Многоточие отсчёта. Книга первая. Глава девятая

Глава 9


На другое утро, в последний раз выйдя на балкон, Лада бросила равнодушный взгляд вдаль, заметив только, что небо, как ему и положено, вовсю наливается синевой, по-утреннему тусклое солнце плоским блином висит на своём привычном месте, и никакого дождя, слава Богу, не наблюдается. Сегодня у неё не было времени чтобы, как прежде, в охоточку, любоваться красотами ландшафта или мысленно охать и ахать, упиваясь чарующими ароматами английского утра, поэтому она, не теряя даром ни минуты, без сожаления отправилась в ванную. Предшествующая отъезду суматоха, вопреки её ожиданию, закончилась благополучно: совсем как бывалая путешественница – надо же, как скоро она вошла в новую для себя роль! – Лада быстро, постаравшись ничего не забыть и по мере сил не оставлять после себя беспорядок, собрала сумку, проветрила комнату, после чего закрыла балконную дверь на щеколду и, совершив необходимые в таком деле формальности, распрощалась с отелем, чтобы в полном дорожном снаряжении и самым исправным образом явиться на вокзал точно к сроку. В завершение всего, непосредственно на перроне, она расцеловалась с Ларой и даже, чувствуя себя до крайности неловко, по-дружески обменялась парой слов на английском с Гарри, которому тоже зачем-то вздумалось проводить её до самого вагона; и вот она уже, заняв позицию возле окна и воодушевлённо помахав им отсюда на прощание ручкой, на всех парах мирно катит в пассажирском поезде к Ла-Маншу. Кстати, Лара сказала, что можно было бы ехать и на экспрессе: это на один час короче, зато в полтора раза дороже, но лично её, Лары, скупердяйская натура склоняется к более экономному варианту, и к тому же она не знает, как Ладу, а её, Лару, в экспрессе всегда дико укачивает – похоже, что это её пожизненный крест; на что Лада со всей искренностью категорично ответствовала, что ничего не имеет против того, чтобы лишний час созерцать мелькающие за окном пейзажи.

Слава Богу – в путь-дорогу! Что ж, быть по сему! И да не насытится око зрением!

Спросить Лару об «Улиссе» она, конечно же, прочно забыла (кто бы сомневался?), а когда спохватилась, было уже поздно.

Сначала дорога вилась меж томительно унылого однообразия бесконечных лугов, пастбищ и зелёных угодий, вкривь и вкось искромсанных на участки и разгороженных полосками живой изгороди. Эта, далеко не впечатляющая с эстетической точки зрения, но полезная в плане размежевания растительность была насажена так густо, что порой доходила до самой кромки железной дороги и едва ли не царапала своими лихими ветками окна поезда. Иногда благовоспитанный и скучный равнинный ландшафт разбавлялся либо прелестным пейзажем с тихой заводью на переднем плане и дубравой или свежей порослью молоденьких сосёнок на заднем, либо видом одинокого крестьянского подворья, к которому от дороги вела широкая подъездная аллея из могучих, раскидистых вязов или узкая тропинка; причём, по тем и другим, поднимая клубы пыли и пугая своим диким лаем стаи грачей, носились совершенно одинаковые своры разномастных английских дворняжек. Какое-то время на горизонте то и дело возникали красивые композиции с фермой, мельницей и колокольней, и тогда местность выглядела обжитой, что весьма радовало глаз; в поле зрения попадались также старинные постройки с затейливыми вывесками, но доподлинно неизвестно, то ли это промелькнула придорожная харчевня, то ли мотель, выстроенный в вычурном старомодном стиле. Пару раз поезд утомительно долго простоял на задах каких-то узловых станций (из почтового вагона выгружали корреспонденцию); Лада, разглядывая дощатый перрон, который ещё не успели поменять на бетонный, и фланирующих по нему в ожидании своего поезда пассажиров, изнывала от нетерпения снова услышать ритмичный стук колёс и всё ждала, ждала, ждала, наконец, Ла-Манш. И тогда ей начинало казаться, что эти минуты отдохновения никогда не кончатся. Постепенно необъятные нивы местных йоменов сменились сначала низкорослыми зарослями лаванды, а потом голыми, поросшими лишь скудной травой отлогими холмами, чьи подошвы были испещрены проселками и тропинками, после чего вид из окна начал сменяться с поистине калейдоскопической быстротой. И вот уже на горизонте обозначились тяжеловесные скалистые горы, у подножья заросшие непролазными дебрями каких-то гигантских лопухов, эрики и гипсофилы. Помнится, Лара говорила, что это косвенно свидетельствует о том, что очень скоро они подъедут к конечному пункту своего путешествия. И Лада принялась строить планы – все они были, как один, грандиозными: как она, никуда не торопясь, сначала с чувством, с толком, с расстановкой распакует свой чемодан, потом пойдёт в ресторан и как белый человек спокойно, без спешки позавтракает, потом, очевидно, на пляж, потом ещё куда-нибудь… О! Она найдёт, чем заняться! В её блокнотике уже был заготовлен на сегодня целый список дел (такая уж у неё была мания: составлять списки, а потом по пунктам вычёркивать, вычёркивать, вычёркивать…), поэтому её прямо распирало изнутри: сколько всего она должна сегодня сделать! Но первым делом она, конечно же, переоденется. Вблизи обнаружилось, что скалы выглядят не ахти как, к тому же они все сплошь были покрыты известковыми наростами, изумрудными пятнами мха или грязными, цвета вываренного борща, налётами лишайника. Неожиданно поезд нырнул в отверзлую черноту тоннеля, а когда вынырнул, ей будто ярким светом залило глаза, а воздух сделался словно бы чище и прозрачней. «Неужели?» - изумилась своей догадке Лада. Так и есть: вот он, Ла-Манш во всей своей красе: бескрайнее и глянцевое водное пространство (больше всего это походило на гигантский лоскут атласа цвета индиго); оттого что день был исключительно тихий и ясный, на морской глади не было ни ряби, ни «барашков», ни солнечных бликов, лишь на горизонте один-одинёшенек, по чистой случайности точь-в-точь как в её грёзах, реял силуэт белоснежного лайнера, а если постараться сфокусировать взгляд, то можно было даже разглядеть, как сверкают синевато-белыми огнями его иллюминаторы.

