Искушение и покаяние. Глава пятая

 5

Виолетта была не в себе от злости. Ей страшно хотелось капризничать, бросать на пол хрупкие предметы и вообще бушевать, как воде в луже от сильного порыва ветра.

Её родители её предали. Они попросту слиняли, уехали отдыхать в Кисловодск, оставив её на хозяйстве с такой гадкой противной сестрой.

Виолетта подозревала, что эта дрянь ябедничает своему дяде обо всём. Как, впрочем, и тёте. Она собиралась жить тут до самого лета, а потом, потом мать говорила, что эта противная девчонка отправится в ПТУ.

Марине было немного страшно оставаться наедине со старшей сестрой. Страшно от того, что она не до конца привыкла ни к этой квартире, ни к городу, который пугал её ранними сумерками и вечным чувством потерянности.

Она всегда ощущала себя виноватой, словно бы потеряла ключи и теперь стоит на морозе, дожидаясь эфемерных родителей.

Те давно стали невидимками, сдав свои тела на хранение в могилы. Родители, которых она также не слишком любила за их брань и ссоры.

Вчера она даже не вышла провожать родителей Виолетты. Они не хотели, чтобы кто-то видел в их доме новую жилицу.

Родители Виолетты относились к ней, словно взятой на прокат кукле. Они боялись быть слишком требовательными, но никак не представляли, как умирить двух таких разных девочек.

Им казалось, что тёзка вердиевской Травиаты становится несносной эгоисткой. Что она слишком уж одинока, и что это одиночество тащит её в паутину порока.

Марина должна была исправить это положение. Сами родители слишком долго откладывали своё второе соитие. Соитие с желанием сделать ребёнка, а не отмахнуться от него, как от чего-то случайного и неприятного.

Дочь получила деньги на продукты и пару советов. Виолетта была уверена, что пару недель может вести себя, как вполне взрослая, посылая Марину в магазин и заставляя её пылесосить ковры.

Жёлтая «Волга» увезла родителей в аэропорт.  А такая угодливая и молчаливая Марина осталась.

Вечер был явно испорчен.

Виолетта решила принять душ. Она не стесняясь Марины, стала поспешно раздеваться.

Марина старалась не смотреть  на оголяющуюся сестру. Она догадывалась, что та вот-вот потребует её потереть себе спину.

- Ты что стоишь? Живо раздевайся. Потрёшь мне спину…

Виолетта собиралась обозвать Марину «паршивкой», но вдруг осеклась, словно маленькая девочка.

Марина флегматично стянула с себя неказистые одёжки.

Ей был противен и этот халат из фланели, и это такое нелепое бельё, и те колготки, которые она носила в школу –  попеременно серые, красные, фиолетовые  и рыжие.

- Ты просто неудачная бракованная кукла. Никто не смотрит на тебя, потому что ты – просто бракованная кукла.

Мыть Виолетте спину оказалось совсем несложно. Она то и дело вздрагивала и норовила совершенно внезапно испортить воздух.  Маша как могла, отворачивала лицо и старалась не замечать вольностей кузины, но чувство брезгливости не проходило.

Она понимала, что Виолетта презирает её. Презирает за неведомое ей сиротство, за то, что она спит на раскладушке, и что старается вести себя, как квартирантка и домашняя работница.

«Я  должна быть благодарна, что меня не отправили в интернат. Что я не обслуживаю целую толпу недорослей, а хожу в школу…»

Так о ней, в третьем лице выразилась мать Виолетты. Она не была рада, из-за простой мягкотелости она лишила себя личной жизни.

Виолетте хотелось сделать какую-то гадость. Она даже пару раз для порядка потужилась, желая этими потугами ещё  более оскорбить бессловесную родственницу

Она ощущала себя капризной принцессой. Принцессой, чьи какашки всегда сделаны из самого шикарного шоколадного крема.

Марина долго не могла заснуть. Он боялась и ненавидела Виолетту. Ненавидела и боялась. Никто здесь не любил её, всем чужая она была готова пойти ва-банк, только бы прогнать нелепый и всегда такой липкий страх.

В их классе были наслышаны о разных мерзостях. Девчонки шушукались на переменах о какой-то особой касте, в неё попадали все неустроенные и пугающе нелепые девчонки. Их тела интересовали бесцеремонных и слишком взрослых для своих лет парней.

Они зажимали их по углам, заставляя садиться на всунутое между ног бедро. Это было страшно и противно. Но самое ужасное испытание ожидало их в пустых квартирах.

От Марины не скрывали, что она находится на грани падения. Что её пока не вовлекли в эти забавы только из страха перед её дядей.

Марина была благодарна отцу Виолетты. Этот человек почти не бывал дома, словно бы тяготился своей семьёй. Или стыдился её, как стыдятся обычно не ко времени и месту наваленной кучи.

Мать Виолетты была слишком капризна. Она была озабочена одним – функционированием своего организма и мечтала жить под присмотром врачей, изводя эскулапов своими придирками.

