"Я счастлив был тобой...", акт 1-й, картина 3-я

5 мая 2020 - Борис Аксюзов

Картина третья.

Тригорское, просторное и оживленное, потому что его хозяйка уже встала и командует дворовыми, считая, что они все и всегда должны работать. Ее голос доносится из-за дома, на крылечке которого сидят две девушки в утренних нарядах. Это сестры Анна и Евпраксия Вульф. В руках Евпраксии книга, но она не заглядывает в нее, а смотрит в бездонное голубое небо, о чем-то мечтая.

Анна: Зизи, ты не знаешь: к Пушкиным человека послали?

Евпраксия: Еще с утра... Маменька как прослышала, что Александр Сергеевич вернулся, так просто места себе не находит...

Анна: То-то она по хозяйству с самой рани хлопочет... Хочет гостя дорогого обедом хорошим накормить...

Евпраксия: (прыскает в ладошку): А он возьмет и не явится... Представляю, сколько огорчения будет...

Анна: А ты разве не огорчишься, если он не придет?

Евпраксия (поразмыслив, задумчиво): А я знаю, что он придет... И непременно сегодня... А если я окажусь неправа, то я не выйду встречать его в любой другой раз.

Анна (грустно смеется): Ты не можешь забыть его шалости в молодые годы? А я уверена, что он уже не тот. Столько лет прошло... И каких лет...

Евпраксия: Каких?... По-моему, все года одинаковы.... Зима, весна, лето, осень... В Петербурге несносно шумно, у нас в Тригорском — тишь да благодать... Люди все на один манер, разговоры об одном и том же...

Анна: Это для тебя нет разницы в годах... Оттого ты и ждешь, когда явится этот Пушкин и все вокруг изменится. А вдруг он заведет с тобой разговор о погодах и соседях — помещиках? Или ты думаешь, что он сходу начнет читать тебе стихотворение про черную шаль?

Евпраксия: Про это я не думаю... Но он столько путешествовал... И столько видел... Мне кажется, что он стал, как лорд Байрон, загадочным и разочарованным...

Анна (смеется): Пушкин — разочарованным? Скорее наша матушка станет увлекаться парижской модой, чем Пушкин разочаруется в этой жизни... (Задумчиво) Он ее любит, вероятно, как ту молодую гречанку...

Евпраксия (оживляясь): Страстно?

Анна (вновь смеясь): Нет, дело не в страсти... Просто он хочет, чтобы вокруг него все кипело и все люди любили его...

Евпраксия: Прямо-таки все?

Анна (смотрит на нее, как на маленького ребенка): А тебе разве не хочется, чтобы тебя все любили?

Евпраксия (после короткого раздумья): Наверное, хочется... Но, наверное, не так... Ты же сама сказала про гречанку... Ведь он ее убил за то, что она перестала любить его... И Алеко Земфиру убил... Неужто и Пушкин?....

Анна (последние слова Зизи совсем развеселили ее): Нет, скорее всего он уничтожит разлюбившую его женщину злой эпиграммой или изобразит такую грусть, что она обязательно вернется к нему...

Евпраксия: А что, такое было уже? А почему я про это не знаю?

Анна: Ты многого не знаешь, Зизи... И это к лучшему... Дай Бог, чтобы Пушкин навсегда остался для тебя шаловливым кудрявым мальчиком из детства... А вот, кстати, и он... Мы совсем заболтались с тобою и я не заметила, когда он вышел из леса... А я так хотела увидеть его издалека.... Тогда он совсем другой, чем когда стоит рядом...

Евпраксия: Это потому, что он один... Ему не надо притворяться и думать, что надо сказать в ответ на наши умные мысли...

Анна: Ты считаешь, что Пушкин может притворяться?

Евпраксия: А это мы сейчас спросим у него...

Анна испуганно смотрит на сестру, так как Пушкин уже вплотную подошел к крыльцу. Он церемонно снимает шляпу и кланяется им.

Пушкин: Тригорским нимфам низкий мой поклон! Какая знакомая картина и сколь она близка моему сердцу: две сестрички на крылечке ведут неспешный разговор и в руках одной из них, как всегда, томик чьих-то стихов. Chenier, Musset или, не дай Бог, viconte de Parny?