Кстати, Ладу в последнее время замучил один животрепещущий вопрос: а грамотно ли сие гигантское вместилище воды именовать Ла-Маншем? Может, никакой это и не Ла-Манш? Так, заливчик или что-то ещё… А то Ла-Манш ей подавай! А вот ни фига!.. Как бы узнать? Географию, солнце моё, в школе надо было лучше изучать, а то с тобой, ей Богу, позору не оберёшься; да теперь-то уж что!.. Но Ла-Манш, как ни крути, звучит убедительней; или не так? Всё так, дорогуша моя; ты, как всегда, кругом права.

Смех и грех! Да Бог с ним, с Ла-Маншем…

Знакомая картина: грязное и донельзя запущенное как, видимо, всюду в мире, предместье с его заляпанными мазутом вонючими подъездными путями и до неприличия обшарпанным паровозным депо, горами битого стекла и бесхозными кучами угля на пустыре, ржавыми рельсами и ждущими своего часа товарными вагонами, груженными строевым лесом, а также всем остальным, что в таких случаях полагается; и вот, наконец-таки, вокзал – тошнотворный лязг и скрежет металла, выворачивающий душу наизнанку гул динамиков и куча народу: прямо-таки толпы занятых исключительно своей персоной и не обращающих на вас никакого внимания, бестолково шатающихся взад-вперёд пассажиров. Лада на привокзальной площади не без труда нашла стоянку такси, выстояла небольшую очередь и, объявив водителю своё волеизъявление (его она приготовила и заучила наизусть загодя), а также сунув ему бумажку с адресом отеля, которую написала предусмотрительная Лара, с сумкой на коленях плюхнулась на заднее сиденье. А ещё Лара, прямо-таки как заботливая мамочка, подсказала Ладе примерное количество английских дензнаков - сумму, включающую десятипроцентные чаевые, которую, дабы не поставить себя в весьма сомнительное положение, ей по приезду следует заплатить таксисту, причём, по её ташкентским меркантильным понятиям, весьма существенную. Ей вспомнилось, как её покоробило то, как это было сказано: нравоучительно и с неприятным оттенком снисходительности – таким тоном обычно разговаривают либо с ребёнком, либо с престарелым; и совершенно зря эта дотошная англичанка так волновалась: Лада прекрасно отдавала себе отчёт, где она находится: это вам таки не фунт изюма, как говорит её лучший друг Марик Варшавский, это – Великобритания!

И опять ей пришлось долго ехать, только теперь на мягком сидении комфортабельного салона авто, – сначала вдоль вереницы многоэтажек с нарядными витринами магазинов и ресторанов на первом этаже; затем деловую часть города с шумными проспектами и многолюдными бульварами сменили богатые жилые кварталы и кварталы явно победнее; иногда попадались улицы, где красивые ухоженные здания шли вперемежку с домами попроще. Такси довольно долго колесило по городу, пока, сделав круговорот вокруг памятника какому-то джентльмену, не выехало на протянувшуюся вдоль побережья автостраду. Наконец-таки и суетной центр, и тихая окраина остались позади; дорога теперь то взмывала вверх по эстакаде, то круто вела под уклон, то изредка ныряла в тоннель, прорубленный в прибрежных скалах; когда же они въехали на открытый всем ветрам, построенный на сваях, мост с каменным бордюром и широкими смотровыми площадками, открывающими расчудесный вид на морскую гладь, Лада, обмирая сердцем, подумала: красотища! Прямо-таки сумасшедшая красотища! Смотреть отсюда вдаль было завораживающе страшно: создавалось впечатление, что противоположный берег во всю широту обзора представлял собой хаотическое скопление гигантских валунов и камней поменьше. Лада подняла голову. Поверху шла канатная дорога; непонятно почему, но её несущие опоры составляли ломаную траекторию.

