[Скрыть]
Регистрационный номер 0187954 выдан для произведения:
Василий
Иванович и Полина Никаноровна.
Василий
Иванович редко выходил по утрам в город.
Вынужденное бездействие уже не тяготило
его, то-ли он больше не верил в то, что
все вернется на круги своя, то-ли просто
привык. Он давно уже не надевал пиджака
даже не заводил больше карманных часов.
Носил свои неизменные серые косоворотки
и чувяки на босу ногу, а с утра, еще до
свету, колол во дворе дрова, аккуратно
складывал их в поленницу, а потом тихо
сидел у окошка на кухне, углубившись в
воспоминания. Полина была слишком строга
с детьми, но он не вмешивался, считая,
что превратившись в иждивенца, не имел
на это никакого права. Он понимал, что
ей было с каждым днем все труднее
наполнять чугунок картошкой, но никак
не мог придумать, чем он мог бы помочь.
Василий Иванович все чаще думал о
тайничке в стене своего бывшего дома,
и мысль о том, что дотянуться до своего
собственного добра не было никакой
возможности, делала его раздражительным.
Стоило ему лишь подумать
о том, что однажды кто-то найдет то, что он предусмотрительно припрятал до лучших времен,
и воспользуется им, как своим собственным,
как его бросало в жар от злости на
собственное бессилие. Его передергивало,
рука на столешнице вздрагивала и губы жестко сжимались.
В
то утро Полина была особо сердита на
Маню за то, что она слишком задешево
продала на базаре дорогие простыни с
прошвами, последние, оставшиеся в доме
от прошлой жизни. В ее голосе дрожали
негодование и слезы, а продолговатые
рубины в ушах, казавшиеся тусклыми
стекляшками в темноватой кухне, сердито
вздрагивали.
-
Они же с монограммами! С вышивкой! А ты
за копейки отдала! Здоровая бабища, а
ума ни на грош!
-
Маменька, там их, этих простыней с
монограммами – пруд пруди! Попробуй
продай! Таких как мы, бывших, на базаре
полным-полно, аж в два ряда стоят.
Маня
изо всех сил старалась не расплакаться
и растерянно теребила в руках мятые
купюры, на которые мачеха не хотела даже
смотреть.
Василий
Иванович не удержался и шлепнул ладонью
по столу:
-
Поля! Хватит! Что за крохоборство, слушать
противно!
Полина
изумленно обернулась к нему и приоткрыла
дрожащие губы, но они только беззвучно
шевелились, не решаясь высказать всего того,
чего хотелось бы. Василий Иванович и
так понял все, что не было сказано: и то, что
он всего лишь ленивый, бесполезный
дармоед, и то, что он не утруждает себя заботами о семье. Но
Полина не сказала всего этого. Она просто обиженно воскликнула:
-
Васенька, как ты можешь говорить такое!
Ведь ты же купец, ты знаешь цену вещам!
-
Да, Поля, я купец, а не коробейник. На лентах
не торгуюсь, - зло ответил он, не
удержавшись, и сразу же пожалел о своих
словах.
Полина
Никаноровна не ответила, отвернулась
к печке, и по тому, как скользнула шаль
по ее плечу, он догадался, что она прячет
слезы. Маня нерешительно положила деньги
на стол и стала снимать пальто. Тоня
испуганно следила за происходящим,
уставив на сестру полные сострадания
глаза, а Шурочка наоборот, низко опустила
взгляд в миску с чечевицей, забывая
выбирать из нее соринки.
Василий
Иванович молча оделся и вышел из дому,
крепко сжимая в кармане золотые часы с
цепочкой.
Улицы
городского центра в последнее время стали немного почище,
хотя истерзанные боями здания стояли по-прежнему неухоженные
и облупленные, а бывшие цветники удручали жалкими остатками прошлогодней лебеды. У базарных ворот гоготали и толкались шумные группки беспризорников, но стоило неподалеку появиться вооруженному городскому патрулю,
как они мгновенно исчезли, разбежались, подобно муравьям, по опасным темным закоулкам.
Василий Иванович был наслышан,
что в бывшем женском
монастыре для них открыли приют и
ремесленное училище, но как бы их туда не загоняли, они там не приживались и постоянно
сбегали, предпочитая дисциплине вольную жизнь,
драки и воровство.
