Кн. III, ч. 1, гл. 9. Здравствуй, оружие!

Самое удивительное, что эту находку, едва не ставшую  орудием убийства,  я запомнила. Мне было лет десять, когда на пути мне попался сугроб, в котором блеснул металлический предмет. Я видела, как брат домой приносил настоящий кастет и показывал его мне, примеряя на кулак.  Мне почудилось , что  в снегу лежит такой же. Почему-то  мимо  не прошла, отрыла из снега  эту вещь из любопытства. Оказалось, что это  очень тяжёлый, видимо, из чугуна, топорик для разделки мяса, без топорища, но новенький, блестящий.  Возможно, он был самодельным.  По сравнению с ним  все другие кухонные  топоры, которые мне встретились,   были лёгкими. Я завороженно смотрела на его форму, топор словно загипнотизировал меня. Зачем-то я принесла его домой: в хозяйстве пригодится! Странно, что дедушка как мастер  на все руки так и не сделал  рукоятку. И  смекалистому папе он не понадобился. Так он и лежал на одной из полок деревянного шкафа, никому не мешая, но и не помогая. Бесполезная красивая вещь. Когда Виктор ушёл  из дома,  то забрал с собой и специальные  инструменты по работе с деревом. Так что в пропаже топора не было ничего настораживающего.  А вскоре нам под дверь подбросили солдатика из пластмассы – индейца с томагавком. Мы решили, что это квартальные друзья мальчиков принесли  с улицы чью-то чужую потерянную игрушку и  не придали этому факту никакого значения. Несколько раз мы  видели Виктора под нашими окнами, но обсуждали его появления только в связи с его привязанностью к детям. Он и в садик заходил  с единственной целью – увидеть детей, сказал воспитателям, что очень скучает, и они его жалели, а в нашу сторону начинали посматривать косо. Оптимизм нашей пары в норме раздражал обывателей.
 В ноябре впервые наши близнецы поехали на дачу в «Абзаково» за город.  И сразу же попали в карантинный блок с дизентерией.  Я заболела ей тоже. Причём, экстрасенша – подруга  уверяла, что я здорова. Анализы  у всех троих выявили  одинаковую палочку.  Мы грешили на  мой салат из сельди «под шубой». Скорее всего, я плохо промыла  рыбу  или почистила её неправильно, перепутав несъедобные внутренности с деликатесными.  Из-за вины своей страдала больше, чем от боли.
Нас встретили на даче переполошившиеся  врачи и  злые воспитатели. Детей они не отправили обратно в город, но передо мной потрясали    уже заношенной  детской одеждой из рюкзачков, особенно бельём, произнося с удовольствием, что у близнецов – домашние трусы и футболки, как у нищих.  Отсюда и инфекция! Это «как у нищих» хлёстко било по моему и детскому самолюбию,  но я не расплакалась.  Многие вещи нам передали двоюродные братики, всё было прокипячённым и отглаженным. Муж заступился за меня, сославшись на  недавнее ограбление квартиры и тяжёлые обстоятельства.  Сказал, что я замечательная жена и хорошая мать.  Дети  в это время обнимали нас за колени и подвывали тихонько басом.  Мы забрали их погулять и унесли от  орущих тёток на руках.  В лесу на пеньке расстелили  холщовое  вышитое полотенце и разрезали   домашний пирог по бабушкиному рецепту.  Нас предупредили, что они почти ничего не едят – нет аппетита. Мальчишки    осилили вместе с нами весь противень.  И животы не разболелись! 
Потом мы с  близнецами на пригорке  ловили сонную ящерку.  Она у нас целый год благополучно после   жила в банке.  
На прощанье Ваня попросил себе плюшевого «тигрёночка», а Стас – «волчоночка», чтобы спать  с игрушками в кроватках. И я нашла именно таких по заказу в городе, радуясь покупке, наверно, больше детей. Все выходные мы с Толиком  проводили у них.    Привозили им новые игрушки, которые  братики тут же разбирали или ломали. Близнецы выздоровели и окрепли на свежем воздухе. 
Я извлекла уроки – на дачу с детьми всегда  только новое, чтобы никто не смел задеть моих  великолепных чад! Толик поднимал их на руки сразу вдвоём, и они крепко обнимали его за шею. У всех  троих  лица были счастливыми., и я искренне радовалась, что эта  родственная связь оказалась возможной.
