Многоточие отсчёта. Книга первая. Глава восьмая

Глава 8


Заполучив вожделенный билет до Пейнтона, Лада, ликуя и попутно размышляя о превратностях земного бытия и коллизиях человеческого разума (в самом деле, какие загадочные и непонятные создания эти люди; вот, например, кто скажет - почему они всю жизнь стремятся достичь другого берега, а, едва достигнув, тотчас плывут обратно?), без цели слонялась по неразберихе улочек и сквериков Адамсфилда, поглощённая созерцанием их чересчур показных красот и отчасти озабоченная, как бы не потерять ориентацию в пространстве, пока не набрела на цветочный развал.

Огороженная с трёх сторон толстыми цепями и затенённая полосатым тентом брусчатая мостовая была запружена вёдрами и ведёрками, кадками и горшочками, вазонами и чашами, полными цветов. Чего тут только не было: изысканные лилии, неприхотливые ромашки и васильки, торжественные гладиолусы, строгие каллы, самодовольные герберы, броские георгины, неприметные, на хилых ножках, гайллардии, простенькие, на любителя, циннии и бархатцы, ещё тысяча разных разностей; и, конечно же, орхидеи - куда уж без них! Заправляла всей этой сумасшедшей красотой одна единственная на редкость противная цветочница - по виду застрявшая в кримпленово - нейлоновых семидесятых тётка с круто взбитой "химией" и жутким макияжем в сиренево-фиолетовой гамме. И пахло от неё тоже соответствующе - как от бессрочно "зависшей" в комиссионке старомодной дублёнки; впрочем, девчонки из Ладиного родимого журнала "Альфа и Омега" говорят, что дублёнки снова в моде. Отдельно, чуть в сторонке от основного средоточия, как оно и подобает VIP-персонам цветочного мира, в громадных жестяных бандуринах обтекаемой формы, размещённых, точно на трибуне, на шаткой стремянке, продавались розы. Недозрелые, перезрелые, в самом соку, всякие, включая едва завязавшиеся бутоны, - эти аристократки были разделены по мастям: белые, розовые, жёлтые, коралловые, пунцовые, рубиновые, оранжевые (кажется, Ладин родимый журнал "Альфа и Омега" писал, что этот сорт зовётся "Луи де Фюнес", хотя Лада, знатоком роз себя не считающая, допускала, что ошибается); были даже бледно-зелёные - с полураспустившимися тугими головками и дымчатыми листьями. В массе своей (впрочем, как и каждая в отдельности) - это было диво! Лада, хотя ещё загодя обещала себе быть благоразумной и лишних денег не тратить, всё же не утерпела и купила пять штук первых попавшихся. Для чего, спрашивается? Просто чтобы были. Это была её слабость - никогда она не могла спокойно пройти мимо подобной красоты. Она подождала, пока заботливая родительница упаковала ей их в целлофан и красиво повязала бантиком, после чего поспешила к своей безумной валлийке - скорее спасать эту отнюдь не дешёвую композицию от дневного зноя. Теперь она шла быстро - ведь у неё появилась цель. Несмотря на то, что у выбранных ею роз был неестественно свежий вид, она сомневалась, что они долго протянут.

В номере чувствовалось, что без Лады здесь побывала горничная: ей сменили полотенца, на расхлебанной постели поправили покрывало, задёрнули штору на окне; помимо того, на камине в миленькой фарфоровой вазочке - Лада пришла в умиление! - появился совсем по-домашнему непритязательный букетик аптечной ромашки. Кроме всего прочего, эта дотошная чистюля-горничная, смахнув с комода пыль и остатки пудры, расставила на нём строго по одной линии весь Ладин стратегический запас косметики. Крайний справа, конкретный и жизнеутверждающий, как жирный восклицательный знак в конце предложения, красовался её большой и пузатый флакон духов от Нины Риччи. Просто потрясающе! Не успела она расслабиться, как эти занудные англичане её тут же поставили на место! Ага, сейчас, разбежалась! Вот ещё, будет она ходить у них по струночке! Это до того рассмешило Ладу - Ладу, с тех пор, как она стала сама себе человек, не привыкшую кому-либо докладываться или поступать по чьей-либо указке! - что она не поленилась полчаса своего драгоценного времени потратить на поиски какого-нибудь, пусть латентного, изъяна, сучка или задоринки в сим нерушимом порядке, скрупулёзно обследуя всё и вся, вплоть до самых укромных местечек и закутков, в упоении ощущая себя этакой придирчивой "домостроевской" свекровью, которая проверяет, чисто ли её молодая сноха вымыла колено в унитазе, и не успокоилась, пока не обнаружили на свежем полотенце плохо отстиранную кляксу йода, а в щели между стеной и комодом - махровую паутину. После чего, окончательно рассердившись на самою себя за столь явную моральную деградацию и в сердцах обозвав заразой, Лада схватила попавший ей на глаза атлас и вышла на балкон проветриться (девчонки из её родимого журнала "Альфа и Омега" обычно это называли "почистить карму").

