– Не-е, так поступать – за падлó! – произнёс Серёга.
– А нахально садиться на шею – не за падло?
– Я и говорю: наглеть – за падло. Мышка из анекдота права на все сто: языки нужно учить. Нет, ну надо же: «Каждый выживает, как может»! Наглость – нехилая!
Выбравшись из палатки на просохшую к 10:00 траву, мы лежали с закрытыми глазами, отвыкая от красноты. В свете безоблачного дня наше багряное жилище было заметным не только с близлежащей трассы, но и с отнюдь не близлежащих жилых массивов Ливен.
Поднявшись и отметив место нынешней ночёвки на карте, я занялся сбором дров.
– Зачем? – спросил Серёга.
– Будем варить суп! – отвечаю категорично.
– Зачем, в натуре?
– Затем, Серёг, что за последние дни поклажа наша неслабая облегчается только на массу денежных купюр.
– Да-а, приходится признавать твою лёгкую правотищу.
– Вот-вот. Давай-ка родник поищем.
Водяной источник, на счастье, вскорости обнаружился. Назвать его родником в классическом значении данного понятия было нельзя, нас устроила обычная глубокая лужа, возникшая вследствие просачивания грунтовых вод сквозь местную почву. Наполнив чайник и оба котла, я по традиции приступил к осуществлению сварочных работ, изъяв из неприкосновенного запаса два пакета супа «со звёздочками». В заварник поместил пару ягод лимонника и по штучке – непосредственно в крýжки. Утреннее меню разнообразилось оставшимися орловскими пряниками и бабушкиными яблоками.
Ровно через час после пробуждения героический тандем, давно разменявший седьмую сотню километров, въехал на окраину Ливен. Этот город, согласно данным карты, является вторым по величине в области, но в сравнении с Новомосковском – тоже вторым в своей области – тянет сорт на четвёртый.
– И чем же нехилые Ливны знамениты? – ехидным баском вопросил Серёга. – Ливнями?
– Ливенками. Это такая разновидность русской гармошки. Ну, ещё – поросятами ливенской породы – с удлинённым носом и обвислыми ушами. Кстати, неплохо б изучить их поподробнее…
На базарной площади, уловив специфический слюноточивый аромат, я притормозил у его источника – старенького киоска, переоборудованного в шашлычную.
– Два! – сойдя с тандема, говорю торговцу, избавляя карман от трёх красненьких ассигнаций.
Получив заказ и обернувшись, с удивлением обнаружил нашу машину прислонённой к ближайшему столбу. Стрельцов появился через минуту, с двумя бутылками курского пива…
Мышцы, слегка развращённые внеплановым ланчем, заработали неохотно, хотя молочнокислотной боли не ощущалось. Тандем шёл вяло, словно ему тоже перепала бутылочка пенного. Стрелка на спидометре, будто внезапно отяжелев, едва достигала отметки «15». Потому и счётчики увеличивали показания до неприличия медленно. Только стрелки часов не утратили прыти.
– Серёг, – я обернулся. – А что же наш героический броневик до сих пор безымянный?
– Надо признать, это мы хефреново поступили! – затратив минуту на обдумывание услышанного, изрёк Стрельцов. – Неприлично с нашей стороны. Надо бы слегка реабилитироваться. Давай, он будет Сенека?
– Не, не годится. Назвать его именем мудрого друга и учителя и садиться на него верхом?
– Да-а, так нельзя. Значит, просто: Друган?
– Это лучше, но звучит как-то пóшло. Ты бы ещё Корефана, в натуре, предложил бы…
– Тогда выбирай сам, – обидевшись, буркнул Серёга.
– Как насчёт Стóика?
– О! Точняк! Самое тó! Мы с тобой – стоики нехилые, коих свет не видывал, а уж он-то рядом с нами – вообще, бог стоицизма!
– Да, – меня этот разговор начал забавлять. – Тем более, нас-то двое, а он – один!
– Так что сим нарекаем тебя Стоиком – на твои прочность и надёжность, и на наши славу и приключения нехилые! – нараспев продекламировал Серёга, неслабо меня ошарашив. Я знал друга более трёх лет, но услышать из его уст что-либо подобное, мягко говоря, не ожидал.
Найдя елецкую трассу и выехав за город, мы остановились, чтобы снова обнажить торсы.
– Говорю, чёрт подери, красотища-то какая нехилая! – он не лукавил, ибо увиденный пейзаж живенько сгладил то нелестное впечатление, что оставили о себе Ливны.
На высоком крутом обрыве над рекой Сосна, затмевая собой городские массивы, красовались каменные постройки Сергиевского монастыря. Особенно выделяется пятиглавая, с вычурными наличниками, церковь в духе, по-видимому, «московского барокко». Рядом другая церковь, отделанная грушевидными кирпичными узорами, напоминающими старинные женские кокошники; и завершает этот ансамбль трёхъярусная надвратная колокольня. Остаётся только фантазировать, как шикарно смотрится вышеописанная картина в первых проблесках зари в начале мая; как в искристых кристалликах снежных брильянтов ласкает она взор приезжего короткими декабрьскими вечерами! Да-с... Впервые за последние двое суток я пожалел об оставленном в общаге фотоаппарате.
– Серёг! – спросил я после отправления. – А стоик – это кто? Тот, который постоянно стоит или который сто раз икнул?
– Не святотатствуй, да? Это в Афинищах мощных был такой храм – Стоа, где Зенон слегка подхалтуривал. Оттуда стоики и пошли. Наш великий Сенека, а с ним ещё Марк Аврелий и Эпиктет.
– И чему ж они молодёжь учили? Кроме того, что надо слегка сохранять стойкость в нехилых жизненных испытаниях?
– Ну, кто легко освободился от страстей и влечений, кто живёт, повинуясь разуму, тот, типа, и есть самый мудрец в стоицизме.
– Ага-а! – я даже не осознавал, насколько сильно только что повысил свой культурный уровень. – А сам Сенека от влечений разве освободился?
– Серёг, он же великий, в натуре! Мудрый! На такие вот упрёки отвечал: «Я говорю, как надо жить, но я не говорю, что сам живу как надо».
– Слушай-ка, а ведь, правда, мудрый человек!
5.1.2.
