[Скрыть]
Регистрационный номер 0480251 выдан для произведения:
6
Валерий Игнатович грустно улыбнулся. Он был не уверен в том, что ему нужен и этот участок, и этот дом. Не сглупил ли он, посвящая свой ежегодный отпуск глупым строительным потугам?
Домик постепенно обретал черты жилья. Уже была готова нижняя половина с двумя комнатами и маленькой почти миниатюрной кухней. Но там, наверху, царил ещё строительный беспорядок.
Дом пока что не был обжит, не подключен к электросети. Он казался совершенно лишним взятым на всякий случай чемоданом. Валерий Игнатович предвкушал то время, когда став профессором будет приезжать сюда, приезжать, чтобы наслаждаться своей законной пенсией и воспитывать внуков.
Всё-таки он сделал большую ошибку в том, что не настоял на ещё одном маленьком и орущем свёртке. Одиночество не было на пользу Вике. Она становилась всё более белоручистей и капризней. Словно бы была не живой девочкой, а затейливой механической куклой, которая существует только затем, чтобы восхищать собой важных для родителей гостей.
Жена отчаянно страшилась второго раза. Она уже не находила в деторождении ничего приятного. Становиться мамой второй раз, покупаясь на чужие, совершенно нелепые советы. Она сделала то совершенно случайно, подчиняясь своему дикому инстинкту. И теперь сорвершенно не нуждалась в глупой ночной гимнастике.
Она ушла вместе с юностью – видимо, беременность отрезвила её – секс перестал казаться безобидной забавой. Он имел свой плод, как любое деяние – она понимала, что можно и дальше бросать наудачу кости, надеясь на скорый, а главное не слишком обременительный выигрыш.
Ему вдруг стало страшно подумать о том, что его ожидает в старости. Он мог наблюдать, как живёт его собственная мама. Она вышла замуж в 1944 году за одного комиссованного офицера. Он прожил не слишком долго – хоронили Игната Никифоровича в 1965 году. Он успел порадоваться новому празднику и тихо угаснуть в своей постели, словно бы уставшая гореть свеча.
Сын смотрел на лежащее в гробу тело отца – он был не до конца готов к сиротству – оно пришло само собой, как приходит так и не угаданный синоптиками дождь. После, уже решив жениться на молоденькой и талантливой студентке, он жалел, что не сделал этого раньше, когда отца мог порадовать маленький орущий свёрток.
На домик наползали тучи. Теперь после праздничного дня хотелось одного – остаться в пустоте, без назойливых гостей и всего того, что он не любил, предпочитая оставаться нваедине со своими лекциями и пишущей машинкой.
Желание стать вровень со своим научным руководителем подгоняло его словно бы свора гончих - зайца. Он бежал, бежал – стараясь поскорее достичь спасительной норы - стать может быть заведующим кафедрой, а уж затем.
Потеснить Мерцалова. Об этом мечтали многие. Стать первым в этом маленьком царстве, получить в свои крепкие руки бразды правления. О вдруг подумал, что статус администратора помешает ему и дальше углубляться в тайную жизнь химических элементов. Но всё же мечтал, желая одного, уберечь свою дочь от страсти к пробиркам и ретортам.
По вечерам он любил слушать, как она тревожит зубы своего ручного дракона. Дочь играла простенькие пьески, воображая себя великой виртуозкой, – но, ни этюды Шопена, ни прелюдии Иоагана Себастьяна Баха ей не давались. Они звучали как-то неубедительно, словно бы тиканье вечно спешащих часов. Дочь постоянно запиналась, а её руки разъезжались между собой, словно бы ноги на льду у начинающего конькобежца или так и не подкованной коровы.
Теперь он понимал, что зря кормил тщеславие дочери пустыми надеждами. Он помнил, как на её экзамене по специальности стыдливо прятал голову от невыразительной и чересчур деревянной игры. Как боялся взглянуть в сторону комиссии, её члены то и дело шопотом делились впечатлениями, а смущенная и слегка испуганная Вика барабанила по клавишам, словно бы старательная, но ещё неумелая машинистка.
