Печать Каина. Глава тридцать седьмая

            Людмила Головина откинулась в кресле.

            Она была рада, что вылетает в столицу самым первым рейсом.

            Одна только мысль о том, что к ней вернётся её прошлое пугало эту вполне теперь утвердившуюся в жизни девушку.

            Она не желала, чтобы кто-то напоминал ей о том роковом лете двенадцатилетней давности.

            И всё же.

            Проведя весь предыдущий день со своей бывшей гимназической подругой, она была слегка шокирована. Глядя на монитор ноутбука старалась как-то отстраниться от тех рисунков и набросков персонажей. Все они вызывали в мозгу нечто похожее на головокружение, словно бы такая явственная явь всего лишь снилась ей. И стоит ей вздрогнуть, как она очнётся на опостылевшем ей мате.

            Она не хотела вновь испытывать дрожь в теле от чужих презрительных взглядов. Как-то она сумела переступить через свой страх, и теперь в ладном прокурорском мундире была вполне состоятельной и спокойной.

            В Москве у неё были кое-какие дела. Надо было понять, где могли раствориться двое преступников. Она теперь точно знала, что это Незнайка и  Пьеро. Её мучители и палачи.

            Тогда, когда они были слишком близко, она противно по-щенячьи дрожала. Попа была словно клеем намазана. Она никак не желала отлипать от противной скамейки, а страх параллизовывал лучше всякого медикамента – от него было страшно даже пукнуть, не то что вздохнуть.

            Наверняка, эти уроды давно легли на дно, как камбалы. Им явно не хотелось оказаться на зоне, особенно этому стареющему коротышке. На фото, сделанным Нелли он выглядел каким-то потерянным, словно бы был евреем, потерявшим в Освенциме всю семью.

            Пьеро же был неожиданно брутален и агрессивен. Она вспомнила, как он хвалился своему напарнику знанием приёмов каратэ. Тогдашней недалёкой Принцессе было страшно быть по-настоящему избитой. Она уже порядком намочила и свои озябшие бёдра и сиденье лавки, зная, что вот-вот случится непоправимое.

            Тогда ей хотелось быть примерной и тихой. В сущности, она ещё могла надеяться остаться Принцессой, хотя бы только в своих собственных глазах

            Нагота Нелли казалась ей смешной. Они обе напоминали ощипанных до срока магазинных цыпляток. Только Нелли могла сойти за броллейре. а сама Людочка считала себя полусдохшим задохликом.

            Она сама удивлялась, как ест всё то, что было в тот майский день на столе. Как не боится всё это тащить в рот. Она бы охотно выпила бы по сто грамм чуть тепловатой водки. Но её ей никто, к счастью, не предлагал.

 

            В самолёте разносили модные глянцевые журналы.

            С их страниц улыбались заморские красавицы, зазывая на заморские курорты. Конечно, было заманчиво слетать на недельку в Египет или на знаменитый индийский курорт Гоа. Но Людочка понимала, что такой отпуск ей вряд ли когда-нибудь будет светить.

            Она понимала, что лучше совместить полезное с приятным. как обычно получалось у элегантного бельгийского коротышки.

            Побывать на Азовском море – это разумеется не насладиться видами Шарм аль Шейха. Но и знаменитая Тмутаракань была бы неплохим сюрпризом. Ведь именно с этих мест поэт Пушкин списывал своё    Лукоморье.

            После министерства нужно было успеть на вечерний рейс в Анапу. Людочку убедили, что в Витязево её будут ждать и без промедления доставят в Темрюк. А там до той самой станицы рукой подать.

            То что эти девочки утонули было бы лучшим исходом. Но что-то подсказывало, что именно там и скрываются эти «двое из ларца». Тогда, чеканя шаг по их просьбе и тупо горланя знаменитую песню Тухманова, она и подумать себе не могла, что проживёт ещё двенадцать лет.

            Тогда её тело было мягким, как подтаявший на солнце пластилин. И оно было каким-то чужим. Душа Людочка разрывалась между страхом и стыдом. Но оба слова на букву «С» были нестерпимы

            Теперь было глупо бояться. Теперь бояться должны были её – её, в чьих руках был карающий меч Закона.

 

            Московский день был заполнен делами. Людмила опасалась одного, что не успеет на анапский рейс. И хотя он был самым последним, она не надеялась на успех.

            И уже в самолёте стала припоминать, как шестилетней крохой также направлялась в этот город.

            Ей было страшно, когда, всё за круглым окошечком побежало назад, а самолёт стал вдруг таким быстрым.