По возвращению домой  моих детей дефектолог направила на городскую комиссию. Они сильно картавили и невнятно произносили  некоторые согласные. На моё счастье, главным врачом там  была моя знакомая, выросшая из  учениц педкласса времён Ташкента – Оля Ш.  Детки мои зайчиками прыгали в коридоре безостановочно и раздражали собой очередь.  На них, как принято, шикали чужие мамы и бабушки, загораживая своих чад  от жизнерадостных моих.  А на слова: «Не подходите к ним, они, вероятно, чем-то больны!» -  я вдруг с вызовом парировала: «Ну, так не сифилисом же!»  Очередь завозмущалась сильнее. 
Стоило нам  пройти в кабинет, как Оля Ш. радостно меня приветствовала: «Светочка! Сколько лет, сколько зим! Кого дети?» И я, как будто история случилась вчера, похвалилась породой! Конечно, отец – ВИР. Его нельзя было не запомнить. Те, кто встречался с командой москвичей, уже не забывали самого яркого её представителя. Оля Ш.  что-то очень позитивное написала в наших карточках и со словами: «Вундеркинды нам тут не нужны, идите отсюда!» - ласково вывела нас  за дверь, придерживая вертлявых  пацанов   за плечи. Так все мои страхи миновали нас по касательной.  Дети на зависть всем были абсолютно здоровы!
А тринадцатого декабря в пятницу случилось страшное. Сколько себя помню, вставать ранними утрами, для меня равносильно пытке. Я «сова». Классическая. Пик моей активности и удовольствия от жизни приходится на одиннадцать вечера, до часа ночи я просто в идеальной форме. До трёх я не хочу спать, а под утро самый сладкий сон. Лучшее время пробуждения наступит только к десяти утра,  но в это время я уже три с половиной часа нахожусь в  коматозном состоянии между сном и явью. Если я заснула, дожидаясь мужчину, то будить меня абсолютно недопустимо: вряд ли его стараниями будет преодолено моё глубокое неудовольствие от того, что меня столь бесцеремонно потревожили. Но я прекрасно чувствую себя в другом временном поясе. Мне нужно жить не в Челябинской области, а на Кавказе или в Москве, где на два часа позже начинается утро. Эту мою особенность знают даже диспетчеры, составляющие расписание в школе – первых уроков не ставить. Для меня это развивающаяся депрессия: вставать около шести тридцати, чтобы всё успеть и прибыть на работу вовремя.  Муж очень быстро заметил, что делает моё настроение отвратительным, и как «жаворонок» хлопотал утрами  сам, тихо-тихо, даже не включая свет: бегал за свежей порцией творожка и биолакта для близнецов, поднимал их, умывал и собирал в садик. Мне нужно было только укомплектовать одежду на выход всем «мальчикам».  Он бежал к восьми  в институт на пары – читал лекции по общему языкознанию, а мне давал высыпаться, когда у меня не было ранних ненавистных уроков.  В пятницу тринадцатого ничего особенного вроде бы и не случилось, только мне особенно не хотелось отрывать тяжёлую голову от подушки, дрёма не проходила даже после тщательного умывания, а потом и душа. С закрытыми     глазами  почти на ощупь слепым котёнком я тыкалась в экран, пытаясь понять, на каком канале показано достоверное текущее время, старательно разлепляла глаза, вглядываясь в неопределённую зимнюю хмарь: окно было просто ровно серым. Это могло быть утро, с таким же успехом и полдень. Вдруг сквозь поток несущихся ассоциативных глупостей, посетила свежая мысль, что нужно глянуть, дома ли дети, это хотя бы даст определиться, насколько утро раннее! Мальчики спали в своей комнате, укрывшись «далматинцами» - пятнистые собачки из мультика были всюду: на подушках, простынях и одеялах. Недавно дети посмотрели рекламу с буржуазной девочкой, которая просыпалась в спальне, где  одна только  кровать  превышала стоимость нашей халупы. И затребовали с меня такой же! Я могла пообещать только цветное бельё. Конечно, далёкое от той роскоши на экране, но подобранное с любовью: наши контрастные собачки скромными дворнягами ютились на голубеньком фоне, а те, девочкины, прыгали от радости, как господа положения. Я перекрестила близнецов, стараясь не скрипеть половицами, попятилась назад и с радостью поняла, что  ещё очень рано, раз Толик ещё на «молочке». Он вскоре придёт домой, мы наскоро попьём чай на кухне, чтобы глоток горячего дал энергию бороться с уличным холодом. Сегодня мне не надо никуда нестись с  килограммами тетрадей  с двух сторон, у меня есть время выглядеть красиво, с макияжем  - мои  уроки только во вторую смену. Я включила газовую горелку и поставила чайник. Муж появился с мороза румяный и счастливый:   забросил в холодильник бутылочки кефира, творог оставил на столе погреться.