Он протягивает руку за книгой, но Евпраксия прячет ее за спиной и смущается. Пушкин разводит руками, как бы смиряясь с ее капризом, поднимается на крыльцо и вдруг выхватывает книгу из рук Зизи.

Пушкин: Ба, так то знакомый мне поэт! Сам Александр Пушкин! И как вы его находите?

Обе девушки окончательно смущаются и молчат, и Пушкин склоняет повинную голову.

Пушкин: Простите, ради Бога! Я не хотел вас смутить. Действительно, неловко получилось: поэт, из дальних воротясь странствий, застает милых девушек за чтением его стихов. И он может подумать, что они специально готовились к его возвращению, дабы показать ему насколько он популярен у них и даже... любим.

Первая прыскает в ладошку Зизи, а за ней откровенно и радостно смеется Анна.

Анна: Вы угадали, Александр Сергеевич, с утра штудируем мы ваши строки, чтобы в умном разговоре поразить вас небрежною цитатой из вашего стиха...

Пушкин (заводится): А например?

Евпраксия (в лад его настроению, выхватывает книгу у него, вскидывает руку с нею вверх и кричит):
«Увы, зачем она блистает
Минутной, нежной красотой?»

Пушкин (тоже воздев руку):
«Она отнюдь не увядает
Во цвете юности живой...»

Евпраксия (растерянно, протягивая вперед руку с книгой): А здесь не так...

Пушкин (смеясь): А потому не так, милая Зизи, что нельзя с утра думать о грустном, особенно такой юной девушке, как Вы... Уж лучше так:
«Играй Адель.
Не знай печали,
Хариты, Лель
Тебя венчали
И колыбель
Твою качали...»

Евпраксия: Вы думаете, что я еще…

Пушкин(поднося палец к своим губам, тихо): Я вовсе не думаю, что Вы ребенок, каким я знал Вас много лет назад. Я просто вижу перед собой чудесную девушку, которой не к лицу читать печальные стихи этого несносного Пушкина.

Он снова выхватывает из ее рук томик стихов и забрасывает его в кресло. В это время из-за дома выходит Прасковья Александровна Осипова, просто одетая, с пучком какой-то зелени в руке.

Осипова: (радостно): А я слышу, что это за смех у нас на крыльце! А это, оказывается, сам господин Пушкин к нам пожаловали. Спасибо, что откликнулся на мое приглашение...

Пушкин спускается со ступенек и целует у нее руку.

Пушкин: А возможно ли не откликнуться на него, если Тригорское для меня, как дом родной, а его хозяйка...

Осипова (перебивая его и смеясь): Дорогой мой Александр, только не назовите меня, ради Бога, Вашей второй мамой... Я этого не переживу!

Пушкин: Помилуй Бог, любезная наша Прасковья Александровна! Я не совсем одичал в молдаванских степях, чтобы сморозить такую глупость! Я просто хотел сказать, что, получив ваше приглашение я помчался сюда на крыльях...

Осипова: Остановитесь, Александр! В своих степях вы, может, и не одичали, но и пылкость свою не утихомирили ничуть... Смотрите, как глядят на вас мои девушки... У них глаза стали, как у ваших черкешенок, и сердце бьется, словно подстреленное... А это нехорошо для девического здоровья...

Пушкин: А здесь вы не правы, дорогая Прасковья Александровна. Черкешенки живут долго и счастливо, несмотря на свою пылкость и тяжелые условия после замужества...

Осипова: Если их не прирежет какой-нибудь ревнивый черкес... Впрочем, я, кажется, говорю, чего не знаю. За обедом вы , Александр, просветите меня и моих милых барышень обо всем, что видели и делали там, на юге. Мы были здесь в полном неведении по части ваших приключений. Доходили до нас лишь некоторые слухи, но вы ведь знаете, что такое слухи в провинции.... Да еще в какой провинции! А мы, женщины, так падки на разного рода сплетни!

Евпраксия (топает ножкой): Maman, не надо на себя наговаривать! Я ведь помню, как вы обрывали соседа, когда тот пытался сказать что-то дурное про Александра Сергеевича.

Пушкин: Какое горькое разочарование испытываю я, помилуй Бог! Оказываются есть люди, способные говорить обо мне дурно! И где?! В местах, где помнят меня ангелом во плоти! Где Ганибалова честь хранила меня от предосудительных поступков!