Её дочери мешало жить её постепенно расцветающее тело. Ей то хотелось бессовестно бесстыдничать, то запираться в себе, пряча от всех свои шаловливые мысли. Марина стыдилась своей неразвитости. Она была на ¾  обычным сопливым ребёнком и не заморачивалась ненужными ей телесными проблемами.

Её похоть ещё спала, находилась в странном пугающем анабиозе – и её неразвитость и невинность раздражало такую уже взрослую и красивую сестру.

Виолетта жила предвкушением разврата. Она читала пряные романы, читала и пугалась, когда требовало от неё первого шага к пропасти.

Она всё не решалась сделать этот шаг, боялась потерять себя без одежды. В классе до неё долетали токи чужих вожделений. Они скользили по платью, заставляя то, становиться непроходимой бронёй. Но всё равно, всё равно тело отзывалось на эти токи странным чувством.

Дома было проще. От этой простоты становилось страшно. Тело вылезало из платья, словно банан из шкурки, оно требовало восторга, требовало пьянящих движений, и как можно скорей.

Марина была ненужной и опасной свидетельницей.  Она не прониклась этим ожидательным восторгом и смотрела на сестру с  испугом.

Однажды за столом она не выдержала и тихо спросила: «Виола, ты бесстыжая?»

Виолетте стало вдруг горячо. Она испуганно вздрогнула и выдавила: «Что?».

- Ты – бесстыжая. Ну, тебя тоже лапают?

У Виолетты сразу заболели все зубы. Она дёрнулась на табурете.

- Что ты несёшь? Я отличница. Дура.

Ей вдруг стало стыдно. Переодеваясь, она машинально сняла с себя трусы и теперь была в одном нелепом халате – и не хотела, чтобы об этом её бесстыдстве догадалась глупая Марина.

Эта девчонка просто бесила её. Она явно шпионила за каждым её шагом, шпионила и запоминала все огрехи, все ошибки.

Марина всё поняла по-своему. Она на мгновение представила сестру совершенно раздетой. Представила, как та вздрагивает от щекочущих прикосновений пропахших потом и табаком недорослей. Ей вдруг захотелось быть рядом с ней такой же голой и бессильной что-либо сделать.

- Вот если бы нас вдвоем, обеих.

В тот день Роман Родионович почувствовал себя больным. Он едва доработал до обеденного перерыва, а потом решил сходить в медпункт, померить температуру.

- 38 и 5… Да, да у вас по-всему грипп. Идите-ка домой. Отсыпаться и лечиться. Сейчас карантин, почти все школы закрыли, - проговорила рыхлая и улыбчивая врач.

Болезнь не входила в планы Растопкина. Он вообще боялся болеть, боялся внезапно потерять сознание или вывихнуть руку. Страх перед уродством и страшным заразным заболеванием терзал его душу.

Он показал бумажку бригадиру и был отпущен.

В то т день стола оттепель и валил снег. Он падал всюду, словно перо из подушки, сугробы росли, словно бы кремовые украшения на торте.

Растопкин шагал по едва заметной тропинке, рассеянно глядя на рассерженных дворников. Он сам не понимал, отчего пошёл пешком, а не стал дожидаться грязно-охристого автобуса.

В автобусе, наверное, тоже нашлось бы парочку гриппозных граждан.

Он шёл и понимал, что ноги ведут его не домой. Он шёл к Виолетте. Если школы закрыты, то она дома, и сюда по-всему одна.

Виолетта была рада, что не надо идти в школу. Она успела переодеться в спортивный купальник. Ярко-оранжевый цвет го отличного гармонировал с вязаными гетрами. Для занятий аэробикой всё было готово.

Мешала лишь слоняющаяся без дела сестра. Той было очень скучно и страшно.

- Маринка… - крикнула Виолетта.

Сестра появилась через минуту.

- Чего?

- Не «чаво», а топай в булочную за хлебом. Видишь, как снег валит.

Марина безропотно стала собираться. Она изводила Виолетту своей медлительностью, словно бы её посылали не в булочную, а в лес за подснежниками.

Наконец, за этой копушей захлопнулась дверь.

Растопкин отчего-то боялся ярко одетых дворников.

«А вдруг они за мной следят. Того  гляди донесут, куда надо!».

Завод высасывал из него все силы. Он надоел, словно глупый привязчивый друг, надоел, как надоела в своё время школа.

Он жаждал другого. Жаждал уютной и чистой работы, такой, какая была у  его друга Разумова.

Он увидел большую статью за его подписью в местной газете. Увидел и обомлел. Страх и стыд закопошились в его душе, словно бы глисты в давно не мытом анусе.

«Так почему я не пишу статей? Зачем вообще тогда становился студентом. Ну, пусть я плохой педагог, но журналист из меня должен получиться!».

Разумов всегда знал, что и когда нужно делать. Он легко сдавал все замёты и экзамены и совершенно не трепетал перед ними. Он нравился девушкам, просто потому, что был прост и понятен, не собирался преследовать их своим вниманием и тем удивлял.

