Сага о чертополохе (предв. название) -12

Настасья Петровна

Настасья Петровна, как всегда, первой вошла на кухню и запалила лампу. В доме было тихо: все спали, кроме хозяйки. Та вставала до рассвета, как и она сама, и сидела наверху тихо. Как только просыпался Васенька, сверху можно было услышать тихие голоса и смех. Нынче Васеньки небыло: уехал в Астрахань. Хозяйка сидит там одна и ждет рассвета.

Настасья Петровна вынесла самовар на заднее крыльцо, набила чурочками, запалила, стала раздувать старым сапогом, припасенным тут-же, в ящике, и оставила его нагреваться. Сама вернулась на кухню и поставила на огонь кашу. Пора было будить Глашу и слать ее за молоком. Настасья Петровна принесла из сеней простоквашу, стала замешивать оладушки, навострила ухо: вот захныкала Тоня, проснулся Ванюшка. На кухню заглянул Иван Васильевич:
- Здорово, Настасья, чай еще не скипел?
- Сейчас, сейчас.
На лестнице послышался легкий шаг Полины. Настасье Петровне слышно было, как она здоровается со свекром в коридоре и входит на кухню. Уже совсем рассвело, можно задуть лампу.
- Здравствуйте, Настасья Петровна. Самовар скипел?
Настасья сбегала за самоваром, Полина заварила чайник, Глаша вернулась с парным молоком, Паня спустилась сверху с Ванюшкой на руках на кухню, где все пыхтело, кипело, жарилось. День начался.

Настасья Петровна засеменила следом за Мотей к дверям столовой, за дверью остановилась, а Мотя пошла дальше, к столу, с тяжелым подносом на руках. Дед сидел в своем любимом кресле и пил чай, о чем то воркуя с Тоней, пристроевшейся у него на коленях. Маня за обе щеки уписывала оладьи со сметаной, Соня со скукой крутила ложечкой в чашке. Тарелки из под каши уже собрали, Соня к своей едва притронулась. Что с ней делать? Началась между ней и васенькиной женушкой тихая война. И как убедить эту маленькую упрямицу, что в этой войне она никогда не победит? Сидела бы да слушала, что ей говорят, ей и самой легче стало бы. Сейчас Васеньки нет, как бы у них тут чего не вышло.
- Соня, поторапливайся, пора уже на базар собираться.
Соня молча спряталась в чашку. Дед не смотрел на них, но по лицу его было видно, что он не пропускает ни одного слова. Если бы не старик – собирали бы уже перья по закоулочкам.
- Маменька, хочу еще сметанки, - ласково попросила Маняша и Полина с подчеркнутой нежностью наложила ей на тарелку сметаны для оладьев. Соня съела половинку оладушка и бросила  вилку. Тонечка повисла на шее у деда и он дал ей куснуть, куснул сам – и снова ей. Настасья Петровна вздохнула и вернулась на кухню.

С тех пор, как отгуляли скромную свадебку, вроде ничего и не изменилось, но если знать порядки в доме так, как она, Настасья... Повара взяли. Что она-то, али плохо варила? Нет, говорят, стара, мол. Девку, опять-же для подносу. ДетЯм по утрам спать не дают. А какой в этом прок? Чай не в поле работать! Спали бы себе, да спали. Замуж выйдут – пойдут детишки, семья, ноченьки бессонные! А у батюшки родного в дому только-б и нежиться. Да что говорить, с хозявами не поспоришь. Она, эта Полина, если бы она их вырастила, да ночей не спала, да над постелью ихней глазыньки повыплакивала, она бы понимала. А она что? Так, баба сухая, бездетная. Об себе самой всю жизню только и заботушки.

Настасья Петровна пододвинула к себе почти нетронутую Сонину тарелку с кашей и стала есть.
- Настасья Петровна, дык там каши полно осталось в горшке, - привычно заметила Паня, кормящая с ложки Ванюшку.
- А чего добро-то переводить, чай я доем за дитятком.
- А! - протянула Паня и сунула ложку Ванюшке в рот.
Из столовой донеслись раздраженные голоса. Настасья Петровна встревоженно вскочила с табуретки и побежала посмотреть, что там происходит.

