ЗИНОЧКА 5-6

 5

Прошло несколько дней. Из дома лишь однажды позвонила дочь по мобильнику:
- Пап, может, вернёшься?
- Нет.
Тяжко вздохнула, и отключилась. Ни Лида, ни Максим за это время не напомнили о себе. Лида, конечно по инерции, как всегда ударилась в молчанку. Поступок Александра, наверняка, не приняла всерьёз, ибо всегда было так: попсихует Саша, помолчим, и он же первый вскоре разряжает обстановку, обратив всё в шутку. И на этот раз перебесится с недельку и вернётся, как миленький. А Максим… Максим, можно сказать, с пелёнок копировал мамку. Так что от них Александр не ждал звонков. А вот Ларочка,…страдает бедняжка, и рада бы чем-то помочь папке, да не знает.

Все эти дни, а точнее ночи, Александр чувствовал себя в большей степени нехорошо. Вроде бы долгожданная свобода: не давят стены, а тем более присутствие Лиды, можно расслабиться и вздохнуть полной грудью. Но, увы, не получалось: он с ещё большей остротой ощутил, что одинок. Родителей давно нет в живых, сводные братья где-то затерялись в недрах Средней Азии. Друзей он растерял сам. Ведь тесное дружеское общение предполагает искренность, открытость. А какая уж тут открытость, когда жутко неловко признаваться, что он годами живёт рядом с женой и как…евнух. На работе всего раз, участвуя в общем разговоре о жёнах и тёщах, неожиданно чуточку приоткрыл свою тайну. Потом клял себя, как говорится, в хвост и в гриву. Мужики сначала конечно посмеялись над ним, обозвали лохом и недотёпой, потом засыпали советами «как вернуть бабу в норму». Тут были и пожелания походов налево, и отлупить её, и даже изнасиловать. Советы для Александра абсолютно неприемлемые: сделав подобное, он просто перестал бы себя уважать. А эта «болячка» не менее болезненна.

Угнетало, что и сейчас вроде бы на свободе днём приходилось напяливать ненавистную маску: у меня всё окей! Скинешь её - и только слепой не увидит, что на душе у него паршиво. Ибо, как верно отметила Зиночка, глаза у него » такие…как от большой обиды». Впрочем, и слепой «увидит», по-своему: обострённым слухом.

Вдвойне тяжелее было ещё и от того, что и Зиночка и её бабушка Вера Васильевна с такой теплотой, нежностью относились к нему, точно к родному, и интуитивно чувствуя разлад в его душе, порой с трогательной жалостью посматривали.
Нет не та жалость, что унижает, а та, что сродни любви. На Руси ведь в прежние времена не знали слово «любить» - было слово «жалеть». Вон даже Зыкина поёт: » В сёлах Рязанщины, в сёлах Смоленщины/ Слово «люблю» непривычно для женщины/ Там, бесконечно и верно любя/ Женщина скажет: »Жалею тебя».

Вера Васильевна была маленькая пухленькая ещё довольно крепкая старушка. Едва Александр увидел её, щемяще заныло в груди: Вера Васильевна напомнила ему родную бабушку. Такое же простое крестьянское лицо, точно умытое добротой, глаза ещё не утратившие голубизны излучали столько тепла и нежности, что хотелось в этом богатстве купаться и купаться.…Как в далёком-далёком детстве.

Это было как любовь с первого взгляда. Вера Васильевна сходу стала звать Александра просто: сынок. И столько вкладывала чувств в это слово, словно Александр был действительно её обожаемый сын. Видимо, как Александру она напомнила бабушку, так он напомнил старой женщине её рано ушедшего из жизни сына. Возможно, по этой причине и Зиночка так легко и быстро потянулась к нему, смяв все преграды. Зиночка очень любила отца и теперь, по всему, нерастраченную любовь изливала на Александра.

Казалось бы: живи да радуйся. Ты долго был как замороженный, наконец, оттаял, попал в море тепла и нежности, так купайся, отогревайся, наслаждайся. Ан нет: что-то всё время мешало, стопорило дышать полной грудью. Возможно, последствия долгого нахождения в «камере пыток»: пропитался её воздухом, отравил лёгкие.
Очень надеялся, что это ненадолго: прошло-то всего несколько дней. Через недельку-другую всё нормализуется и тогда он действительно почувствует «это сладкое слово свобода». Очистятся лёгкие, зарубцуются, заживут следы «кандалов».

