Теперь настало время почревоугодничать, надо только местечко поприличней отыскать. Справа по курсу – поля. Колхозники ждут, пока их ячмень насытится тетраэтилсвинцом, потом наварят пива и сами на нём наварятся. Впереди по курсу – спичечная столица России, город Балабаново, куда нас не влекло даже любопытство. Зато слева, прикрывшись лесом от потока тяжёлых металлов, примостилась небольшая деревенька Добрино. Прямо за её околицей, судя по карте, протекает речка Истья, а если есть река, то должны быть и ключи, питающие эту реку.
Резко свернув влево, мы съехали на грунтовку. Тандем пошёл мягче. Колёса плавно обкатывали неровности дороги, поэтому грохот посуды исчез. Исчез так же и запах бензина. Ему на смену пришёл пикантный коктейль из свежих, живых ароматов леса, сена, навоза и – увы! – жжёной травы, столь специфичный для конца лета.
Промчавшись по главной улице дярёвни и ещё немного потрясясь вдоль реки, нашли великолепную лесную поляну. Стволы сосен цвета катиона Fe3+ словно специально образовали её для нас, отступив к сáмой воде. Из-под корней одного из деревьев бил небольшой фонтанчик, ручей от которого тихо бежал по суглинистой почве, делая плюгавенькую речку чуть полноводнее. Злорадное солнце тут подобрело, потому что его лучам теперь противостояло множество зелёных светофильтров. Запахло не сеном и навозом, а травой, смолой и фитонцидами. Этот запах кружил голову и не просто поднимал настроение, а вызывал прямо-таки эйфорию, словно изониазид. Новизна ощущений!
– Может, сначала слегка объедимся? – скромно возразил я, нажав сразу оба тормоза.
Начали распаковываться. Первым делом на траву шлёпнулось покрывало, ныне призванное исполнять обязанности скатерти. Затем звякнули «КЛМН» – кружки, ложки, миски и ножи. Рядом с ними радостно заблестели Серёгина телескопическая удочка и четвертьлитровый заварник. И под конец этой презентации царственно явили себя кухня и самовар. О, это были настоящие произведения нашего искусства, шедевры передовой студенческой мысли; и тщеславие не позволяет мне не написать о них.
Кухня представляла собой похожий на дипломат стальной ящик с решетчатым дном, стоящий на четырёх 75-миллиметровых ножках. Сверху в него вставлялись два полуторалитровых котла из нержавейки. В передней стенке располагалась дверца для дров, зола от которых просыпáлась вниз через отверстия дна; поэтому необходимость всякий раз вычищать поддувало, ввиду отсутствия такового, даже не возникала. Заднюю стенку украшала съёмная интегралообразная жестяная труба.
Самовар был сделан из обычного чайника, к которому снизу приварили топку с таким же решетчатым дном, а сзади приладили такую же съёмную трубу, как указано выше.
Здесь у читателя, кто не шибко «варит» в деле организации походов, может возникнуть резонный вопрос: зачем брать походную кухню и самовар, если можно ограничиться котелками? Но читатель посообразительней поймёт: громоздкость и тяжесть означенных агрегатов с лихвой компенсируются их достоинствами. Ну-с, во-первых, они не оставляют кострища, на месте которого, как известно, ничто не будет расти не один год. Однако экологический аспект занимал нас в последнюю очередь. Главное – и для самовара, и для кухни не нужно искать или таскать с собой рогульки и перекладину, необходимые обычному котлу; им требуется меньше дров, так как внутреннее сгорание значительно повышает их КПД; их не нужно всякий раз отчищать от копоти: закрыл трубу заглушкой – и всё. И ещё: вода в них вскипает быстрее и дольше сохраняет тепло. Одним словом, эти посудины способны изрядно облегчить жизнь путешественникам, особенно если последние – такие же законченные лентяи.
Пока я устанавливал трубы и котлы на их рабочее место, Серёга набрал воды. Пока он чистил картошку, я собирал ветки. А пока я кашеварил, друг решил поудить рыбу. Но соблазнительный запах дымка и варящейся пищи не позволили ему усидеть на берегу дольше десяти минут.
– Как тут протекают сварочные работы? – спросил он, подойдя.
– Aллес ист нихт зо шлехт! А у тебя ловкость какая?
– У-у! Во... – Серёга продемонстрировал жест, понятный всем рыбакам мира. – ...от такая чуть не клюнула!
– Ого! – восхитился я. – Но что-то ты, малость, неловкий.
– Не, это рыба неловкая: никак не ловится.
Тонкие сухие ветки горели как порох, поэтому приходилось их постоянно подкладывать то в кухню, то в самовар. Толстые надо рубить, а делать это нынче, естественно, было лень.
Через двадцать минут «комплексный» обед был готов. Выпив по кружке охлаждённого пива «за героических туристов-стоиков», мы прямо из котлов стали пополнять энергетический запас организмов. И тут же с грустью поняли, что миски взяли совершенно напрасно.
– Ладно-ть, чё ж теперь делать-то?! – вздохнул друг с горечью Сизифа.
За этот обед поклажа уменьшилась на:
- два пакета супа «со звёздочками»;
- пять средних картофелин;
- банку консервов «цыплёнок в собственном соку»;
- треть буханки хлеба;
- одну восьмую палки сырокопченой колбасы;
- столовую ложку чаю и около пятнадцати кусочков рафинада.
Сюда же можно приписать и одну газету, две спички и несколько щепоток соли. Вот такая нехилая статистика.
– Что-то ещё чайку охота, – друг, схватив опустошённый самовар, направился к роднику.
Я опять взялся за карту. Нашёл нашу дярёвню, ручкой продлил линию от Апрелевки, отметил место стоянки: «10.08.92. 15:02. Обед». Целых девять сантиметров отделяли эту точку от почти правильного огромного полумесяца Калуги. И в этих сантиметрах находились и нечёткое пятно Балабанова, и хищная клешня Обнинска с его радионуклидами, и ещё много что.
