Три вокзала на двоих, отрывок

[Скрыть] Регистрационный номер 0412186 выдан для произведения: Отрывок из: «Наэтэ. Роман на грани реальности»
 
(продолжение отрывка, начало см. «Интересная собеседница»)
 
Рано утром их разбудил жестокий тарабан в закрытую дверь купе.
- Через час прибываем!! – проводница, вроде девушка, - а орёт, как трибун на Римском Форуме… Даже хрипотца, как от многочасового ораторства.
«Не ори, ораторша, - ну ты всего лишь девушка!»
Примерно с такой мыслью оба проснулись. Под их пледом было тепло и сладко. И на тебе! Палкой по уху… Оба, как солдатики, - подхватились, - словно, им «рота подъём!» гаркнули. Сели. Рядом. Голые. Очумелые.
- Анрэи! Чего она так громко? – Наэтэ приобняла его, и положила голову ему на плечо, чтобы дальше спать…
- А защита сверху где? – он имел в виду «утреннюю позицию», когда лицо Наэтэ – над его глазами, а сама она – на нём, «с ногами и грудью». Раз нет «защиты сверху», - можно дальше спать.
Жуткий тарабан повторился. С тем же призывом к римским гражданам идти на войну.
-М-м-м! – оба застонали в голос.
- Ею бы из пушки стрелять, - обругал проводницу Анрэи. – Рота отбой!
Но Наэтэ уже проснулась.
- Анрэи, я забыла совсем. Нам нужно выйти на последней станции перед городом.
- Почему?
- Мы же уходим от погони.
- М-м-м!.. - застонал Анрэи. – А там – по шпалам?
- На электричке, - ответила Наэтэ, - стараясь окончательно разлепить глаза.
До Анрэи не сразу дошло. Но дошло. Наэтэ держит в уме этот проклятый «всякий случай». А он легкомысленно забыл: ну, за что их «вязать»? «Слушай Наэтэ, - она ещё ни разу не ошиблась, - придурок», - сказал он себе. И проснулся в момент…
- Наэтэ, миленькая, - сейчас я узнаю, - не проехали?
«Точно, - одна защита на двоих, и не моя, - балбес», - опять он подумал про себя.
За полчаса до прибытия, слава Богу, ещё одна остановка, - стоянка пять минут. Они уже умыты, одеты и упакованы. Стоят очемоданенные в тамбуре…
…Это был уже пригород краевого центра, или что-то вроде городка-спутника. Ожидая электрички в небольшом, чистеньком, но холодном вокзальчике, и раздумывая, не выйти ли им на предпоследней остановке - перед главным вокзалом, где их могут ожидать полиционеры и бандиты, - они слегка продрогли. Шансов, конечно, не много, что бандиционеры такие многочисленные, умные, трудолюбивые, и все служили в контрразведке, и будут «пробивать» их по купленным билетам во все стороны света и на всех видах транспорта, но всё же… Они с Наэтэ не могут иметь и одного шанса на провал. Ещё не хватало… И, тем не менее, Анрэи не понимал, не верил, что их всё ещё кто-то  разыскивает. Но обещал же слушаться Наэтэ. Она странным образом выросла в его глазах, - хотя куда уж больше, и так уже, как «Родина-мать» на Мамаевом кургане, - так он её боготворил. Но, - тем не менее.
Наэтэ стала для него большим авторитетом, чем была, в каких-то важных для него вещах, которыми он раньше ни с кем не делился. И никогда не думал, что будет делиться ими с Наэтэ… Она его не только заворожила, она ещё и продолжала это делать… И поэтому он её обнимал, стараясь согреть, не дать замёрзнуть, - и хотел даже усадить на колени, - в пальто. Но она холодела носом и не соглашалась. В маленьком неотапливаемом зале ожидания, с фанерными твёрдыми скамьями, было ещё человек пять, считая одного ребёнка лет шести, девочку… В конечном итоге, где-то через час их подобрала такая же холодная с зимнего утреца электричка, где они дрогли ещё минут сорок со всеми остановками, кроме последней. На предпоследней они вышли, наконец. Это был уже город, и можно было поймать такси…
Совсем рассвело. Город - почти такой же большой, как тот, из которого они сбежали, - встретил их, как неуместных незнакомцев: да не тут вы стоите машину ловите, да куда прётесь, притесь не туда, - «а куда?» - адью!.. У Наэтэ нос замёрз, шмыгает постоянно, а у самого-то… Анрэи хотел постоянно целовать её нос, чтобы нагреть его, он отвлекался от цели поминутно… Пока Наэтэ, чуть не плача, стала поднывать:
- Анрэи, мне холодно.., Анрэи…
Морозец вроде и небольшой, но ветер… Набрали в себя холоду за два с лишним часа. Наконец, Анрэи пришла в голову первая мысль:
- В гостиницу?
- Не хочу в гостиницу…
Ах да, там же «пахнет»…
- Поедем на главный вокзал, - сказала Наэтэ, - там уже нас никто не ловит, - сдадим сумки, купим билеты дальше, согреемся.., кофе попьём где-нибудь…
Он не спросил «куда мы купим билеты дальше», - Наэтэ решает. А ему надо, чтобы она согрелась скорее, и главный вокзал, следовательно, достойная цель. Он хотел оставить её, с чемоданами, у какой-то остановки, мимо которой все ехали, - никто не останавливался, рядом развязка с эстакадой, двухуровневая, - чтобы поймать машину. Но она чуть не заплакала:
- Не оставляй меня, пожалуйста!
Он закусил губу, слёзы: «Ну, что я за дурак?». Сказал:
- Нет-нет, Наэтэ, - нет.., - тихо, тихо, - пойдём вместе…
Через трассу не могли долго перейти, искали светофор… Уже «обезнадёженным», им, наконец, «улыбнулась» одна подержанная иномарка с вальяжным водителем. Он оценивающе смерил их взглядом, - особенно Наэтэ, но почему-то честно и быстро довёз до вокзала, взяв совсем немного, им показалось, денег. Везёт им с водителями, - надо это учесть на будущее…
Вокзал был большой, красивый – с точки зрения нелепой современной кубатурности, - и тёплый. В отличие от пригородного маленького, замшелого, - с точки зрения всё той же кубатурности, - но старенького и по-родному красивого, но холодного опять же.
Так и сделали, как сказала Наэтэ, - уже обесчемоданенные они пили кофе и ели бутерброды в буфете-ресторане, - согрелись, оживились, и теперь с оптимизмом смотрели в завтрашний день, - не то, что все. Потом довольно быстро купили билеты, за час всего, - на проходной поезд, до следующего областного центра, до которого ещё больше суток было ехать. Тайга-простор. Печаль была в том, что мягкого купе на двоих – им не «заказали», а сами они смогли купить только плацкарт… Жёсткого купе на четверых, где бы никого из этих четверых не было, - тоже им не «заказали». Как остаться вдвоём? Только в толпе, - в плацкартном вагоне. Анрэи не представлял, как он выдержит почти полтора суток, не целуя Наэтэ в губы, глаза, грудь… Это же невозможно вытерпеть! Когда такое было последний раз? Ещё до Наэтэ, - а что было до Наэтэ? – было «ничего не было», а то бы он умер просто… Наэтэ ласково подтрунивала над ним:
- Обойдёшься без «защиты сверху» один день, - и смеялась сомкнутыми губами.
А он ныл, «как маленький»:
- Хочу, чтобы меня кормили с рук, ног и между ног, - а не в плацкартном вагоне.
Наэтэ смеялась:
- Не смеши меня, когда я в пальто, а то разденусь. И буду тебя между ног кормить…Что люди скажут?
Прям смешно ей. Тебе бы так…
Следующий поезд у них был в шесть вечера, не надо никаких гостиниц, слава Богу.
- Давай поедем в центр, в какой-нибудь ресторан, - сказала она, - где можно выйти в сеть… Вся их оргтехника базировалась теперь в наплечной сумке Анрэи, - всё их «имущество», в варианте «лайт», - для прогулок по городам и весям.
- Там хотя бы с рук можно есть?
- Не-ет! – Наэтэ опять смеялась.
Почему ему хочется плакать, когда Наэтэ смеётся? От счастья, - не от чего-нибудь. Но вот именно плакать, а не смеяться. «Боже, Наэтэ, - как же я влюбился в тебя! Боже!» - думал он. – Да я без тебя ещё меньше, чем ты без меня, проживу… Боже!»
Они купили на вокзале путеводитель, стали хоть немного понимать, куда бы им поехать в городе...
…Кажется, удачно они «приземлились». Столик довольно большой, один на двоих. Наэтэ строчила на планшете свои «письма», выложив рядом навигатор и смартфон, которые тыцкала время от времени, пока они ждали свою лазанью и другие ананасы. И опять она целиком, как в прошлый раз, углубилась в это занятие, – забыв про него, как ему казалось. Но он уже не обижался. Не удивлялся, что она может «абстрагироваться», - а просто смотрел на её очень сосредоточенное, в самом деле умное и красивое лицо. «Я умная и красивая», - вертелось у него в голове, - ты первая это сказала, а я первый это подтвердил. Мы оба – первые». Он чуть улыбнулся, наблюдая за ней, - ласково. «Ты умопомрачительная, Наэтэ, - ты правда какая-то мне награда… За что? – Боже! Тебе виднее, конечно, - я всего лишь «дурацкий абизьян», - но с глазами, которые нравятся Наэтэ, - почему-то, и за это Тебе слава, Господи, - за мои глаза, которые я отдал Наэтэ под апартаменты, чтобы она там жила «с ногами»… Боже, - какие же ноги у Наэтэ… м-м-м.., - сейчас заплачу».  Анрэи правда наморщил лоб, - плачет в уме.
- Не плачь, как маленький, - сказала ему, не поднимая глаз и продолжая «строчить», Наэтэ.
Он засмеялся, - и смотрел на неё светло, с гордостью, что Бог его ею наградил, - с радостью, и улыбаясь ей, хотя она и не смотрела на него. Так хорошо, так спокойно, так счастливо быть с Наэтэ. Он спросил её:
- Кому письма прощальные шлём?
- Это не «прощальные письма», а сигналы SOS, - улыбнувшись, ответила она.
- И что отвечают?
- «Ждите ответа».
- И кто отвечает?
- Гуру, - сказала она, улыбнувшись своей детской улыбкой, не отрывая, впрочем, глаз от планшета. – Сектантов нам в помощь должен выслать, во спасение любви от этого мира.
- А они нас не зарежут?
Наэтэ опять засмеялась. Он специально её смешит, чтобы видеть её сомкнутые смеющиеся губы, и как она дышит при этом через нос… У него от этого патока в коленках образовывалась.
- Не смеши меня, когда я шлю сигналы SOS.
- А можно посмотреть?
- Не хорошо читать чужие письма.
- Даже если это сигналы SOS?
- Анрэи, ну не смеши меня, пожалуйста, - это очень важно.., - и лицо её слегка потемнело, посерьёзнело. - Ты всё равно ничего не поймёшь. Я тебе потом расскажу.
- Эх! – картинно вздохнул Анрэи, - спасите наши души, пожалуйста, от этого мира, а то я есть хочу с рук, умираю.
- Анрэи, - опять засмеялась Наэтэ, - я тебе сейчас дам планшетом по голове…
- Лучше сразу в морг.
- Не дождёшься, я сначала тебя съем, живого. Зачем ты мне мёртвый, - фу!..
- О! – там-то, в тебе, я и поем между ногами…
- Анрэи! Ну, пожалуйста.., - ну, не даёт сосредоточиться!..
