Искушение и покаяние. Глава 3

Мысли Романа Родионовича были далеко от окружающего его пейзажа.

Он отчего-то не любил этот серый вечно озабоченный город. Не любил эту пустую площадь, и эти насупленные дома. И не любил себя с вечно озабоченным лицом постаревшего подростка.

Тогда, в тот февральский день он был также озабочен. Последний по счёту сдвоенный урок литературы был посвящен показу черно-белого фильма «Преступление и наказание».

Приехавший на потрепанном ЕрАзе киномеханик был слегка озабочен. Он приезжал и раньше показывать на экране фильм «Сто дней после детства». Но теперь, теперь ему предстояло работать для двух девятых классов.

На тёмных шторах ещё кое-где оставались праздничные снежинки.

Старшеклассники старались выглядеть независимо. Многих из них заставали с болгарскими сигаретами в руках, а девочек старательно отучали от модных безделушек – краски на лице и сетчатых колготок в разгар зимы.

Виолетта Кречетова старательно балансировала на грани. Для одних она была ещё наивным ребёнком, а для кого-то начинающей развратницей, пробующей свои коготки на первых жертвах.

Старомодная пропахшая «Красной Москвой» Вилена Владимировна была словно бы гостья из прошлого. Она старательно разыгрывала роль строгой, но справедливой наставницы. Стремящиеся к свободе девушки втайне посмеивались над ней, старушке давно было пора на покой. Она всерьёз воспринимала всё то, что успели насочинять российские классики, и прямо-таки боготворила  двух знаменитых тёзок – Пушкина и Блока.

Достоевский вызывал у неё сдержанное чувство. Ей не нравилась его стремление описывать тёмные стороны жизни. Над головой пожилой дамы, видимо, словно бы дамоклов меч висел знаменитый топор Раскольникова.

В учительской, попивая из взятого  из дому термоса чай, она поучала молодого коллегу:

«Роман Родионович. Я бы на вашем месте не педалировала бы этот момент. А то смотрите, ещё возьмут они топорик. Я всегда стараюсь затушевать. Бог с ним, болезным. И ещё не распространяйтесь вы насчет этой милой и такой несчастной барышни. Бог с ней, с Сонечкой. Это её выбор. Не надо слишком явно. Мало что девочкам в голову придти может.  И старуха-процентщица. Она ведь просто обирала его.

- По-моему, она ему помогала. Человек, можно сказать, паразитировал на её доброте.

- То есть Вы его не оправдываете?

- Всегда можно было найти способ для заработка. А ваш Родион Романович – обыкновенный иждивенец и подлец.  И по всему он ведь предтеча Верховенского и прочих.

- А вы с огнём играете, молодой человек. Этак, вы и достижения Великого Октября отрицать станете. Вам такое в голову придти может, что не приведи Господи.

- Что это Вы всё время Господа поминаете. Вы же советский учитель.

- Так что. В Господа мне запретят верить? Вы лучше проследите, как они у вас к экзаменам будут готовы. В следующем году нужно будет обязательно две золотых городу дать.

Теперь она сидела в своём тёмном платье, словно бы строгая бонна. От того, что платье тонуло во тьме, её сморщенное личико парило в воздухе, словно старая и сморщенная луна.

Виолетте было не по себе от длинного и слишком академичного фильма. Он словно бы был нарисован чёрной тушью на белой бумаге, множество рисунков, плавно перетекающих один в другой.

Нервный и слишком развязный Раскольников. Он яростно сверкал глазами и предавался своему безумию с азартом. Он вдруг стал жалок ей, жалок, как бывает, жалок несносный ухажёр, к которому не лежит сердце.

Гораздо милее был старательный и рассудительный Разумихин. За такого бы она пошла бы замуж, не раздумывая ни минуту. Он явно был нормальным человеком. Виолетта заёрзала по красному замшевому сидению. Ей вдруг захотелось незаметно уйти, выйти из тёмного душного зала, и больше не видеть ни этого странного человека, ни своих одноклассников.

Ей вдруг стало жаль эту странную женщину. Она походила скорее на бухгалтера или учителя. Наверняка, как и другие старательно выживала в большом зловонном городе. А этот странный мечтатель попросту отправил её к праотцам, по ходу превратив в невольную мученицу.

Иногда Виолетте хотелось так же поступить с Виленой Владимировной. Эта старая дама раздражала многим девчонкам. Ей не нравилось, когда от них пахло духами, а на лицах лежал макияж. Не нравились слишком короткие подолы и юбки, не нравились нейлоновые колготы. Им вообще не навилась юность и весёлость учениц. Они могли и даже восхищать мир своими телами, предвкушая радостный миг перехода в новое качество – из нелепой куколки в яркую и многоцветную бабочку.

Вилена Владимировна была неплохим заведующим учебной частью. Она умела держать порядок в классе. Но её не любили, как не любят слишком чопорную тёщу, или строгую начальницу.

