За 3000 миль от Рима. Главы 3,4

 

Омар посмотрел, посмотрел на игры молодых Сынов Леса, и предложил – сразимся. У Омара в руке короткая прямая ветка, у противника копье тупой стороной вперед. Раз, два – ветка уперлась в грудь парня. Теперь один против троих. Раз, два, три – всех пометил ловкий Омар. Парни закипели.

- Что это? Как? – заорали на все голоса.

Омар спокойно:

- Это искусство.

- Какое искусство!?

- Убивать людей.

- А…Агх… Как можно убивать людей!?

- Так как убивают их тысячи лет. В лучшем случае – по справедливой ненависти…

- Что такое ненависть?

 

И тогда Омар предложил всем сесть, сам привычно опустился на пятки ног и начал говорить.

В красивых горах недалеко от теплого моря жила семья пастуха. Отец и мать не могли нарадоваться на подрастающую зелень. Два мальчика и три девочки. Жизнь не была безоблачной – налоги то от одних властей, то от других, то от третьих. Так велось испокон и от Богов. Перебивались, но жили счастливо. Омар перхнул горлом:

- Пришли злые люди. Старших убили. Младших, меня и трех сестер, повели на аркане. На первом привале – я не смог освободиться – над моими сестрами надругались. На втором привале я перетер веревки, я убил охранника, сначала оглушив, а потом заколов его же кинжалом. Когда подошел, чтобы освободить и забрать с собой сестер, увидел, что они мертвы – задушились одной веревкой от позора своего и семьи… Как?

-Такого мы даже в мыслях представить не можем,- с дрожью в голосах ответила молодь Леса. После длительного молчания кто-то спросил:

- Что же было дальше?

- А что могло быть кроме жажды мести! – ощерился Омар, но тут же взял себя в руки. – Я отнес тела сестёр, вырыл для них общую могилу и предал их земле. Затем пробежал по дороге в сторону откуда шёл караван и бросил на обочину разрезанные верёвки. Потом вернулся ближе к месту привала, свернул в сторону от дороги подальше и закопался сам, оставив лишь небольшую щель для дыхания и слуха.

 

Степь была покрыта молодой, ещё не вошедшей в полный рост травой. Если просто залечь, то тебя увидят за двадцать шагов. Ну а так, надо прямо набрести, чтобы обнаружить. На удачу ни на могилу сестёр, ни на меня не набрели. Хотя шум с рассветом в караване поднялся большой. Злые люди, так я их тогда называл, кинулись и назад по караванной тропе, и рассеивались по степи, но тоже вокруг уже пройденного пути. К полудню собрались и двинулись дальше.

Я пошёл за караваном, питался объедками и отбросами на местах стоянок, что? – Омар с вызовом оглядел слушателей, но осуждения не увидел, ему внимали, открыв рты и с восхищением в глазах. Омар почувствовал даже какую-то неловкость – слушают, как участника похода аргонавтов. Он откашлялся и продолжил, стараясь говорить беспристрастно, как не о себе.

 

Надо заметить, что зачастую: то по причине незнания нужного слова в местном наречии, то потому, что такого слова у Сынов Леса и не было, Омару приходилось подкреплять повествование жестами. Таким образом, он должен был привлечь в подмогу своё актерское мастерство. И постепенно, вне зависимости от своей воли, всё более увлекался игрой. Перед изумленными зрителями разыгрывалось что-то вроде эллинской трагедии, все роли в которой играл один лицедей.

 

Итак, Омар продолжил свой рассказ:

- Я шёл за караваном три дня. Плохо было с водой, жевал стебли, слизывал ночную росу. На рассвете четвертого дня увидел, что основная масса вражеских воинов вскочила на коней и галопом поскакала вперёд. Подобравшись поближе, посчитал тех, кто остался охранять невольников. Их было семеро.

Омар потряс руками с раскрытой ладонью на правой и двумя пальцами на левой.