Он уже ел, а она всё строчила и тыцкала… Он уже всё съел, а она… Наэтэ уже ела всё холодным почти. Со всей строгостью своей красоты. «Боже! – думал он, - ну, почему я так люблю её, - смотреть, как она ест, как смеётся, как плачет, - хотя я не хочу, чтобы она плакала, - как кричит мне в лицо – от страсти, как строжится, как… Как всё! Ну, разве ж можно такие творения создавать на погибель разума и души. Боже! – какое счастье, что я погиб! Только не забирай её у меня, - раз дал… Пожалуйста!..».
Анрэи мог без конца смотреть на Наэтэ, думать о ней и воздавать хвалу Богу за неё. Почему-то ему всё время хотелось эту хвалу воздавать… Он редко раньше в мыслях напрямую к Богу обращался, - всуе не поминал никогда, - разве что от отчаяния, - само вырывалось. Но сейчас это было не «всуе», - сейчас, вот именно сейчас, в ресторане, это «просилось» постоянно, висело на языке, и ему было бы сладко расшибить лоб от этой благодарности, - потому что кого ж ещё благодарить за Наэтэ, а кого-то ж надо. Вот как всё так получилось, - как?.. А потом он снова «уходил» в Наэтэ, забывая обо всём, даже о Боге. На самом деле, он в тысячу раз больше думал о ней, а не о Боге. Вот он пошутил, назвав её своим «богом», - а ведь так и есть, если разобраться. Она – первая. Бог уж потом… По «силе и продолжительности» мыслей о…
И вот надо ж было ей сказать, - как в самую стрежь его мыслей попала:
- Анрэи, давай погуляем, - как вчера. В храм зайдём какой-нибудь…
- Ты опять будешь плакать…
- Нет, правда, не буду. Сегодня не буду, - она улыбнулась чуть виновато…
- Да, моя хорошая, - почему-то мне с тобой в церкви не страшно.
- А тебе было страшно раньше? – она удивлённо засмеялась.
- Ну… страшновато. Думал, кто я такой – к святыне подходить?
- Анрэи, какой же ты глупый, - не смеши меня после обеда, а то не буду с рук кормить и так далее, - ха-ха-ха.
Потом серьёзно, даже нравоучительно, сказала:
- Страх должен быть. Но страшно – не должно. Там что, - тебя не ждут, а ты ломишься? Или ждут и ножи точат?.. Анрэи, миленький мой, я тебя люблю, - я хочу Бога поблагодарить за тебя.., - в глазах на миг появились слёзы. – Не бойся, ты со мной, - и она опять засмеялась.
«Как же легко с тобой, Наэтэ, - подумал Анрэи, - и к Богу – легко, и смерть не страшна…».
По путеводителю они нашли кафедральный собор. Он был недалеко от ресторана, где они сидели. Погода им казалась теперь приятной. Очень лёгкий, почти тёплый, поднимающий настроение морозец едва холодил щёки Наэтэ… Он постоянно на них заглядывался… Она улыбалась ему – светло и по-детски, - как же она так умеет? Как она могла с такой улыбкой у Шипа работать? В каком-то банке? Ей бы только радовать людей этой улыбкой, - уже бы спасла тысячи жизней от темноты отчаяния: своей красотой, своей улыбкой, собою всей, - только тем, что она есть. Ничего не надо больше делать тебе, Наэтэ. Только будь. И всё… Они шли по проспекту, широкому тротуару, много людей шло навстречу, и некоторые, он заметил, улыбались им, Наэтэ, - словно словили солнечного зайчика с её губ. А сверху им улыбалось солнце, - как лицо Наэтэ над миром… Он решил задать ей вопрос, который у него вертелся на языке со вчерашнего дня. Сейчас подходит момент, - настроение хорошее.
- Наэтэ, вот тебе легко разговаривать с Богом, - словно ты в храме каждый день бываешь, - а говоришь, что много лет не была. Двойку за тройку выдаёшь? – это он так вроде пошутил.
- Нет, - просто ответила она, - не выдаю. Молитва – это радость. Молишься – радуешься, радуешься – молишься. Только не все понимают, чему они радуются, и кому, на самом деле, молятся. Даже если в храм каждый день ходят, и даже живут там.
- Как это? – не понял Анрэи.
- Подрастёшь – поймёшь, - она рассмеялась над ним, - над неразумным малышом.
- Ты прям, как мама, - чуть ли не обиделся Анрэи, - так, в тон ей, в шутку.
- Не обижайся, как маленький, - она опять засмеялась, глядя на него… Вот отшельник, - он ходит в храм каждый день? Или монах?
- Отшельнику некуда, а монах там живёт просто.
- О ком можно сказать наверняка, что он молится каждый день сам по себе, а не по уставу?
- Об отшельнике, - согласился Анрэи.
- Ну, вот.
Опять ему хочется играть с этим её «ну, вот», - как котёнку с мячиком.
- Душа – храм. В раю же в храм не ходят?.. – она его просто дразнила.
- А ты откуда знаешь?
- Читала и слышала, - кокетливо заявила она. – И верю, - в отличие от некоторых.
И опять смеялась сомкнутыми губами – над ним, над неразумным, - глядя, как он ничего не понимает….
- А ты не в рай меня хочешь увести? – спросил он. – Я с тобой, куда угодно – хоть в рай, хоть в ад, хоть в Буэнос-Айрес, - мне всё равно.
- Нет, Анрэи. – В рай каждый сам попадает, и в ад, и в Буэнос-Айрес. Никто его туда не уводит… В Страну Любви я тебя увожу, - твои же слова…
- Эх, скорей бы… отсюда.., - вздохнул Анрэи.
- Потерпи, - скоро.., – это она серьёзно сказала.
У Анрэи забилось сердце… Всё-таки их ждёт впереди что-то прекрасное, желанное, фантастически-счастливое. «Наэтэ, миленькая, - с тобой может быть только это, и больше ничего».
Этот храм показался ему не столько большим внешне, сколько изнутри, - тут всё было на «два уровня» выше, почти величественно. Иконы терялись в стенах… Но Наэтэ, словно антураж не изменился, всё сделала также, как и вчера. И он уже вместе с нею - все три раза упал на колени, касаясь лбом снега у входа, и пола перед иконами… Теперь это казалось ему нормальным, - «всю жизнь так и делаю», - «как нужно». Хотя никто вокруг так не делал. «Ну, может, люди  тоже так делают, да мы не видим», - это у Анрэи пролетело в голове, - хвостиком вильнуло. Всё-таки, он ещё оглядывался на кого-то. Скорее по привычке, которую он в себе перестал замечать уже, - затравленно оглядываться, чувствовать себя белой вороной в стае «нормальных» - чёрных, которых огромное число в «нашем лесу», и всем до фени – Бог, дьявол, храм, отшельник… «Ты чё, - в Бога веришь, в храм ходишь? Ну, ты перец»…
В этот раз они опять «упали» перед иконой Христа на иконостасе. Анрэи «на ходу» сочинил молитву – благодарность Богу за Наэтэ, а перед этим проговорил про себя, поднявшись с колен, две коротенькие молитвы, которые успел запомнить в течение своего непродолжительного пока ещё «духовного радения» - с год где-то. Молитвы «упование наше» и «помилуй меня, грешного». Христос на иконе держал большую хрустальную сферу. Анрэи успел подумать про «хрустальный шарик на ладошке», - ну тот, который «твой и твой с Наэтэ», - «мирок». Только он маленький, умещается на ладошке. А Христос – держит мир, его душу, и в ней их «мирок», и там – в «мирке» - эта душа мира, и они с Наэтэ сопричастны ей, - именно благодаря их «мирку». Почему так, - он не понимает, не может сейчас сформулировать, но это так. Икона Божией Матери, к которой они подошли, была другая, - не тот образ, что во «вчерашней» церкви. Но они с Наэтэ сделали всё так же, как и вчера. И на эту икону он тоже смотрел с трепетом. И здесь, - встав с колен, - он произнёс сначала короткую молитву, которую он помнил наизусть – «Богородице, дево…», а потом «сочинённую» им – благодарность за Наэтэ. Здесь он даже больше «трепетал», так как больше принадлежал себе, чем в прошлый раз, почти не обращал внимания на людей, - «что скажут, - правильно – не правильно я делаю»… Наэтэ и в этом храме забросила в большой ящик для пожертвований нераспечатанную пачку тысячных купюр.
Когда они выходили, он был почти уверен, почему-то, что его неумелая молитва - от сердца - услышана… Богородицей – точно, Христом – неизвестно, - не мог Анрэи «почувствовать». Но сердце билось сильно, - как в прошлый раз… Робкая тень сомнения всё же коснулась его души. Но испугалась Наэтэ - её лица, целиком поглощённого молитвой, иконой. Сегодня он осознал, понял, увидел, какое бывает лицо у Наэтэ, когда она молится, - вчера он просто видел её глаза, полные слёз. Одухотворённое молитвой лицо Наэтэ показалось ему красоты почти нечеловеческой. «С тебя можно писать иконы, Наэтэ, - подумал он сразу, как они вышли за ограду храма, - что ты делаешь на Земле?.. Зачем работаешь у Шипа?..». Дурацкий вопрос, не будет он его задавать ей, хоть и не понимает, «зачем».
Наэтэ вздохнула облегчённо, повернулась к нему, положила руки на плечи, потом обняла...
- Анрэи, миленький мой.., - она улыбалась.
«О, Боже мой, - слава Богу, - подумал он…
Потом они пошли гулять, - сначала по проспекту, - видимо, это был один из центральных, если не самый центральный, - потом свернули на менее оживлённую улицу, где разговор не глушили подержанные иномарки в пять рядов. Наэтэ улыбалась, смотрела на него любовно, даже восхищённо. А он не понимал: ну, чем же он заслужил её, чем? Наэтэ счастлива, как будто бы они уже приехали в её «страну любви», поселились в этом городе, - и гуляют посреди счастливых людей. Какой контраст со вчерашним днём, «выходом» из храма. Это поражало его, и в то же время не поражало, а воспринималось уже, как течение жизни, очень насыщенной событиями, - «под ноль», нет ни минуты без «событий», - контрастов всяких. «Вот она жизнь, - подумал Анрэи, - а что было до Наэтэ? – а было «ничего не было». Не было жизни. Наэтэ продолжала быть «интересным собеседником», - ведь с ней можно говорить о самом сложном и сокровенном, - просто, легко, откровенно, - радостно даже. «Боже, - ну, за что ты так меня любишь? – вот взял и дал мне Наэтэ. За что? Что я такого выдающегося совершил в Твою честь, что?.. Не забирай её у меня, пожалуйста, - я и вправду насовершаю подвигов, отработаю «аванс», - хоть чуть-чуть, - дай мне такую возможность!».
- Наэтэ, - спросил он у неё, - ты любишь меня меньше, чем Бога? – он её немножко ревновал уже к Создателю, хотя представлял, что Бога, конечно же, любить, наверное, нужно больше всего на свете, ведь это же – Главная Святыня.
Она улыбалась, - идя и попинывая снежок, своим «ботиночком принцессы», - не сразу ответила.
- Я люблю тебя так же, как Бога.
Он аж приостановился: как это? Как можно человека любить «так же»? – или он, Анрэи, сравнялся с Богом, или Бога Наэтэ «сравняла» с ним, человеком, пусть и любимым.
- Не понял, - почему не больше, - пошутил, молодец.
Она спокойно улыбнулась:
- Если бы я Бога любила больше, чем тебя, - стала говорить она, попинывая снежок, - я бы ушла в монастырь. Но ты лишил меня такой возможности.
Анрэи засмеялся, а она остановилась и смотрела на него, улыбаясь.
- О, Боже! – воскликнул он, - Ты свят, велик и милосерден, - Ты лишил меня последней возможности уйти в монастырь, - дал мне Наэтэ, да ещё и наградил ею.
