Случай на станции Кречетовка. Глава X

[Скрыть] Регистрационный номер 0487787 выдан для произведения:       Глава X.
      
      День, с утра предвещавший быть солнечным и безоблачным, внезапно нахмурился. Небо стали заволакивать серые тучки, на глазах набиравшие синюшный оттенок и сырую тяжесть. Недавно ярко сиявшее солнце, стало тускнеть, прячась за их вуаль, а вскоре и вовсе затаилось за плотной наволочью. Подул влажный резкий ветер, верхушки деревьев, в безудержном канкане, заметались в разные стороны. Заморосил легкий дождик, раздались далекие раскаты грома, могло показаться, что ливень прошел стороной. Но небо продолжало темнеть, заполонясь огромными тучами, сгущенными до фиолетовых тонов. И вдруг, раздирая со скрежетом и треском небосвод, рванул ослепительный зигзаг молнии, а следом за ним раздался оглушительный раскат грома. Через минуту последовал еще один огненный разряд, потом другие, а на землю хлынули безудержные потоки – разверзлись хляби небесные.
      Худо человеку, попавшему посреди пути под проливной дождь. В минуту Роман Денисович вымок до нитки. Единственное разумное действо, что он предпринял, так это - спрятал свой Valther в чемоданчик. Не хватало еще, чтобы контуры пистолета явственно проступили сквозь мокрые одежды, облепившие его тело противной холодной пеленой. Он напропалую, не разбирая дороги, стараясь, не оскользнуться на хлюпающем травянистом ковре, рванулся в сторону ближайшего укрытия.
      Но вот и спасительный павильон пригородного полустанка – «ожидаловка», так звали это строение из досок-шалевок местные жители. Не он один оказался под ее кровом в нежданный июньский ливень, не он один как мокрая курица, растопыривая руки и ноги, пытался укротить уже начинавшийся озноб. Печальное зрелище представляют собой люди, которых, как из ведра, с головы до ног, окатило ледяной водой. Слаб и бессловесен человек перед неукротимой стихией, жалки его потуги один на один противостоять ей. 
      Но Ширяеву-то хорошо, он изыщет способ хорошенько обсохнуть, а каково его нечаянным сотоварищам в ожидаловке? Планы порушены, ну не садиться же в пригородный литер в таком неприглядном виде, волей-неволей придется плестись им обратно «до дому, до хаты».
      Но, «короток июньский дождь», - будь он поэтом, обязательно бы использовал эту фразу в очередном лирическом опусе. А так, выглянув наружу и ощутив живительные потоки тепла, излученные светилом, сквозь разрывы туч, он поспешно зашагал на склад топлива, к пескосушилке.
      И вот, раздевшись до трусов, он развесил на веревках вдоль жарочной печи свои, потерявшие форму, брюки, гимнастерку и майку, промокшие ботинки поставил в одну из духовок. И ему абсолютно не стыдно женщины оператора, которая тоже в неглиже - мужская майка-безрукавка, поверх ситцевой юбченки. Собственно, она сама, увидав его плачевное состояние, указала на вервье, укрепленное, как специально для него. Роман Денисович прислонился спиной к теплой печной кладке и стоял так, впитывая живительный жар, пока не вспотел, как в парилке. Сердобольная работница  пескосушилки, по возрасту одних с ним лет, напоила его травяным отваром – чаем из чабреца. Он покалякал с ней о том о сем, пока его одежда не стала сухой и жесткой, как накрахмаленные кружева на кроватном подзоре. Поблагодарив Семеновну «за спасение утопающих», он, можно сказать, даже в веселом расположении духа направился в контору. Часы показывали без пятнадцати двенадцать, время обеденного перерыва.
      И уже на лестничном марше ему повстречался  Акишин Михаил Васильевич. Главный инженер с некоторым ехидным удивлением посмотрел на Романа Денисовича, и, не без любопытства поинтересовался:
      - Ты чего Денисович такой распаренный, прямо как из бани? Да и одежда на тебе колом стоит? Извини брат, - и, не сдержав смеха, заключил, - ты, словно из жопы вылез. – И загрохотал уже совсем безудержно. 
      Тут уж нужно соблюсти правила игры. Роман Денисович тоже засмеялся в тон главному и разъяснил тому, отчаянно жестикулируя свободной рукой:
      - Дык, ходил проверять очистные. Засрали их совсем, велел механику прочистить...
      Но главный не прекращая хохотать, перебил его, чуть не рыдая:
      - Так я и вижу, ты, ненароком в дерьме что ли искупался? Ха-ха-ха! 
      - Не вижу ничего смешного, Михаил Васильевич, – оскорбился Ширяев, - я, товарищ главный инженер, под ливень попал, пришлось «на песок» пойти сушиться. 
      - Да ладно тебе, не обижайся Роман Денисович. Это я так, пошутил, смотрю, странный ты какой-то. Ты давай, иди домой, приведи себя в порядок. Разрешаю даже «соточку» пропустить, чтобы не захворать. Давай, отдохни до вечерней планерки, будешь нужен, посоветоваться надо. - И по-дружески похлопал Ширяева по плечу. 
      Закрывшись в кильдиме, Роман Денисович, переложил пистолет в карман, а в чемоданчик вернул технический инструментарий. 
      «Итак, одно дело сделано!», - и не став терять времени даром, Роман Денисович отправился домой - переодеться и отобедать.
       - Аlea iacta est (жребий брошен), - сказал Альберт, самому себе, перейдя порог квартиры, - мой Рубикон пройден. – И завалился, как и был в ботинках, на  вигоневое одеяло, которым по заведенному порядку застилалась поверху их с Татьяной кровать. 
      Да, он уже вчера знал наверняка, что сегодня, в субботу шестого июня, завершится его миссия на станции Кречетовка. А уж если быть совсем точным, то ему придется свернуть свою деятельность резидента Абвера на Юго-Восточном направлении. В зоне его оперативного интереса находились: железная дорога имени Ворошилова (Ростовская, Воронежская области), часть Ленинской (Тамбовская область), часть Юго-Восточной дороги (Воронежская, Тамбовская, Саратовская области). В общем, довольно большой кусок срединных русских земель, покрытый густой железнодорожной сетью. Местом его дислокации потому и являлась узловая станция Кречетовка, именно тут сходились две основные магистрали этого важнейшего направления от Москвы - на Волгу (Саратов, Сталинград) и на юг (Ростов, Северный Кавказ и Черноморское побережье). Как раз здесь, на этих территориях, летом сорок второго года развернулись основные сражения Германии на Восточноевропейском театре военных действий.   
      Руководство Рейха уделяло особо пристальное внимание этому направлению. Абвер, буквально, взял за горло оберстлейтенанта Арнольда, требуя еженедельные пространные сводки о развертывании транспортных потоков на этих трех дорогах.
      Хорошо еще то, что Альберту удалось обосновать необходимость организации второй транспортной резидентуры непосредственно в Ростове, учитывая главное направление удара немецких армий на Сталинград и Северный Кавказ. Адмирал Канарис разделил его озабоченность, и передоверил практически половину обязанностей Арнольда другому опытному разведчику-нелегалу. За Альбертом осталась магистрали, ведущие от Москвы, а по ним-то и шел основной людской и грузовой поток.
      И вот настал такой момент, что он кадровый разведчик профессионал,  подполковник немецкой армии вынужден бросить на произвол судьбы один из самых ответственных участков деятельности Абвера на территории России. Одним словом, позорно бежать, опасаясь за собственную шкуру. Ну, а что еще прикажите ему делать, не преподнести же НКВД собственную персону на блюдечке с голубой каемочкой.
      Правильно он поступает сегодня? Размышляя по здравому, наверное, правильно. Ведь он уже предупредил руководство, что, скорее всего, находится в разработке советской контрразведки. И даже просил помощи своих кураторов в ликвидации осведомителя органов, который его выслеживал, даже уж слишком наглым образом. А может он преувеличивает, сгущает краски, видит все в черных тонах, а на самом деле произошло нелепое совпадение многих случайных факторов, абсолютно чуждых роду его нелегальной деятельности. А тогда, и имевшие место жертвы бессмысленны, а сам он -  настоящий паникер и безмозглый дурак. 
      Да нет! Его интуиция никогда не подводила, здесь все ясно как белый день. Налицо аресты его ближайших помощников: Алексея Григорьева и Станислава Заславского -  старых, достаточно опытных немецких агентов, которых, говоря по-русски, - запросто на мякине не проведешь. И следует отметить, в добрую память об этих людях, они так никого и не сдали, воспользовались страховочной легендой. А ведь именно они предупреждали Арнольда о явно нездоровом интересе к ним снабженца Семена Машкова. Да и Федор Руди - уникальный экземпляр, настоящий артист широкого жанра, этот полунемец-полувенгр, три года работает на Арнольда, и тоже подозревает Машкова в двуличии. Конец же всем сомнения положила жена Татьяна, когда поймала чекистского соглядатая с поличным.
      Мог ли он без шума убрать Машкова и работать как прежде, будто ничего не произошло? Да, конечно, нет! Наверняка подлец Семен его засветил, и дальнейшая выжидательная позиция, означала только одно, еще большее затягивание петли на шее Альбертта. 
      Да, господин Арнольд, а к чему тогда вчерашний рефлектирующий мазохизм, как сказать правильнее, чисто по-большевистки, - весь этот интеллигентский бред сивой кобылы. Вот накрутил на себя гнилую достоевщину, чего затрепыхался, как птенец в траве, - и это называется прусский офицер? Позор, да и только. Стыдоба!
      Вот сейчас он подготовит шифрованное сообщение в Абвер, где известит, что находится на грани провала и выходит из игры. Все по-честному, какие к нему могут быть претензии?
      Пока на керосинке разогревался скудный обед, Роман Денисович, прошел к рабочему столу, приготовил письменные принадлежности, два почтовых конверта и вырвал листы из школьной тетради. Потом достал из книжного шкафа порядком изветшавший томик Достоевского типографии братьев Пантелеевых, служивший ему шифровальной книгой. Но, с минуту подумав, поставил книгу обратно, решил написать прямым текстом.