Когда безжалостное светило давно миновало зенит, когда длинная стрелка вновь подошла к двенадцати, образовав с короткой угол в сто двадцать градусов, то есть прошло более четырёх часов беспрестанной борьбы с чрезмерно волнистой дорогой, счётчики показали 735. Тогда-то пред наши мужественные очи явился город Елец. Название его не имеет никакого отношения к одноимённой рыбе, а происходит от слова «ель». Реченное дерево изображено на гербе города. Река, протекающая рядом – всё та же Сосна, в отличие от Зуши, относящаяся не к Окскому, а к Донскому бассейну, то есть мы пересекли водораздел. В местной топонимике популярна тема хвойных растений, хотя наяву мы видим исключительно широколиственные деревья, да и то, главным образом, плодовые. Это когда-то, давно, здешнюю территорию покрывали большие леса, память о которых сохранилась лишь в названиях…
– Предадимся чревоугодию? – предложил я, направляя Стоика мимо автостанции в неведомую глубь города. Территогия его – слегка волнистая равнина, изрезанная оврагами, балками и долинами мелких рек, узковатые тенистые улицы отдалённо напоминают тульское Заречье.
По численности населения Елец немногим уступает Новомосковску, значительно превосходя его в возрасте. Будучи ровесником Тулы, он до сих пор спорит с нею на предмет пословицы «Хоть и мал городок, да старше Москвы на годок». Жители города-героя настойчиво доказывают наличие в ней тульского подтекста, ельчане – своего, собственного. Нас же данная проблема волновала слабо, особенно – на фоне бурного выделения желудочного сока в недрах наших организмов.
Вскоре снова пришлось надеть рубахи, ибо путь привёл на железнодорожный вокзал, где и обнаружилось всё необходимое – и столовая, и пивной ларёк. Товар последнего стал особенно актуальным после неожиданно приличного обеда. Отголоски славы елецкого пива издавна были слышны даже в Туле, орловское рядом с ним также вполне заслуженно рифмуется со словом «нулёвое».
Опорожнив по кружке и взяв литр во флягу, мы направились обратно, к окружной дороге.
– Куда двинем? – спросил Серёга.
– В Липецк, – я заглянул в карту.
– И всё? Лёгкие выборы на безальтернативной основе? – разочарованно произнёс Стрельцов.
– Можно кинуть кости в Воронеж, но он уже за пределами карты.
– А слабó ли нам доехать без карты? – вызывающе вопросил друг.
– Какие вопросы, в натуре? Конечно, нет! – я ответил с достоинством.
– Абгемахт!
Выбранный маршрут пролегал по западной окраине Ельца, похожей на новомосковский Залесный микрорайон. Затем встретился железнодорожный мост, за ним – мост над Сосной.
– Гиммельгеррготт! – воскликнул Серёга, прочитав название реки. – По ней же легко могли приплыть из Ливен!
– На чё-ом? На надувных матрасах? – я искренне удивился, ведь названная река не является судоходной.
– На чьей-нибудь лодке, – друг тоже удивился, но – моему незнанию столь элементарных вещей. – Разве трудно было б найти лодку да цепь ночью и перерубить? Мы делали так с друганами…
– Не-ет! – я даже рассердился. – Никаких перерубаний! В конце концов, мы же люди честные, едем своим ходом и не мухлюем при этом!
– Гиммельдоннерветтер! – оглянувшись, снова восторженно выругался Стрельцов.
Позади лежал только что покинутый Елец. Разнообразные по форме и величине вертикали церквей и колоколен создали весьма впечатляющую панораму. Особенно выразительно она смотрелась отсюда, со стороны Сосны, высокий крутой берег которой как бы приподнимает город, отражающийся в неторопливых её водах. А если ранним утром, при подходящем при данной температуре атмосферном давлении возникнет туман, то его дымка начисто скроет всю сушу, и описанная панорама окажется беззвучно парящей в воздухе. Золотые маковки, полыхая в рассветных лучах, невольно усиливают то чувство покоя и умиротворённости, что первым возникает в душе всякого путешественника, прибывшего в любой относительно древний город. Затем это чувство эволюционирует в преклонение перед Вечностью, в одной минуте которой двадцать лет жизни являются лишь парой фемтосекунд.[1] Эта картина существует, конечно, лишь в моём воображении, но сдаётся мне, что хвалёные сады Семирамиды с елецкими висячими церквями и рядом не валялись!
Через два с половиной часа федеральная автотрасса «Дон» пересекла одноимённую реку в районе города Задонск. В нескольких сотнях метров до моста счётчики показали 780, что дало нам законный повод остановиться. Если в Ельце полгода назад, пусть и проездом, побывать мне всё-таки довелось, то в нынешние места судьба никогда ранее не заносила.
Заштатный, если не сказать, убогий Задонск разместился на широких террасах левобережья, на двух взгорьях, разделённых руслом пересохшей речки Тешевки. На фоне многочисленных изб, чьи разномастные крыши торчат в необъятной зелени фруктовых садов, словно кочки в гигантском болоте, контрастом выделяется типовая панельная пятиэтажка, очевидно, единственная в городе. В стороне, будто кичась своей живописностью, расположен ансамбль Задонского Богородицкого монастыря, главная партия в котором бесспорно принадлежит небесно-голубой пятиглавой церкви Успения, выстроенной в духе классицизма.
– Не, после Ельца этот пейзаж не катит, – Серёга подхватил Стоика и пошёл в сторону реки.
– Лёгкое чаепитие? С шизандрацеей? – угадав его мысли, спросил я, присоединяясь.
Встретившийся обшарпанный указатель безмолвно сообщил, что до Воронежа осталось восемьдесят восемь километров, а показания часов убедили в невозможности одолеть эту дистанцию в течение оставшихся трёхсот минут четырнадцатых суток августа. Состояние мышц нельзя было назвать чрезмерно утомлённым, но похвастаться повышенным тонусом они тоже не могли.
Сойдя с трассы, расположились под мостом. Недолго думая, я зачерпнул воды прямо из реки и растопил самовар. Между прочим, эти три литра донской воды месяц назад вполне могли плескаться в Детском парке Новомосковска! Серёга начал настраивать приёмник на волну «Маяка», но добиться нормального звучания здесь, как и на Орловщине, не удавалось. Очевидно, из-за особенностей рельефа. Я взялся за изучение карты. Витиевато изогнутые линии рек Дон и Воронеж, постепенно сближаясь, предательски исчезали за её южной рамкой. А в промежности названных рек, вероятно, и расположена ближайшая цель героического путешествия, доблестная столица не менее доблестного Черноземья.
– Откуда вообще такое название – Воронеж? – спросил Серёга, засыпая заварку в чайничек. – Для города ещё слегка подойдёт, а вот для реки… Была б Ворона – куда б ни шло...
– Так она и была Ворона, – отвечаю, вынимая пятóк ягод из бабушкиного пакетика. – Просто когда-то давно царь приказал: «А на Вороне ж – реке повелеваю построить…». Вот полуграмотные бояре и решили, что легче реку переименовать, чем уточнять смысл указа.
– Я-асно, это типа «поручика Киже»?– произнёс Стрельцов, когда в каждого из нас влилось по две кружки тонизирующего чая. – Как учил друг Сенека, теперь фриш драуф. То есть, смелее, вперёд!