Теперь она засмеялась.
- Ты дурацкий…
- С глазами…
- Абизьян… Нет. Не абизьян. Аполлон, да ещё с глазами...
«О, это впервые, - я покрасивел, однако, после двух походов в церковь… Надо ещё раз сходить в церковь».
- Но дурацкий, - всё же сделала вывод Наэтэ. – Ещё раз нужно сводить тебя в храм. Чтобы поумнел, - ха-ха-ха.
«Опять читает мысли», - он шутил внутри себя. – Сейчас тебя опять насмешу».
А она продолжила:
- Я не могу любить тебя меньше Бога, глупый, - если я и вправду люблю тебя… Это одна и та же любовь. Бог меня наградил любовью к тебе. Если я «ценю» больше Его, чем Его награду, - значит, я не ценю Его награду и не ценю Его, - такого не бывает...
- А мне кажется, - вдруг сказал Анрэи, - что я люблю тебя больше, чем Бога.
- Анрэи..., - она посмотрела на него ласково, со слезами на глазах, - Бог дал тебе меня. Так?
- Да. За что, только не знаю. Не заслужил я такого дара, такой награды.
- Глупый, - Бог тебя любит. А любят не «за что», а просто так.
- Ну, да.
- Ну, вот… Если ты любишь подарки, которые делаются из любви, просто так, больше Дарителя, - значит, ты себя больше любишь, и тебе не будет больше подарков.., - она засмеялась. – Смотри, - и этот отберёт!..
- Я пошутил, о, Боже, я пошутил! Неудачно.
- А если ты, - продолжала она, - награды любишь больше, чем Дающего награды, - значит, ты не подвиги совершать любишь, и награды не достоин… Смотри, - лишат тебя награды…
- О.Боже, о, Боже, о, Боже! – что ты говоришь! – Анрэи уже не шутил. – Я просто не могу поверить в своё счастье, что я мог заслужить тебя, Наэтэ! – ещё секунда, и сито в глазах пропустит капли вовне…
- Не плачь, как маленький, - Наэтэ смеялась, - остановила его, стала целовать в глаза. – Получил награду просто так, а теперь всю жизнь будешь её заслуживать.., службу никто не отменял, - ха-ха-ха.
Анрэи облегчённо вздохнул.
- Служу Наэтэ и Стране Любви!
- И Богу, - напомнила Наэтэ.
- Богу так же! – выпалил он, как награждённый.
- Всё-таки ты дурацкий, - Наэтэ смеялась.
- Но Аполлон... «Аполлон Дурацкий» - принимайте в пантеон, пожалуйста…
- Ха-ха-ха, - абизьян…
- Но с глазами.
- Да.
- Я первый подтвердил!
- А я первая сказала, - ха-ха-ха.
Оба первые. Компромисс.
Сколько любви было к нему в её смехе!.. Всё равно заплакал от счастья… Как маленький, - опустив свой лоб на её плечо. И она покусывала губы…
- Анрэи, я люблю тебя, - не оставляй меня, пожалуйста!
Он поднял голову, обнял её крепко.
- Наэтэ, пожалуйста, миленькая, - я тоже люблю тебя. Ну, что я должен сделать… Тихо, тихо! – он скорее стал успокаивать её, - потому что… она не контролировала себя в этом «вопросе».
- Я верю тебе, Анрэи, - прости меня, - она стала успокаиваться, - я больше не буду, правда… Я боюсь тебя потерять…
И опять. Ну, всё.
- Тихо, пожалуйста, Наэтэ, миленькая...
Он целовал её лицо, губы, глаза. Обнимал…
- Я люблю тебя! – я сейчас крикну на всю улицу, - орать буду сто раз подряд!
- Не надо! – она всерьёз отнеслась к этой «угрозе». – Не надо, Анрэи. Лучше скажи мне это на ушко сто раз, - и продолжала плакать.
Он стал шептать ей «на ушко».
- Я люблю тебя, люблю, люблю, я люблю тебя больше жизни, всего, что люблю, больше всех кого люблю, я умру без тебя, я не могу без тебя жить..., не уходи от меня к другому, - пожалуйста!..
Она не дослушала, засмеялась, потом опять – стала покусывать губы.
Он опять, на ушко:
- Я люблю тебя, Наэтэ, люблю, люблю, люблю, люблю…
Наконец, она обняла его.
Так они на целой большой улице, среди прохожих, целовались и обнимались, - одни. Как одни падали перед иконами на колени в целом большом храме, - среди прихожан…
Через пять минут Наэтэ уже опять улыбалась и попинывала снежок. Анрэи немножко дурачился, чтобы она улыбалась, и смеялась сомкнутыми губами. Чтобы у него сладкие слёзы проступали через сито глаз.
- Вот мы с тобой такие умные, - говорил он ей, - «без Бога любить невозможно, да что вы!», все дела… А девять из десяти про Бога и не думали никогда. Родители поженились и меня родили, когда Бога вообще не было, - официально. И что же? – у них любви не было? Ни секса в стране не было, как говорят, ни любви…
Наэтэ смешно.
- А что было? – спросила она.
- Размножение…
- Не-е-ет! – ей смешно.
- Производство и распределение…
- Не-ет! – Наэтэ смешливо не соглашалась.
- Ну, тогда не знаю, - сказал Анрэи. – Тогда Бог, всё-таки, был, только прятался, - как недобитый белогвардеец, - и вредил.
- Не-е-ет! – не смеши меня.., когда я смеюсь…
- Ладно, буду смешить, когда не смеёшься…
Опять смешно.
- Не-е-ет! – смеши! Но не сильно…
- Ладно, - согласился Анрэи, и снова:
– Вот сейчас Бог официально есть. Президенты со свечками ходят, - тоже прятались, наверное, в молодости, - как Бог, когда его не было. Но и сейчас – девять из десяти – не думают, вообще забыли о Боге, но освоили секс, правда.., туалетную бумагу, ипотеку и многопартийность, - Анрэи как будто посерьёзнел. – Подходит, - продолжал он мысль о крутых переменах в стране за последние двадцать с лишним лет, - такой майор-полиционер, с животом, - останавливает прохожих с помощью наряда ППС и спрашивает, - внушительно, требовательно: «Бог не проходил?»
Наэтэ опять засмеялась. А он дальше:
-… «А то ходит по улицам, запрещённые лекции читает, - угрожает, - «пожгу всех, как солому, если не покаетесь». Террорист»… Люди такие – ой! – раз, перекрестились, - свят, свят, свят!
Наэтэ улыбалась, ласково глядя на его дурашливое манерничание  
-… Нет, - говорят, - слышали про такого, но не видели, не знаем… Крестимся по недоразумению. И тикать!
- Ты дурацкий!
Но как он ей нравится!
- Вот и весь Бог, - закончил Анрэи.
- Ну, и что такое любовь без Бога? – сам, мол, и отвечай на свой вопрос, раз такой умный.
- Свободная любовь. Как у собак, я думаю… Или, как у собак, но с домостроем. За главу семьи – телевизор.
- Не-ет! – опять он ничего не понимает! – Ты можешь Бога не знать, - сказала улыбаясь Наэтэ, - но любить так, словно ты Его знаешь, эта способность – «любить» - дана всем. Богом дана. Но к чему ведёт любовь без Бога?
Вот опять отвечай, Анрэи.
Он остановился и дурашливо взялся за нос, - типа безвыходный вопрос. Проблема. Наэтэ встала против него и, улыбаясь, ждала, как он ответит. И, не дождавшись, сама ответила.
- Любовь без Бога – ведёт к власти - Одного над всеми. Но не Бога. Когда человек ставит себя на место Бога. И тогда любовь к людям – это лишь средство. А цель – власть.
- Во как! – дурашливо-облегчённо вздохнул Анрэи. – Я знал, что ответ есть, но забыл.
- Не смеши меня, - Наэтэ опять засмеялась, - когда я говорю серьёзно.
- То в кепке, то без кепки…
- Смеши, когда я тебе скажу.
- Слушаюсь!.. Служу Наэтэ, Стране Любви и Богу!
- Опять не слушаешься, - ну опять он её смешит. – Посмотри, - однако продолжила она мысль, - как все идут во власть, - все говорят, что любят людей. Мы вам то, и мы вам это. Без Бога в душе. За редким исключением. Стоять со свечкой – это антураж. Чтобы люди поверили, приняли двойку за тройку. То есть любовь к людям тогда – средство, чтобы власть иметь над ними. А если Бог в душе есть, тогда любовь к людям – это цель. А власть – средство… Почему люди чтят иногда суровых тиранов больше, чем «тишайших государей»? Потому что их целью была не власть, а страна, люди. Победа. Любовь зла, - Наэтэ засмеялась.
- Так ты меня всё-таки будешь бить?
Ну, смешной, глупый.
- Кого люблю, того и бью.., - у Наэтэ замаслились глаза, - она бы сейчас с ним легла в постель. «Где наш плед?» Но сказала:
- Нет, Анрэи, - я не буду тебя бить. Я не умею. А ты?
- И я не умею тебя бить. Умею только любить, - он посмотрел на неё, и в глазах правда: люблю! Боже! люблю тебя! Наэтэ! не уходи к другому!
Наэтэ улыбалась сомкнутыми губами, а в глазах: а ты не оставляй меня! ни на минуту!
Конечно.., - обниматься начали, целоваться. Что за люди? Кругом конец ноября, а эти «лижутся», как в мае за околицей.
Пришлось им дальше снежок пинать. Оба вздохнули от безысходности: ни прилечь, ни раздеться. Позади вокзал, впереди вокзал. Даже два. Посередине улица…
- Наэтэ, - а говоришь без образования, - всего двадцать дипломов. Чё обманываешь-то постоянно? Все сто, наверное…
Она опять смеётся.
-…Ещё и дополнительное есть: языки там, компьютерный кураж…
- Глупый, - это входит в основное…
- Сократ и Платон решили покурить в сторонке. Перикл и Аспазия к ним присоединились…
Наэтэ улыбалась, - глядя на носки  своих сапожек.
- Сократ сказал бы, что он знает, что я ничего не знаю… И не стал бы курить в сторонке. Так что нет у меня никакого «образования», - как и у Сократа. В моей стране – все «необразованные», - она опять ласково глядела на него: залюблю тебя нежно. – Чем больше знаешь, тем не знаешь больше… А без любви так и вообще ничего не знаешь. Вернее, знаешь больше, чем не знаешь, - горизонт закрыт. Сидишь, как попугай в клетке, накрытой чёрной тряпкой, и думаешь, что кругом – ночь, и за нею – ничего нет. И спишь. Многие так и умирают, не проснувшись, - думая, что они познали мир, и многое умеют…
Опять на носки сапожек смотрит, снежок пинает.
Анрэи вдруг остановился, и взял себя за нос: что опять за проблемы?
- Представляешь, я только сейчас вспомнил, что после того, как встретил тебя, - ни разу не закурил. Некогда. Любить тебя не успеваю. Какой курить?
И засмеялся.
Наэтэ тоже:
- Кури, если хочешь, - склонила головку набок и снова смотрит на него любовно.
- Не-е-е! Не хочу. Не оставлю тебя ни на минуту, - не отстану, не отобьёшься.
А сам подумал: «Вот это да! Любовь зла, - а как приятно! И некогда!».
А Наэтэ сказала:
- Не догонишь!
- И что делать?
- Догоняй! – не стой на месте!.. – смешно ей. – Лучше я остановлюсь и спрошу тебя: чего хотел?.. А-а, - вот чего! Ну, так и быть, - вези меня в шалаш, мой личный пони. Тихоходный.
