Перечитывая свои тексты, условно разнесённые по главам и частям только благодаря определённому   состоянию автора «на время» (написания текста длинною приблизительно в день)  и желанию хоть как-то разграничить «крутой замес» собственной жизни, структурировать, чтобы уловить мало-мальское  движение сюжета,  я обнаруживаю определённую инерцию и  подсказанную критиком «вязкость» текста, а ещё неизбежный субъективизм. 
В романтически -  далёкие времена «эвриканского ВИРа» все мои тамошние знакомые заклинали всех других  по иную сторону процесса от оценочных суждений, чертыхаясь и отплёвываясь через левое плечо. Мне и на самом деле стыдно, что я столь субъективна и избирательна, так как  в  этом повествовании всё происходит именно «изнутри меня». Авторский  произвол  приводит к частому недоверию со стороны, мне задают вопросы по фактам изложенного: «Правда ли это? Насколько искренен и открыт пишущий, способен ли он показать «обратную сторону Луны? Или он лишь благодушно врёт самому себе и всем, водит читателя за нос, читает мораль, не имея на это никаких прав и оснований?» 
 - Не могу знать! – Стойким оловянным солдатиком отвечаю я, потому что сегодня  отдельный  рассмотренный эпизод кажется справедливым, а завтра – в корне неверным и даже недопустимым.
 - Кончай геройствовать! Не занимайся самолюбованием!
Но я и этого не могу, потому что: кто же себя будет, во-первых, считать всех глупее,  во-вторых, шельмовать направо и налево?  Традиция себя считать самым умным, или хотя бы противопоставлять личность толпе,  свойственна  была уже  и всему моему бардовскому окружению из учителей -  шестидесятников: «Дураки обожают собираться в стаи, впереди главный во всей красе…» - кто не пел по ситуации именно эти окуджавские строчки? И Розембаум туда же: «… и дураков, которых нам, нормальным людям, невозможно одолеть»…  И папа цитировал Пушкина: « и не оспаривай глупца!» 
Кстати, не одни лишь папины цитаты припомнила, не далее как вчера встретила воочию в родном городе надпись на здании: «Штаб студенческих отрядов имени Станислава Степановича Уваровского» с его портретом по фотографии в молодые годы, где он вдохновенный и длинноволосый.  И  подобную вывеску можно увидеть, по словам старшего сына Ванечки, не в одном Магнитогорске, повязанным с фактами  жизнедеятельности моего отца, но и в областном Челябинске, где ныне внук Уваровского, а мой старший сын и квартирует,  проживая с  подругой, получающей серьёзное образование в медицинском институте. 
 Так вот, «дураки и дороги», как помним, главное российское зло.  Выделиться из их числа заложено в самой здешней ментальности. 
Я как раз не претендую на  сильный мужской «ум», блестящий и всепроникающий. Скромный разум заведомо Блондинки имеет  всё же свойство  составить  если не конкуренцию деятелям своего времени, коих отождествляет Светило,   то хотя бы  создаст  свою уникальную «генеральную версию» прожитого как-нибудь в обход, «не в лоб», не прямолинейно.
 И поможет разобраться с тем, что «взяли» и что «в остатке»…  Это касается преимущественно  мира чувств  женщины по поводу всего пережитого ей. Именно  эмоциональный фон в реальности наиболее  сильно  влияет на  слишком многое. На деле, если  бы я могла руководствоваться одним только рациональным, конструктивным, то моя неиссякаемая энергия вынесла давно бы уже меня саму за рамки той цельности и «самоподобия», что поражает во мне именно «постоянством», рутиной, как в Обломове. Если уж говорить о литературных штампах, то я, конечно, не Штольц, прагматичный и «деятельностный», не «деятельный», а именно «идеологически из деловых». 
А я практически из лежащих на диване  тоже идейно – не из-за лени или хандры и не по отсутствию денег, когда энергия иссякает,  и ты делаешься хронически  больной  (социально)  и ждёшь  «свежей крови». Не сходя с места от безнадёжности, не зная, куда бежать, что предпринять, как завести эти самые «средства» на жизнь.   Я же - «лежачий камень», спасающий бездействием душу. Это же своеобразный оберег: чем меньше контактируешь с внешней неблагополучной средой, тем меньше засоряешься и «мутируешь». Видимо, внешнего мира я боюсь всё ещё больше, чем внутреннего.
И мне легче при этом всё же себя любить и оправдывать, чем, наоборот, ненавидеть, сживать со свету и обвинять.  К себе (лёжа)  я  отношусь щадяще. «Лежачего не бьют».  (И вам того желаю).