– Что ж, не будем трýсами, – я вынул из заварника разбухшие ягоды. Две разжевал (вяжущая солоноватая горечь заполнила ротовую полость), остальные протянул другу.
Как и прежде, волшебное снадобье доброй бабушки снова помогло. Двадцать восемь километров до следующего райцентра – села Хлевное – были преодолены ровно за час. Здесь встал вопрос о меню для грядущего ужина, здесь же он и решился: в магазинчике на автостанции поклажа облегчилась тремя четвертными купюрами, но утяжелилась буханкой хлеба и восемью сардельками.
Вскоре после выезда из Хлевного справа возникла старинная пятиметровая стела, обозначившая своим присутствием пятисотую версту от Москвы. Показания счётчиков давно перевалили за восемь сотен.
Через пятнадцать километров наступила долгожданная Воронежская область, справа, чуть поодаль, появился длинный земляной вал, идущий параллельно трассе. Он вполне мог оказаться берегом Дона, и карта этому не противоречила. Но нижняя граница последней приходилась на 52-ой градус северной широты, к которому нынче мы как раз и приближались.
– Так и поедем, до Воронежа? – спросил пыхтевший позади Серёга. – Сколько осталось-то? Сороковник?
– Вроде того. Но как-то не особо хочется нырять в неизвестность, на ночь нехилую глядючи. Лучше займёмся водными процедурами, – держа руль, я чуть ослабил хватку, и Стоик сам свернул вправо, на грунтовую дорогу, вероятно, ведущую к реке. Ход его стал мягче, появившийся вслед шлейф рыжей пыли надолго зависал в неподвижном вечернем воздухе.
Пейзаж окружал исключительно степной, лишь иногда попадались нечастые шеренги белолиственных, похожих на сталагмиты, пирамидальных тополей, отделяющие полевые участки один от другого. Пахло тёплой землёй и спелым хлебом. Морковного цвета лучи нехотя опускавшегося светила отражались в золотистых стеблях скошенной и уложенной в длинные валки пшеницы. Необычное явление: до сего дня я считал, что закатную дорожку можно увидеть только на поверхности большого водоёма, а никак не в полевых условиях. Всё-таки не зря классики литературы сравнивают поле с морем и наоборот.
Кажущаяся близость реки на деле заставила одолеть ещё семь километров. Восьмой пришлось пройти в поисках пробела в купах осиновых кустов, выстроившихся вдоль кромки воды. Пока было относительно светло, друг принялся за установку палатки, я набрал дров. Затем, взяв туалетные принадлежности и приготовив по паре чистого белья, мы вошли в бодрящие воды родного Дона. Прелесть ночного купания обусловлена тем, что температура воды примерно сравнивается с температурой воздуха, и когда выходишь на сушу, привычного ощущения холода не наблюдаешь, а тщательное растирание полотенцем только поднимает общее настроение. Помывочно-постирочные дела заняли около получаса.
Южная ночь отличается от нашей, среднеполосной, во-первых, практически непроглядной чернотой, во-вторых, совершенно внезапным приходом: тьма наступает сразу, неожиданно, почти без сумерек.
После посещения импровизированной купели, когда передвигаться стало возможным лишь на ощупь, совершился ужин, состоявший из четырёх зажаренных на углях сарделек и, разумеется, пива. Вскипячённый самовар оказался невостребованным, поэтому я поставил его в палатку, у изголовья – чтоб ночью было теплее.
5.1.3.
Пробуждение наступило рано – в половине восьмого. Впервые за пять суток путешествия во сне я увидел родной дом. Нет, тоски вовсе не чувствовалось, но было слегка обидно оттого, что близкие ещё не знают о наших приключениях. Пожалуй, надо будет звякнуть домой из Воронежа.
Умывшись, я начал разглядывать собственную физиономию в крохотное зеркальце на руле Стоика. Пятимиллиметровая тёмно-русая щетина придавала смуглеющему лицу несколько забулдыжный вид. У Стрельцова такая же щетина покрывала не только лицо, но и волосистую часть головы, изрядно «приблатняя» весь его облик. Впечатление, которое мы могли произвести на праздного обывателя, оказалось бы не самым лестным, но уговор дороже денег: до конца похода – никаких бритв!
После завтрака, отличавшегося от ужина накануне лишь отсутствием пива, путешествие, без карты ставшее героическим втройне, продолжилось. Езда по грунтовой дороге вчерашнего наслаждения не доставила. Может, из-за того, что теперь двигались мы лицом к постепенно ожесточающемуся солнцу, а может, из-за пресловутой молочной кислоты, чьё количество в мышцах снова стало приобретать тенденцию к увеличению. Нет, об этом лучше не думать: мýки трёхдневной давности повториться не должны!
Те же семь километров, отделявшие место нашей пятой ночёвки от федеральной трассы, были сделаны за полчаса. Почему утром всё всегда получается со скрипом? Я ведь и до того замечал: чем раньше встанешь, тем быстрее утомишься. Зато чем позднее возьмёшься за дело, тем с меньшими затратами его исполнишь, причём, без ущерба качеству. Таковы физиологические особенности моего «совиного» организма, перечить которым лучше не пытаться.
– Серёг! – позвал я, едва мы выбрались на шоссе. – Что-то, тяжеловат Стоик сегодня, как считаешь?
– Йа-а, натюрлихь! Тяжелее, чем вечером.
– Так, может, нам лучше дальние броски совершать именно вечерами?
– Над твоим дельным предложением стóит нехило подумать.
Через час, или около того, случилось событие, заставившее моё сердце сжаться от некоторого подобия ностальгии: навстречу прошёл «Икарус» за номером 2577 ТЛП. Именно на нём шесть дней назад я, полный мыслей о грядущем великом походе, ехал из дома в Тулу. Нынче этот автобус выполнял рейс «Воронеж – Новомосковск». Как бы тут поточнее описать мои ощущения? Нечто похожее, наверно, испытывает командированный туляк, увидевший пиво «Куликово поле» в ларьке на вокзале города Красноярска. Конечно, расстояние, отделяющее Воронеж от Новомосковска, на порядок меньше такового между Красноярском и Тулой, но радость от встречи с чем-то знакомым в неведомой околоворонежской глухомани вовсе не делалась дешевле от этого. Нет, сегодня я обязательно позвоню домой!
Дорога, как и на северных подступах к Калуге, лежала тоннелем, пробитым сквозь светлые сосновые леса, иногда сменяемые менее светлыми дубравами. Близость большого города чувствовалась на уровне подсознания, хотя окончания реченного тоннеля пока не наблюдалось. Навстречу неслись «дальнобойные» фуры, сплошь с южными номерами. Очевидно, это фрукты-овощи едут в столицу, дабы там продаться подороже.