- Тех, кого уводили в рабство, насчитывалось сотни полторы. По большей части это были женщины и дети, но десятка два составляли парни примерно моего возраста и я даже разглядел среди них двух взрослых мужчин. Я стал думать и думал весь день, идя за караваном. Ничего не пришло мне в голову вплоть до того, как наступил поздний вечер и невольничий полон остановился на ночлег. Вползя на пригорок, я высмотрел, кто и как расположился на стоянке. Женщины были сбиты в одну лежащую вповалку толпу. Мужчин посадили в круг, спинами наружу – руки сзади у них были связаны. Охранники распределились так: по двое с трех сторон от мужчин и один возле женщин. Костер был разожжен только один, враги варили мясо в казане. С караваном была ещё арба, так возчик её – седобородый старик – расположился, отъехав в степь, присматривал за стреноженными пасущимися лошадьми. Ничего так и не придумав, я решился действовать, полностью положившись на судьбу. Дождался часа волка. Разговоры врагов стихли, темнота рассеивалась только огнём трех факелов – два у охраняющих наших мужчин, один возле наших женщин. Я пополз, ящерицей проскользнул в самом темном месте. Когда добрался до спин сидящих мужчин, то увидел, что не только руки у них были скручены, но и на шее у каждого была веревочная петля, связывающая его с мужчинами слева и справа. Если бы такие предосторожности враги предприняли раньше, то мне убежать бы не удалось.

Я начал было разрезать веревки на руках у первого попавшегося мне на пути пленника, но услышал тихий и в то же время властный шепот сидящего рядом мужчины:

- Сначала меня!

Тут я заколебался, и не знал на что решиться, если бы тот человек, которого я начал освобождать, не сказал:

- Повинуйся! Это – Фарк.

Названное имя было мне известно. Ещё бы – вельможа, ближний к сатрапу нашей провинции человек. Как он оказался в полоне? Размышлять времени не было и я разрезал путы на руках Фарка.

- Дай мне кинжал, - прошипел он, вырвал кинжал у меня из рук и разрезал веревки, связывающие его с соседними пленниками.

- Следи за стражниками слева, - приказал Фарк, - если заметишь их тревогу, предупреди.

Фарк растер занемевшие руки, повернулся на живот и быстро пополз прочь, почти тем же путем, которым я пробирался к пленникам. Через малое время звук от его движения уже не доходил до меня. Что он задумал? Я терялся в догадках. Тут рядом со мной кто-то тихо засмеялся:

- Ушел достопочтенный Фарк и позор своего пленения унёс с собой.

Это был смешок человека, который сидел с другой стороны от сбежавшего Фарка. По счастью – мужчина в зрелых годах. Он сказал:

- Теперь рассчитывать надо только на себя, давай – докончи своё дело.

Я, находясь в полном смятении, завершил освобождение рук пленника, веревки которого я начинал разрезать. Само собой, соседи справа и слева нашей возней были вызваны из дремотного состояния и прислушивались к шепоту. А тот, кто взял на себя роль руководителя, продолжил:

- Как тебя, юнец? Омар? Развязывай узлы на шее Арслака, Омар. Ногтями, зубами… И слушайте меня. Освобождаться в темноте от пут на всех наших руках и шеях нечего и пытаться – узлы затянуты крепко, мы не справимся до рассвета, а своей неизбежной суетой привлечем внимание стражников. Что мы можем сделать? Один из нас полностью свободен, ещё один со свободными руками, а может быть до конца моей речи тоже станет свободен. Третье, мы были связаны все вместе, а сейчас разделены на две группы, каждая человек по десять, со связанными руками, соединенные за шеи веревками, но… Со свободными ногами. Слушайте, я скажу, что мы должны сделать.

 

Он рассказал о своём плане освобождения и его слова передали из уст в уши по обе стороны связки. Я видел, как выпрямлялись спины и разворачивались плечи невольников. Все ждали назначенного времени и знака. Вмешалась судьба. Вдруг послышалось ржание коней, а немного спустя раздался топот. Тень выметнулась на дорогу позади стоянки и растворилась во мраке, топот быстро затихал. Охранники вскочили и бросились к месту, где паслись лошади, огибая круг связанных рабов. В это время громко прозвучал гортанный клич:

- Уррр!