Друг растопил самовар, а «Маяк» начал передавать второе отделение концерта по заявкам. Выпив под музыку по третьей кружке чайку, мы решили облегчить груз ещё и на две сигареты – законное основание! Первая затяжка произвела эффект двух стопок водки натощак: в глазах поплыло, конечности отяжелели. Вторая стала равносильной целой поллитре без зáкуси – чуть не вывернуло. Однако с третьей затяжкой все неуместные аналогии исчезли. Вот это и есть отдых с комфортом!
Но отдых – отдыхом, а ехать надо. Когда снова погрузились в сёдла и попытались сдвинуться, то разницы в весе груза до обеда и после с разочарованием не заметили. Наоборот, крутить педали стало ещё труднее.
– Это что-то с кровью связано. Помнишь, Пискуниха читала? – сказал я Серёге.
– А я ходил к ней на лекции? Какая разница, где спать? В общаге ведь лучше...
Друг был прав: Пискунова считала себя отличным деканом, зато лектор из неё получался третий сорт – не брак. Сообщила же она на той лекции информацию, известную средненькому девятикласснику: в крови постоянная концентрация NaCl составляет 0,9%, а усталые туристы найдут родник, воды напьются – и ноги не идут: натрий-калиевый насос сломался…
Едва мы выбрались на шоссе и стали накручивать девяносто пятый километр, как сзади раздался протяжный гудок. Шедший на обгон автобус «Москва – Калуга» вдруг притормозил, поравнявшись с нами.
– Сильны, мужики! – крикнул шофёр через открытую дверь. – Я вас утром ещё на кольцевой видел!..
Мы браво помахали ему, Серёга даже посигналил. «Икарус» тут же обогнал, обдав чёрным шлейфом дыма.
– Лучше б на буксир взял, – пробасил друг.
2.1.2.
Теперь же, пока мы совершенно героически едем в Калугу, стоически вынося невзгоды в виде спусков-подъёмов, у меня есть время представить спутника, ведь о главном никогда не говорится вначале.
Серёга относится к той редкой и весьма уважаемой мною категории людей, для кого поговорка «Молчание – золото» пустым звуком не является. Друг немногословен, но – исключительно ввиду скромности, а отнюдь не от скудности ума. Внешность его – самая заурядная, типичная для человека из глубинки, но как это обычно бывает, за неброской оболочкой скрывается твёрдый характер, разносторонний ум и надёжное, доброе сердце.
В противовес моим увлечениям стихоплётством, музыкой и географией, Серёга весьма недурно владеет немецким, запоем читает исторические романы, попутно постигая некоторые философские течения древнего Рима (отсюда и фраза «друг Сенека») и к тому же третий год на профессиональном уровне занимается каратэ.
Сто тридцать два километра на счётчиках. На часах длинная стрелка – вверх, короткая – вниз. Мы давно оставили позади и Балабаново, и Обнинск, проехав без остановок. О первом можно сказать то же, что и о лекциях нашего декана: третий сорт – не брак. Второй же, хотя мы и видели только окраину его, произвёл более приятное впечатление: чистая улица, аккуратные дома, много зелени и взметнувшаяся на 315 метров над лесом ажурная метеомачта. Только на въездной табличке с надписью «Обнинск» какой-то, видать, залётный пошляк исправил первую букву так «остроумно», что слово приняло нецензурное звучание.
Дальнейшая дорога лежала туннелем, пробитым сквозь огромные перевалы лесов с редкими плешинами белобрысых полей, дярёвнями – убогими и не очень, и плюгавыми речками вроде Истьи. Жарá пошла на убыль, поэтому пришлось слегка накинуть рубахи.
Возле деревни Ерденёво левый указатель беззвучно сообщил, что ночлег наступит ровно через сорок семь километров. Киевское шоссе осталось позади, и машин стало меньше. Почти у каждого дома вдоль дороги зазывно стояли вёдра яблок, слив и картошки. Кое-где попадались банки с молоком и сметаной, лежали яйца. Куры и коровы смело расхаживали возле проезжей части. Но я сейчас не собираюсь писать о том, что продукты окисления бензина для животных тоже не очень полезны.
Калужские деревни, вообще, отличаются от прочих тем, что, во-первых, вход в избы всегда расположен со стороны улицы, а не со двора, как на Тульщине; во-вторых, дрова возле изб выкладываются, как правило, не в виде стены, а в виде полусферы, полой внутри.
Когда длинная стрелка опять оказалась вверху, короткая сместилась ещё на один час, а показания счётчиков вновь стали кратными тридцати, наступило время для пятого перекура.
– Осталось тридцать два, – пробасил Серёга так обречённо, словно осталось триста тридцать два.
– Меньше, Серёг. Мы же не будем ставить палатку на улицах Калуги, – теперь я подбодрил друга.
– А мож, давай поставим? – заулыбался он. – Ради прикола.
– Тут вот есть дярёвня одна, аккурат возле города. Там и заночуем. Канищевым звать.
– У-у! Кани-ищево! – друг опять заулыбался: одной из особенностей нашего жаргона был суффикс -ищ-, который мы ловко приделывали ко всем словам подряд: пивище, молокище, Москвища и т.д.
Тем временем я обратился к солнцу:
– Ну чё, обломалось круто? Думало, мы тебя забоимся и убежим домой, да?
– Стоики не сдаются! – вступил Серёга. – Дранг нах остен!
– Это ты опять друга Сенеку цитируешь?
– Ну! – последовал гордый ответ.
– Так мы ж вроде бы на юг едем, а не на остен?
– Тогда дранг нах зюдэ.
– Кстати, откуда эта фраза пошла – «друг Сенека»? Чей он друг-то был?
– Как – чей? На-аш! – Серёга ещё больше возгордился.
– А-а, тогда ясно, – я будто снова постиг великую истину. – Я-то думал, это что-то типа «Друг Горацио…» или «Платон мне друг…».
– Теперь моя очередь делищами мощными заправлять, – Серёга погрузился в переднее седло.
– А Сенека – это как, от слова «синяк» неслабый? – спросил я уже на ходу.
– Наверняка. Жил при Нероне, а это бухарик был ещё тот! Пока не напьётся да харчами не похвастается, из-за стола не вставал. И гостям не разрешал.
– И часто Сенека у него гостевал?
– Он у Нерона был мощный наставник. Наставлял, так сказать на путь истинный. Вот и делай выводы.
