[Скрыть] Регистрационный номер 0176321 выдан для произведения:

Глава двадцать седьмая

Нелли не верила своим глазам. Она никого почти не помнила, точнее – не хотела помнить, стерев  из памяти, словно бы давно опротивевшую песню с магнитофонной кассеты.

Девушки в свою очередь смотрели на неё – мать постаралась вернуть ей прежний облик – шаловливого и странно притягательного двойника мультяшной Алисы.

- Были бы они голыми – мне было легче.

Нелли привыкла в чужой обнаженности – и теперь чувствовала на себе любопытные взгляды «ряженых». Несмотря на одинаковую одежду, они были также различны, как и броские наклейки на холодильнике.

Нелли вдруг захотелось обратно к Мустафе. Раз уж даже монахини побрезговали ею.

Девчонки смотрели на неё с любопытством и жалостью.

«Наверное, думают – она ещё целка? – мысленно предположила Оболенская.

Она мысленно оголила особенно наглую девицу. Та явно делала вид, что откровенно презирает, вернувшуюся из странствий Нелли.

Девушка явно гордилась своим непорочным видом. Она оглядывала Нелли и сосредоточенно жевала свой бутерброд.

Дочери профессора Смелкова не терпелось спросить эту странную девушку. О том, что случилось с Нелли, говорили многие – мысленно Смелкова готовилась к подобному позору. Ей хотелось одного – поскорее перестать бояться, расстаться с опостылевшей девственностью и наконец, почувствовать себя свободной.

Дома, когда отец задерживался в институте, Надя старательно играла роль развратной женщины. Она любовалась собой, ощущая, как вид своего собственного тела заводит её. Другие девчонки и мальчишки не знали её тайны, но сама Надя очень боялась вдруг, как бы случайно выдать себя.

Она, как и Нелли любила нежиться в выдуманном мире. И когда в сентябре переступила порог этой школы, невольно засмущалась.

Теперь ей предстояло разделить парту с Нелли. Наде нравилось сидеть за первой партой. Она только боялась, что не выдержит и сделает что-то не так – дома она была другой – часто розовой и счастливой, как когда-то у бабушки. Когда её тело принадлежало только ей и солнцу.

Нелли было не по себе от этой, изнывающее от похоти девицы. Всё у Нади было слишком напряженно, словно бы она боялась ненароком выдать себя.

Нелли чувствовала, что эта девица хочет осыпать её градом вопросов, замучить своим голосом.

«Неужели у меня на лице написано, что я – шлюха?»

Нелли вспомнила, как летом легко соглашалась предавать себя. Но не из страха, ей просто нравилось играть роль животного. Никто не требовал от неё умных слов, а делать то, что она делала, было даже приятно, по крайней мене, ей за вредность давали конфеты.

Нелли посмотрела на лопающуюся от ожидания Смелкову. Та старательно слизывала с губ крошки и явно ждала какого-то откровения.

 

Смелковой хотелось одного – уединиться с Нелли.

Она часто представляла себя чьей-то послушной рабой. Представляла, как делает по дому работу совершенно обнаженная, как настоящая прислужница.

Родители не замечали её искусов. Они вообще ничего не замечали, чувствуя лишь то, что привыкли чувствовать.

В комнате Нади царило безоблачное детство. Девушка частенько удивляла своих плюшевых друзей, когда возилась с ними без опостылевших ей одёжек.

Но главное, ей хотелось поиграть в любовь – но не с каким-нибудь развратным мальчишкой, а с такой же девушкой, как она сама.

Нелли отлично подходила для первого опыта. Надя уже предвкушала, как они станут вместе барахтаться на мягком диване и старательно исследовать друг дружку губами, языком и пальцами.

Нади было не по себе от одиночества. Она попросту устала от него – розоветь в пустой квартире было так нелепо, словно бы она только притворялась живой, а сама была послушным манекеном.

Родители старательно украшали её модными вещами. Точно так же они украшали ёлку на Новый Год. Наде было стыдно и волнительно –она давно уже сигнализировала о своей готовности – но никто не обращал на эти сигналы ни малейшего внимания.

Нелли боялась попасться вновь на крючок разврата. Она чувствовала, как от Нади пахнет искусом – горящие восторгом глаза сопартницы были наполнены ожиданием чего-то ужасно интересного.

Нелли чувствовала, что зря окунулась в мир. Её уши и глаза страдали от громких звуков и ярких красок. Казалось, что она попала в кинотеатр панорамного фильма. Мир затягивал её в себя, как затягивает ужасный бесконечный сон.

