В самом начале декабря, третьего числа их одиннадцатый класс собрался ехать в культпоход в самый крупный городской кинотеатр «Отчизна». Там ровно в полдень должны были показать очень важный фильм о том, как молодые люди прожигают свою жизнь, увлекаясь наркотиками.
Виолетте не хотелось смотреть на трагедию, тем более «в стиле рок». Ей хватило того бесконечного расстрела, когда людей попросту превращали в приматообразные туши. Наверняка кое-кто из этих недотрог изливал из своих потрохов постыдную жижу, кто-то бился в конвульсиях, мечтая вновь стать недосягаемой княжной или баронессой; какой-нибудь офицер страшно скрежетал зубами.
После этого полуночного ужаса Виолетта стала пристальнее приглядываться к окружающим её людям. Они были предсказуемы, как и все мещане, потому что жили по часам, словно декоративные птицы в клетках. А ей хотелось переменить не только клетку, но и оперение с кожей.
Только верный Станислав понимал её. Знак Зорро на правой ягодице уже не так смущал Виолетту, он постепенно пропадал, как и мысли о таких, казалось нескончаемых субботних спектаклях. Со смертью Олимпиады Львовны жизнь покатилась по другим рельсам. И теперь вместо ужасающих порок, её ожидало приятное дуракаваляние в постели со Станиславом.
Радость жизни перетекала из её тела в его тело и обратно. Мать Станислава вообще не вмешивалась в их отношения, время от времени, снабжая сына противозачаточными «патронташами». Вид спасительных чехольчиков умилял Виолетту, хотя в них член Станислава казался каким-то чужим, словно бы это был не член, а докторский палец.
Рычащий и внешне не слишком опрятный «КАВЗик» слегка раздражал. Он был сродни воспоминаниям о начальной школе, когда она была всего лишь Виолой – плоскогрудой и довольно милой девочкой. Сидеть на мягком диванчике и стараться не думать о том, что она увидит в тёмном зале было приятно.
«Неужели мы без этого фильма все станем наркоманами? Наверняка это очень легко, не зря множество людей уже барахтаются в этой ослепительной, но такой роковой сети». Виолетта поняла только одно – мир всегда готов сделать так, что она будет виновата в своём падении. Он окутывал её со всех сторон, словно бы паук муху, окутывал и заставлял верить в свою беспомощность.
Станислав чувствовал, что все периоды его отношений с Виолой отражаются на его лице. Он боялся показаться бесцеремонным и поэтому не так часто вглядывался в её лицо, ожидая того мгновения, когда в тёмном зале можно будет поцеловать её в губы.
Этот перестроечный ужастик как-то прошёл мимо него. Он был слишком мал, чтобы смотреть, как из самодовольных, но очень слабовольных мажоров делают законченных слабаков и уродов. Для людей у которых не было чешского мотоцикла или недоступного многим видака этот фильм вызывал брезгливое любопытство. Кое-кому нравилось вглядываться в преображенных судьбою людей и радоваться, что он имеет всё и ни чем в сущности не рискует.
Выходя из автобуса на слегка морозливый воздух, Виолетта вдруг пожалела, что так и не научилась курить. Некоторые девчонки из их школы тайком дымили по уборным, стараясь этим обрядом как-то возвысить себя. А она была вынуждена смотреть на серую женщину с выводком подростков и ждать, когда им позволят войти в фойе.
Ветер трепал белое полотно с наспех намалёванными бритыми головами. Было неясно, кто из этих существ девушка, а кто парень. Виола невольно заморгала, пытаясь сообразить, как относиться к этому уродству.
«Нет, я бы так не смогла. И ради чего?..
В тёмном зале было немало других молодых людей. Они были накрашены, модно одеты и совсем не желали тратить почти два часа времени на нравоучительную страшилку. Преображение мажоров их не касалось.
Виолетта со Станиславов оказались на почти самом дальнем ряду. Они сидели и уже предвкушали привычную возню на диване. Виолетта даже предлагала тайком выйти из зала, якобы в туалет и прекратить себя мучить чужими комплексами.
Однако вид самоуверенного парня с его неземным, по советским меркам, комфортом заставил её возмутиться. Он никогда не видела столь наглых красавчиков, чьи амбиции так раздражали. Особенно, когда этот мальчик готовился стать повелителем мира.