И вот в полдень зелёный тоннель начал расступаться. На трёхметровой полосе, разделяющей направления трассы, стали попадаться огромные щиты с рекламой продукции воронежских предприятий. Снова пришлось накинуть рубахи. Вскоре встретился и тот самый, долгожданный щит.
– «Контимировский район», – прочитал Серёга. – Это они с ошибкой написали?
– Ты чё, друган? – я рассмеялся. – Район-то – Ком-ин-тер-нов-ский!
– От, чёрт! Это я от радости нехилой. Как ни крути, но мы опять победили, и это надо признавать, да?
– Надо бы. Признáем обязательно. А сейчас как раз придётся именно покрутить. Педали.
Окраина города пока являла собою пустырь, расчищенный под огромную строительную площадку. Несколькими годами позже здесь появится микрорайон элитной застройки, который официально назовут Немецким городком, а рядом возведут и «долину нищих» (с некоторых пор так стали величать кварталы недвижимости с запредельной стоимостью). Мы двигались по Московскому проспекту. Слева наконец-таки взметнулись ввысь многоэтажки Северного городка.
– Пермь, – сказал я, озирая разноцветные новостройки.
– Что?
– Говорю, очень похоже на город Пермь.
– Чем?
– А вот этими многоэтажными «свечками», в которых все углы скруглены.
– А что ты делал в Перми?
– Ничего не делал, проезжал по пути в Кемерово.
– А здесь на что похоже? – спросил друг, когда мы проехали поворот на улицу генерала Лизюкова.
– Здесь – на Новосибирск. Глянь на те 16-этажки, как гигантские сигаретные пачки. А более низкие дома – видишь? – идут будто сплошной стеной, разделяемые только арками. В Новосибе точно так же.
– Там ты тоже проезжал по пути в своё Кемеровище нехилое?
– И проезжал, и специально на экскурсию ездил.
– Та-ак, ясно. А скажи, бывалый человек, что тогда характерно для местной неслабой натуры?
– То, что в «спальных» кварталах домá находятся довольно далеко от проезжей части, а не впритык к ней.
На небольшой площади, образовавшейся на пересечении с улицей Хользунова, Стоик притормозил. Место, если судить по названию ближайшей к нему остановки, именуется «памятник Славы». Аккурат слева на глаза попалось отделение связи.
– Чё такое? Курить рано, ещё только 882! – возмутился Стрельцов.
– Надо бы домой отзвониться, а то уже пять дней ни слуху, ни духу. А ты по киоскам пошарь пока, карту города поищи.
Звонить я не стал. Во-первых, с целью экономии времени, во-вторых, в час дня вряд ли кто-то из родных был бы дома. «ВСЁ ОТЛИЧНО СДЕЛАЛИ ДЕВЯТЬСОТ ГЕРОИЧЕСКОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ», – написал в телеграмме.
– Дас ист зер гут! – сообщил довольный Серёга, показывая лист формата А2, на котором умудрился разместиться весь почти миллионный город.
Направились дальше. После моста над железной дорогой Московский проспект превратился в ул. Плехановскую. Всё-таки, Воронеж – это тоже столица! Двигаясь по центральным его улицам, вдыхая горячий воздух его площадей, ощущаешь основательность, степенность этого города. Похожее чувство возникает, если идти по Невскому в Питере, или по Валовой в Москве, или по Красному проспекту в Новосибирске.
5.1.4.
Слева промелькнул Кольцовский сквер, справа – площадь Ленина, с соответствующим памятником и таким же, как в Орле, зданием областной Администрации. Электронное табло на фасаде последнего показало +34, поэтому мы, свернув с раскалённой до мягкости проезжей части, двинулись по тротуару – чтоб укрыться в тени домов. Дорога вскоре вышла к главному корпусу местного университета.
– О! – обрадовался Серёга.
– Да! – согласился я. – Воронежский университет возник в 1918-м, когда после мощного распада империи сюда перенесли универ из Тарту, вместе со всеми преподавателями.
– Пошли, со студентками познакомимся? Кстати, что известно о воронежских девушках?
– Говорят, они – самые красивые. Ну, или только думают, что самые красивые.
– На каком основании?
– Это, когда Пётр I порешил тут флот неслабый строить, то согнал работников отовсюду. А чтобы они не разбежались, приказал согнать и самых красивых женщин – мастерам, вроде, в жёны. Существует такая легенда. То есть селекцию неслабую тут провели очень давно.
– Так надобно проверить результаты эксперимента, как считаешь?
– Безоговорочно признаю твою нехилую правотищу. Только студентки сейчас вряд ли тут встретятся. В это время они на каком-нибудь пляже пóпы свои солнцу мощному подставляют.
– Тогда какие вопросы? Поехали на пляж, тоже этому солнцу подставим что-нибудь нехилое, – Серёга развернул план города.
За универом начался довольно крутой спуск, идущий через частный сектор. Преодолев километр за неестественно малый отрезок времени, мы очутились на Набережной. Воронежское водохранилище, как и реки Ленинграда, одето в серый гранит, и где искать пляж – понять невозможно. Зато пристань прогулочных катеров виднелась довольно отчётливо. Не сговариваясь, направились туда, вознамерившись совершить лёгкую водную прогулку. Кассирша без проблем разрешила оставить Стоика вместе со всем багажом возле своего ларька.
Купив полуторалитровую бутылку газированной воды и два одноразовых стаканчика, мы шагнули на борт готового к отплытию теплохода. Места нашлись только боковые, на не защищённой от солнца корме. А прямо напротив, к радости охочего до воронежанок Стрельцова, расположились две девушки явно студенческого возраста. Одна, судя по внешности, коренная местная жительница, года на два постарше своей подруги, чьи предки, очевидно, к Петровскому указу никакого отношения не имели. Смерив нас критическим и отчасти брезгливым взглядом, обе с интересом уставились на нашу бутылку.
Тут следует напомнить, что 1992-ой был первым годом рыночной экономики, поэтому ценовой диспаритет встречался на каждом шагу. Например, стограммовая «рот-фронтовская» шоколадка тогда стоила дороже полкило сливочного масла, а являвшаяся новинкой пластиковая полторашка импортной воды, напичканной ароматизаторами и красителями и накачанной СО2, обходилась покупателю так же, как две с половиной бутылки отечественного шампанского.
– Девчата, лимонада нехилого не хотите ли? – спросил Серёга, протягивая стакан шипучего напитка, испускавшего откровенно ненатуральный аромат дюшеса. Девушки испуганно покосились сначала на его нагловатую физиономию, затем на его мускулы, потом – на меня.
– Там! – та, что посимпатичнее, ткнула пальцем в сторону левого берега.