– Что-то мы втопили нехило! – меня стала смущать интенсивность свиста встречного потока воздуха. – Тридцать есть?
– Почти. Это второе дыхание, – равнодушно ответил Серёга. – Оно всегда по вечерам открывается.
И действительно, с поразительной лёгкостью мы достигли такой скорости, какую днём выжали бы, неимоверно утруждаясь. Я и раньше замечал, что вечером всегда всё делается легче: и пишется, и копается, и идётся.
Былого жáра не осталось. Теперь всё вокруг дышало теплом, желая отдать непонятно зачем накопленные за день килоджоули, согласно второму закону термодинамики. На востоке небо приняло цвет глицерата меди (II); прямо над нами оно было «а ля медный купорос», а на западе – словно метилоранж в ундецинормальном растворе азотной кислоты. Посрамлённое днéвное светило, лениво опускаясь на блестящую, как жидкий алюминий, перину облаков, то ли от ярости, то ли от стыда приобрело бордовый цвет. А впереди, за волнистым морем лесов, поджидала нас добродушная Калуга.
Было начало девятого, когда мы лихо пронеслись по неасфальтированной улице Канищева и довольно далеко за околицей осадили своего «коня».
– Ты тут, Серёг, пока осмотрись, а я пойду, молочка деревенского спрошу, – я спрыгнул с тандема и, взяв флягу, направился к одиноко стоящему на пригорке дому. Ноги еле слушались: после гонки они так и норовили описáть в воздухе круг, будто всё ещё крутили педали. Деревня, несмотря на близость областного центра, довольно убóга. Но для меня, естественно, принципиального значения это не имело.
Шелудивый дворовый пёс подал голос задолго до того, как я приблизился к покосившемуся грязно-белому срубу. А когда я едва постучал в запылённое окно, зверь ринулся защищать владения так ретиво, будто им действительно что-то угрожало. Уж он и в позы становился, уж и зубы показывал, а лаял так, что наверно, охрип, бедный…
– Да сгинь ты! – сказала ему вышедшая бабуля, в синем платке, потрёпанной телогрейке, надетой поверх свитера, который, наверно, ненамного моложе хозяйки; в галошах на два размера больше... Морщинистые её руки, вероятно, перетаскали за свою жизнь Эверест сена и надоили Байкал молока. Не менее морщинистое лицо украшали необыкновенно живые, хотя и потускневшие, глаза. Когда она открыла дверь, из избы пахнуло дымом, варёной картошкой и ещё чем-то кислым, чем всегда пахнет в деревенских домах.
– Здравствуйте, вы не подскажете, где тут молочка можно купить? – я старался говорить медленнее.
– Я дам, – недоверчиво оглядывая меня, ответила старушка и повела по дощатому настилу через огород к сараю. Вся боковая стена приземистого дома до самой крыши была выложена дровами, сооружать полусферу бабушке одной, видимо, оказалось не под силу. В огороде капуста соседствовала с помидорами и картошкой.
– Такой-то фонарь? – хозяйка посмотрела на флягу, откуда я выливал остатки обеденного чая. – Да сколько ж в него взойдёть-то? Литор?
– Ничего, нам хватит, – ответил я с расстановкой.
Мы подошли к сараю, едва ли не бóльшему, чем сам дом. За широкой его дверью тяжело вздыхала корова, словно это она сегодня проехала на велосипеде сто восемьдесят камэ; сонно похрюкивали поросята, вокруг расхаживали куры. Бабушка открыла другую дверь – поменьше. Здесь, в небольшой комнатке, в корыте с водой стояло, как минимум, восемь трёхлитровых банок молока.
– Вот, но это утрешнее, – хозяйка подала одну из них. – Не доила ещё вечером-то. Нá корец, чтоб сподручней лить-то было. Откуда ж вы?
Я, сказав «спасибо», набрал немного молока в ковшик и начал наполнять флягу.
– Да с Новгорода мы, бабушка. На Оку вот едем, – соврал я.
– О-ой! С Новгорода! В такую-то даль! И сколько же вы идёте? – бабуля явно впечатлилась.
– Да пятый день. А мы и не идём, на велосипеде едем, – я наполнил флягу, а остатки молока в ковше стал допивать.
– Всё равно, – сокрушалась хозяйка. – С Новгорода! Так далеко!.. А ты ещё наливай, сынок, пей!
– Спасибо, бабушка, с удовольствием! Я такого молока года два не пил, – это была правда, и я снова принялся смаковать каждый глоток.
– Спасибо, у нас же есть всё. Сколько я вам должен?
– Нисколько, нисколько! Что это – за такую-то малость деньги брать!
– Ну так что? Молоко-то – от своей коровы!
– Тут этого добра вон сколько, а я – деньги брать?..
– Ну, спасибо вам огромное. Век не забуду, – я пошёл к выходу. – Всего вам хорошего!
– Храни вас бог! – сказала бабушка напоследок.
Ниже здесь можно было б сочинить нехилый трактат, листов на тридцать восемь, о загадочной русской душé. Но я этого не сделаю хотя бы из уважения к этой сáмой душе, из нежелания одешевить, опошлить её, склоняемую в последнее время всеми, кому не лень.
– Как прошёл молокозабор? – спросил друг, когда я вернулся. – Забрал?
– Натюрлихь, Серёг. И знаешь, за сколько? – я поведал о происшедшем четыре минуты назад.
– Чё ж не сказал, что с Воркуты или с Магаданища нехилого? – засмеялся Серёга.
– Да ну, зачем пугать добрую бабушку? А ты рекогносцировку лёгкую провёл? И чего достойного слегка не заприметил ли?
– А, плохое место: речка есть какая-то, а ключей не видно. Мож, в дярёвне колодезной воды наберём?
– Да в лом, Серёг, переться назад. На речной воде ужин сделаем.
– Это ж хефреново, малость, – попытался возразить Серёга, но ему тоже не хотелось возвращаться к колодцу; я тем временем продолжал отстаивать позицию:
– Вот прикинь, наберём канистру воды. И куда денем? На руль повесим или привяжем к чему? Да и на кой нам ещё пятнадцать кагэ? И так уж вон сколько! А речную воду прокипятим подольше, и всё.