Но с каждым новым кадром он становился всё более смешным. Особенно тогда, когда подчинялся страшному и неведомому гуру с наголо обритой головой. Сцена посвящения вызвала у Виолетты стойкую оторопь, ей даже показалось, что и по её голове ползёт острая бритва, что и ей придётся просыпаться обманутой и оболваненной в прямом и переносном смысле.
«Неужели и Станислав, неужели он тоже может…». Она вдруг на мгновение представила их обоих лысыми, барахтающимися друг на друге, как два глиста. Ведь им по сути всё казалось забавной игрой в непонятную, но такую притягательную любовь.
«И что после этого? Пустота, смерть, гной из ран? А может и она уже сделала этот роковой шаг… А что будет, когда она вдруг забеременеет, станет привычной и скучной. Когда привыкнет к запаху Станислава и будет злиться, что он подолгу сидит в туалете…»
Станислав как-то робко взглянул на свою подругу. Он не мог представить её с нелепым почти тифозным ёжиком на лбу, не мог понять, какую Виолетту он любит, да и является всё то, что он чувствует любовью…
«А может, я всё себе выдумал. Ведь выдумывают же героиню романов. Например, Наташу Ростову. Ведь если бы ползала на коленях перед каким-нибудь французским офицером, или же испражнялась по его приказу её бы не считали «идеалом русской женщины»…»
Он уже не верил ни Наташе, ни Виолетте. В голове забродили похабные анекдоты, они были сродни хмелю. Хотелось быть дерзким и сильным, точно таким же, как этот повелитель наркош. Правда, он позорно бежал от внезапно вернувшейся бабки.
После того, как герои сошли с экрана и уступили место финальным титрам, Виолетта засобиралась на свежий воздух. Её слегка подташнивало, к тому же назад им предстояло возвращаться своим ходом, «КАВЗик» благополучно отбыл на автобазу…
В салоне троллейбуса они молчали. Говорить было не о чем, слова были бы сродни лезвию ножа, скребущему по оконному стеклу.
Весь вечер они промолчали, простившись у парадного. Виолетте было не по себе от одной только мысли, что но мог представить её обритой наголо и превращенной в зверя. Как всё же мало надо, чтобы потерять всё, какие-то уколы, и ты уже падаль.
Она вдруг стала сожалеть о том, что мать больше не терзает её ягодиц. Что налаженный быт стал иным непонятным, и для того, чтобы не сойти с ума надо или дрочить самой или идти на поклон к Станиславу.
«Неужели я уже стала шлюхой?! Нет, это попросту невозможно, всё, как-то нелепо, пошло. Нет, всё должно происходить не так, как на уроке физкультуры, где ты почти голая, и все пялят на тебя глаза. И вообще, поскорее бы всё стало проще, без этого страшного непонимания.
Она уснула почти за полночь, странно ворочаясь под неожиданно тяжёлым одеялом. Рука сама стремилась к запретному месту, после первого проникновения то ещё сердилось на дискомфорт – страх заразиться и стать изгоем ещё теплился в её душе, словно непотушенный окурок в копне.
Станислав также ворочался до рассвета. Он уже собирался сказаться больным, а то и просто прогулять без нелепой причины. Виолетта, интересно, пойдёт ли она в школу?
Она, вероятно, разлюбила его, ведь он знал её самую стыдную тайну. И их отношения от этого становились наиболее стыдными. Словно бы он встречался не с любимой, а забредшей на огонёк шлюхой.
Виолетта была рада, что мать не стала будить её. Видимо, она всё поняла по глазам. Неожиданность заботы слегка ошарашила девушку, она ещё долго лежала в постели завернувшись одеяло словно египетская мумия, а затем встала и стала расхаживать по квартире, радуясь тому, что не надо никуда спешить.
После фильма было стыдно вдвойне. Она вдруг представила себя почти бритоголовой, что и её головы могут касаться эти гуманоидообразные девушки, ведь сейчас достать шприц не проблема.
«Нет, я не хочу так, словно обезьяна в вольере. Я вообще ничего не хочу. Отстаньте от меня. Как хорошо было когда меня только пороли…».
