Ч. 6, гл 6 В гостях у смерти

Как  бы не хваталась за сердце когтистая лапа тоски по ВИРу и дистанционной ревности, как бы не сжималось горло от несбыточности желаний,  преверовская птичка не билась о грудную клетку насмерть, потому  что пела  теперь для сына. Утро начиналось с моих слов: «ПРИВЕТ, дорогой Ричард, львиное сердце!» Я не очень принимала в расчёт ехидные слова Лариски, что у меня непременно родится «толстая девка».  Продолжая упрямо ждать «принца крови». 
Ни один врач так и не заподозрил  в моих  недрах двойню. Всем роддомом  на меня навалились, чтобы следить за весом и не дать плодам прибавлять, подсовывая мне  пресные каши за изобретённым диетологами  очередным низкокалорийным номером стола.  Я слабела от долгого «отлёживания»  в режимном заведении без глотка свежего воздуха  в побеленных палатах, полы которых намывались  концентрированной хлоркой, обжигающей дыхание. До роддома за всю жизнь  я только раз попала в больницу с высоченной на что-то температурой  и впервые мучилась всем идиотизмом казёнщины столь долго.  
Меня навещали совсем немногие и не часто, а в это  время ведущий палату гинеколог обнаружила по анализу крови катастрофически малое количество белка и потребовала  добавить в рацион  рыбу и мясо срочно, а их просто неоткуда было взять.  Целую неделю ко мне никто так ни разу и не заглянул, и звонить было некому. Я боялась расстроить родителей отсутствием нормального мужчины рядом. 
Повторные анализы показали, что я нарываюсь на конфликт, и на обходе трудная пациентка затеяла перепалку с врачом: «Что Вы придираетесь к мелочам, не видимым глазом? У меня же нет токсикоза, как у других!» Молодая врач и так не слишком была от меня в восторге из-за статуса «мать-одиночка», да ещё она меня и вылечивала на ходу, упрекая в распущенности, «известно какой»! И тут она взорвалась: «Сериалы, небось, смотришь? Там недавно как раз героиня в родах умерла! Вот от этих «пустяков», как ты говоришь! И ты умрёшь! Вопросы есть?» У меня они отпали.
 Спасибо, родителям за передачку: в стеклянной банке мне прислали пять штучек жареных тушек минтая. И белок в крови  сразу подскочил, приблизившись к норме.
Как часто потом я слушала это на обходе: «Умереть хочешь?»
Нет, думаю, мне всё же больше хотелось жить!
Вся страна днём, включая рожениц в настоящем и будущем, как я, собиралась под позывные незабвенной «Санты  Барбары». Всей палатой мы рассаживались у чёрно-белого крохотного телевизора, подвешенного над головами в коридоре на недосягаемую высоту. Народ уже биографию семьи Си Си Кэпвелл с Софией знал лучше, чем судьбы собственных близких.  Меня по ассоциации вскоре прозвали Джиной за изобретательность и непотопляемость. Джина умела выживать в изменчивых обстоятельствах, всё время что-то предпринимая  ради  любви больше жизни   к  какому-то ребёнку   сурового ловеласа  и богача Кепвэлла.  Любовь к сыну  была единственной положительной   чертой  изворотливой героини. Ладно, хоть так!
По-моему скромному мнению,  события моей жизни по крутизне были куда насыщенней фантазии сценаристов того,  самого долгого сериала.
Привычно стиснув зубы,  толи Оловянным Солдатиком Андерсена, толи Бумажным Окуджавы с вещмешком из пелёнок-распашонок за плечами,   я шла в сражение с самой смертью, потому что роды, по моим представлениям, не что иное, как перетягивание каната.  Мать вытягивает из небытия через адовы муки проклятия от Самого Гопода Бога  своё  дитя, а смерть и ад за пуповину  незримо удерживают его  в тюрьме утробы, норовя набросить лассо на шею ребёнка.  Этот момент остаётся самым  опасным и для жизни роженицы,  равно как и уязвимость  матери сразу же после родов,  так как смертность от кровотечения   всё ещё возможна.
 Я готова. Солдатик осознаёт, за что погибнет, если придётся. Как раз по теме мне в руки попался медицинский бланк, где перечислялись возможные исходы. Типографией набраны были два варианта: «нужное подчеркнуть», простые и жуткие – «женщина родила» и « женщина умерла». Тогда я была напугана, должно быть, а позже стала и амбивалентность финала принимать в расчёт.
 Близились мои самые первые роды. 
Весь август был насквозь дождлив и пасмурен, как-то по-особенному суров и хмур. Меня поддерживало только долинское пение с прибалтийских  виниловых пластинок – мне удалось в Нарве приобрести все вышедшие в Союзе  из возможных  альбомы.   Я слушала любимую Веронику, не отрываясь.