 

Связанные пленники тут же оказались на ногах и, развернувшись, двумя обрывками живой цепи встретили две пары бегущих врагов. Повалили их, не успевших вытащить сабель, били лбами в лица, месили тела коленями, вгрызались зубами в руки. Третью пару должны убить я и Арслак. Эти двое сидели ближе остальных к пастбищу и их надо было догнать. Я бежал с пустыми руками, Арслак же сообразил взять обрывок верёвки. Как ни старались мы бежать без шума – на носках, всё же один из врагов – мой – обернулся и потащил саблю из ножен. Я прыгнул и сбил его на землю, руками ища горло. Он уворачивался, ловкий был и сильнее меня. Очень скоро уже я оказался под ним и ничего наверное не сумел бы сделать, но враг вдруг захрипел, свалился с меня. Я увидел Арслака, в руке его была сабля, взятая у второго охранника, которого он удушил веревкой.

 

Что ещё сказать. Седьмой охранник убежал в степь, искать его было бессмысленно. Седобородого возчика нашли, когда рассвело. Лежал с перерезанным от уха до уха горлом. Наших было убито трое. Всех полонян развязали, дали трех коней, арбу и они поплелись в обратный путь, на родную землю. Ни мне, ни Арслаку, ни Берку – так звали нашего временного вождя – возвращаться было не к кому. А жажда мести оставалась не удовлетворенной. Мы вооружились, сели на коней и направились в ту сторону, откуда исходило зло.

 

Тут Омар остановился и перевёл дух. Язык от столь несвойственной ему длинной речи стал шершавым. Захотелось попить воды. И чем холодней, тем лучше. Воспоминания зажгли в груди его костёр.

 

Пауза вновь была прервана теперь уже несколькими нетерпеливыми голосами:

- Дальше! Что было дальше?

- Всё, на сей день, - ответил он, - finit. Что было далее, расскажу в другой раз.

Омар поднялся, гибко, как кедровая ветвь, сбросившая тяжелую шапку снега. И ушёл.

 

Молодь ещё долго сидела и обсуждала услышанное. Страшно узнать про такое. Пострашнее сказок о злых духах болот. Но ведь зло, о котором им рассказали, бродит невесть где. В неведанных землях, где живут другие люди, способные творить ужасающие дела. Как хорошо, что это где-то далеко-далеко от их Леса.

 

Наивность людская, свойственная не только юности. Нет на свете ни одного самого дальнего уголка, в который раньше или позже не пришло бы зло.

Способы у него разные, цель же, по сути, одна – превратить свободных людей в рабов. От века и поныне…

 

Глава 4

 

Ярслах начинал свою четвертую жизнь. От первой почти не осталось воспоминаний. Самое яркое – это слова на забытом языке:

- ЯРИК – СЕРДЕЧКО МОЁ.

Потом череда невольничных рынков, если это можно назвать жизнью. Удары палками, плетями, пинки. Ожидание удара сжимало сердце, не только страхом перед болью, а чем-то ещё. Он не был забитым мышонком. Среди тех, кого гнали на продажу, Ярслах не склонился ни перед кем. А там были любители и создать себе прислугу, и попользоваться юношеским телом. Двоих он искалечил, этого хватило, чтобы вокруг него образовалось некое запретное для проникновения пространство.

Что до покупателей, то надолго нигде не задерживался, для тяжелой работы был слаб. Единственно, больше года продержался в усадьбе на Крите – мальчиком на побегушках. Главная же служба – почесывание и щекотание пяток хозяйки после обеда и перед сном. Когда хозяйка умерла – по всей видимости, от обжорства – хозяин немедля продал Ярслаха. Вновь пошли невольничьи рынки стран на берегах Всемирного моря. Пергам, Сирия, Ливан…

 

Затем – Великий город. Здесь произошло чудо. В тот День стоял Ярслах на невысоком помосте в месте, отведенном для торга рабами. Долго стоял. Болело плечо, по которому прошёлся бич надсмотрщика, чесались ноги, побеленные – как у всех, выставленных на продажу – до колен. Покупателей было немного, а уж мимо него проходили, взглянув вскользь. Худ он был и тщедушен.

Ярслах смотрел себе под ноги, лишь изредка поднимая глаза на кишащий людьми, кричащий и вопивший базар.