Александр работал по графику сутки через трое. Сидеть без дела, праздно убивать время он просто не умел, поэтому сразу же нашёл себе работу. Квартира, особенно места общего пользования, - кухня, туалет, коридор, - были в ужасном состоянии. Потолки рыжие, с бахромой отставшей покраски, стены в трещинах, осыпаются, сантехника на ладан дышит. Более пяти лет не делался ремонт: все ждали расселения. Агенты ходили табуном, но, увы: слишком неудобное место, ни для магазина, ни для офиса. Поэтому и не находился покупатель. Но, как известно, надежда умирает последней: ждали, что, а вдруг завтра-послезавтра? И не делали ремонт.

Александр взялся. Тем более днём большее время он в квартире был один. С Нелеповым ещё не виделся: он был как мышка - шорох слышен, а не видно. Появлялся редко, да ито поздно ночью, и так же тихо исчезал. Залыгина уходила на работу в начале восьмого и возвращалась поздно вечером. Зиночка почти до пяти вечера пропадала в гимназии, а Вера Васильевна делала набеги на короткое время: проведать внучку, оставить «простынь с цэу» - так обозвала Зиночка список того, что бабушка велела сделать в её отсутствие. Сама Вера Васильевна пропадала в Купчино: там жила её давняя ещё довоенная подружка «баба Фима», вместе бок о бок пережили войну, блокаду, потеряли всех родных и близких. Сейчас баба Фима болела, почти из дому не выходила, так Вера Васильевна у неё и за сиделку и за домработницу.

Вечером второго дня, когда Александр заканчивал замену компакта - принёс с работы, бэу, правда, но ещё довольно в приличном состоянии, - пришла с работы Залыгина. Она была в шикарном сером брючном костюме, шею обхватывал галстуком лёгкий газовый платок, от неё несло душными цветочными духами. В руке Залыгина держала пухлую сумку-пакет, из которой рвался на волю роскошный красочно оформленный букет белых хризантем. Невольно задержав взгляд на соседке, Александр отметил: ей бы перекрасить волосы и чуточку подрезать, и ещё поменьше косметики, да духи понежнее,…и вполне привлекательная женщина получится. Неужели она сама этого не понимает?

Залыгина сухо поздоровалась, заглянула в туалет, и…взгляд её потеплел.
- И вентиль поменяли, - с запинкой произнесла, почему-то смешалась, отвела взгляд в сторону. - И сколько…с нас?
- Нисколько. В подарок.
 - Богатенький Буратино.…Послушайте Александр Львович, хочу предупредить вас…Вы так коротко …допускаете к себе Зинку…Девчонка неуправляема, возможно, развращена…Вы бы поосторожней с ней. Как бы не нажить неприятностей. Читали «Лолиту» Набокова? Помните, что Г.Г плохо кончил…
- Нина, я не хочу с вами ссориться. Вы категорически неправы. В вас кричит обида, поэтому видите всё в искажённом виде. Зиночка чудная девочка…

Нина по-бабьи вспыхнула, вновь глядя враждебно:
- Я вас предупредила. Раз вам по душе неприятности, потакайте этой развратной девчонке. Потом не плачьте.
- Спасибо, конечно. Может вам, отбросив обиды, получше присмотреться к Зиночке? И подружиться.
- Я не нуждаюсь в советах! А с этой дрянной девчонкой…я знаться не желаю. - Фыркнула так, словно сплюнула презрительно, и быстро скрылась в своей комнате.

Александр был уверен, что отмахнулся от слов Нины, как от мух и забыл. Но когда вскоре пришла Зиночка, он вдруг обнаружил, что слова Нины прицепились как репей к одежде. И так и эдак посмотрел на девчонку, пытаясь высмотреть то, о чём предупредила Нина. Ну, ничегошеньки!
- Что? - удивлённо спросила Зиночка, напрягаясь. - Во мне что-то не так? Нос с ухом поменялись местами?
- Всё так, успокойся. Шальная мыслишка залетела в голову.
- Какая?
- Не рассмотрел. Ударилась о черепушку и вылетела вон. Не слышала разве? Рядом с тобой пронеслась - и в окно.
- Пойти добить? - Зиночка расслабилась, охотно включилась в игру.
- Во! Слышишь хруст? Это её машиной задавило. Бедная, бедная мыслишка.
- Аминь. Асфальт ей пухом, - произнесла Зиночка с дурашливо скорбным видом, затем вновь оживилась, осветилась улыбкой, глянула с восхищением: - Какой ты молодец, Алик! Хозяйственный. Решил наш бомжатник в божеский вид привести?
- Угу.
- Я - за! Две руки, две ноги и болтливый язык не помешают?
- Не помешают.
- Ок. Cейчас быстренько перекусим, и я выхожу на работу. Оплата?
- Уважение и тёплое пожатие.
- Годится. А премиальные в виде поцелуя натруженных ручек?
- Предусмотрены.
- Бум стараться. Хотца премиальных. И побольше!