Она вспомнила затхлый запах в комнате у Олимпиады Львовны – тут пахло и ею, и нафталином, и чем-то отдаленно напоминающим лекарство. Да и комната была словно декорация для английского готического фильма.
Катафалк, в которого гроб буквально воткнули, был также нелеп. Туда сели родственницы умершей. А они с матерью и не очень большой делегацией от РайОНО поехали отдельно. Автобус был выкрашен желтовато-коричневой краской и казался нелепым пришельцем из времён материнской молодости.
Размышляя о похоронах, Виолетта почти запамятовала о необходимости дефекации. Ей не приходилось слишком часто страдать от запора, но сейчас обленившийся кишечник был похож на спящего удава.
Станислав не мог поверить, что за какие-то часы ужасно соскучится по Виолетте. Она была рядом, ниже этажом, он мог предполагать где она. Но никак не решался сделать первый шаг за порог.
Наконец, он решился. Пластиковое ведро было заполнено мусором наполовину, но он взял его и решительно вышел за дверь.
Они столкнулись у этой вонючей колонны. Свидание у мусоропровода, что может быть нелепее и гаже. Конечно некоторые могут сношаться и в грязи подвала, прижавшись с боку теплой трубы. Но они… Неужели они смогут так, как вчерашние падшие герои?
Станислав вдруг почувствовал прилив сил. Он был готов прижать Виолетту к этой цилиндрической поверхности и без устали входить в неё, входить, как бы штурмуя вражескую крепость в каком-то бесконечном бою, бою, от которого зависит прежде всего его собственная судьба.
Виолетта также досадовала на банановые корки и грязные полиэтиленовые пакеты, они были готовы отправиться в полёт, словно бестелесные привидения. Но пока что наполнялись друг т друга стойкой непереносимой вонью.
Они пришли в себя только от напряженного гудения лифта.
«Нет, не здесь, не здесь… Пошли ко мне», - произнесли они почти в унисон и рассмеялись.
Двери обеих квартир были открыты нараспашку и как бы приглашали в себя уже порядком озябших любовников.
Виолетта уже не вспоминала, закрыла ли она дверь квартиры. Станислав покорил её своим напором, боль в промежности прошла, зато осталась какая-то нелепая скука, словно на опостылевших в детстве качелях.
Она решила переменить позу. Станислав был не против. Он был раз полюбоваться на груди Виолеты, те смущенно покачивались, а она сидела гордо, как амазонка.
Время текло, как водопад. Часы обмеривали циферблат своими стрелками. На кухне время от времени пробуждалась радиоточка. Секс делал их свободнее.
«Послушай, Стас, а у нас это всё серьёзно…», - вдруг спросила Виолетта, чувствуя, как зябнут напряженный соски и хочется есть.
«Да…»
Она дождалась спермоизвержения и соскочила, любуясь на сиреневый член своего друга. Цвет презерватива слегка раздражал, он делал из пениса что-то вроде недозрелого баклажана, но делать было нечего.
Потом они обедали, пили йогурт и заедали его сдобными булками, сидя словно молодожены после бурной брачной ночи. Виолетта ещё была не готова подлить его род. Она вообще думала, что всё должно произойти позже, когда она обзаведётся не только аттестатом зрелости, но и дипломом об окончании ВУЗа...
Виолетта теперь не осуждала маму за порки. Если бы не было этих спектаклей, она до сих пор ощущала себя обритым наголо павлином. А теперь, радость жизни наполняло её готовое к подвигам тело.
- Знаешь, одна женщина хочет с тобой познакомиться?
- А, что?
- Та женщина, которой я показывал свой рисунок.
- Ираида Михайловна, да?
- Откуда ты знаешь?
- Так, просто ты иногда говоришь во сне.
- Я?
Станислав покраснел. Он чувствовал, что его член вновь торчит, словно рукоять стояночного тормоза. А Виолетта стыдливо отводит глаза, пряча свою сожалеющую улыбку.
- И ты хочешь, чтобы я ей позировала?
Виолетта слегка покраснела. Она вдруг почувствовала себя проституткой, совсем немного, самую капельку. Ведь Станислав и так уже повелевал ею, как некогда мать, которая так и не научилась быть до конца взрослой.
Помочь сайту
Поздравления
