Сага о чертополохе (предв. название) -9

Соня

Сонечка вышла в сад, а следом за ней вприпрыжку и ее двоюродные сестры. На дворе было солнечно и жарко, играть после обеда ей не хотелось и она направилась к беседке.
- Соня, а принеси сюда свою куклу, а? -попросила Клава, - и посудку кукольную.
- А давайте почитаем, у меня книжка есть интересная. Хотите, я вам почитаю?
- Нет, ты куклу принеси, - следом за сестрой попросила и Шура.
- Ну, хорошо. Только, чур, уговор: волосы ей не драть и платье не снимать. Вы и так в прошлый раз из нее чучело сделали, нянюшечка ее еле причесала. И платье зашила за вами. Вы мне так все мои вещи раздерете.
- Не, мы не станем ее драть, а то папенька опять ругаться будет.
- Ну хорошо, - вздохнула Соня, идите в беседку, я принесу.
Она приоткрыла тяжелую дверь и проскользнула в дом. Проходя мимо столовой, где матушка с тетей попивали чаек, Соня задержалась:
- Я это сразу заметила, Катя. У меня глаз. И еда тебе не в прок идет, и круги под глазами.
- Да я и сама еще точно не знаю.
- Ну, не скромничай, я не глазливая. Удивляюсь я тебе: из благородных, а плодовитая как кошка. Я вот и сама бы сыночка еще родила, да бог не дает.
Соню разговор не заинтересовал и она через ступеньку поднялась по лестнице. Cпускаясь обратно с куклой в руках, влетела головой прямо в живот отцу, который подхватил ее за плечи и спросил:
- Ну куда ты мчишься, как на пожар? Людей с ног сбиваешь.
Отец Михаил, следовавший за ним, тоже рассмеялся:
- Ну не барышня, а кавалерист-девица.
Голоса в столовой умолкли. Соня умерила шаг и чинно вышла в сад.

Матушка нахмурилась и сказала:
- Что-ж ты, Соня, по клавишам колотишь, ты нежно нажимай. Ты ведь не на кузнице.
Соня прервалась и попыталась играть так, как велела мать, с усилием нажимая на клавиши.
- Ну нет у тебя расположения к музыке, Соня. Quel dommage!' И слух у тебя хороший, а вот к инструменту - никакого чувства! - матушка вздохнула и сказала:
- Ступай, нет у меня с тобой никакого терпения. Вот придет учитель и пусть сам с тобой канителится.
Соня с радостью соскочила с табурета, а оказавшись за дверью бегом бросилась к деду в кабинет.

- Ну, что, отыгралась?
- Ага. Маменька на меня бранится.
- А ты слушай ее. Чай она вон как о вас печется.
- Деденька, а цыганы будут петь на открытии магазина?
- Какие такие цыганы? Откуда ты это взяла?
- Мне Клавочка говорила.
- Слушай ты ее больше. Чай не кабаре какой открываем, а приличный магазин. А Клавке я патлы повыдергаю, чтобы глупости не плела.
- Так ей и надо! - воскликнула Соня, - она моей куколке все волосики повыдергивала.
- От, дуреха ты-дуреха. В гимназию пойдешь скоро, а все глупенька. По-французски! Тары-бары! А? Выучим из тебя графиню и будешь ты на балах веером махать. Мужа найдем тебе богатого, знатного.