Тогда Виолетта очень нервничала. Вот-вот её мир должен был рухнуть. В её мир входило новое странное и непонятное для неё существо. Виолетта не желала жить ещё с кем-то кроме свежего воздуха, но родители никак не желали её слышать. Родителям было  больше жаль неведомую племянницу, о которой они почти ничего не знали, чем их общую дочь.

Виолетта хотела быть свободной от надзора. Её уже смущали короткие и жгучие мысли. Тело стремилось прочь из плена школьного платья. Оно готово было нагло и свежо розоветь среди молчаливых свидетелей его безумия.

Она любила читать молодёжный журнал. Один из номеров был у неё в тайнике – там, на одной из страниц дерзко танцевала обнаженная школьница, неведомая выдуманная автором героиня – Анюта Захарова.

Виолетта стыдилась своих желаний. Она вдруг понимала, что хочет переступить  через пропасть. Впереди за роковой расщелиной её ожидал цветущий сад. Виолетта боялась и жаждала туда попасть, попасть туда, где её будут считать взрослой.

Сестра была бы здесь лишней. Она становилась бы невольным соглядателем, свидетелем её позора. Виолетта балансировала на грани, ей ужасно хотелось пойти по скользкой дорожке, перестать разыгрывать из себя примерную и от того ужасно скучную куклу.

Ей нравилось кружиться в пустой гостиной. Нравилось чувствовать завистливые прикосновения воздуха к настороженным соскам, они были готовы вот-вот затвердеть и вздыбиться.

Виолетта была готова стать ещё более взрослой. Ей было  не стыдно, смотреть на своего зазеркального двойника, смотреть и жалеть, что она не может сделать другой самый главный шаг.

Она никак не могла выбрать своего первого мужчину. Выбрать того, перед кем она предстанет именно такой – розовой и желанной.

Родители не успевали застать её розовой и смущенной. Виолетта, подобно сологубовской героине боялась показаться смешной, словно магазинная лежалая курица.

Сначала она побаивалась нового учителя литературы. Боялась, что она вот-вот прилюдно опозорится, встанет не с той ноги.

Ей было страшно сделать что-то не так. Словно бы она оказывалась не перед живым человеком, а перед бездушным рентгеновским аппаратом, который видит молодой женский скелет, а не милую школьницу.

Но потом она поняла, что этот человек только кажется ей взрослым, что он такой же глупый, как и другие её ухажёры. Что он смотрит на неё, как на гипсовую статую, а не на живую девушку. Что он боится её, как боятся незнакомых собак, которые отчего-то молчат и притворяются мёртвыми.

Приходя домой, она переставала быть школьницей. Это было не трудно. Тело охотно прощалось с уютным, но таким скучным платьем. Она вновь не имела ничего кроме тела. Она была только телом. Милым улыбчивым телом, с живостью носящимся между кухней и гостиной, боязливо минуя  ненавистное настенное зеркало.

Ей было стыдно перед той странной девочкой. Та девочка явно не хотела быть голой. Она подчинялась её страсти, её тело словно бы слеплялось на мгновение, подобно миражу, и тотчас таяло, стоило Виолетте отойти от этого окна в неведомое.

Теперь она понимала только одно, её мир раскалывается пополам.

Ненавистная и оттого особенно презираемая кузина вставала на пороге. Она – невинная сиротка, жертва обстоятельств лишала её покоя.

Виолетта привыкла к безнаказанности одиночества.  Она могла быть бесстыдной только наедине с желанной пустотой. Одна мысль о свидетелях её безумств лишало её покоя, казалось, что все ждут от неё именно этого бесстыдства.

Ожидал ли этого и Роман Родионович она не знала. Но уже чувствовала, как выпадает из опостылевшего платья, словно книжка из переплёта. Выпадает и становится в глазах слишком высокомерных людей обычной макулатурой.

Теперь она не могла представить себя на месте Сони. Она вдруг покраснела, невольно представляя ту розовой и потной, словно разрезанный фрукт. Неужели и ей предстоит стать для кого-то одного личной проституткой.

Сердце Виолетты казалось было готово выскочить из груди. А её живительные полушария, стесненные объятиями чашечками бюстгальтера были готовы разорваться, как две ядерные боеголовки.

Марина старалась выглядеть храброй.

Она знала, что должна быть благодарна тёте и её мужу. Что должна слушать старшую сестру и быть тут тише воды, ниже травы.

Она решилась быть для всех Золушкой. Даже то, что старшая сестра смотрела на неё, как на служанку ей было не важно. Она понимала, что должна выдержать несколько лет, а затем.

Что будет «затем»зависело только от неё.

Она соглашалась на все условия – казалось, что родственники считали её скорее очеловеченной собакой.

Теперь она больше всего боялась показаться на глаза старшей сестры, выдать их родство. Она вела себя, как подпольщица, подпольщица, которая боится довести своего связника до провала.