Мои уговоры вкупе с нашей усталостью возымели действие. Ведя тандем в руках, прошли по болотистому берегу ещё с километр, уходя подальше от деревни, дабы не привлекать внимания аборигенов. Наконец, нашли более-менее сухое и возвышенное место, где и решили заночевать. На юге, за лесом, отчётливо угадывались огни Калуги.
Солнце, как и положено ему десятого августа, зашло в 21:20, хотя скрылось ещё раньше – за облака и деревья. Вечернее время, близость водоёма и запах внезапно появившейся на его берегу живности притягивали комаров. Противные насекомые жалили даже через ветровку. Но такой расклад дел мы мудро предусмотрели и надушились дифталаром – водичкой, специально для этого случая предназначенной. Пока было светло, Серёга начал распаковывать палатку. Я, отметив на карте место и время первой ночёвки, помог достроить жилище, затем вытащил два скатанных надувных матраса, взятые в качестве трапиков.
– Дварэць! – восхитился друг, глядя на брезентовое сооружение кумачового цвета. – Плохо только, что красная: утром, как выйдешь, глаза режет неприятно так.
– Полярная, что ли? – поинтересовался я с видом знатока.
– Наве-ерно, – он, похоже, разбирался в этом не больше.
– Хорошо, не замёрзнем, – проговорил я, направляясь к реке.
Первый походный ужин состоял из двух пакетов пшеничной каши на деревенском молоке и чая с печеньем. Укрепив изнутри стены палатки багажом, забаррикадировав вход разобранным пополам тандемом, надев на себя всю имеющуюся одежду, мы улеглись на надутые матрасы и отрубились буквально через минуту – в 22:37. Первое время было хорошо: лежалось на таком матрасе – как на диване. Но часа в четыре утра холод разбудил меня. Кутаясь в жиденькое байковое одеяло из общаги, я не раз вспомнил своего кота. Окажись он здесь – наверняка сейчас бы лёг рядом, желая согреть. Но кота не было, поэтому в ход пошли сначала газеты, потом – пустые рюкзаки. Новизна ощущений…
В начале шестого первые лучи осветили наше жилище, и стало тепло.
2.1.3.
Проснулся я в девять. Даже воздух в палатке казался красным, как кассиев пурпур. Зато вся природа, когда я выполз наружу, на какое-то время сделалась чёрно-белой. На улице было теплее. Раздетый по пояс Серёга яростно дрался с воздухом, показывая ему самые навороченные приёмы в стиле школы Кёкусинкай. Увидев меня, он присел рядом на ещё влажную траву.
– Что, друган, покурим? – спросил я с издёвкой.
– Натощак курить, говорят, вредно, – сказал он, малость отдышавшись. От его разгорячённого торса веяло как от печки.
– А курить на сытый желудок – полезно? – возразил я, и мы рассмеялись.
Серёга вдруг снял штаны и с криком бандзай кинулся в реку. От увиденного меня передёрнуло. Осторожно ступая, я зачерпнул воды в чайник и растопил его.
– Нет, хочу погреть, чтоб умыться да зубья слегка вычистить, – ответил я. – Это что, там, типа, так глубоко?
– Ага, – Серёга, не двигаясь с места, встал, и вода оказалась ему чуть выше колена. – Все люди – как люди, а ему, видите ли, зубья вычищать надо...
Через час, после завтрака, состоявшего из пакетного супа и колбасы, мы выехали на улицы Калуги. Хотелось погулять по городу, посмотреть его, но вовсе не хотелось таскать с собой поклажу. И выход был найден: добравшись до вокзала, сгрузили вещи в камеру хранения и двинулись налегке.
– Есть! – воскликнул я, едва отъехав.
– Чё – есть? – испугался Серёга.
– Двести камэ есть!
– А-а, значит, скоро перекур, – друг потёр руки.
Калугу я посещал дважды. В первый раз – с экскурсией, когда осуществить самостоятельное исследование данного поселения было невозможно. Ради этого пришлось ехать во второй раз. Несмотря на троллейбусы и областное подчинение, город произвёл впечатление тихого провинциального уголка. Однако главным достоинством Калуги, выгодно отличающим её от Москвы и Тулы, является доброжелательность жителей. Помню, в Музее космонавтики, когда я хотел узнать цену билета, мне обратили внимание, что тарифы есть и школьный, и студенческий, и прочие. Непривычно было: в Туле в подобном случае сразу всучат билет за полную стоимость да только молча порадуются лишнему рублю прибыли. Недаром народная мудрость гласит: «Калужанин – поýжинат, а туляк – ляжет и так». Сегодня, когда мы пришли в Музей, нам даже разрешили на время осмотра оставить тандем в вестибюле. Пришлось, правда, слегка приукрасить реальность, перенеся исходную точку путешествия город Санкт-Петербург. После экскурсии мы устроили перекур в парке имени Циолковского (законное основание!).
Местечко, в общем, довольно симпатичное: лес, дорожки, скамейки, вокруг – частные дома и редкие пятиэтажки. Ниже по обзору горизонта, словно острый конец гигантского яйца, торчит грязно-белый купол Музея, а ещё ниже находится водохранилище.
Вот и ещё, наверное, местная достопримечательность: на одну из скамеек опустились два юных создания противоположного нам пола, которые, вероятно, из-за спешки не успели одеться полностью.
Глядя, как мы травим себя никотином, обе последовали нашему дурному примеру, эротично вытащив непонятно откуда пачку «Магны». На вид им можно было дать лет по семнадцать. Лица обеих, как у любой из современных поп-див, не выражали абсолютно ничего. В остальном же, изъясняясь языком генетика, они являли пару аллелей. Если первая была под метр семьдесят, то вторая почти доставала ей до плеча. Если первую природа сама наградила шевелюрой соломенного цвета, то вторая на свои локоны извела немало гидроперита. Если первая постоянно щурилась, очевидно, от близорукости, то вторая смотрела на мир широко раскрытыми серыми глазами, занимавшими почти четверть узкого лица. И, наконец, если подбородок первой словно кувалдой забили поглубже, то у второй его будто клещами вытянули да потом ещё и наждаком обработали. «Интересно, – подумалось мне, – а как у них с группами крови?».