Растопкин завидовал ему. Он тоже хотел быть таким, как этот парень. Возможно, ему просто повезло, что он служил в армии, а не был противным и склизким белобилетчиком. Как он – Роман Родионович Растопкин.

За шумом от проигрывателя Виолетта не сразу заслышала требовательный и какой-то нервный звонок в дверь. Она решила открыть только на третий или четвёртый.

- Вот дрянь, опять без ключей ушла.

Она побежала в прихожую и зло, не думая, распахнула дверь.

Она почти не узнала Растопкина. Тот вошёл в квартиру, вошёл и стал теснить её в гостиную. Виолетта задрожала. Её ноги стали на мгновение ватными, словно бы ей в кровь попало сильное снотворное.

От Растопкина пахло заводом. Он сбросил пальто, и пошёл уже налегке, пошёл, совсем забыв от только прикрытой, но не закрытой двери.

Виоле вдруг стало всё равно. Что будет с её телом. Она почти не сопротивлялась, когда этот ошалевший от похоти человек стягивал с неё ярко-оранжевый купальник.

Тот упал к ногам, словно шкурка от экзотического плода, а сама она стала разом безгласной и на удивление очень гутаперчивой.

Такая  «аэробика» не входила в её планы. Но испуганное чужим натиском тело было согласно на любое унижение, только бы остаться живым.

Растопкин проникал всюду – в рот, в писю и в попу. Он вертел её, словно заграничную головоломку. А Виолетта послушно исполняла его сиюминутные прихоти.

Звуки ритмичной музыки подгоняли её. Всё походило на не любимый ей урок физкультуры, где она тоже должна была измываться над собственным телом, заставляя его страдать от боли и неуверенности в себе.

Самым последним испытанием был велотренажёр. Она тупо крутила педали, ощущая попеременно, то в вагине, то в анусе нечто твёрдое и горячее. Ненавистным потным человек даже пару раз громко чихнул, оросив её спину соплями.

Марина и не догадывалась о страданиях сестры.

Она ожидала приезда хлебовозки у закрытых на обед дверей продмага.

Рядом толпились рассерженные ожиданием пенсионерки.

Они строго следили, чтобы никто не нарушал очередь.

- Вот не могут без того, чтобы толпу не собрать. А со следующего года талоны обещают ввести, как в войну было.

- На хлеб?

- Что вы? На водку.

- На водку это правильно. Слишком много алкашей развелось.

Марина почти не слушала перебранку старух. Она боялась вернуться домой без хлеба, словно та сказочная сиротка без подснежников. И теперь старательно ждала фургон со свежим хлебом.

- Не уходите. Не бойтесь, я ничего не скажу. Сейчас Маринка придёт. Вы её тоже… да. В попу…

Голая Виолетта сдавленно захихикала. Смех напоминал скорее приступ сухого кашля, словно бы у жены пропойцы Мармеладова.

Растопкин чувствовал приятную безнаказанность сна. Он удивлялся своей смелости, но никак не желал противиться обуявшей его похоти.

Всё казалось приятным ночным видением. И это сжавшееся в комок тело, и эти предметы, что теперь презирали жертву и боялись его.

Марина торопливо шагала по тротуару. Ей повезло, её пропустили вперёд. И теперь буханка белого и батон приятно оттягивали ей руку.

Она боялась простыть. В воздухе витала какая-то болезненная скука.

На небольшой хоккейной площадке двое мальчишек гоняли шайбу. Один из них был вратарём, а другой старался загнать шайбу в ворота.

Она, молча, поднялась по ступеням и, совершенно не думая, толкнула квартирную дверь.

Растопкин внимательно наблюдал за девочкой.

Марина сняла пальто и пошла на кухню.

Она не чувствовала присутствия чужого, напротив, ей нравилось, что в доме тихо и спокойно.

Грязный, разгоряченный похотью Растопкин пошёл вслед за ней. Ему удалось прижать её к кухонному столу и приставить к детскому горлу лезвие ножа.

Марина испуганно сопела. Она вдруг подумала о сестре, наверное, её убил этот нехороший дядя.

Ей стало стыдно и больно.  Боль обжигала попу и доходила  до груди. Она пыталась не думать о боли, но та была такой сильной.

Растопкин очень быстро растратил свой запас семени. Его член внезапно обмяк и выскользнул из попы его жертвы.

От ужаса и страха Марина потеряла сознание.

Только теперь Растопкин заслышал скребущие звуки. Кто-то поднимался по лестнице, гремя железом, словно знаменитый пушкинский Командор.

Мальчишки отчего-то не подошли к дверям квартиры. Они стали подниматься выше.

Растопкин не помнил, как очутился на лавочке у своего парадного. Он словно бы очнулся от глубокого сна. Ноги СМИ повели его к дверям квартиры.

Жар вновь  бушевал в его теле. Бушевал, словно огонь в лесу, выжигая всё на своём пути