Нелли была готова вновь пройти по всем кругам ада. Ей было стыдно – тело противилось новым соблазнам.

 

Надя изнывала от ожидания чудесного. Она кочевала из комнаты в комнату, сначала в форме, потом в неглиже и наконец, стыдливо розовея. То, что промелькивало в зазеркальной глуби, вряд ли могло быть ею. Точнее Надя уверяла себя, что и впрямь стала другой, что это розовеет только чей-то развратный образ, вроде сологубовской Елены, которая, как и Надя не находила себе места в обычном мире.

Надя любила перечитывать рассказ «Красота». Нагота той дореволюционной мечтательницы была сродни её шаловливо-распутной наготе. Надя краснела, бледнела и предавалась мечтам, поигрывая правой рукой. Перебирая струны своего сладострастия, словно струны гитары или лютни, отлично зная, что никто, кроме бестелесных существ не в силах наблюдать за ней.

В квартире было тепло, уютно и скучно. Было так, как будто их мир был или сценой или залом музея – в театре и в музее всегда было всё слишком правильно.

Надя смотрела на гордость отца стереофонический магнитофон. Тот исправно работал, наполняя по праздникам пространство квартиры милой ритмичной музыкой, под которую легко было управлять своим телом. Наде нравились развратные сетчатые платья – она тотчас вспоминала сказочную Семилетку, вспоминала и понимала, что мало чем отличается от сказочной героини, разве что умом.

Родители словно бы предрекали ей будущее роковой женщины. Они даже не пытались управлять ею, а просто пускали в жизнь наобум, надеясь, что Надя и сама не собьётся с нужной дороги.

Надя доигрывала роль прилежной ученицы. Она еще не решила, кем хочет быть. Для этого тела пока хватало и уютного зеркала.

 

Нелли опасалась так дерзко и безрассудно розоветь. Она думала, что вновь может попасть в липкие руки бесстыжего Невидимки. Тот мог возникнуть в любой момент, и она старательно отгоняла его, позаимствованными у монахинь словами.

Тело, её тело было мерзким, словно выброшенная в утиль много раз прочитанная и испачканная книжка. Нелли не могла понять, кто она – всё ещё милая фантазёрка или развратная и озлобленная наложница полоумной властительницы на час.

Она охотно бы перенесла свою душу в более чистую обитель. Но страх превратить это тело в зловонную падаль не давал ей смелости идти до конца.

Так, прочитывая молитвы и одергивая руку от теперь запретного места, она и провела вечер. Было глупо притворяться пай-девочкой – перед глазами возникала её новая «подруга» - она была розовой и потной, как какая-нибудь одалиска с картины Курбе.

- Да воскреснет Бог, - шептала Нелли, покрываясь липким потом волнения.

Слова молитв обжигали притаившегося в гардинах Невидимку. Он так и не смог убраться прочь из этого жилища – войдя, он стал пленником, и теперь надеялся обрести свободу, вновь завоевав эту такую несговорчивую плоть.

 

 

Ираида Михайловна чувствовала укор во взгляде дочери.

Нелли жила теперь по своим особым правилам, и казалась чужой, словно пущенная на постой незнакомка.

То, что ела, то, что делала, было теперь загадочно и непонятно. Ираида смотрела на неё, словно маленькая девочка на клоуна, не зная смеяться ей или плакать.

Она не могла как прежде любоваться её телом – дочь слишком изменилась – но становилась от того ещё более интересной.

«Я никогда не думала, что у неё такие глаза!» - думала Ираида, терзая остатки омлета.

Дочь вела себя странно. Она была тихой и какой-то слишком сосредоточенной, словно бы служила бесконечную мессу.

- Тебе было хорошо в школе? – спросила Ираида Михайловна.

-Нормально… Только, мама, не напоминай мне о Людочке.

- Почему?

Нелли промолчала. Она боялась вспомнить это в конец расклеевшеееся тело - Людочка слишком быстро оказалась скучной и мерзкой – видимо, она всегда была всего лишь хорошо замаскированной Какулькой.

Нелли боялась, что вновь увидит эти дрожащие от стыда ягодицы, эту согнутую в уг

Глава двадцать седьмая

Нелли не верила своим глазам. Она никого почти не помнила, точнее – не хотела помнить, стерев  из памяти, словно бы давно опротивевшую песню с магнитофонной кассеты.

Девушки в свою очередь смотрели на неё – мать постаралась вернуть ей прежний облик – шаловливого и странно притягательного двойника мультяшной Алисы.

- Были бы они голыми – мне было легче.