Отель "Заоблачная высь” представлял собой чрезвычайно замысловатую конструкцию ультрасовременного стиля, беспорядочно собранную из множества разрозненных секций, имеющих разнообразную конфигурацию и одному Богу известно как соединённых между собой. Верхний ярус отеля, видимо, давший ему столь звучное название, возвышался над утопающим в зелени скалистым мысом; следующие несколько секций словно слились со скалой и составляли с ней неделимый монолит; а ещё несколько секций забавным образом держались на массивных железобетонных террасах, закреплённых в скалистом выступе над теми самыми Голубыми Водопадами, чьим именем называлась местность вокруг; нижние секции примостились на сваях, торчащих прямо из воды; а последний – нулевой (или, скорее, минусовой) – уровень занимал подвальное помещение. Согнутая наподобие подковы, окаймляющая всё это хозяйство широкая беломраморная балюстрада, усыпанная мелкой крупкой каких-то семян, и щедро орошаемый морскими брызгами железобетонный мол были оккупированы крикливыми чайками. Насыпные каменные откосы, укрепляющие береговую линию, круто спускались к воде. У самой кромки, вынесенная к берегу прибоем, плавала разбухшая чешуйчатая шкурка какого-то довольно крупного пресмыкающегося. Лада отвела глаза. Гадость какая. Всюду валялись груды бурых водорослей; остро и солоно пахло рыбой; атмосфера была насыщена мельчайшими морскими брызгами. Между булыжниками, трепеща и пригибаясь под лёгким ветерком, кое-где пробивалась хилая прибрежная растительность с сухими ломкими стебельками; тоненько звенели цикады; галька шуршала там, где не зная устали волны плескались о берег. На каменистой отмели над прозрачной водой местами возвышались, окружённые пенистой каёмкой и поросшие тонкими длинными нитями водорослей, огромные гладкие валуны, кое-где покрытые налётом соли. Над ними заметно колыхались нагретые жарким солнцем потоки воздуха. Задний фасад здания выходил в обширный парк, полого спускающийся по склону холма в открытую зелёную долину; расплывчатое очертание далей тонуло в сизой дымке.

Однако, главным украшением отеля, или, если желаете, его визитной карточкой служили не его сверхсложная, с кричащими деталями, архитектура, и не помпезный портал, к которому вела присыпанная мелкой белой щебёнкой дорожка и который охраняли две среднего размера живые пальмы с волосатыми стволами и плоскими колкими листьями, не зеркальный вестибюль со скользким мраморным полом и сплошь застланные пушистыми коврами широкие коридоры, и не единственный в своём роде фонтан с бортиками из порфирового камня, и даже не подвешенная на цепи и сверкающая позолотой и хрусталём тяжёлая люстра в барочном стиле, а два плавно снующих вверх-вниз лифта; их остов был выполнен из холодного, с зеркальным блеском, металла, тулово - из толстого матового стекла со стальным отливом, а нутро залито отливавшим синевой светом.