Вот взгляд его заметил, что неподалеку встретились двое, местных, в приличных одеждах. Один постарше, с наполовину поседевшей бородой, у второго борода была как вороново крыло. Завели разговор, увлеклись, начали помогать своим словам жестами. Седобородый снял с плеча туго набитую котомку, положил её рядом и продолжил спор.

Ярслах опустил глаза, а когда через какое-то поднял их, то перед ним стояли те же спорщики, явно забывшие обо всём, кроме предмета спора. Ярслах отвёл от них взгляд и увидел человека, живо напомнившего ему вчерашний вечер. Группа не проданных рабов возвращалась тогда в порт на невольничье судно. Они пересекали какую-то площадь и Ярслах увидел, как бегущий человек выхватил из рук у женщины корзину. Женщина закричала, но вор, пробежав совсем немного, скрылся в переулке. На крик женщины подбежали трое городских стражников, женщина, захлебываясь в рыданиях, не могла ничего сказать. И тогда Ярслах окликнул стражников и показал рукой куда скрылся преступник. За что и получил удар бичом.

Сейчас подходил тот, выхвативший корзину у женщины. За все годы невольных скитаний Ярслах уже научился с первого взгляда определять людей этой породы. Он смотрел на приближающегося вора. Молодой парень, года на два старше Ярслаха, но уж куда выше ростом и здоровей. Что делать? Мысли закружились в голове, как стайка вспугнутых бабочек. Закричать? Что кричать? Какие слова? Не получится ли так, что его крик обратит внимание только на него самого да ещё и поспособствует краже!?

И в тот миг, когда Ярслах увидел, что вор чуть наклонился вперёд и приготовился начать бег, он, не задумываясь о последствиях, слетел с помоста и, прыгнув, накрыл своей грудью лежащую на утоптанной до каменной твердости земле котомку. Он опередил вора на два мгновения, тот яростно выкрикнув непонятые Ярслахом слова, пробежал мимо и, обогнув замолчавших спорщиков, растворился в рыночной толпе. Тут же к лежащему Ярслаху подбежал запыхавшийся надсмотрщик и с руганью занес бич для удара.

- Стой! – раздался окрик и надсмотрщик опустил бич, - зачем же портить товар? Зови торговца-хозяина этого мальчишки. Я, пожалуй, куплю его, такого шустрого. Зови торговца, шевелись!

Властный голос принадлежал седобородому. Он правильно оценил произошедшее, увидев убегающего и услышав его слова, обращенные к Ярслаху:

- Сын шакала, ты умрёшь за это!

 

Во время торга – а торг был долгим и упорным - прозвучало имя нового хозяина – Мордухай. Когда они зашли в дом, Мордухай рассмеялся:

- Что ж, приобретя мириады мальчиков, не так уж и накладно заплатить ещё за одного.

- Каких мальчиков? – со страхом спросил Ярслах.

- Не бойся, я говорю лишь о цене того, что находится в этом мешке и что я не потерял благодаря тебе.

- Там золото, господин мой? – догадался иносказанию Ярслах.

- Нет, - ответил Мордухай, - нечто более ценное.

Он поставил котомку на стол, раскрыл и начал доставать из неё… КНИГИ.

 

Седобородый Мордухай. Временами сердитый учитель, временами строгий распорядитель, но только первое время – да и то, наверное, в сознании Ярслаха, - хозяин над его жизнью и смертью.

Третью свою жизнь Ярслах не променял бы ни на какие богатства. Перед ним открылся неведомый прекрасный мир знаний. Высшим наслаждением было сидеть и слушать разговоры Мордухая с его гостями.

Что до работы – если это можно назвать работой – раз в неделю выполнить небольшую уборку по дому, два раза – поход на рынок: овощи, мука, рыба, немного мяса и птицы, оливковое масло, ещё кое-что. Мордухай был неприхотлив в еде. Ярслах же отъедался по милости ворчливой, но доброй кухарки Шейлы. Как были вкусны её лепешки с мёдом. Он прибавил в росте и весе. Его Учитель, считающий, что человек должен быть развит не только умственно, а и телесно, заставил Ярслаха добиваться успехов во всех видах состязаний эллинских Олимпиад. За три года Ярслах из задохлика превратился в атлета с бронзовыми мускулами, хотя и оставался сухощавым.

Три года. Счастье человека редко длится долго.

