пальцем в фото – этот пошел в школу и ей стало некогда.

– Да… – промычал я – а ею не то, что не интересовался, а даже и не вспоминал!

– Она телефона не написала. Она зайдет через неделю. – промямлила мать – А фотографию просила вернуть.

– Ну не написала, так не написала! Вернуть, так вернуть. Она права!  Зачем мне фото чужого?! ребенка – ответил я, хотя на слове «чужого» я испытал какую-то неведомую дотоле не то боль, не то импульс в сердце, как будто бы где-то щелкнули выключателем.

Я выполнил ее просьбу, Хотя и не работал уже несколько лет в МАДИ, но зашел к знакомым, а те отправили меня к нужным людям. Мне повезло – в те годы я зарабатывал много, а преподаватели – мало, поэтому бросались на любую копейку, как голодные волки. Дело было улажено в пять дней.

Интересен тот факт, что как только я приходил к кому-то и начинал рассказывать о своей просьбе, что вот человек – после чего я вынимал фото, чтобы прочесть его фамилию – она была татарской достаточно длинной и сложной, чтобы я ее запомнил. А меня сразу спрашивали: «Твой?» А один достаточно пожилой человек, знавший меня уже лет пятнадцать, произнес слово «твой» утвердительным наклонением, при этом тыча пальцем на щелочку между зубами.

Фотографию я принес обратно матери.

Она, как и обещала, зашла и, взяв у мамки список тех, к кому должна была обратиться и полинявший конвертик с фотографией, ушла. Ушла навсегда. Больше о ней я никогда не слышал.

Иногда я думаю – правильно ли я поступил? Может быть надо было увидеть его живьем, поинтересоваться его будущим, что-то сделать для него?

И отвечаю себе утвердительно – правильно!

Если я, считая его мать, суррогатом любви, зачал его так, походя, сам не только зная, но даже и не задумываясь об этом, то какое право я имею корчить из себя отца! Если я так относился к его матери, то не могу его считать своим? Ведь, когда она приходила и просила не бросать ее, я не просто не обратил на ее слезы никакого внимания, я даже не задумался почему она, так неожиданно, захотела за меня замуж? Почему она так горько плакала? Мне было все равно!