Искушение и покаяние. Глава четвёртая

4.

Виолетта содрогалась от ужаса и любопытства. Всю женскую часть их класса сняли с урока и отправили в один из кабинетов в пристройке, где сейчас должен был пройти медосмотр.

Сердце Виолетты выбивало барабанную дробь. Ей страшно хотелось узнать, сможет ли она стать взрослой, выпорхнув на время из школьного платья и не затеряется в толпе таких же ужасно скучных и слишком привычных глазу соклассниц.

В этот самый кабинет её привели в первый раз в классе третьем. Тогда в этом кабинете всё было слишком нелепо, словно в чужой стране. Даже лица будущих одноклассников казались девочке слишком глупыми. Они все уставились на неё, словно на дорогую куклу. А она старалась больше молчать и чувствовала, как содрогается от одно только мысли о том, что станет такой же как они.

Теперь они все были почти взрослыми. Нагота слегка уравнивала их в правах. Виолетта понимала, что её до сих пор считают ребёнком только из=за этого нелепого платья, а так больше нет причин смеяться над её фигурой и красивыми, словно дорогие фарфоровые пиалы, грудями.

В пустоте класса, где медицинские приборы казались инквизиторскими инструментами,

а   рой из девичьих тел казался пародией на рабогорговый рынок. Им не позволили оставить ничего кроме туфель и опостылевших сандалет. Девушки мерно двигались от одного человека в белом халате к другому, невольно алея ушами и не отрывая взгляда от всё ещё влажного линолеума.

Их сажали на жёсткие деревянные стулья, просили всходить на весы и застывать солдатиком под планкой ростомера, стараясь не думать о ворохе из верхнего платья и нижнего белья.

Виолетте вдруг захотелось и дальше оставаться розовой. Не притворяться и дальше милой куклой – школьное платье, казалось,  было сшито из жгучих листьев крапивы, оно унижало её тело, как унижали эти нелепые туфли со стёртыми подошвами.

Она послушно выполняла все указания врачей. Те были довольны её послушностью и невинностью.

Виолетта была откровенна. Она охотно рассказала лысоватому человеку о менструациях, и о том, что она чувствует время от времени. Ей захотелось и дальше откровенничать, но человек уже  обратил внимание на конопатую и очень некрасивую двоечницу Крылатову.

Виолетта улыбнулась. Мысленно она представила всех своих одноклассников. Они стояли таким же небольшим стадом и мерно покачивали своими пенисами, словно слоны хоботами, или настенные часы своими маятниками.

- И почему нас не осматривают всех вместе? К чему эта секретность.

Ей вдруг ужасно захотелось выбежать из этого класса и метнуться в другой, где её привыкли видеть опрятной и умной. Интересно, как её встретят в таком непривычном виде. И почему, чтобы быть равными надо носить дурацкие платья, а не просто щеголять в своих богом данных телах?

Крылатова едва удержала её от бесстыдного бегства.

Ей было стыдно за свои слишком большие груди и слишком рано возникшую поросль внизу живота. Крылатовой  давно было не до логарифмов и прочей школьной премудрости. Она жила, как и Кречетова в предвкушении другой жизни, где уже не будет учителей и учеников.

Она жалела, что пошла в девятый класс. Школа была для неё скорее исправительнм учреждением, чем родным домом.

Теперь, глядя на розовую и очень  возбужденную Виолетту, она  улыбалась. Кречетова слишком выдавала себя, её тело было слишком радостным, словно бы тело мраморной нимфы, соскучившейся от вековой неподвижности. Наверняка, так же резва  была и легендарная Галатея.

- Ты что совсем того? А если директор увидит?

- Пускай.

Но Крылатова была неумолима. Она была сильнее, и Виолетта вернулась к своему платью и белью, и принялась вновь входить в роль примерной школьницы.

Ей вдруг стало ужасно стыдно. Восторг и радость уступили место нелепому страху показаться кому-то слишком развратной. Ей хотелось прекратить бояться и поскорее почувствовать себя свободной и живой. Но слишком скучное и тесное платье вновь заталкивало её душу в давно определенные рамки.

Роману Родионовичу не хотелось идти на завод.

Он устал от тупой размеренной жизни. Устал вести жизнь очеловеченного робота, провожая каждый день, как случайно встреченного им прохожего.

Ноги сами привели его к школе, где он ещё недавно изображал из себя наставителя юношества. Теперь ему не надо было заполнять классный журнал, готовиться к опостылевшим урокам, вообще и дальше играть роль, которую он выбрал  наобум.

Но его бытиё в цеху было слишком нелепым. Словно бы он только притворялся  рабочим, как раньше – учителем.

Одиночество и совершенное равнодушие к окружающим его людям пугало его. Особенно пугал тот факт, что среди взрослых он может один раз в неделю встретить бывших учеников. Те смущали его своим появлением, и он старался вести себя совершенно незаметно, боясь встретиться глазами, как с девушками, так и с юношами.

«Они вот-вот начнут «Молодую гвардию» проходить, - подумал он, глядя на металлическую дверь.

По часам должен был закончиться пятый урок. Обычно в этот час он отпускал домой класс, где училась Виолетта. Он вновь представил её, словно бы даже удивился, что думает об этой девушке. Это было слишком остро и необычно, словно бы случайно переперченный борщ в рабочей столовой.

Виолетта всё ещё не решалась выйти нВ школьное крыльцо. Перед глазами был её собственный розовый двойник, двойник, который ждал её в зеркале в родительской квартире. А вдруг именно она является всего лишь отражением своего двойника. И когда она настоящая – сейчас или перед этим магическим проходом в неизвестность?

