Эта испуганная и что-то явно скрывающая женщина сначала
вызвала у него антипатию. Казалось, что она, словно нашкодившая девочка, ищет
заступника, мечась между строгой матерью и добродушным и снисходительным отцом.
«Вера Аркадьевна», – мысленно повторил имя своей подзащитной.
Весна уже явно стучалась в двери. Весна, а с ней мысли о
том, как дальше жить. Он постепенно привыкал к своему вдовству – Зинаида была
явно неизлечима. Она продолжала витать в облаках.
Он как мог, помогал ей. Дочь сторонилась мачехи, ей
хватало новых впечталений и без посещения дома скорби.
Вера Аркадиевна чем-то походила на Зиночку. Она явно
что-то скрывала, возможно, зарождающееся безумие.
То, в чём её обвиняли было на первый взгляд смехотворно. Эти
волшебные пилюли могли быть просто подложены в сумочку – ради жестокого
розыгрыша. Но всё это напоминало какую-то слишком уж подростковую месть. Вряд
ли овдовевшая женщина стала бы опускаться до таких фокусов.
Он понимал, что на такое способен скорее недолюбленный
вовремя мальчишка. Скорее мальчишка возжелает увидать чужой женский позор. Эта
гремучая смесь из пургена и каких-то неизвестных наркотиков – эта смесь могла
попасть в любые руки. Вероятно, такие вот подарки могли оказаться в кармане
любой более-менее миловидной девушки. Заставить её быть смешной и мерзкой самой
себе – вывернуть наизнанку, заставить стыдливо сжиматься.
Он был готов к долгой работе. Надо было найти ключ к этой
загадке. А что, если эта женщина покрывает кого-нибудь из родных?
Алиса тихо и заунывно плакала.
Ей было стыдно жить у Алекса. Тот держал её, словно
пленницу, заставляя быть ниже травы и тише воды. Теперь она лишь отсыпалась и
готовилась вновь отправиться на опостылевшую ей службу
Возвращаться домой она боялась. То, что мать не ищет её,
Алису даже радовало. Она вдруг почувствовала себя забытой кем-то куклой. Она теперь не вынесла бы осуждающих взглядов
и втайне от себя желала матери скорой и
безболезненной смерти.
Алекс также не хотел, чтобы Алису нашли. Он привык к
ручейку из наличных – Алиса явно котировалась, но ему хотелось большего.
Он ещё не знал, как доберётся до Эльвиры и прочих. Вряд
ли эти девочки могли чувствовать себя в безопасности – а ему, ему нужно было
поддерживать имидж плейбоя.
Мысленно он наполнил свою квартиру красивыми и на всё
согласными голышками. Эти девочки готовили ему ужин, мыли его постепенно
дряхлеющее тело и занимали его досуг.
Покойная мать всегда лишала его этой радости. Она не
любила возможных снох, не любила и слишком возносила его над миром, обставляя
ненужными вещами и лишая права на свободу.
Теперь он сам стал тюремщиком. Алиса была примерной
заключенной – она радовалась каждому куску хлеба и уже не представляла себя
никем кроме начинающей проститутки.
Алексу нравилось сидеть в дорогом халате и чувствовать,
как его орган обрабатывает быстрый и молчаливый язычок его пленницы. Алиса
старательно отрабатывала всё – она мысленно награждала Алекса триппером, и тут
же пугалась собственной смелости.
Алексу часто хотелось лишить её последней гордости.
Волосы Алисы можно было выгодно продать – парикмахерская «Ундина» щедро платила
за девичью красоту. Но страх сделать её скучной останавливал его планы.
Алиса пугалась не меньше. Ей показалось, что она летит в
космическом корабле – что там за стенами дома прошли века – и уже нет
никого, кто бы помнил ей.
- Ты шлюха! -
билось в её висках.
Алекс лениво наградил её выбросом своего, так и не
употребленного по назначению, семени. Алиса, молча проглотила его дар и смущено
отползла прочь.
Она боялась надоесть своему Господину. Вероятно, и
выдуманная кем-то Лидия закончила свои дни так же, как и она – наложницей
зловонного злого духа.
Людмила вся ушла в лекции и семинары.
Она готовилась к будущей карьере тщательно. Теперь ей не хотелось быть никем
кроме как работником прокуратуры.
Голубой мундир отлично бы смотрелся на её миловидном
теле. Людмила старательно представляла, как впервые наденет это одеяние, наденет
и встанет за конторку в суде.