Она молча стала в дверях. Дед уже скрылся в кабинете, у него там управляющий магазина пришел с бумажками. Полина утерла салфеткой губы Тонечке и подняла глаза на Соню.
- Не пойду я ни на какой базар, сами ступайте, - дерзко сказала девочка. У Настасьи Петровны захолонуло сердце: услышь такое Васенька – не поздоровилось бы ей.
- Что-же так, голубушка? Не заболела-ли случаем?
- Вот. Заболела. У меня голова болит с утра.
- Ну, - усмехнулась Полина, - это ничего. Голова болит – заду легче.
У Сони от стыда вспыхнуло красным лицо, она заерзала на стуле, но промолчала. Маня с интересом наблюдала за поединком.
- Ты поела, Маня? Так ступай, - сказала Полина. Маня неторопливо сползла со стула, помаячила у дверей.
- Ну, что-ж, раз такое дело – в постель, - вздохнула Полина, снова обернувшись к Соне, - До завтра. Может завтра тебе полегчает, вот и сходим на базар вместе. А сегодня я и без тебя управлюсь. Толку-то от тебя. Только продукты поедать.
- Я не ваше ем, а отца моего родного, - еще пуще задерзила Соня.
Полина побледнела и голос ее зазвучал натянутой до отказа струной:
- Так ты запомни, голубушка, что отныне все, что принадлежит твоему батюшке – мое! А ты погоди, пока мужа найдешь. Дадут тебе твою долю на прИдано – вот и все, что твое. А пока что ты и продукты на щи зеленые раздобыть не способна. Кому такая бездельница надобна?
У Сони на глаза навернулись слезы. Настасья Петровна выскочила из-за дверей в столовую с намерением прекратить это бесполезное препирательство.
- Сонюшка, а ты бы помолчала когда старшие говорят. Тебе Полина Никаноровна только добра желает!
- Вы видите, Настасья Петровна, как она со мной? Ужо отец возвернется – я все ему расскажу. Как же так можно?
- Она не станет больше, Полина Никаноровна. Она сейчас прощения попросит, а вы уж простите ее, христа ради. Проси, Соня, прощенья.
- Не дождетесь, ответила Соня, - сами просите если вам надо. Вы всегда на ее стороне! Вы нашу маменьку никогда не любили.
- Да как-же! - сокрушенно пролепетала Настасья Петровна и у нее опустились руки, - ежели я на стороне Полины Никаноровны – так это потому, что ты всем пакости говоришь. И ей, и мне.
- Не любили! - повторила Маня как попугай, безо всякого выражения.
Настасья Петровна развернулась и побрела по коридору, опустив голову. Соне стало до боли жаль ее и слезы вдруг обрушились из ее глаз подобно водопаду. Но она не побежала за ней из упрямства. Будет знать, как чужих в доме защищать. Она встала со своего стула и вышла из столовой с прямой, непримиримой спиной, выражающей все ее негодование. "Вот возьму и вправду заболею, - подумала она, - или вообще умру, и пусть они...”. Маня вприпрыжку побежала за ней следом, задержалась у дверей кухни, и скорчив рожицу, нараспев прокричала:
- Настасья Петровна, горбата-неровна!
Соня схватилась за "Джейн Эйр” и улеглась в постель.

Она не упела еще найти в книжке место, на котором остановилась накануне, как в комнату к ней вбежала Маня с мокрым, заплаканным лицом.
- Соня-а! Настасья Петровна там плачет!
Соня вскочила с потели и бросилась вниз по лестнице. В передней наткнулась на сердитую Полину Никаноровну, чеканившую шаг к выходу с корзиной на руке.
- Немедленно наверх! - приказала она Соне, - Марш к себе! И в постель!
Соня стала медленно подниматься по лестнице вверх. Входная дверь хлопнула. Послышался цокот копыт по аллее и стук колес. Заскрипели отворяемые привратником ворота. Соня снова спустилась и бегом побежала на кухню.

Настасья Петровна сидела на лавке и беззвучно рыдала в передник. Няня, обнимая ее, утирала слезы концами платка. Глаша стояла у мойки и сморкалась в фартук. И только Мотя, допивающая чай вприкуску из кружки, была невозмутима.
- Хватит сопли на фартук вешать, - сказала она Глаше, - мой, вон посуду скорей. Повар сейчас придет, а тут конь не валялся.
Соня с рыданиями бросилась на шею Настасье Петровне.
- Прости меня, Настасья Петровна, прости пожалуйста! Не плачь. Любименькая ты моя хорошая! Прости меня дуру несчастную! Не буду больше так говорить.
Настасья Петровна обняла Соню, прижала к себе.
- Сиротинушка ты моя! Бедная моя Сонюшка! Да я ничего. Я же понимаю, что в тебе горе говорит. Не сержусь я вовсе, это я так.
И сели они втроем на лавку и проплакались досыта. Со двора доносились звонкие голоса детей.