– Что – там? Ваш дом?
– Вон там, – жеманно отвернувшись, продолжила сладкоголосая воронежанка. – Там есть магазин, где продаются бритвы. Знаете, что это такое, или гдé уж вам?
– Ах, сударыня, – схватив за локоть, я усадил обескураженного Серёгу на место. – Простите моего друга.
– Нет, ты слыхал? – тихо заговорил оскорблённый Стрельцов. – Бритвы! Какая им разница, а? Ведь я ж только предложил попить, а не поцеловаться!
– А может, у них на тебя более далёкие планы? Каждый, Серёг, думает в меру… Сам знаешь. Помнишь, как в Калуге?
– Терпеть не могу небритых мужиков! – нарочито громко произнесла симпатичная, презрительно глядя будто сквозь нас. Обнажив лысину и улыбнувшись в тридцать два зуба, Стрельцов галантно поклонился девушкам. Обеих передёрнуло. Я продолжал:
– Они ж себя считают эксклюзивным, штучным товаром, а про нас думают, что мы бомжи или зэки, только освободившиеся. Они ж не догадываются, что перед ними молодые перспективные учителя, к тому же – герои-путешественники.
Далее стóит подробнее описать этих «прынцесс». Девушка постарше, как и мы, вероятно, недавно отметила двадцатилетие. У неё натуральные светло-русые волосы до плеч, лучистые глаза, на фоне водоёма ставшие ещё синéе, прелестный прямой носик и весьма миленькие ямочки на щёчках. Рост её достигает отметки «175», а параметры, если судить на глазок, составляют «88-62-95». Внешне она напоминает Анастасию Ягужинскую из культового сериала и вполне может считаться красавицей, если б не ноги, в длине заметно уступающие туловищу – неудачно подобранные бриджи особенно подчёркивают это.
Вторая незнакомка казалась совсем юной. Её со вкусом осветлённые волосы, даже будучи заплетёнными в косу, запросто достигают поясницы. Классически зелёные глаза придают неповторимый шарм не шибко симпатичному горбоносому лицу. Взгляд же её оставался печальным, даже когда девушка улыбалась, будто какая-то давняя глубокая скорбь терзает легкоранимое сердечко. Таких обычно зовут Иринами или Светланами, но для себя я окрестил её Русалочкой. Ростом она на сантиметр не достаёт до отметки «170», зато там, где положено, у неё «60», а чуть ниже – «90», упакованные в джинсовые шортики. Правда, на месте верхних «90» едва достигается «75», и то – за счёт не по погоде плотного чёрного бюстгальтера, контрастно смотрящегося под обтягивающим бордовым топиком.
Судя по тону разговора, обе являются если не близкими подругами, то, по крайней мере, весьма давними знакомыми, встретившимися после долгой разлуки.
– Нет, – тихо продолжил Серёга. – Я только воды слегка предложил, а они?
– А как ты хотел? В этом возрасте девушкам свойственно кочевряжиться. Мы, типа, барышни антилигентныя, культурныя, в нивирситетах обучаемси, нам прынца подавай, а то ж мы в ентих жёнихах как в сорý роемси, мы сябе цену знаем и за дёшего не продаёмси… Очередная «королева молодого короля»!
– Сто баксов? – ухмыльнулся друг.
– Да куда там «сто»! Дай бог, тридцатник!
– Слова твои хороши, но очень уж смахивают на историю с лисой и виноградом.
– Говорю же: не бери в голову! Тем более, лисы – хищники, виноград не едят! Что ты, вообще, так запал на них? Ну, хочешь, я сейчас одну возьму и за борт слегка выброшу? А ты спасёшь. И мне для порядку малость в пятак накатишь. Вот и познакомитесь, – сдерживая смех, я хотел встать. – Тебе какую? Русалку или вторую?
– Сядь, изверг! – Серёгина улыбка перестала быть хмурой. – Хефрен с ними! А вот скажи лучше, какую местную историю ты сегодня поведаешь? Ключевых фраз тебе набросать?
– Тщ-щ-щ! – я приложил указательный палец к губам.
– Не по-онял, в натуре, – возмутился друг.
– Тише, – взглядом я указал на девушек. Серёга опять не понял и нацелил взор на расположенный посреди водоёма жестяной памятник-кораблик, вокруг которого наш теплоход разворачивался, чтобы направиться обратно.
– При чём тут памятник? – друг спросил настолько громко, что девушки отвлеклись от беседы.
– Серёг, не ори! Не надо ключевых фраз, они всё расскажут сами. Только ты слишком уж открыто не прислушивайся…
5.2. ЭФФЕКТ И ПОДОПЛЁКА.
5.2.1.
– Ой, ну ты что! Что я, дура, шоль, в общаге жить? В этом бардаке? – откинув головку и слегка выкатив глазки, вопрошала Русалочка с долей истеричности в голосе. – Там такой беспредел! Нет, ну, не беспредел, конечно, но кобелей пьяных полно. Посмотрит – аж тошно становится! Нет, ну, не тошно, конечно, но противно.
– Ах, не говори! – в тон ответила Ягужинская, тоже, очевидно, опытная в данном вопросе. – Под таким взглядом чувствуешь себя будто обнажённой. Неприятно, бррр! Но чтобы съезжать из-за этого на квартиру…
– Если б только из-за этого! – негромкий русалочий голос дрогнул. – Мы с подружками такой кошмар пережили! Нет, ну, не кошмар, конечно, но не дай бог никому! Знаешь, когда среди ночи в дверь ломится огромный пьяный насильник в кованых сапогах – ты из института сбежишь, не то что с общаги! Он дверь чуть не высадил! А хрипел знаешь как? Ой, лучше тебе не знать! – предавшись потайным воспоминаниям, девушка смахнула слезу.
– Да-да, помню, что-то такое слышала по осени. Только одного не пойму: откуда в вашей общаге огромные насильники? Там же задохлики одни гуманитарные! На зачислении – помнишь? – сама же мечтала в общаге спортфака поселиться! Ну, ладно, а Виталька твой что же? Не разобрался?
– Нет больше Витальки, – выдержав качаловскую паузу, ещё тише произнесла Русалочка. – И вообще, настоящих парней нет. Только сыночки маменькины.
– С ума сойти! – собеседница всплеснула руками. – Ты ж говорила, любишь его. Тебе ж так нравилось, как он поёт…
– Знаешь, как это больно – понять, что любила труса и слизняка? – побледневшая Русалочка с трудом скрывала предательскую дрожь в подбородке. – Это невыносимо! Снова пережить нож в спину! Нет, ну, не то, чтобы нож и в спину, но в итоге снова остаться одной! За что судьба так ударяет? – она наконец-таки всплакнула, правда, беззвучно. Глаза Ягужинской тоже заблестели. Разумеется, не от счастья.