      Покончив с едой, он минут двадцать занимался составлением своего сообщения. Наконец, удовлетворенно потерев руки, вслух прочитал получившийся текст: «Здравствуй дядя Вася (обращался напрямую к Вильгельму Канарису). Я рад, что у тебя все в порядке. А мои дела хреновые, стал часто болеть, обложили проклятые хвори. Решил лечь в больничку. Боюсь похарчиться. Остаюсь, твой любящий племянник - Ромул (нарочитое имечко на крайний случай, на факт провала)». Старательно разными подчерками продублировал письмо, вложил листы в разномастные конверты, подписал московские адреса, в качестве адресантов указал реальных жителей городка Павельца. Сделал это намеренно, для страховки. Смял измаранные черновики и сжег в печном поддувале. 
      Закончив с письмами, достал  из нижнего ящика стола молоток и коробку с гвоздями. Прошел на кухню, сдвинув тумбочку у печки, проник в подпольный тайник. Вынул меньший сверток с пистолетом и патронами, а большую укладку с рацией задвинул шваброй под подпол как можно дальше. Забил доски гвоздями-десяткой, замазал их шляпки пеплом. Потом намел в угол всякого мусора, сделал вид, что под тумбочку полгода никто не заглядывал. Поставив на место, протер ветошкой ее бока.
      Потом Ширяев добрался до жестяной коробки с Люгером и боеприпасом, проверил пистолет, и аккуратно затиснул оружие в подсумок с противогазом, не забыв и пачки патрон. Затем вынул из нижнего ящика буфета выкидной финский нож с рукоятью из текстолита, сработанный ему в подарок деповским умельцем. Сдвинул рычажок и нажал кнопочку, пружина сработало безотказно. Он попробовал остроту лезвия ногтем, вытер  об штанину, оценил отполированный блеск металла - убойное оружие. Сложил нож и положил в карман.
      Так, теперь следовало уложить носильную одежду в вещевой мешок, и прежде всего железнодорожный бушлат, неизвестно еще, где ему придется скитаться. Там же поместилась и жестянка, которую он дополна набил припрятанными по тайничкам бланками советских документов. На все про все у него ушло чуть больше полчаса.
      Но он знал, так дела не делаются. Следовало хорошенько подчистить за собой, в расчете, хотя бы дня на два. Необходимо уничтожить прямые свидетельства того, что в квартире проживал именно Ширяев Роман Денисович с женой Татьяной. Потому пришлось растапливать печь и так редкими в их семействе фотографиями, не уничтоженными остатками семейной переписки и коммунальных квитанций. Ушло на все минут сорок.
      Он медленно переоделся, выбирая еще не ношенное белье и сберегаемую для праздников одежду, - знал, что обновки имеют свойство дольше сохранять приглядный вид, а держать фасон стоило обязательно. Куда еще может занести нелекая, сколько ему быть без надежного пристанища? 
      Вот, кажется, и собрался. Оглядел квартиру потухшим взором бездомного человека, приготовляя себя к очередным скитаниям. И его жилище, казалось, протянуло к нему свои невидимые руки, будто моля: «Хозяин не покидай меня, ну хотя бы повремени еще немного, еще чуть-чуть...».
      И разом перед глазами встала Татьяна, его ненаглядная жена Танечка. И вдруг, он всей полнотой легких вдохнул ее запах, ее родной аромат, дух их квартиры, который он не ощущал по привычке, и вдруг стал чутко обонять, напоследок испытав его сладкую прелесть. Господи, ведь если только вдуматься, он покидает годами насиженное родное гнездо, счастливую семейную обитель. Он немец по рождению, но жена за годы их совместной жизни привила ему русское ощущение окружающего мира. Он чувствовал, воспринимал житейские коллизии, да и, пожалуй, все стороны семейного бытия, с позиций русской православной ментальности. И вот теперь рушится еще одно связующее их семью звено, он навсегда оставляет свой дом, их ох общий с Таней кров.
      По народному поверью он «присел на дорожку», прикорнув на кухонном табурете. И в калейдоскопическом вихре завертелись в голове памятные события предшествующих шести лет. Татьяна знала - ее муж разведчик-нелегал, а уж он-то тем более понимал меру свой ответственности, но они как дети обрадовались полученному ордеру на отдельную квартиру. Еще одна счастливая страничка их жизни. А  с какой любовью жена стала обустраивать их гнездышко, будто и не подозревала, что рано или поздно придется его бросить, перечеркнуть отлаженный быт и уют. Впрочем, если быть честным, они и в мыслях не держали столь печальную развязку, вернее гнали подобные сценарии прочь. А, впрочем, так живут все – и потому, что судьба злодейка, и потому, что все мы смертны, и все мы ходим под Богом. А если думать о плохом, так лучше и не жить вовсе? Люди стараются далеко не заглядывать в будущее, точнее не подводить свои мысли к предельному рубежу, по возможности отдаляя его в дальние сроки, в бесконечность. Но рано или поздно эти сроки настают. 
      Пришел и его черед принять отмеренные судьбой пределы, взяв вещмешок и противогазный подсумок, он решительно покинул свой дом. Впрочем, он еще не был уверен до конца, что больше не вернется сюда. Шансов очень мало, но есть вероятность, что чекисты не столь оборотисты и не сразу выйдут на его след. 
      Допустимы следующие варианты развития событий. Первый – бойцу оперативного пункта Пахряеву не удастся выполнить его задание, просто не окажется подходящего случая, или Лошак поначалу согласится, а потом пойдет на попятную. В обоих случаях  арестованный урка Конюхов развяжет язык и укажет прямо на деповского инженера Ширяева. Выложит чистую правду. Но пока, нюх и интуиция Альберту не изменили, и картина выглядит вполне благоприятно. Слежка за ним не установлена. Кречетовку и ее окрестности он знает вдоль и поперек. Попробуй его взять, как говорится, «на шары»... А он подготовился к возможным последствиям, применительно к этой версии.
      Второе – Лошак выстоял и не раскололся, держался твердо. А вот Пахряев – погорев каким-то там образом, окажется в лапах чекистов. Ну, уж он-то непременно сдаст Романа Денисовича. Но и тут Альберт подстраховался, назначив встречу ТОшнику в пятнадцать ноль-ноль в условленном месте. До этого времени он сам продержится, а уж коли Пахряев не явится или на месте будет обнаружена засада, то Альберту придется действовать по возникшим обстоятельствам. 
      Третье и самое нежелательное. Пахряев задумал свою игру и, спасая собственную шкуру, выложил план Альберта НКВД. Но почему тогда контрразведчики бездействуют, не предпринимают никаких шагов на опережение событий? Возможно предположить, что они руководствуются своими особыми соображениями, которые неизбежно приведут Ширяева к ним в лапы. Скажем, устроили хитрую засаду-ловушку... Всякое вправе случиться. Потому и пойдет он на установленную явку вооруженный до зубов, и дешево себя не отдаст. Смогут ли чекисты его переиграть? Альберт прекрасно знал, что нельзя держать противника за дурака, ни в коем случае нельзя быть чванливо самонадеянным, это верная гибель. А вот надеяться на удачу, верить в собственный успех  - никто не запрещал, главное, нужно всегда иметь голову на плечах.
      Ну, а если все пойдет как по маслу? И он встретит Пахряева раньше, чем чекисты выйдут на след своего предателя... Тогда обрезав им концы, можно будет еще разок наведаться домой, но это произойдет лишь после вечерней планерки у главного инженера. И еще одно соображение. Гебешникам поначалу нужно будет найти  тело Пахряева, а это минимум два часа, а то и больше, - и они в пользу Альберта.
      Роман Денисович, как и утром, пошел не своим обычным путем. Поначалу, сделав большой крюк, заглянул к своему знакомому кондуктору. Старый вагонник Ефремыч был крепко обязан Роману Денисовичу, вступившемуся за него темной ночью, тогда его чуть не поставили на ножи местные шпанюги. Потому-то он и не задавал лишних вопросов и был готов лишний раз услужить своему спасителю, а уж тем паче, если тот одаривал его денежкой. Альберт уже несколько раз использовал кондуктора в качестве курьера-письмоносца и тот не подводил. Ефремыч, как правило, сопровождал товарняки, следовавшие до Павелеца, – вот почему был выбран на этот раз.
      В полосе отвода, летом походившей на лесные дебри, был укромный уголок, с разлапистыми, крючковатыми дубами. Меж корней самого старого из них, похожих на шупальца осьминога, Роман Денисович в прошлом году устроил довольно поместительный тайник. Сдвинув ветки и мусор, скрывавшие когда-то чью-то нору, он затиснул в нее свой вещмешок, оглядевшись, опять набросал поверху валежник. 
      И вдруг из глубин памяти возникла как в яви похожая дыра, правда, в корневище, выходящем на свет из-под мраморных плит в костеле Пресвятой Девы Марии. Там с левой стороны пресвитерия стоит чугунный ствол липы с кипой чугунных же ветвей, доходящих до верхней галереи. Прихожане и паломники, прикасаясь к этому древу, обращаются к Божьей Матери с насущными просьбами.
      В Пруссии было трудно найти человека, который бы ни разу не посетил деревушку Heiligelinde недалеко от городка Решель. Там меж двух озер Wirbelsee и Deinowasee располагается монастырь ордена иезуитов «Святая Липа», знаменитый памятник барочного стиля в Восточной Пруссии, воистину, одно из чудес света.
      Почему эта жемчужина затерялась в лесной глуши, да и стоит в неприметной низине? Более того, поначалу обитель построили в безлюдном месте, на болоте, а деревня Святая Липа появилась уже позже. Вот как это случилось.
