Главная → Проза → Крупные формы → Романы → Печать Каина. Глава двадцать пятая

Печать Каина. Глава двадцать пятая

29 августа 2012 - Денис Маркелов
Глава двадцать пятая
Ида с трудом дождалась приезда родителей. Ей было не по себе от шутливо-удивленных взглядов милиционеров. Те смотрели на неё, как на дикарку, словно бы решали, куда её лучше направить – в приют или в вольер зоопарка.
Марк смотрел в угол и противно, почти по-детски ёрзал своей гнусной попой. Казалось, что он вот-вот запросится в туалет – по большой или малой нужде -  не столь важно. Главное было другое – Ида больше не могла любить этого гнусного слизняка.
Вообще теперь исхудавший и обгоревший на солнце он ей совершенно не нравился. В нём не осталось ничего от смелого и решительного Карика, а тело казалось просто плохо надутой резиновой фигурой.
Ида знала, как растрогать отца. Она бросилась к нему, словно бы заблудившаяся породистая собачонка. Этакая решившая пошалить левретка, бросилась и вдруг – неожиданно даже для самой себя - заплакала.
Отец быстро уладил все формальности.
Их не очень красивая ВАЗовская «десятка стояла на улице. Ида прошмыгнула назад и села, как сидят все нашкодившие дети, изображая из себя скорее большой колобок, чем взрослого человека.
 
Молчание родителей напрягало  Иду. Она чувствовала себя дурно пахнущим слизняком, готовым молить о прощении и валяться в ногах. Но родители, молча, позволили ей поужинать, даже не возражали против того, что она воспользуется ванной для предсонного омовения.
Ида заснула, как убитая. Она спала и не чувствовала перемен в своей жизни. Родители решили сделать из неё вечную затворницу.
Ида проснулась в пустой квартире. Ей вдруг стало стыдно, стыдно от того, что многие вещи знали о её прегрешении. Ида встала и удивленно огляделась. Комната почти не изменилась, но что-то в ней всё же было ново и непривычно.
Она прошлась по мягкому ковру, прошлась, совсем как приведение, стараясь уверить саму себя, что левитирует. Парить, словно ангел было приятно. Магнитное поле, пусть даже и воображаемое, делало её не совсем обычной девочкой.
Ида скинула с себя влажную ночнушку. Ей было жарко и стыдно, в ночи она вновь предавалась запретному – Марк был прежним завлекательным Марком и манил её в неизвестность, так же, как Белый Кролик выдуманную оксфордским математиком Алису.
И только теперь она увидела, что не было ни её вещей, не привычных для неё ключей в дверцах шифоньера.
Ида заплакала. Ей вдруг стало стыдно, стыдно, словно бы её низвели до безмолвной рабыни. Она даже пнула ногой по дверце, но  этим движением только уязвила своё колено, не добившись ничего, кроме боли.
В квартире было пусто и скучно. Ида молча, вышла на кухню, посмотрела на приготовленный кем-то завтрак и вдруг испугалась, что умрёт..
Завтрак был слишком обычен, только рядом с кофейником лежала какая-то странная бумажка.
Ида развернула её и прочла.
«Доченька…