– Прости, прости, – она обняла подругу. – Прости, что заставила вспоминать.
Вынув платочки, видимо, специально для того заготовленные, девушки начали бережно утирать слёзы друг другу. Данная сцена выглядела столь трогательно, что даже нам на пару секунд стало жаль незнакомок. Особенно – в момент причаливания, когда теплоход издал громкое «П-ф-ф-ф!», заставив барышень вздрогнуть и втянуть головы в плечи.
– Знаешь, я тогда как от шока оправилась – сразу Витальке всё рассказала. Искала поддержки, а это чмо… Нет, ну, не чмо, конечно, но этот слюнтяй сам… на квартиру… сбежал… Втихаря, представляешь? Втихаря бросил одну посреди такого кошмара!
И слёзы опять тихонько закапали.
5.2.2.
Сойдя на берег и заплатив двадцатку за хранение тандема, мы неспешно двинулись вдоль водоёма в сторону Адмиралтейской площади. Опускавшееся солнце жарило немилосердно, но основная часть его энергии проходила вéрхом, прямиком попадая в окна белоснежных многоэтажек Левобережного района. Нехилая парилка, наверно, получается в тех квартирах!
Как ни жестоко это прозвучит, но от услышанного несколько минут назад теперь стало жутко смешно.
– Да-а, мелодрамища неслабая. Шекспир отдыхает! Но что, это и вся история?
– Нет, конечно, не вся, но смотри, сколько трагизма, а? Сколько чувства! Хотя, сдаётся мне, девяносто процентов тут – не более чем бредни наивной дурочки. Нет, ну, не дурочки, конечно, но…
– Нý! – рассмеялся друг. – Лет-то всего ничего, а туда же: «снова пережить нож в спину», да «опять судьба ударяет…»! Ухохочешься! Будто вся спина уже исполосована!
Дорога сама привела к летней кафешке. Свободных столиков не нашлось, поэтому, прислонив тандем к ограде, Стрельцов подсел к одинокому поджарому очкарику «ботанического» вида, сочетавшему чтение какой-то толстенной книги с поглощением какого-то пенного напитка. Я принёс два полулитровых пластиковых стакана, до краёв наполненных прохладной золотистой жидкостью, гарантирующей райское наслаждение на ближайшие десять минут.
– Не помешаем? – я обратился к парню.
– Нет, садитесь, пожалуйста, – безразлично ответил он.
– Интересно, как всё это понимать, – произнёс я, делая большой – на четверть кружки – глоток. – Что ты полагаешь?
– Как говорил великий Сенека, их вайс нихт вас золь эс бедойтн. Я не знаю, что это значит, – проговорил Серёга, тоже отхлёбывая. – Чем же это дéлище нехилое окончилось, неизвестно?
– Это-то как раз и известно: съездом с общаги и посыланием какого-то Витальки, вызывающим неслабое море слёз и соплей с осени до сего дня.
– Тогда с чего оно началось?
– А вот тут история растерянно замолкает.
– Что же делать? Как докопаться до первопричины?
– Как учил мудрый Сенека, если не знаешь, что делать, не делай ничего вовсе.
– Простите! – перебил очкарик, негодование переполняло всё его естество. – Так говорил Конфуций! А Сенека не мог знать немецкого!
– Не обращай внимания, – вежливо сказал я. – Это поговорка такая.
– А вы откуда? – поинтересовался незнакомец, ибо наш диалект явно отличался от местного.
– Студенты из Тулы, с пединститута, – ответил Серёга, вынимая студенческий билет.
– Коллеги? Своим ходом приехали? – «ботан» с восхищением оглядел наше транспортное средство.
– Нý, – гордо сказали мы. – Не чужим же.
– На югá направляетесь?
– Нет, просто путешествуем без особой цели.
– Студенческие байки слегка собираем, – зачем-то добавил Стрельцов.
– Ну, и как в Туле жизнь?
– Несла-або! – гордо изрёк Серёга. Я расшифровал его ответ, совершив краткий экскурс в историю нашего жития вместе с бытиём.
– Парни! – с пафосом, который обычно появляется после четвёртого стакана, воззвал Алексей, наш новый знакомый. – Вы представляете, в какое время нам выпало жить?
– Ну-у-у…
– Это потóм скажут про «эпоху демократического беспредела». А ведь эпоха-то – чудесная! Ну, вот вы, вы ещё пару лет назад смогли бы так путешествовать? Смогли бы вот так пиво пить? Вообще, разве раньше пиво так свободно продавалось?
– Пару лет назад без талонов вообще ничего не купили бы… – я вспомнил тот период, когда в месяц мне полагалось 600 г колбасы, десять яиц, килограмм сахара, по полкило макарон и крупы, а сливочного масла, как человеку, достигшему восемнадцати лет, не полагалось вовсе, зато водки причитался целый литр.
– А сейчас всего кругом полно, но дóрого, – продолжил Серёга.
– Как говорил твой Конфуций, не дай бог кому жить в эпоху радикальных перемен, – добавил я. – Что дальше будет – страшно представить.
– Во-от! Теперь главное – не лениться, работать, зарабатывать! Тогда и радость придёт, ибо, как говорил ваш Сенека, возненавидеть жизнь можно только вследствие апатии и лени. Ведь нам же с вами выпала возможность стать живыми свидетелями ИСТОРИИ! Истории нашей страны! Сами потом будете внукам рассказывать…
– Лёх, мы тебя понимаем, – виновато заговорил я. – Но ты не обижайся, наши мозги под такие категории не затёсаны. Мы не гуманитарии, мы – химики, люди конкретные.
– Да-да, извините. Значит, байками интересуетесь? – пафосный румянец сошёл с его лица, которое теперь не казалось столь уж «ботаническим». – Тогда слушайте.
5.2.3.
Алексей заговорил таким задушевным тоном, каким по радио читают сказки детям:
– Эта история приключилась давным-давно, в тот блаженный период, когда отпущенные цены резко взлетели вверх, зато понятия «талон» и «визитка» навсегда ушли в прошлое. В ларьках и магазинах появились первые признаки грядущего изобилия, а провинциальный обыватель ещё путал «сникерс» и «тампакс» – согласитесь, два отнюдь не тождественные предмета. Мы перешли на четвёртый курс. Мы – трое молодых людей: Иванов, Петров и ваш покорный слуга. Поскольку все прибыли из разных уголков нашей необъятной страны, то и проживали в общежитии. О! Это была классическая «совковая» общага, с двумя кухнями на этаж, со стенами и перекрытиями, судя по их звукоизолирующей способности, сделанными из картона. Кроме того, тут создался настоящий рай для таких домашних животных, как мыши, тараканы и комары. Последних, благодаря постоянно текущей в подвале канализации, здесь можно встретить в любое время года.