            Согласно преданию четырнадцатого века, неподалеку, в Растенбургском замке некий злодей ожидал казни. В последнюю ночь ему явилась Дева Мария и велела вырезать из липы ее изображение. Осужденный резьбой по дереву не занимался, но взялся за дело. Утром у него нашли фигурку Богоматери с младенцем. Судьи сочли это знаком Божьей милости и помиловали узника. По дороге домой он приладил деревянную статуэтку к стволу придорожной липы. И вскоре там начались чудеса исцелений, не только людей, но и домашней скотины. Чудотворную скульптурку забрали в Растенбург и поставили в соборе. Но на следующее утро, она объявилась на старом месте, на липе. Там  ее и оставили. За отпущением грехов и в надежде на выздоровление сюда стали приходить паломники. Был тут и последний Великий магистр Тевтонского ордена Альбрехт фон Бранденбург-Ансбах Гогенцоллерн, причем прибыл, пешком и босой. 
      В начале шестнадцатого века в Прусском королевстве запретили католицизм, и поклонение святым сочли ересью. Нетерпимые протестанты снесли культовые постройки, срубили липу, а скульптуру Богородицы бросили в озеро. Священное место засыпали песком, а поблизости соорудили виселицу, чтобы отвадить от него народ. Но паломничества не прекращались. Через сто лет курфюрст разрешил католикам открыто исповедовать свою веру, и они выкупили у казны прилегающие земли. 
      Во времена Контрреформации монастырь Святая Липа стал твердыней католицизма в протестантском Прусском герцогстве. В конце семнадцатого века иезуиты подготовили участок для постройки большого монастыря, вырубили лес, засыпали болота, и укрепили землю десятью тысячами толстых ольховых свай, с кованными железными наконечниками. Строительство продолжалось около пятидесяти лет. Главным архитектором и распорядителем работ был Георг Эртли, уроженец Тироля, но состоявшийся, как выдающийся мастер, именно в Wilda (русская Вильна).
      И словно воочию перед Альбертом предстали эти заповедные места. Подъезжая к Хайлигелинде, на фоне зеленых крон сосен  в розово-оранжевом цвете возникает  величественный комплекс монастыря. В центре горделиво возвышается костел Девы Марии, по периметру окруженный стеной с аркадами и четырьмя угловыми часовнями. 
      На территорию обители все попадают через огромные, фантастической ковки, барочные ворота. Широкий проход к церковной паперти выложен гранитными плитами, каждая обрамлена каймой из дикого камня. Впечатляет своим архитектурным совершенством двуглавый фасад костела. На каждой башне огромные, затейливо выполненные часовые циферблаты, в нишах, меж боковых пилястр, статуи святых, центральный вход обрамлен двухъярусной колоннадой с капителями, на барочном фронтоне медальоны с монограммами Иисуса Христа и Божией Матери. Три высоких крыльца ведут в нартекс костела. Церковь имеет форму трехнефной базилики, с двухпролетной пресвитерией, четырех-пролетным главным нефом и галереями над боковыми проходами. Ее интерьер богато украшен скульптурами, картинами, фресками и огромным расписным плафоном. Особого внимания заслуживает сверкающий серебром орган, состоящий из четырех тысяч трубок, созданный гением Яна Жозе Мосенгеля. Инструмент украшен движущимися фигурками ангелов, купидонов, архангела Гавриила и Девы Марии.
      Но самое большое впечатление производит главный алтарь, с золоченой многофигурной скульптурной композицией, огромными алтарными картинами Тайной Вечери и Вечери в Эммаусе и, облаченным в роскошные серебряные ризы, изображением Божией Матери, выполненной по образцу Богоматери в базилике Santa Maria Maggiore (Святой Марии Великой) в Риме. 
      Зачем ему кадровому прусскому офицеру все эти подробные архитектурные экскурсы? Когда-то Иоганн Вольфганг Гете сказал: «Архитектура – это музыка, застывшая в камне». Вот и он, Альберт Арнольд, еще мальчишкой, еще с собора Святого Духа в Вильне, оказался навсегда очарован непостижимой тайной этого удивительного искусства. Обозревая или вспоминая шедевры архитектуры, в глубинах его души начинают происходить неуловимые процессы, музыка величественных сооружений заставляет его естество бесконечно удивляться и восхищаться непревзойденными высотами человеческого гения. Ведь именно пребывание в «прекрасном» - делает человека венцом божественного творения.
      Вот так, ощутив себя совершенно свободным, он вышел на пути, ведущие к депо. Но память, продолжала выдавать все новые и новые порции картин из серии «Мазурские озера».
      После окончания последнего курса военной школы (Selecta) в Лихтерфельде Альберт был отправлен с группой счастливчиков для сдачи военно-окружных экзаменов на звание офицера в штаб первого армейского корпуса в Кенигсберг. На проверку общевойсковой подготовки отводилось две недели, сюда входили письменные и устные экзамены: по теории тактики, по прикладной тактике, по военно-инженерной подготовке, по чтению карты и черчению, по вооружению и военному снаряжению. Вопросы составлялись применительно к конкретному роду войск и месту дислокации назначенного ему полка, но он сам не знал какого. Потом еще неделю шли собеседования по определению уровня компетенций: гражданское право, история, экономическая география, математика, физика и химия. Для кадета, попавшего в Selecta – это были семечки. Все эти проверки знаний по теоретическому курсу - лишь первый этап, причем самый легкий. 
      Потом кандидаты на офицерское звание отправлялись в конкретную воинскую часть, где обязаны показать на разных испытаниях, что они собой представляют, как будущие командиры, способны ли они при необходимости возглавить не только роту, но и усиленный батальон. Хотя, получив вожделенное звание лейтенанта, каждый из них становился только помощником командира роды и получал под начало первый взвод (остальными взводами командовали фельдфебели). И тут, от оценки полковыми офицерами проявленных кандидатами способностей - зависела их дальнейшая судьба, всякая протекция начисто исключалась.
      Но в этом и состояла особенность подготовки прусских офицерских кадров: теория теорией, но главное - деловые качества и практическая сметка. Зачастую случалось, что зубрилы-отличники с треском проваливались, не сумев показать способность управлять людьми.  
      Завершив экзаменацию по разделам книжной теории, Альберта направили в Инстербург - в штаб второй дивизию корпуса, фактически в родные места. Но там он задержался всего два дня. Конечным пунктом его службы был определен гренадерский полк «Король Фридрих Великий» третьей пехотной бригады, размещенный в окрестностях Растенбурга. Даже если он не будет в итоге аттестован, то останется там, в качестве факен-юнкера, и через год повторит попытку стать офицером. 
      Разумеется, Альберт был очень доволен, что ему выпала честь служить в одном из самых прославленных линейных полков Пруссии. Гренадеры издавна считались элитой пехотных подразделений во всех странах мира, а немецкие, помимо славных традиций, соответственно отличались непревзойденной выучкой. Полк «Король Фридрих Великий» имел громкую и доблестную историю. С момента своего основания Георгом Вильгельмом Брандербурским в тысяча шестисот двадцать шестом году, он постоянно находился «на острие прусской шпаги». Королевские гренадеры участвовали: в Тридцатилетней войне, второй Северной, Великой турецкой, в войне за Испанское наследство, в Великой Северной, в войнах за Польский престол, в двух Силезских, в Семилетней и Баварской, в Наполеоновских войнах, в Немецкой против Австро-Венгрии и, наконец, в Франко-Прусской. В конце прошлого века полком командовал Александр фон Линзинген, ставший генерал-полковником и последним главнокомандующим Бранденбургской марки и губернатором Берлина, ему починялась Гвардия и все войска между Одером и Эльбой. Но это будет потом, а пока, Альберту предстояло держать высокую марку королевских гренадеров, а это не пустые слова. И еще одно, несказанно радовало, - оттуда до Гумбиннена по прямой всего лишь семьдесят пять километров...
      Почти два месяца, в самую липкую жару, а потом в зачастившие ливни, с упорством ломовой коняги, преодолевал Арнольд испытания, предназначенные правилами. Сначала побывал в шкуре рядового гренадера, через две недели условно стал командиром отделения, потом дали взвод. И все по полной выкладке, со всеми караулами, строевой подготовкой, подъемами по тревоге, дежурством по кухне и прочими многочисленными армейскими обязанностями.
      Он прекрасно знал, что главное требование к прусскому офицеру – быть честным по отношению к своему делу и к своему долгу. Основной личностный критерий тут – отнюдь не деланье служебной карьеры, и уж никак не поиски собственных выгод, а безусловная готовность воевать непосредственно на поле боя, а коли надо, так отдать самою жизнь, причем грамотно и задорого. И потому, он обязан проявить полную ответственность в принятии каждого решения, он должен показать высокую требовательность к качеству подготовки подчинённых, он должен, должен, должен... 
      Командир роты гауптман Грабе и командир батальона оберстлейтенант Майбах остались им довольны, да и Альберт ни разу не подвел их. Командир полка Альфред фон Дитерих, с легкой душой направил в округ надлежащее представление. В конце июля восьмого года ему присвоили звание пехотного лейтенанта. Без всякой отсрочки, не позволив даже повстречаться с матерью, сразу назначали помощником командира роты и, соответственно, поручили ее первый взвод. 
      Лейтенант Арнольд выполнял свое дело исключительно добросовестно, старался добиться в нем выдающихся результатов. По сути, это называется «честным отношением к тому, за что получаешь деньги». И он с самозабвением, невзирая на искусы молодости, посвятил себя каждодневной (как может показаться - рутинной) всесторонней подготовке для Vaterland храбрых и умелых солдат. Он скрупулезно продумывал, как наиболее плодотворно использовать своих гренадеров в боях предстоящих войн, щадя их жизни и достигая при этом нужного оперативного результата. А потому, не считал зазорным, гонять до седьмого пота по учебному полигону и себя, и солдат, а, придя домой, старался изучить буквально все по военному делу, что отыщется в умных книгах.
      Можно подумать, что он слыл неким анахоретом и подвижником, да нет, ему не чужды были радости жизни. Он много занимался спортом, порой читал беллетристику, ходил на концертные программы, совершал дальние прогулки.  
      Вот тогда, благодаря служебным поездкам в Решель, он, улучив толику времени, попутно посещал Святую Липу. За счастье было послушать божественные звуки сорокаголосого органа или просто пройтись по прохладным аркадам круговой галереи, обозревая уже ставшие темнеть настенные фрески.