Нелли привыкла в чужой обнаженности – и теперь чувствовала на себе любопытные взгляды «ряженых». Несмотря на одинаковую одежду, они были также различны, как и броские наклейки на холодильнике.

Нелли вдруг захотелось обратно к Мустафе. Раз уж даже монахини побрезговали ею.

Девчонки смотрели на неё с любопытством и жалостью.

«Наверное, думают – она ещё целка? – мысленно предположила Оболенская.

Она мысленно оголила особенно наглую девицу. Та явно делала вид, что откровенно презирает, вернувшуюся из странствий Нелли.

Девушка явно гордилась своим непорочным видом. Она оглядывала Нелли и сосредоточенно жевала свой бутерброд.

Дочери профессора Смелкова не терпелось спросить эту странную девушку. О том, что случилось с Нелли, говорили многие – мысленно Смелкова готовилась к подобному позору. Ей хотелось одного – поскорее перестать бояться, расстаться с опостылевшей девственностью и наконец, почувствовать себя свободной.

Дома, когда отец задерживался в институте, Надя старательно играла роль развратной женщины. Она любовалась собой, ощущая, как вид своего собственного тела заводит её. Другие девчонки и мальчишки не знали её тайны, но сама Надя очень боялась вдруг, как бы случайно выдать себя.

Она, как и Нелли любила нежиться в выдуманном мире. И когда в сентябре переступила порог этой школы, невольно засмущалась.

Теперь ей предстояло разделить парту с Нелли. Наде нравилось сидеть за первой партой. Она только боялась, что не выдержит и сделает что-то не так – дома она была другой – часто розовой и счастливой, как когда-то у бабушки. Когда её тело принадлежало только ей и солнцу.

Нелли было не по себе от этой, изнывающее от похоти девицы. Всё у Нади было слишком напряженно, словно бы она боялась ненароком выдать себя.

Нелли чувствовала, что эта девица хочет осыпать её градом вопросов, замучить своим голосом.

«Неужели у меня на лице написано, что я – шлюха?»

Нелли вспомнила, как летом легко соглашалась предавать себя. Но не из страха, ей просто нравилось играть роль животного. Никто не требовал от неё умных слов, а делать то, что она делала, было даже приятно, по крайней мене, ей за вредность давали конфеты.

Нелли посмотрела на лопающуюся от ожидания Смелкову. Та старательно слизывала с губ крошки и явно ждала какого-то откровения.

 

Смелковой хотелось одного – уединиться с Нелли.

Она часто представляла себя чьей-то послушной рабой. Представляла, как делает по дому работу совершенно обнаженная, как настоящая прислужница.

Родители не замечали её искусов. Они вообще ничего не замечали, чувствуя лишь то, что привыкли чувствовать.

В комнате Нади царило безоблачное детство. Девушка частенько удивляла своих плюшевых друзей, когда возилась с ними без опостылевших ей одёжек.

Но главное, ей хотелось поиграть в любовь – но не с каким-нибудь развратным мальчишкой, а с такой же девушкой, как она сама.

Нелли отлично подходила для первого опыта. Надя уже предвкушала, как они станут вместе барахтаться на мягком диване и старательно исследовать друг дружку губами, языком и пальцами.

Нади было не по себе от одиночества. Она попросту устала от него – розоветь в пустой квартире было так нелепо, словно бы она только притворялась живой, а сама была послушным манекеном.

Родители старательно украшали её модными вещами. Точно так же они украшали ёлку на Новый Год. Наде было стыдно и волнительно –она давно уже сигнализировала о своей готовности – но никто не обращал на эти сигналы ни малейшего внимания.

Нелли боялась попасться вновь на крючок разврата. Она чувствовала, как от Нади пахнет искусом – горящие восторгом глаза сопартницы были наполнены ожиданием чего-то ужасно интересного.

Нелли чувствовала, что зря окунулась в мир. Её уши и глаза страдали от громких звуков и ярких красок. Казалось, что она попала в кинотеатр панорамного фильма. Мир затягивал её в себя, как затягивает ужасный бесконечный сон.

Нелли была готова вновь пройти по всем кругам ада. Ей было стыдно – тело противилось новым соблазнам.

 

Надя изнывала от ожидания чудесного. Она кочевала из комнаты в комнату, сначала в форме, потом в неглиже и наконец, стыдливо розовея. То, что промелькивало в зазеркальной глуби, вряд ли могло быть ею. Точнее Надя уверяла себя, что и впрямь стала другой, что это розовеет только чей-то развратный образ, вроде сологубовской Елены, которая, как и Надя не находила себе места в обычном мире.