Подруга Юля и её мама сшили приданое на ребёночка – самодельные пелёнки из ситца. Несколько пакетов  с детским после племянников подбросили  родственники.
 У меня вышли по сумме  неплохие декретные, но нас с Ларисой «растащило» на очень крутую коляску из Германии с плетёной корзиной в основе,  тёмно - малинового, почти вишнёвого  цвета. Она была так хороша, что на первых порах вмещала и двойню, хотя не была приспособлена под это совсем.
Ещё ко мне приблудился влюблённый кот, который почему-то ел огурцы с родительского огорода и  на голос лез ко мне в окно роддома на свидание прямо по водосточной трубе – его пару раз приносил Виктор, пока не решил «потерять» моего Котю  с концами. Осталась   даже фотка, как  дымчатый  с белыми  пятнами кот  со счастливой мордой блаженствует на фоне моего огромного живота накануне отправки в роддом.  «Он пришёл ниоткуда и ушёл в никуда» - чем не романтизм для  столь загадочного появления зверька?
Виктор не стал сопровождать меня, сославшись на занятость, и я вызвала  себе скорую.  На какое-то время меня отправили дожидаться решения врачей в  прежнюю палату. Ребёнок вопреки прогнозам «невынашивания»  не  торопился  рождаться преждевременно. В. Н. Воропаев  склонился к амниотомии, крутя мой больничный лист  с предполагаемым сроком  даты родов: «Написано – «18» - го, вот и проколем пузырь «18» - го, куда ты денешься? Будешь рожать!» 
 Он ещё по-мужски  и поддержал меня в родовом зале, стыдливо укрыв мои ноги простынёй, которую я немедленно сбросила при очередной фазе  процесса без управления.
Незадолго  до основного события  произошло моё внезапное  падение на спину по неосторожности: поскользнулась в столовой, пол за животом было уже не разглядеть.
Воропаев утешил: «Всё цело, не плачь», -  и дал послушать стетоскоп. Я посмела всё же  спросить, не кажется ли ему, что  там не один ребёнок?
 - Смотри, Свет, сердцебиение чётко одно, не может же быть, чтобы настолько синхронно…
 - А , может, талончик на УЗИ дадите, всё же?
 - Не будь эгоисткой! У людей явные патологии, и показано обследование, а у меня их три направления  на всю больницу!  Забудь и доверяй мне: гарантирую тебе  большого – пребольшого «львёнка» совсем скоро.
 Событие было назначено на шесть утра во вторник.  Спала, как убитая.
В шесть  спустили на первый   этаж, где сразу же началось насилие во всех видах:  внутрь влили целое ведро с  холодной водой. Не дав опомниться от несвойственного в обыденности, прислали какую-то злющую санитарку, которая исполосовала нежнейшую кожу с едва возникшей растительностью и больно залила всё обезображенное «бритвой  - опаской»  йодом. На мои невольные ойканья, тётка сказала такую гадость:
 - Лежи уж, знай!  А то вона живот какой! Сама не разродишься! А как  резать будут, всё должно быть по правилам!
Хорошее напутствие.
На кресле длинной спицей  сквозь железное зеркало страшно, но не больно ткнули вглубь, как мне показалось, вслепую. Сразу вылилось в железный ледяной поддон литра два розовой жидкости, под лопаткой тоскливо заныло: уже начинается? Чего ждать? Какая боль предстоит?
 - Слезай! Чего разлеглась? Сейчас стимуляторами обколем и будешь валяться в предродовой! – старалась уже другая, не утренняя, но всё такая же злющая акушерка.
 - А где врач?
 - Врача захотела?! Ты ещё мамочку позови! 
 И уже утешительно: «Скоро сама мамой будешь! Вот где настрадаешься!»
Самое страшное, что в предродовой кинули совсем  одну, а книга Жанны Владимировны Цареградской, по которой рожать одно удовольствие, ещё не была написана!
Я не понимала, что делать  с нарастающей волнами до девятого вала приступами  боли, вместо того, чтобы продышать схватку и расслабиться, сжималась и каменела, судорожно собирая остатки сил, чтобы не закричать.  И как со стороны слушала чей-то истошный вопль. Смутно сквозь пелену видела  перекошенные лица дежурных акушерок, заглядывающих, чтобы узнать степень раскрытости шейки, нависающих надо всеми муками со словами: «Прекрати орать! Не в лесу!» Оказывается, это кричала я сама от страха остаться опять на кушетке  совсем одной и полной беспомощности. Как и запомнила со слов  радистки Кэт, звала «мамочку».