Пока Александр заканчивал с санузлом, Зиночка переоделась в трико и скоренько сделала лёгкий ужин.
- Перекус готов. Мой руки.
Во время еды, вдруг посерьезнев, спросила:
- Можно тебе задать больной вопрос? Если сильно больно - не отвечай.
- Попробуй.
- Почему…тебя бросили?
Александр поперхнулся, аж слёзы выступили, жадно отхлебнул холодного грушевого компота.
- Это что,…тоже все во дворе говорят?
- Говорят. Так: »Это ж какой дурой нужно быть, чтобы отказаться от такого мужчины. Непьющий, мягкий, видно, что не скандалист…» Вот ещё и хозяйственный.
- Мда… Лихо работает бабинформбюро. Почему же они решили, что меня бросили, а не я?
- Такие не бросают. Ты совсем как мой папа. Он бы никогда не бросил, терпел бы как…горб на спине… - Зиночка погрустнела, глаза увлажнились.

Возникла тягостная пауза. Александр поглядывал на поникшую девчонку и…боролся с желанием обнять её, погладить по волосам, и сказать, что никогда и никому более не позволит причинить ей боль, что отныне на её глазах будут только слёзы радости…

Тишину разорвал телефонный звонок. Звонила Вера Васильевна: бабе Фиме стало плохо, нужное лекарство закончилось, но оно есть в аптечке Веры Васильевны.
- Надо ехать, - сказала Зиночка, положив трубку. - Ты мне прогул не запишешь? И премии не лишишь?
- Уважительная причина. Даю отпуск, оплачиваемый.
- Спасибо господин начальник. Я полетела.
Уходя, Зиночка сказала:
- Ты тут без меня не скучай и на чужих баб не засматривай. Выцарапаю глаза. Не тебе - им.
- Слушаюсь и повинуюсь, госпожа!
- И чего я в тебя такая влюблённая? - шутливо изобразила недоумение. - Ладно, лирика потом, проза жизни влечёт. Всё, «скорая помощь» полетела, - имитируя сигнал «скорой», Зиночка удалилась.

Александр убрал со стола, помыл посуду, затем застлал всю кухню газетами. Чертыхнулся, обозвав себя кретином: забыл спросить пылесос у Зиночки. Может, спросить у Залыгиной?
Постучал. За дверью послышались шаркающие шаги, остановились.
- Да? - сердито спросила.
- Нина, извините, у вас есть пылесос?
За дверью помолчали, затем шаги стали удаляться. Александр, решив, что таким образом ему выразили отказ, развернулся уходить. Но дверь внезапно приоткрылась, и обнажённая рука выставила зелёный бочонок- пылесос.
- Большое спасибо, Нина. Обещаю бережно обращаться.
Дверь захлопнулась, шаги удались вглубь комнаты.

Очистку потолка и стен закончил меньше чем за полчаса. Критически оглядел результат и остался, весьма доволен. Завтра купит шпатлёвки и за день подготовит к покраске. На сегодня, пожалуй, хватит.
Вынося мусор на помойку, поймал себя на мысли, что жутко хочется прошвырнуться, просто так, бесцельно. И пошёл навстречу желанию: сделал добрый круг по Петроградке.

Домой вернулся в половине девятого. Переодевшись, пошёл на кухню: поставить чайник. Едва переступил порог кухни, как его остановил голос Залыгиной:
- Не включайте свет, пожалуйста.
Она сидела у окна, курила. Свет уличных фонарей слабо освещал помещение, но когда глаза привыкли к темноте, видимость увеличилась. Александр поставил чайник на газ и уже хотел уйти, как почувствовал, что Залыгина плачет. Обернулся, внимательно посмотрел: сжалась в комочек на стуле, уперлась локтями в подоконник, всхлипывая, делала затяжку и окутывалась дымом, словно хотела спрятаться в нём, раствориться.