Прислуга перебила их беседу, доложив о визите Карпова. Дед вздохнул уныло и велел впустить. Молодой, франтовато одетый господин ужом проскользнул в кабинет и раскланялся.
- Здравия желаю, почтеннейший Иван Васильевич.
- Здорово, голубчик. Ну, рассказывай, почто пришел.
- Я к вам, так сказать, по делу-с.
- Знаю, что не в игрушки играть. Чего надо-то?
- Позвольте присесть?
- Садись, садись, вот тут, проходи. Ну?
- Я слыхал, что вы магазин свой открывать собираетесь.
- А что тебе мой магазин? Товар у тебя имеется, или как? - дед хитро усмехнулся.
- Нет, к моему величайшему сожалению товаров я никаких не имею. Я по другому поводу. Вы же намерены ангажировать в этот магазин нового управляющего, не так-ли?
- А тебе-то какое дело?
- Я имею честь предлагать вам свои услуги-с.
- В мой магазин? С чего-бы это? Ты же, помнится, у Крюкова работал. А у меня уже имеется человек на эту должность.
- Позвольте полюбопытствовать, это не Лутяев-ли, случайно?
- Может и он.
- Имею дерзость возразить-с. Не тот человек. На эту должность надобно человека воспитанного, такого, чтобы умел с людьми разговаривать. А он, извините, чуваш.
- Так и что, что чуваш. По мне хоть чуваш, хоть мордвин, лишь бы человек был честный. А ты сам-то что не у Крюкова? Выгнали, чтоли?
- Изволите обижать-с, любезный Иван Васильевич. Никак нет. Не сошлись, так сказать, характерами.
- А! Так ты у нас еще и с характером! А я вот пока своих делов не заимел, характер свой в кармане держал. Хозяина слушал. А ты чего-же? Характер хозяину показывать? Вот так на! Ну, а впрчем, принесешь мне рекомндательное письмо от Крюкова, можа и возьму тебя в приказчики. Пойдешь ко мне в приказчики?
Карпов посмотрел на свои руки, сложенные на коленях и сказал:
- В приказчики мне не желательно, Иван Васильевич. Я у Крюкова в управляющих служил-с.
- Ну, не обессудь, голубчик. Без рекомендации я никого не беру, даже прислугу. Сказал же: управляющий у меня есть, а в приказчики – ежели принесешь рекомендацию – я ишшо подумаю.
Карпов помедлил и поднялся со своего места.
- Что-ж, в таком случае разрешите откланяться. Честь имею.
- Ступай, ступай, голубчик. Выход, чай сам найдешь.
Соня повисла на шее у деда.
- Не бери его, деденька, Клавочка говорит, что он жулик.
-Ить! Что-б тебя! Нельзя такого говорить, ежели сама не знаешь. Мало-ли чего люди набрешут, когда по глупости, а когда и со злобы.
- Деденька, а на открытии нашего магазина пирожные будут давать?
- Все будут, моя воробушка, все будут, самым наилучшим образом.
- А наш магазин больше, чем Крюковский?
- Эко, сравнила. Папашка твой на широку ногу дело ведет, наш то магазин будет высшей категории. Полки у нас все из черного дерева и с зеркалами. Вот, увидишь ужо.

Соня остановилась перед маменькиной дверью и уже подняла руку, чтобы постучать, как услышала голос отца:
- Не пойдешь, значит. Ну, ладно. Тебе до нашего магазина дела нет. Я все понимаю. Это же наши торговые дела, зазорные для вашей благородной морды.
- Васенька, я не для того тебя позвала, чтобы браниться – торопливо возразила маменька, но ответа не последовало. Отцовские шаги приблизились и дверь так резко отворилась, что Соня едва успела отскочить.
- Что, под дверями подслушиваем? - зло бросил ей отец и не удостоив взглядом начал спускаться по лестнице. Из будуара послышались приглушенные матушкины рыдания. Соня не выносила материнских слез. Сердце ее встрепенулось под платьем, как птичка, к горлу подкатил удушливый комок и она заплакала. Сначала тихо, беззвучно, потом завыла тоненько и наконец не удержадась, завревела белугой. Маменька опрометью выбежала в коридор и, опустившись на колени, прижала Сонечку к груди.
- Папенька злой, злой, - задыхалась Соня, я его ненавижу!
- Тш! Ты что, дурочка! Нельзя так про отца! Он для нас для всех трудится!
- Все равно!
- Тихо, Софья! Нельзя так об отце, это грех!

В столовой все сидели тихо и ели молча. В тяжелой напряженной тишине был слышен только звон приборов и мерное пощелкивание маятника напольных часов. Василий Иванович ел неохотно и ни с кем не разговаривал. Дед украдкой поглядывал то на одних, то на других и смущенно покрякивал. Катерина Антоновна внешне была спокойна, только синие круги под глазами обозначились больше, чем обычно. Соня сидела с красным распухшим носом и делала вид, что ест. Даже Настасья Петровна беззвучно скользила между кухней и столовой, стараясь не задерживаться, и только Маня не обращала ни на кого внимания и, казалось, не замечала разлада.

Василий Иванович бросил на стол салфетку и, поднявшись, заявил, что его ждет много работы. Он вышел в прихожую и всем сразу стало легче дышать. Дед откашлялся и сказал:
- Ты ешь, Катя, ешь.
- Нет у меня совсем аппетита, папенька. Кусок в горло не лезет.
Старик оглядел внучек орлиным оком и спросил:
- Попили-поели? Ступайте в сад. Дайте нам тут поговорить.