– Это чё, Циолковский разве в Калуге похоронен? – перебил мои мысли Серёга. – Я-то думал, на Красной площади или хотя бы на Новодевичьем...
– Да-да, все там будем... – невпопад ответил я. Эх, друган, знал бы ты, от каких мыслей сейчас меня отвлёк!!!
– А неслабо мы с тобой в Калугу-то приехали! – Серёга, похоже, прочувствовал момент наслаждения новизной ощущений.
– Несла-або!
– А куда дальше махнём?
– Тут два пути: либо Смоленск, либо Брянск.
– Неправда, ты ещё третий не назвал.
– Ах, прости. Действительно: можно ещё ж и в Москву!
– Тогда есть и четвёртый путь – Тула! Забыл про неё?
– Забавно! Вернёмся к истокам? Хотя, почему бы и нет?..
– Надо б слегка засняться у могилки-то провозвестника космических полётов неслабых, – не слыша меня, громогласно предложил друг. Девицы с интересом уставились на него.
– Надо бы, – я вынул фотоаппарат.
– Может, и нас сфотографируете? – вдруг с претензией на кокетство подала голос одна из красавиц, демонстративно вытянув длинные ноги. Вторая тоже выставила на обзор свои бутылкообразные конечности, вплоть до места их отрастания.
– А можно вас заснять? – отозвался Серёга. Девицы изобразили такую глубокую задумчивость, точно у них спросили, сколько будет сéмью восемь.
– В каком смысле? – наконец, произнесла та, что поменьше.
– Ну-у, на фотоплёнку, естественно, – тоном, не допускающим пошлости, ответил Серёга, вставая.
Пока фотоаппарат с автопуском запечатлевал нас на фоне гранитного обелиска, подружки недоумённо косились то на нас, то на тандем, то друг на друга. Я не рискну и предположить, о чём тогда они думали, да и думали ли вообще, поскольку вид у обеих стал столь растерянным, словно они забыли, ктó такие и как тут оказались.
– Какие озабоченные девицы! – тихо проворчал Серёга. – Ну что ещё можно было подумать, кроме приглашения сфотографироваться? Только этоодно и на уме...
– Каждый думает, Серёг, в меру... Сам знаешь, – ответил я. – Кстати, до Тулы сто семь камэ отсюда, а уже двенадцатый час.
– А, ерунда, – спокойно произнёс друг, усаживаясь в седло. – Часов пять-шесть, не больше.
– Ага, только вещички не забыть бы.
На прощание мы помахали руками незадачливым калужанкам и, выехав на улицу Королёва, двинулись к вокзалу маршрутом первого троллейбуса.
После необыкновенно лёгкой и стремительной, словно полёт альфа-частицы, поездки по городу поклажа показалась ещё тяжелее. Особенно это ощутилось на выезде из Калуги, где дорога спускается к Оке. И когда ветер в ушах снова захотел напомнить, как умеют визжать девчонки, Серёга вдруг сбавил скорость сразу двумя тормозами. На спуске и, тем более, при такой массе, подобные финты чреваты. Но об этом я не успел подумать.
– Надо бы на фоне Оки сфотографироваться, – угадав мой беззвучный вопрос, ответил друг и свернул на грунтовку.
Здесь уклон стал градусов в сорок, и волей-неволей снова пришлось держать оба тóрмоза. Выехав на усыпанный галькой берег, едва не грохнулись на ровном месте.
– Во, гляди, давай там, – он указал на полузатопленный старый понтон, грузно лежавший у сáмого берега. – Скажем, на понтоне реку переплывали.
– Да. Если только живыми вернёмся...
– Даже если не живыми, всё равно скажем, – засмеялся друг.
– Кста-ати! – после щелчка фотоаппарата сказал Серёга, словно внезапно вспомнил о чём-то жизненно важном. – Как там насчёт жизни наших коллег – студентов-химиков и биологов? Ты какую-нибудь нехилую историю подслушал?
– Да, Серёг, представь себе. Сделал всё в точности, как учил друг Сенека. И не одну.
– Ну, тогда распусти скорее язык.
– И про что его распустить? Ужастик, порнушка или про любовь? Набор фраз дай для ориентировки.
– Ну есте-ественно! Про любовь, конечно! Фраз тебе надавать? Ну, начни с памятника Циолковскому, потом про культ личности, жигулёвское пиво и… про докторскую диссертацию, во!
– Нормально! И при этом хочешь, чтоб всё привязалось к теме любви? Каким образом, интересно?
– А это уж целиком зависит от твоего ораторского мастерства неслабого, – друг глянул на счётчик. – Двести одиннадцать. Можно и перекур.
– Вот передохнём сейчас, а потом поедем. Я тебе и по дороге рассказывать буду, – усевшись на рюкзак, я с удовольствием вытянул ноги с начинающими гудеть коленками. – Ну так вот, значится, кáк было дéлище нехилое...
2.2. ОНА НЕ СТÓИТ ПЕРВОГО ТОСТА.
2.2.1.
Шёл четвёртый год войны. Войны без пуль и взрывов, но от этого не менее тяжёлой, мучительной, а главное – бессмысленной. Я – предводитель той армии, что добровольно ввязалась в боевые действия, я же и единственный её представитель. Противник у меня тоже только один. Итак, наступает выход главной героини лирического повествования!
Ирина, как и я, недавно разменяла 243-й месяц жизни. Это девушка... Нет, не моей мечты, ибо последней у меня никогда не имелось. Она не блещет красотой, но в толпе однокурсниц выглядит словно ландыш, скромный, тихий, но необыкновенно милый среди огромного букета шикарных, дорогих роз, самодовольных пионов, красивых, но неароматных гвоздик и пустых, ветреных одуванчиков.
Её длинные золотистые волосы собраны то в шишку, то в косу, но легко представить, как роскошно они струятся, ниспадая ей на высокую грудь, когда Ирина расчёсывает их утром или вечером!
Её карие глаза, усиленные сверху узкими точёными бровями, смотрят на мир через очки, отчего немного грустны; зато на ресницах она запросто удерживает по четыре спички.
А фигура?.. Её пропорции и осанка просто идеальны – насколько я в них разбираюсь, и насколько одежда позволяет о них судить. Женственность, изящество, скромность и эрудиция чётко выделяют Ирину из среды голубоглазых брюнеток, зеленоглазых длинноногих блондинок и прочих, по их мнению, красавиц, хотя макушкой своей она едва достаёт мне до подбородка.