Она больше не могла быть невинной. Тело ещё недавно смирное, словно старая цирковая лошадь. вот-вот готовилось встать на дыбы. Она вдруг ужасно захотела ввести в себя шариковую ручку, и не в рот, как она обычно поступала на контрольных, а именно туда, откуда в положенный срок должна была исторгнуть своё телесное продолжение.

Понятие «материнство» было пока ещё в тумане нелепых грёз. Она вспомнила, как рисовала Принца из сказки Шарля Перро, как сама ужасно боялась оказаться в рванине, и оттирать полы и мыть грязную посуду.

Ей было неловко и стыдно, словно бы она так и не надела школьного платья, и только притворялась одетой, готовясь поразить незнакомых прохожих своим полубредовым бесстыдством.

Но строгая и молчаливая техничка, молча, двигала швабру в её сторону. Она была словно заводная кукла, и от того ужасно пугала.

Виолетта поспешила покинуть вестибюль.

Она вдруг поняла что чего-то ужасно боится, словно бы там, на крыльце, её поджидают бесстыдные и наглые хулиганы.

Она уже собиралась весело проскаать вниз по ступенькам, как вдруг замерла, как мышка перед притворяющейся спящей кошкой.

На неё смотрел их бывший учитель литературы. Смотрел и как-то виновато улыбался, словно бы какой-нибудь из героев знаменитого романа Фёдора Достоевского.

Виолетта едва не сделала книксен.

Роман Родионович старался не терять эту девушку из вида.

Он вновь шёл за ней, не думая о том, что делает, и зачем ему нужна эта дурацкая охота. Он понимал, что глуп, что глупо было вообще смотреть на эту школьницу, что наверняка во всём виноваты первые призраки гриппа.

Вчера он зачем-то зашёл в ресторан, желая прокутить завалявшийся в кармане червонец. Эти деньги свалились на него почти с неба, пришли по почте из местной газеты. Он написал пару статей, стараясь быть объективным и поднимая важные вопросы насчёт семейного подряда.

Он и сам бы охотно стал бы кооператором. Но в одиночку такое дело было бы трудно поднять, а помощников, а тем более родных у него в этом городе не было.

Отец и мать остались в областном центре. Они редко навещали сына, ссылаясь на занятость. Особенно занят был отец, он вообще старался держать сына на длинном поводке, словно взрослого пса, не обременяя ненужной заботой.

Теперь он видел, как Виолетта зашла в подъезд серого многоэтажного дома. Он не стал преследовать её далее, одёрнув за руку свою похоть.

«Неужели это от того, что я пока не женат?», - подумал он.

Женитьба пугала и влекла к себе одновременно. Он охотно бы приблизил к себе одно из женских тел, но как это сделать, не показавшись окружающим смешным, он не знал.

В институте он был похож на случайно затесавшийся в богатую клумбу простой полевой сорняк. Девушек веселила его унылая физиономия. Кроме него в группе был ещё один парень – отслуживший в армии и вполне готовый к жизни старшина Разумов.

Евгений был человеком очень опрятным и деловым. Он был старше этих вчерашних школьниц и казался им полубогом. И все они держались его, стараясь показать себя с самого выгодной и полезной в будущем стороны.

Роман Родионович завидовал Разумову. Он вдруг понял, что не готов к учительству, что только случайно решил играть эту роль, словно бы озорник оккупировавший на время перемены учительский стол .

Он вдруг пожалел, что так быстро состарился. Что не может больше носить тёмно-голубого костюма, что будь он сверстником Кречетовой, всё было бы проще, не было этого затягивающего омута, в который он падал, подобно сказочной Алисе.

Голова кружилась точно также, как и тогжа, когда он выходил из ресторана, накушавшись недорогого обеда. Тет-а-тет с ним сидел какой-то обрюзгший и очень нелепый человек с бледным лицом и венчиком местами седеющих волос. Он выглядел очень несчастным и сыпал словами, словно солью из казенной солонки.

Роман Родионович узнал, что фамилия этого сотрапезника – Вареньев. Что он раньше служил в какой-то конторе бухгалтером, но был уволен по причине пьянства и теперь находится на иждивении жены и дочери от первого брака.

Жена его была его прежней любовницей. Тогда она восхищалась им, но теперь, когда он пил и тайком тратил семейные деньги, стойко ненавидела и презирала.

- Погибели моей хочет. Так прямо и говорит: «Чтоб тебя, козёл старый, грузовиком переехало. Только вот дочка и спасает. Она у меня умница, всегда можно деньжат перехватить. Я вижу вы учитель?

- А как вы догадались. Только я теперь не совсем учитель.

- Опыт, мой дорогой, жизненный опыт. Я учителей в своей жизни перевидал, что какой-нибудь биолог инфузорий. Небось, надоело вам из себя глашатая истин изображать, в народ пошли.

- А как вы догадались?

- А от вас машинным маслом попахивает. И лицо у вас уже не совсем учительское. Стало быть теперь в рабочих или в дворниках. А по-мому лучше быть дворником, чем плохим педагогом.

Оказалось, что дочь Вареньева подрабатывала уборщицей.

- А по вечерам она у меня учится. Будет на молкомбинате работать. Всё мечтает о белом халате да о чистоте. Я-то перед ней виноват. Тогда вспыхнул пожар в груди, да и сжёг всё. А для нынешних людей уборщица ещё хуже, чем проститутка. Я ведь подлец виноват, что она туда после школы пошла. Копейку рабочую, пока я своё либидо чёртово тешил. Вы ведь тоже из верхних в нижние перебрались.

- Перебрался, - угрюмо пережёвывая шницель, пробурчал Растопкин.

- Вот именно. Небось, втюрились в какую-нибудь эдакую. В их возрасте любая розанчиком кажется