      Порой сослуживцы подшучивали над ним, заметив его приверженность к таковой сентиментальной релаксации. Молодые офицеры в большинстве своем еще не женатые, проводили свой досуг в многочисленных кабачках или полуподпольных заведениях для холостяков или называющих себя таковыми. Разумеется, и Альбертт не был монахом, и не считал зазорным участвовать в веселых забавах приятелей. 
      Пожалуй, никогда он не употреблял так много хмельного «понартовского» пива, как в ту пору. Уважал, как каждый бравый гренадер, также и крепкий Доппелькорн, в особенности марок  «Доорнкаат» и «Фюрст Бисмарк». 
      Ну, а уж когда случалась братская «Душегрейка» (так местные называли хорошую попойку), то специально приготовляли огненный ликер B?renfang (Медвежья ловушка), порой приносили заготовленный дома Яичный коньяк, любили также жесткий Пунш. А если на пирушке оказывались женщины, для них варили Тюлень (белое вино, сахар, лимонная цедра и корица). Ну, и совершенно опьянев, соревновались, кто ловчее проглотит Пиллкаллер. Пойло приготовлялось следующим образом: берется бутылка Доппелькорна, копченая ливерная колбаса с майораном и горчица средней остроты. В узкие стаканы наливают корн, сверху кладут кружок ливерной колбасы (без кожицы), на него ложечку горчицы. Прост! Следовало без помощи рук взять колбасу с горчицей на язык, тщательно разжевать, и смыть корном в желудок. Вот было потеха, когда неумехи роняли горчичный котях на брюки!
      Да и всяких Гретхен и Моник потискал он вдосталь. Девицы делились по категориям. Благовоспитанные и интеллигентные девушки предназначались для проведения культурного досуга: посещения театра, невинных романтических прогулок на окрестные озера, просто для светского общения. Другая часть девушек, более раскованных и менее манерных, служила «боевыми подругами» на попойках и разных веселых гульбищах. Эти девицы были не прочь заняться и плотской любовью. Ну, и низший слой - составляли откровенные шлюхи из борделей и доступной прислуги многочисленных кабаков. 
      Молодость есть молодость. Вот и он пил, гулял, как и все, не беря в толк, как по-умному распорядиться вполне приличными деньгами, полученными за работу, о которой сызмальства мечтал и любил теперь без всяких прикрас. 
      Миновав цех ПТО, Роман Денисович неспешной походкой приблизился к диспетчерской. Засучив еще непромятый рукав новой рубашки, посмотрел на циферблат своих «Кировских», часы показывали без четверти три. Ему нравились их глазастые рыжие цифры, на месте девятки лихо крутилась секундная стрелка. Отличная продукция, семь камней - подарок месткома к его пятидесятилетию. В тридцать пятом Госчасзаводу присвоили имя Кирова, выходит, «хронометр» выпустили три года спустя. Зачем ему припомнилась эта подробность, он и сам не знал, должно, уже занервничал, перед тем как взнуздать стального коня - Л-300 «Красный октябрь».
      Поездному диспетчеру Ширяев сказал, что возьмет мотоцикл для проверки дальних участков. Тот, дав согласие, ехидно подковырнул:
      - Ты чего Денисович к газовой атаке приготовился? - Указав на противогазный подсумок, засмеялся. – Вроде, как команды «Газы» не было?!
      - «Вот дотошный выискался, все примечает, лезет не в свои дела...», - подумал Роман Денисович, и дружелюбно парировал шутку диспетчера. – Мне так сподручней, что прикажешь, чемоданчик в зубах держать?
      Все в депо знали о хитром саквояже инженера по оборудованию. Дежурный весело махнул рукой, добавил лишь:
      - Заправишься сам в гараже, у меня канистра с утра пустая стоит... 
      Без десяти три инженер, выехав на большак, затарахтел к прорабскому участку НГЧ. Лужи после утреннего дождя практически высохли, осталась лишь сырая корка по обочине дороги. Но зато на проезде к задам бараков дистанции гражданских сооружений, размещенных в низине, лежала густо мешанная грязь. Ширяев, чтобы не вымараться, спешился и, огибая трясину, завел мотоцикл в густой кустарник. Огляделся по сторонам и направился  к одной из полянок посреди поросли тщедушных березок, осинок и корявеньких американских кленов, еще не доросших до семян-петушков. 
      Минутная стрелка приблизилась к двенадцати. Пахряева не было. Ну, можно подождать минут десять, в надежде на то, что парень где-то там завяз по бездорожью. Хотя обязан все предвидеть и явиться строго к установленному сроку. Альберт обошел полянку кругом, примериваясь как лучше все обделать, чтобы, как говорят русские, - «комар носу не подточил». Время тянулось нудно, секундная стрелка еле двигалась, минута казалась вечностью. Роман Денисович углубился в кустики - отлить. Уже пятнадцать десять! Чтобы это значило, неужели провал? Он опять принялся вышагивать вокруг, стараясь не вляпаться в случайную кучку дерьма. « Вот ведь, засрали все кругом подлецы...», - начал он, уже откровенно психовать. 
      Наконец раздались шаги и шелест раздвигаемых напролом ветвей. «Где же ты шлялся, дурак?», - Альберт уже был зол. И вдруг, совсем некстати подумал: «Как можно обижаться на человека, уготованного к казни, на бессловесную овцу заклания?»
      Они поздоровались, палач и обреченная жертва. По-товарищески пожали руку друг другу, сказали какие-то доверительные фразы. Боец оперпункта попытался пристроить велосипед к березке, но тонкий ствол прогнулся. Махнув рукой, придерживая руль, он стал подробно излагать все этапы выполненного задания. Он все сделал как по нотам, способный был парень, на все руки мастер. Да только родился не в том месте и не в то время, не под счастливой звездой - появился ты на свет, Виктор Пахряев.
      С его слов, Лошак не особо и кочевряжился, когда ему было предложено расстаться с жизнью. Одно лишь смущало старого уркагана, где то в недрах его очерствелой души, еще теплилась, еще вибрировала христианская жилка, противящаяся акту самоубийства, как тяжкому, непростительному греху. Но Пахряев оказался очень убедителен, приведя доводы, коим научил его Альберт. Есть там тот свет или нет, еще никто точно не знает? А вот нечеловеческие муки, на которые будет обречен не только сам Конюхов, а в большей степени его любимые родственники и их малые дети, вполне реальны и неизбежны, коли Лошак пойдет на попятную. Короче, выхода у бродяги нет, уж лучше преодолеть страх и испытать совсем небольшие мучения, нежели каждый день ждать лютых истязаний и страдать от бессилия, что ничем не можешь помочь своим близким. А конец все равно будет одним, вопрос только каким – легким или ужасным? 
      Конюхов принял его условия. Через час Пахряев забрал скомканную нательную рубаху Лошака и даже приободрил видавшего всякие виды бандита. Мол, ничего дядя, все там будем, а ты уже свое пожил, дай пожить другим. Они тебе благодарны будут, коль узнают рано или поздно всю правду. Ну, а если не узнают, так все равно – ты доброе дело делаешь, своей смертью даешь жить другим.
      Философ и моралист, однако, был Виктор Пахряев! Как в воду смотрел, сказав, что все там будут... И, как теперь получается, напророчил себе место в первом ряду. 
      Через час, убедившись, что Лошак окочурился, Пахряев наврал старшему по караулу и улизнул домой. Уж, что там им двигало, что даже матери родной парень не исповедовался, не сказал, что уходит навсегда, что они больше не свидятся.
      «Бог ему судия. Падший человек, падший, как и все шкурники, любит лишь себя одного. Ну, и поделом, получай паря!» - промелькнуло в голове Альбертта, стараясь удержать дрожь в голосе, произнес он натужено:
      - Молодец, молодец ты, Витюня! Сейчас дам тебе денег, документы дам, проездные... Накось, держи вот - чистый паспорт...
      И когда Виктор Пахняев, подставив бок под раму велосипеда, стал рассматривать новенькую ксиву. Альберт, не мешкая, с левой руки одним ударом, воткнул лезвие финки солдату под ребро. Тот, так вместе с велосипедом, и повалился оземь. Успел только, прошелестеть губами, из-под которых уже сочилась кровь: «За что? Почему...», - и откинул голову в сторону. 
      Трясущимися руками Альбертт обтер запачканное лезвие о брючину бойца. Потом брезгливо прикоснулся к его шее и прощупал сонную артерию. «Кончился», - таков был вывод. Выхватил еще из податливых рук корочку паспорта, он быстро стал обшаривать карманы покойника. Забрал служебное удостоверение и квиток пропуска, деньги же, сущую мелочь, брать не стал. Ключи, широко размахнувшись, забросил в дальние кусты. Высыпал из кожаного кисета махру себе в руку, пустой мешочек вернул обратно. После чего Ширяев огляделся и, убедившись, что не оставил лишних следов, покинул место, где лишил жизни человека вдвое моложе себя, пацана - двадцать семи лет отроду. Так, на всякий случай, присыпал махрой свой след до оставленного в зарослях клена мотоцикла.
      Соблюдая предосторожность, Ширяев решил изменить обратный путь до депо. Он поехал в сторону северной горки. На его счастье роспуска составов не было, и он проскочил надвижной путь по наземному переезду, избавившись от грязюки в проезде под горкой. Миновав многочисленные станционные постройки, он выехал на дорожку, идущую вдоль главного пути. Теперь, по прямой, на север до самого депо - километра два. Он редко ездил этой стороной, из-за щебня, скатывающегося с подшпальной насыпи, разогнаться здесь не представлялось возможным. Да и так, того и гляди - мотоцикл сколупнется, не удержишь руль, и ощутишь на собственной шкуре острые грани щебенки. Вот и пришлось ему малой скоростью добираться до деповской дежурки, минут двадцать ушло на всю обратную поездку. Поставив «Красный октябрь» в стойло, он, поводя затекшей от напряжения спиной, разминая ее, направился прямоходом в свою коморку. Затворив дверь на ключ, он в каком-то изнеможении плюхнулся на стул. Не желая ни  о чем думать, решил подремать минут десять-пятнадцать - нужно привести себя в норму. 