Ой, смешно! Ну, - смешно… Ха-ха-ха, ха-ха-ха.
- Долой свободу и демократию! Да здравствует Наэтэ, Страна Любви и Бог!
Сейчас некоторые некоторых залюбят, - как касатки дельфинов. «Сфинксом»…
- Я стал казаться себе неучем, - рядом с тобой, Наэтэ, - серьёзно и нежно проговорил он.
- А ты учись. Будешь любимым студентом. А не только рабом и царём.
- Учись… А когда любить, если даже покурить некогда?
- А ты учись, любя, - ха-ха-ха…
Наэтэ вернулась в образ «интересного собеседника»… «Перерыв» у них большой получился, - что ещё делать? – ни присесть, ни прилечь. И курить не хочется, аж переночевать негде.
- Смешные люди на планете Земля, - сказала она мечтательно, - не устают хвалить себя – за научный прогресс и покорение вершин. Пшеницу с кроликом скрещивают, - делать им нечего, - химерами питаются… Кошка ест мышей. И человек – то, что он ест. А ест он то, что думает, - в отличие от кошки. Химера – в голове, химера – на столе. Это не научный прогресс, это регресс. Карго-культ познания.
- Ого! – сказал Анрэи. – Это сложный теологический вопрос.
Наэтэ засмеялась.
- Ты можешь не смешить меня сегодня?
- А ты можешь не плакать вчера?
Опять просмеяться не даёт… Наэтэ положила ему руки на плечи:
- Залюблю тебя. Нежно…
- И убью, не торопясь…
- А-а-а! – она стала бить его кулачками по плечам, - нежно.
- Забью руками и ногами. Медленно. Тихо. Печально, - он развивал мысль.
- А-а-а!.. – Наэтэ обняла его, смеясь и переходя на поцелуи… нежные…
Ну, что за люди? Всё время прохожим проходить мешают.
…Опять идут прогулочным шагом. Анрэи понял: интересный собеседник – это тот, которого постоянно хочется целовать. А он с тобой беседует. А тебе его хочется. А он – беседует. Не оторвёшься. Вот так и «учатся, любя», - наверное.
- Представь себе, - размышляла Наэтэ, невзирая на «любимого студента», раба и царя, - Сократ хвалится тем, что многое «познал».
- Не могу.
- Это был бы не Сократ. «Научный прогресс» - он всегда не на высоте. Он всегда в низинке. И постоянно ругает себя, а не хвалится собой. Не может никого догнать, ухватить истину за хвост, - как ящерицу, бегущую по скале вверх…
- Пока сама не остановится и не спросит «чего хотел?», и не скажет «вези меня в шалаш, тихоход, - что успею, расскажу, - тороплюсь, извини».
- Да, - Наэтэ опять улыбается. – Ящерица – это Бог. Тянешься к Нему – Он посмотрит на тебя. Может быть. Остановится и спросит: чего хотел?.. Потом всё снова… А в руке у тебя всегда остаётся только хвост от ящерицы… В лучшем случае… А сама ящерица оказывается птицей. И чего ты узнал? Только то, что не знаешь больше, чем раньше… Что означают твои знания, ты стал понимать ещё меньше, - потому что твой горизонт расширился… И к Божьему Творению начинаешь относиться с трепетом, всматриваться в него – с любовью, восхищаясь его законченностью и непостижимостью. Только эта любовь двигает познание, расширяет его горизонт, придаёт ему смысл. Познание – это любовь к Богу и его Творению... Следовательно, познание – цель. А если оно для тебя средство, а цель – власть, деньги и слава, то это как с бизнесменами… Оно ведёт к гибели. Ты разбиваешь на черепки Божие Творение… Вот прекрасная амфора, и в ней – чудесное оливковое масло. Ты разбил, масло вылилось… А тебе его хочется. Собираешь из черепков плохое подобие амфоры, - нечто, лишённое содержания, и ждёшь, что там образуется масло… Ты почитаешь черепки, соединённые между собой – вне замысла, вне смысла – за амфору, и даже не понимаешь, откуда в ней должно появиться масло… Твой осколочный «багаж знаний» складывается в бессмысленные орнаменты, - как в калейдоскопе. Повернул калейдоскоп – другой орнамент, повернул – другой. Они кажутся тебе красивыми, но они лишены смысла, за ними нет истории, они вырваны из связей, из целого… Что они означают? Как ты их применяешь, для чего?.. Но ты молишься на них, называешь «знаниями». Каждый поворот калейдоскопа ты называешь «процессом познания», приобретением «новых знаний». Это – карго-культ. Дикость… Не стоит обольщаться тем, что жители планеты Земля «вышли в открытый космос», - это карго-культ. Зачем? Смысл?.. Не сегодня-завтра «небо свернётся в свиток, и звёзды упадут на землю». Зато кому-то в космосе было хорошо. Два дня… Даже если конец Света откладывается, человечество никогда не долетит и до ближайшей звезды. Горизонт познания закрыт. Ну, научились отталкиваться и прыгать. Дети. Или слабоумные. Вместо того, чтобы использовать небесную тягу, отталкиваются от земного притяжения. Вместо того, чтобы летать – прыгают. Кузнечики бескрылые…
Наэтэ, наконец, посмотрела на Анрэи, - он держался за нос. Она засмеялась.
- Я ничего не понял, - сказал он, - но служу Наэтэ, Стране Любви и Богу!
- Всё ты понял, - она любовалась им, - тем, как смешно он впадает в растерянность, - как легко его «растерять» и залюбить нежно, - не оттерпеться!
- А что такое «небесная тяга»? – спросил он.
- Любовь к Богу и Его Творению. Это – настоящее знание. Всё остальное – прикладное. Приложится. Если есть эта любовь. А если нет, - то отнимется и то, что было. Просто оно становится не нужно. Обезьяне больно в космос нужно? Гарем, пропитание и специфическая ловкость, - всё. Для чего необязательно вообще быть человеком. Просто человек – любимое Творение Бога. Как же нужно Его ненавидеть – и за что? – чтобы превратить себя в бизнесме… ой! – Наэтэ стала смеяться, - в обезьяну!.. Замучил ты меня своими «бизнесменами»! – ха-ха-ха, ха-ха-ха.
- Вот теперь я всё понял и согласен, - заявил Анрэи. И сам стал смеяться. – Ставлю вам «пять», профессор.
- А ну, молись на меня – быстро! – «пять» он мне ставит, - ха-ха-ха…
- Служу Наэтэ, Стране Любви и Богу! Да приидет их царствие на мою голову!
- Ха-ха-ха.., - уже приидет скоро, - ха-ха-ха…
- А сил для любви – там больше дают?
- Конечно! – Наэтэ посмотрела на него со смыслом, - в том плане, что обещающе, - чем больше любви, тем больше сил. И знаний.
- Значит, мы сможем любить друг друга много-много раз в день, и я лучше тебя узнаю?
Наэтэ опять засмеялась.
- Тебе мало? Люби меня больше, студент…
- Я бесконечно люблю тебя, Наэтэ, - серьёзно сказал он.
- Я тоже люблю тебя. Бесконечно, – также, не шутя, ответила ему Наэтэ.
Анрэи мысленно схватился за голову, - сейчас она скажет: только не бросай меня! – и всё.
- Наэтэ, миленькая, - смотри, что! – он показал на крышу большого, этажей в семь, дома, мимо которого они проходили. Наэтэ задрала голову от неожиданности. Анрэи сзади обнял её, - обхватив её грудь руками…
Она всё поняла. Опустила голову и сказала с негой в голосе:
- Анрэи…
Опять они обнимаются и целуются на улице, прохожим траекторию углят зигзагами, - ну, что за люди?..
Когда они начали гулять дальше, наступила, видимо, очередь впасть в задумчивые речи Анрэи. Два перипатетика таких.
- Мне кажется, - сказал он, – люди, уйдя от Бога сто лет назад, так и не могут никак к Нему по-настоящему вернуться. Кто-то пытается, конечно, - как я… Но я знаю какой-то мизер, - об этих двух тысячах лет веры в Бога. В университете всё преподают под грифом «верования». Прямо не говорят – «не вера, а верования», но при «толерантном» подходе все веры – это верования, не более, - выбирай любое, как в магазине. Хочешь, - своё создай и продай людям за истинную веру… Что за чушь? – «верования». Вроде как все веры равны, одинаково бессмысленны, и можно их считать «верованиями», - типа заблуждениями… А сколько бы я мог уже знать о вере, - с детства… Мне кажется, поэтому, что у людей не стало иммунитета. К шизофреникам всяким, - хоть ты их и защищаешь, - к шизофреническим теориям, - которых миллион, выбирай и веруй. Потом, лет через ..адцать это назовут «верованием» - одним из – в университетах, где будет очередная «истинная теория», или вера, - а всё, что прежде – верования…
Наэтэ внимательно его слушала. А он – будто подстёгнутый ею, - высказывал всё наболевшее.
- Я вот искренне считал ещё два года назад, что Иисус Христос – это «верование»… В то время как всё обстоит наоборот. Вот теория теоретика о всеобщем труде на благо каждого – это верование. А вот алчность, догматы которой он описал в своих книгах с тщательностью шизофреника, - это вера. Фактически, он создал библию этой веры. Вера – сильнее любого верования. Верование – это сиюминутный взгляд на мир, - взгляд, показавшийся привлекательным современникам, - сегодня один, завтра другой. Нет различения, никто не понимает, в каком мире живёт. Настоящих знаний – правда твоя, Наэтэ – нет. Для большинства, для всех почти. Люди не делают никаких усилий, чтобы нащупать истину. Потому что – «а что есть истина?». Понтий Пилат. Пожалуйте на две тысячи лет назад… Как не было Христа… А алчность – это вера легко усвояемая. Простая, как три копейки. «Что хорошо мне, - хорошо всем, - а мне так лучше всех». С виду логично. Я изобрёл туалетную бумагу, - всем стало хорошо, а я разбогател. Прогресс! А на поверку – одно подменено другим. Спаси ближнего, как спас бы себя сам, умри за него, - как если бы ты спасал не его, а себя. Вот о чём Христос говорил, говоря: «Возлюби ближнего, как себя». А не про туалетную бумагу. Христос говорил о законе мироздания, о целом, а здесь – какая-то частность, туалетная бумага, - случай, возведённый в абсолют, во «всегдаверный» принцип, - чего ни коснись… Один из идолов, коих много, произведённый в бога. И Бог, - разжалованный в идола, - в одно из «верований». Алчность стала верой, и если другие веры превратить в «верования», - она непременно победит, и всё убьёт. В моей стране эта вера стала официальной идеологией. По примеру, так скажем, Америки. По факту. Де юре у нас нет идеологии. Двойку выдали за тройку, как ты говоришь… Церковь отделили от государства. Одну. А другую просто с ним слили, спаяли в чушку. Алчность – это вера бизнесменов, и мистер Никто – пророк её. Это именно вера, именно церковь. Со всеми её атрибутами. Как в христианстве. Апостолами, храмами, государством – машиной, оберегающей «истинную веру»… Только апостолы и государство – с его армией, чиновниками, полицией – наёмные. А если назвать вещи своими именами – купленные. Если тебя купили – ты продался. Победил принцип: платят – делаем, не платят – не делаем, выгодно – невыгодно. За туалетную бумагу – платят, а за спасение ближнего – нет. Храмы этой религии – банки и супермаркеты. Огромное число верующих посещает их ежедневно. И что самое интересное, - они даже не понимают, что их – обратили, что они – верующие. А что они свечки Богу ставят иногда – ну, это суеверие, недоразумение, пережиток, «верование»... И не мудрено. В христианстве Бог открыто говорит: Я – есть. А первоиерарх этой веры заявляет, что его нет, он не существует. Ну, Бог, по его мнению, - да, может и есть, что-то слышал о нём, но не видел, не знаю, - у каждого свой бог, своя вера, чёрт с вами, - верьте во что хотите, у нас свобода слова и вероисповеданий. Молодец. Хорошо замаскировался. Его нет, но он с вами… С нами лично, - Анрэи имел в виду себя и Наэтэ, - Бог, а чёрт – с вами. Ну, и ладно, нам не по пути. Мы – от вас уезжаем…
Наэтэ улыбнулась, - посмотрела на него по-детски светло, невинно даже, наивно. Как вот она умеет так смотреть?.. Она рада за него. Он словно расчищает какие-то завалы в своей душе, выговаривается. Ей это важно, она слушает его, хотя, может, ей это всё тысячу раз давно понятно. С её-то «необразованностью»…
- Платят – не платят, выгодно – невыгодно. Проклятый двоичный код, - продолжал Анрэи. – Люди потеряли своё «само». Им самим ничего не надо. Собственная история им не нужна, будущее – тоже. Кто за них платит? Им надо то, за что платят… Платят только за то, что «здесь и сейчас»… Нет, ну вы сами посудите, - если за это платят, - оно нужно, а если нет, - то кому оно нужно? Логично? При этом, кто решает, что нужно и за что платят, и наоборот, - невидим. Нет его. Вот почему-то за это – платят. Причём, хорошо. А за то – нет. Всё по согласию. И никакого первоиерарха нет – вам же сказали. Делаете, что хотите, - и чёрт с вами! – делайте! – так и быть. Свобода – лучше несвободы…
Наэтэ опять по-детски засмеялась. Словно вспомнила, как проходили у них в Стране Любви эту тему в школе, в первом классе.