После ухода детей принесли самовар. Дед выдворил Настасью на кухню и обернулся к снохе:
- Ты, Катя, ровно дитя малое, то ли боишься всех, то ли нос воротишь. Мы, чай, семья. И не подобрать к тебе никакого подходу. Ты – жена. С мужем своим должна быть откровенной. Скажи ему прямо, мол стыжусь. Он может и позлится, но поймет. А ты все молчишь, и молчишь, и никак понять невозможно, чем мы тебе не угодили.
- Катя наклонила голову, пытаясь скрыть хлынувшие слезы.
- Папенька!
- Ну не хнычь. Глупая ты баба, право слово.
- Папенька, уж и не знаю, как с ним разговаривать, что ни скажу – все не так. Ночует он в кабинете, а днем ему не до меня. Уж и не знаю, как сказать ему.
Дед насторожился, зная Катину врожденную сдержанность, понял, что у нее есть что-то важное.
- Чего сказать-то? Али заболела?
Катя отрицательно покачала головой. Дед поставил чашку на блюдце и пристально посмотрел на нее.
- Сразу после открытия магазина Василий едет в Астрахань. Так что ты должна подумать своим женским умом, как тебе с ним объясниться. У тебя на это всего день-другой остался. А сейчас утри нос и чай пей. Все как нибудь образится.

Наступила осень и в доме уже затопили печи. Вернувшись из гимназии, Соня переоделась и постучалась в комнату матери. Та сидела за секретером из розового дерева и писала письмо. Увидев Соню, она улыбнулась и жестом пригласила ее войти.
- Вот видишь, Сонечка, дядя твой, а мой братец Владимир Антонович, жениться надумал. На некой Леночке Спасской. Не знаю такую.
- А мы на свадьбу поедем?
Матушка вздохнула и ответила:
- Не получится. Папенька твой еще не вернулся, а и вернется, так навряд ли захочет поехать.
А как хочется мне в Москве побывать. Ну да ладно: мне тоже сейчас не время разъезжать.
Соня оглядела раздувшуюся материну персону и согласилась, что не время.
- Вот, смотри, я тебе сейчас покажу его фотографию. Видишь, красавчик какой, братец мой Владюша.
Соня взяла из рук матери толстую картонную фотографию с изображением красивого молодого офицера с воинственно поднятыми усиками, сидящего около тумбочки с букетом и держащего на коленях фуражку.
- Я буду сейчас письмо ему отправлять, не желаешь ли и ты написать дяде пожелания счастия?
Соня никогда еще не писала писем и потому вся преисполнилась гордостью.
- Красиво пиши, чтоб не стыдно было, - наставляла ее матушка.

Между тем наступила зима и семейство готовилось к рожденственким праздникам. На кухне каждый день изошрялись готовить достойные постные блюда и одна только Катерина Антоновна кушала в обед свежую рыбку. Она чувствовала себя неважно и все реже выходила из своих покоев. Раз в день по приказанию доктора Михеева Василий Иванович вывозил тепло укутанную супругу в парк дышать свежим воздухом и водил ее прогуливаться по заснеженной аллее. По возвращению Катерина Антоновна выпивала стакан чаю с медом и отдыхала с книжкой в своей спальне.

Как-то ночью Соню разбудила суматоха в коридоре и сердитый шепот няни за дверью. Полежав еще несколько мгновений, она услышала материнский стон, слабо доносящийся из спальни, и уговаривающий ее незнакомый женский голос. По лестнице зашаркали чьи-то торопливые шаги и, удалившись, затихли. Не успела она толком испугаться, как все снова стихло. Соня встала при свете одной лишь лампады и приоткрыла дверь. Няня стояла с подносом в руках, прислонив ухо к двери родительской спальни и откровенно подслушивала.
- Няня! - позвала Соня и та, оглянувшись, махнула ей рукой и скрылась за дверью. Через минуту она выскочила в коридор и насильно уложила Соню в постель. Вскоре мать снова надрывно застонала, заохала и перешла на плач. Соня тоненько завыла и накрылась с головой одеялом.

Она, кажется задремала, но ее снова разбудили торопливые шаги в коридоре и плач Тонечки. За окном, в проеме между полузадернытыми шторами, было еще совсем темно, но утро уже зарождалось светлой полоской у горизонта над домами. Из комнаты матери все еще доносились глухие, хриплые стоны. Соня вышла в освещенный пустой коридор. Как была, босая, побежала в комнату матери, но едва схватилась за ручку двери, как из нее вышла Настасья Петровна и, крепко ухватив ее за руку повыше локтя, потащила обратно в спальню.
- Пусти, я хочу к маменьке, пусти меня!
- Сонюшка, посиди тута маненько, я щас Паню позову. Там у матушки твоей доктор, ты не мешай ему. Посиди, я щас, - и она торопливо вышла в коридор.
Соня, несколько успокоенная присутствием доктора у постели матери, присела на край кровати, растерянно разглядывая пальцы на собственных ногах и прислушиваясь к шагам в коридоре. Снова наступила зловещая тишина. Няня все не приходила. Светлая полоска за окном разрасталась и наливалась пурпуром. Из материнской комнаты не доносилось ни звука.