Когда ты будешь читать эти строки, нас уже не будет в городе. Нет, мы не умерли, мы просто уехали на дачу.
Вероятно, ты уже выросла, если так дерзко ведёшь себя. Я не буду мешать тебе, да и мама тоже. Если хочешь, играй во взрослую, но только, пожалуйста, в одиночестве.
С родителями твоего Ромео мы тоже всё обсудили. Они так же считают, что поздно противиться тому, что неизбежно.
Чтобы ты не смогла убежать и натворить других глупостей, я забрал все ключи
от шкафов. Сейчас лето, и ты можешь играть роль Евы… Уверяю, твой избранник, так же превратился в Адама.
Ключи от квартиры мы также взяли. Думаю, что ты не побежишь к нему, в чём мать родила. Мы вернёмся через семь дней.
Твои папа и мама».
Ида была готова разрыдаться. Она вдруг почувствовала странное желание, сесть голой попой на ежа. Если уж не на живого, так  точно уж на составленного из острий канцелярских кнопок, торчащих из сшитой наизнанку подушки.
Ида принялась кочевать по квартире, словно отпущенный кукловодом паяц. Она удивилась, что родители не оставили её на голодном пайке, внутри родительского «Норда» ожидало её довольно весомое изобилие.
Кухарничая, девочка постепенно смирилась со своим положением. Она даже находила особую прелесть в том, что не носит на теле жёсткой царапающей ткани. Кожа обиженная злым ультрафиолетом отчего-то немного саднила, словно бы её натёрли наждаком, словно бы новую, только что снятую с верстака доску.
Весь день Иде казалось, что она захлёбывается во времени, словно бы в вонючей навек остановившейся воде. Она вновь почувствовала себя маленькой жалкой Валей в безмерном океане пруда, под жестоким жалящим остриём жала безжалостной водомерки.
Ида вспоминала о Марке. Она даже немного жалела этого красивого стройноногого мальчика. Он не выдержал экзамена на звания Тарзана, но ведь и она сама не стала настоящей бесстрашной Джейн. К тому же именно она придумала всю эту котовасию с побегом.
Ближе к вечеру ей захотелось кричать. В доме было нечем дышать. Воздух становился тяжёл, словно бы кисель, не давал насладиться свободным дыханием. Иде было страшно, что ноа попросту подавится воздухом, как в детстве манной кашей.
Она решила бежать из своей тюрьмы. Бежать, во что бы ни стало. Но как?
Девочка посмотрела на так и не убранную постель. Смятая простынь – в глазах Иды загорелся жадный огонёк. Она торопливо набросила на себя эту ласковую ткань, пытаясь сотворить из неё подобие тоги.
Янтарная брошь матери пришлась как раз кстати.
Ида усмехнулась и даже слегка повертелась перед зеркалом, любуясь своим зазеркальным двойником, чувствуя, как втекает в неизвестность, словно ручеёк в огромную всё поглощающую лужу.
 
Кондрат чувствовал себя виноватым.
Он был похож на, разгулявшегося на свободе, шалопая. Теперь, когда он был внешне свободен, мысли о греховности стали отступать на второй план. Он даже не удивился, когда ему позвонила эта самая Лидия Дитц.
Алисе хотелось освободиться от тисков профессии. Она долго не могла уснуть – сцена её падения так и стояла перед глазами. Алиса просыпалась пила, вновь засыпала, но сон вновь пронзал мозг, словно некстати пробудившаяся боль – зуб.
Голый смущенный Кондрат был нелеп, словно бы маменькин сынок. Он вёл с ней себя так же, как вел бы какой-нибудь отличник с заядлой камчадалкой, желая и тут быть весьма успевающим.
Через два часа она уже хозяйничала у плиты, словно бы примеривая на себя роль примерной хозяйки. Кондрат смотрел на неё и странно улыбался – это напоминало ему какую-то детскую шалость, когда он мечтал сделать родителям сюрприз, приготовив из свежекупленных продуктов прекрасный и   аппетитный торт.
Пиликание домофона некстати ворвалось в эту идиллию. Кондрат вздрогнул, он вдруг представил стоявшую по ту сторону двери жену, представил и разом скукожился, словно глотнувший запретного эликсира Карик. На репетициях Марк именно так изображал нелепую потерю сандалий и трусиков – казалось, что он попросту обосрётся прямо на сцене, добавив к запахам театра свой природный, тщательно скрываемый запах.
Алиса заметила мучения своего «родственника». Она даже слегка порадовалась этому факту, не боясь быть застигнутой за греховным делом. Напротив, её желание играть роль примерной женщины возросло, вряд ли до её благонравной сестрички доходили слухи об её падении.
Кондрат пошёл открывать дверь. Точнее снимать трубку аппарата для переговоров с не всегда желанными гостями.
Аппарат был оснащён маленькой камерой. Она была не заметна, но давала возможность проверить показания гостя. И действительно, голос в трубке не врал – Ида Рубинштейн переминалась с ноги на ногу в каком-то Дюймовочкином одеянии, пожимаясь от холода. словно замороженное насмерть фламинго.
 