Неожиданно для себя, Александр шагнул к Залыгиной, нежно коснулся рукой её плеча. Вздрогнула, из дрожащих рук выпала сигарета, упала как раз в пепельницу, брызнув искрами. И вдруг, развернувшись, ткнулась лицом в живот Александра, зарыдала. Александр лишь на минутку растерялся, машинально гладя её вздрагивающие плечи, затем вскинул руки, обхватив её голову, опустился так, чтобы его лицо было на уровне её лица.
- Нина, что случилось? Я могу помочь?
Нина замотала головой, слёзные брызги окатили лицо Александра. Он почувствовал на губах солёный вкус, и эти губы почему-то обронили киношную фразу:
- Вас кто-то обидел?
- Я… - захлёбываясь слезами, выдавила Нина. - Я сама себя обидела.…Мне сегодня исполнилось 35…и я никто! Паршивая лаборантка…колбочки, реактивы.…У меня никого нет…даже кошки…Никудышная старуха никому ненужная…
- Ерунду говорите! - сидеть на корточках стало неудобно, Александр опустился на колени, затем, задрав рубаху, решительно как девчонке вытер лицо Нины. - Вы не старуха! Выбросьте это из головы. Вы женщина бальзаковского возраста. Значит, всё ещё может быть: и муж, и дети, и кошка…
- Ничего у меня не будет.…Как сказала Зинка…я в комплексах, как рыба в чешуе…Протухшая рыба…Бомжам разве что сгодится…
- Послушайте, Нина, что скажу. И вы увидите, что ваша беда не беда…

И Александр рассказал о себе. Всё, как на исповеди.
Нина перестала плакать, только слегка икала, прикрывая рот. Её распахнутые влажные глаза неотрывно смотрели в лицо Александра, и в них поперёк собственной боли растекались сочувствие и жалость.

Александр закончил рассказ и почувствовал необычайное облегчение. Колени затекли, немея, он поднялся, энергично растёр их.
- Нина вам нужно изменить причёску.…Как сейчас говорят поменять имидж. И чуточку уверенности…
Нина быстро поднялась, приблизилась, взяв его руку в свои:
- Александр Львович…Саша, вселите в меня эту уверенность, пожалуйста. Сделайте мне подарок на день рождения…подарите ребёнка, пожалуйста.…Спасите меня, Саша! Не дайте опуститься…Саша, я начала пить! Идёмте… - Нина решительно потянула его за собой.

И он пошёл, как телок на верёвочке. В голове стоял оглушающий шум, и сквозь этот шум, сквозняком, трепыхалась мысль: я же всё забыл! ничего не помню! я сейчас как мальчишка, которого взрослая женщина, соблазняя, тянет в постель. Почему не сопротивляюсь? почему? почему?..

6

Из Дневника Александра (продолжение)

«Заявилась в начале девятого, бодрая, весёлая. Я лежал колодой на диване, свет не включал, только над аквариумом лампочка светилась.
Включив свет, с порога:
- Привет, папуля. Представляешь: в трамвае к Натуле прицепился хачик. Выходи, говорит за меня замуж, будешь любимой женой в моём гареме…Алё, Саш, ты чего кислый? Опять желудок?

Я уже накачал себя до такой степени, что готов был взорваться. Однако, (может, стоило действительно взорваться, наорать, ударить, наконец?) как всегда сухо заговорил:
- Посмотри в зеркало.
- Что? Испачкалась? - сунулась к трюмо. - Где? Ничего не вижу.
- Вот и я не вижу! Ни чувства вины, ни раскаянья.
- Опять старые песни о главном, - вздохнула, помрачнев. - Прямо хоть домой не приходи…
- И не приходи! Без тебя прекрасно проживём.
- Проживёте…Я у вас крайняя, - голос дрогнул, послышались слёзы. - Дети как на подружку орут, ты волком смотришь…
- И что ты сделала, чтобы этого не было? Ни-че-го! Палец о палец не стукнула.
- Я наизнанку выворачиваюсь, и всё плохая…