Осипова: А вы все такой же, Александр! Пожалейте бедную девочку: она сказала, чего ей не следовало говорить. А вы разыграли здесь настоящий театр, в который она способна поверить... Зизи, Александр Серьгеич шутит. Он прекрасно знает, какие злые языки у наших соседей и что они могут сказать о нем. И что-то разговор пошел у нас в совсем другую сторону, Вместо того, чтобы радоваться гостю, мы перемываем ему косточки...

Анна: Почему же? Мы так мило беседовали с ним о поэзии...

Осипова (слегка злясь): Так, выходит, всему виною я … Что же, попытаюсь искупить ее прекрасным обедом, который я лично приготовила в вашу честь, Александр.

Пушкин еще раз целует ее руку.

Осипова: А до обеда посидим в гостиной: что-то начинает уже припекать...

Они уходят в дом. Появляется рабочий сцены и делает знак осветителю, чтобы тот потушил прожекторы. Свет гаснет, на сцене становится полутемно, а из темноты выходит режиссер со своей неизменной спутницей, художником-постановщиком спектакля. Оба садятся на ступеньки и, громко шелестя бумагой, достают из карманов бутерброды.

Режиссер: Спектакль мне положительно не нравится.

Художник: И это говорит режиссер-постановщик о своем детище.

Режиссер: Ты знаешь, что однажды сказал Лев Толстой о своей Наташе Ростовой? Что она поступает совсем не так, как он задумал. У меня происходит тоже самое...

Художник: Как удачно и вовремя ты сравнил себя с Толстым! А, по-моему, все идет, как должно идти на самом деле.

Режиссер: Ты что, так хорошо знаешь тогдашнюю жизнь?

Художник: Я ее совсем не знаю. Я и пьесу-то читала только в ремарках. А вот Пушкин меня во всем убедил...

Режиссер: В чем?!

Художник: В том, что люди остались прежними по своей сути...

Режиссер: (накаляясь): А в чем-то их суть, скажи, пожалуйста?!

Художник: А вот этого я не скажу...

Свет гаснет совсем.

Регистрационный номер №0473372

от 5 мая 2020

[Скрыть] Регистрационный номер 0473372 выдан для произведения: Картина третья.

Тригорское, просторное и оживленное, потому что его хозяйка уже встала и командует дворовыми, считая, что они все и всегда должны работать. Ее голос доносится из-за дома, на крылечке которого сидят две девушки в утренних нарядах. Это сестры Анна и Евпраксия Вульф. В руках Евпраксии книга, но она не заглядывает в нее, а смотрит в бездонное голубое небо, о чем-то мечтая.

Анна: Зизи, ты не знаешь: к Пушкиным человека послали?

Евпраксия: Еще с утра... Маменька как прослышала, что Александр Сергеевич вернулся, так просто места себе не находит...

Анна: То-то она по хозяйству с самой рани хлопочет... Хочет гостя дорогого обедом хорошим накормить...

Евпраксия: (прыскает в ладошку): А он возьмет и не явится... Представляю, сколько огорчения будет...

Анна: А ты разве не огорчишься, если он не придет?

Евпраксия (поразмыслив, задумчиво): А я знаю, что он придет... И непременно сегодня... А если я окажусь неправа, то я не выйду встречать его в любой другой раз.

Анна (грустно смеется): Ты не можешь забыть его шалости в молодые годы? А я уверена, что он уже не тот. Столько лет прошло... И каких лет...

Евпраксия: Каких?... По-моему, все года одинаковы.... Зима, весна, лето, осень... В Петербурге несносно шумно, у нас в Тригорском — тишь да благодать... Люди все на один манер, разговоры об одном и том же...

Анна: Это для тебя нет разницы в годах... Оттого ты и ждешь, когда явится этот Пушкин и все вокруг изменится. А вдруг он заведет с тобой разговор о погодах и соседях — помещиках? Или ты думаешь, что он сходу начнет читать тебе стихотворение про черную шаль?

Евпраксия: Про это я не думаю... Но он столько путешествовал... И столько видел... Мне кажется, что он стал, как лорд Байрон, загадочным и разочарованным...

Анна (смеется): Пушкин — разочарованным? Скорее наша матушка станет увлекаться парижской модой, чем Пушкин разочаруется в этой жизни... (Задумчиво) Он ее любит, вероятно, как ту молодую гречанку...