Алиса оценила прелести вошедшей нимфетки. Она когда-то и сама была точно такой же, и теперь оценивала прелести Иды, как свои собственные – строго и придирчиво, стараясь ничего не упустить.
Ида занервничала. Отсутствие на её теле трусов было заметно без излишних рассматриваний. Она переступила свой Рубикон, словно совершенно незаметный ручей, переступила и старательно делала вид, что совершено этим фактом не обеспокоена.
«Ну, что ж - живо в ванную…. Я тебе помогу, - проговорила Алиса, улыбаясь своей самой колдовской улыбкой.
«Не надо, я сама..», - готово было сорваться с губ Иды, но она вдруг почувствовала себя скорее фривольной фарфоровой копилкой, чем живым человеком.
В ванной всё было, словно бы в древнеримском терме. Так, по крайней мере, казалось смущенной плясунье. Ида содрогалась от предчувствия чего-то очень ужасного. Её тело готовилось к тому, чтобы испытать нечто запретное, а эта женщина смотрела на неё, словно бы змея на кролика.
 
Алиса подумывала, что кто-то уже пытался развратить это создание. Ида напоминала готовый к развитию бутон, но уже тронутый каким-то садовым вредителем. Она явно что-то скрывала, стараясь выглядеть чересчур непорочной. Алиса не выдержала.
- А ты чем занимаешься по жизни? - спросила она между делом, вспенивая мыльную пену на ярко-красной сердечкообразной губке.
- Учусь на балерину, - уныло, словно бы с крепко набитым ртом ответствовала Алиса, боясь, что эта незнакомая ей женщина не ограничится мытьём.
- И как успехи? Кто тебе из балерин нравится?
Ида нахмурилась. Алиса подсказала:
- Галина Уланова?
И ещё Майя Плисецкая, - радостно отозвалась Ида
 - А это у тебя псевдоним?
-Что?
- Ну, Кондрат сказал, что тебя Идой Рубинштейн зовут.
- Кондрат?
- Удивляешься, что я не зову его по имени и отчеству? Так он же мой родственник. Его жена приходится мне четырёхюродной сестрой. В общем, ты права, это десятая вода на киселе. Хотя.
-Поэтому вы здесь… А то я подумала?
- Что Кондрат Иванович изменяет жене? Боже мой, какая ты ещё дурочка…
И Алиса начала поливать из ковшика намыленные волосы Иды.
Та стояла, зажмурившись, и прислушивалась к биению своего сердца. Мысли Иды были очень далеко. Ей вдруг стало по-настоящему страшно. Родители могли бы её разлюбить и отправить в приют, как разонравившуюся куклу – в магазин.
Представления о приюте у Иды были довольно смутными. Она знала, что когда-нибудь родители, возможно, отправят её в Москву. Но это пугало меньше. Ей было боязно остаться в одиночестве, пользоваться общими туалетом и душевой
Особенно ей было неловко думать о том, что она будет спать в общем спальне, как нибудь дурацкая институтка.  Ида слишком любила уединение. Она даже опасалась громких звуков, не то, что ярых криков или рукоприкладства.
Теперь, после своего проступка, она ощущала постоянно чувство стыда. От этого чувства противно стыли соски грудей, а внизу ворочалось тяжкий ком, как будто бы она уже совершила тот непоправимый шаг, после которого женщина становится или счастливой матерью, или детоубийцей.
Перед закрытыми накрепко глазами стоял Марк. Точно такой же, как на острове. Она даже покраснела от смущения.
А Алиса вспоминала. Когда-то и она стояла так же навытяжку перед родной матерью и млела от её кратких прикосновений. Тогда она была невинна и чиста. Но теперь. Впереди было знакомство с кузеном, смерть отца и её личный Битлджус.
Алиса теперь жалела эту дурочку. У Иды было красивое стройное тело, она вполне могла бы стать призёршей на конкурсе красоты. Такие милые барышни напоминали ей полные кошельки в руках мотовки Судьбы. Эти красивое тело было заложником у чужой зависти. Зависти, у которой глаза были слишком большими, а мозги очень маленькими….
 