- Ха! - я резко сел. - Это когда же ты наизнанку выворачивалась? Как только язык у тебя повернулся такое сказать. Живёшь по скудной программе, точно выбитой в камне и вызубренной назубок. И ни шагу в сторону! Когда ты в последний раз детям завтрак готовила?
- Я виновата, что они не едят?
- Правильно, не едят. Потому что невкусно. Они ещё в садик ходили, тебе об этом сказали. Ты их услышала? Нет! Потому что такого пункта нет в твоей скрижали. То, что я приготовлю, едят.
- Ты умеешь готовить, а у меня не получается…

- Это, - я вскочил, врезал кулаком по книжной полке с книгами по кулинарии, - я для кого покупал? Для себя? Так я все проштудировал. А ты хоть в одну заглянула? Напомни мне день, когда у нас на столе было новое блюдо приготовленное тобой?

Сжалась, точно в ожидании удара, уставилась в пол.
- Не слышу ответа.
- У меня не получается…
- И не получится! Потому что ты всё в жизни делаешь по своей дурацкой программе. Ни-ни за рамки! Первый блин получился комом - и всё, ты больше блинов не печёшь. И хоть кол на голове чеши, упёрлась барашком и блеешь: »У меня не получается». Чтобы получилось надо второй, третий, пятый блин спечь. Сколько нужно извилин, чтобы это понять? И наша постельная проблема не решается по этой же причине. Один раз не получилось - и всё? Предприятие закрывается, персонал увольняется. Так?

Молчит, как провинившаяся школьница, уставясь в пол, шмыгает носом.
- Я со стенкой разговариваю?
- А что сказать?
- Как всегда: Саша, дурачок, надеется на нормальный разговор, а Лида ставит затёртую кассету, где всего три фразы: я не умею, у меня не получается, а что сказать? Не противно одно и тоже столько лет повторять? Не противно?

Я видел, что Лида, как всегда в таких случаях, включила на полную катушку «молчанку», и всё же продолжал надеяться, что на этот раз мы поговорим по-человечески.

– Ну, скажи хотя бы чётко и ясно, почему тебя столько лет устраивает фиктивный брак? Почему ты врёшь сестре, - сам слышал, - что любишь меня? Это, по-твоему, любовь? Ты ж меня как мужчину…топчешь, мучаешь как садистка.

Вздрогнула вся, по лицу прошла тень, поморщилась, как от боли. И Саша, конечно, как обычно проникся жалостью, смягчил тон.
- Ладно, сформулируй ответ. Пойду, перекурю.

Курил минут пять, значительно успокоился. Надежда, что всё же состоится нормальный разговор и, наконец, поставим точки над ё, заполнила всё освободившееся пространство.

Возвращаюсь с кружкой кипятка, - захотелось кофе хлебнуть, - Лида сидит в кресле хмурая, уставилась на руки: пальцы нервно теребили кусок нитки.
Я сделал кофе, присел к столу.
- Готова?
Быстро глянула исподлобья, взгляд тяжёлый, гнетущий. Так, наверно, смотрит истязуемый на истязателя.
- Я не знаю, что ответить, - обронила, точно камень уронила в пропасть.

А там, на дне пропасти, сидел дурачок Саша, и камень шмякнул по его седой башке.

Нет, это ещё не был взрыв, просто вспыхнула просыпанная кучка пороха.
Вскочил, отбросив стул, и…грохнул чашку с кофе об пол.
- Всё, Лида! Это была последняя капля,…чаша переполнилась! Я больше не желаю тупо ломиться в закрытую дверь!
- Не кричи, - дёрнулась.
- Как не кричать, если ты не слышишь? Пятнадцать лет кричу…. Я живой здоровый мужик…Мне не нужна сестра, тётя, мать, мне нужна нормальная баба, которая любит не на словах… - я продолжал говорить, переодеваясь.

- Ты… куда? - вскинулась.
- Совершаю побег из этой камеры пыток! Подальше от тебя!
Сникла, опустив ещё ниже голову, захлюпала носом.

Я уходил, она даже не шевельнулась…
В феврале Лиде исполнилось 45. Разницу в пять лет мы никогда не ощущали: всё время были, как ровесники. Это так, к слову. Вот говорят: баба в 45 - ягодка опять. Чёрт подери, почему, за что мне досталась волчья ягода, которую невозможно есть?!?»