            Он бежал по дорожке, словно страус по пустыне. Страусов Людочка видела только по телевизору и очень боялась этих внешне самоуверенных, но очень трусливых птиц. Да и она сама была таким же жалким страусёнком.

            Но главный страх был впереди. Людочка боялась что пол самолёта распадётся на части, и она окажется в холодном неприветливом океане. Но отец крепко держал её за руку, а на Зинаиду Васильевну Людочка старалась не смотреть.

            Зинаиде Васильевне не нравилось слово «мама». От него её лицо вздрагивало, и эта холеная красивая женщина тотчас хваталась за щёку, словно бы у неё болел зуб.

            Людочка предпочитала молчать и воображать себя сказочной Принцессой. Она всё больше погружалась в свою игру, и даже пару раз касалась макушки, проверяя на месте ли её золотая корона.

            В том шумном курортном городе было всё каким-то ненастоящим. Даже автобусы. Их Людочка не любила больше всего.

            На песчаном пляже всегда было многолюдно – а главное там всегда были дети. Они были или старше Людочка или же её ровесниками – счастливые дошколята, набирающиеся перед школой витаминов и солнечного тепла.

            Людочка нравилось лежать нагишом на шершавом полотенце. Она знала, что, когда солнце станет сердитым, они уйдут. И потому лежала, желая понять станет ли такой как другие девочки напоминающие забавные шоколадные фигурки.

            Но её тело никак не желало смуглеть.

            Однажды почти в самый первый день отец заметил довольно упитанного человека в каких-то коротких штанах, которые назывались очень смешно – шорты. Он стоял у отмели и ожидал тех, кто желал бы сфотографироваться. Рядом с ним была сделанная из папье-маше лошадка и большая морская раковина.

            Людочка ещё не знала, что если сядет на лошадь, то будет или английской леди из Ковентри или амазонкой. А если прельстится раковиной – то напомнит ливсем знаменитую Кипрскую богиню?

            Отец решил сделать ей два фото. Сначала на лошади, а затем в раковине.

            Людочка старалась выглядеть серьёзной. Она понимала, что делает это для отца, который когда-нибудь будет смотреть на неё, когда станет совсем седым и смешным старичком.

            Людмила Головина старалась смотреть на всё со стороны. Она видела и эту белокурую малышку, и её довольно молодого и неожиданно улыбающегося отца.

            Она даже и помыслить не могла, что всего через каких-то десять лет будет ненавидеть своё голое тело. Когда уже без своей главной гордости – длинных светло-русых волос будет драить чужие унитазы или тупо квохтать на опостылевшей ей корзинке со свежими куриными яйцами. Проклятые девчонки старались унизить её ещё больше, подкладывая в кладку одно тухлое.

            Людмила не хотела видеть весь этот ужас вновь. Она замотала головой и вдруг проснулась от какого-то странного, почти невесомого толчка.

            «Пристегнитесь пожалуйста! Самолёт идёт на посадку», - внятно и спокойно проговорила вежливая стюардесса.

            Людочка с охотой выполнила её просьбу.

            Теперь надо было выкинуть все воспоминания детства из и так нагруженной головы. Надо было становиться вновь хранительницей Закона – а не малолетней фантазёркой или до конца прогнувшейся горделивой папиной дочкой.

 

            На стоянке у аэровокзала её уже ждали.

            - Мы выезжаем в Темрюк.

 

            В ночи окрестный пейзаж казался совершенно незнакомым и напоминал лунный.

            Людмила Степановна вновь погрузилась в воспоминания. Когда-то её также везли на машине, только не в салоне, а в тесном пропахшем страхом и мочой фургоне.

            Тот майский день был теперь всегда рядом. Он возникал, как пугающий мираж, стоило хоть на мгновение позабыть о своей взрослости, и вновь прикинуться глуповатой и горделивой Людочкой.

            Теперь она не знала, как доказать самой себе свою взрослость. Прошлое упорно лепило из неё маленькую испуганную гордячку – словно бы тело Людмилы Степановны состояло из удивительного вещества, напоминающего парафин.

            Вчера на набросках матери школьной подруги она вновь увидела саму себя. Её тогдашний двойник был наг, испуган и с ужасом смотрел на воображаемых мучителей. Смотрел и ронял продолговатые коричневатые колбаски. А из бесстыдно оголенной уретры бил желтоватый фонтанчик.

            «Не обращай внимание. Это так… терапия. Мать до сих пор не верит, что всё это - не сон.