 
Кондрат расплывался от счастья, словно только что надутый мыльный пузырь. Он вдруг почувствовал себя отцом семейства. В их отношениях с Нелли было что-то нечестное, словно бы они только притворялись супругами, а сами только мечтали о быстром, а главное безболезненном разводе.
Он относился к жене, как к приехавшей на каникулы кузине. Борясь с искусом пойти ва-банк и желанием поскорее забыть обо всех смелых мыслях, которые посещали его голову. Слово «секс» звучало в голове гадючьим шипением.
Алиса была другим человеком. От неё не исходило аромата праведности. Напротив, при одном взгляде на неё хотелось избавиться от надоевших треников и спланировать на это свежее и такое податливое тело.
Даже то, что рядом была любопытная Ида, не мешало. Иде очень хорошо подходила роль падчерицы. Она смотрела на них, как на родителей и исподтишка исследовала своё правое бедро, не скрывая от взгляда Кондрата мнимого отсутствия трусов.
Ида была готова пойти в услужение этим двум людям. Она вдруг подумала, что теперь наверняка стала бездомной, что в лучшем случае её запрут навек в какой-нибудь клинике или попросту объявят незнакомой.
Ей даже не хотелось думать о марке. Этот парень оказался обычным фарфоровым паяцем. Ида усмехнулась, припоминая сказку датского фантазёра о любви Стойкого оловянного солдатика к бумажной плясунье.
Было неловко просто так сидеть за столом. Иде не хотелось показаться чересчур наглой. Ей было жае интересно наблюдать за всем со стороны, как наблюдают собаки время от времени давая понять хозяевам, что они всё понимают.
Кондрат вдруг подумал, что Ида и впрямь могла бы быть его падчерицей. Он боялся начинать всё с чистого листа, словно нерадивый школьник. Супружеская жизнь была всего лишь нелепым любительским спектаклем. Он сам не верил в этот спектакль, не верил и боялся оказаться крайним в надвигающейся драме.
«А в сущности, я очень сглупил… В сущности, она просто презирает меня!».
Нелли выплыла из недр памяти, словно яркий почти реальный мираж. Она висела перед глазами, висела, заставляя сердце биться бойчее, чем обычно. Казалось, что кто-то неумело, но настойчиво играл скерцо из «Патетической» сонаты Людвига ван Бетховена.
 

© Copyright: Денис Маркелов, 2012

Регистрационный номер №0073172

от 29 августа 2012

[Скрыть] Регистрационный номер 0073172 выдан для произведения:
Глава двадцать пятая
Ида с трудом дождалась приезда родителей. Ей было не по себе от шутливо-удивленных взглядов милиционеров. Те смотрели на неё, как на дикарку, словно бы решали, куда её лучше направить – в приют или в вольер зоопарка.
Марк смотрел в угол и противно, почти по-детски ёрзал своей гнусной попой. Казалось, что он вот-вот запросится в туалет – по большой или малой нужде -  не столь важно. Главное было другое – Ида больше не могла любить этого гнусного слизняка.
Вообще теперь исхудавший и обгоревший на солнце он ей совершенно не нравился. В нём не осталось ничего от смелого и решительного Карика, а тело казалось просто плохо надутой резиновой фигурой.
Ида знала, как растрогать отца. Она бросилась к нему, словно бы заблудившаяся породистая собачонка. Этакая решившая пошалить левретка, бросилась и вдруг – неожиданно даже для самой себя - заплакала.
Отец быстро уладил все формальности.
Их не очень красивая ВАЗовская «десятка стояла на улице. Ида прошмыгнула назад и села, как сидят все нашкодившие дети, изображая из себя скорее большой колобок, чем взрослого человека.
 