Сунув под нос состоящему здесь на службе напыщенному швейцару, обладателю чёрно-золотистого кителя, великолепных иссиня-чёрных бровей и прочих полагающихся ему по рангу регалий, свою путёвку, Лада наконец-то очутилась в ярко освещённом и хорошо кондиционируемом помещении. Как же долго она сюда добиралась! В вестибюле яблоку негде было упасть от множества массивных диванов и лёгких диванчиков, кресел, пуфов и банкеток с обивкой из вишнёвого плюша, горок и витрин, за тяжёлыми выдвижными стёклами которых пряталась всякая всячина, а также кадушек с пальмами и монстерами и горшочков с пузатыми кактусами и тощими опунциями, а пролёты стен и ниши были увешаны жардиньерками с вьющимися растениями; мало того, что было тесно от мебели и наблюдался самый настоящий бардак: разношерстная публика, разодетая кто во что горазд, толпилась у стойки портье и в устроенном в проёме между лифтами баре или праздно шаталась из угла в угол без какой-либо очевидной цели, так ещё весёлая и по-школярски хамоватая молодёжь (судя по их нарочито неряшливому одеянию, от которого попахивало «секонд хендом», да к тому же с каким-то палестино - арабским уклоном благодаря клетчатым платкам – «арафаткам» и шлёпанцам на босу ногу, это были путешествующие автостопом студенты) устроила на лестнице самый настоящий тарарам. Смотреть в их сторону было жутко противно. Резюмируя вышеизложенное, Лада сделала для себя вполне резонный вывод: это не отель, а самый настоящий бедлам. Кошмар! Дикость народов мира, как сказал бы её лучший друг Марик Варшавский. Лада от такого мельтешения в глазах в первый миг даже опешила, будто с разбегу упёрлась в стеклянную дверь, поэтому бровастый швейцар, безошибочно угадав в ней недотёпу – чужестранку, из рук в руки сдал её приглядывающему здесь за порядком охраннику, а тот раболепно подставил ей свой локоток и через все лабиринты и закоулки проводил до нужной стойки, после чего, демонстрируя ей своё смиренное достоинство, а заодно и ворсистую лысину, учтиво поклонился и вернулся на свой пост. Вот чудак, провожая его глазами, подумала Лада, чуть ли не колесом вокруг неё прошёлся. Или он со всеми так? Будучи уже изрядно подготовленной и владеющей в совершенстве навыками делового сношения, ей теперь не составляло труда объяснить, кто она такая и откуда взялась; однако, навыки навыками, но общение в духе «моя твоя не понимает» ей уже начало приедаться. Тощая как щепка администраторша, этакая экзальтированная дамочка постбальзаковского возраста, побалтывала ложечкой в чае и одновременно говорила по телефону, улыбаясь в трубку казённой улыбкой, а вот с Ладой повела себя небрежно, даже, можно сказать, бесцеремонно и резко, так что Лада сразу потеряла к ней всякий интерес. А как вы ещё хотели? Всё правильно: сила действия равна силе противодействия. Как они с вами, так и вы с ними. Зато приятная неожиданность: её здесь ждали! Ждал, по всей видимости, её собственный чемодан – кому ж ещё она, жертва нелепых обстоятельств, здесь сдалась? А впрочем, она была уверена, что никуда её драгоценный багаж не денется – ведь это же вам не фунт изюма, как говорит её лучший друг Марик Варшавский. Это – таки Англия! Оказалось, что все эти дни, пока она отсутствовала, чемодан оставался на попечении самого управляющего (не слишком ли большая для него честь?). Зарегистрировавшись и получив ключ от номера, а заодно путеводитель по отелю и его окрестностям (на нескольких языках, включая русский; Лада пообещала себе на досуге как следует его проштудировать, чтобы ничего не пропустить и испробовать всё, что ей по праву здесь причиталось), она в полупрозрачном лифте добралась до своих апартаментов и закрыла за собой дверь, после чего ей вдруг захотелось ничего больше не делать и никуда не ходить, а тупо залечь на диване, включить какой-нибудь «Служебный роман» или «Осенний марафон» (само собой, на русском языке!) и смотреть, смотреть, смотреть… Оказывается, она дико устала. Но, сочтя это нерациональным и сказавши себе: нет, нет и ещё раз нет, она принялась за дело.

Ей достался двухместный номер на предпоследнем этаже того самого, в соитии со скалой, яруса, причём, - о небо! – с чарующим видом из окна, где присутствовало всего понемногу: краешек синего небосвода со стоящим в зените солнцем, выглядывающий из-за выступа утёса кусочек моря, часть дороги, которая в этом месте делала петлю, после чего круто шла под горку, а непосредственно под окном сквозь гущу зелени пробивались остроконечные скалы. Выглянув из окна, Лада содрогнулась и тотчас отступила, ощутив в области сердца молниеносный провал. Ну и жуть! Кроме стандартного гостиничного набора корпусной мебели номер был напичкан всяческими полезными в быту электроприборами; всевозможная посуда с вензелем отеля тоже имелась в достаточном количестве, равно как и столовые приборы, а в серванте помимо красиво сложенной пирамиды из перевёрнутых вверх донышками фарфоровых чашек и стаканов рубинового стекла обнаружились несметные богатства: там битком было набито всякой всячины от зубных щёток и накрахмаленных салфеток с вышитыми по белому полю простенькими цветочками – как на дулевском второсортном дешёвеньком сервизике, до цейсовского полевого бинокля с высокой разрешающей способностью, подзорной трубы в кожаном футляре и треноги к ней. Оптические приборы - чудесная вещь, если только уметь ими пользоваться! Лада умела.

Интерьер номера был оформлен в изысканных чёрно-белых тонах: белоснежные, покрытые фактурной штукатуркой, стены, на полу чёрное ковровое покрытие со сложным геометрическим рисунком, два глубоких кресла с обивкой из матовой чёрной кожи и множество пуфиков и скамеечек для ног; стены украшали картины неизвестного, но явно абстракционистской школы художника; окно занавешивала затканная червеобразным узором гардина из тонковолокнистой, рыхлой фактуры, шерсти. Номер выглядел необитаемым – обе кровати были идеально застелены одинаковыми, с футуристическим рисунком, плюшевыми покрывалами, сверху набросана гора «думок» и «думочек» разных размеров и конфигураций; два угловых шкафа с раздвижными дверцами и зеркалами во весь рост также были пусты. Ванная комната тоже была облицована чёрным, с мелкозернистым узором, кафелем, и даже горка махровых полотенец от мала до велика, сложенных в осмысленном порядке, была подобрана в тон. Там сильно пахло мылом, а когда Лада открыла кран, ледяная вода ударила ей по рукам неожиданно прямой и тугой струёй. Картину довершали аспидно - чёрные раковина – «тюльпан» и купель фантастической формы.

