Тайная вечеря. Глава двадцать шестая

Глава двадцать шестая

            Нелли незаметно для себя отвыкала от мира. Она больше не нуждалась в нём, но и не чувствовала себя заключённой. То место, что теперь держало её, было так хорошо устроено, что его не хотелось покидать.

            «Тут у вас что-то вроде армии!» - в голове Нелли засели это шутливое определение матери.

            Она вдруг поняла, что именно об этом она всегда мечтала, от этого мира веяло необходимой всем правильностью. Она вдруг ощутила, что середины нет – или застенки Мустафы, или эта обитель.

            Роксана боялась признаться ей в своём родстве с Рахманом. Но Нелли сама догадалась об этом. Она вспомнила, как ещё совсем недавно прошлой весной бездумно флиртовала с ним одетая, а затем абсолютно голая. Той копии сказочной Алисы уже не было в её теле, она испарилась, превратилась в подобие Невидимки.

            В этот день они отправлялись на экзамен. Настоятельница договорилась с этим с директрисой школы, где должна была доучиваться Нелли. Нелли экзаменовали раз в две недели, а вот пропавшая без вести Роксана была отчего-то ещё ни разу проверена на наличие знаний.

            Да ей вовсе не хотелось быть школьницей. Страх попасть впросак, к тому же Роксана боялась нагрубить сопливым и таким ещё кукольно глупым сверстницам. Она и презирала, и ненавидела их, как-то походя. Зло попавшее в душу отдавалось терпкой вонью греха. Ещё недавно он был неслышим, но теперь, теперь, она сама не знала, куда деваться ль этого убивающего душу смрада.

            Ей вовсе не хотелось вновь становиться Роксаной Гафуровой. А может быть Шабановой. Её, словно красивую куклу, передаривали друг другу, словно бы на неё было наложено проклятье.

            Однако надо было ехать. Роксана решила ни на шаг не отставать от Нелли. Она держалась за её руку и старалась смотреть на белый местами подтаявший снег.

            - Давайте быстрее, а то на мосту в пробку попадём, - проговорил монастырский шофёр.

            Давным-давно просящийся в утиль «РАФик» завёлся и стал осторожно спускаться с крутизны.

            Калерия Романовна хотела поговорить с директрисой тет-а-тет.

            В новой школе было неуютно, словно в вестибюле метро. Школьники, стены, гладкий пол – всё было ново и непривычно.

            В лабиринте коридоров можно было легко заплутаться. И двери кабинетов были такими же словно в казенной поликлинике, что также навевало скуку.

            Она больше не могла быть прежней Калерией Романовной. Что-то надломилось в ней. Что-то особенно хрупкое.

            Дети разнообразно одетые и от того ещё более чужие пугали. Раньше она легко могла приструнить их, словно бы верила в то, что и впрямь может больно и стыдно наказать их, сделать их всех розовыми и заплаканными. Но теперь розовой и заплаканной была она сама.

            - У меня очень мало времени, - голосом дореволюционной наставницы проговорила директриса.

            - Знаете, я бы хотела подать заявление. Я хочу уйти из школы.

            - Уйти? Но послушайте, куда же вы пойдёте? В вашем возрасте? В экономки? Не дурите,  вы прекрасно вписываетесь в наш дружный коллектив… И кстати. Сегодня я буду экзаменовать Оболенскую. И ещё отыскалась ученица Гафурова.

            - Гафурова? Я не помню такой.

            - Она из старой восьмилетки. В сущности, это слияние было глупостью. Мы потеряли свой класс, а они, они ничего не приобрели. Так вот эта Гафурова должна быть также вписана в коллектив. Вы конечно наслышаны о скандале с фильмом и прочее.

            Директрисе хотелось выглядеть модно и деловито. Она вновь играла роль, старательно выпячивая свои достоинства и готовясь обвораживать всех, кого только может обворожить. Она всегда находила щёлку в обороне чужой душе и вползала туда льстивой и опасной змеёй.

            Мать ученицы Оболенской была первой её жертвой.

            Ираида Михайловна припарковала свой «Вольво» подальше от школьных ворот. Ей хотелось просто понаблюдать, как из монастыря приедет её дочь. Нелли старательно играла роль сироты, она словно бы боялась стать прежней бездумной фантазёркой.

            Прошлое тяготило и Оболенскую-старшую. Она была рада предусмотрительности своего мужа, тот словно бы предчувствуя свою раннюю смерть настоял на её учёбе на финансиста.