Молчание родителей напрягало  Иду. Она чувствовала себя дурно пахнущим слизняком, готовым молить о прощении и валяться в ногах. Но родители, молча, позволили ей поужинать, даже не возражали против того, что она воспользуется ванной для предсонного омовения.
Ида заснула, как убитая. Она спала и не чувствовала перемен в своей жизни. Родители решили сделать из неё вечную затворницу.
Ида проснулась в пустой квартире. Ей вдруг стало стыдно, стыдно от того, что многие вещи знали о её прегрешении. Ида встала и удивленно огляделась. Комната почти не изменилась, но что-то в ней всё же было ново и непривычно.
Она прошлась по мягкому ковру, прошлась, совсем как приведение, стараясь уверить саму себя, что левитирует. Парить, словно ангел было приятно. Магнитное поле, пусть даже и воображаемое, делало её не совсем обычной девочкой.
Ида скинула с себя влажную ночнушку. Ей было жарко и стыдно, в ночи она вновь предавалась запретному – Марк был прежним завлекательным Марком и манил её в неизвестность, так же, как Белый Кролик выдуманную оксфордским математиком Алису.
И только теперь она увидела, что не было ни её вещей, не привычных для неё ключей в дверцах шифоньера.
Ида заплакала. Ей вдруг стало стыдно, стыдно, словно бы её низвели до безмолвной рабыни. Она даже пнула ногой по дверце, но  этим движением только уязвила своё колено, не добившись ничего, кроме боли.
В квартире было пусто и скучно. Ида молча, вышла на кухню, посмотрела на приготовленный кем-то завтрак и вдруг испугалась, что умрёт..
Завтрак был слишком обычен, только рядом с кофейником лежала какая-то странная бумажка.
Ида развернула её и прочла.
«Доченька…


Когда ты будешь читать эти строки, нас уже не будет в городе. Нет, мы не умерли, мы просто уехали на дачу.
Вероятно, ты уже выросла, если так дерзко ведёшь себя. Я не буду мешать тебе, да и мама тоже. Если хочешь, играй во взрослую, но только, пожалуйста, в одиночестве.
С родителями твоего Ромео мы тоже всё обсудили. Они так же считают, что поздно противиться тому, что неизбежно.
Чтобы ты не смогла убежать и натворить других глупостей, я забрал все ключи
от шкафов. Сейчас лето, и ты можешь играть роль Евы… Уверяю, твой избранник, так же превратился в Адама.
Ключи от квартиры мы также взяли. Думаю, что ты не побежишь к нему, в чём мать родила. Мы вернёмся через семь дней.
Твои папа и мама».
Ида была готова разрыдаться. Она вдруг почувствовала странное желание, сесть голой попой на ежа. Если уж не на живого, так  точно уж на составленного из острий канцелярских кнопок, торчащих из сшитой наизнанку подушки.
Ида принялась кочевать по квартире, словно отпущенный кукловодом паяц. Она удивилась, что родители не оставили её на голодном пайке, внутри родительского «Норда» ожидало её довольно весомое изобилие.
Кухарничая, девочка постепенно смирилась со своим положением. Она даже находила особую прелесть в том, что не носит на теле жёсткой царапающей ткани. Кожа обиженная злым ультрафиолетом отчего-то немного саднила, словно бы её натёрли наждаком, словно бы новую, только что снятую с верстака доску.
Весь день Иде казалось, что она захлёбывается во времени, словно бы в вонючей навек остановившейся воде. Она вновь почувствовала себя маленькой жалкой Валей в безмерном океане пруда, под жестоким жалящим остриём жала безжалостной водомерки.
Ида вспоминала о Марке. Она даже немного жалела этого красивого стройноногого мальчика. Он не выдержал экзамена на звания Тарзана, но ведь и она сама не стала настоящей бесстрашной Джейн. К тому же именно она придумала всю эту котовасию с побегом.
Ближе к вечеру ей захотелось кричать. В доме было нечем дышать. Воздух становился тяжёл, словно бы кисель, не давал насладиться свободным дыханием. Иде было страшно, что ноа попросту подавится воздухом, как в детстве манной кашей.
Она решила бежать из своей тюрьмы. Бежать, во что бы ни стало. Но как?
Девочка посмотрела на так и не убранную постель. Смятая простынь – в глазах Иды загорелся жадный огонёк. Она торопливо набросила на себя эту ласковую ткань, пытаясь сотворить из неё подобие тоги.
Янтарная брошь матери пришлась как раз кстати.
Ида усмехнулась и даже слегка повертелась перед зеркалом, любуясь своим зазеркальным двойником, чувствуя, как втекает в неизвестность, словно ручеёк в огромную всё поглощающую лужу.
 
