А что было со мной недавним летом?   Не сказать, чтобы пролетело незаметно. Я ушла в отпуск в самом начале, чтобы тут же по кругу ринуться в лагерь, увозя с собой откармливаться   младших  детей по путёвкам и без… 
Мне посчастливилось  по работе запрыгнуть на подножку уходящего поезда, как всегда, с чемоданом тряпок наизготове, которые так и  кочевали со мной всё это лето по загородным маршрутам дислокации  матери семейства. В  первом  удачно выпавшем  случайном лагере, бывшим в советские времена «Юбилейным», существовала самая странная вакансия, но я  в итоге не оправдала доверия тамошнего начальства, которое иззавидовалось моему нежданно - привилегированному положению, о чём мне и было сообщено незамедлительно прямым текстом: «Вы тут у нас, похоже, одна отдыхающая», с чем я, разумеется, абсолютно не согласилась. 
Мой приезд  туда ознаменовался  высадкой в чистом поле, поросшим бурьяном,  видом  полной разрухи с единственным проржавевшим флагштоком  из пионерского прошлого и натянутыми по окружности лесками  из  запустения  настоящего с флажками из полиэтиленовых пакетов, кажется, вся  же конструкция напоминала карусель. Равно как и моя полная неспособность действовать немедленно – я совсем не представляла, как стану работать  сразу после сумасшедшего года с нагрузкой под сорок часов завершающих майских недель. С заездом детей  на первую смену вышла полная неразбериха, с утра и до шести вечера  без объяснений их тупо ждали с разных сторон мёртвого поля, посыпанного местами  крупной  галькой. За это время нервы одной моей компаньонки сдали,  и Алла Борисовна покинула  столь  перспективные  для психолога, но  мало живописные после  недавнего отдыха в Египте  местные пустоши. Гуляя со мной по окрестностям заброшенного студенческого «Антея», где меня преследовали, просто терроризировали,  образы былого, Аллочка брезгливо озиралась по сторонам и обрывала телефон своего мужчины: «Всё плохо! Плохо! Забери меня отсюда немедленно!» Она припомнила мне прежнее своё состояние: «Зашнурованная модель» и поделилась некоторыми событиями, связанными с нашими общими знакомыми. Более других взаимный интерес представляла  информация о некой Фоменко, изрядно попортившей мне кровь на посту завуча школы 12, от которой меня  только и спасла беременность Глебушкой.  Аллочка отметила, что на высоком должностном посту Фоменко как бывшая подруга не протянула ей руки помощи, хотя могла бы устроить неподалёку сотрудницей, изменив материальную часть жизни качественно с двух тысяч в школе до двадцати уже тогда в чиновницах. Аллочка попеняла ещё на то, что  та «сдаёт людей!» и на лживость некоторых принципов общей знакомой, подчеркнув факт отправки  ребёнка, взятого под опеку,  самолётом  к  другим родственникам, как только с ним возникли некоторые сложности воспитания в подростковом периоде. Но  мы воздержались от комментария и любого осуждения  всей этой  некрасивой истории, мало ли что там было в Питере с ними, столица, однако, соблазны на каждом шагу…  Посплетничав, как водится, чтобы удовлетворить праздное любопытство,  мы снова расстались добрыми знакомыми. Аллочка была, как прежде,   молода и изящна, ей шли египетские приобретения из вычурных  с  кружевом и стразами светлых джинсов и свободного кроя милой «хэбэшной» блузы, непринуждённо расшитой в тон «кофе с молоком» нитяными орнаментами. Кожаный поясок, поддерживающий невесомые брючки,  кокетливо норовил сползти с тонкой талии, и Аллочка сердито одёргивала его кверху, жалуясь на врезающуюся  поэтому  обтягивающую ткань новых штанов. Словом, всё было и на этот раз, как и всегда: каждому своё, что  выражалось в её бегстве отсюда и моём безразличии, хоть к удобствам на улице,  с неотвратимостью будущей «пахоты» в любых условиях  и на всё лето целиком.   Душа моя собралась было повыть волком. Но тут мне улыбнулась удача.  Голодная и злая я тщетно много часов  ожидала решения своей судьбы на это заезд – автобусы с детьми всё не подъезжали,  и никто посторонний не беспокоил…
Тут,  в пустой  обшарпанной комнате,  бывшей пионерской,  на железной кровати,  с  единственным разложенным, серым от пыли и времени матрасе,  я в  одиночестве и полудрёме медитировала, глядя в потолок. Мне живо представилась первая педпрактика четверть века  тому назад. 