Война, римляне, новое рабство.

 

Четвертую жизнь Ярслах начинал, как полностью свободный человек. Это пьянило сильнее неразбавленного вина. Просыпаться не от того, что кто-то тебя поднимает, а полностью отдохнувшим – по своей воле. Идти не туда куда прикажут, а куда тебе захочется – по своей воле. Всё – по своей воле.

 

Начиналась новая жизнь непросто. В первую ночь он не смог уснуть. Дым костров, угарный запах сгоревшего сала и костей; то холод, то жар; звук падающих со свода пещеры капель; плач детей. В чём причина? Сказалась ли привычка, сложившаяся за последние месяцы, спать в тишине, на свежем ветерке? Ярслах едва дождался, когда закончится эта тяжелая бессонная ночь. С восхода до полудня он продремал на краю поляны у входа в пещеру. Тут донимали летучие твари.

 

И пища. Нельзя сказать, что Ярслах был прихотливым и уж тем более привередливым в еде. Приходилось ему довольствоваться жиденькой чечевичной похлебкой и гнилым чесноком. Живя у Мордухая, конечно, ел побольше и повкуснее, но тоже довольно простую пищу: овощи, сыр, рыба, изредка – нежирное мясо, и хлеб, ХЛЕБ. Ничего в последние годы не ел без хлеба. Когда добирались под водительством Пантолеона до здешних мест, каждый раз на месте ночного привала пекли лепешки.

 

А здесь!? Вареное или жаренное на огне, но полусырое мясо. Ярслах с отвращение глотал куски, почти не пережевывая, и досадовал на себя – надо же каким оказался неженкой. Наконец, у него жутко заболел живот, он лежал в пещере, скрючившись на тощей травяной подстилке. Временами стонал от рези внутри.

К нему подошёл и присел рядом Мордухай, достал из-за пазухи маленький глиняный кувшинчик:

- Возьми-ка, попей.

Ярслах приподнялся на локоть, взял сосудик, сделал глоток, второй. Напиток горчил, но был приятен на вкус.

- Хорошо, - сказал Мордухай, - теперь ложись и послушай, что я скажу. Мы с тобой словно волшебством – а я считаю, что добрым волшебством - перенесены во времени на тысячу или более лет назад. Так, как живут здесь, на землях вкруг Всемирного моря жили давние предки нынешних народов. Да и там, в светочи знаний, можно по пальцам одной руки перечесть истинно отошедшие от дикости страны.

Племя Воо-Уго ещё многого не знает из того, что для нас с тобой является обычным и, казалось бы, давно вошедшим в повседневную жизнь. Можно ли это поставить им в вину? Сколько мы шли сюда, через какие дикие, необжитые дола и горы! Ведь только в последние годы тоненькая нить появилась между Сынами Леса – так они себя называют – и остальным миром, Ойкуменой, как сказал бы Пантолеон.

 

Резь в животе мешала Ярслаху задумываться над словами названного Отца (но не мешала их запомнить), потом боль стихла и он начал внимать:

- Мы не имеем никакого права относиться к ним свысока. Вспомни о том, что написано в священных Книгах моего народа. Мы все братья – кто старше, кто младше. Ведь старший брат не может презирать младшего только на том основании, что сам он раньше появился на свет. Малыш ползает на четвереньках, справляет нужду, как животное, изо рта его выносятся бессмысленные звуки. Что же? Он достоин презрения? Нет, тысячу раз нет и нет. Растёт и - непредставимой для человека Волей - ползующее, гадящее, животное существо становится человеком. Со своими мыслями, со своим, определенным, безусловно, внешним миром, отношением к этому миру. Мы здесь видим, как поднимается с…

 

Удар внутренней боли заставил Ярслаха скривиться и Мордухай прервался. Он погладил Ярслаха по плечу и ласково промолвил:

- Сын мой, перетерпи. Твоя болезнь – это последствие непривычного для твоего органона питания. Пройдёт и встанешь полным сил. Я посоветовал бы тебе есть рыбу и дичь, хотя они не часты в добыче племени. Ещё есть удивительное растение, местные люди называют его ол-бы, на вкус почти наш чеснок, и другие странные растения… я, что-то читал о них в упоминаниях о пирах римлян, не вспомнить, формой похожие на медуз, очень вкусны…

 

Однако, столь низменная, как средства пропитания, тема, не могла быть долго поддерживаема Мордухаем:

- Должно обратить внимание на гостеприимство Сынов Леса. Причем для незваных гостей. Ты вспомни наши скитания. Где? В каком краю нам давали пищу и кров ничего не требуя взамен?! Они ещё не знают Бога, дикари и язычники, но уже во многом следуют Закону…

 

Мордухай говорил и говорил, а Ярслах постепенно стал погружаться в сон безболезненный и сладкий.