Настасья Петровна осторожно постучала в кабинет Ивана Васильевича.
- Заходи, Настасья, чего тебе? Опять нашла коса на камень?
- Я уж и не знаю, батюшка, как и быть. Как строптивость ее умягчить.
- Да, тут я и сам не знаю как. Бог даст – все уладится. Не переживай.
- Дык я, Иван Василич, не для того пришла.
- Ну, ты садись, садись, в ногах правды нет. Что за забота у тебя?
- Стара я стала. И не нужна больше тут.
У Ивана Васильевича в глазах загорелась тревога и он спросил с хрипотцой:
- Что ты, Настя! Как тебе такое в голову могло прийти?
- Ну как-же, батюшка, от кухни меня отлучили, к столу не подаю, даже на базар и то хозяйка сама ходит. Вроде я и не у дел. Сын мой торопит, чтобы жила я с ним. С детями нянчиться.
- Ну а что как со снохой не уживешься?
- Да вроде как и сноха у меня тихая да приветливая. А там – кто его знает.
- Значит, бросаешь меня на старости лет. А сколько про нас глупостей в городе говорили! Смешно. - Дед вздохнул и сказал:
- Ты вот что: побудь пока Вася не вернется, а там поглядим. Столько лет терпела, потерпи уж еще маленько.
- Да я что, батюшка, мне не к спеху.

Все в доме было тихо и спокойно, когда Полина Никаноровна вернулась с базара. Она отдала приказания повару и поднялась в свою комнату, приказав принести себе чаю. Сидя на софе она пила чай, размышляя, когда дверь вдруг отворилась и Соня вошла без стука. Она не знала, что Полина уже вернулась, растерялась и остановилась, как вкопанная, глядя на мачеху.
- Ну что тебе? - спросила Полина.
- Хочу взять маменькину книжку.
- Ну бери. - Полина вздохнула.
Соня покопалась на полке, косясь на мачеху, и взяла пару книг. Поколебавшись, спросила:
- А где маменькина чернильница?
- Не бойсь, не брала. Все там, в ящичке.
Соня вышла, прикрыв за собой дверь и удрученно побрела к себе. Из детской до нее доносились крики и смех сестер, пение няни. "С какой стати эта корова пользуется вещами моей матери?” - подумала она, - " Может она и серьги ее носить станет? Но ведь и секретер, и туалетный столик с зеркалом, и даже старинные часы – все это маменька привезла из Казанцева”. Соня оглядела пустой коридор и со вздохом вошла в свою комнату. "Что-ж, болеть – так болеть. Пусть хоть доктора вызывают.”

На обед ей принесли в комнату поднос с бульоном и гречневую кашу, а ей хотелось фаршированного лука, мощный запах которого доносился к из столовой. Соня была голодна, как волк, но сделав над собой усилие, она оставила нетронутой кашу и половину бульона. Настасья Петровна, забирая от нее поднос, всполошилась и побежала докладывать Ивану Василичу. Старик взял свою трость и поковылял наверх, к внучке. Настасья Петровна, стоя под лестницей с поднятой головой, попыталась подслушать, что там такое могло происходить, но из Сониной комнаты не просочилось ни звука.

Через полчаса Иван Василич вышел из сониной комнаты и постучал в будуар снохи. Настасья Петровна перекрестилась. "Слава те Господи, пусть он ее прструнит, ишь, фита какая!”, и она со спокойной душой отправилась на кухню.

Она нарезала капусту для щей, мирно переговариваясь с поваром, как вдруг нож ее повис в воздухе, она шикнула и прислушалась.
- Настасья! Оглохла, что-ли! - донесся до нее седитый голос Ивана Васильевича.
Настасья Петровна бросилась на его зов. Иван Васильевич стоял на лестничной площадке, опираясь на трость.
- Настасья, кликни мне кучера и привратника.
Через минуту оба предстали в прихожей, неуверенно переминаясь. Иван Васильевич приказал им подняться в покои и вскоре оттуда послышался звук пкредвигаемой мебели. Настасья Петровна и Глаша переглянулись. Было слышно, как скрипнула дверь детской и Паня, многозначительно вытаращив глаза, спустилась по лестнице вниз.
- Катерины Антоновны вещи переносят к Соне, - шепнула она, жестом приглашая любопытную компанию на кухню.
- Какие вещи? - спросила Настасья Петровна.
- Секретер, зеркало, все!
- О господи, что скажет Васенька!