Надя любила перечитывать рассказ «Красота». Нагота той дореволюционной мечтательницы была сродни её шаловливо-распутной наготе. Надя краснела, бледнела и предавалась мечтам, поигрывая правой рукой. Перебирая струны своего сладострастия, словно струны гитары или лютни, отлично зная, что никто, кроме бестелесных существ не в силах наблюдать за ней.

В квартире было тепло, уютно и скучно. Было так, как будто их мир был или сценой или залом музея – в театре и в музее всегда было всё слишком правильно.

Надя смотрела на гордость отца стереофонический магнитофон. Тот исправно работал, наполняя по праздникам пространство квартиры милой ритмичной музыкой, под которую легко было управлять своим телом. Наде нравились развратные сетчатые платья – она тотчас вспоминала сказочную Семилетку, вспоминала и понимала, что мало чем отличается от сказочной героини, разве что умом.

Родители словно бы предрекали ей будущее роковой женщины. Они даже не пытались управлять ею, а просто пускали в жизнь наобум, надеясь, что Надя и сама не собьётся с нужной дороги.

Надя доигрывала роль прилежной ученицы. Она еще не решила, кем хочет быть. Для этого тела пока хватало и уютного зеркала.

 

Нелли опасалась так дерзко и безрассудно розоветь. Она думала, что вновь может попасть в липкие руки бесстыжего Невидимки. Тот мог возникнуть в любой момент, и она старательно отгоняла его, позаимствованными у монахинь словами.

Тело, её тело было мерзким, словно выброшенная в утиль много раз прочитанная и испачканная книжка. Нелли не могла понять, кто она – всё ещё милая фантазёрка или развратная и озлобленная наложница полоумной властительницы на час.

Она охотно бы перенесла свою душу в более чистую обитель. Но страх превратить это тело в зловонную падаль не давал ей смелости идти до конца.

Так, прочитывая молитвы и одергивая руку от теперь запретного места, она и провела вечер. Было глупо притворяться пай-девочкой – перед глазами возникала её новая «подруга» - она была розовой и потной, как какая-нибудь одалиска с картины Курбе.

- Да воскреснет Бог, - шептала Нелли, покрываясь липким потом волнения.

Слова молитв обжигали притаившегося в гардинах Невидимку. Он так и не смог убраться прочь из этого жилища – войдя, он стал пленником, и теперь надеялся обрести свободу, вновь завоевав эту такую несговорчивую плоть.

 

 

Ираида Михайловна чувствовала укор во взгляде дочери.

Нелли жила теперь по своим особым правилам, и казалась чужой, словно пущенная на постой незнакомка.

То, что ела, то, что делала, было теперь загадочно и непонятно. Ираида смотрела на неё, словно маленькая девочка на клоуна, не зная смеяться ей или плакать.

Она не могла как прежде любоваться её телом – дочь слишком изменилась – но становилась от того ещё более интересной.

«Я никогда не думала, что у неё такие глаза!» - думала Ираида, терзая остатки омлета.

Дочь вела себя странно. Она была тихой и какой-то слишком сосредоточенной, словно бы служила бесконечную мессу.

- Тебе было хорошо в школе? – спросила Ираида Михайловна.

-Нормально… Только, мама, не напоминай мне о Людочке.

- Почему?

Нелли промолчала. Она боялась вспомнить это в конец расклеевшеееся тело - Людочка слишком быстро оказалась скучной и мерзкой – видимо, она всегда была всего лишь хорошо замаскированной Какулькой.

Нелли боялась, что вновь увидит эти дрожащие от стыда ягодицы, эту согнутую в угодливом полупоклоне спину, а главное поверит, что вновь любит это мерзкое и гадкое существо.

- Не бойся. Вряд ли Людмила вернется в твою школу. Ей неплохо там у тётки.

 

Нелли молча, вымыла посуду и пошла, повторять то, что выучила в монастыре. Ей нравилось беззвучно шевелить губами, глядя в угол. Шевелить и думать о том, как продолжать жить в теле вчерашней развратницы и предательницы

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 одливом полупоклоне спину, а главное поверит, что вновь любит это мерзкое и гадкое существо.

- Не бойся. Вряд ли Людмила вернется в твою школу. Ей неплохо там у тётки.

 

Нелли молча, вымыла посуду и пошла, повторять то, что выучила в монастыре. Ей нравилось беззвучно шевелить губами, глядя в угол. Шевелить и думать о том, как продолжать жить в теле вчерашней развратницы и предательницы