– Один в один наше общежитие! – перебил я. – Летом из-за них спать невозможно…
– Да. Ну так вот. А прямо над нами поселились три первокурсницы. Три барышни, чистые и невинные создания. Не синечулочные математички и не валютные интердевочки с инъяза, они обучались на филологическом. А там – сами, поди, знаете: что ни студентка – то Наташа Ростова, пáдающая в обморок от слова «пися».
– Да-а, – меланхолично вздохнул я, припомнив парочку знакомых филологинь. – Но Катюши Масловы и Сони Мармеладовы тоже попадаются…
– Ладно, ладно, ты прав. Но эти – исключительные, – Алексей мечтательно понизил голос. – Взгляд любой из них был особенно – непорочно! – обаятелен, а лица, в отличие от наших сверстниц, ещё не были столь потасканными. Одна зеленоглазая блондинка, с косой до талии, уж очень хороша…
Мне почему-то вспомнилась недавняя Русалочка, затем представились физиономии одногруппниц, и я по достоинству оценил мастерство Алексея – рассказчика.
– Мы хотели познакомиться с этими девушками поближе, вплоть до самых серьёзных отношений, но ничего не получалось: наши верхние соседки оказались невероятно зашуганными. Про таких говорят: «Боятся собственной тени». В одиночку они никогда не ходили, даже на кухню или, наоборот, по нужде. Очевидно, мамочка каждой из них, отдавая доченьку общаге на съедение, так напутствовала родненькую: «Смотри, милая, будь осторожна! Там ведь мальчики невоспитанные ходят, а ты ж у меня – ну такая красавица! А им, окаянным, только одного и надо. Сперва спросят, сколько времени, потом – нет ли спичек, потом – как тебя зовут… Так и получаются матери-одиночки и дети без отцов». Это, конечно, не более чем домыслы, но наяву даже такая невинная фраза, как «Привет, девчонки!», невзначай брошенная Петровым, была тут же расценена как попытка к изнасилованию.
– А может, это тоже лёгкие домыслы – о попытке изнасилования? – перебил Стрельцов.
– Возможно. Просто когда Петров поприветствовал их в коридоре, они резко развернулись и рванули назад, в свою комнату.
– Это ещё ни о чём не говорит, – сказал я.
– Это – не говорит. Зато вахтёрша говорит. Мол, что ж это вы, окаянные, к девчоночкам пристаёте? А сама ржёт в голос.
– Ну и как, оправдались?
– Вот ещё! Бабка та нас хорошо знает, мы – люди порядочные, дисциплинированные. Просто пришла сообщить, как прибежали на вахту две девчонки, бледные, запыхавшиеся; глазки навыкат, ручки дрожат. «Звоните, – говорят, – в милицию! К нам мужики пристают!». И – на нас с Петровым указывают.
– Да уж, мощные мужики! И что же потом? – я искренне удивился чужой недалёкости, забыв одну народную мудрость – насчёт размеров глаз у страха.
– А ничего. Посмеялись мы вместе с вахтёршей да и плюнули на этих дурочек. Единственный человек, кто был вхож к ним в комнату – какой-то их сокурсник, вероятно, чей-то бывший одноклассник или просто земляк. Малый развлекал девушек игрой на гитаре, делая это утром [перед первой парой, перед первой!!!], в большую перемену и, разумеется, вечером. Репертуар его состоял всего из одной песни – «Звезда по имени Солнце» покойного В. Цоя. Аккомпанировал юный певец на плохо настроенной дребезжащей гитаре, исполняя названный шлягер на трёх «блатных» аккордах, безо всякого понятия о ритме и тональности.
– Охефренеть! – опять перебил я, живо представив описанную Алексеем картину. – Перед первой парой? Явная патология!
– Хорошо сказал! – ответил собеседник, протягивая правую руку. Я охотно пожал её, чувствуя расположение к этому человеку. – В течение первых двух недель сентября мы, как истинные четверокурсники, не утруждали себя частым появлением ни в институте, ни в общаге. Зато к концу месяца арии того трубадура нас уже, мягко говоря, достали.
– Вы соль девчонкам в чайник сыпали?
– Ох, сыпали! И соль в чайник, и соду в суп. Всё без толку.
– А картошку дезодорантом брызгали?
– Это уж слишком. Хотя, надо учесть на будущее, – Лёха улыбнулся.
– Может, парню надо было просто начистить пятак? – спросил Серёга.
– За-ачем? – обиделся Алексей. – Мы – мирные люди. Мы всерьёз начали задумываться, чтобы душевно поговорить с парнишкой, помочь ему настроить гитару, подтянуть гриф, показать, на каких аккордах играется его любимая песня в оригинале, а заодно помочь разучить и другие композиции группы «Кино». Никто из нас не являлся ярым фанатом означенного музыкального коллектива, но терпеть такое кощунство над памятью Виктора Робертовича сил более не было. Выяснили даже, что обитал тот менестрель через две комнаты от девушек. Проблема вскорости решилась сама собой. Наступил октябрь, вместе с ним – и наш профессиональный праздник. Для торжественного застолья мы купили литровую бутылку спирта «Ройал». Стóит отметить, что несмотря на большой общежитский стаж, ни один из нас не сделался алкоголиком, поэтому в плане потребления спиртных напитков всех в первую очередь интересовал сам процесс, а не конечный результат. Из одного литра 96%-ного спиритуóза наготовили самых разных ликёров, порою придумывая рецепты по ходу дела. Например, можно взять двадцать граммов карамелей-голышей – в дорыночный период они стоили девяносто копеек за кило, помните? – «дюшес» или «барбарис», растворить в предельно малом объёме кипящей воды, в полученный сироп добавить сто пятьдесят мэлэ спиртяги, потом дистиллированной водой довести объём до стандартной половины литра. Хотите – верьте, не хотите – не надо, но выходит отличный карамельный ликёр. Аналогично получили фруктово-ореховый [сделав сироп из сухофруктов и настояв его на толчёных кедровых орехах], бананово-апельсиновый [на корках] и сливочно-кофейный [из сгущённого молока и растворимого кофе].
– А мы в лаборатории органического синтеза самогонку нехилую гнали, – перебил гордый Стрельцов, но я жестом остановил друга: история захватывала всё больше.
– Помимо выпивки, приготовили разных закусок, а для пущего веселья я привёз баян.
– О! Так и я – баянист, – слегка польстив себе, перебиваю, протягивая руку Алексею. Он тоже охотно пожал её.