 -  Ты чего так рано?  Не провожай меня! Спи!
 - Хочешь, я сама заброшу мальчиков в садик?
 - Было бы хорошо! А то жаль их будить рано: пусть спят до восьми, на завтрак к девяти успеете! Иди, ложись, отдыхай, а то ты неважно выглядишь – круги под глазами,  непрестанно зеваешь.
Состояние тяжёлого утра не проходило даже тогда, когда муж уложил меня назад  в постель с кружкой чая, а сам  переоделся в белую рубашку, надел костюм и польскую куртку, подаренную соседом Яном, на бегу чмокнув в лоб, простился, как обычно: 
 - Не забудь меня, я тебе ещё пригожусь!
Меня свалил какой-то вязкий сон, когда из него ты хочешь выбраться, но не можешь проснуться. В это время в дверь громыхнули ногой. Удары были нерегулярными, то сильнее, то слабее. 
 - Вот опять принесла нелёгкая алкаша какого-нибудь.  Мало того, что  перебудит детей,  ещё и перепугает. Это просто наказание жить на первом этаже! 
   Усилием воли я удерживала себя в покое, но стук ногой в дверь не прекращался. Мне  было страшно распахивать дверь, но как только я её приоткрыла, на меня повалился окровавленный муж. Сон слетел в мгновение ока.  Кровь лилась  мне на руки по кудрям из раны на голове, куртка вся была тяжёлой, воротник пропитался кровью. Я посадила мужа прямо на пол в коридоре, чтобы перевязать рану простынёй, перебинтовала, как могла, раздирая ткань и только причитая: « Да что же это? Да как же?» Толик  слабел от кровопотери и не мог говорить, я вызвала «Скорую». Коридор весь залит был кровью, она ручейками стекала с оттаявшей одежды:
  - Кто тебя?  Ты меня слышишь? Не умирай, держись!
 - Ударили сзади, за мной кто-то бежал, когда я  догонял  автобус.  Я думал, ему тоже нужно побыстрее на работу, а он ударил меня камнем по голове. Это, наверно, отморозок, который играл в карты на жизнь человека. У меня же нет врагов!
Приехали врачи,  и мы сняли кровавую одежду с моего мужа, завернули его  в чистое одеяло и уложили на носилки.
 - Вы едете сопровождающей?
 - Нет, у меня малыши, их не с кем оставить!  - В это время перепуганные близнецы выскочили из спальни, они были так поражены видом крови в коридоре, разбросанной окровавленной одежды,   что даже не заплакали. И я уже не рыдала,  потому что перед детьми нельзя!
Врач только махнул рукой: «Мы даже не знаем, довезём ли?!»
 - Не пугайте детей!  - Только и произнёс на прощание раненый муж.
 Мы расстались с ним у дверей «Скорой», как в плохом романе:
 - Прости, если что, любимая!
 - Не умирай, любимый!
Я вернулась домой, отменила всю привычную беззаботную жизнь и взялась за половую тряпку, плача, я замывала кровь. Она была повсюду. Я замочила в холодной воде и белизне рубашку, которую мы звали «преподавательской». Я утешала детей, как могла, что папу вылечат, и читала им «Айболита», а они недоверчиво и напряжённо сопели, и губы у них тряслись от сдерживаемых слёз. Я не находила себе места, и бежала в больницу с передачкой, только чтобы узнать, жив ли муж?  Он спал после операции, к нему было нельзя! А вечером опять мыла коридор, проступили кровавые разводы, так много было крови потеряно…
И пришла подруга Юля со своей  мамой. Они проходили мимо. Я сказала: «На моего мужа напали утром», - и гости непонимающе оставались  стоять в коридоре, по инерции хваля меня за уборку и стирку, не желая  вникать в страшный смысл произошедшего. Я, скорее всего,  невежливо оттеснила любопытных подругу с  её молодой  и эффектной мамой за порог, не выпуская из рук  тряпку, пропитавшуюся кровью родного мужчины.
После я рассмотрела пробитую  чем-то кепку мужа – как раз в районе затылка, симметрично. Мужа спасла густая шевелюра, она смягчила удар. Несколько завитков присохло к ровной дыре на ткани. Это не был камень. Это был ровный надрез – как раз величиной с лезвие того самого топорика из детства – моей давней находки. Но я даже головой потрясла: не может быть!
В заявлении мы написали позже, когда муж пришёл в себя, что Виктор – интеллигентный человек,  и мы его не подозреваем. Ну, не дураки ли?!