Василий
Иванович прошел под кованными чугунными воротами и с удивлением заметил, что
заброшенный цветочный киоск неподалеку от входа
гордо сиял свежей зеленой краской. Над
его окошечком красовалась новенькая, еще не замутненная пылью бело-зеленая
табличка: "Ремонт часов”. Он подошел
к окошечку и и с любопытством просунул голову вовнутрь. Подняв голову от работы, часовщик поднял голову:
-
Чего желаете?
Василий
Иванович с интересом оглядел этажерки, на
которых тикали и стучали маятниками
часы всех вообразимых размеров и мастей, и напрямую спросил:
-
Золотые купите?
-
Ходят? - деловито спросил часовщик,
вынимая из глазницы лупу и протянул
руку.
Василий
Иванович сжал часы в руке, нежно погладил
их одним большим пальцем и положил на прилавок.
Цепочка глухо тренькнула, высыпаясь на
доску.
Часы
он продал за бесценок, прошел вдоль
рядов с лотками семечек, солений и
картошки, мимо полупустого скотного
ряда, скользул безразличным взглядом по
кучке цыганок и свернул на толкучку,
сам не зная, зачем. Было уже довольно
поздно и усталые женщины из "бывших”
безмолвно стояли рядком, или сидели на каких-то
ящиках, повесив на рукав жалкие остатки
былой роскоши. Одни, узнавая его, опускали
глаза, другие – наоборот, поднимали их
с надеждой и отчаяньем, несмело встряхивая
простынями и подъюбниками. Василий
Иванович потупился и ускорил шаг. У него
защемило сердце.
-
Василь Ваныч! - услышал он за спиной
знакомый голос и обернулся. Михаил Романов махнул
ему рукой.
Веселый, по-мужицки
одетый в тулуп бывший хозяин конзавода вышел из скотного ряда, на ходу отмахиваясь от цыгана в красном кушаке.
-
Постой, дело есть!
-
Здорово, Михаил. Что еще за дело?
Романов
потянул его за рукав.
-
Отойдем в сторонку. Я вот что: тебя тут
Свешников спрашивал. Нужен ты ему. Не
знаю, говорит, где искать.
-
Какой Свешников? Тот самый?
-
Он! Тебя совсем не видать в последнее
время, а я заходить к вам не хочется, уж
больно супруга твоя не любит. Нет, прямо таки не выносит.
-
Ну, это ты загнул. Трудно ей, вот она и
язвит, сердится. Не обессудь, брат.
-
А! - Родионов беззлобно махнул рукой, -
я о другом. Ты сидишь там, как сыч, в
окошко пялишься, а в городе люди свои дела
открывают.
-
Какие-такие люди? - ошеломленно спросил
Василий Иванович.
-
А-а! То-то и оно. Ты про НЭП слыхал?
-
Слыхать-то слыхал, а дальше? К чему это? Хотят недограбленное выявить?
- Да ладно! Ненадолго это, знаю, но почему бы не воспользоваться случаем, раз дозволено. Работать кому-то надо! Люди начинают потихоньку шевелиться,
открывают свои дела. Вот и Свешников
тебя ищет для разговору. Он ресторан
открывать собрался. Уже и место подходящее
нашел, тебя зачем-то спрашивал. Я думаю,
не просто так.
-
Если ему нужны компаньоны – я ему не
помощник. У меня за душой нет ни гроша, все как есть отняли. Какие тут
дела.
-
Ну – не знай. Хотя я думаю, что
он тебя для другого искал. Вроде хочет тебя там директором назначить.
-
Директором? В ресторан? - удивился Василий
Иванович и засмеялся, - я иначе, чем
посетителем в ресторанах никогда не
числился.
-
Ну – это дело хозяйское. Хочешь –
соглашайся, хочешь – нет. А только я
тебе советую подумать хорошенько. Все
лучше, чем дома сидеть да мух ловить.
Василий
Иванович печально хмыкнул, но не ответил,
признавая его правоту.
-
Я ему твой адрес дал, он зайдет
к вам вечерком и сам тебе все растолкует.
Василий
Иванович не смог удержаться и прошел
по Никольской улице специально, чтобы
разбередить себе душу, бросить украдкой взгляд свой
бывший дом. В тупичке, как всегда, скучала
пара автомобилей, у ворот топтался
часовой. Фасад дома непривычно бросился в глаза,
оголенный и облупленный. Василий Иванович
не сразу понял, что сада больше перед ним больше не было, новые обитатели выкорчевали в нем все фруктовые деревья. Беседку, где так любила пить чай его првая жена, Катерина Антоновна, тоже снесли, место расчистили, а у мощеной
дорожки копался
садовник, высаживая цветы.