      Да не тут-то было. Мозг противился сну. А как иначе? Ведь он совсем недавно убил человека. Лишил жизни живого человека. Альберт не был матерым убийцей, и потому, как не хорохорился, дабы преодолеть психологический барьер свершенного им убийства, ему требовались значительные душевные усилия. Он все понимал здравым умом, казалось, просто переступи через себя и иди дальше. Просто отмахнись, все уже в прошлом... Да и не жалко тебе Пахряева, подумаешь, какой-то красноармеец, каких тысячами валят на фронтах немецкие солдаты, уничтожают без всякой задней мысли, и правильно делают. Но нет, все не так... Он взял и убил человека, только что говорившего с ним, безоружного, доверившегося ему... Но и это не главное в подступившем душевном дискомфорте, а точнее гадком душевном состоянии, отвратительном состоянии. В собственном ощущении он не был преступником, и не совершал постыдную мерзость, но он все равно провинился, сильно провинился. Он отнял жизнь, вот так взял и отнял, вот так запросто взял и отнял чужое существование... Бог ты мой! Как все же нелегко убить человека своими руками? 
      Но и раскисать ему нельзя. Памятуя старые психологические методики, он усилено задышал поочередно через каждую ноздрю, успокаивая себя. 
      Смерть Семена Машкова и недавнее самоубийство Лошака мало задели его душевное состояние. Хотя он спланировал их кончину, обдумывая все нюансы ее исполнений, он все же не считал себя убийцей. Он кадровый офицер и всем своим существом призван продумывать боевые операции и иные насильственные акции в отношении врага. Так его учили, да и он готовил себя к тому с младых ногтей.
      Он уже  и не помнил, сколько раз ему доводилось готовить вверенные ему воинские подразделения к боевым действиям. Или планировать в полевом блиндаже или за штабным столом, наряду с другими офицерами, последовательные этапы уничтожения противника, исключая всяческое сочувствие, всяческое человеческое участие к уготованной ему доле. Но это само собой разумеющееся состояние, положение начальствующего лица, любого ранга, в чью волю ввергнуты судьбы людей – это отстраненно нейтральное состояние – есть непременное условие принятия решений, директив от которых зависит исход боя или сражения, победа или горькое поражение. Но опять, - все это, конечно, из другой оперы...
      До того ему трижды доводилось самому, напрямую убивать человека. Правда, в двух случаях это произошло в боевой обстановке.
      Особенно памятен ему самый первый раз, и потому, что это первый случай в его жизни, и потому, что тогда был первый день его боевого крещения. День, к которому он сознательно приуготовлял себя все предыдущее время, день, когда он стал настоящим солдатом, во всех принятых на то смыслах.
      Девятнадцатого июля (первого августа по новому стилю) четырнадцатого года германский посол в России граф Якоб Людвиг Фридрих Вильгельм Йоаким фон Пурталес явился в Министерство иностранных дел России на Дворцовой площади. 
      Альберт хорошо знал эту историю, многочисленно пересказанную, да и нещадно перевранную в кулуарах немецких штабов. Но самый правдоподобный ее вариант он услышал от полковника Николаи в их многочасовых беседах.
 Посол спросил русского министра Сергея Сазонова, согласна ли Россия отказаться от объявленной семнадцатого (тридцатого) июля всеобщей мобилизации. Русский ответил отрицательно. Чрезмерно взволнованный германский посол вынул из кармана сложенную вдвое мелованную бумагу и еще дважды повторил вопрос, с каждым разом волнуясь все больше. «Я не могу дать Вам иной ответ», – произнес Сазонов побелевшими губами. «В таком случае, – заявил граф Пурталес, начисто задохнувшись от волнения, переведя дух, натужно продолжил, - я должен вручить Вам этот документ». И передал министру германскую ноту с объявлением войны. После вручения ноты шестидесятилетний посол, многое повидавший на своем веку, потерял всякое самообладание, и, прислонившись  к окну, заплакал, повторяя: «Кто бы мог предвидеть, что мне придется покинуть Петербург при таких скверных условиях!». Кое-как, совладав с собой, Фридрих Пурталес обнял русского коллегу (ответившего ему теплым взаимным объятьем), и навсегда оставил здание министерства, а затем и Россию. 
      Кто бы мог подумать, что эти две великие империи, связанные многолетними дружескими узами, спаянные кровным родством своих монархов, буквально в одночасье станут непримиримыми врагами? 
      Двадцатого июля (второго августа) последовал Манифест Николая II, объявивший подданным Российской империи о вступлении в войну с Германией. Народные чувства приобрели дичайшую антигерманскую направленность. Через два дня, в самый разгар патриотической истерии, германское посольство на Исаакиевской площади подверглось штурму возбуждённой толпы, а затем и полному разгрому. Колоссальные конные статуи на портале здания посольства, были сброшены на землю и потоплены в Мойке.
      Слава Богу, что при этом погроме пострадал лишь один человек (на чердаке было обнаружено тело старика-кельнера с ножевым ранением). Все остальные сотрудники посольства, более ста человек, покинули здание тремя днями ранее и на закрытых автомобилях были доставлены на вокзал, для отъезда по Финляндской железной дороге в Торнео. 
      Такая вот горькая историческая справка...
      Именно четвертого августа Альберт Арнольд прибыл в Инстербург в штаб родной второй дивизии для представления ее командиру генерал-лейтенанту Франц Людвиг Адальберту фон Фальку. Естественно Альберт по своим источникам ознакомился с биографией фон Фалька, эта фамилия была на слуху в германских военных кругах. Ну, как же - сын министра и генерального прокурора? Нужно непременно заметить, что генерал даже слегка походил на кайзера Вильгельма II, такая же короткая стрижка и лихо закрученные вверх кончики усов. Фон Фальк встретил Альберта весьма радушно, даже заметил, что приятно рад столь юному выпускнику прусской военной академии. Так как сам окончил детище Шарнхорста в таком же возрасте в восемьдесят третьем году прошлого века. 
      Арнольд был назначен им офицером связи штаба дивизии. И сразу же погрузился в деловую круговерть прифронтовой жизни. Дивизия находилась в авангарде восьмой армии. Генерал-полковник Максимилиан фон Притвиц планировал развернуть оборону от наступления русских по реке Ангерапп (близкой памяти Альберта Анграппы). В этом районе он намеревался разгромить первую (Неманскую) армию, а затем направиться на юг против второй (Наревской) армии русских войск. Полевой штаб второй дивизии экстренно перемещался  под Тольмингкемен. Арнольду не доводилось быть в этом селении, он лишь знал, что в конце восемнадцатого века пастором местной кирхи служил основоположник литовской литературы Христиан Донелайтис. 
      А вот теперь, ему предстояло оборудовать наблюдательный пункт на железнодорожной водонапорной башне, с которой хорошо просматривались ветки со Шталлупенена на Гумбиннен и Гольдап, а также развилки пяти шоссейный дорог на все стороны света. На юг, буквально в двух-трех километрах, зеленела Роминтенская пуща, а если смотреть на юго-восток в цейсовский бинокль то проглядывалась лазурь Выштынецкого озера. А уж совсем в ясную погоду, по утру, можно было рассмотреть шпили кирх родного Гумбиннена.
      И вот здесь, в заповедном, милом сердцу краю ему посчастливится, да и как еще выразить праведную отвагу, охватившую все его состояние, принять первый бой с врагом.
            Ночью на семнадцатое августа командир восьмого корпуса генерал-лейтенант Герман Карл Бруно фон Франсуа (кстати ровесник фон Фалька) получил сообщение о большой концентрации русских войск двадцать седьмой и сороковой дивизий к северу Выштынецкого озера. Командарм решил действовать по своему усмотрению, игнорируя оборонительный план Притвица, и захотел  немедля атаковать позиции русских. В  том направлении против противника была выдвинута вторая пехотная дивизия генерал фон Фалька. 
      Но уже рано утром двадцать седьмая дивизии генерала Адариди перешла  границу в районе деревни Платен. Германские пограничные части сражались отчаянно, но силы были неравные. Правая колонна русских развила наступление на Гериттен, левая на деревни Грюнвельде и Тальфриде. 
             Командир второй пехотной дивизии определил диспозиции своих боевых частей. Третья стрелковая бригада генерал-майора Теодора фон Менгельбиера, дислоцированная в Большом Тракенене, при мощнейшей огневой поддержке артиллерийского полка принца Августа Прусского, должна была наступать против каждой из колонн русской дивизии (соответственно: полк король Фридрих Великий и полк граф Денхофф). Правый фланг бригады (в разрыве с сороковой русской дивизией) прикрывал десятый егерский полк. Таким образом, родная бригада Арнольда составляла северный фланг дивизии. Против смежной сороковой дивизии русских (сильно отставшей от своих северных соседей) была выставлена четвертая стрелковая бригада (Тольмингкемен) практически при таком же усилении.
    В одиннадцать часов сто шестой (Уфимский) полк русских взял Грюнфельде. И к полудню уфимцы при поддержке сто седьмого  (Троицкого) полка принялись атаковать сильно укрепленный Гериттен, пыталась выбить его защитников. С востока к ним подтягивался сто восьмой (Саратовский) полк. Фон Фальк, видя ослабление правого фланга русских, решил изменить диспозицию, рассчитывая взять противника в кольцо. 
      Альберт был послан с распоряжением к генералу Менгельбиеру в захолустную деревушку Энцунен. Доставив пакет, покончив с заведенными формальностями, он несколько замешкался, усаживаясь в коляску  Motorrad, и прозевал, что его мотоциклетчик свернул не на обратную дорогу. Опомнился Альберт, когда дорожный указатель показал Вилькен вместо положенного Биснена. Но не возвращаться же, обратно... Можно сделать небольшой крюк и вернуться в Тольмингкемен по более ухоженной шталлупенской трассе. Двухцилиндровый Victoria K.R. III мчал, что есть мочи, как вдруг на развилке у хутора Кассубена дорогу им преградила группа отчаянно жестикулировавших солдат Рейхсхеера.