            Голос школьной подруги был скучен.

            «Так ты не помнишь, как я…?

            Голос Людмилы Степановны задрожал. Она хотела сказать «срала», но постеснялась столь грубого слова. Тогда она в впрямь только «срала», хватаясь за пустой и

по-подвальному стылый воздух, как за спасительную нить, что выдернет её из болота. Она боялась увязнуть в полу. Тот норовил запузыриться, подобно пробуждающейся от спячки лаве.

            «Я уже давно думаю, что это нам только приснилось!» - попыталась пошутить Нелли.

            - И моя сестра тоже приснилась?… Нелли, не беси меня, пожалуйста!

            Нелли замолчала. В сущности, она думала о себе, и о муже.

            - Так думаешь, что мой муж западает на школьниц…

            Она вспомнила ту ловкую балерину. В сущности, девочки тянутся за сладким всегда. А её муж… Он и впрямь был очень вкусной добычей.

            - Ты поедешь в Анапу… Зачем?

            - Ну, надо ж задержать этих двоих. К тому же там пропали девочки…

            - Говорили, что они утонули.

            - Тел не нашли. Возможно, их просто похитили.

            - Как нас с тобой? Ты думаешь, я не ошиблась. И это действительно – Незнайка и Пьеро?

            - Ну, да… Они сейчас разыскиваются. Сбежали из-под стражи.

            - Да и взялись за старое.

            - Но ты не знаешь главного. Твою Хозяйку признали не опасной. И она сейчас на свободе.

            - Как? Руфина опять…

            - Да… Надеюсь, ты не забыла где у неё находится клитор???

            - Ты думаешь, что я буду лизать ей…

            Грязное площадное слово уже затрепетало на губах у Нелли Валерьевны, но она тотчас сглотнула, проглатывая его, словно бы случайно попавшую в рот козюльку.

            Нелли помнила, как лёгкой от страха и стыда головой думала только об одном поскорее закончить свою ночную вахту. Мир и впрямь был миром сошедшего с ума аниматора.

            «Ну хорошо… Только вот… моя мать сейчас гостит в Нефтеморском…

 

 

            Ираида Михайловна ехала в Темрюк.

            Она сама не понимала, зачем едет, чем может помочь своей ученице. Да и нужна ли этой девочке помощь!

            Настя Новикова – она делала большие успехи в рисовании. Пока что в рисовании – изображая не мир, но свои фантазии о мире. Возможно, её испугает судьба живописца – видеть в мире лишь хорошо скомпонованные пятна – заготовки для будущих картин. Сама она когда-то очень гордилась каждой оформленной стенгазетой.

            Теперь её творчество стало другим. Она пыталась опуститься на самое дно, написать то, что чувствовала, чего отчаянно страшилась. Образы искаженных девичьих лиц, чем напоминающие кричащего на мосту Мунка. Эта жалкая лысая фигурка преследовала её повсюду. Даже теперь она была рядом  - отражалась в стекле автобуса.

            Она боялась разминуться с Настей. Её родители были на грани разрыва, как две некогда дружественные, но сейчас глубоко оскорбленные друг другом страны. Им казалось, что кто-то из них виноват в произошедшем, но посылаемые ноты отправлялись обратно, словно бы солнечные лучи, отражаемые карманным зеркальцем.

            Автобус приближался к этому небольшому городку на Азовском море. Сюда стремились все романтики – помнящие ешё1 песни Юрия Визбора и разговоры под гитару у аккуратно раззаженного костра. Они радовались миру, как ешё неоперившиеся юноши, стараясь хоть так держать старость на расстоянии, словно обозленную жизнью дворовую собаку.

            Ираида Михайловна старательно вглядывалась в мелькавшие за окном пейзажи. Было забавно смотреть на этот мир, словно бы ребёнку. Художник не имеет права на взросление – он остаётся вечным ребёнком, которому мир всегда кажется сказкой. Правда, когда сказку рассказывает Бог – она добра, иначе бывает, если сказку пытается пересказать Дьявол.

            Картина Бугаро вновь встала перед глазами. Античные формы модели невольно совпадали с постепенно расцветающими формами Насти. Она готовилась принять нектар Любви, как и она, Ираида, когда-то мечтавшая об идеальных и совсем не позорных отношениях .

            Но после того Первомая в ней что-то надломилось. Парни ожидали от неё позорной капитуляции с той самой струйкой, что обычно венчает их победу. Ираида понимала, что вот-вот опозорится, что её специально провоцируют на это, дразня прикосновениями и жаждая того, чего она больше всего стыдилась. Она вообще мечтала жить, как кукла, забыв навсегда о существовании уборной. Необходимость время от времени снимать трусы и вываливать на свет божий остатки своей совершенно ею не заслуженной трапезы.