Пожалуй, зря я взялся за словесный портрет, ибо ни кистью, ни словом рисовать не умею. Но можно предположить, насколько скучнее и однообразнее станет жизнь, если все начнут делать лишь то, что умеют.
Мы познакомились на первом курсе, в колхозе. Судьба свела нас не только на одном факультете, в одной группе, но и на одной улице. Свет её окон на первом этаже я отчётливо мог видеть из своей общаги. А на втором месяце знакомства и началась война. Война с Ириниными страхами.
Обзор читательских писем в каком-нибудь «душеспасительном» журнальчике обязательно покажет, что разногласия между влюблёнными – не редкость. Причины тому находятся самые разнообразные: дурные манеры, измена, просто разочарование. В нашем случае причиной стала чрезмерная благовоспитанность. Настолько чрезмерная, что любые публичные проявления моего внимания постоянно натыкаются на бронированный занавес из одной фразы, тихо произносимой дрожащим голосом: «Мне страшно: а вдруг кто-нибудь это неправильно поймёт?».
Именно из-за этого Ирина в колхозе сначала сама пыталась таскать вёдра с картошкой, пока я не предложил [если не сказать, навязал] помощь. Именно поэтому она не хотела в столовой садиться со мной за один стол и уж тем более боялась пойти вечером в клуб на кинофильм.
Правда, в этой войне иногда случались и победы. Но они оказывались незначительными и столь редкими, что никогда не оправдывали затраченных сил, терпения, доброты и понимания. Ещё в колхозе мы сходили-таки в кино; и на лекциях нынче всё же сидим рядом. На втором году знакомства, будучи дома, я получил, наконец, ответ на свои письма [«Но если бы отец узнал, что Я пишу ТЕБЕ, он бы не упустил возможности снова напомнить, что порядочные девушки парням писем не пишут...»].
На третьем году из моих уст прозвучала та извечная фраза, которая у англичан звучит как «Ай лав ю». В тот же момент те же слова еле слышно слетели с побледневших губ Ирины, готовой брякнуться в обморок от страха. Тогда же, по закону композиции, произошёл и первый поцелуй. Тем вечером я крупно ошибся в планах: просто не ожидал, что ответное признание последует так скоро. Но не ошибся в другом: целоваться нам ох, как понравилось! И позднее, когда заканчивалась шестая пара, мы стали задерживаться в аудитории, чтобы на несколько мгновений утонуть в объятиях друг друга и, слившись в поцелуе, ещё раз повторить те три слова.
К сожалению, времени всегда в обрез: вечером Ирину в холле института встречает отец, ведь иначе ей пришлось бы одной идти впотьмах триста метров до дома. Несчастная девушка и в мыслях не допускает, чтоб я её проводил; ей не даёт покоя весь ужас, о каком подумают соседи, если увидят Ирочку С парнем!
Потому-то война и длится столько лет. Потому-то всю большую перемену Ирина просиживает в аудитории [«Порядочной девушке нечего делать в общежитии»]. Потому-то мы не видимся во внеучебное время: каждый семестр родители её узнают расписание и строго следят за временем прихода и ухода дочери. Я не могу просто позвонить ей вечером и, тем более, зайти в гости, на чашку чая: родители не подозревают о моём существовании. И главное – что же подумают соседи?!.
Я понимаю: на ней свет клином не сошёлся, и никто другой на моём месте не стал бы терпеть столь долго ради неизвестно чего. Но сердцу не прикажешь, и добавить тут нечего.
2.2.2.
Но есть у моей армии два союзника – два друга-соседа по комнате. Оба они относятся к числу тех людей, которые, к примеру, где-нибудь в Каракумах, при пятидесятиградусной жаре и вдали от жилья, когда ты умираешь от жажды и зноя, вдруг окажутся рядом и скажут так ненавязчиво: «Тебе, случайно, ведро воды не нужно? А то нёс, думал, сгодится».
– Ну как, Паш, сегодня тебе – дали? – встречает меня вопрос при входе в комнату.
– Чего – дали? – угрюмо спрашиваю в ответ.
– Ну, известно чего – проводить домой, – съязвил Стелькин.
– Ох, Вась, не сыпь соль! Нет настроения шутить!
– А ты попробуй разбить рукой бутылку или отожмись разиков сто, – предложил Вася.
– Точняк, – вставил Володя Поваров. – Мóзги хорошо прочищает и гормоны выводит. Их у тебя сейчас мно-ого!
Эх, братцы, знали б вы, как я устал страдать! Четвёртый год вместе, а она даже предкам не сказала. Мне твердит, любит и жить не может. Чего ж ты, говорю, с родителями не хочешь познакомить? Так она чуть не плачет: ну как я им скажу, так вот прямо подойду и заявлю? Живут, поди, как враги: всё от всех в секрете, и не дай бог, кто что плохо подумает! Такое редкостное воспитание получила Ирочка! Это батёк её расстарался – он же директор школы.
– Ученичьё б своё дебильное так воспитывал! – удручённый безрадостными думами, я не заметил, как начал мыслить вслух.
– Паш, не переживай так сильно! Давай-ка лучше пивка выпьем, – Стелькин извлёк из-под стола аж пять пузырей «Жигулёвского».
Безграничная доброта – единственное качество, объединяющее всех моих друзей, независимо от времени и места нашей первой встречи – только очень добрые люди могут ужиться с моим несносным характером, оставаясь при этом друзьями.
– Ну, Паш, чтоб у тебя всё там наладилось, – Поваров поднял стакан.
– Нет, Володь, не надо. Она не стόит нашего первого тоста. Первый – как всегда: слава нам! – и над серединой стола глухо звякнули от столкновения три стакана, позаимствованные в своё время в ближайшей столовой.
После опорожнения полутора бутылок мозг глубоко погрузился в какой-то гипотетический дурманящий раствор. И, как обычно в подобном состоянии, все проблемы и заботы стали мелкими и не достойными переживаний.
– В конце концов! – я с силой стукнул дном бутылки по столу. – Если гора не идёт к Магомету, то...