      Как оказалось, они сопровождали тяжело раненного командира роты. Им был необходим любой автотранспорт, чтобы доставить капитана в ближайший медицинский пункт. Лучшей возможности, чем шестнадцатисильная «Виктория» им никогда бы не представилось. Естественно, Альберт помог разместить находящегося в бессознательном состоянии капитана в трансформируемую под пулеметную стойку коляску. Дал надлежащие инструкции санитару, им предстояло ехать в дивизионный лазарет, там он и доложит в штабе о причине отсутствия обер-лейтенанта Арнольда.
      Группа сопровождения во главе с интеллигентного вида ефрейтором ввела офицера в курс дел. В настоящее время второй ротой третьего батальона полка граф Денхофф командует совсем еще юный лейтенант первогодок, это он послал их спасать капитана. Ситуация со слов солдат же складывалась аховая. Вопреки штабному прогнозу, русским удалось значительно потеснить третий батальон. Скорее всего, ими уже взята деревня Хюгельдорф, и вскоре их авангардом будет перерезано это шоссе. Арнольд был знаком с дислокацией подразделений на данном участке фронта и понимал, что тогда уже вторая бригада может оказаться в полном котле. Быстро развернув планшет, он мгновенно просек, что рота раненного капитана как раз находится на острие удара русских.
      Он уже на чистой интуиции проработал план своих действий. Скорее, скорее успеть в расположение окопавшейся роты. Они почти кубарем скатились в овражек у отметки высоты 107. 
      - Лейтенант ко мне, - что есть мочи закричал Арнольд.
      К нему подбежал перемазанный в земле модой офицер с посеревшим личиком и  с едва пробивавшимися усиками. Увидев нашивку генштабиста на рукаве Арнольда, он встал навытяжку и быстро доложил обстановку. План Арнольда был таков:
      - Рота сейчас находится в развилке двух дорог (северное шоссе на Ленген, а далее на Гериттен, и южная дорога из деревни Хюгельдорф). Потому, срочно необходимо закрепиться на главенствующих высотах, чтобы не допустить быстрого продвижения русских. Это высоты с отметками: 119,35; 112,4 и 109,3. Там удобные сектора пулеметного обстрела.
      - Боюсь, что русские уже на высоте - 112,4, - тяжело произнес лейтенант.
      - Придется их выбить оттуда, иначе нам швах – отрезал Арнольд, - немедля пошли толкового связного к командиру батальона, пусть майор свяжется с командиром полка и скажет ему, что здесь офицер штаба дивизии, он требует помочь людьми. Достав блокнот, недолго раздумывая, Альберт начертил план предполагаемой операции.
      И все завертелось. Быстро были созданы мобильные пулеметные группы во главе с опытными унтер-офицерами. На себя Арнольд взял прорыв к очевидно занятой противником высоте. Роту эшелонировали, дальше смычки дорог у отметки - 111,8 русских пропустить было никак нельзя.
      В распоряжении Альберта оказались по виду достаточно опытные стрелки. Их было семеро: усатый капрал, три ефрейтора и пулеметная обслуга с двумя ручными облегченными пулеметами Бергмана. Все были вооружены винтовками Маузер G.98, с примкнутыми штык-ножами, и солдатскими восьмизарядными пистолетами «Дрейзе». Арнольд тоже взял себе винтовку. Каждый опоясался десятикилограммовой пулеметной лентой. Прихватили и саперные лопатки. Итак, их было восьмеро...
      Вроссыпную, по низменной балке, поросшей камышом и высокой осокой, они добежали до образовавших каре бревенчатых сарайчиков на небольшом пригорке. Огляделись. Казалось бы, все тихо. Но вдруг, дверь одной из сараюшек отворилась, и ее  створе показался русский пехотинец. Следом вышло еще двое. Больше русских не было. Ни Арнольд, ни его бойцы не были обучены диверсионным навыкам, и потому им пришлось  попросту расстрелять противника. Двух выстрелов было достаточно. Первого, должно, старшего солдата уложил сам Арнольд. Как в тире, навел мушку прямо ему в лоб и мягко нажал курок. Щелчок, русский нелепо споткнулся и повалился оземь. Надо сказать, что из-за перевозбуждения, сам Альбер не испытал каких-то там особых нравственных терзаний. Все произошло как на учениях, заученно и быстро. Следом за ним, с подачи капрала, последовал другой. Альбер придержал ретивого капрала и закричал на русском третьему:
      - Солдат брось винтовку и сдавайся! Мы тебя не тронем...
      Молоденький русский пехотинец растерянно затыкал винтовкой в разные стороны. Подбежавший Альберт выхватил оружие из рук оторопевшего бойца. Тот от страха потерял дар речи и поднял трясущиеся руки вверх.
      - Успокойся дурашек, я сказал, мы тебя не  тронем,  - солдатик был явно поражен, что к нему обратились на чистейшем русском языке, и даже немного успокоился. По виду это был отнюдь не мужиковатый тип, скорее всего из приказчиков или мелких служащих. – Вас тут много?
      - Нет. Только трое, нас послали с дозором.
      - Старший этот, - Арнольд пальцем указал на пожилого вояку, уткнувшегося лицом в землю.
      Да, он – урядник (фамилии Арнольд не запомнил).
      Далее солдат рассказал о своей роте и ее численном составе, сообщил о соседних подразделениях их батальона. Назвал цифровые наименования батальона и полка. Фамилия комбата ничего не сказала Арнольду. Зато имя полковника Комарова, командира сто пятого (Оренбургского) полка встречалось Арнольду в военных сводках.
      - Мы тебя сейчас свяжем, сиди тут тихо, считай, что ты в плену, а значит, будешь жить. Все понял?
      Боец часто закивал головой, в знак полного согласия.
      Тем временем люди Арнольда короткими перебежками обследовали сараи – пусто. Но, главное обнаружили неглубокий колодец,  предназначенный для пойла скота. Самое то, в предстоящем бою! Связав русского солдата по рукам и ногам, попавшими под руку вожжами, они покинули защищенное пространство.
      Далее предстояло преодолеть открытый участок длиной метров сто. И тут по ним открылась стрельба, правда, выстрелы были одиночными, не густыми. Выпустив в сторону стрелявших по паре патронов, чуток утихомирив врага, они, согнувшись в три погибели, мухой, пронеслись вверх по пологой горке. И лишь оказавшись на ее плато, позволили себе повалиться на землю и, наконец-то, облегченно вздохнуть. Все были целы и невредимы. 
      Альберт, приставив к глазам бинокль, огляделся. Стреляли по ним из-за плетня, окружавшего сарайчик к юго-востоку, по сути, совсем рядом с ними. Он подал капралу знак на поражение противника. Сам взялся изучать лежащую понизу округу. На севере проходила шоссейная дорога из хуторка Ленгена – простреливалась идеально. На востоке, в полукилометре краснели черепичные  крыши Хюгельдорфа. Присмотревшись, он различил там людское движение. Отладил оптику. Да, это были русские. На юге подковой в радиусе двухсот метров была грунтовка из самой деревни. Но что хорошо, она с юга простреливалась с высотки отметкой 119,35, но которой уже копошилась немецкие солдаты. Он приказал своим окопаться. Но если у русских вдруг окажется миномет, то все они тут и останутся.
      Время работало на них. Песчаный суглинок легко поддавался, и вскоре навершие пригорка было окольцовано настоящим земляным бруствером. По все периметру было сделано несколько пулеметных гнезд. Выучка у пехотинцев была отменной. Под руку выложены патронные ленты, затворы винтовок передернуты, одним словом отделение обер-лейтенанта Арнольда к бою готово.
      Тринадцать десять. Как по команде, но это, собственно, так и было, русские поперли из деревни двумя колоннами. У Арнольда похолодело в сердце. Бог ты мой, сколько их много, должно вышел целый батальон! Они нескончаемым потоком шли по обеим дорогам. На юге от них, до пересечения с железнодорожной веткой пролегал большой глубокий овраг, но туда русские не стали соваться, понимая, что станут хорошими мишенями для стрелков Рейсхеера. 
      У него в общей сложности восемь пулеметных лент по двести пятьдесят патрон в каждой. В русском батальоне должно быть более тысячи штыков. Соотношение дико не в его пользу. Одна надежда, что вовремя подоспеет запрошенная помощь. Южная колонна двигалась быстрей. Нужно рассчитать так, чтобы она попала в пулеметные клещи с двух сторон. Одна беда, что когда русские залягут, их командиры отдадут приказ на подавление пулеметных точек и добровольцы поползут к их высоткам, дабы расчистить проход колоннам. Но это будет потом. А вот сейчас, наступил самый тот раз. Огонь! 
      Ох, как резво застрекотали их «Бергманы», и  сразу же, следом вторил им станковый  образца восьмого года. С его огневой мощью, можно было быть спокойным за южный участок. Внезапно, на походе, подкошенная пулеметными очередями на широком фронте русская колонна поначалу заметалась, большая ее часть бросилась назад, увлекая за собой еще ничего не понявшие задние ряды. Альбер скомандовал отбой одному их «Бергманов», перецелив его на север. А пока его собрат и более уверенный MG методично добивали рассеянные остатки авангарда русской колонны. Послышались и многочисленные винтовочные залпы с немецкой стороны, это один из передислоцированных Арнольдом взводов принял участие в бое.
      Русские видимо подумали, что путь по южной дороге плотно закрыт и двинули гурьбой по северному направлению. Альберт перенес второй пулемет также на этот  фланг. И ударил в самую гущу колонны. Вскоре ему со всей решительностью ответил MG с высотки – 109,3. У русских случилась та же паническая картина. И тут, какой-то дурак, их командир стал выстраивать своих бойцов в цепь, ориентировав ее фронт на высотку Альберта. Это дало время залить кожухи пулеметов водой (двое из парней пулеметной обслуги загодя успели сгонять за водой в колодец у сарайчиков). И когда русская цепь оказалась в зоне уверенного попадания застрочили оба Бергмана, разя противника  наповал. 