Вскоре начались занатия в гимназии и новый распорядок дня несколько успокоил распри между мачехой и Соней, а к возвращению папеньки инцидент стал забываться. Василий Иванович был озадачен и удручен перестановкой мебели, устроенной отцом в его отсутствие. Не смея перечить, он промолчал, но на другой же день для успокоения собственного самолюбия повез супругу в город выбирать себе новую обстановку. Василий Иванович предоставил ей полную свободу выбора, и Полина Никаноровна осталась весьма довольной не только своими покупками, но и тем, что избавилась от вещей, принадлежавших ее предшественнице. Воспользовавшись случаем, она преобразила весь дом, переставила мебель и поменяла местами ковры. Василий Иванович не оценил ее стараний, она не обладала ни катиным вкусом, ни ее чувством пространства, но опять-таки промолчал, ведь она теперь здесь хозяйка. С досадой оглядел он новое убранство гостинной. Мебель стыдливо жалась к стенам, и комната стала похожей то-ли на вокзал, то-ли на магазин. А с какой гордостью приглашал он гостей в со вкусом обставленный дом, как гордился изяществом, с которым Катя обставила его, продумав расположение каждой вещи! Она была его женой, матерью его детей и у него защемило сердце при мысли, что Полина приложила все свои старания, чтобы стереть по дому ее следы.

Он снова погрузился в работу, а между дел удрученно обдумывал предстоящее расставание с Настасьей Петровной, в детстве заменившей ему мать. Еще одно изменение. Все изменилось как-то сразу и у него появилось ощущение, что домашние события выходят из-под его контроля. А между тем Полина была кротка, ничего не требовала, ни на чем не настаивала, просто как-то само-собой все получалось так, как она хотела.

Спустя несколько дней вся семья слезно прощалась с Настасьей Петровной на пороге, дед был обескуражен и даже Полина Никаноровна слегка прослезилась. Сундуки ее погрузили на задок коляски и Назарка увез ее в слободку, в дом ее сына, начинать на старости лет новую жизнь.

Василий Иванович

В первые дни после своего возвращения Василий Иванович был немного сбит с толку какой-то бесполезной суетой в доме, отъездом Настасьи Петровны, тревожной, натянутой атмосферой. Он не мог сообразить, кто был инициатором всех этих событий, но чувствовал себя выбитым из колеи.

Полина была хорошей женой. Она ловила каждое движение его губ, ее влажные черные глаза на лету схватывали любое его желание. Она бросалась к нему по первому зову и никогда не перечила, раздавала распоряжения по дому ровным, спокойным голосом, а если и выказывала свое недовольство, то со вздохом, скорее расстроенная, чем рассерженная. Но за видимой кротостью ее проступал твердый и волевой характер.

Маня и Тоня все чаше называли ее маменькой, и одна только Соня была с ней холодна и вежлива. Ну, ничего, и она смирится, все придет на круги своя. Верно сказал отец: даже кошке привыкнуть надо.

Дела шли хорошо. Потеряв в пожаре все имущество, он восстановил и умножил достояние семьи. Теперь у него один из лучших магазинов в городе. Лавочки в слободке торгуют себе потихоньку. Пусть торгуют. С них все и начиналось. Магазин – далеко не главный источник дохода, магазин – это его лицо. Спрашивают люди: а кто такой Еремин? А Еремин – это хозяин бакаллейного магазина. Вот почему все этажерочки в нем полированные, красного дерева, зеркала на стенах и электричество. А для души – сиротский дом. Со смертью жены пришло сознание, что это и есть его долг – помогать сиротам. Отец Михаил за всем приглядывает, нового директора взял на место бывшего, нечистого на руку, дай бог, чтобы этот сирот не обворовывал.