- Чего смешного? – насупился сурово-шутливо Анрэи.
- Ты смешной, - она любовно посмотрела на него. – Продолжайте, студент, - профессору нравится, как вы излагаете…
- Хахаха, - передразнил её Анрэи.
- Ну, пожалуйста, Анрэи..., - она взяла его под руку.
Он помолчал немного.
- Ну, а что, - не так?.. Я вижу, как эта религия убивает мою страну. Дома ещё строятся вроде. А люди – разрушаются… Кто в этих домах будет жить? – через двадцать лет… Или никто, или чужие. Ну, и зачем была тысяча лет истории? Зачем? Как не было её… Наука, говоришь… Карго-культ… Да всё просто. Стране моей не нужно, - никто не платит учёным. Учёные собрались и переехали в страну, где платят. Где упал на деньги, - там и родина. Спрашиваешь такого учёного – весь такой интервью он тебе дал, - сто лет договаривался, сорок минут выделил, - чего тебе надобно, старче, в чужих пенатах, когда свои в загоне? Смотрит на тебя, как даун на дебила, - аж губа нижняя у него зависает, - вопрос понять не может. «Так тут не платят, - даун такой, со степенями, - я Родине не нужен». Ну, а тебе-то нужна Родина, даун? Ты её бескорыстно хоть раз любил, чтобы она тебе платила? Ты пострадал за неё? заступился?.. Учёные – в дерьме кипячёные… Учёный говоришь? – а чё, как торгаш? - у того вообще Родины отродясь не было никогда. Да ему не Родина – вся эта планета, - она ему чужая, неродная, - он её продаст, если покупатель есть, его вообще сюда астероидом занесло, рептилоида…
- Анрэи, - стала его Наэтэ увещевать, как неразумного, - ну, не ругай так учёных… Ну, многие из них правда бескорыстно науку любят…
- Ладно, раз ты просишь, - не буду, - сдержался Анрэи. – Но ты всех жалеешь, - даже бизнесменов, этих священников новой всемирной церкви...
- Ну, Анрэи, - капризно сложила губки Наэтэ, - я души их жалею, мне за Бога обидно…
Анрэи засмеялся и с нежностью на неё посмотрел.
- Ты всех любишь, Наэтэ, - эх!
- Да, всех, а тебя – больше всех, поэтому ты должен меня слушаться.
Анрэи опять засмеялся.
- Служу Наэтэ, Стране Любви и Богу!
- Вот и служи, а не разглагольствуй!.. Разглагольствуй, пожалуйста, - она засмеялась, - я пошутила, - мне нравится…
- Эх!.. – у Анрэи пыл слегка угас. – Вот тебе, бабушка, и каргов культ… Была вера, а стал карго-культ… Была любовь…
- Любовь не «была», - перебила его Наэтэ, - она просто существует. Всегда…
- Я не про нас с тобой… А стало «сколько стоит?» и «чё платишь?»… В общем, «ты богатый – я дурак, я богатый – ты дурак». Весело, как в зоопарке… Наэтэ, миленькая, - вдруг он сказал с чувством, даже со слезами в глазах, - я не хочу здесь жить, правда, - забери меня отсюда… И я не хочу, чтобы ты здесь жила… Я – ладно. Но ты…
- Нет не «ладно», - так же капризно сложила губки Наэтэ.
- Ну, ладно, раз «не ладно». Уводи меня скорее…
Им надоело бродить неприкаянно, и они вернулись на вокзал. До поезда ещё больше часа… Они пристроились на длинной скамье в огромном зале ожидания, где одновременно находились сотни людей… Льнули друг к другу… Постоянно украдкой целовались. Анрэи снова не мог понять: как так получилось, что впервые в жизни – он полагал – они так долго с Наэтэ будут не в постели, не в «шалаше»?.. Это какой-то бред – едут в плацкарте. Как будто их разлучили насильно и держат в разных камерах… Он постоянно боролся с желанием залезть руками ей под пальто…
- М-м-м, - он постанывал.
А она его только мучила – «канючила»:
- Анрэи… Анрэи.., - и норовила потеснее прижаться к нему…
Зачем их вынули из «шалаша»? Кому приспичило? – идиоты!..
В плацкартном вагоне это сущее мучение продолжалось до ночи… Пока, наконец, они не наплевали на приличия, и – хоть и не раздеваясь – совсем, - не легли на жёсткую, довольно, нижнюю полку - «дощечками-вагонками», вскладку опять, тесно прижавшись друг к другу, - не уснули, измотанные «разлукой» предельно. Но хоть пледом своим укрытые.
В следующий город они приехали поздним вечером следующего дня – в одиннадцатом часу уже. И чувствовали себя жутко обкраденными. Куда дели больше суток из их жизни, а самое главное – из их любви? Понастроили городов, железных дорог, тайги понасадили… Нечем досуг было занять?.. Вокзалы эти… Наэтэ постоянно готова была плакать. Анрэи – двери пинать, - пока они проходили в каких-то кишкообразных тоннелях или переходах – под путями или над ними, через турникеты… Наконец, в кассовом зале этого вокзала – постройки прошлой эпохи теоретического теоретизма – встали со своими сумками где-то в углу, - плачущие, разъярённые и потрёпанные, - обнялись. И Наэтэ, наконец, нароняла слёз ему на плечи и нашмыгалась, понаприкусывала обиженно губы, специально вызывая в его глазах ответную реакцию. На, тебе! Плачь! Когда я шмыгаю… Сейчас куда-нибудь придём, - будешь «сфинксом» не придавленный, не задавленный, а расплющенный, понем дурацким с грумскими глазами, как абизьян, будешь мне служить и кричать «я тебя люблю!» шёпотом на ушко. Анрэи гладил её волосы, целовал мокрые щёки, глаза… Он чуть не обливался слезами от нежности к ней. «Плачь, как маленький!.. Ещё!.. Ещё!..». Потом Наэтэ начала слабо улыбаться, - постепенно прощать Анрэи за дурацкий поезд, за их «разлуку» и другие «неудобства»… У того всё время сильно билось сердце: Наэтэ, миленькая, ну, где же нам взять шалаш, - чтобы тебя не резало колючей проволокой окружающей действительности, чтобы скорее-скорее тебя нацеловать, нагладить, наобнимать, - налюбить – нежно-нежно, - как скорее вырваться на свободу?
Наконец, он решился выговорить это дурацкое слово:
- Гостиница?
- Билеты, - шмыгнув носом, сказала Наэтэ.
- ?
Анрэи озадачился. Ещё дальше едем?
- Да, - ответила Наэтэ на его молчаливый вопрос, - ещё один город. Последний…
Они потащились к кассе. Билеты на поезд в «последний город», до которого ещё сутки езды дальше на Восток, - это был тоже областной центр, - они купили через пятнадцать минут, - на завтра, на полдень… Мягкий. Купе. На двоих. Хоть какая-то компенсация. Мизерная. За потерянные сутки. Они были очень уставшие после этого плацкарта. Очень. Собственные лица им казались чужими, лишними…
Они опять вернулись в свой угол, где стояли только что – с чемоданами. Наэтэ прислонила свой лоб к его лбу.
- Придётся в гостиницу.
Правильно. Хоть вымоемся и поспим. Голые. Под пледом. На чистой простыни и на подушках…
Назойливый вокзальный таксист сазу же учуял в них добычу. Они не торговались. У него же выяснили, в какую гостиницу они поедут. И мгновенно почти очутились в такси с чёрно-жёлтыми шашечками. А ещё через «почти мгновенно», - у двенадцатиэтажной гостиницы, с простым и ясным, как любил Анрэи, - горящим неоном на козырьке крыши, - названием, примерно таким: «Континентал-эсквайр-ХэБээС-хотел-Сибир-Байкал-лимитэд энд санс ко». Красиво, чёрт возьми. И быстро запоминается. Во времена теоретического теоретизма это была скучная серая коробка с тоталитарным сервисом и неудобопроизносимым названием типа «Гостиница «Байкал»… Ни за что с первого раза не запомнишь, - варварский язык. Всё это мигом отпечатлелось в сознании Анрэи применительно к комфорту Наэтэ, к её непереносимости к гостиницам. Почему она их не переносит? Чем ей там «пахнет»? Ну, не мышами же, в конце концов! Эту коробку купили иностранцы, - наверное, сделали сервис менее тоталитарным? То есть более. Навязчивым… То есть менее… Тьфу, запутался.
Когда они со своими чемоданами стали подниматься по ступенькам ко входу, - нужно было преодолеть несколько очень пологих ступеней, бетонных, с налипшим на них местами серым и грязным в фонарном освещении снегом, - Анрэи заметил, как в Наэтэ произошла какая-то перемена… Она, словно, заробела, - как он, подходя к храму… Прижалась к нему. Остановились на ступеньках…
- Что, Наэтэ?
Она стала часто дышать носом. Не решаясь сделать следующий шаг.
- Чем-то пахнет? – он решил её и рассмешить, и узнать одновременно, - что её так в гостиницах не устраивает.
Впервые она никак не отреагировала, а продолжала часто дышать… Как будто ей по змеям сейчас надо идти… Потом сказала:
- Пойдём, я потерплю.
Его охватила немота. Что-то жутковатое, страх за Наэтэ… Они медленно преодолели оставшиеся ступени. Наэтэ не отрывала глаз от входа, крепко держалась за Анрэи, напряглась. Ему передалось её состояние – нечто вроде ужаса, который нужно затолкать вовнутрь, и ни на что не обращать внимания. «Да что с тобой, миленькая?». У него появилась резь в глазах, - словно, Наэтэ сильно порезалась, - у него слёзы выпрастываются, - от боли, от её боли… «Тихо, тихо!». Наконец, они зашли в холл… Подошли к стойке портье. Губы её стали совершенно бледными, но дышать стала ровнее… С лица ушёл лёгкий естественный румянец…
Номер на двоих на третьем этаже в полном их распоряжении, - они зарегистрировались по его паспорту до полудня следующих суток, - всё равно за сутки заплатили, неважно. Он было начал расслабляться в номере немного, но Наэтэ – нет. Она снова стала часто дышать, - только ртом. Стала ещё бледнее…
- Наэтэ, - тебе плохо? Миленькая, - что?