Как-то раз ВИР на ходу произнёс важную, прежде  мной тогда не обдуманную мысль  по поводу  оправдания собственного эгоизма, как мне показалось по ситуации. Цитатой из библейского: «Любить ближнего своего как самого себя». Это обрывок фразы  вслух в приватной обстановке  сборов  после нашей, как всегда,  необязательной и  случайной встречи, сразу же запал в душу, потому что на Его Величество я, поражённая,  постоянно  смотрела во все глаза и слушала во все уши. ВИР изрёк, как обычно, значительно, но словно про себя: «Христос на первое место поставил  любовь человека к себе самому, а не к кому-то другому. «Как самого себя…» Сначала «себя любить», а у нас и этого не умеют и не могут»…  Если опустить нравоучительный пафос вывода,   то идея вполне в духе современности. И может  быть очень актуальной  для меня  нынешней при нестабильности  внутренней самооценки.  Я этому до конца так и  не научилась: «Принимать себя, гордиться сделанным, радоваться личному успеху – любимым, друзьям и коллегам». Я себе ставлю непременные условия и оцениваю себя какими - то холодными требовательными глазами,  совсем не  лирически – влюблённым взглядом.  И при этом я совсем не хочу, чтобы так трезво на меня смотрел бы ВИР.  Хоть когда-нибудь. Несчастная, наивно полагала, что не была  прежде «под колпаком» у «партайгеноссе»  (товарища по партии), не подпадала под его аналитический микроскоп. ВИР, как мне думается,   с самого начала по первым впечатлениям уже делает вывод и не слишком церемонится, оценочное это суждение или какое-то иное: в каждый отдельно взятый момент оно «единственно верное». Поэтому его суждения звучат категорично и директивно для остальных, он словно и не говорит вовсе, а вещает.  Из-за этого диалог невозможен, только статья учебника по стилю. Он так и расписался, что  с этим ничего поделать нельзя, дословно перецитировав моё  отчаянное послание с  тщетным миллионным объяснением, что я не намеренно Блондинка, чтобы его злить, а по всему своему существу такая, а он противопоставил как жгучий брюнет свои недюжинные мозги с выводом: «Вот и сама всё видишь, нет  точек соприкосновения – разные мы, далёкие, а не близкие, не фантазируй, ничего не сблизит, не  сближает, как ни тянись. И не мечтай!»  Он намеренно  и  с удовольствием подводит меня к краю пропасти со словами: всё напрасно, ничего у тебя не выйдет… «Нас  бьют – мы летаем!» Популярная песенка из позднего репертуара Аллы Борисовны. (У Армена эта же фраза звучала жёстче, «по-армейски»). 
Вот мне ничего  и не остаётся,  как отправляться в творческий полёт и над бездной, и над «гнездом кукушки»… 
 Кстати, моя знакомая Алла  Р. теперь сделалась Алевтиной, чтобы не быть  навязчиво  такой уж  тёзкой Пугачёвой. Обрела индивидуальность после  переименования. 
 И мне давно пора разотождествиться с Блондинкой по имени  «ВИРусс» и даже прежней «молодой и свободной»
С.С. Уваровской, взяв на себя фактическую принадлежность совсем другой истории  в качестве  Шербан.   А то ранняя влюбленная  всё никак не может завершить свою  «девическую» историю неведения и романтизма, книгу окончить способна только  созревшая  и умудрённая опытом  новая дама, возражающая на свой детский и непосредственный лепет: «Но я другому отдана. Я буду век ему верна». Конечно, прежде по тексту следует её серьёзное признание: «Я Вас люблю, к чему лукавить». А этого добра  в стихах и прозе, безответного «в личке»  для ВИРа было уже довольно за целую жизнь моей глупышки. С ВИРом или без него. И даже, как сейчас, «после»…
ВИР своим самоопределением отправил себя физически туда, где ему и надлежало быть – в своё законное прошлое другой семьи, где он имеет полное право жить  другими заботами без меня.  Тем самым он умоляет меня считать его своим прошедшим без вариантов и не тянуть его в свою реальность: не заманивать фотками из  текущего дня, не поднимать тем родства через  опасных и «мутных»  детей, которые не стремятся к прозрачности и уклоняются от директив и отеческих заданий – попыток общения посредством понятного старшему.  
ВИР не искал со мной, как со Стеллочкой «экспериментальных площадок» через совместно-распределённую деятельность, а  моему желанию приблизиться физически, хотя бы территориально,  тут же в ужасе упреждающе отказывал: «В Москву не наездишься»… И даже тема эфемерной  диссертации мной больше не поднималась никогда в силу неприличия имитировать «деловые партнёрские отношения» с любимым.  И доканывать серьёзного человека бесконечно глупыми вопросами: «А что мне делать? А как это начинать, с чего? Как работать над диссертацией?» А Светило по телефону даёт тебе беглые инструкции, термины которых в большинстве Блондинке даже неизвестны. И последовательность как упорядоченность действий отнюдь не очевидна и не видна матери семейства из её потёмок «выживания». 
 Это не честно: прикидываться сотрудницей, являясь не этим, так и в молодости не прокатывало в моём исполнении.
ВИР этого не помнит, а я заплатила за фиктивное, как получается,  стажёрство в «Эврике», обнаруженное  «липовым» членством в их союзе  постфактум  с великим прискорбием. Открытие своего банального использования «по назначению»  эгоистичным Светилом сопровождалось величайшими  душевными муками и полным разочарованием в себе самой.  Сочтя оскорбительной «оплату» командированной для дальнейших приключений с ВИРом,  я посчитала необходимым выплатить «Эврике» всё сполна за своё там пребывание сверх квоты.  Как оказалось,    проба    Его Величества   меня в качестве  любовницы на ночь, слегка прикрытая для приличия якобы моими «другими талантами», полезными для тогдашней «московской тусовки» в команде признанных «учителей для учителей», не выдерживала никакой  критики.