Выбрав кровать поуютней, Лада вдумчиво и не без вожделения принялась распаковывать свой чемодан, но первым делом она удостоверилась в отсутствии следов шмона и полнейшей целостности и сохранности его содержимого. Она не спеша распихивала по ящикам и полочкам банку кофе, большую фаянсовую кружку со своим портретом и дарственной надписью (подарок от девчонок её родимого журнала «Альфа и Омега» на Новый год), словарь на 25000 слов, атлас, два купальника, несколько смен белья, шампунь "2 в 1”, лак и пенку для волос, фотоаппарат, злополучный зонт, дорожную сумку, компактно свёрнутую в ожидании будущих покупок, роскошное пляжное полотенце, купленное специально ради такого случая, – с кактусами - канделябрами и скачущими на лошадях индейцами, и прочее, прочее, прочее…

Приняв душ, первым делом Лада принялась за свой маникюр, тем более что два ногтя на правой руке уже ухитрились слегка надломиться (прямо беда с ними!) – заметно не очень, но всё равно противно. Не будучи большой аккуратисткой, она всё же в достаточной мере обладала чувством долга, чтобы позволить себе выглядеть лишь бы как; вообще, слишком мягкие и ломкие ногти были трагедией всей её жизни, а иногда они просто выводили её из себя.

Затем перед ней крупным планом встал жизненно важный вопрос: что надеть? Держа кисти рук на весу – как готовящийся к операции хирург, – чтобы подсох лак, она пару минут усиленно думала, разглядывая привезённые из дома туалеты, любовно отобранные и годящиеся на любой, пусть даже непредвиденный случай курортной жизни, которые она уже тоже успела извлечь из чемодана и развесить в шкафу в боевом порядке. Она любила и умела наряжаться; достигнув тридцатилетия – некоего условного рубежа, когда первая молодость уже прошла, а до бабьего лета ещё далеко, и когда, как уверяют стилисты, любая женщина уже успела стать красавицей, если только она не круглая дура, Лада, вопреки уверениям всё тех же стилистов, отнюдь не торопилась выработать свой стиль в одежде и, как результат, обзавестись сложившимся имиджем, а, движимая известной тягой ко всему новому и необычному, предпочитала от случая к случаю быть разной. Ведь, в самом деле, какой смысл морочиться на этом, когда гораздо интереснее, а потому - резоннее, по очереди примерять на себе то одно, то второе, то третье, то один образ, то другой, тем более, что специфика её работы ей это позволяла. И, надо сказать, подобное лицедейство ей откровенно нравилось, поэтому, выбирая себе очередной наряд, она с воодушевлением подбирала к нему не только соответствующие аксессуары, причёску и макияж, но и взгляд, и походку, и манеры, и даже словечки и фразы, а в итоге ещё и придумывала, как ей сие произведение обозвать. Уж такая она была!

Для облика "пейзанки” – безыскусной деревенской простушки, чистой и невинной, у Лады было припасено простенькое, из весёленькой хлопчатки в россыпи мелких цветочков, платьице покроя «татьянка» с коротенькими рукавчиками-фонариками и пышной юбкой. Такое платьице обычно здорово смотрелось с косынкой в горошек, босоножками на фигурном каблучке с узким мыском и сумкой – плетёнкой из разноцветной соломки.

Для имиджа "бизнес-леди” у Лады был в меру строгий брючный костюм цвета «бургундия» – девчонки из её родимого журнала «Альфа и Омега» сказали, что это самый актуальный цвет сезона; а дабы ничей дерзновенный взгляд не смел смущать Ладу во время деловых переговоров, свои женские прелести в глубоком декольте она целомудренно прятала под шифоновым шарфиком (вообще-то, с последним у неё вечно случались какие-то недоразумения: то она его где-нибудь забудет, то закапает мороженым, то некстати уронит; но и без оного никак).

Имидж «принцессы Турандот» - гордячки и недотроги Ладе формировали узкая юбка из замши цвета корицы, подчёркивающая её соблазнительные формы, с застёжкой на пуговицы "сикось-накось” и блузка из «жёваного» шёлка – всё закрыто, ничего напоказ, и вместе с тем там было на что посмотреть; изюминкой этого туалета служил пояс-корсет – незаменимый аксессуар для создания "осиной талии”, а в качестве дополнительного штриха – бижутерия из тиснёной кожи.

Для имиджа "гризетки” – бойкой и лёгкомысленной чертовки у Лады было маленькое игривое джинсовое платье на "молнии”, несмотря на свои миниатюрные размеры, как и подобает любой добротной джинсе, всё в накладных кармашках, фигурных отстрочках, металлических заклёпках и лейблах.