Многие мысли высказал мудрый Мордухай о совместной жизни людей, о многих чувствах рассказал. Не упомянул только о двух: чувстве освобожденного от рабства и о любви к женщине. Первое он считал само собой разумеющееся, а о втором давно забыл. В своих речах он упустил из виду, что люди делятся на мужчин и женщин, а его мальчик стал уже мужчиной, а мужчина не может быть без женщины, иначе зачем же ему зваться мужчиной.

 

Было бы неправдой сказать, что Ярслах не замечал женщин и что женщины не обращали внимания на него. Довольно часто на рынке в Великом городе он заглядывался на женские лица. И не безответно. Однажды его – вроде как случайно - толкнула бедром смуглолицая красотка. Это прикосновение он долго хранил в памяти. Помнилось и то, как проезжавшая в богатой колеснице госпожа, вся от макушки головы до низко открытой груди сверкающая драгоценностями, приказала слуге остановиться. На вид ей было лет тридцать, много – тридцать пять, очень красивая. Она долго смотрела на Ярслаха своими прекрасными темными глазами. И, с ожесточением ткнув в спину возничего, сказала:

- Красивый мальчик… Жаль, что раб, а ещё более – чужеземец.

Теперь он был свободен, но на него обрушилось такое, что он забыл и об еде, и о сне.

 

***

Ярслах ощутил боль от удара в бок, резко обернулся, и чуть пригнулся, готовясь ответить. На него смотрели горящие ненавистью голубые глаза:

- Почему ты пришел так поздно? Теперь… Я не знаю, что мне сделать, пришелец Сверху. Убить тебя и себя? Тогда там, куда заходят Золотые Рога, мы будем вместе. Навсегда. Что мне сделать?

Ярслах, пробыв сколько-то времени в замешательстве, не нашёл более глупого ответа, чем:

- Ударь меня ещё раз.

Девушка рассмеялась и заплакала.

***

Ярслах явственно вспомнил другой толчок - под рёбра жесткими пальцами - и шепот в ухо:

- Не пяль глаза на эту девушку, пришлый, она предназначена лучшему из Сынов Леса.

С тех пор он ''пялил глаза'' только украдкой. Кто может сказать, как протягивается невидимая и нервущаяся нить? Кто?

Девушка вытерла кулаками слезы и сказала, глядя ему в глаза:

- Я буду только твоей Яар-Слагх, твоей или ничьей… Да простят меня Духи Леса.

***

Онгх (Быстрый) испытывал безмерную гордость, получив назначение быть Вторым Стражем Ночи. Задолго до захода Золотых Рогов он со скучающим видом прошелся и возле первого костра и возле второго. Здесь подзадержался, вроде как осматривая бронзовый наконечник копья Стража, потому, что его девушки Юл-Лы не было видно. Ядом укуса болотной гадюки разливалась по его жилам ревность. Друзья смутно намекали, что Юл-Ла засматривается на чужеземца. Только, хвала Духам Леса, вот она, выбежала с подружками из какого-то закутка, и сердце у Онгха стало больше его груди. Если бы не весть о том, что идут Люди Сверху, Великий Шам дал бы уже доброе напутствие ему и ей. Девушка его мечты стала бы ему женой. Не след мужчине предаваться унынию. Что же, Духам Леса видней. Как будет гордиться его будущая жена после подвигов, которые он, Онгх – лучший воин из племени Воо-Уго – совершит, в чём нет никакого сомнения.

 

О, извечный треугольник! Счастье для двух его вершин и горе для третьей. Притом, что это лучший выход из этой, самой жесткой, из геометрических фигур.