Не выдержав неизвестности, Соня снова вышла в коридор и пошлепала босыми ногами вниз по ступенькам, на кухню, откуда слышалась возня с посудой. На лестнице и в прихожей стоял полумрак. Она уже собралась свернуть в коридор, как вдруг снизу, из темноты, услышала громкий отцовский шепот:
- Везти ее сейчас уже невозможно. Сами видите, в каком она состоянии.
- Да, здесь я с вами согласен, - ответил ему другой, незнакомый голос, - хотя там у меня была-бы возможность хоть что-то предпринять. А здесь – что я могу? Мне нужна операционная. Вы представляете, что это такое – выпадение ручки?
Соня содрогнулась и замерла на месте. Ей было совершенно непонятно какая ручка выпала и окуда, но от одной мысли, что с хрупкой ручкой ее матушки могло приключиться нечто худое, волосы на голове ее стали дыбом.
- Сделайте все что возможно, доктор, чтобы спасти моего ребенка. Ведь наука должна иметь какие-то средства! - продолжал отец.
- Василий Иванович, я уже объяснил вам, что если я буду спасать ребенка, мы можем потерять его мать, - в голосе доктора слышалось едва сдерживаемое раздражение.
- Здесь я вам деньги плачу, - резко ответил Василий Иванович,- вот и делайте что вам говорят.
- Грех на душу тоже вы на себя возьмете?
- За мои грехи не извольте беспокоиться, отмолю. А вот вы, вместо того, чтобы тут разглагольствовать, шли-бы заниматься своими прямыми обязанностями. Если вы мне их обоих угробите, я похлопочу, чтобы карьере вашей на этом пришел конец.
Совершенно сбитая с толку услышанным и насмерть перепуганная Соня обеими руками вцепилась в перила, зажмурилась и громко заплакала. Пока доктор бегом поднимался по ступенькам мимо девочки, Василий Иванович закинул голову вверх и громко, уже без всякой осторожности закричал:
- Заберите немедленно ребенка, дармоеды! В этом доме никому нет дела до детей! Только хлеб мой жрать.
С кухни прибежала судомойка Глаша и подхватила Соню на руки. Она и сама дрожала всем телом и заливаясь молчаливыми слезами, судорожно глотала слюну. На сонины крики прибежала и Настасья Петровна, не в лучшем состоянии.
- Иди ко мне, моя сладенька, - начала было она, но тут в коридоре появился дед и отстранил ее. Он молча взял внучку на руки и, тяжело хромая, унес ее к себе. Соня уткнулась в ворот его халата, вдыхая родной и знакомый запах и содрогаясь всем телом в рыданиях.

Дед молча поглаживал ей спину и вздыхал. В его кабинете горела лампа и отбрасывала на стены дрожащие уродливые тени. За окном светало. На подносе в чайнике остывал чай подергивалась пленкой застывающая яичница с ветчиной. Соня перестала плакать и только продолжала судорожно вздыхать. Дед усадил ее в кресло и, налив в стакан воды из графина, стал отсчитывать капли из флакончика. Остановился, пораздумал, и, добавив еще пять капель, заставил Соню выпить. Она отпила, клацая зубами о стекло и оттолкнула руку деда, но он заставил ее осушить стакан до дна.

Через какое-то время Соня почувствовала, что тело ее расслабилось, а глаза стали слипаться. Дед уложил ее в свою разобранную постель и накрыл одеялом. Девочка заснула, продолжая судорожно вздыхать во сне. Дед сидел рядом, на краю постели и гладил ее по волосам.

Когда она проснулась, в комнате стоял сумрак и тишина. Она была одна в дедовой спальне. Соня никак не могла определить, сколько она проспала и только через несколько минут сообразила, что шторы на окнах были плотно задернуты, а за окном сияло холодное зимнее солнце, высвечивая на синем бархате светлое пятно. Она все еще была в ночной рубашке и растрепанные волосы застилали ей глаза. Лицо ее настолько опухло, что она с трудом открывала глаза.

Бесшумно выскользнув за дверь и никого не встретив, она стала взбираться по лестнице наверх. Сверху, из детской, до нее донесся плач новорожденного. Короткая вспышка радости полыхнула в ее сердечке и она ускорила шаг. Но что-то заставило ее остановиться. Что-то здесь было не так, как всегда. Она тряхнула нечесанной головой, откинув волосы с лица: элегантные овальные зеркала на лестничной площадке были завешены белыми простынями.