 А вдруг как ребёнок родится, а никто так и не придёт??
 Боль всё усиливалась, преодолевая былую градацию:
 - Я больше не могу, - и подкатывал болевой шок, и мерещился купол Храма, а сквозь него молочно-белый свет, который клубился от крыльев ангелов в нём, на выдохе можно было рассмотреть даже отдельные плиты на стенах  -  в армянской затейливой  вязи восьмигранники. Вздох – приближался купол, выдох – появлялась картинка с орнаментами.
 Самое изуверское – сделать мостик на железной кровати, заведя дрожащие  от напряжения руки далеко за голову и держась за дужку на потугах – можно реально сломать что-нибудь от предельного неудобства, так раньше рекомендовали  какие-нибудь «САНПИНы»,  но хотя бы рядом эти самые «люди в белых халатах». 
 Они предполагают, что за шесть прошедших часов мной уже сделано всё, на что способна,  и на  все корчи смотрят практично, безо всякого обезболивания по сговору рассекая меня бритвой:
 - Зачем ребёнку толкаться в узкую дверь?
 Я кричу не как измученная, а как изуродованная навсегда, представляя будущий рубец шрама: «Что вы со мной сделали?», но оказывается, что это безмолвно. Роды ведёт Молочкова Наталья Фёдоровна, и она говорит единственно правильное:
 - Мы тебя зашьём, никто не увидит даже! Не реви! Смотри, чёрные волосёшки показались! Быстро на счёт, не жалея себя, а жалея ребёнка: «И! – Раз- два-три!»   Остановись! Не теряй сознания! Борись! Ещё, дождись пика болевой волны: вместе считаем, задержи дыхание и пошла! Молодец! Родили головку. Ещё капельку потерпеть…
Обещанная капелька бьётся внутри меня цунами боли.
Мой мальчик только что рождён, он совсем маленький, явно не пяти килограммов,  и я произношу: «Что за ужас?» А он горько отвечает криком на «Ла-ла-ла», но это прямо музыка сфер!
 - Это не ужас, это  мальчик! 
Я вижу его  длинную прядь волос  сзади косичкой, но мои  глаза заливает вместе  со слезами какое-то радужное мерцание от боли – настоящие искры. Тем временем родовой столик от меня уже откатили, и я где-то высоко-высоко от пола, а малыша забрал педиатр на обработку.
Я уже шепчу:
 - Кто-нибудь, посмотрите меня, что-то не так! Ничего не закончилось! Слышу всё ту же боль! -  Но на меня больше не обращают внимание.
 - Лежи, не отвлекай! Сейчас будем послед рожать!
 - Я умираю! -   И опять этот вопль до ультразвука, словно со стороны.
 - Первородка  дура какая-то попалась! Орёт и орёт! Как обезьяна! – это слова акушерки, кажется, третьей.
Влетает Галина Акиндиновна Кац, шлёпает меня по животу ладошкой,  успокоительно, как по попке младенца:
 - Что тут у Вас происходит? Чай невозможно попить! Время обеда! А ты успокаивайся!  - и переходя на визг: «Слышу сердцебиение! Срочно рожаем второго!»
«Мальчик» и «ещё мальчик», как сказано в «Служебном романе», родились   в час и час десять минут дня, весом  по три килограмма, а ростом всего по 48 сантиметров.  Итак, самое «страшное» с ними случилось: они родились!
 Мои крики спасли жизнь второму ребёнку.
 Меня шили без анестезии, на живую, но  после перенесённой боли, это напоминало комариные укусы, даже рефлексов «дёрнуться» от укола  не было. 
А когда-то это было самой нежной и ранимой плотью!
Страдания сменяются эйфорией.  
 И я всех люблю! Признаюсь в этом! Нет никаких врагов! Есть только море счастья! Готова расцеловать весь мир! И начать с врачей: «Девочки, спасибо! Я вас люблю! Сыновья!!! Родились! Мы сделали это!» 
И знать не хочу теперь: «Чем шире твои объятья, тем проще тебя распять!»
Позже в одиннадцатом, отвечая девчонкам  на прямые вопросы: «А это  больно? Рожать?» Я предлагала проколоть ладошку иголкой, вообразить, что это происходит там, где был процесс. 
 - Как вы думаете, боль чувствуется?
 - Да, конечно, это нестерпимо больно, если без наркоза.
 - Ошибаетесь, дети! По сравнению с родами, это точно е-рун-да!
 Надо  мной приговаривали врачи, перечисляя названия медикаментов. Слышалось даже «тройчатка».
 - А что, третий будет?
 - Третий -  в другой раз! – и окончательный провал куда-то вместе со свежей капельницей.