            Ираида старательно училась. Она, в сущности, могла бы воспротивиться диктату мужа, но что-то в душе оберегало её от такого опрометчивого шага.

            Даже её служба в банке была скорее игрой, чем настоящей жизнью. Она работала там до обеда, потом ехала домой и готовилась к лекциям, а в выходные занималась тем, что писала или красивые натюрморты, или свою дочь.

            Теперь ей предстояло жить по-иному. Творчество ушло на второй план, оно вновь было хобби как в школе, когда она невольно робела перед репродукциями в художественных альбомах. Нет, ей никогда не добиться такой живости, она просто маленькая мазилка.

            Снег падал на капот машины. Он был также скучен, как и мир. Ираида ещё чувствовала в свои силы начать всё сначала, перевести стрелку и стать свободной. Ей было всего 35 – и сейчас был её год, год зайца.

            Она вспомнила с какой любовью выписывала и образ Алисы, и прячущегося в хвое  Чеширского Кота и того самого странного Кролика, заманившего легковерную Алису в Подземелье.

            - Вот и моя девочка нашла свою Страну Чудес.

            Она слегка содрогнулась, словно бы от приступа зубной боли – бритоголовая и лысая дочь вновь возникала перед взором, словно бы выброшенная на помойку некогда горячо любимая куколка.

            Нелли старалась смотреть на всё равнодушно. Больше всего она боялась случайно столкнуться со своими бывшими одноклассницами, нарваться на их дежурно-вежливое сочувствие.

            Она не могла больше прятаться за образом английской леди. Теперь ей хотелось стать чужой этому миру, чтобы он выплюнул её, как нечто ядовитое...

            Роксана же стыдилась своего позора. Она вдруг почувствовала себя по-настоящему голой. Одежда подчёркивала её слабость, словно бы она и впрямь была нищенкой.

            Сидевший на входе охранник, молча, проглотил их образы, словно довольный итальянец спагетти.

            Нелли перестала восхищаться мужчинами. Ничто не мешало ей мысленно лишить этого кабана его униформы и представить так же, как Мустафу с его жалким пенисом и полным, уродливым телом.

            Мужчины боялись быть голыми – они всегда предоставляли эту привилегию женщинам. Нелли же слишком объелась красотой своего и так достаточно поруганного тела.

            - Проходите.

            Нелли последовала за величественной в своей красоте настоятельницей. Та собиралась переговорить с директрисой, определить судьбу милой и совершенно потерянной Роксаны.

            Калерия Романовна не сразу узнала в этой молчаливой девушке Оболенскую. Теперь ей фигура стала суровее и старше, а голову, словно шлеи обтягивал строгий платок.

            Калерии было не по себе – раньше она часто тревожила нижние полушария Оболенской тревожным взглядом. Попа ученицы явно напрашивалась на экзекуцию – она была слишком сдобной и манила к себе взгляд и руку одновременно.

            Нелли могла избежать позора, да и что-то мешало историчке претворить свои фантазии в жизнь.

            Роксана немного побаивалась взрослых. Вдруг они вновь прикажут ей сделать что-то очень страшное. Теперь она мечтала только об одном, оказаться в тишине и покое.

- И зачем мне знать всё это?. Неужели, если я буду знгать , чем занимался царь Хамураппи, то я стану счастливее? Уж лучше убежать прочь вместе вместе…

Она на мгновение запнулась боясь даже вспомнить имя того приютского хулигана. Этот мальчишка был наглее того названного братца. Имя  партнёра по съёмкам было стёрто из памяти, словно ошибочно написанное слово с доски. Роксана боялась, что вновь станет той самой Валей, будет радостно улыбаться и совершенно не стыдиться того, что делает, потакая желаниям мальчишек.

- Неужели я ууже совсем плохая? – думала она, содрогаясь от предчувствия зоещущих душу вопрорсов.

На неё смотрели, словно бы она и впрямь была голой. Словно бы пытались в чём-то уличмть её, и так едва не утекшую сквозб пятки душу.

- Ну, что Гафурова, - проговорила странная суровая дама. – Материал ты знаешь. Но допустить тебя в класс мы пока не можем. Вот принесёшь нам справку, что ничем таким не болеешь, тогда, пожалуйста.