По
дороге домой он не видел ничего вокруг,
глаза его и сердце были полны его домом.
Спускаясь по длинной деревянной лестнице,
ведущей в слободу, он вспомнил о
предстоящем визите Свешникова и несколько
оживился. Директор ресторана – он
чувствовал себя немного оскорбленным,
но уже одно то, что эта скромная должность
позволит ему выйти из небытия и заняться
делом, вселяла некоторое удовлетворение.
Он свернул на Подгорную, покосился на
ожидавшего на углу конного воронка,
легкомысленно отвернулся, чтобы не
думать о нагрянувших на кого-то
неприятностей и вошел к себе на двор.
Едва
отворив дверь, он наткнулся на целую
вереницу взглядов, скученных в тесном
пространстве кухнешки. Встретившее его
молчание было настолько тяжелым, что
он слегка пошатнулся. Взгляд жены,
интенсивный и тревожный, обжег его как
молчаливый крик. Дети, смирно стеснившиеся
на сундуке, смотрели испуганно исподлобья,
а трое незнакомцев - жестко и равнодушно.
-
Василий Еремин? - спросил один из них, и
он еще не успел ответить, как оказался
окруженным со всех сторон.
-
Да, это я. А вы по какому делу?
-
Пройдемте с нами.
Он
заикнулся, пытаясь что-то сказать, но
ему уже заломили руки за спину. Полина
жалобно охнула.
-
Спокойно. Советую вам вести себя спокойно,
вам абсолютно ничего не угрожает.
-
Отпустите меня! Я бежать не собираюсь,
- выдохнул Василий Иванович.
-
А вот это и вовсе будет излишним. Вы
сейчас спокойно проследуете с нами до
экипажа и все будет хорошо. Вас просто
допросят кое о чем.
-
Допросят? О чем?
-
Скажите жене, чтобы не волновалась.
Он
попытался оглянуться, но его уже вытолкали
за дверь.
Полина
молча смотрела, как они проходили под
окном, затем щелкнула калитка, да так и
осталась открытой. Дрожащими руками
она собрала на столе разложенные ею
бумажки: ордер на переселение, Ванькин
красноармейский билет и выписку об
увольнении. Кое как свернула и тупо
отправила обратно за икону. Тихонько,
пронзительно заплакала Тонечка, а глядя
на нее и Шура часто заморгала. Приемная
Дашенька с готовностью заревела, хотя
и ничего и не поняла в происходящем.
Иван оглядел всех их с удивлением и
громко сказал, как ни в чем не бывало:
-
Не, расстреливать не будут.
Все
ошалело посмотрели на него.
-
Я же чапаевец! Я – герой!
Полина
не ответила, неловко, словно неумеючи,
стала накрывать на стол.
-
Я пойду на станцию, Маню позову, - сказала
Тоня.
-
Не надо, - отмахнулась Полина, - что вам
Маня... И так узнает. Если к вечеру Васенька
не вернется, я сама туда пойду.
На
столе уже были расставлены миски и
дымился чугунок с чечевичной похлебкой,
но никто не сдвинулся с места.
Ночью
Полина Никаноровна никак не могла
уснуть. Она так наплакалась, что ее
тошнило. Лежала с открытыми глазами и
время от времени трогала пустое место
в постели рядом с собой. Дети, уставшие
от переживаний, спали, как убитые. За
печкой настырно и равнодушно трещал
сверчок. Едва заголосили соседские
петухи, она поднялась и пошла умываться,
зазвенев на кухне умывальником. На печке
зашевелился Ванька, но только поплотнее
укрылся тулупом, пробормотав что-то во
сне. Встала Маня и молча уселась на краю
сундука. Когда Полина запалила лампу и
стала собираться, она сказала охрипшим
со сна голосом:
-
Мамань, я с тобой.
-
Не надо, - ответила Полина, - присмотри
за детьми. И Ваньку никуда не отпускай.
Он глупый, как бы чего не наделал.
Посмотришь тут, чем их кормить.
-
Ладно, - ответила Маня тоненьким голосом
и Полина поняла, что она опять плачет.
Было
еще темно, когда Полина вышла из дому,
не прощаясь. Маня так и осталась сидеть
на краю сундука рядом со спящей Тоней.
На лавке посапывала Дашенька, а на старой
двери, положенной на две табуретки –
Шура. Маня поднялась, прошла к родительской
кровати и, встав на колени, положила
голову на отцову подушку. Подушка еще
хранила слабый запах отцовских волос.