Уимблдон оказался рядом и даже на одной железнодорожной ветке с Адамсфилдом - там, где Темза, втекая в Лондон, делает большой крюк. Впрочем, здесь всё было рядом - далековато, пожалуй, лишь до Эдинбурга или до Глазго. Но ей-то туда не надо!

Вернулись Лара с Гарри и позвали Ладу к себе в номер - попить чаю с конфетами и поболтать. После того, как Лада их поимела, как хотела, ей было неудобно навязываться снова, но если они сами напрашиваются, то и она не прочь поболтать - всё, что могла, она здесь, в Адамсфилде, уже сделала, все свои дела справила, всё, что она задумала, получилось, можно от нечего делать и поболтать. Всё равно деваться было некуда.

Ладу уже почти перестали раздражать Ларины вульгарные замашки и её склонность к эпатажу, а когда та ещё и заявила, что "Лада - сама элегантность", то Лада в ответ нашла очень милыми её чересчур тесные в области гениталий шортики, и коротенькую, до пупка, маечку цвета "хаки"; и, захватив розы (тем более что ей их некуда было пристроить, так как в её номере не наблюдалось ни одной сколько-нибудь приемлемой посудины), отправилась в гости.

Снимаемые этими англичанами апартаменты оказались гораздо больше Ладиного скромного стандартного номера на одну персону. Легковесные, открытого типа, стенные шкафы, в которых была видна стопочками сложенная одежда, разгораживали комнату на отсеки: прихожая, спальня, гостиная. Основное пространство здесь занимали широкая двуспальная кровать под голубым, в ирисах, покрывалом и два глубоких велюровых кресла - также голубых, с расплывчатым рисунком; заливающий комнату свет от люминесцентной лампы тоже имел голубоватый оттенок; от входной двери как по сквозному коридору можно было выйти прямо на балкон, через приотворённые двойные створки стеклянной двери которого просматривалась улица и сутолока на тротуаре. В одном из кресел с банкой пива в руке, сигаретой в зубах и распростёрши свои журавлиные ноги в растоптанных клетчатых тапочках, полусидел-полулежал Гарри. Косясь на Ладу, он быстренько допил своё пиво, с видом любезного амфитриона шлёпнулся на кровать, откинул назад свои лохмы и уставился в телевизор. Лара деловито разливала чай, а Лада, присев на самый краешек кресла, чисто из вежливости, поскольку он её никоим образом не интересовал, и как бы невзначай, дабы Лара - Боже сохрани! - не заподозрила, что она имеет на него виды, спросила о Гарри: на каком поприще он, мол, подвизался?

- О! Гарри! - бросив короткий влюбленный взгляд в его сторону, с пафосом отозвалась Лара. - Гарри у нас из когорты "белых воротничков". Знаете, из тех, что в своём Сити день-деньской крутят-вертят ручку денежной шарманки.

Из чего Лада заключила, что Гарри, по всей видимости, банковский служащий. Этот качок и волосатик? С такой неформальной внешностью, причём, конкретно неформальной, - и нате вам: банковский служащий! В рамки здравого смысла это не укладывалось, потому что стереотипный взгляд на вещи рисовал Ладе этих бойко, хотя и с чужой подачи, рассуждающих о финансах умненьких и словоохотливых юношей абсолютно иначе: дохленькими и сутулыми, а отнюдь не рослыми и плечистыми, этакими "ботаниками", причём, непременно коротко стрижеными, гладко выбритыми и в галстуках; род деятельности оных не был для Лады чем-то вроде тайны за семью печатями, ведь в последние годы в её родном Ташкенте этих самых банков тоже развелось несметное количество, и они продолжают расти как грибы после дождя.