Кондрат чувствовал себя виноватым.
Он был похож на, разгулявшегося на свободе, шалопая. Теперь, когда он был внешне свободен, мысли о греховности стали отступать на второй план. Он даже не удивился, когда ему позвонила эта самая Лидия Дитц.
Алисе хотелось освободиться от тисков профессии. Она долго не могла уснуть – сцена её падения так и стояла перед глазами. Алиса просыпалась пила, вновь засыпала, но сон вновь пронзал мозг, словно некстати пробудившаяся боль – зуб.
Голый смущенный Кондрат был нелеп, словно бы маменькин сынок. Он вёл с ней себя так же, как вел бы какой-нибудь отличник с заядлой камчадалкой, желая и тут быть весьма успевающим.
Через два часа она уже хозяйничала у плиты, словно бы примеривая на себя роль примерной хозяйки. Кондрат смотрел на неё и странно улыбался – это напоминало ему какую-то детскую шалость, когда он мечтал сделать родителям сюрприз, приготовив из свежекупленных продуктов прекрасный и   аппетитный торт.
Пиликание домофона некстати ворвалось в эту идиллию. Кондрат вздрогнул, он вдруг представил стоявшую по ту сторону двери жену, представил и разом скукожился, словно глотнувший запретного эликсира Карик. На репетициях Марк именно так изображал нелепую потерю сандалий и трусиков – казалось, что он попросту обосрётся прямо на сцене, добавив к запахам театра свой природный, тщательно скрываемый запах.
Алиса заметила мучения своего «родственника». Она даже слегка порадовалась этому факту, не боясь быть застигнутой за греховным делом. Напротив, её желание играть роль примерной женщины возросло, вряд ли до её благонравной сестрички доходили слухи об её падении.
Кондрат пошёл открывать дверь. Точнее снимать трубку аппарата для переговоров с не всегда желанными гостями.
Аппарат был оснащён маленькой камерой. Она была не заметна, но давала возможность проверить показания гостя. И действительно, голос в трубке не врал – Ида Рубинштейн переминалась с ноги на ногу в каком-то Дюймовочкином одеянии, пожимаясь от холода. словно замороженное насмерть фламинго.
 
Алиса оценила прелести вошедшей нимфетки. Она когда-то и сама была точно такой же, и теперь оценивала прелести Иды, как свои собственные – строго и придирчиво, стараясь ничего не упустить.
Ида занервничала. Отсутствие на её теле трусов было заметно без излишних рассматриваний. Она переступила свой Рубикон, словно совершенно незаметный ручей, переступила и старательно делала вид, что совершено этим фактом не обеспокоена.
«Ну, что ж - живо в ванную…. Я тебе помогу, - проговорила Алиса, улыбаясь своей самой колдовской улыбкой.
«Не надо, я сама..», - готово было сорваться с губ Иды, но она вдруг почувствовала себя скорее фривольной фарфоровой копилкой, чем живым человеком.
В ванной всё было, словно бы в древнеримском терме. Так, по крайней мере, казалось смущенной плясунье. Ида содрогалась от предчувствия чего-то очень ужасного. Её тело готовилось к тому, чтобы испытать нечто запретное, а эта женщина смотрела на неё, словно бы змея на кролика.
 
