Оформляя загранпаспорт, Симеон остановился в Одессе на Афонском подворье Свято-Пантелеимонова монастыря, и в течение двух месяцев, пока он жил там, жуткая бормота[1] из преисподней стала ему несносной и превратилась в адское мучение. Раз он решился побеседовать с духовником обители.
– Штаричь, говоришь... Иоанн Кронщтадтчкий, говоришь, помолилщя, кхе-кхе... – прошепелявил монах, криво ухмыляясь жизнерадостной беззубой улыбкой.
– Да, батюшка, старец Иоанн (Сергиев) из Кронштадта.
– Ну, ежели шта-аричь… Приими шие как волю Божию! – казалось, что священник «пошмеиваичя» над молодым человеком.
Время от времени Симеон, изнурённый муками, с благословения игумена подворья прогуливался по набережной Чёрного моря, развеивая тоску по Афону, слушая сладкий шум прибоя и ликующие крики белых чаек.
Наконец загранпаспорт оформлен, куплен билет на пароход в Грецию, и ожидания в два дня выдались томительными: гул адского пламени возрастал всё более, к тому же появился какой-то странный свист, просверливающий своим пронзительным звуком сознание. Теперь Симеон жил надеждою, что как только ступит на Святую Гору Афон, так адские мучения сразу и прекратятся. «Надо полностью отдаться воле Божией, и тогда Бог смилостивится: простит мне грехи мои тяжкие», – думал он, осознавая себя великим грешником.
На пароходе совсем неожиданно встретил княжну Вареньку Трубецкую! Впервые увидел её с палубы, когда она поднималась по трапу в сопровождении двух молодых людей: в одном из них Симеон узнал её старшего брата, князя Сергея Николаевича, человека с умным тонким лицом, поистине, знатного аристократа; а другого барина Симеон что-то не припоминал, тот галантно обхаживал Вареньку и даже, как показалось, чуточку заискивал перед нею.
Сколько лет истекло! Симеону припомнилась юная пора: он в артели старшего брата, искусный плотник, их артель строит новый дом в усадьбе Трубецких, барышни, дочери князя, время от времени выбегают во двор, резвятся, носятся, как очумелые, а голос Вареньки – Боже, чудный колокольчик! – звенит и звенит! Да, славное было время! Симеон погружался в светлые воспоминания, но бормота не позволяла ему расслабиться и отдаться в волю чувствам.
Во время путешествия Симеон, облачённый в солдатскую робу Лейб-гвардии, сталкивался несколько раз на палубе с княжною, и при каждой встрече понимал, что Варенька не узнаёт его совершенно: взгляд её словно проскальзывал мимо. «Да и Бог с нею! Эка важна птица!» – думалось ему.
На седьмой день путешествия их пароход вышел в Эгейское море, подул северный ветер, и закипело всё вокруг так, что паломники замерли от страха и омертвели. Симеону почудилось, что совокупились адские и земные муки, что он действительно – в кромешном аду. Всю ночь провели в пучине морской, а утром, как забрезжил рассвет, разыгрался шторм и повалил снег. Дыхнёшь – и пар на морозе изо рта валит. Плеснёт на палубу волна – и мёрзнет всё вокруг: перила, мачты и пол на палубе – всё покрылось инеем и снегом и обледенело. «О, Мати Божия, одни грехи несу я на Афон!» – восклицал Симеон в сердце своём, полагая, что Бог противится его приезду на Святую Гору и не желает видеть среди святых мужей.
На рассвете же ветер утих, но адское пламя продолжало гудеть, просверливая уши своим пронзительным свистом, и даже мягкое перекидывание парохода с боку на бок и светлый утренний туман, расстилавшийся на поверхности моря, не могли убаюкать истерзанное сознание Симеона, вышедшего на палубу, как и многие пассажиры, окидывающие даль в поисках желанной Святой Горы. Измождённые бурей мужчины и женщины томились в нетерпении поскорее увидеть жребий Приснодевственной Марии[2]; а даль между тем застилалась непроницаемым туманом, и только к полудню высоко выглянуло солнце и обнажило перед их взорами девственные красоты непередаваемого умилительного блаженства: светлый туман, лежавший на Святой Горе, стремительно таял под жгучими лучами солнца и лёгкие облака, царственным венцом проплывавшие над вершиной, переливали её живописные скаты и терялись в беспредельном, недосягаемом для взора пространстве. Симеон испытывал невыразимый трепет в первые минуты своего обозрения Святой Горы, её заоблачных высей, её исполински открывшегося хребта, утопающего в кудрявых волнах зелени, с тянущимися по прибрежью обителями, а по склонам и низменностям пустынническими кельями. Чуть переводя дыхание, Симеон любовался вожделенным Афоном; и только лёгкий ветер, ласкающий ему лицо и волнистые кудри, с нарастающим адским гулом напоминали, что радоваться негоже, что вся борьба ещё впереди.