      Альбер понимал, что если русские все же пойдут напролом, то рано или поздно они сомнут его огневую точку, просто закидают их гранатами. И он стал молить Бога, что бы пронесло, чтобы русские одумались и отступили. 
      И видимо, Господь внял его мольбам. Внезапно пустошь усеянная солдатами противника стала покрываться облачками разрывов минометных снарядов. Должно подоспели немецкие полковые минометчики.
      На шоссе, ведущем от Кассубена, появилась тягачи с артиллерийскими установками и грузовики с пехотой. А со стороны железной дороги по главному шоссе и прилегающим неугодьям стремительно приближались немецкие егеря.
      Альберт взглянул на часы, его Glash?tte показывали четырнадцать двадцать. Выходит он целый час держал этот участок, не дал противнику перекрыть важное шоссе.
      И тут заговорила Германская артиллерия. Видимо генерал-лейтенант фон Фальк услышал его и вторая дивизия, воспользовавшись столь незначительной ситуацией, ввела подкрепление на южном крыле и пошла в наступление. 
      Русские были решительно отброшены назад. Как потом выяснилось, Оренбургский полк, панически отступая, внес сумятицу в Троицкий и тылы Уфимского полков. Они стали беспорядочно отходить. Тем временем под ударом гренадерского Полка Фридрих Великий под Гериттеном был разгромлен Уфимский полк и здорово потрепан Саратовский. Двадцать седьмая дивизия с тяжелыми потерями ушла назад за границу, потеряв более шести тысяч человек. 
      Воодушевившись победой на южном фланге, генерал Франсуа намеревался перекинуть большую часть третьей бригады под Шталлупенен и помочь первой дивизии. Но поступил повторный приказ Притвица об отводе войск в район Гумбиннена. Вечером 17 августа Франсуа все-таки выполнил данное указание. 
      Это был первый (героический) день войны на Восточном фронте и первый день боевого крещения Альберта Арнольда.
      Он намеренно не стал переворачивать навзничь убитого им с одного выстрела русского урядника, не хотел видеть лица покойника. После того как передовые цепи стрелков полка граф Донхофф подошли к занимаемой им высотке, он доложил обстановку старшему офицеру и отбыл в штаб дивизии. 
      К тому времени генерал-лейтенант Франсуа уже начал подготовку к передислокации дивизии в район Гумбиннена. Штабы восьмой армии и первого армейского корпуса разместились в самом городе. Местом оперативного штаба дивизии было крайне неудачно выбрано селение Алткруг. Генерал фон Фальк уже наслышанный о героическом поведении Арнольда, строго настрого приказал ему не ввязываться ни в какие авантюры, а строжайше выполнять полученные приказы. 
      Арнольд с группой штабных офицеров сразу же отбыл для подготовки полевого штаба. И все дни до двадцатого августа занимался чисто штабной оперативной работой.
      Поначалу сражение сулило успех корпусу Франсуа. Битва началась на северном фланге, где в наступление на двадцать восьмую дивизию пошла первая стрелковая дивизия генерал-лейтенанта фон Конта. Кроме того, в тыл русским войскам Франсуа направил первую кавалерийскую дивизию генерал-лейтенанта Германа Брехта, и она весьма быстро разгромила русские обозы. Из-за вчерашнего отхода конной группы Хана Нахичеванского русский тыл оказался открытым. Дивизия под началом Лашкевича понесла большие потери, сдерживая удар двух немецких дивизий, и при больших потерях все же смогла организованно отойти далеко за Малвишкен. Вторая дивизия фон Фалька ударила по двадцать пятой дивизии генерала Булгакова и, смяв упорное сопротивление, отбросила ее правый фланг за Ворупенен, а левый, аж за Тублаукен. Но тут подошли свежие части двадцать девятой дивизии русского генерала фон Паулина. Последующие контратаки двух русских дивизий вынудили отойти войска корпуса Франсуа, на ранее укрепленные позиции. Альберту пришлось выезжать с распоряжениями командования в Ниебудзен и Радцен, чтобы удержать немецкие части на этих рубежах. В конце концов, наступление русских на этом участке фронта выдохлось.
      Однако полная катастрофа постигла центр боевых порядков первой армии, а именно семнадцатый корпус под началом Августа фон Макензена. Немецкие войска дивизий Иоганнаса фон Хана и Констания фон Хайнекция попали в огневой мешок, который создали русские артиллеристы и были практически раздавлены полками русских дивизий Булгакова и Августа-Карла Алариди. В результате германские войска были разбиты, понесли большие потери, и в беспорядке отступили к реке Ангерапп. Поражение корпуса Макензена предопределило общий исход битвы. 
      Да и на юге у Гольдапа положение было не лучшим. Германский резервный корпус под командованием фон Белова (две пехотные дивизии) прибыл на место сражения только в полдень, его действия были крайне нерешительными и после разгрома семнадцатого корпуса, фон Белов отдал команду об отступлении. К двадцати  часам сражение практически закончилось. Таким образом, попытка Притвица разгромить русские войска на гумбинненском направлении провалилась и завершилась серьезным поражением немецких корпусов.
      Далее положение еще больше усугубилось. Мощной радиостанцией в Кенигсберге в ночь на двадцать первое августа был перехвачен приказ войскам второй русской армии Самсонова о переходе германской границы для действий в тыл армии Притвица. Издерганный командарм отдал приказ отходить за Вислу. Генерал же Франсуа решительно высказался против. Следом за ним, отступлению воспротивилась германская Ставка, принявшая решение Восточную Пруссию не сдавать и перебросить в помощь восьмой армии войска с Западного фронта. Днем двадцать первого августа Начальник Полевого Генерального штаба, генерал-полковник Хельмут фон Мольтке сместил Притвица и его начальника штаба генерала фон Вальдерзее, и назначил на их место генерал-фельдмаршала Пауля фон Гинденбурга и генерал-майора Эриха фон Людендорфа.
      Но, все равно, его родной Гумбиннен пришлось оставить и сдать русским. Но об этом лучше не говорить. Нельзя без сострадания и слез вспомнить громыхающие по брусчатке детские коляски с кричащими малыми детьми и ручные тележки с верхом набитые скарбом тысяч людей, бредущих в отчаянье по шоссе в сторону Инстербурга. Мирные горожане, оставившие на поругание врагу свой прекрасный город, они покинули его, чтобы не подвергаться глумлению сиволапого русского мужика, чтобы не прислуживать его величеству - Хаму.
      Вот так, толи в тягучей дреме-полусне, толи, наоборот, в яви, пронизанной картинами былого прошлого, он прокорпел в одиночестве целый час до вечерней планерки. Встряхнувшись, настроив себя на деловой лад, он покинул свой кильдим и поднялся по скрипучей лестнице в кабинет главного инженера. Там уже собирался народ.
      Честно сказать, ему уже совершенно безразличны были производственные дела Кречетовского паровозного депо. Фактически, еще одна страница его чрезмерно насыщенной жизни безвозвратно перевернута. Он просто сидел и как в паноптикуме рассматривал своих еще не бывших, но уже не воспринимаемых за товарищей по работе коллег. 
      Вот, к примеру, Акишин Михаил Васильевич - главный инженер депо, хороший в принципе мужик, не злобный, не придирчивый, с ним только работать и работать. Одним словом, комфортный он для организации производственного процесса человек. Жалко ли с ним расставаться? Да, пожалуй, нет. Уж, сколько он Роман Ширяев перевидал над собой начальников, не хватит пальцев обеих рук. И ничего, как видите еще жив и здоров. Но это так, шутка... 
      Или вот, Ламонов Николай Николаевич – парторг депо. По сути человек малообразованный, но, как говорится, идеологически подкованный на все сто процентов. В общении абсолютно не амбициозный, никак не зазнайка, а даже по-своему компанейский мужик, но видимо, ему так и положено, располагать к себе людей. Иначе одними голыми лозунгами не повести за собой рабочих на трудовые свершения, нужен человеческий подход к каждому индивидууму. Тоже ведь психология, а как по-иному?
      Роман Денисович вслушался в слова низенького большеголового крепыша, Михалыча, как все в депо называли главного механика. Тот говорил что-то о запорной задвижке на водоводе, потерявшей «яйца» (так в обиходе называют запорные клинья), мол, ему потребуется минимум час, чтобы привести ее в порядок. 
      Обычные производственные дела. Обыкновенные люди, честные труженики. По сути, если разобраться – им цены нет. Но в его случае - все так и, в тоже время, совсем не так.
      Ширяева тоже о чем-то спросили, он машинально, даже не вдумываясь, отозвался. Правильно ответил, ибо основательно набил руку в производственных вопросах, но его мысли были совсем далеко.
      Разумеется, покинуть Кречетовку в светлое время суток не имело смысла, его сразу засекут или на станции, или парках отправления. Хотя он допускал, что Пахряев и Конюхов его не сдали, но уж слишком много у сотрудников НКВД следственных материалов, чтобы заподозрить инженера Ширяева. Да и не исключалось, что уже идут допросы людей, могущих показать на сомнительную заинтересованность инженера по оборудованию делами станции вообще. Поэтому следовало дождаться темноты. Он покинул расположение депо, не зная, куда направить свои стопы. Залечь на чердаке одного из итээровских домов, не факт, что его не заметит досужий обыватель? Укрыться в лесопосадках тоже не вариант, негоже ему как побродяжке валяться в кустах, напрягая слух на каждый шорох поблизости.
      И вдруг ему до ломоты в чреслах захотелось женщины. Вот еще незадача! Помимо своей воли, он стал распаляться, в голову лезли всяческие непристойные сцены. И тут, вдруг его осенило. Он вспомнил медоточивую шинкарку Устинью. Уж она точно не откажет ему, и пригреет, и накормит, ну и, конечно, не обделит женской лаской. И он поспешил к домику местной торговки спиртным.