– Наше «соображение на троих» затянулось, – рассказчик продолжил. – Всем стало «хорошо», а ни один из ликёров не был выпит полностью, к тому же, стрелки показывали три часа ночи. Чтобы привести инструмент в исходное положение, я нажал клавишу спуска меха. «Ххха-а», – хрипло, как старый астматик, выдохнул баян. «Ну-ка, ну-ка, – заинтересовался Петров. – Что это?». «Ничего. Просто спуск меха». «А ну, вдохни!». Нажав ту же клавишу, я раздвинул мех. «Хххы-ы-ы», – глубоко и довольно громко вздохнул баян. «Класс! Надевай его! Пошли наверх. А ты, – Петров обратился к Иванову, – тоже инстрýмент захвати. Ох, они у нас поспят сегодня!». Иванов из шкафа вынул железнодорожную кувалду с полутораметровой рукояткой, доставшуюся в наследство от прежних обитателей нашей комнаты. Едва ступив на третий этаж, я энергично «задышал» баяном. «Бум-м, бум-м», – Иванов стукнул кувалдой по полу в такт шагам. Бил он не сильно, но в ночной тишине удары гулко разносились по всему этажу. Пройдя три таких «шага» вправо, мы остановились. Я не прекращал «дышать». «Это – монстр, Фредди Крюгер в гости пожаловал», – шёпотом пояснил Петров, хотя мы и без него всё поняли. Постояв секунд двадцать, «монстр» сменил направление, двинувшись прямо к двери наших соседок. Звуки «шагов» звонко отражались окнами, а от жуткого «дыхания» баяна, многократно усиленного ночным эхом, у нас у самих побежали мурашки. «Двигай сильнее», – прошептал мне Петров, поравнявшись с комнатой №336. И тут же, повернувшись спиной, со всей дури замолотил в дверь пятками и кулаками. Отголоски его ударов, наверно, зафиксировали сейсмологи в ЮАР и Канаде. «Смотри, замок не вышиби», – шепчу в ответ, продолжая что есть силы водить мехом. Жалобно треща, хлипкая дверь выгибалась дугой, а старенький баян надсадно хрипел громким басом: «Ххы-ы – хха-а, ххы-ы – хха-а!».
Урывистый стрельцовский хохот перебил этот увлекательнейший рассказ. Смешинки из Серёгиной гортани выходили квантованно, большими блоками, словно упакованные телевизоры с конвейера завода «Сони». Очевидно, друг слишком точно представил услышанное. Мне, как человеку, действительно знающему звук спускаемого меха, не составило больших трудов рассмеяться ещё громче – до визга, до слёз, до колик в животе, до плавного сползания с покатого пластикового кресла на асфальт. Остановили лишь недовольные взгляды посетителей и персонала кафешки.
– Они в окно там не повыпрыгивали? – рыдая, спросил Серёга. Алексей внешне оставался совершенно бесстрастным, но внутренне, похоже, был глубоко доволен собою.
– На мгновение удары вместе с «дыханием» умолкли. Гробовая тишина царила в комнате несчастных девушек. Выждав полминуты, Петров на всю общагу смачно выругался густым басом, чётко проговаривая каждую буковку. Смысл его фразы заключался в выражении досады из-за неоткрытой двери. Он задолбил с новой силой, я возобновил «дыхание». Секунд через двадцать уставший Петров тем же басом в трёхэтажных идиоматических выражениях сообщил о намерении прийти сюда завтра слегка пораньше, затем подал знак отходить. Иванов стукнул несколько раз кувалдой, звуки этих шагов «монстра» повторялись дребезжащими стёклами по всей общаге; я так и «дышал», пока мы не дошли до пятого этажа. Потом, конечно, пришлось совершенно беззвучно спускаться к себе, на второй… Утром, специально встав в семь часов, с Петровым пошли на третий этаж. Якобы умываться. В умывальне, конечно, встретили наших горемычных соседок, двоих из трёх. Блондинка ожесточённо тёрла руки мылом, тупо уставившись на струю воды из крана, шатенка пыталась попасть зубной пастой из тюбика на щётку. Сильный тремор не давал ей сделать этого. «Привет, девчонки!», – бодро сказал Петров. Чуть присев, обе повернули бледные взоры столь резко, словно друг выстрелил из пушки. Блондиночка выронила мыло в раковину да так и не смогла подобрать – оно выскальзывало из её изящных ручек.
Снова наш заливистый хохот перебил рассказ Алексея, уже не в первый раз сконцентрировав на себе внимание окружающих. Время приближалось к 16:00, а мы ещё не предполагали, куда двинемся дальше, где будем ночевать. Но желание узнать финал увлекательной истории оказалось выше примитивных бытовых проблем. Стрельцов резвенько сгонял за второй порцией золотистого напитка, издавна игравшего немаловажную роль в деле сближения народов. Алексей продолжил:
– В течение последующей недели из общаги на квартиру съехали трое. Первым – что удивительно! – незадачливый музыкант. Затем – блондинка и шатенка. Третья девушка подселилась к пятикурсницам. Каких ужасов они наговорили своим ближним – для нас навсегда осталось загадкой. Бедненькие! Они так и не знают, что это был прикол! Жестокий, да. Но донимать нас одной беспардонно извращённой песней разве не жестоко?!
5.2.4.
– Вот, Серёг, тебе и начало той истории, – проговорил я.
– Что-что? – не понял Алексей.
Увы, он и предположить не мог об одном невероятном факте – факте нашей сегодняшней встречи с вышеназванной длинноволосой блондинкой. Или это совпадение? Мы и сами ещё не переварили порцию происшедших нынче событий. Тем не менее, в отличие от собеседника, наше представление о случившейся истории стало несколько шире, как ни парадоксально это прозвучит. Но раскрывать перед ним карты, несмотря на обоюдную симпатию, не хотелось. Пусть всё остаётся, как есть.
– Да нет, ничего. Это мы о своём, о тульском, – пояснил слегка окосевший Серёга, очевидно, угадавший мои мысли. – Теперь можно и в путь неслабый?
– Парни, может, вам ночевать негде? Давайте в общагу! Места полно, всем хватит.
– Спасибо, друг, – с неподдельным умилением ответил я. – Не обижайся, но нельзя же нарушать походные условия.
– Не боись, – продолжил Серёга. – У нас и палатка нехилая, и едьбы слегка найдётся…
– Сегодня по плану нужно сделать ещё стольник, не меньше, – закончил я.
Купив для ужина полтора литра пива в опорожнённую пластиковую бутылку и простившись с человеком, о существовании которого час назад и не подозревали, мы двинулись дальше. Южные пейзажи пресытили, поэтому безоговорочно решено было ехать на север, то есть в Липецк.
[1] 1 фемтосекунда = 10-15 с, то есть в одной минуте 60000000000000000 фс.
Помочь сайту
Поздравления