Алиса подумывала, что кто-то уже пытался развратить это создание. Ида напоминала готовый к развитию бутон, но уже тронутый каким-то садовым вредителем. Она явно что-то скрывала, стараясь выглядеть чересчур непорочной. Алиса не выдержала.
- А ты чем занимаешься по жизни? - спросила она между делом, вспенивая мыльную пену на ярко-красной сердечкообразной губке.
- Учусь на балерину, - уныло, словно бы с крепко набитым ртом ответствовала Алиса, боясь, что эта незнакомая ей женщина не ограничится мытьём.
- И как успехи? Кто тебе из балерин нравится?
Ида нахмурилась. Алиса подсказала:
- Галина Уланова?
И ещё Майя Плисецкая, - радостно отозвалась Ида
 - А это у тебя псевдоним?
-Что?
- Ну, Кондрат сказал, что тебя Идой Рубинштейн зовут.
- Кондрат?
- Удивляешься, что я не зову его по имени и отчеству? Так он же мой родственник. Его жена приходится мне четырёхюродной сестрой. В общем, ты права, это десятая вода на киселе. Хотя.
-Поэтому вы здесь… А то я подумала?
- Что Кондрат Иванович изменяет жене? Боже мой, какая ты ещё дурочка…
И Алиса начала поливать из ковшика намыленные волосы Иды.
Та стояла, зажмурившись, и прислушивалась к биению своего сердца. Мысли Иды были очень далеко. Ей вдруг стало по-настоящему страшно. Родители могли бы её разлюбить и отправить в приют, как разонравившуюся куклу – в магазин.
Представления о приюте у Иды были довольно смутными. Она знала, что когда-нибудь родители, возможно, отправят её в Москву. Но это пугало меньше. Ей было боязно остаться в одиночестве, пользоваться общими туалетом и душевой
Особенно ей было неловко думать о том, что она будет спать в общем спальне, как нибудь дурацкая институтка.  Ида слишком любила уединение. Она даже опасалась громких звуков, не то, что ярых криков или рукоприкладства.
Теперь, после своего проступка, она ощущала постоянно чувство стыда. От этого чувства противно стыли соски грудей, а внизу ворочалось тяжкий ком, как будто бы она уже совершила тот непоправимый шаг, после которого женщина становится или счастливой матерью, или детоубийцей.
Перед закрытыми накрепко глазами стоял Марк. Точно такой же, как на острове. Она даже покраснела от смущения.
А Алиса вспоминала. Когда-то и она стояла так же навытяжку перед родной матерью и млела от её кратких прикосновений. Тогда она была невинна и чиста. Но теперь. Впереди было знакомство с кузеном, смерть отца и её личный Битлджус.
Алиса теперь жалела эту дурочку. У Иды было красивое стройное тело, она вполне могла бы стать призёршей на конкурсе красоты. Такие милые барышни напоминали ей полные кошельки в руках мотовки Судьбы. Эти красивое тело было заложником у чужой зависти. Зависти, у которой глаза были слишком большими, а мозги очень маленькими….
 
 
Кондрат расплывался от счастья, словно только что надутый мыльный пузырь. Он вдруг почувствовал себя отцом семейства. В их отношениях с Нелли было что-то нечестное, словно бы они только притворялись супругами, а сами только мечтали о быстром, а главное безболезненном разводе.
Он относился к жене, как к приехавшей на каникулы кузине. Борясь с искусом пойти ва-банк и желанием поскорее забыть обо всех смелых мыслях, которые посещали его голову. Слово «секс» звучало в голове гадючьим шипением.
Алиса была другим человеком. От неё не исходило аромата праведности. Напротив, при одном взгляде на неё хотелось избавиться от надоевших треников и спланировать на это свежее и такое податливое тело.
Даже то, что рядом была любопытная Ида, не мешало. Иде очень хорошо подходила роль падчерицы. Она смотрела на них, как на родителей и исподтишка исследовала своё правое бедро, не скрывая от взгляда Кондрата мнимого отсутствия трусов.
Ида была готова пойти в услужение этим двум людям. Она вдруг подумала, что теперь наверняка стала бездомной, что в лучшем случае её запрут навек в какой-нибудь клинике или попросту объявят незнакомой.
Ей даже не хотелось думать о марке. Этот парень оказался обычным фарфоровым паяцем. Ида усмехнулась, припоминая сказку датского фантазёра о любви Стойкого оловянного солдатика к бумажной плясунье.
Было неловко просто так сидеть за столом. Иде не хотелось показаться чересчур наглой. Ей было жае интересно наблюдать за всем со стороны, как наблюдают собаки время от времени давая понять хозяевам, что они всё понимают.
Кондрат вдруг подумал, что Ида и впрямь могла бы быть его падчерицей. Он боялся начинать всё с чистого листа, словно нерадивый школьник. Супружеская жизнь была всего лишь нелепым любительским спектаклем. Он сам не верил в этот спектакль, не верил и боялся оказаться крайним в надвигающейся драме.
«А в сущности, я очень сглупил… В сущности, она просто презирает меня!».
Нелли выплыла из недр памяти, словно яркий почти реальный мираж. Она висела перед глазами, висела, заставляя сердце биться бойчее, чем обычно. Казалось, что кто-то неумело, но настойчиво играл скерцо из «Патетической» сонаты Людвига ван Бетховена.
 
 
Печать Каина. Глава двадцать четвёртая
Печать Каина. Глава двадцать шестая.
Рейтинг: 0 447 просмотров
Комментарии (0)

Нет комментариев. Ваш будет первым!