В кабинет, легонько стукнув, вошла Полина.
- Принесу тебе чаю, Васенька?- она обняла его, дохнула в ухо.
- Не надо. Я сейчас поеду, мне в банк надо, потом в контору.
- Ну что ты все работаешь, да работаешь, али мало все тебе?
- Вот баба дура! Ты что, думаешь дела сами собой крутятся? Вроде мельницы в половодье.
Полина обняла его сзади, лоб на плечо положила.
- Так бы от тебя и не отходила, рядом бы с собой тебя держала. В делах я ничегошеньки не смыслю, но вижу, что маешься. А ты не майся. Все хорошо. Дети сыты, здоровы. С голоду не помираем. Два дома сдаем, тоже копеечка капает.
- Ну да, ну да, - вздохнул Василий Иванович и поцеловал ее в щеку, - в дом электричество буду проводить. Будет и ночью у нас светло, как днем.
- Да начто нам электричество, Вася? Это же дорого! Мило дело – лампа.
- Все, с копотью будет покончено. Лампы в чулан. Потом телефон проводить буду. Пора жить нам со своим временем.
- Пустое все это, - рассмеялась Полина, - жили мы без телефонов и без электричества, и хорошо жили.
- Я своим сиротам уже электричество провел. Сказал, чтобы все лампы вон. Опасно это. Ты не поверишь – запалили электричество и вдруг оказалось, что грязь кругом. И как раньше не замечали? Нанял баб, чтобы все отдраили, особенно на кухне.
- Да что ты, Вася! Это же сиротский дом, там все через пень-колоду делается. У нас то дома – чистота! А коли грязь замечу, так горничных вон, и всех делов.
- А ты в Москве поди никогда не бывала?
- В Москве? А чего я там забыла? Я и в Самаре то никогда не бывала, - улыбнулась Полина.
- После пасхи повезу я тебя в Москву. У меня там дела, а тебе надо на столичную жизнь посмотреть, на дома тамошние. Платьев себе закажешь, чего там еще вам, женщинам требуется. Надумал я в высшую категорию пробиваться, чтобы с заграницами торговать. А то что-то европейцы больно ловко к нам пристроились. Все крупные капиталы оттуда, и железом русским, и углем они заправляют. Пора и нам у них поучиться. У нашего торгового общества большие планы!

Он погасил лампу в кабинете и потянулся. Устал, пора ложиться. Полина в ночной рубашке и с шалью на плечах сидела в кресле с ногами и вышивала.
- Пойдем, Поля, спать, хватит глаза портить.
Полина задула лампу, улеглась рядом с мужем, горячо обняла его:
- Хочу я ребеночка поскорее, Вася. Истомилась вся.
Василий Иванович нахмурился в темноте. Опять заботы, опять роды. Но и отказать ей в этом никак нельзя.
- Как бог даст, Полюшка. Будет – так будет, а и нет, так не надо. Не забивай себе голову.
- Сына зочу! Сыночка от тебя, - и задышала горячо ему в грудь.

Но ребенок ей не удавался. Как только становилось ясно, что и на этот раз - ничего, Полина грустила и сердилась на детей. Соня – строптивая и привередливая, Маня – бесхарактерная, Тоня – как чужая, все время с нянькой, а уж Иван, Иван... Все никак говорить толком не научится. Пока что скажет, подбородок дрожит, задыхается. Что-то у него не так. И смотрит в упор, бычком. Дурак – не дурак, и умный – не умный. Она все для них, как мать родная, и все им не угодишь. Своего-бы! Уж она и молебны заказывала, и на поклонение в Покрова ездила, и постилась. Никокого проку. Может к знахарке какой надо? Вроде у Прасковьи хорошая знахарка на примете есть. Да только как к ней подойти? Эта – себе на уме. Все молчит, да детей к себе подгребает. Хитрая. Набаловали тут ее. Доберусь я до нее. Вот, Иван подрастет – и пусть убирается в свою деревню, к хозявам.

К Пасхе провели электричество. А! Вася ей првду говорил! Вся грязища и высветилась по углам! Матушки! Глашку гнать! Откуда столько пылищи под лавками на кухне! Ну да к празднику все вычистят. А после Пасхи – в Москву, как обещано. Там другие святые места есть, надо узнать у отца Михаила.

На Пасху как по волшебству зацвели фруктовые деревья в саду. И хотя Василию Ивановичу и недосуг было любоваться красотами природы, но и он поддался всеобщему умилению и растроганно озирал цветущие яблони и вишни, выйдя вечером на крыльцо и полной грудью вдыхая свежий ароматный воздух. С перрона был виден небольшой отрезок Никитской улицы, по которой проезжали экипажи с откинутым верхом с распустившимися над ними светлыми зонтиками и очаровательными шляпками.

После возвращения из столицы Василий Иванович с еще большим рвением углубился в работу. У него проходила серия напряженнейших переговоров и будучи уверенным, что доверие и приятельские отношения нередко становятся последней гирькой, склоняющей чашу весов в нужную сторону, он решил воспользоваться испытанным отцовским методом.
- Я уеду дня на два-три, - сказал он жене за завтраком, и, посоветовавшись с отцом, занялся приготовлениями к встрече гостей в своем охотничьем домике.