– То Магомет к горе пойдёт! – поправил Стелькин. – Ты вроде выпил-то один стакан, а уже ерунду порешь.
– Братцы, это я к тому, что если она не зовёт меня в гости, значит, надо самому явиться.
– Точно, Паш, ты сам зайди к ней. Она там, небось, ждё-от, тоску-ует, по ночам в поду-ушку плачет. Заодно и с ма-амой познакомишься, и с па-апой.
– Ага, – отвечаю. – А после этого буду лете-еть аж до сáмой обща-аги...
– Зачем же лететь? Мы тебя подстрахуем, – смеясь проговорил Стелькин.
– Погоди, погоди... Точно! Надо сделать так, чтобы родители сами узнали обо мне! Братцы, поможете?
– Помнится, мы как-то на Петров день шухарили у себя на посёлке, – начал Вовик.
– Ну-ка, ну-ка, расскажи скорее...
2.2.3.
Завтра была среда – первое апреля. Первый прикол подкинула природа: глядя на увесистые сугробы и прыщавое небо, можно подумать, что наступило первое декабря.
В институте царило нездоровое оживление. У преподавателей оказывались белыми спины, а студентов отчисляли, награждали, вызывали в ректорат, отправляли в колхоз и т.п. Даже после занятий на доске объявлений ещё висело несколько листиков.
Поздравляем Кожерова М.В. с защитой докторской диссертации!
Остроумно! Миша окончил институт только в том году, в аспирантуру провалился, зато гонору – на десятерых хватит.
Всем студентам срочно сдать по пять рублей на реставрацию памятника Циолковскому.
Это старó, вывешивается ежегодно в течение последних лет двадцати.
Желающим привью любовь к учёбе. Обращаться в ректорат.
Смело кто-то прикололся.
Старостам групп срочно получить компенсацию за хлеб, свечи и саван.
А это – в духе времени…
– Кому деньги сдавать, Паш, не знаешь? – Ирина подошла с кошельком в руках. Бедненькая! Она так и не научилась понимать шутки!
– Ирочка, – я обнял её за талию. – Ты дату видишь? Сегодня ж день-то какой?
– Какой? – бровки сдвинулись в задумчивости. – Паш, Паш, не надо, здесь же ходят, – на щёчках выступил румянец.
– Первый апрель – никому не верь, Ирочка, поэтому пусть ходят, я не запрещаю, – мои губы легонько коснулись розовой щёчки, которая моментально залилась ещё гуще.
– Пашк...– Ирина словно резко прикусила язык. – Разве так шутить можно? – её недовольный взгляд снова устремился на объявления.
– Как? Тáк, что ли? – я опять поцеловал девушку. – Никто не шутит!
–Нý тебя, бесстыдник! – она сделала попытку надуть губки.
Засопев, я отвернулся и громко зашептал:
– Ой, сердитые мы сегодня, всё. Всё, мы сегодня разозлились. Не троньте нас, а то по шее схлопочете... Здрассте, Дмитрий Сергеич! – это я поздоровался с вышедшим преподом и продолжил: – Ходят тут всякие деды старые, только сердиться мешают. У-ух!
– Па-ашка... – проговорила Ирина, беря меня под руку. Представляю, как крепко в мыслях она сейчас меня обнимает!
– Ир, сегодня праздник, – я начал примирительным тоном. – В общаге дискотека будет. Пойдём?
– Па-аша, ты же знаешь: меня не отпустят, – она шмыгнула носом так жалобно, что я обязательно раздумал бы расстраиваться, случись это хотя бы в сорок третий раз. Но сегодня был уже 1179-ый дубль этого дурацкого спектакля!
– А ты спрашивала? – сказал я, почти не надеясь на успех очередной атаки.
– Пустая трата времени...
Она оказалась права: время, действительно, тратилось впустую. Глазки – вниз, бледнеющие щёчки – слегка надуть. Так, губки – сердечком, носик – часто сопит, голосок – чуть слышный.
– Ну, хоть до дома-то тебя провожу? – продолжал я.
– Паш, не надо, прошу. Вдруг увидят?
Господи, за что мне всё это?!
– Ктó увидит, Иринушка? Прохожие? Ну так что? Чего ты боишься? Или кого? – трус тот, кто сдаётся без боя, чёрт возьми!
– А соседи что скажут?.. Они же могут подумать, что между нами есть близость!
– Для тебя так важно мнение соседей? Если они и следят за тобой по пятам, то увидят, как я довёл тебя до подъезда, чмокнул в щёчку и пошёл назад. Кому и что они скажут страшного? Вообще, давай, это мы подумаем, что близость есть – между ними!
– Пожалуйста, не надо язвить… – она еле двигала губами. – Думаешь, мне самой – легче? А родители если узнáют?..
– Ну и хорошо! Я – высокий, красивый и скромный, понравлюсь им обязательно.
– Паш, давай не будем... Мама не переживёт, если я скажу, что заходила в общежитие! А её здоровье мне – дороже!
Результат этого боя оказался неоригинальным: на шикарных ресницах заблестели брильянтовые капельки. Моя реакция новизной тоже не отличалась:
– Ирочка, И-ирочка, ми-иленькая, ну не на-адо так…
«Нет, чёрт тебя подери, я сегодня обязательно что-то устрою! И если не лично, то заочно о себе заявлю, увидишь завтра сама!!!», – с такими мыслями я нежно гладил Ирину по лицу и целовал в глаза.
– Хотя бы до раздевалки проводить тебя можно? – прозвучал голос побеждённого.
В ответ её губы быстро, словно тайком, коснулись моих.
– Прикинь, целуемся с тобой перед дверью деканата! Чем не романтика? – сказал я, когда мы спускались по лестнице.
2.2.4.
– Порядок, Паш! – Вовик стал распаковывать какой-то здоровенный свёрток.
– Купили? Ай, молодцы! Сколько?
– Как и собирались: десять метров, – Поваров показал моток капронового троса толщиной в палец.
– И ещё три литра, – добавил Стелькин, выгружая из сумки шесть бутылок «Жигулёвского».
– Тогда пойду готовить ужин, – я подхватил нож и миску. Господи, как прожить эти три часа до одиннадцати? Руки чесались, в груди стучал азарт, и невозможно усидеть на месте.