Для имиджа "Олеси-колдуньи” было винтажное платьице из марлёвки кремового цвета, украшенное наивными кружавчиками, будто из бабушкиного сундука, а на самом деле для имитации под изысканную старину виртуозно вываренными в шиповнике, а, может, в чём-то ещё (об этой уловке Ладе на ушко поведала одна престарелая дама, бабулина добрая приятельница, в прошлом – известная в Ташкенте портниха). Особенно пронзительно это платье смотрелось в купе с расчёсанными на прямой пробор волосами, плетёными босоножками и холщовой сумкой наподобие переметной сумы с ремнём наперекосяк.

Для имиджа "спортсменки, комсомолки и просто красавицы” у Лады были брюки – «капри» и трикотажная туника с болтающимся на бёдрах широким ремнём, а к ним матерчатые туфли на шнуровке и лазоревая, жутко линючая, бандана.

Розовые, едва достающие щиколоток, брючки а-ля Жаклин Кеннеди, белая маечка, расшитая стразами и пайетками, с логотипом одного очень известного дома моды и туфельки-балетки создавали образ "вышедший в тираж знаменитости” или "жертвы папарацци”.

А для образа «возмутительницы спокойствия» у Лады имелось мини-платье из тонкого полупрозрачного трикотажа под змеиную кожу поверх шёлкового чехла – смелый замысел, безукоризненное исполнение, лаконизм деталей, простота кроя в сочетании с буйством расцветки создавали убийственное впечатление. Потому что, Боже, что это было за платье! Короткое! Узкое! С дерзким декольте и открытой спиной! С переливчатой чешуёй! Поистине, свет ещё не видывал такого! Короче говоря, о-ля-ля! К нему в Ташкенте Лада всегда навешивала на себя кучу драгоценностей из бабулиного наследства: тяжёлые, с чернью, серьги с гелиодорами и кольцо, выполненное в том же декоре, или браслет и ожерелье из аквамаринов в обрамлении золотой филиграни, или же колье в стиле не то «ар деко», не то маньеризма, по крайней мере, так считала её бабуля; довольно вычурные формы, нескромное сверкание благородного металла и сдержанное свечение одной-единственной, но довольно крупной жемчужины каплевидной формы - колье, которое её бабуля по непонятной для Лады причине категорически невзлюбила, потому что, увидев его на Ладе, никогда не забывала скептически заметить: «О! Повесила себе ярмо на шею!» или что-нибудь ещё в том же духе, хотя, послушать ту же бабулю, так к его изготовлению приложил руку чуть ли ни сам синьор Бенвенуто Челлини: будто бы оно было сделано по его эскизам.

И всё-таки самой фривольной вещью Ладиного гардероба считалось не это «змеиное» платье, а сарафан экзотической расцветки с удлинённым лифом и юбкой со скроенными по косой клиньями. За ним прошлым летом, в самоё распроклятое пекло, она попёрлась Бог знает в какую даль – аж на Кадышево! И, как показало время, не зря; недаром её лучший друг Марик Варшавский, увидев её в этом сарафане в первый раз, сказал, что теперь он понимает, почему каждый еврей спит и видит, как бы ему «трахнуть шиксу», а все последующие разы говорил, что его, как прямого потомка Богом избранного племени, очень интересует, на фига ей понадобилось проверять на прочность честь и достоинство этой части местного народонаселения, коей в Ташкенте и так осталось не так много, ну и так далее…, на что она всегда отвечает ему приблизительно одно и то же: эх, ты, книгочей, поменьше надо было Филипа Рота читать. Вот. Что касается сарафана - безусловно, так; если же ещё слегка взбить и поднять наверх волосы, чтобы продемонстрировать оголённую спину, получалось просто бесподобно! Особенно, шея - прямо башня из слоновой кости, по-другому и не скажешь; но только вот толпы пускающих слюни евреев, равно как и мужчин прочих национальностей, за её спиной почему-то не наблюдалось.

Ну и, само собой, к каждому наряду у Лады в изобилии имелись разные женские вещицы и штучки вроде заколок, браслетов, ремешков и прочих глупостей. Куда уж без них!

Итак, что же ей надеть? Самым приемлемым ей показалось сменить свою вусмерть надоевшую блёклую дорожную расцветку на наиболее светлые и жизнеутверждающие тона. Поэтому для своего первого выхода в люди она выбрала образ романтически настроенной барышни – узкая белая юбка со складчатой баской на попе, белый, в талию, очень лаконичный жакет, лёгкие босоножки и полный боекомплект аксессуаров. Правда, чтобы усилить градус, к туалету требовалась соломенная широкополая шляпа - предпочтительно с шёлковым подбоем и непременно с бутоньеркой. Подобной шляпы у Лады с собой не было (в самом деле, не тащиться же в Тулу со своим самоваром), её она намеревалась приобрести где-нибудь в лавке пляжных товаров. А пока и так неплохо.

Застёгивая на юбке «молнию», Лада с удивлением обнаружила, что за эти дни она заметно похудела, - надо же, как набегалась!