Тогда она стыдилась и своего нарядного платья. И того, что ей предстояло дома. Платье было не по возрасту откровенным – словно бы дочь собиралась петь в варьете, а не получать свидетельство об окончании музыкальной школы.
Вика не годилась на роль виртуозной пианистки – вероятно, с годами она могла бы аккомпанировать малышам в каком-то из детских садов. Но обычно этим ремеслом занимались женщины в возрасте – их тщательно насиженные попы так и напрашивались на шутки.
Возвращаться домой на автобусе не хотелось. Только что была открыта навигация – и красивые белоснежные «Омики» заскользили по реке, словно бы ручные лебеди по пруду. Емельянов любил дышать свежим речным воздухом – это было лучше, чем взирать на мир с плохо отмытые стёкла автобусов, глядя на то, как какая-нибудь толстая тётка, сидя на своём кондукторском троне обилечивает пассажиров. Ей рекой текли пятиалтынные.
Но дойти до пристани они не успели. На полпути их окликнули соседи по дому – их белая «Победаа» чем-то походила на полярную медведицу.
- Ой, как хорошо. А то мы тут рекой добираться решили! – засуетилась жена Емельянова, залезая в довольно просторный салон старомодного автомобиля.
- Да какие сейчас катера. Гроза идёт. Мы тоже только покопались немного – да и дёру.
- Да… весна. А мы-то задумали золотую свадьбу отметить. Всё-таки важный день – вот именно в мае и поженились-то с Виленом – я его фамилию его взяла, а он имя сменил, у него ведь по святцам имя выбирали – какое-то смешное, я и не упомню уже.
- Да что же Вы мужа не поддержали?
- Да имена-то были одно чуднее другого. С таким-то именем, пожалуй, и куры засмеют. Я-то опосля-то в войну много чего повидала – так вот имя моё многим раненым то нравилось. У одного так маму родную звали, и другого – сестрёнку.
Устинья Яковлевна замолчала. Она ловила в зеркале заднего вида выражение лица Изольды Матвеевны и отчего-то жалела эту молодую женщину. В глазах Изольды царило выражение растерянности – она словно бы маленькая девочка держалась за руку своего мужа, как будто бы он был её родным отцом. Таких женщин она за глаза любила называть эстафетными палочками – они кочевали сначала от отца к мужу, а затем к сыну или зятю, в зависимости от обстоятельств.
- Как там Вика?
- Ой, и не спрашиваете. Знаете, сложность, какая. Ей не позволяют отказаться от сдачи экзаменов. Говорят, что это последний шанс улучшить аттестат.
- А она разве в девятый класс не пойдёт.
- Да не знаю я. Девятый класс. А что потом? – мы ведь ещё ничего не решили. Господи, что это за мука всё время что-то решать. Вот хотим попробовать счастья в музучилище.
- А стоит ли… Это вам не швеёй быть. Талант у неё небольшой. Может быть, не стоит зря девчонку-то мучить?
- А кем ей быть. Воспитательницей в детском саду. Сопливым малышам носы утирать? Господи, кто бы помог. Я ведь уже и так думала, и так. Ну, просидит она эти два года в школе. И что? Правда. Говорят, в девятый берут не всех. Худшие-то по ПТУ рассосутся.
Изольда Матвеевна нервно облизнула губы. Она вдруг пожалела, что не взяла на дачу свою любимую губную помаду цвета бордо. Губы были слишком нежны и наги, словно у оправдывающейся в проступке школьницы.
Она немного побаивалась Устиньи Яковлевны – перед этой старомодной женщиной она была точно в бане – голой и смущенной. Быть такое ей было невыносимо, словно бы привыкшей к нарядам витринной кукле.
- Да, погодите, все ещё образуется, - не отрываясь от руля, подал голос Вилен Тихонович.
Он на мгновение притормозил перед главной дорогой, пропуская неброский «Зилок». Им надо было повернуть направо к Рублёвску.
* * *
Вика хранила молчание. Она старалась ничем не выдать своей страшной тайны – в комнатах ещё угадывался грозный призрак незнакомки – он то прятался за портьерами, то заходил сзади и словно бы играя, слишком небрежно касался девичьей макушки.