- Скорее… душ.
Скорее… Анрэи снял с неё пальто, стал остальное снимать, - сапожки, кофту… Она безучастно к процессу стояла посреди коридорчика, из которого была дверь в ванную, а вёл он в единственную комнату со спаренной кроватью… Дальше она сама не раздевалась, так и стояла часто дыша, смотря в непонятную точку, в никуда… Он стал снимать с неё всё остальное. Не до ласк. Что-то с нею не то, он только шепчет:
- Наэтэ, миленькая, Наэтэ…
Сам подразделся, а то в «бронике» вообще… Бережно-бережно снял с неё всё, даже колготки с трусиками. Она безвольно отдавалась его рукам. «Да что с нею?»… Повёл её в ванную комнату, - помог ей переставить, забросить, ноги в ванну. Она – словно механическая кукла с суставами…
Анрэи стал охватывать страх… Бежать отсюда, пока не поздно…
- Наэтэ, миленькая, Наэтэ… Давай уйдём отсюда.
Она стояла голая, под душем, из которого ещё не полилась вода…
- Нет.., - она слабо возразила, - сейчас пройдёт… Помоги мне… Воду… Воду…
«Вода! Точно! Сейчас ей станет легче… всё, полилась, - кажется, Наэтэ стало лучше….
- Не уходи! – она просила его…
- Не уйду. Давай, буду мыть тебя…
- Да…
Он её мыл и целовал, мыл и целовал – со всех сторон, - сам не забираясь в ванну, а поворачивая её, - она стояла… Мыл и целовал… Потом посадил её, мыл голову ей, - разовым шампунем, гостиничным, - шмыгая носом… И говорил:
- Люблю тебя, люблю, люблю, - люблю.., - бесконечно, всё время…
К концу она немножко стала отвечать ему.
- Анрэи, Анрэи…
Слёзы катились из её глаз. «Ну, почему это происходит, - почему? Ну, скажи что-нибудь, - Наэтэ…». Он мысленно молил её, но она ничего не говорила… Наконец, он быстро достал и затем надел на неё свой «пижамный» халат, посадил в ванной на принесённый из комнаты стул, - перед зеркалом, и вытирал её волосы.
- Люблю, люблю, люблю тебя… Наэтэ, миленькая, люблю…
Он почувствовал, что его бесконечные «люблю» её как бы «держат», помогают ей прийти в себя…
Наконец, она сказала:
- Ты мойся, я тут посижу. Не оставляй меня, - и чуть не заплакала, и он чуть не… «Боже мой, Наэтэ, Боже мой! Скорее бы нам доехать до твоей «Страны Любви»… Скорее бы!».
Он быстро вымылся, натянул на себя рубаху… Она сидела, смотрела – и на него, и в никуда…
В комнате, когда они присели на кровать, он приобнял её… Потом взял за плечи, и посмотрел в глаза – прямо, спросил:
- Наэтэ! Давай уйдём отсюда… Что с тобой?
- Я люблю тебя, Анрэи.., - ответила она.
- Я тоже тебя люблю, - это была констатация, а не признание, - за которой стоял вопрос «что происходит?».
- Давай укроемся нашим пледом, - я там спрячусь, - был её ответ на его немой вопрос, - мы обнимемся, - крепко-крепко, - и всё будет хорошо, никто нас не тронет… - Она говорила тихо, - часто и неглубоко дыша…
- Да, Наэтэ, - да…
Так и сделали, - не гася свет, ничего. С головой под плед забрались, легли лицом друг к другу, - он её обнял, как мог крепко… Она всё так же дышала. В его лицо… Говоря тихо-тихо, время от времени:
- Анрэи… Анрэи… Анрэи…
А он:
- Люблю тебя, люблю, люблю.., - шёпотом почти.
Кажется, он провалился в сон минуты на три, не больше… И резко, в испуге открыл глаза. Наэтэ задыхалась.
- Наэтэ!! – он кричал почти, лицо исказилось рыданием…
-  Анрэи, - мне не хватает воздуха… Пойдём отсюда, пойдём, - скорее, скорее… Он подхватился, стал одевать её, - неумело, неловко, - она слабо ему помогала, задыхаясь, как астматик… У него дрожали руки, - о, Боже! О, Боже, помоги, помоги!..
Как они спустились в холл, он не понял… Он тащил все чемоданы, обе сумки и держал Наэтэ, - она бы упала без него… Лицо её почти лишилось осознанных реакций, эмоций.., - она только старалась поймать ртом хоть один, лишний атом кислорода… Такого ужаса, страха Анрэи не испытывал никогда в жизни. Это был ужас и страх за Наэтэ… Он забрал свой паспорт и сдал ключи – вмиг… И чуть не на руках вынес Наэтэ на улицу, - вместе с чемоданами… Стал отводить её – пошагово – от входа. Шаг с Наэтэ – подтянул чемоданы, шаг с Наэтэ – подтянул чемоданы. Так они оказались на стоянке машин, около гостиницы. Здесь Наэтэ впервые издала стон:
- А-а, - как будто её стало отпускать, - начала дышать всей грудью.., - часто, - как человек после долгой задержки дыхания… Минуты через три она осмысленно и моляще посмотрела на него… И слёзы потекли у неё из глаз. Из его тоже…
- Прости меня, Анрэи, - я не хотела…
- За что «прости», Наэтэ?..
- Я не хотела, чтобы мы оставались на вокзале… Я хотела с тобой… в «шалаш»...
Он заплакал. Как маленький мальчик, потерявший отца…
- Не плачь, как… маленький…
- Наэтэ, любовь моя! – он плакал, как три маленьких.., - не оставляй меня.., - нет, как четыре маленьких  мальчика…
Они обнялись, наконец, - «по полной».
- Я совсем уже не могу сдержаться, - говорила она, - я тебя люблю, ты меня обезоружил…
Он ничего не понимал… Она говорила:
- Я всё чувствую… Там нет воздуха, он мёртвый.., там страшно… Там подземелье…
- Что ты говоришь, Наэтэ?..
И тут он увидел, как с дороги, которая шла мимо гостиницы, въехали на площадку перед нею две полицейские машины… И остановились у ступенек, по которым они с Наэтэ только что спускались, выбираясь из холла… Из машин вывалилось несколько автоматчиков, - прям с автоматами, - и ещё двое – без… Чёрные фигуры полицейских заглотил вход…
- Бежим! – Анрэи схватил Наэтэ за руку, - оба схватили свои чемоданы, и быстро-быстро ушли в ближайшую темноту, под какой-то бетонный забор, - там была стройка, видно…
«За нами? – стучало в висках Анрэи, - нет. Бред. Бред… А если за нами?». Оба смотрели издалека на полицейские машины. Никого у входа… Уже минут пять никаких перемен… «Наэтэ, - лихорадило его, - ты вовремя сдёрнула нас отсюда… В любом случае вовремя…». В «любом» - это значит, что их могли вычислить – по билетам на поезд и по вокзальному таксисту, а может, это вообще никак с ними не связано… А может… Связано… А может…
- Наэтэ, пойдём тихонько, – подальше…
- Поедем опять на вокзал.., - сказала она смятенно. – Они не додумаются…
Мучительное ощущение: то ли гонятся за тобой, то ли тебя ищут, то ли не тебя… Даже малейшего шанса «поймать» их они не должны дать никому… Это смерти подобно. Для Наэтэ – в первую очередь. «Боже, - думал Анрэи, когда они боком-боком выбрались на какую-то улицу и поймали частника, чтобы ехать на вокзал, - как же Наэтэ могла существовать? Как она могла быть секретарём Шипа? Как?.. Её воздух ранит, она ни минуты не может одна. Без него… Что это? Что? Что?..».
На вокзале - в зале ожидания – под очень высоким сводом, в лепнине времён теоретического теоретизма, они забились в какой-то дальний угол, - чтобы вокруг было как можно меньше людей… Была ночь, - люди на длинных скамьях сидели, лежали.., бродили между скамьями зачем-то… Но к ним «подкатилась» молодая семья с малышкой лет трёх, который постоянно капризил… И они сбежали на середину зала, - лучший способ остаться наедине – оказаться в центре многолюдия, - там тише, почему-то, - как в «глазе» урагана… Освещение делало все лица неестественно белёсыми, как перепудренными, и лишёнными эмоций, отстранёнными. Люди теряют голоса, почему-то, в таких вот залах ожиданий, - они не звучат, а шелестят. Утомляют эти залы, - очень. Зато голос, объявляющий прибытие и отправление поездов, звучит, как удары блестящих стальных шаров о рельсы, - проникая аж до дна чемоданов, оседая в человеческих селезёнках ртутными катышами. Да ещё на двух языках, - местном варварском и английском просвещённом. Вообще – бр-р-р… Но для Анрэи и Наэтэ вокзал показался чуть не «шалашом», где они, наконец, могли сидеть, обнявшись, разговаривать, плотно спаяв себя какими-нибудь участками тела, - руками, коленями, бёдрами… Так они немного посидели молча, пришли в себя… Стали разговаривать.
- Ты спас меня, Анрэи, - сказала Наэтэ…
- Что с тобой, как ты?.. Не смей так больше делать, - нежно и просяще произнёс он. – А то умру от разрыва сердца…
- Зашита не работает, - сказала Наэтэ.
- Какая защита, что за защита? Пожалуйста, скажи, - я буду оберегать тебя.
- Ты не думай, - я не больная какая-нибудь.
- Я не думаю…
- Нас учат ставить защиту…
- Кто, кого учит?
- Дипломатов.
Опять «дипломаты». Мука отразилась на лице Анрэи.
- У нас другой порог восприятия, - продолжала Наэтэ, - нам нужно уметь включать защиту, - бесчувственность… На это силы нужны… А я люблю тебя, нет у меня других сил…
Она стала плакать, но продолжала говорить. Слёзы отдельно – голос отдельно.
- Я совсем не могу без тебя… Не оставляй меня, пожалуйста!.. – слёзы сильнее потекли, она их смахивала тыльной стороной ладони…
- Анрэи слушал её, и слышал «треск швов» в сердце, едва сдерживался.
- Наэтэ, я не оставлю тебя, ни на минуту, - пожалуйста, не говори так, я люблю тебя, - как я могу тебя оставить?
- Мне просто не нужно бывать в некоторых местах, - банках, гостиницах… А так всё нормально… Не подумай ничего… Просто не оставляй меня…
И она заплакала сильно, опустив голову…
Он тоже… Стал осторожно гладить её волосы… Он мучился, мучился этим – «дипломаты», «порог восприятия»… Наэтэ что-то пытается ему объяснить, но он не понимает, а она не договаривает… «Будь, что будет. Будь, что будет», - прозвучало в его голове… Нежностью и своими «люблю, люблю» он успокоил её. «Это ты нас спасла Наэтэ, а не я тебя»… Он подумал, что если «дипломатов» сбросить со счетов, то сверхчувствительность Наэтэ – неоспорима. Она как предчувствовала. Он спросил:
- Они приехали за нами?