Евпраксия (оживляясь): Страстно?

Анна (вновь смеясь): Нет, дело не в страсти... Просто он хочет, чтобы вокруг него все кипело и все люди любили его...

Евпраксия: Прямо-таки все?

Анна (смотрит на нее, как на маленького ребенка): А тебе разве не хочется, чтобы тебя все любили?

Евпраксия (после короткого раздумья): Наверное, хочется... Но, наверное, не так... Ты же сама сказала про гречанку... Ведь он ее убил за то, что она перестала любить его... И Алеко Земфиру убил... Неужто и Пушкин?....

Анна (последние слова Зизи совсем развеселили ее): Нет, скорее всего он уничтожит разлюбившую его женщину злой эпиграммой или изобразит такую грусть, что она обязательно вернется к нему...

Евпраксия: А что, такое было уже? А почему я про это не знаю?

Анна: Ты многого не знаешь, Зизи... И это к лучшему... Дай Бог, чтобы Пушкин навсегда остался для тебя шаловливым кудрявым мальчиком из детства... А вот, кстати, и он... Мы совсем заболтались с тобою и я не заметила, когда он вышел из леса... А я так хотела увидеть его издалека.... Тогда он совсем другой, чем когда стоит рядом...

Евпраксия: Это потому, что он один... Ему не надо притворяться и думать, что надо сказать в ответ на наши умные мысли...

Анна: Ты считаешь, что Пушкин может притворяться?

Евпраксия: А это мы сейчас спросим у него...

Анна испуганно смотрит на сестру, так как Пушкин уже вплотную подошел к крыльцу. Он церемонно снимает шляпу и кланяется им.

Пушкин: Тригорским нимфам низкий мой поклон! Какая знакомая картина и сколь она близка моему сердцу: две сестрички на крылечке ведут неспешный разговор и в руках одной из них, как всегда, томик чьих-то стихов. Chenier, Musset или, не дай Бог, viconte de Parny?

Он протягивает руку за книгой, но Евпраксия прячет ее за спиной и смущается. Пушкин разводит руками, как бы смиряясь с ее капризом, поднимается на крыльцо и вдруг выхватывает книгу из рук Зизи.

Пушкин: Ба, так то знакомый мне поэт! Сам Александр Пушкин! И как вы его находите?

Обе девушки окончательно смущаются и молчат, и Пушкин склоняет повинную голову.

Пушкин: Простите, ради Бога! Я не хотел вас смутить. Действительно, неловко получилось: поэт, из дальних воротясь странствий, застает милых девушек за чтением его стихов. И он может подумать, что они специально готовились к его возвращению, дабы показать ему насколько он популярен у них и даже... любим.

Первая прыскает в ладошку Зизи, а за ней откровенно и радостно смеется Анна.

Анна: Вы угадали, Александр Сергеевич, с утра штудируем мы ваши строки, чтобы в умном разговоре поразить вас небрежною цитатой из вашего стиха...

Пушкин (заводится): А например?

Евпраксия (в лад его настроению, выхватывает книгу у него, вскидывает руку с нею вверх и кричит):
«Увы, зачем она блистает
Минутной, нежной красотой?»

Пушкин (тоже воздев руку):
«Она отнюдь не увядает
Во цвете юности живой...»

Евпраксия (растерянно, протягивая вперед руку с книгой): А здесь не так...

Пушкин (смеясь): А потому не так, милая Зизи, что нельзя с утра думать о грустном, особенно такой юной девушке, как Вы... Уж лучше так:
«Играй Адель.
Не знай печали,
Хариты, Лель
Тебя венчали
И колыбель
Твою качали...»

Евпраксия: Вы думаете, что я еще…

Пушкин(поднося палец к своим губам, тихо): Я вовсе не думаю, что Вы ребенок, каким я знал Вас много лет назад. Я просто вижу перед собой чудесную девушку, которой не к лицу читать печальные стихи этого несносного Пушкина.

Он снова выхватывает из ее рук томик стихов и забрасывает его в кресло. В это время из-за дома выходит Прасковья Александровна Осипова, просто одетая, с пучком какой-то зелени в руке.

Осипова: (радостно): А я слышу, что это за смех у нас на крыльце! А это, оказывается, сам господин Пушкин к нам пожаловали. Спасибо, что откликнулся на мое приглашение...