      Устинья пропалывала овощные грядки на своем на своем огороде. Нагнувшись вниз, выставив широкий зад, она поначалу даже не заметила Ширяева, подошедшего со стороны калитки. Он, грешный, залюбовался ее зрелыми, соблазнительными формами и чуть было не запустил руку под подол платья женщины. Но вовремя одернул себя. 
      - Здравствуй хозяюшка, - как можно приветливей обратился он к ней.
      Шинкарка медленно разогнулась, подперев должно болевшую поясницу рукой.
      - Здравствуйте, Вам, Роман Денисович, - улыбнулась лукаво. - Опять, какая нужда привела ко мне? – и отерла руки о передник.
      - Дык, я обещал тебе наведаться сегодня. Как видишь, держу свое слово.
      - У-у, - Устинья удивленно подняла брови,  - а уж думала, что брешешь, не надеялась тебя сегодня увидеть. Опять, поди, за водкой пришел, - уже сухо добавила она.
      - Да нет Устинья, скучно мне стало, одиноко совсем. Даже поговорить не с кем.
      - Неужто не мог найти собутыльника в товарищи себе?
      - Да, ты знаешь, я ведь выпивать-то особенно и не люблю, - пожав плечами, добавил тягостно, - не склонен я к тому делу.
      - А к чему же ты, милок, склонен? – Устинья почти раскусила его. – Тяжко поди без жены то? Некому приголубить сокола, вот и шастаешь по чужим дворам.
      - Да оно, конечно, так, - пошел он ва-банк, - нелегко холостяку нести свою ношу.
      - Ну, прямо и холостяк? - она засмеялась. - Только жена за дверь, а уже мудя чешутся? - произнесла она со всей скабрезностью, отбросив всякие околичности. – Или я не права, молодчик? - подбоченилась торговка.
      - Да как сказать? - Роман Денисович даже удивился ее ретивости. – Я так просто зашел, проведать тебя.
      - Нашел подружку? - не унималось шинкарка. – Я ведь старая уже для таких-то дел, – уже совсем откровенно намекнула она.
      - Не наговаривая на себя Устинья, ты, бабенка, в самом соку – пошел и он на пролом. – Ну, что пустишь, или как?
      - Да уж проходи, коли пришел. Мы гостю завсегда рады. А уж такому молодцу особливо, – и она повело его к крыльцу, повиливая задом. 
      Ткань платья облепила ее потные пышные ягодицы, даже врезалась в щель между ними. Роман Денисович понял, что по жаркой погоде женщина без трусов, и оттого сладкая истома пронизала все его существо. Его мужское естество стало набухать, и ради приличия он пытался укротить свой пыл.
      Устинья по-быстрому собрала кое-какую снедь на стол, не особенно заворачиваясь. По ее раскрасневшим щекам и слегка трясущимся рукам стало ясно, что женщина уже завелась.
      Они выпили по рюмке красного, что-то болтали на пустопорожние темы. Повторили еще по рюмашке. Он придвинулся к Устинье и слегка охватил ее за полные плечи. Она вся сомлела, стала мягкой и податливой. И тогда он поцеловал женщину во влажные, расслабленные уста. Она приникла к нему всем телом. После взаимных поцелуев, Устинья с замутненным взором, расстегнула лиф платья, почти рванув его, и выпустила наружу свои огромные сиси, с ореолами сосков почти с чайное блюдце. Ширяев, как грудной младенец приник к левой груди, жадно теребя ее своими губами. 
      Женщина безвольно расставила ноги, задирая подол платья почти до пупка. И его рука погрузилась в липкую жидкость ее выделений.
      - Больше не могу! Хочу, хочу! - простонала Устинья, и, вывернувшись из его объятий, увлекала Романа Денисовича в спальню. На ходу он стянул с себя брюки и трусы, «Вальтер» грохнулся об пол. 
      -- Да и черт с ним! - машинально подумал Ширяев, и как разъяренный рев набросился на женщину.
      - Резинка, резинка! – взмолилась она и, достав из под матраца пакетик, протянула его возбужденному инженеру.
      Уже потом, все в мыле, они расслаблено возлежали на пуховиках, и ворковали как влюбленные голубки. Что их связывало тогда – одна лишь дикая неуемная животная страсть. Он тогда не думал ни о чем. С ним лежал женщина, желанная сегодня женщина. Она еще не опустошила его. А он был полон той первородной энергии и сил, готовых перевернуть весь мир наизнанку. Он страстно вожделел к этой русской бабе, к ее оплывшему животу и распластавшимся по телу грудям, к ее слюнявому рту, к ее неприглядной похабности, но оттого еще более заводившей все его существо.
      И она была ненасытной. Метнулась к шкафчику, достала пачку презервативов, на ходу разорвав один пакетик, примостилась к его паху.
      И опять соединились их тела, и опять она громко кричала:
      - Еще, еще е.. меня сильней! – она была вовсе не дура, просто Устинья была страстной и голодной на мужские ласки женщиной. По большому счету можно было пожалеть ее, понять ее одиночество и неутоленную потребность в обыкновенной бабьей радости.
      Подкрепившись, они как юные любовники еще раз возлегли на мягкое ложе шинкарки. Но уже любили друг друга не столь отчаянно, если сказать простыми словами, то на ум придет, лишь одна избитая фраза: «... с чувством, с толком, с  расстановкой...».
      Ушел он от Устиньи, когда окончательно стемнело, и на небе выступили яркие в ту пору звезды, – в одиннадцатом часу ночи.  
      Перед ним не стояло выбора – стоит ли еще раз посмотреть, увидеть свой родную обитель или нет? Конечно, да! Он решил подойти к дому со стороны здания детского сада, размещенного в похожем бревенчатом двухэтажном особняке, таких же габаритов, что и дома итээровцев.  Он задворками пробрался на широкую Садовую улицу. Один ее, короткий конец выходил к Комстоевским плодовым садам, другой, дальний конец выводил в прилегающие с севера к Кречетовке луга и поля. Обыкновенно на этом прогоне пастухи собирали стада с окрестных улиц и гнали живность на сочные в летнюю пору пастбища. Прижимаясь к заборчикам частных домовладений, он незамеченным подошел к высокому дощатому ограждению детского сада. В один скачок перемахнул его. Прокравшись к примыкавшей к зданию летней веранде (по военному времени детишки спали в закрытом помещении), он как кошка вскарабкался на ее крышу. А далее, уже дело техники - по пожарной лестнице проник на чердак здания. Стараясь не задеть стропила головой, на ощупь, подошел к слуховому окну, выходящему прямо напротив его дома. Занял наблюдательную позицию и замер. 
      Его дом широким черным массивом загораживал звездный небосклон. Вдруг в одном из окошек первого этажа вздрогнул всполох свечи, ее тусклый свет проследовал к другому оконцу и растворился во тьме. Должно кто-то в ночи, не отважась включить электричество, что-то искал, возможно, даже мяукнувшую кошку, намериваясь взять ее в постель. От этой мысли у Романа Денисовича потеплело на душе.
      Но что это? Вдоль черной панорамы дома замелькал малюсенький огонечек. Ширяев сразу сообразил – это светлячок от раскуренной самокрутки или папиросины.  Но вот светлячок раздвоился, огненные искорки, с минуту побыв рядышком, разошлись в разные стороны. Тут, как говорится, и к бабушке не ходи, - у дома засада, а точнее выставлен наблюдательный пост. Задача его предельно ясная – он, Ширяев.
      Казалось бы, дело сделано, можно и уходить от греха куда подальше. Но не таков был Роман Денисович. Проделав все цирковые манипуляции с чердака опять на землю, обогнув дощатый забор садика, он приблизился вплотную к дому и залег в зарослях кустов смородины, посаженной вдоль ограды одним из жильцов. Лежал так минут с десять.
      Но вот патрульные сошлись опять вместе. Вдавившись в землю инженер, напряг весь свой слух.
      - Едрит твою мать! – начал первый боец. - Васька, мы что, так всю ночь будем пасти неизвестно кого? Если по честному, мне уже насто..ло околачивать тут ноги.
      - Да чего ты, Петруха, взъелся? Ты думаешь - в карауле веселей, возле цистерн с бензином стоять? Тут хотя бы не сгоришь заживо. Да и никакая б...ь не мешает с постоянным обходом. Хошь стой, хошь лежи!
      - Да, это оно так Васька. Только вот не пойму, кого мы тут караулим, смотри тьма-то какая, ничего в пяти метрах не углядеть?
      - «Здесь ты парнишка прав, - подумал Ширяев. - Если бы мне было надо, я бы вас, как щенков, враз передушил. Да только нельзя мне оставлять следов. Пусть думают себе, что я ушел, что я уже далеко...».
      - Ты брат Петька, лучше не болтай громко. А что если враг затаился где? Он ведь враз нас из револьвера перещелкает. Помнишь, как сержант из транспортного отдела нас учил: «Бдительность, и еще раз бдительность!» - и на полном серьезе добавил. - Ты бы лучше рядовой Якимов прошерстил картофельные грядки. Может, он в борозду уже залег?
      - Кто зелег. Зачем? – протянул недоуменно (видимо по чину) младший боец.
      - Хер его знает кто? Да ты иди! Просто так для очистки совести.
      - Ну, ты даешь, товарищ ефрейтор! Нашел дурака! Тебе надо, ты и ходи огороды проверять. Я еще не е..нулся ноги ломать. Да и кому тут быть, кому мы с тобой нужны Василий, брат, батькович?
      - Ну, тогда как хошь. Ты вот только винтовку сними с предохранителя. Не ровен час, стрелять придется, - миролюбиво заключил Василий.
      - Не учи ученого! Смотри сам не обделайся, товарищ генерал, - засмеялся Петруха.
      - Ты, мудак, не умничай у меня, – обиделся старший. – Смотри сам не обосрись, смельчак херов, - и добавил осуждающе, - спички он забыл, сопляк...
      - Живите ребятушки, живите пока я добрый, - тихонечко прошептал Ширяев, и как ночная бабочка, неслышимо упорхнул за забор.