- Не думай об этом, - ответила она. – Здесь мы в безопасности. Недолго уже осталось…
Она положила голову ему на плечо, - и он понял, что она засыпает… У него немного отлегло от сердца… «Миленькая Наэтэ, - да я шарик земной югом на север поверну, - ради тебя… Я всё сделаю ради тебя… Всю жизнь буду заслуживать тебя… Только не плакала бы ты, - не плакала…». Он тоже устал, но ситуация так вздёрнула его, что сон отлетел от него, кувыркнулся в воздухе и чертыхался – там, где приземлился, - где раки зимуют… Он стал думать, что же их ждёт? Как они будут жить?.. От приятных мечт о том, что Наэтэ родит им «хоть десять, хоть двадцать» детей, и вообще – «сколько хочешь», его сразу потянуло на землю, - после этого происшествия в гостинице… И чем дальше он думал, тем жёстче, неприятней и безысходней казалось ему это «приземление», - оно явно не было желанным, но не менее явно оно было неизбежным. Особенно резко головой, полной восторга от Наэтэ, от ожиданий какого-то феерического счастливого будущего с нею, ударил его о грешную землю голос дикторши, объявлявший очередное прибытие-отправление какого-то поезда, - из Пекина, кажется. Объявление затем было продублировано по-английски. Это зацепило Анрэи, - как в своё время история с бизнес-классом в аэрбасе, когда «бизнесменам» должны были уступить «право первой ночи» - прохода на борт самолёта - молодая мама с ребёнком на руках, и вообще все. «Почему, - подумал он, - немецкая речь до сих пор нами воспринимается, как очень неприятная, гавкающая? Дело не в самой речи. Немецкий язык до этой войны изучала вся страна, и ничего. Дело в памяти. Даже внуки и правнуки тех, кто видел эту войну, до сих пор не воспринимают немецкую речь, - настолько страшной, видать, была та война с немцами». Анрэи постоянно убеждался в этом, постоянно, - насчёт немецкой речи… «Ну, хорошо, - думал он, - а чем английская-то лучше? Та – «гавкающая», а эта – «хрюкающая». Все эти носовые, гортанные звуки, «эр» не выговаривают ещё неприятней немцев. То ли дело – французская грассирующая «эр». Чем это англо-хрюкание лучше германо-гавкания? Чем? Да оно хуже ещё. Они уже будто захватили нас… Какого чёрта все объявления на вокзалах дублируются на английский? Ради одного залётного мерикашки?.. А! – ну, да, - китаёзы… Тоже – были коммунисты, стали финансисты, - всемирный процесс… С переводчиком надо ездить в чужую страну, или язык учить. В Пекине мне что? – на русском дублируют номер поезда и номер пути? Везде это хрюканье, везде эти свинячьи потроха – в рекламе, телевизоре, в названиях, на вывесках, в фирмочках… Вы, что ли, тут хозяева?.. Мир завоевали? Кругом свою поганую веру понасадили в самое низменное и подлое, в тельца этого свинячьего, золотого, - сатанисты грёбаные… Что такое «ужо!» - вам ещё не показали, как фрицам и Наполеону? Показать? – черти свинорылые… Понятно, конечно, что всё это из-за предателей доморощенных, шизофреников – они же коммунисты, они же и торгаши, - которые госпереворот учинили и страну этим свинням продали за сыр пармезанский, - но, тем не менее…». «Ну, хорошо, - переключился он на их с Наэтэ будущее, - ладно, не двадцать детей у нас будет, - я вот о четверых думал, ну мечтал слегка, когда женился только, - мы кому этих детей родим, вырастим, выучим и отдадим? Вот этому всему свинячьему шизофренизму? Они кому молиться будут? – сексу? банку? свободе, которая лучше несвободы? Они тоже станут шизофрениками с двоичным кодом в темечке?»… «Хм…», - усомнился Анрэи, осторожно погладив волосы Наэтэ.., - она чуть приоткрыла рот, - спала, - причём, почти летаргически, краска-цвет с лица ушла, оно выбелилось в неестественном свете вокзальных пространств, но было живым, столь любимым, столь беззащитным… «Чтобы я отдал наших детей этому молоху? Этой подержанной иномарке с копытами?.. Хм… Я их не могу воспитать таким образом, чтобы у меня их «купили» и «продали», я их не продам, и они – не продадутся. И у Наэтэ хоть и нет образования, - верней, всего три и сто дипломов, - она не в состоянии привить им неспособность мыслить, любить, искать… правды… Фигвам, свиньи безумные. Мы вам с Наэтэ такое «ужо» устроим, нехристи поганые…».
И сам усмехнулся… «Ты – устроишь? – подумал он про себя. – Да тебя впервые только Наэтэ и «рассекретила», - о чём ты думаешь на самом деле, трибун, главарь и вождь восстания. Ты только в постели с Наэтэ и на прогулке с нею можешь воевать против сатаны… Ну, не..., - не соглашался он сам с собой, - сейчас есть, ради кого, - брать в руки дубину…».
Внутренний диалог в нём опять возобновился. «Вот какие дела.., - подумал Анрэи. – Просила же Наэтэ, - не разговаривай со своими мыслями, думай только обо мне… Любовь моя, я думаю о тебе, я хочу нам будущего, я хочу, чтобы ты жила, и радовалась, чтобы мы и наши дети были счастливы… Понимаешь?.. Прости меня…». Он тихонько гладил голову Наэтэ, и в глазах стояли слёзы. «Прости, прости, прости… Я люблю тебя, люблю, люблю… Как я могу не думать о том, что нас ждёт?.. Не отдадим мы вам детей, не отдадим…». «Отчего же не отдадите, - чей-то, как не его, противный голос влез в его разговор с самим собой и Наэтэ, - революционерами их вырастите?»… «Да», - Анрэи понял, что их дети возьмут в руки дубины и пойдут сшибать свинячьи вывески и шизофренические головы. Если они вырастут честными, а другими, у них с Наэтэ, они вырасти не смогут. «А почему ты, - трибун, главарь и полководец, - опять он спрашивал себя, - не берёшь в руки дубину? Всё на плечи детей – своих! Наэтэ! – хочешь переложить? То, что сам – нет, не «не смог», а не захотел сделать, - струсил, ушёл в тину… Хорош отец, - по сути, детям своим уготовит ту судьбу, которой сам испугался. А ведь им будет ещё сложнее, и шансов на победу – на порядок меньше, а шансов на гибель – на порядок больше… Молодец, Анрэи, Андрюха Липовый, - не зря тебя полюбила Наэтэ. Она, видно, трусов ценит, людей, так сказать, боязливых. Они её возбуждают…».
Он клял себя, гладил Наэтэ, и глотал комки в горле… «Нет, моя миленькая, - нет. Не знаю, что нас ждёт, но только не это: отдать детей на заклание, - нет!.. Я докажу, что не трус, не приспособленец, что достоин я своей спартаночки, которая «слабая» и её «легко убить». Достоин»… Он уже почти плакал… «Боже! Ну, что делать, что?.. Ну, хорошо, - мне сейчас легче, чем моим детям – сделать революцию, размолотить весь этот свинячий «каргов культ».., чтобы детям нашим было, где жить и как, - по-человечески, а не «сколько стоит?» и «чё платишь?». Ну, и с чего начать? Как ливийские повстанцы захватить какой-нибудь склад с оружием? Повзрывать к чертям собачьим всю инфраструктуру? Есть вероятность, - есть! – что шизофреники обделаются и побегут, - им воевать неохота, - у них коттеджи. И страна нам достанется… Борьба эта годами может длиться, но у нас есть шансы на успех, - не в силу даже многочисленности наших отрядов и их вооружения, а в силу просто того, что шизофреники не любят умирать. Им не за что. За веру? – нет. За Отечество? – нет. За президента? – гы-гы… За любимую жену? – так она тоже шизофреник, и дети – соответственно. «Мы просто уедем из этой мясорубки, и все дела, - скажут они. - Деньги любят тишину…». Вас, шизофреники, очень легко напугать. Вас даже убивать не обязательно… Но вопрос – не в этом… В Христе, в людях – вот в чём вопрос. Я должен буду убивать всех подряд, чтобы завалить вашу шизофреническую свиноферму, - я сколько разорю гнёзд? Ладно, если бы получилось, как у Фиделя Кастро: «С востока двинулся отряд в десять человек. Через сто километров пути отряд насчитывал десять миллионов штыков…». Короче, - народ поднимется? Хм… Не поднимется народ. Он же ходит молиться в банки и супермаркеты. Даже специальный транспорт для доставки в эти храмы каждому выделили. Называется СПИ – «святая подержанная иномарка». Это ж святое, не Иисус Христос, не «верование» какое-то. И к тому же за восстание не платят. А раз не платят, - кому оно нужно?». «Нет, - конечно, - думал Анрэи, - мы победим, такие, как я, - нас немного, но мы как спартанцы, - нам пофиг, и поэтому мы победим… Просто, как ни крути, - это всё равно терроризм какой-то, - независимо от того, какими целями он начинён. Ну, победили, - кто остался жив из населения, со страху приняли нашу идею – Бога или социальной справедливости, - и что?.. Молодец, Анрэи, - хорошо Христа «выучил», Он бы так же поступил, точно… Он к тебе лично пришёл во сне и в этом уверил тебя. Видение было, да…». «Нет, - думал Анрэи  дальше, - это бессмысленность. Победить так. За страхом, насилием, террором нет веры, Бога там нет, и справедливости тоже, - есть только страх, насилие и террор. Стремление к власти над людьми, - без Бога, - права моя мудрая Наэтэ… Сократ бы по головке тебя гладил и Платону в пример ставил. Люди могут принять что-то такое лишь добровольно, - «подчиниться, как своим желаниям»…
«Но и это не самое главное, - беспощадно по отношению к себе размышлял Анрэи, - где в этом во всём место для Наэтэ? Для нашей любви, для нашего «мирка»?.. Вообще не видать этого места…».
Он представил, как излагает Наэтэ «план революции», - и засмеялся… Да только он коснётся Наэтэ, только шмыгнет она носом, засмеётся сомкнутыми губами, - забудет он про «план». Легко. Он просто не донесёт его до неё. Выронит. И вообще, - ему даже стыдно перед нею за этот «план», - что он вообще мог такое подумать. «Что ты несёшь? – абизьян дурацкий! Ну-ка быстро молись на меня!», - Анрэи не выдержал, засмеялся ласково, - и тут же слёзный комок проглотил и шмыгнул носом, - глядя на спящую Наэтэ… «Нет, - конечно, есть революции из любви к людям, и с Богом, - всё не столь печально. Но – где твоя Наэтэ, - Че Гевара? Ты великий бескорыстный герой своего времени, - и правильно, что тебя до сих пор боятся шизофреники, а люди – любят, чтут. Но где твоя Наэтэ? Нет её… Я должен отказаться от Наэтэ?..». Он чуть её не разбудил, - так рука, гладящая нежно её волосы, дрогнула. «Прихожу к Наэтэ, и говорю: «Наэтэ, ради будущего наших с тобой детей, я от тебя отказываюсь… Балбес, - с мозгами маленькой грумской лошади…».  «Ой, - ну зачем я пони обидел? – улыбнулся он опять, нежно гладя Наэтэ и глядя на неё, - ты же любишь его, родная моя…». «Ну, хорошо, - у практика революции, который осуществил на практике теорию всеобщего труда на благо каждого и взял почту и телеграф, была своя девушка с именем Надежда. Вот интересно, - целовал ли Владимир Ильич ягодицы Надежды Константиновны? Или она ему их целовала? Он же вождь революции, - служил ли он пони своей девушке? Или сам ехал на ней, как на пони, - всю жизнь… «Вези меня, моя пони, – в революцию, целуй мои ягодицы»… Я такое счастье хочу предложить Наэтэ? Да нет, не хочу. Я хочу целовать её, куда хочу, и служить ей пони. А не наоборот… Где счастье, и где революция, - и почему я должен делать такой выбор? – или счастье, или революция... Причём, революция во имя этого же счастья. Бред, шизофрения… Причём, плодами которой, потом всё равно воспользуются шизофреники. Счастье вложил в революцию, революцию вложил в шизофреников. Бред…». «Вообще не подходи к Наэтэ, - сказал он себе, - с идеей стать соратницей вождя мировой революции в отдельно взятой стране. Вообще…».