Вовсю налюбовавшись собой, Лада, наконец, отправилась любоваться окрестностями. Первым делом она, как и надумала, решила заглянуть в ресторан; время было - чуть за полдень, и у неё сохранились неплохие шансы позавтракать. Пропуском в ресторан служил отрывной талончик из выданного администрацией блокнотика; он давал Ладе право на трёхразовое питание в любом из пяти – по одному на каждом уровне – ресторанов "Заоблачной выси”. Все они были (по крайней мере, так было сказано в путеводителе) со швейцарским столом и работали круглосуточно, меню меняли в зависимости от времени суток, а ассортимент обещал удовлетворить привередливый вкус любого гурмана.

Вспоминая то санаторно-курортное питание, по большей части скучное и немудрёное, которое ей довелось отведать, и, поминая недобрым словом знаменитого сэра Генри в исполнении Никиты Михалкова, Лада ещё в Ташкенте уговаривала себя, что на завтрак ей вероятнее всего придётся довольствоваться пресловутой овсянкой, столь дорогой сердцу каждого англичанина; дома она это жиденькое варево наподобие киселя, да ещё – о ужас! – с пенками, ни за какие коврижки бы есть не стала. Очень может быть, что была здесь овсянка, скорее всего даже, что была, потому что не было на свете такого кушанья, которого не было бы здесь представлено! И ещё море разливанное всяческих напитков. Столкнувшись с неразрешимой задачей, потому что уметь выбрать – значит уметь от чего-то отказаться, а как же это было трудно для такой настырной и ненасытной натуры, какой была Лада, она, как должно, сначала растерялась. Что же ей отведать? Что-нибудь поэкзотичней – чтобы потом было о чём рассказывать девчонкам из её родимого журнала «Альфа и Омега», или что-нибудь менее диковинное, но зато хорошо знакомое – то, чего изволит желать её душа? Лада всегда себе желала только добра, но сейчас она просто разрывалась на части. Всё не то. Вскормленный на рыбьем жире, самодельном кальцинированном творожке и сладеньком сиропчике – холосасе для лучшего пищеварения, Ладин вкус склонялся скорее к последнему, но разум говорил ей другое. Наконец, после долгих скитаний вдоль уставленного яствами и невиданными лакомствами прилавка, Лада поставила на свой поднос порцию пломбира, обильно политого малиновым сиропом (Лада слыла страшной сластёной), громадный рыжий марокканский апельсин, а из хрустального, с узким горлышком, поставца нацедила себе соку. Чёртова привычка, подумала Лада, прежде чем налить в чашку кофе, но это уж непременно! Что поразительно, ресторанный зал был почти пуст – все уже давно ушли на пляж, и поэтому, видимо, в целях экономии плохо освещён; несколько припозднившихся пташек насыщались у барной стойки чуть ли не стоя. Однако, лопать на ходу или лишь бы как ей не хотелось, поэтому Лада отправилась на открытую террасу и выбрала там столик поближе к балюстраде и рядом с водичкой, которая тихо журчала и плескалась почти у самых её ног. Вдыхая дурманящий аромат вечнозелёного розмарина, изо всех сил вцепившегося в скользкую скалу возле тонкой и быстрой родниковой струйки, вытекающей из расселины, Лада, усевшись, со счастливым самозабвенным выражением лица раскрыла было прихваченный с собой путеводитель, но, дойдя лишь до второй фразы, которая обещала ей незабываемый отдых и трёхнедельную безмятежную жизнь в сытости и довольстве, а Голубые Водопады – жемчужину этого сказочного края преподносила так, как преподносят сладкий сюрприз в изящной бонбоньерке, она, быстренько долизав своё мороженое и сунув апельсин в сумку, спустилась на пляж.