– Господа, смотрите, вон Пантелеимоновский монастырь! – неожиданно воскликнул, нарушая блаженную тишину, один из бывалых паломников, пухленький, розовощёкий, в клетчатом шерстяном костюме и чёрной котелком шляпе, – далее у самого берега моря, куда указывал мужчина, хорошо просматривался внушительного размера монастырь, окружённый роскошной зеленью, и вышедшие на палубу люди зачарованно устремили свои взоры в ту сторону.
Между тем облака над вершиной мало-помалу растаяли, и путешественники неожиданно для себя открыли, что приблизились к Святой Горе Афон: сама величественная, внушающая страх и трепет гранёная пирамида вдруг исчезла из виду и пароход, рассекая морскую синь, вкатился в лучезарный светлый залив, расположенный напротив небольшого греческого селения Дафни. Тяжёлый гудок огласил прибрежный морской воздух, и двигатель парохода замер с шипением, но судно продолжало плавно катиться вперёд, постепенно замедляя своё движение. От каменной пристани в Дафни отделилась массивная вёсельная лодка и направилась к пароходу.
– Mon Dieu, quel miracle![3] – воскликнула прекрасная дама, спустившаяся с верхней палубы минутами ранее в сопровождении своих неразлучных спутников.
Симеону послышались в голосе милой барышни знакомые нотки звонкого колокольчика, и сердце его затрепетало от радости – княжна Варенька! Хотя и встала она спиною у самых перил носовой части, но по её манерам и телодвижениям Симеон распознавал именно её. Боже, в юности он влюбился сразу в четырёх барышень, в прекрасных дочерей князя Трубецкого! Боже, он сгорал желаниями и отчаянно боролся со своими страстями! Воспоминания нахлынули с новою силой, но адская бормота, свистевшая в голове, тут же остудила его сладостные чувства.
Наконец внушительная лодка, отчалившая от пристани, приблизилась, и паломники в приподнятом настроении духа со всем своим скарбом вереницею начали спускаться по шатающемуся трапу и размещаться среди скамеек. Вскоре тяжело нагруженная лодка отвалилась от парохода. Симеон в последний раз взглянул на корабль и увидел, как прекрасная дама, вскинув свою руку в белой перчатке, махала им на прощание – au revoir[4]! Симеону почудилось, что она прощается именно с ним, вскинул и свою руку и радостно помахал в ответ.
Примечания:
[1] Бормотá – гул многих голосов вместе, шумная среда, где сливаются шум и голоса.
[2] Жребий Приснодевственной Марии – удел Божией Матери, земля, которая находится под особенным Её покровительством. Святая Гора Афон является вторым Её уделом. Когда Она отправилась на остров Кипр навестить святого Лазаря, воскрешённого Господом, поднялся сильный ветер. Бурей корабль был отнесён к берегу Афонской горы, населённой язычниками. Пресвятая Дева, видя в этом указание воли Божией на данный Ей жребий на земле, вышла на берег и возвестила язычникам евангельское учение. Силой Своей проповеди и многочисленными чудесами Богородица обратила местных жителей в христианство. Перед отплытием с Афона Богородица благословила народ и сказала: «Се в жребий Мне бысть Сына и Бога Моего! Божия благодать на место сие и на пребывающих в нем с верою и со страхом и с заповедями Сына Моего; с малым попечением изобильно будет им вся на земле, и жизнь небесную получат, и не оскудеет милость Сына Моего от места сего до скончания века, и аз буду тепла заступница к Сыну Моему о месте сем и о пребывающих в нем».
[3] Mon Dieu, quel miracle! – франц. Боже мой, какое чудо!
[4] Au revoir – франц. прощайте, до свидания.
Помочь сайту
Поздравления