В общаге тоже царило оживление. Студентов сегодня и выселяли, и на субботник собирали, и постельное бельё стирать заставляли. Эти и подобные объявления украшали этаж.
Пока мы ужинали и прибирались в комнате после ужина – началась дискотека. Полчаса помелькав в скопе пляшущих, пошли «на дело».
– Сначала вяжем двери на втором этаже, потом – на первом. Нож взяли? – Вовик давал последние указания.
Стелькин ещё раз нащупал нож в кармане, я разместил моток троса на плече под курткой.
– А хватит нам? – спросил Вася.
– Должно хватить, – ответил Поваров.
У меня почему-то неожиданно исчез весь азарт, зато появился страх.
– Ребят, мож, не надо?
– Да ты что! На-адо! Боязно? Ничего-о! Прикинь, её батёк завтра на работу через окно вылезать будет, – начал успокаивать Вовик. – Да за это все его ученики нам только спасибо скажут! Вместе с коллегами.
Иринин дом, считай, в двух шагах от общаги. Её, небось, в пединститут-то отправили только потому, что ходить близко, а то соседи плохое подумают. Двухэтажное здание времён культа личности светило несколькими окнами в темноте старого проходного двора. По три квартиры на этаже.
Войдя в просторный, но грязный, подъезд, Вовик первым делом выключил свет. Затем, ступая тише, мы поднялись на второй этаж и молча привязали ручки трёх дверей к перилам.
Теперь – самое главное: первый этаж и квартира номер три. Конечно, можно было привязать только её, но тогда утром на помощь пришли бы пресловутые соседи, а у Ирины появилась бы почва для подозрений.
Чёрт, откуда эта дрожь в руках? Приматывая трос к шершавому чугуну перил, я внезапно подумал: а что, если кому-то из жильцов взбредёт сейчас вернуться домой? Или наоборот, выйти на свежий воздух, едва я возьмусь за ручку? Зато если всё удастся, завтра утречком я как бы ненароком загляну сюда и освобожу Ирину из плена.
Вдруг – о, боже!!! – словно гром, словно выстрел, в двери третьей квартиры щёлкнул замок. За двадцать минут до полуночи! Вот! Сам накаркал! Что делать, что делать?.. Мои мысли походили сейчас на картины абстракционистов. За то мгновение, что мы были в шоке, дверь открылась, обнажив тусклый угол света, и Иринина мать вышла на площадку. Мы вжались в стену. Я успел отбросить кусок троса, один конец которого был уже зафиксирован.
– Опять шпана свет гасит, – мать уверенно и неумолимо направилась к выключателю.
Ещё четыре секунды, и она нас увидит. Тогда путь к Ирине мне будет заказан. Ну уж нет! Вот я сейчас с мамой-то и поговорю! Да и дружков подставлять негоже.
Женщина, не дойдя двух шагов до цели, остановилась и прислушалась. Выйдя из светлой квартиры, она не могла нас разглядеть, зато мы давно адаптировались к темноте. Вот она отворачивается, протягивает руку... Время действовать пришло. Сейчас я подойду к Тамаре Станиславовне, извинюсь, вежливо поздороваюсь и скажу – честно и прямо, – ктоя такой, и какое сильное и глубоко искреннее чувство заставляет меня находиться в данном месте в столь неурочный час. Верю, что эта неглупая и добрая женщина обязательно поймёт меня и сжалится над моей истерзанной душой! Вот я уже подхожу к ней, вот открываю рот...
– НЫ НАДА СВЭТ! ДЭНГИ ДАВАЙ!! И РАЗДЭВАЙСА, ДА ПХАБЫСТРЭЕ!!!
От такого голоса меня самого прошиб озноб. Я и не знал, что умею так жутко говорить. Оцепенение длилось долю секунды. Спотыкаясь о собственные тапки, бедная женщина ринулась к спасительной [в большей степени – для нас] двери.
– Володя, Володя! – вопила перепуганная мать. – Деньги грабят!..
Дверь моментально захлопнулась, защёлкали все замки одновременно. О том, как, очевидно, спавший Володя [тот деспотичный Иринин отец] вникал в суть происшедшего, было слышно, наверно, всему дому. Напоследок я стукнул в дверь кулаком несколько раз.
– Так ты пошкорей давай! Я шавшем жамержаю ждешя! – невероятным фальцетом завизжал Поваров, отступая к выходу. Прижимаясь к стене дома, пригибаясь под окнами, мы дошли до угла и пустились наутёк. Никогда ранее так охотно я ещё не бегал!
Окошко нашей комнаты светилось: уходя «на дело», мы специально оставили лампу включённой. Так, на всякий случай. Только в комнате, раздевшись, смогли отсмеяться.
– Ну, ты маладэ-эсь! – сказал Стелькин, давясь табачным дымом. – Спас всех нас.
– И с мамой заодно пообщался, – добавил постанывающий Вовик. – А уж девку-то, небось, перепугал насмерть!
– Мне кажется, её теперь и днём одну никуда не выпустят, – проговорил я. – Да, не довелось мне её завтра освободить...
– Ерунда, что-нибудь ещё придумаем, – с готовностью ответили друзья.
– Ох, братцы, что б я без вас делал!
– Да ладно, ладно тебе. Включи-кась лучше музыку...
2.2.5.
На следующее утро в восемь часов нас разбудила вахтёрша.
– Павел тут есть? К телефону. Говорят, срочно.
– Межгород, бабуль? – у меня нехорошо похолодело внутри.
– Не, кажись, местной.
– А чей голос? – я натягивал штаны.
– Женской.
Господи, что ещё случилось?..
– Да! – говорю в трубку, готовый к самому худшему.
– Паш, Паша, это Ирина. Доброе утро!
Опаньки! На какой-то горе завёлся свистящий рак!
– П-привет, Ирочка! Что случилось?
– Пожалуйста, не задавай сейчас вопросов, я тебе расскажу всё позже, – её голос дрожал, бедная, небось, ночь не спала.
– Хорошо, не буду. А ты что, только за этим и звонила?
– Нет, Пашенька, ты сейчас не мог бы зайти за мной? В институт вместе пошли бы...
Помочь сайту
Поздравления