Я вновь видела    со всеми подробностями свои  взрослые «подвиги» двадцатилетней самоуверенной вожатой  в  отряде  из двадцати человек.  Вспоминала с удивлением   бьющую ключом   собственную сверхактивность: частые  походы к стогам сена с  пионерами, чтобы  городские  дети  вдоволь накувыркались в них,  съезжая, как с летних, с этих  пахучих соломенных горок,  энергичное купание  на озере по системе, но  до посинения, кто  сколько захочет. Благодарности   родителей. Суждение директора: «Как мы с Вами   и рассчитываться  за всё будем?» Это приятно щекотало самолюбие.
Воспитателя  тогда госпитализировали сразу  с аппендицитом, её звали странно: Лира Ивановна. Я доказала, что справилась  со всем  одна, без неё, была горда этим. 
Потом  картинки сменились  более поздними  живыми ощущениями несчастливой влюблённости в Чарсова.  Случайной нашей с ним, но говорящей   предрассветной встречей, когда он через забор уходил  после тайного ночного свидания с чужой женой, а моей давней  знакомой, а я его «засекла» нечаянно;  после этого откровения,   моих  переживаний: безнадёжности и комплексов  лишней и неопытной,   запретного страдания по любимому, но занятому. Пролог ко всему пожизненному с ВИРом, репетиция и закалка.  «Толи ещё будет, ой – ёй – ёй!»

Пока я  тут девически вздыхала,
 на мой счёт  поступило распоряжение  начальства командировать меня в самые элитные части загородной резиденции «Отдыха» - бывшие корпуса престижного некогда санатория «Лепестки». 
В советские времена там могло отдыхать лишь начальство. Моей маме доставались путёвки  только в деревянные дачные домики у озера, конечно же, не в номера «Люкс», но  и на том спасибо.  Это  ведь было счастливым временем детства, когда всего хватало для полноты ощущений.  Даже чудной рукомойник с гвоздиком, который отжимался вверх, чтобы вытекла струйкой  в ладони холодная вода, вмонтированный  в  раскрашенную скульптуру  из трёх страшных, один другого свирепее  чертей (почему-то), всё ещё пугал незадачливых  обитателей из зоны, подконтрольной  когда-то бывшим профкомам  маминой работы. Даже заросли крапивы, где мы детьми собирали живых крошечных светлячков, чтобы разглядывать их огоньки сквозь неплотно зажатые ладошки поздними вечерами, были на месте. И озеро с таинственными синими стрекозами  красовалось  правильной окружностью  зеркала, отражающей  ясным днём пейзажи с пленэров моего Чарсова,  горы и леса, а в непогоду одно лишь серое подобие неба.  Меня   поначалу испугало, что я не могу припомнить ни одной скульптуры из моего раннего детства. Из тех, что были гипсовыми, выкрашенными серебрянкой  и  выставленными для курортников у озера. Кажется, у вековых, в два обхвата тополей, сидела хвостатая  и грудастая русалка. У столовой вроде был на фонтане  писающий мальчик или какой-нибудь более скромный купидон, похожий на пупса. А на парадном входе точно были комсомольцы – добровольцы, потому что это осталось в памяти по строке патриотической песни, включающейся в моём  сознании автоматически: «Дан приказ ему -  на Запад, ей – в другую сторону. Уходили комсомольцы на Гражданскую войну!» 
Нас с чемоданом  по высокой траве торных тропинок провожали  до нового места  «расквартирования»  двое ребятишек  из свободных от режима  детей начальников, Антон и Настя, непринуждённо болтающих  всякий бред, наполовину состоящий из рекламных роликов «ящика». Они живо напомнили  симпатичных  мне  когда-то  давным – давно  своих ровесников,  новых  знакомых отсюда же, из Карагайки, Серёжу и Наташу, которым запретили дружить со мной и Эдиком, потому что мы уже учились в пятом классе, а они только в третьем.