Они выехали из города веселой вереницей из четырех экипажей и с грохотом переехали через речку по тряскому деревянному мостику. На берегу мирно паслись городские козы и гуси, голозадая детвора с визгом плескалась в холодной воде, хозяйки звонко полоскали белье на хлипких мостках. Дорога поднималась по зеленому склону холма, алеющему цветущими маками, мимо зеленеющих огородов, небольшого горчичного поля, и сворачивала в лес. Сквозь конский топот и стук колес Василий Иванович мог слышать обрывки мужских голосов и отголоски женского смеха из следовавших сзади колясок. Лесная дорога никогда не бывала так хороша, как весной. Сначала проехали по светлому березнику, затем углубились с смешанный лес. Листва на деревьях была еще свежей и нежной, живой зеленый тоннель вздрагивал и дышал, жил своей секретной жизнью и полнился загадочными звуками. Из молодой травы по обочинам наивно выглядывали цветы, все больше желтые и голубые. Красота была такая, что голоса позади вскоре смолкли: глаз нехватало, чтобы наглядеться на окружающее их великолепие.

Остановились на живописной полянке, чтобы перекусить, расстелили тканьёвые ковры и вынесли корзинки со снедью. Гости расселись в тени, слегка усталые и проголодавшиеся.

Главными виновниками этой затеи были представитель бельгийского барона Ван Дер Брюгге господин Витте в компании его очаровательной подруги Ангелины и их юридический советник Юрмон со своей так называемой супругой Мадлен, почти не говорившей по-русски. Купцы Чернухин и Ильин – товарищи Василия Ивановича с удовольствием присоединились к мероприятию, прихватив из города своих любовниц. Василий Иванович настоял на том, чтобы на отдыхе присутствовали женщины для поддержания свободной, неофициальной обстановки. Содержанка Чернухина – хорошенькая актриска Настенька прекрасно изъяснялась по-французски, что было небесполезным, а подруга Ильина Елизавета была моделисткой в доме мод Сомовой и пылала тайным желанием пробиться в столицу. Ильин наверняка пообещал ей свое покровительство в этом деле, но покуда ее компания доставляла ему удовольствие – не спешил расставаться с ней. Сам Василий Иванович ехал один, а на веселые вопросы друзей отвечал многозначительными улыбками.

Он откупорил бутылку французского вина и разлил по бокалам искрящуюся рубинами жидкость в хрустальные фужеры, перевозимые в отдельной корзинке. Большой поднос со всевозможными закусками занял почетное место в центре скатерти.
- Друзья! - поднял свой бокал Василий Иванович, - слова излишни. Оглянитесь вокруг – красота земли нашей не нуждается в многословии. Так давайте не забывать, что мы - ее дети. Оставим все свои дела и отдадим ей дань нашего восхищения. Выпьем!
Все с удовольствием выпили и стали закусывать. Женщины вскоре разбрелись собирать цветы и Василий Иванович с удовлетворением заметил, что Мадлен повсюду следовала за Настенькой и даже училась у нее плести венки. Они весело лопотали и смеялись, склоняясь над травой. Мужчины потягивали вино и неспеша подкреплялись, любуясь светлыми силуэтами женщин, порхающими над поляной.
- Господа, - обратился к присутствующим Василий Иванович, - как я вас уже предупреждал, мой охотничий домик вовсе не дворец, а простая русская изба. Поскольку наши уважаемые бельгийские партнеры планируют жить и работать на Руси, я посчитал, что им будет небесполезно узнать как живет простой русский человек, понять, что он любит, да и вообще, кто он. Я думаю, что дворцов и замков у вас и своих хватает, а вот похвастаться тем, что понюхали простой нашей жизни на природе могут немногие.
  Фламандец Витте достаточно понимал по-русски, чтобы по достоинству оценить слова Василия Ивановича и с удовольствием согласиться. Компания Ван Дер Брюгге интересовалась в основном железными дорогами, но была не прочь сунуть нос и в другие отрасли. Россия было достаточно велика, труд здесь был недорог, и поле деятельности могло было самым разнообразным. В частности, купеческое общество имело в собственности пароходы, а это уже было дольно интересно.

Слово за слово, после второй бутылки все почувствовали себя свободнее, шутили и смеялись. Но пора было ехать дальше. Оставалось от силы полтора часа пути, и эта остановка была необходима для того, чтобы немного сблизиться еще до приезда в охотничий домик. Вскоре дамы приустали и присели рядом, положив на скатерть свои букеты. Это было знаком, что пора отправляться в путь.

Охотничий домик Ереминых скрывался за высокой бревенчатой оградой и действительно представлял из себя избу внушительных размеров, с просторной крытой террассой и флигелем. В углу двора размещался отдельный домик для семьи сторожа и конюшня. В доме, кроме столовой и гостинной имелось шесть комнат, обставленных в русском стиле.