Она подозревала людей в скрытых мотивах. И считала, что
все они в той или иной степени виновны.
Её саму можно было отправить в колонию. Только случай
берёг её от этой напасти.
То, что отец вновь занялся адвокатурой, было не слишком
приятно. Они могли бы столкнуться вместе в каком-нибудь процессе, и ей бы
пришлось требовать отвода.
Сейчас Степан Акимович был наиболее озабочен.
- Слушай, дочка, а ты не помнишь, какой номер телефона у
Крамер? – спросил он, как-то слишком заискивающе глядя в голубые глаза дочери.
Людмила поморщилась. Когда-то у неё был такой же взгляд,
когда она подползала к чужому немытому унитазу.
- У Инны. Или у отца?
- А разве у них разные телефоны?
- Нет, просто у Инки, ну, в общем, у ней есть её личный
телефон.
- Отец купил ей мобильник?
- Не отец, а редакция. Инна ведь теперь репортёр и вообще.
История с первосентябрьским конфузом имело продолжение.
Исаак Крамер был на взводе. Его просто были готовы
распять озлобленные старушки и представители общественности.
То, что случилось с этой несчастной жертвой, не укладывалось
в голове. Он вдруг представил, что на снимке не эта внешне благонравная
школьница, но оторва и блудница Инна – ведь года два назад, а так же была
голой. Голой и обгаженной.
Он не верил в эту историю с таблетками. Вероятно, у
девочки просто поплыли мозги. Вряд ли какие-либо медикаменты могли так
подействовать – да и кому доставило бы удовольствие смотреть на невменяемые,
ушедшие глубоко в потусторонний мир тела.
Однако желание Инны разобраться в этой чертовщине было
стойким.
- Папа, ты не понимаешь. Это очень серьёзно. Если их не
остановить, то любая окажется на месте этих девочек.
Инна не верила тому, что видели её глаза. Та женщина не
походила на безумную, она просто не подумала, что делает.
Инна понимала, что теперь до подследственной её не допустят.
Она чувствовала, что теперь, когда виновник вроде бы найден, этот страшный
человек почувствует полную безнаказанность.
Она вдруг представила. Что это она имеет такое сильное
оружие. Что она могла бы заставить этих двух дурочек сначала подло обосраться,
а потом щеголять в чём мать родила перед строгими, но, увы, слабосердечными
учителями.
- Может быть, это какой-то прыщавый подросток, наверняка
он сидел в кустах и ловил кайф.
Случай на детском утреннике также был ей известен. Она
запомнила только имена этих двух существ – Эльвира и Антон.
Больше всего Эльвира боялась расспросов.
Антон стал ей разом неинтересен, словно бы нудная
прочитанная в детстве книга.
Он не простил ей своего конфуза, да и она не могла
простить ему минутной слабости. Бабушка держала дистанцию с родителями
внучкиного ухажёра, а те смотрели на неё с жалостью и сочувствием.
Эльвира плохо помнила своих родителей. Они ушли слишком
рано. Слишком рано и совсем не запомнились этой девочке. Эльвиру пугало только
многолюдное казенное здание – бабушка пугала её, что отнесёт обратно в магазин;
но потом странное слово стало терзать бедную светловолосую девочку.
- Если ты будешь плохо себя вести, то окажешься в
интернате. Тебя там заставят слушаться, постригут под мальчика и заставят мыть
полы вонючими тряпками.
Эльвира была законченной чистоплюйкой и белоручкой. Учителя
не заставляли её мыть полы или вытирать школьную доску. Эльвира боялась грязи и
старательно избегала встреч с нечистотами.
Теперь ей было страшно вдвойне. Теперь ненавистное завтра
стало слишком близко, оно стояло у порога как нелепый призрак взрослости.
Антон, Антон! Она разочаровалась в Антоне, разочаровалась
настолько, что решительно отказалась от встреч с ним. Он не смог быть принцем,
не встречаться же с грязным замаранным свинопасом, свинопасом, который выставил
на позор и её. Наверняка это он подсунул ей эти мерзкие таблетки.
Он добился своего – мерзкий гадкий мальчишка. Об их
позоре написали в газете, написали слишком много и слишком мало.
На чёрно-белых фото она была похожа на маленькую
сказочную героиню. Героиню пошлой и мерзкой сказки, где чистота всегда
оказывается поруганной.
Инна наблюдала за этой светловолосой девочкой. Эльвира
чем-то до ужаса напоминала Головину, её прежнее проклятье
Помочь сайту
Поздравления