Развлечение ВИРа со мной вышло во всех смыслах накладным для Блондинки, но не стало поучительным. Влюблённая   обольщала саму себя, урывками хватая  «сомнительное счастье» близости, предложенное мужчиной в единственно возможной форме «полного общения» всякий раз только на момент «здесь и  теперь», являясь абсолютно  исчерпывающим интересы партнёра.  Если бы ВИР только хотел, как тогда, так и теперь, то почему бы и не поговорить было по душам? ВИР всё это время возражал: «А зачем?» И убедил, что ему   по правде «не надо».  Блондинке понадобилось удостовериться в этом неоднократно, как и  двадцать пять лет назад, испытывая одновременно счастье и ужас  в кажущихся настоящими и крепкими мужских объятиях. Но вот через секунды телесного удовлетворения кольцо рук разжималось с неотвратимостью конца, и  - «она разбивалась о камни, но ей было всё равно…» (В. Бутусов). Тогда  хватило трёх лет, чтобы завершить унизительные и безнадёжные взаимодействия «в паре», которой нет… Есть заявка на гарем  со свободной структурой. И в этой организации внутреннего пространства «не просто «бездна», но и безобразие» (по Тургеневу). 
Скорее всего, Светило, изначально сделал по мне выводы, соотнеся с практикой «мужчины с биографией», мне осталось только быть разыгранной, как по нотам. И я подозревала, что он числит меня среди «пешек» и «шестёрок», считая приключение со мной малозначительным эпизодом, не стоившим ни малейших усилий и «лишних телодвижений». А почему это так – бессмысленные и вредные гадания на кофейной гуще – всё определяется по результату.
В итоге ВИР со мной прежний. И по-прежнему воспитанно благодарит, как мама-папа научили.
Что было, то и стало.
 «Образ наших мыслей - прогноз  на образ жизни». И я живу в этом тексте, из которого стоит уже выбираться на волю к собственной автономии. Через семь его магических печатей других измерений.
Отдельно от того, что не было разделимо, не было общей судьбой, не срослось, не сложилось, не отыскалось им самим и не стало востребованным никогда добровольно.  Моё домино с «рыбой», партией тупика.
Он, прагматик, ничего не предпринял реального, чтобы найти, хотя, по его словам, «у многих интересовался и спрашивал», и я было поверила в эти утешительные  извинения. Светило сам реально меня отсортировал и отсеял давным – давно, это я не унималась.
Я была инициатором  нового взаимодействия,  вне тел, безо всякой там  «гендерной»  истории, но ВИР пассивно переждал авторский энтузиазм, толи употребляя тексты, толи выбрасывая сразу на помойку: «Всего не перечтёшь»…  Вне полов я отказалась быть женщиной, оставаясь  бесполой Блондинкой, что ещё более странно, потому что теперь ВИРу тем более не нужно.
Мы живы на плоскости листа, куда так тянет вписаться строчкой ещё и ещё в тех приемлемых дозах, что ВИР среди всего прочего выбирает для себя. Оборвётся строчка, покинет эта призрачная жизнь вымышленную героиню. И мне не дано знать, станет ли сильнее  настоящая, вырвавшись за границы книжного существования. Будет ли на свободе она счастлива и довольна?
Объективно я понимаю все страдания ВИРа наедине с болезнями, потому что «старость  - это не для слабаков», и это испытание одно требует подлинного мужества. Я очень подолгу над этим размышляю, выныривая из эмоций. Тогда обиды неуместны, я жалею ВИРа,  молюсь за него, у меня пропадают все претензии, и я хочу только, чтобы он был. И близнецы эхом вторят: «Главное, что живой!»
Всё остальное – мелочи.
Я наблюдаю этим летом и другую «сортировку» людей  в лагере, соответственно «табелю о рангах». Сначала мою знакомую провозглашают вип-персоной, вхожей в преподавательский состав.  «М.М.» на седьмом небе от счастья, мы с Юрой как добрые знакомые пьём кофе у неё в роскошном  гостиничном номере, где она успела разложиться и бросить кости на огромную кровать. Но не проходит получаса, как следует разжалование в рядовые, власть меняется. И вот мы уже на выселках. Мне и вообще уготовано возвращение в «резервацию»,  туда, где всё осталось по-советски. Мне предстоит перебраться сюда из благополучия,  потому что конкурент и претендент на моё место устраивает истерику с криками: «Я дитя начальников и не могу жить в условиях «туалеты на улице»!» Я  же это легко могу. И новая власть распорядилась:  прибыть  мне на прежнее место с чемоданами, их за мной прикатывает Юра, ухаживая поистине джентельменски.  В это же время мы наблюдаем особые приготовления в столовой для начальства. Ожидают тех, для кого клубнику раскладывают в розетки. Но это же «общепит»! Невероятно… 
 Впрочем, чему удивляться? Кому – бублик, кому – дырку от бублика. Не так ли?