Заговорщицки улыбнувшись и подмигнув Гарри, который у телевизора прикидывался удручённым одиноким холостяком, Лара спросила:

- Лада, а вы хотите узнать, почему я так сразу согласилась познакомиться с вами?

Ладу этот вопрос отчасти озадачил; кроме того, ей показалось или действительно Лара задала его с подковыркой? А и впрямь - почему?

- На ваше усмотрение, - дипломатично сказала она Ларе, так как надо было что-то ответить, и взяла поданную ей чашку чаю.

- Мы, англичане, не такие, как вы, русские, душа нараспашку. Чтобы мы в первый же день знакомства позвали человека в дом, да ещё позволили ему всюду бесцеремонно разгуливать и везде совать свой нос - такому не бывать! Да если мой отец или мама узнают про вас, они у меня всю кровь выпьют, они просто со свету меня сживут и на веки вечные заклеймят позором! Это вам, русским, всё нипочём; а мы здесь обычно ведём жизнь очень и очень замкнутую, отчасти даже филистерскую, и есть некоторые формальности, пренебрегать которыми у нас считается преступлением. Так вот, из-за вас я пошла на преступление, потому что пренебрегла этими формальностями! И знаете - почему?

Ладу такая постановка вопроса вогнала в краску - разве уж она была так бесцеремонна? Ну как им объяснишь, что она вовсе не думала тогда, что делает что-то недозволенное? А ещё по большому счёту ей стало обидно за своих, русских, которых эта, видите ли, добродетельная англичанка только что сочла средоточием всех отвратительнейших человеческих качеств. Ну, знаете ли!.. Она даже задумалась над тем, как бы ей приструнить эту позёрку.

- Ну и за что мне была оказана такая честь? - холодно и отчасти, чтобы соблюсти проформу, проговорила она, потому что повиснувшее в воздухе молчание стало угнетающим.

Лада, конечно, подозревала, что не за её красивые глазки, ну а всё-таки, действительно, за что?

- У меня ведь бабушка была родом из Ленинграда. Звали её Лариса Стрельцова.

Если бы Лара сейчас поведала Ладе, что её друг Гарри - не кто иной, как его королевское высочество наследный принц, и то Лада не была бы так ошарашена. Подумаешь, эко диво! Но такого поворота событий даже её богатое журналистское воображение не могло предусмотреть: у этой англичанки бабушка звалась Ларисой Стрельцовой!

Когда пауза затянулась, Лада, наконец, опомнилась.

- Лара, послушайте, - сказала она. - То, что вы сейчас сказали, невероятно. Мою бабушку зовут Клеопатра Стрельцова и она тоже родилась в Ленинграде - правда, тогда он, как и сейчас, именовался Санкт - Петербургом. У бабушки была сестра - Ариадна Стрельцова и был брат - Александр Стрельцов. А вот Лариса Стрельцова... - Лада попыталась сосредоточиться и вспомнить, упоминала ли её бабуля когда-нибудь это имя, - ... нет, о такой я никогда не слышала. А когда она уехала из Ленинграда?

- Очень и очень давно. Ещё до той войны, когда наш Черчилль и ваш Сталин разгромили Гитлера. А вы сами не из Ленинграда?

- Нет, я из Ташкента.

- А это далеко от Ленинграда? Я не сильна в географии.

- Да, очень далеко, - Лада задумалась и из какого-то неизъяснимого сострадания - как ребёнок, испытывающий неловкость за своих безответственных горе - родителей, которые то сходятся, то расходятся, - промолчала, что с некоторых пор "это" не только далеко от Ленинграда, но и вообще по другую сторону государственной границы. - Но вернёмся к тому разговору. Мне интересно послушать о вашей бабушке. Расскажите всё по порядку.

И Лара рассказала.

- ...Бабушка в молодости... - рассказывала Лара, - ...через всю вашу огромную страну проехала от Ленинграда до Владивостока, а оттуда морем до Чукотки. На Чукотке она завела знакомство с тамошними контрабандистами, и они переправили её на Аляску. Бабушка любила говорить о себе, что она побывала на самом краю Ойкумены. До Америки она добиралась чуть ли ни целый год - и поездом, и морским транспортом, и пешком, и на попутных машинах. А из Аляски через Канаду и все Соединённые Штаты она подалась в Голливуд, где без всякой протекции сразу была зачислена в штат актрис. И это притом, что она тогда не имела ничего за душой и многое не могла себе позволить. Знаете, такая худенькая, даже, можно сказать, щуплая, блондинка с голубыми глазами в простеньком платьице - оптимальная комбинация для имиджа "инженю". В Голливуде её знали как Лару Миллер.