Пушкин спускается со ступенек и целует у нее руку.

Пушкин: А возможно ли не откликнуться на него, если Тригорское для меня, как дом родной, а его хозяйка...

Осипова (перебивая его и смеясь): Дорогой мой Александр, только не назовите меня, ради Бога, Вашей второй мамой... Я этого не переживу!

Пушкин: Помилуй Бог, любезная наша Прасковья Александровна! Я не совсем одичал в молдаванских степях, чтобы сморозить такую глупость! Я просто хотел сказать, что, получив ваше приглашение я помчался сюда на крыльях...

Осипова: Остановитесь, Александр! В своих степях вы, может, и не одичали, но и пылкость свою не утихомирили ничуть... Смотрите, как глядят на вас мои девушки... У них глаза стали, как у ваших черкешенок, и сердце бьется, словно подстреленное... А это нехорошо для девического здоровья...

Пушкин: А здесь вы не правы, дорогая Прасковья Александровна. Черкешенки живут долго и счастливо, несмотря на свою пылкость и тяжелые условия после замужества...

Осипова: Если их не прирежет какой-нибудь ревнивый черкес... Впрочем, я, кажется, говорю, чего не знаю. За обедом вы , Александр, просветите меня и моих милых барышень обо всем, что видели и делали там, на юге. Мы были здесь в полном неведении по части ваших приключений. Доходили до нас лишь некоторые слухи, но вы ведь знаете, что такое слухи в провинции.... Да еще в какой провинции! А мы, женщины, так падки на разного рода сплетни!

Евпраксия (топает ножкой): Maman, не надо на себя наговаривать! Я ведь помню, как вы обрывали соседа, когда тот пытался сказать что-то дурное про Александра Сергеевича.

Пушкин: Какое горькое разочарование испытываю я, помилуй Бог! Оказываются есть люди, способные говорить обо мне дурно! И где?! В местах, где помнят меня ангелом во плоти! Где Ганибалова честь хранила меня от предосудительных поступков!

Осипова: А вы все такой же, Александр! Пожалейте бедную девочку: она сказала, чего ей не следовало говорить. А вы разыграли здесь настоящий театр, в который она способна поверить... Зизи, Александр Серьгеич шутит. Он прекрасно знает, какие злые языки у наших соседей и что они могут сказать о нем. И что-то разговор пошел у нас в совсем другую сторону, Вместо того, чтобы радоваться гостю, мы перемываем ему косточки...

Анна: Почему же? Мы так мило беседовали с ним о поэзии...

Осипова (слегка злясь): Так, выходит, всему виною я … Что же, попытаюсь искупить ее прекрасным обедом, который я лично приготовила в вашу честь, Александр.

Пушкин еще раз целует ее руку.

Осипова: А до обеда посидим в гостиной: что-то начинает уже припекать...

Они уходят в дом. Появляется рабочий сцены и делает знак осветителю, чтобы тот потушил прожекторы. Свет гаснет, на сцене становится полутемно, а из темноты выходит режиссер со своей неизменной спутницей, художником-постановщиком спектакля. Оба садятся на ступеньки и, громко шелестя бумагой, достают из карманов бутерброды.

Режиссер: Спектакль мне положительно не нравится.

Художник: И это говорит режиссер-постановщик о своем детище.

Режиссер: Ты знаешь, что однажды сказал Лев Толстой о своей Наташе Ростовой? Что она поступает совсем не так, как он задумал. У меня происходит тоже самое...

Художник: Как удачно и вовремя ты сравнил себя с Толстым! А, по-моему, все идет, как должно идти на самом деле.

Режиссер: Ты что, так хорошо знаешь тогдашнюю жизнь?

Художник: Я ее совсем не знаю. Я и пьесу-то читала только в ремарках. А вот Пушкин меня во всем убедил...

Режиссер: В чем?!

Художник: В том, что люди остались прежними по своей сути...

Режиссер: (накаляясь): А в чем-то их суть, скажи, пожалуйста?!

Художник: А вот этого я не скажу...

Свет гаснет совсем.

Муза по имени Ася ( Вторая глава.)

Муза по имени Ася ( Глава третья.)

Рейтинг: 0 369 просмотров

Комментарии (0)

Нет комментариев. Ваш будет первым!