Родители словно бы не заметили ни приготовленного ужина, ни благополучно отправленного в тряпки изношенного сарафана.
Сама Вика ещё до конца не верила в свою одетость. Она с ужасом вспоминала, как подчиняясь командам неведомой ей ранееЛеночки, радостно чистила палас, или мыла пол, совершенно наплевав на оголенность своей сытой и откормленной попы.
Она больше не чувствовала себя милой и желанной игрушкой – её явно оценивали, мысленно решая оставить ли в детской или попросту выбросить на помойку. Теперь ей было страшно от одной мысли, что об её трудовом позоре узнают в классе и станут показывать пальцами.
Она не могла представить себя в роли школьной технички. Точнее стать кем-то мелким и незначительным, вроде всем привычного насекомого. Парни из класса не стали бы, смотреть в её сторону, не будь она комсоргом. Им нравилось видеть в ней маленькую начальницу.
Вика хорошо помнила, как в пятом классе участвовала в смотре школьной самодеятельности. Как довольно посредственно исполнила «Старинную французскую песенку» из «Детского альбома» Петра Ильича Чайковского. Как ей преподнесли какой-то весьма незначительный приз. А в городской газете появилось её чёрно-белое фото.
Тогда, будучи двенадцатилетней девочкой, она очень гордилась своим успехом. Смотр самодеятельности проходил в местном музыкальном театре. Тут выступали школьные хоры и исполнители на скрипках, трубах, фортепьяно. Были тут и чтецы – одна очень скромная девочка читала стихотворение Эдуарда Багрицкого «Смерть пионерки».
Тогда Вика гордилась собой. Ей казалось, что её любят все – от собравшихся в зале зрителей, до людей, что сидели на первом ряду и внимательно заполняли какие-то бланки.
Теперь ей казалось, что она совсем никому не нужна. Наверняка мать с отцом что-то от неё скрывают и торопятся избавиться от неё. Словно бы от разонравившейся и к тому же не ко времени сломавшейся игрушки. То, что у неё, точно у какой-то несчастной сказочной героини будет мачеха, пугало Вику. Она всё бы отдала, чтобы не видеть самоуверенную и наглую Леночку.
Та сломала ей одним взглядом – так на Вику обычно смотрели врачи – от их взгляда у бедной девушки начинали дрожать руки – а руки сами тянулись к застёжке на платье.
Её специально загоняли в угол. Вика послушно выполняла все требования медиков – в душе она ощущала вину за то, что пришла сюда – её не худое тело явно было нездоровым – с каждым визитом её медицинская книжка становилась всё более толстой.
Леночка тоже смотрела на неё, как на больную. Вика уже не помнила, как и для чего разделась. Как стала делать то, чего боялась больше всего – работать руками.
Уходя, Леночка велела ей смыть с себя пот и грязь и переодеться в чистое платье. Она понимала, что загнала эту белоручку в западню, что та постыдиться говорить о своём позоре – и что теперь с этим уже почти восковым телом можно делать что угодно.
Вика не разочаровала свою надсмотрщицу. Она чувствовала, что и мать, и отец говорят ей неправду, что они уже давно не любят друг друга, как прежде, и только делят одну постель на двоих, боясь выжать свою тайну перед дочерью.
Смывая со своего тела пот и грязь, Вика ужасно хотела достать из шкафчика бритвенное лезвие. Отец держал их про запас – обычно он полировал свою кожу двуцветной электробритвой, – но этими лезвиями было легко и просто придавать остроту карандашным грифелям.
Обычно именно карандашами он вписывал в свои статьи многочисленные уравнения химических реакций.
Но страх боли остановил её на полпути. Нагое тело сжалось в испуге, наверняка это страшно. Словно бы прыгать без парашюта с терпящего бедствие самолёта.
Она промелькнула в прихожей, словно бы маленькая розовая молния... Было немного страшно, быть именно такой – розовой и пугливой. Уже отдышавшись под простынёй, чувствуя всем своим разом вспотевшим телом такую же простыню, она замерла, прислушиваясь к биению своего сердца.
Помочь сайту
Поздравления