            Родители не попрекали её куском. Но ей было жалко видеть, как гречневая каша и отменно слепленные котлеты превращаются в это нелепое месиво. Что никто не знает о чём она думает, но все – или же только она – видит эти отвратительные колбаски.

            Теперь она писала присевшую на корточки обезумевшую от страха и стыда девичью фигурку. Несчастная впервые осознала преступность своего положения. Она делает то, чем очень стыдится – и от того выглядит ещё более жалкой. И дело вовсе не в гладкой как бильярдный шар голове и съежившейся от ужаса теле. Ираида Михайловна ещё не знала, как назовёт это полотно. «Конец комсомольской активистки» - звучало слишком претенциозно, но кем ещё обозвать эту несчастную – она не знала.

 

 

            Настя Новикова понимала, что очень рискует.

            Она боялась, что родители уедут без неё, не прочитав записки. Или рассердятся окончательно, как два непримиримых врага, по ошибке смотрителей посаженных в одну клетку для вязки.

            Мать и отец давно чувствовала себя животными. Им мешала злость вновь стать любящими и прощающими. Потерянные близнецы мозолили глаза обоим – они то и дело появлялись перед взором, с укором смотря в самую душу проворонивших их людей.

            Настя не боялась быть похищенной. Она наоборот жадала коакого-то явного наказания – но только не презрительного молчания близких людей. Словно бы это она специально сманила сестёр на пляж.

            Эти двое всегда завидовали ей. Настя понимала, что родители всегда сокрушались о том, что не могли вовремя остановиться, что страсть к сексу завела их слишком далеко. А Судьба, как догадливый шулер позволяла им постоянно срывать джек-пот, получая детей, как сувениры из игрового автомата.

            Насте хотелось другого. Она устала быть самым первым сувениром. Родители явно заигрались – им хотелось походить на героев телевизионной рекламы – быть всем довольными и счастливыми, словно бы марионеткам на сцене. Родителей не интересовали другие люди. Даже дядя Евсей. Они тоже называли его – другой.

            Теперь вглядываясь в улицу по которой сюда приезжали автобусы Настя была готова на всё. Вряд ли Ираида Михайловна поверила ей. А если так, то она сядет в первую попавшуюся автомашитну, а затем.

            Картина собственного паления мелькнула перед глазами, как кадр из сна. Насте пока что не снились такие порочные сны. Но она каким-то образом знала, что такое случается с девочками, что они стоят на четвереньках розовые и потные и играют роль послушных на всё согласных кукол.

            Мысленно она давно готовилась к этой роли.

 

            Нервы Ираиды Михайловны были на пределе. Она была готова сорваться на истерику – автобус казалось застыл на месте.

            «А что, если мы разминёмся. Если она не дождётся меня и уйдёт?»

            Она вспомнила свою такую случайную встречу с бритоголовой и оголенной судьбою дочерью. Нелли только тогда выплыла из привычного образа и стала казаться ей человеком, а не ожившей куклой. Теперь такие вот куколки то и дело мелькали на телеэкранах. Она верила, что придёт время и 3D-ешной Алисы.

            Наконец показалось нечто похожее на автостанцию. Автобус стал замедлять ход. Пассажиры оживились.

            - Только бы она не сглупила. Только бы…

 

            Настя понимала, что зря стоит на самом виду. На неё обращали внимание взрослые люди. Люди, которых она совсем не знала. Она не знала, кого ей страшиться больше – бандитов или блюстителей порядка. Оба лагеря были одинаково чужды ей.

            Она вдруг почувствовала стойкий позыв к мочеиспусканию. Идти по малой нужде в сортир не хотелось, так же, как искать наименее заметный кустик, где её проступок будет сочтён конфузом какой-нибудь бедной дворняги.

            И она уж пошла. Как вдруг гудок над её  ухом заставил  сделать шаг назад.

            Она едва не угодила под автобус. Он проехал мимо неё – за стеклом виднелось злое и красное лицо водителя.

            От страха она перестала сдерживаться. Первыми намокли трусики – и влага потекла по бёдрам

            Увлечённая этим процессом она не заметила, как кто-то мягко тронул за плечо.

            Настя вздрогнула и посмотрела в сторону.

            - Ираида Михайловна! – выдохнула она, роняя на асфальт последние солёные капли…