Полины
не было два дня. Маня не знала, куда идти
и где ее искать. На работу она не пошла.
Возилась по дому и ждала. На вопросы
сестер удрученно отвечала:
-
Да не знаю я!
Полина
вернулась вечером третьего дня, помятая,
с отпоровшейся подшивкой юбки и словно
усохшая. Вошла молча и села на лавку у
окна, там, где всегда сидел ее муж. Девочки
бросились к ней с объятиями и она
расстоганно гладила их по головам, то
одну, то другую, неумело и сдержанно.
Ванька растолкал сестер и крепко схватил
ее за шею.
-
Удушишь, - двинулась Полина и погладила
мальчика по щеке.
-
Мамань, ну что, ты видела папеньку? -
спросила Маня с замиранием сердца и
Полина огтрицательно покачала головой.
Она
сняла с головы шаль и Тоня воскликнула:
-
А где твои сережки?
Уши
у Полины чернели засохшими сгустками
крови. Она потрогала их и поморщилась.
Опустила руку в карман жакетки, достала
оттуда одну- единственную сережку с
рубином и сунула ее в ближайшую от нее
руку. Это было рука Тони. Тоня раскрыла
ладонь и долго смотрела на поблескивающую
гранями кровавую бусину рубина с золотым
крючком и застежкой.
Поужинали
отварной картошкой с квашеной капустой
и Полина бросилась в постель. Маня убрала
со стола, стараясь не звенеть посудой,
уложила детей спать и стала заплетать
на ночь волосы.
-
Маня, поди сюда, - услышала она шепот
Полины из чистой горницы.
Маня
пришла и села на край кровати. Полина
лежала с открытыми глазами и смотрела
прямо ей в глаза.
-
Маня, ты что-нибудь слышала о белом
офицере? - шепотом спросила она.
-
Каком офицере, дяде Володе?
-
Не знаю, - выдохнула Полина, - в нашем
саду откопали офицерское обмундирование.
-
Где, здесь?
-
Да нет, не здесь, в нашем бывшем доме.
Полное обмундирование, шинель, штаны,
все.
Маня
удивленно покачала головой:
-
Откуда? В то время шли бои, мало-ли кто
мог влезть к нам в сад!
-
Вот и я то же сказала. Замучили они меня
совсем, все спрашивают и спрашивают. Ни
спать, ни есть не дают. А я не знаю ничего.
-
А про папеньку ты ничего не узнала?
-
Нет, они ничего не говорят. Завтра пойду
опять, можа хлебца как передам. Картошечки
сварим.
Маня
испугалась. Снова тяжелое ожидание,
снова страх, липкий и вязкий.
-
Мамань, не надо, не ходи завтра. Отдохни
сначала, выспись. Подождем еще.
-
Чего ждать-то, - прошептала Полина, -
завтре схожу, у людей поспрашиваю, можа
чего узнаю. Как мы без него-то, а?
Наутро
Полина собрала узелок и пропала на целый
день. Вернулась к вечеру, все с тем-же
узелком, немного помятым и промокшим.
-
Ну, что? - спросила Маня.
-
А дети где?
-
У няни.
Полина
уселась на лавку и вздохнула:
-
Ничего не взяли.
-
Что сказали? Живой он?
-
Не знай. Ничего не сказали и не взяли
ничего. Ты вот что: доставай листок и
пиши Шурочкиному деду, пускай за внучкой
приезжают. Бог ее знает, что с нами
станется.
-
А может телеграфировать?
-
А можно?
-
Люди телеграфируют. Вроде быстро доходит.
-
Вот и хорошо. Пойди завтре и телеграфируй.
Адрес они мне оставили. Там, за иконкой.
ДетЯм ничего не говори пока. Я спать
пойду.
Маня
вышла на работу, где ничего не рассказала
о происшедшем, а просто сказалась
больной. С ней обошлись строго, но не
уволили.
-
Воздыхатель твой тута кажинный день
вертится, - прокричала ей сквозь шипение
титана и звон посуды кухарка, - все ходит
и ходит.
-
Какой еще воздыхатель, - дернулась Маня.
Бабы
на кухне дружно засмеялись. Кто-то запел
звонким голосом:
-
Ой, Самара, городок
Беспокойныя
я,
Беспокойныя
я,
Успокойте
меня!
Когда
она закончила вечернюю уборку на кухне
и вышла на улицу, уже темнело. Из-за
колонны выскочила проворная тень и
позвала ее по имени:
-
Маняша!