Анрэи неудержимо захотелось плакать, - он кое-как справился с собой. «Наэтэ, - да я пылинке не дам на тебя упасть, - какая, к чёрту, «совместная политическая работа»… Видал я вас… Тронете Наэтэ, - я вашу же еволюцию вам в кишки вобью и там взорву. И вообще, - выдержит ли моя страна ещё одну какую-то «еволюцию»? Ты дурак? – сколько же можно жертв? Сколько крови ещё нужно?..».
«Нет-нет-нет, - мотнул головой Анрэи, - моему поколению не уматрасить шизофреников, «бизнесменов» этих всех и прочих онанистов… По крайней мере, я лично не смогу принять в этом участие, - я не смогу делать выбор между Наэтэ и революцией, не смогу… Тупик полный…». «Никакой революции не понадобилось бы, - думал Анрэи, - ни сегодня, ни через двадцать лет, если бы предыдущее поколение не предало – вольно или невольно – страну… То, к которому и мои родители относятся… Уж если они не уматрасили шизофреников, - а это было тогда очень легко сделать, - то с нас какой спрос сегодня? И с детей наших с Наэтэ, - тем более, - какой спрос?».
«Боже! – у Анрэи путались уже мысли, - два поколения – моё и предыдущее – предавали и продавали страну, - что из того, что не по нашей воле это всё происходит? И я мог бы переложить эту ответственность на плечи своих же детей?.. Кто я после этого?.. И какой у меня выход?.. Предательства своей страны, - то, что она захвачена шизофрениками, - простить я не могу. Сделать ничего не могу, или не хочу, предать Наэтэ – не могу… Что я могу? – Боже! Просто бежать? Бежать с Наэтэ? В Страну Любви? – да есть ли такая страна на карте?.. Это любовная игра Наэтэ. Я буду всё делать, что хочет Наэтэ, даже если расшибу себе лоб, - лишь бы ей было хорошо, - лишь бы ей не погибнуть…».
Мысли Анрэи остановились… Кругом тупик. «В храм бы сейчас опять, - но уже с Наэтэ», - подумал он. И сидел долго с полным молчанием внутри. Мысли, как камни, - замерли в нём и не шевелились. Спать он не может… «Плакать хочется, Наэтэ, - плакать, - и обнимать тебя. Сейчас… Но ты спи, утро вечера мудренее… Я же дурацкий абизьян, а ты – умная и красивая, - ты улыбнёшься, и весь туман рассеется… У тебя есть план – хотя бы такой. А у меня нет никакого. У меня есть - только ты. Только. Ничего в жизни, кроме тебя, у меня нет. И не нужно… Какая, к чёрту, революция?.. Какой склад с оружием? Какой Че Гевара? Я мог бы стать, как Че Гевара, и даже – как практик революции, взявший почту и телеграф по заветам теоретика… Если бы у меня не было тебя, Наэтэ, - а была бы любая другая… Я это точно знаю. Но тобой я пожертвовать не могу. Не могу!  Точка. Пусть будет то, что будет…».
И тут Анрэи понесло по другой стезе. «Что будет - из того, что будет? «Мирное» зарабатывание денег на подержанную иномарку и заёмную квартирку? Боже!..- он представил. Наэтэ его ждёт весь день, до ночи… Он же должен на двух работах тогда работать. Да он не против, - дело не в этом. Просто перед глазами сразу возникает жуткая картина. Когда он впервые оставил её одну на четыре часа, ездил деньги у друзей «сшибать». Он никогда в жизни не хочет увидеть такую Наэтэ, - съёжившуюся в углу дивана, почти неживую. «Только не оставляй меня, Анрэи…», - он всё-таки стал плакать. – Наэтэ, ну как я могу тебя оставить? – Боже!.. А сам я – час около банка не смог прождать тебя, один. Да ты ещё сильнее меня. В четыре раза… Не сошла с ума, как я»… «Ну, ладно, - пытался он думать трезво, - допустим… Мы всё равно где-то живём, видимся час в день… Я, конечно, уйду с этой работы – писать статейки, пустотень для чёртовых бизнесменов и во славу их. Я этого физически, психически не смогу – после Наэтэ… После её глаз, после её любви… Буду работать там, где не надо словами торговать, - а не то я ж сдохну, сопьюсь, - какое «счастье» будет Наэтэ! – да она запретит сама мне это делать… Как это? - дома с Наэтэ – мы о Боге, а на улицу вышел, - и Бога забыл, что ли? Наэтэ не позволит, это предательство Наэтэ, предательство – как страны, - равное. Страну предали, но зачем я буду предавать Наэтэ? Фигвам… Ну, буду кирпичи класть, на стройку пойду…». Анрэи просто заревел, - тихонько, - закрыл свободной рукой глаза, - чтобы никто не видел… «Да я слёзы на каждый кирпич буду ронять, думая о Наэтэ, - как она меня ждёт, а кирпич на ноги себе, или гастарбайтерам на голову..». Тут он сам сквозь слёзы этой мысли засмеялся… «Ну, буду, - ладно… Час в день видеть Наэтэ. Измотанным… Всё равно есть силы её любить… Но, словно, я у этих чёртовых бизнесменов её в аренду на час буду брать, а потом сдавать «на ответственное хранение». Что за жизнь? Как это унизительно. Сколько она выдержит?.. Будем с нею этот час обниматься, и реветь, реветь, реветь… Как маленькие», - он опять засмеялся сквозь слёзы. «Наэтэ, миленькая, - как я люблю тебя, Боже… Боже, я так люблю Наэтэ, - как Тебя. Помоги нам, Боже!..».
Но мысль его продолжала работать. «Я как раб буду какому-то фараону гробницы возводить, - на все эти его коттеджи прибыль ему зарабатывать, - а он будет, шизофреник поганый, с девками – и меж них его официальная девка – на лодочках кататься… А я буду час в день обнимать Наэтэ, а иначе мы умрём… О, Боже… За час настоящей жизни я должен отдать двадцать три часа работой и беспробудным сном… О, Боже!.. Ну, допустим, - ладно… Наэтэ скажет, что она пойдёт работать, даже не смотря на то, что «ко мне все или пристают, или ненавидят меня». И она настоит на своём… Если она в гостинице чуть не умерла, - как она сможет… как?.. Слова режут её, как ножи… Что она должна вытерпеть, Боже! – чтобы мы час обнимались в заёмной квартире... О, Боже… Но мы и за этот час будем терпеть… Куда мы денемся?.. Ну, умрём в один день молодыми, но умрём всё равно счастливыми, мы будем знать, что были счастливы, - Наэтэ!..».
Анрэи совсем разрыдался, - все приличия забыл. К нему подошёл полиционер… О. Боже!..
- Вы ожидаете? – спросил.
Анрэи не понял.
- Да я вспоминаю.., - о грустном…
Полиционер посмотрел на спящую на его плече Наэтэ…
- Билеты есть? – спросил он у Анрэи.
- Да-да, конечно…
И он стал добывать из своей сумки билеты, а Наэтэ - постанывать, не просыпаясь, - мучительно… «Сон её потревожил, - погононоситель, - ну, чего тебе надо от нас, ну иди воров лови…». Анрэи вытащил билеты, глаза вмиг у него просохли. «Погононоситель» глянул, небрежно, - и отдал…
- Умер, что ли кто? – спросил.
Анрэи хотел было сказать «да», - чтобы тот скорее отстал, но тут же стрельнуло ему в голову: грешно, - не хорони никого, не ври на этот счёт».
- Заболел, - ответил он…
Полиционер оказался человеком, - выразил сочувствие:
- Выздоровеет, не переживай так…
У Анрэи прыгнуло сердце, - радостно, - паспорт не спросил…
- Постараюсь, - ответил он.
Тот «слегка» отдал честь и пошёл дальше по рядам спящих и тоскующих ожидающих, - смотреть, - никто не плачет больше?..
Анрэи внутренне перекрестился… И долго не мог успокоиться, - такое чувство, что они по самой грани ходят с Наэтэ, - всякую секунду что-то может произойти, их «повяжут», и он сойдёт с ума, от страха за Наэтэ…
Потом в его голову вплыла снова мысль о детях. «При такой жизни, - дай нам Бог, - одного ребёнка родить, - и его детство одеть в ёлочные игрушки». Он не знал ни одного человека из своего окружения, - кроме Оксанки-процентщицы с тонкими ногами и широкой спиной, - у кого было хотя бы двое детей. «Но у той дом свой, - наследство, - муж, простой работяга, не пьющий, её любящий дуру, банную подстилку…». Обречённо опустил голову… «Книги писать, виноград выращивать, в космос летать, и Наэтэ – рядышком, муза моя ненаглядная, любимая моя, жизнь моя, душа моя… Где ж ты наше счастье? Ну, почему невозможно ты, почему? Почему мы можем только какой-то маленький огрызок от тебя получить, счастье ты наше, почему?.. Не забудем ли тебя вообще, - ты вообще бываешь? Не станем ли, как все?.. Боже, - не дай нам забыть наше счастье, - не дай, пожалуйста…». Опять Анрэи…- ну, как маленький, правда… «Я не хочу, чтобы мы были «как все»… Не хочу!.. Наэтэ, если правда родители нам твои помогут, - я и своих подтяну, - и у нас будет хоть небольшой  деревянный домик в деревне, в тайге, где угодно, - мы будем счастливы. С огорода будем питаться, и будем счастливы… Трактористом пойду работать, дома буду бывать, грибы будем собирать, - Боже!..».
И где он слышал про «трактористов», - но так он представлял себе деревенскую жизнь сегодня, - трактор, грибы, всегда дома почти… «И корову заведём», - вынашивал он свои мечты… Он не смеялся, он всерьёз так думал, - абсолютно всерьёз… «Как хорошо было двести лет назад… Все жили в своих домах, в деревнях, - у всех дети… собаки… любимые жёны… Боже!.. Ну, почему сейчас так нельзя?.. Почему счастье стало, как карго-культ, - ну почему?.. Боже… Все хотят быть счастливыми, но что такое счастье, - забыли, не знают… Боже… Молятся на какое-то склеенное из разбитых черепков похожее что-то на счастье. Но оно несчастливое… Нет там масла…».
«Наэтэ, - ну пусть будут сектанты, - он опять переключился, - ну, поехали в тайгу, если это секта, - это же здорово! Мы же будем вместе! Мы будем слушаться гуру беспрекословно, и если он объявит конец света и прикажет всем сжечь себя, - ну, мы сожжёмся, - вместе, Наэтэ… Но мы будем счастливы…». Он опять рыдал почти так же, как когда его полицейский заметил… Наэтэ на этого Анрэи не хватает, - засветит их и адью.
- Не плачь, как маленький, - проговорила, не поднимая головы Наэтэ… А потом – с закрытыми глазами – поцеловала его плачущие глаза.., которые чуть не взорвались слезами…
- Наэтэ, миленькая, - спи ещё, - ещё долго можно спать…
- М-м-м, - она простонала… Рукой стала гладить его лицо…
- Анрэи, - скоро уже всё кончится, - пробормотала она…
Рука её упала… Она опять заснула…
Он успокоился довольно быстро. «Волшебница, - думал он про неё. – Почему я тебе верю?.. Я от слов твоих живу… Верю тебе, но не знаю, почему».
Наэтэ действительно – словно смахнула своей рукой, как маг какой-то, - его слёзы, и он успокоился… И скоро стал клевать носом…

 
(конец отрывка)
 
Сайт романа: https://ridero.ru/books/naete/