Я бы и дальше глючила прошлым, всеми его ценными пустячками,  но настоящее было  просто восхитительным!  Я  разом  попадала  из глуши и запустения в фешенебельный номер на троих,  с телевизором под потолком, вырывалась из-под  грубого контроля до поры до времени. Меня попросили быть сопровождающей «просто мамой» для спортсменов – биатлонистов из Ханты – Мансийска, которые должны приехать единой командой со своим тренером.  Тренер был мачо, самым настоящим крутым мужиком с правильным представлением о собственном руководстве командой, в меру авторитарным и предельно заботливым. Все его и без меня слушались беспрекословно.   Надо ли говорить, что по его инициативе  чуть ли не раз в неделю устраивались обильные шашлыки у костра, где хозяин оставался и поваром,  и галантным кавалером.  Словом, женскому большинству всё нравилось. Мы сразу установили с ним доверительные, но дистанционные отношения, что партнёрски было удобно.  А чуть позже к  просьбе  сверху  «проживать на единой территории со спортсменами Ханты – Мансийска»  присоединили задачу «курировать  ещё и Тюмень – филологов и лингвистов», расселённых  неподалёку в  две роскошные дачи – срубы  с плюшевой мебелью,  встроенной техникой в номерах и ключами на двоих,  а это означало, что комнаты проживания , к моей радости,  запирались на замок всегда, как у обыкновенных отдыхающих взрослых. Надо ли говорить, что всё прошло чудненько, но за три дня до отъезда  подопечных на меня истерично  набросились все те, кто сами меня сюда и отправили,  с обвинениям, что я тут слишком хорошо устроилась и здорово живу.  ЧП не было, жалоб не было, с детьми и их преподавателями мы ладили, так что «наезд» – это была та самая  неизменная ложка дёгтя в бочке мёда, которой  можно было легко пренебречь. У меня, между прочим, здесь   появился и  первый поклонник по имени Юра, из ровесников и преподавателей,  чьё внимание  стало откровенно публичным и несколько разнообразило мой скромный досуг.   Я даже искренне считала, что мы друзья не на одно лето, но, скорее всего, он как бы отбыл  от меня  по-тихому в  любимую свою Чехию,  «пить пиво»,  даже если это и не так... Бегство вызвало лёгкое недоумение и замешательство на тему: чего только не бывает. Ничего не предвещало. Зато несколько «медляков» этим летом  мы очень даже не плохо исполнили с ним  на двоих. И всяких необязательных комплиментов мне накидали  целую кучу. Всё мужским трёпом оказалось.  Ладно хоть,  не купилась  на них, не повелась всерьёз. Даже поползновения не было. И это чистая правда. 
Надо ли говорить, что  помимо всех этих приятностей  на выходные контрабандно на свободные места у меня получалось забирать и собственных детей, что оправдывало  всецело лесное моё жительство  и отшельничество вдали от городской квартиры с мужем, который побоялся трудиться со мною поблизости и на этот раз. Ради этого я готова  была терпеть любую несправедливость, придирки и  дурь начальственных баб. 
Знакомства были в целом приятными, общение с детьми лёгким и не изнуряющим, потому что старшеклассники были отобраны как самые из самых лучших.  Я каждое утро поражалась всё больше, что мне выпал блатной такой отдых вдруг за какие-то невиданные заслуги в тёплой дружеской компании среди интересных людей всех возрастов. И я на удивление быстро восстанавливалась, получая удовольствие от вынужденного безделья при чутком мужском руководстве и спортивной дисциплине мэтра, кого с тринадцати лет звали в семье и на улице не иначе, чем по имени – отчеству «Сергей Николаевич». Поздравляя его с Днём Рождения, я дружески развлекалась, рифмуя экспромты и раздаривая их всем желающим направо и налево.  Жизнь текла легко и непринуждённо, всё портили только комары, размножившиеся в неимоверных количествах и  вообразившие себя не иначе, как «гнусом тайги»,  с остервенением  набрасывающимся на открытые участки кожи,  особенно во время ночных моих сторожевых постов на скамеечках между дачами, когда до двух приходилось укладывать взрослых гостей Урала.  Они сжирали ноги до невыносимого зуда и волдырей, плевать хотели на все  мази и аэрозоли от них.   А отбивались наравне с детьми ближе к трём ночи.  Но это, по сравнению с  кровососами из плохого и неблагодарного начальства,  было совсем малое зло.