-
Это ты, Вася?
-
Ты чего на работе не была? Заболела,
что-ли?
-
Заболела, - буркнула Маня и пошла дальше,
пряча выступившие слезы.
Нет,
неправда, - заметил Вася, заглянув ей в
лицо, - чего плачешь тогда?
-
Хочу и плачу, - упрямо ответила Маня, но
Вася задержал ее и взял за плечи.
-
Что случилось? Говори мне правду! Не
бойся, я никогда тебя не предам, ведь я
люблю тебя!
Маня
заплакала по-настоящему.
-
Отстань, тебе со мной водиться не стоит.
У меня отца арестовали.
-
За что?!
-
Знать бы, за что! Ты и правда никому не
скажешь?
-
Маня! - сверкнул Вася единственным
глазом, - Мы скоро с тобой поженимся, у
нас детишки будут. Как ты можешь так обо
мне думать?
-
Это что, предложение руки и сердца?
-
Да нет, просто я тебя замуж зову.
-
А! Замуж. Куда-ж мне замуж-то? А сестер и
братьев кто кормить станет? Я ведь одна
работаю.
Маня
вырвалась и зашагала своей дорогой, но
Вася догнал ее снова взял за плечи:
-
Не плачь, ты что? Отца-то за что?
-
Я же говорю тебе, не знаю! Спрашивают
про офицера какого-то. Мол в бывшем нашем
дворе нашли белогвардейское обмундирование.
Закопанное, что ли...
Вася
задохнулся и не отрывая от нее глаз
сказал с расстановкой:
-
Значит нашли все-таки.
-
Что? Ты о чем?
Да
так это я. Пойдем, провожу, ночь уже.
Уже
через неделю за Шурочкой приехал дедушка
и они распрощались. Шурочка сильно
плакала и цеплялась за Полину.
-
Не плачь, Шура, - ласково уговаривала ее
Полина, - это ненадолго. Вот, успокоится
все и приедешь обратно. А пока тебе лучше
уехать. Мы тебе письмо напишем.
Сама
Полина сникла и уже больше ни на кого
не кричала. Все больше сидела на лавке
у окна и вздыхала. По дому хозяйничали
Тоня и Дашенька. Иногда приходила няня,
приносила пустых пирожков или печеной
тыквы. Об отце никаких известий больше
не было, но Полина все смотрела и смотрела
в окно, словно была уверена в том, что
он венрнется. Ложась спать, она брала с
собой в постель приемную Дашеньку,
которую беззаветно любила.
-
Вот, подрастешь и выйдешь замуж за
Ваньку, - повторяла она, - Слышь, Иван,
вот она, твоя невеста.
Иван
брезгливо смотрел на Дашу и фыркал:
-
Нужна она мне!
-
Я те дам, я те дам, засранец, нужна! -
сердилась Полина, - да ты в целом свете
девки ласковей не найдешь! На себя-то
погляди: дурак-дураком, да и лодырь к
тому же! В школу-то чего не ходишь? Башка
не работает?
-
Нужна она мне! Посадили меня с мелюзгой,
а они еще и смеются.
-
Эх, дурень ты, дурень! Чай не все тебе по
улицам скакать, деньги зарабатывать
придется.
-
У тебя волосы все седые, - ответил как-то
невпопад Ванька, - старая ты стала. Я
пойду работать и буду тебя кормить.
-
Ты себя-то хоть прокорми, - проворчала
в ответ Полина.
-
Я с конягами буду работать. Люблю с
конягами.
-
Ну, хоть с конягами. Ты бы сходил к этому
чертову колдуну, Романову, он тебя любит,
небось пристроит куда. Все был бы при
деле. Тонь, своди его к Романову, попроси,
пусть найдет ему занатие какое. Хватит
уж дурью маяться.
Маня
смотрела на Полину с тревогой, когда
она замолкала и снова надолго впивалась
глазами в окно. А когда становилось
невмоготу, она бежала к няне, чтобы
уткнуться по-детски в ее платки, подышать
запахом ладана, которым вся она была
пропитана. Няня гладила ее по волосам
и печально напевала, раскачиваясь:
-
"Прибяжали в избу дети,
в
торопях зовут отца:
папа,
папа, наши сети
приташшили
мертвеца”.
Сестра
ее, Матрена, молилась, а если не молилась,
так копалась в огороде, или сидела у
окошка и вздыхала о своем: "Господи,
Исусе, спаси - благослови нас, грешных!”
Помочь сайту
Поздравления