На Калерию Росановну вновь находил искус. Она тщетно боролась с нмим, вид милой и такой испуганной жертвы вновь делал из неё так и ненасытившуюся чужой болью фурию.

Когда-то она точно так же смотрела на дочь. Вероятно, закричи Виолетта, или попытайся её укусить, то она бы очнулась, не стала бы идти ва-банк.

Теперь она не могла понять, кем сейчас является – жалкой овцой или злобной и голодной волчицей. Ей то хотелось упасть ниц, то наоборот вырасти до потолка, подобно огромной надгробной статуе.

Роксана боялась вновь почувствовать себя куклой. Она и так слишком изменилась за этот год. Теперь, когда рядом не было ни Рахмана, ни матери, она боялась пойти по рукам, словно детсадовская тщательно продефинцированная кукла. Кукла которой играют особенно зло, зная, что она никому не принадлежит.

- Ну, это вы зря…

Голос математички звучал как-то особенно ядовито.

Калерия Романовна потёрла виски. Она оглядывала скромно и строго одетых коллег, и мысленно собирала их в помывочном отделении – розоавх, жалких и как-то особенно нелепых.

«Да, у учителя это на лбу не написано!».

Она сама уже устала притворяться педагогом. Ей хотелось быть иной – строгой, дапже очень суровой. Может быть, охранницей в лагере.

Она вдруг осознала что мечется, словно бы никак не могущий замететь маятник, кидается в крайности – что сегнодн утром она была маленькой и жалкой рабой, но к полудню решила сделаться безжалостной госпожой.

- Может, мне валерьянки выпить?

Ираида Михайловна осторожно тронулась вслед за «Рафиком». Она старалась не упустить из вида этот миниатюрный автобуцс, боясь, что потеряет не только его, но и дочь.

Нелли старательно выбрасывала из памяти то, что видели её глаза. Ей было не по себе и от шума улиц, и от того, что видели её глаза. Всё было таким пустым и глупым.

- А за нами, матушка, хвост.

Голос водителя звучал как-то слишком серьёзно.

Нелли вздрогнула.

- Ничего. Я знаю эту машину. Езжайю

Нелли тоже почувствовала слежку. Она посмотрела назад и едва не свалилась с кресла. Сзади маячило знакомое «Вольво».

- Боже, что же делать?

Она вдруг почувствовала, как бьётся её сердце. Выпрыгнуть из салона, побежать к такой знакомой машине? Но ведь она не хочет вновь становиться Алисой! Но как же мама?

Она вновь становилась прежней Нелли. Ей вновьб захотелось отрастить себе каре, носить привычные платья, а главное, врывать из памяти всё то, что так страшно случилось с ней и Людочкой.

- Притормози… - велела настоятельница.

Нелли стеснялась своего вида. Её могли принять за кого угодно, только не за дочь богатого человека. А Ираида Михайловна смотрела на неё с авиноватой улыбкой.

- Что ты решила, дочка? Ты возвращаешься домой?

- Мама, я не…

- Дочка, я не хочу, чтобы ты думала, что я…

- Мама, ты думаешь, я ещё могу быть здесь?

- Да… Я думаю. А верить в Христа можно ведь и на воле.

- Но тогда всё было напрасно. Я вновь буду такой же дурой.

- Дочка, ты должна решить. Пойми, я бы не просила тебя, если бы могла жить без тебя.

- А как же я? Ведь все будут знать…

- Глупости. Я думаю, что тебе хватит прятаться. Ты уже большая. Пора перестать играть в куклы. К тому же ты ведь не позволишь распасться нашей семье.

Нелли вдруг поняла, как всё-таки страшно быть точкой. Она увидела себя - одинокую и затравленную. Себя, как одинокую пешку на доске.

- Я тодже думаю, что тебе надо дозреть до права на уединение. Нелли, ты должна быть честной перед самой собой. Я ведь знаю, что ты чувствуешь. Можно спрятаться от людей, но не от себя.

Голос настоятельницы проникал в душу и невольно холодил тело.

Нелли поняла, что как стесняет эту женщину, что она, словно прибившийся на время щенок терзает душу этой женщины.

- А Роксана?

- Этой девочке лучше быть вдалеке от тебя. Я ведь всё понимаю. Ты ведь знаешь, знала её?

Нелли молча зашагала к "Вольво". Она вдруг поняла, как ошибалась, как хотела, чтобы её жалели и любили только за то, что она пережила в том ужасном особняке