Баня была уже готова и женщины, не жалея причесок, пошли мыться первыми, по малому жару. После них настало время попариться и для мужчин. Бельгийцы в ужасе выскочили в предбанник после первого-же ковша, но видя, как с наслаждением хлещут себя дубовыми вениками русские, вернулись, хоть и при открытой двери. Из бани через боковую калитку по мосткам выскочили на берег речки и с криками окунулись в ее прохдадную воду, покрытую у берега ряской. Юрмон полез рвать кувшинки для своей пассии, но дальше от берега дно было илистым и он, утопнув ногой в скользкой жиже, испуганно вернулся.
- Оставь ты это, господин Юрмон, ты в речке всех сомов рапугаешь! - весело крикнул ему Чернухин и подал руку, помогая выбраться из скользкого места.
А место было безлюдное, заросли черемухи да лес. И только где-то вдали, за кустарником, белели цыганские кибитки да слышалось конское ржание.

Усталые и умиротворенные они собрались на террассе за большим, накрытым вышитой скатертью столом. Легкий ветерок приятно освежал распаренные в бане лица. Стол уже был уставлен угощениями: черной икрой, балыками, копчеными лещами и соленьями. Неподалеку, на кирпичной жаровне жарились пахучие шашлыки и запекалась картошка. Женщины уже привели себя в порядок и были как нельзя более очаровательны в простых светлых платьях и с распущенными для просушки волосами. Василий Иванович подарил каждой из них по шали и все четыре красавицы с удовольствием примеряли их на плечи.
Ужинали в тишине, прислушиваясь к крикам ночных птиц и говорили о волках, рыскающих где-то совсем рядом. При этом Мадлен переводила взгляд с одного на другого, пытаясь вникнуть в смысл разговора, а после того, как Настя перевела ей содержимое, испуганно вскрикнула:
- J’espère, qu'ils ne vont pas nous dévorer !'
После ужина усталые и довольные все отправились на покой, так как назавтра была
предусмотрена охота и мужчины должны были вставать рано. Во время их отсутствия дамам обещался урок верховой езды, и они уже обдумывали, каким образом лучше одеться по такому случаю.

Мужчины ушли до рассвета, а Елизавета, привыкшая рано вставать, проснулась первой и устроилась на террассе у самовара. Привезенная по случаю из города горничная подала ей завтрак и скрылась.
Она еще не успела допить чашку чая, как к столу стали подтягиваться и ее подруги, щурясь на солнечный свет и радуясь свежему ветерку. Пока они пили чай или кофе, лениво переговариваясь, прибежала горничная и доложила, что хозяин расположенного поблизости небольшого конного завода Романов просит дам принять его.
- А! То, должно быть, Михайло Иваныч, зови, - отозвалась Елизавета, уже не раз побывавшая здесь и чувствовавшая себя по-хозяйски.

Женщины оживились и с интересом наблюдали, как высокий красивый мужик в серой косоворотке, подпоясанной узким кожанным ремешком, поднимался на крылечко. Из-под пышной копны темных волос на них смотрели пронзительные синие глаза, крепкие белые зубы сверкали улыбкой в ухоженной черной бороде. Он был красив, как демон, и дамы взирали на него с восхищенным удивлением.
- Здравствуйте, уважаемая Елизавета Владимировна! - он приложился к ее руке и обернулся , - не будете-ли так любезны представить меня?
- С удовольствием, прошу любить и жаловать, Романов, Михаил Иванович. Я так думаю, что вам доверили сегодня неблагодарное занятие развлекать нас.
- Что я с удовольствием и сделаю. Смею предложить вам посмотреть на моих лошадей, ну а если кто имеет желание и прокатиться верхом.
Дамы с любопытством разглядывали живописного персонажа, чьи уверенные манеры не оправдывали мужицкого обличья.
- Да вы присаживайтесь, выпейте-ка с нами чаю, - Елизавета взяла с подноса чашку стала наливать душистый янтарный напиток.
Романов бесцеремонно пододвинул к себе табуретку носком дорогого, до блеска начищенного сапога и поблагодарил.
- Ну, дорогие дамы, ступайте переодеваться, - сказала Елизавета подругам, -  А Михаил Иванович попьет чаек и извинит наше короткое отсутствие, не так-ли?
- Я в вашем полном распоряжении, и буду покорнейше вас ожидать здесь за чашкой чаю, - и в глазах его мелькнуло нечто вроде иронии.

Дом Романова был неподалеку за перелеском. Он был поменьше, чем охотничий домик Василия Ивановича, но рядом находился просторный бревенчатый загон и добротные конюшни. Где-то за домом грозными голосами лаяли сторожевые собаки. Женщины, мало разбиравшиеся в лошадях, были удивлены однако, их красотой и статью. Здоровые, лоснящиеся, они разгуливали по загону, а Михаил Иванович с гордостью рассказывал о породе и родословной каждого из животных.