Пляж как пляж – синяя вода, жёлтый песок, голубое небо, осиянное ласковым солнцем, и пропасть народу. Для любителей пляжных шальных забав здесь были предусмотрены водяные аттракционы с «тарзанкой» и надувным батутом, вышка с парашютом и другие шалости попроще, вроде «гигантских шагов», качелей – «лодочек» и колеса обозрения; а для всех остальных лежебок – прокат шезлонгов и надувных матрацев; также имелся лоток с мороженым и усладительными напитками – к нему тянулась длинная очереди из алчущих и жаждущих, а для успокоения болящих и страждущих - аптека; подвешенный на столбе репродуктор время от времени оповещал о последних курортных новостях, перемежёвывая их одним и тем же мотивчиком, бравурным и жизнеутверждающим, как позывные «Пионерской зорьки» на радиостанции «Маяк»; был даже прокат купальников, а также купальных шапочек и резиновых «вьетнамок», что Лада, будучи приверженкой душевной и телесной чистоплотности, посчитала весьма и весьма негигиеничным; имелся и голый по пояс пляжный фотограф с голосистым помощником, который вдохновенно созывал желающих оставить о себе память на фоне морского пейзажа в компании с живым реквизитом: попугаем – какаду с задорным хохолком на макушке, обезьянкой микроскопических размеров и грустным пони, а также, на выбор, разрисованной красками как расписное пасхальное яичко, однако, тем не менее, довольно узнаваемой фанерной «железной леди» и настоящим тропическим бунгало с тростниковой крышей – по одному фунту стерлингов за единицу. За отдельную плату разрешалось накормить обезьянку слегка подпорченными бананами, также имевшимися у фотографа и стоившими втридорога. Одна прижимистая семейка из Франции – мамаша, папаша, два братца - подростка и маленькая девочка, - запечатлев себя оптом на фоне бунгало в обнимку с фанерной «железной леди» и посадив обезьянку на плечо старшего отпрыска, а попугая – на оттопыренный локоть младшего, и найдя в этом свой резон, теперь требовала для себя значительную скидку. Отец семейства, лихо торгуясь на восхитительной смеси английского с французским и изредка переходя на плаксивый фальцет, видимо, «играл на публику», а иначе как сие следует понимать? Смех да и только! Он был почти неприлично мохноног, наголо брит и с характерным французским носом; курносая маман была невзрачна и, судя по животу, у неё созревал ещё один приплод, а голову её венчала кручёная фиговина; мальчишки – один был в мать: рослый и худой, а второй - весь в отца: лопоухий увалень, зато девочка была - само очарование. Непосредственная и глазастая, как паровозик из Ромашкова, совершенно восхитительная малышка, крошка вся во вкусе Ренуара: щёчки в ямочках, задорный блеск в глазах, меловая бледность личика, блестящие пружинящие локоны, густая чёлка, атласная лента в волосах, белые носочки, пышная юбочка, все дела... Вертлявая и непоседливая, она всё приставала и канючила: когда? Когда они пойдут в аквапарк или куда там ей ещё надо? Исполнившейся к ней симпатией Ладе даже на минуту взгрустнулось. Вот бы сюда её Веронику!

Переодевшись в купальник, Лада вприпрыжку, так как нагретый песок жёг ей пятки, с неожиданным для такой копуши проворством, кинулась к воде. Чувствуя великую ответственность момента и обмирая сердцем, она сначала с опаской намочила ноги. Первая долгожданная близость с Ла-Маншем оказалась несказанно ласковой и в высшей степени приятной: водичка была чудесная - тёплая и чистая, как будто на заказ. Она вошла в воду по пояс, немного помедлила, ожидая, когда первая волна прохлады разойдётся по её разгорячённому телу, и шёпотом произнеся верное заклинание против всякого водного гнуса: "Шушера-мушера, кыш! ”, поплыла, по-женски разгребая впереди себя воду ладошками. Хотя Лада и умела хорошо плавать, занятие это не любила; её всегда пугало и отталкивало присутствие в открытой воде всякой нечисти, вроде медуз, крабов, пиявок и скользких, приставучих водорослей. Навоображав себе разные ужасы, окунаться в Чёрное море она себе позволяла, держа в поле зрения берег, и только будучи абсолютно уверенной, что в случае чего она успеет пулей выскочить на сушу, предпочитая вусмерть жариться на солнцепёке и освежаться под душем или потихонечку плавать в бассейне. Здесь, было похоже, никакой морской живности не водилось, во всяком случае пока её бдительное око не углядело в воде ничего такого. Лада неожиданно для себя заплыла довольно далеко и, испугавшись такой своей смелости, поспешила к берегу. А какое блаженство было лежать потом на шезлонге на солнышке, вслушиваться в убаюкивающий пляжный гомон и сквозь полуприкрытые веки любоваться горизонтом. Впрочем, горизонт закрывали собой сто тысяч миллионов яхт, катамаранов, скутеров и прочих лёгших в дрейф морских транспортных средств. Их было столько, что глаз не хватало!

Всё складывалось просто замечательно. Она собиралась пробыть на пляже столько, сколько хватит терпения, но теперь у неё откуда-то возникла идея, что неплохо будет сходить пообедать; голод подкрался так внезапно, что Лада решила, не заходя в свой номер, прямиком отправиться в ресторан – она их все пересчитала и выстроила в очередь, решив отдать должное каждой кухне поочерёдно, - а послеобеденное время потратить на обследование отеля и его окрестностей, конечно же, под эгидой путеводителя.

Вернув шезлонг на место и чувствуя в ногах и руках приятную мышечную усталость, Лада уже решительной походкой направилась было в сторону отеля, как вдруг ей померещилось, будто её кто-то окликнул по имени. Не сбавляя хода и не оборачиваясь, она подумала: «Что за чертовщина?», вечно ей что-то чудится. Вот к чему приводит хронический недосып. Наверное, это всё её выдумки, плод её воображения и не более того. Ну, кто может её здесь знать по имени?

- Лада! – вновь отчётливо произнёс чей-то чужой мужской голос прямо из-за её спины.