Плавать так же просто, как и ходить.

Мамин отпуск закончился, и мы едем домой, нагруженные подарками. На поезде – до Сталинграда, на автобусе – в Дубовку. А из Дубовки, на попутной машине, в  Малую Ивановку. Мотор машины поёт со мной любую песню, какую захочу,  а ветер заносит в окно  запах полыни. Машина затормозила у больницы. Мы выходим из неё, и я взлетаю высоко в небо на папиных руках.

Едва передохнув, мне нужно собираться снова в путь. Мы едем с папой в гости в станицу Ильмень - Суворовская.  Плывём на пароходе по Волге, потом по Волго-Донскому  каналу. Я впервые вижу, как пароход проходит через шлюзы. Все долгие часы шлюзования не уходим с палубы, поднимаемся и опускаемся вместе с пароходом. В Цимлянске нас встречают на лошади, нужно проехать ещё несколько километров. Но, прежде чем ехать дальше, папа хочет искупаться в Цимлянском море. Море… я шла по нему за папой, шла, а вода выше колен не поднималась.

Станица отличалась от нашего села только тем, что в ней была речка и  много садов.  В нашей Ивановке – много ковыля, полыни и сирени. И пруды с тиной и пиявками, которых мы боялись и рассказывали про них страшные истории, как  присосавшись, они выпивают из человека всю кровь. И человек умирает. Ни тина, ни пиявки  не мешали нам лезть в воду и сидеть там до посинявки.

Почти сразу по приезде я поняла, зачем мы приехали в эту деревню из своей, такой – же. Папа, оказывается, рыболов. Он взял с собой всё, что нужно для рыбалки. Ловить рыбу мне ещё не приходилось. Мы уходили на речку до рассвета, когда все  спали. Меня съедали комары, а папа был спокоен и даже не чесался. Значит, взрослых комары не кусают? Я очень страдала первое время и от подъёма затемно, и от комаров. Но только первое время, пока просто наблюдала за папой. Раскладывает снасти, насаживает гадского червяка, закидывает удочку и наблюдает за поплавком. Поплавок задёргался,  подсекает, и в воздух взлетает серебристо-белая рыбина. Ещё одно неудобство – поменьше разговаривать, а если уж невмоготу молчать – то шёпотом.

Через несколько дней папа сделал ещё одну удочку, для меня. И всё изменилось. Теперь я боялась, как бы папа не ушёл утром без меня. Во мне проснулся азарт. С вечера, засыпая, я видела себя на берегу, поплавок над сонной водой. И сны были полны крючками, червями и рыбой. Вообще – то, с червяками мои отношения складывались тяжело. Я не могла пересилить отвращение, чтобы взять в руки  извивающуюся гадость. Когда случалась необходимость, папа сам насаживал червя на крючок. Я делала вид, что не  могу понять, как это делается. Сказать прямо – стыдно. Все знают, что червяки не кусаются.  Папа мою проблему решил, как всегда, просто. Он взял мою руку, разжал ладонь и положил на неё червяка. Моё сердце зашлось от отвращения к тому, кто ползал по моей ладони. Не выдержав, я завизжала, а он тихонько сказал: «Прекрати, всю рыбу распугаешь». И вдруг… отвращение куда-то исчезло, страх пропал. Второй рукой я сняла червя с ладони и насадила его на крючок.  «Страх, это зависимость» - сказал папа. Одной зависимостью у меня стало меньше.

Папа – хороший пловец. Вырос на Волге. Я с восхищением следила за его сильными красивыми взмахами рук над водой. Ложилась в воду у берега и, опираясь одной рукой о дно, второй – повторяла отцовские движения. Хотелось бы плыть рядом с ним, но зайти в воду выше колен… он оказался бессилен перед  диким страхом глубины. На помощь  пришла  маленькая надувная дорожная подушка.

Мы много ездили, и не всегда получалось в купе или каюте. Иногда это был общий вагон, если – поезд, или четвёртый класс, если – пароход. Чтобы избавить меня от мук бессонных ночей, папа купил надувные - матрац и подушку. Мы идём на речку зачем – то с подушкой и ремнём.  Удивилась, но не спрашиваю. На  берегу  папа надувает подушку, пристёгивает её ремнём на моей груди, а заодно она и живот захватывает. Объясняет, что подушка не даст мне утонуть на любой глубине. С ней я могу плавать рядом с ним. «И даже на другой берег?» «И даже на другой берег». Заходим в воду. Отхожу чуть-чуть дальше, чем обычно. Папа рядом. Ложусь. В самом деле, держусь на воде. Барахтаюсь по-собачьи. Мои руки оторвались-таки от дна, но ногами проверяю  - есть ли оно. Осмелев, чуть-чуть провожаю папу в заплыв. Распирает от радости и гордости. Жаль, мама не видит.  Не выдерживаю: «Папа, я молодец?» «С чего это? С подушкой – то?» Ну и что за беда, что с подушкой? Ведь я уже как дельфин плаваю.

На следующий день идём на речку, а у папы ни подушки, ни ремня. Ёкнуло сердце. Что он задумал? Раздеваемся. Папа заходит в воду и зовёт меня. «Без подушки?» А он говорит такие слова, что мне становится страшно: «Юля, решай. Или ты сейчас плывёшь рядом со мной, или ползаешь по дну руками. Дело твоё, но запомни, если не поплывёшь со мной, будешь всю жизнь купаться в корыте у крыльца. Ни на пруд, ни на речку мы с мамой тебя не пустим». Всё решили три слова – всю жизнь и корыто. Мгновенно в моей голове возникла картина – жаркий летний день, все друзья идут на пруд, а я – в корыте у крыльца. И это на всю жизнь. Я знала, что папа не отменит своего решения.

Чтобы заслужить право на полноценную жизнь я, положась на волю судьбы и, в глубине души зная, что папа не даст мне погибнуть, стиснув и губы, и зубы иду за ним на глубину. Ложусь на живот и, колотя руками и ногами по воде, плыву. Плыву без подушки. Папа рядом. Не спускает глаз с меня, подбадривает. Не так уж и страшно. Вот и берег, выходим и ложимся на горячий песок. Папа надо мной подшучивает: «А ты не верила, что плавать так же просто, как и ходить». Он доволен мной. А, уж, как я-то довольна. Впереди у меня полноценная жизнь и никакого корыта. Отдохнув, плывём назад. Потом мне хочется плавать ещё и ещё.

В один из дней, когда мы пришли с речки к обеду, нам принесли телеграмму от мамы. Папа  говорит, что  нужно ехать в Камышин, потому что тяжело заболела бабушка. Мы быстро собрались и выехали в тот же день.