Когда солнце стало припекать, их усадили под навесом и красивая, молчаливая женщина в старообрядческом платке вынесла поднос с холодным квасом. Бесшумно двигаясь, она разлила напиток по стаканам и скрылась в доме.
- Ну-с, кто из дам желает прокатиться верхом? - спросил хозяин и подвел к навесу красивую гнедую лошадку. Все женщины имели желание попробовать и с помощью самого Михаила Ивановича и его конюха стали пробовать себя в верховой езде.

К обеду дамы, намучавшись от седел, вернулись в охотничий домик, где мужчины к тому времени уже вернулись с охоты, возбужденные и гордые убитым ими лосенком. Люди сразу-же пошли разделывать его на задний двор, а вся компания гостей, отобедав в прохладной столовой, разошлась по комнатам на отдых.

Пока его гости прогуливались вдоль речки, восторгаясь закатом, Иван Васильевич подошел к жаровне и полюбовался золотистой, обливавшейся жиром тушкой, подвешенной над колосниками. Назарка с людишками  устанавливали стол и стулья на устеленной коврами террассе, где готовился настоящий праздник. Между ними сновала с подносами запыхавшаяся горничная, одетая по-русски в сарафан, и расставляла по скатерти приборы. Стол уже ломился от угощений, водка и вина ожидали своего часа. Самая первая краснобокая клубника бросала алые отблески на хрустальные вазы, мерцающие под трепещущим светом подвешенных вокруг фонарей. Василий Иванович рассчитывал с первой звездой усадить всех за ужин и гости уже возвращались с реки через боковую калитку.

В разгар ужина, когда утолен уже был первый голод, а выпитое развязало языки мужчин и рассмешило дам, живописная стайка цыган поднялась на широкое крыльцо и расположилась на ковре. Раздались апплодисменты и опешившие было бельгийцы притихли в ожидании песен. Сначала, как и принято, пелись романсы, а после того, как Василий Иванович приказал поднести артистам угощение, гитары зазвенели игриво и весело. Молодой безбородый цыган в белой рубахе пустился впляс, отбивая ритм на груди и на сапогах под сдержанное жужжание хора, оживленное женскими выкриками и переборами. Следом, не давая остыть голосам, вышли молодые цыганки, зазвенели монистами, затрясли плечами, и тут даже напыщенный Дер Витте прослезился и обняв Ивана Васильевича за плечи, закричал "Браво”. Не отрывая глаз от танцоров, Василий Иванович наклонился к гостю и проговорил доверительно:
- Есть у меня задумка, дорогой господин Дер Витте, организовать в городе настоящий цыганский театр. Видишь-ли, люди считают для себя зазорным приглашать их к себе, но если появится приличный цыганский театр, где к ним будет приставлен настоящий режиссер, а артисты будут вести оседлый образ жизни, это станет вполне пристойным заведением. Тогда это станет уже искусством! А? Как ты считаешь?
- О! Это отличный идея! - ответил пьяненький Дер Витте, - я буду первый любитель такой театр.

Василий Иванович остался доволен своей затеей. Лучшей обстановки для сближения придумать было трудно. Когда глаза гостей посоловели от выпитого, а дамы устало облокотились на плечи своих ухажоров, хозяин дал знак цыганам удалиться и под ленивые аккорды единственной оставшейся гитары предложил разойтись до утра на отдых.

Поутру, как он и предполагал, гости были не в лучшем состоянии и, напоив их холодным квасом, Василий Иванович предложил пойти освежиться в речке. Купание несколько взбодрило слегка перепивших гостей, а после обеда и полуденного отдыха все достаточно поправились, чтобы погулять по лесу и поиграть в волан на лужайке. На закате устроились порыбачить на тихом, поросшим осокой бережку, и хотя в мелководной речушке клевала одна мелочь, радости от улова было немало. Перед сном им принесли горячей ароматной ухи и они ели ее с неописуемым восторгом и аппетитом. До поздна сидели за столом все на той-же террассе, вдыхая запахи росистой травы и изредка отмахиваясь от комаров, пили чай и смеялись. Василий Иванович постарался организовать отдых таким образом, чтобы назавтра все встали отдохнувшими и могли в добром здравии двинуться в обратный путь.

______________
J’espère, qu'ils ne vont pas nous dévorer !' (фр.) - надеюсь, они нас не сожрут

                                                               (Продолжение следует)