- Так вы Лара в честь бабушки? - услышала Лада свой голос.

Она не заметила, когда с чашкой недопитого чая забралась в кресло с ногами (ей всегда так было гораздо удобнее), позабыв о данном себе клятвенном слове в гостях сидеть чинно и благородно, дабы не снискать себе худую славу, а ещё, по возможности, следить за ногами - хотя она и была в джинсах, - потому что как зачарованная слушала Лару, не прерывая её, не беря на себя инициативу и даже забывая применять на деле эти свои журналистские "приёмчики", вроде наводящих вопросов или вежливо - побудительного "Ну, и?..".

- Да, хотя все думают иначе, - сказала Лара, провела язычком по пересохшим губам и продолжила повествование. - Когда я родилась, телевидение в очередной раз повторяло фильм "Доктор Живаго" с Джули Кристи. Он снят по вашему Пастернаку. Вы читали?

Лада читала.

- ...И многих девочек в честь героини тогда называли Ларами. Но меня-то назвали в честь бабушки. А актрисой в Голливуде она была совсем недолго: снялась в нескольких фильмах, но потом поняла, что дело это нестоящее. Она говорила о тогдашнем Голливуде, что это - "чистый вертеп", сплошные ночные оргии с кокаином, развратом и пьянкой; а ещё зависть, сплетни, наветы, постоянные издевки режиссёров. И продюсеры - старые греховодники со своими крамольными помыслами. А она всего такого чуралась. Как раз тогда, когда ей стало совсем невмоготу, она познакомилась с моим дедом и уехала с ним сюда - в этот его фамильный дом. Бабушка любила рассказывать, как дед сначала просто "глазел на неё, как мальчишка", потом стал потихонечку ухаживать. Когда все законные средства были исчерпаны, он начал её добиваться по-настоящему, по-мужски, или "взял измором", как она говорила. То есть был столь навязчив, что своим постоянным присутствием подле неё отвадил всех других воздыхателей. Бабушка говорила, что не случись им встретиться, кто знает, что бы с ней сделалось? Деда моего звали Седрик Сеймур...

Лара многозначительно помолчала, ожидая, какое впечатление имя её деда произведёт на Ладу, а поскольку та никак не среагировала, она продолжила дальше:

- ...Здесь, в этом доме, у них родилась девочка - моя мама Сесил Сеймур...

Поскольку и теперь Лада не среагировала, Лара добавила:

- Сесил Сеймур - имя, будто специально для светской хроники, - вы не находите?

Лада нашла это сочетание имени и фамилии действительно весьма благозвучным. Ей вообще всегда нравилось, когда имя и фамилия начинаются с одной буквы (жаль, что её собственные в этом плане подкачали). Она даже припомнила, что, вроде бы, в стародавние времена какие-то Сеймуры не то водились с королями, не то - совсем наоборот: воевали с ними, не то приходились родственниками какой-то коронованной особе. Несомненно одно, эта титулованная фамилия где-то в английской хронике Ладе попадалась - это точно, причём, в одном контексте с монархами.

Изложив в общих чертах всю свою родословную, Лара вдруг пригорюнилась, насупилась, даже, похоже, пустила слезу; во всяком случае, под глазами у неё сделалось влажно, подбородок её дёрнулся кверху, а губы она сжала так плотно, что под ними нарисовались две не очень пикантные ямочки. Низко опустив голову и помешивая ложечкой в своей чашке, она снова заговорила, но уже с надрывом в голосе:

-...Бабушка столько всего в своей жизни хлебнула... Хрупкая, даже субтильная телом и крепкая духом - такая она была. А Америку она невзлюбила. Она всегда называла её по - старинке: САСШ - Североамериканские соединённые штаты. Добившись значительных успехов, она бросила всё, плюнула на карьеру - а она становилась в Голливуде довольно популярной, особенно, после начавшегося романа с дедом - англичанином, - и уехала с ним оттуда. А про американцев она говорила так: "Чего хорошего можно ожидать от нации, чей менталитет основан на том, что, возвращаясь с похорон матери, на вопрос: "Как дела?" истинный американец обязан ответить: "Всё OК!" - и непременно со своей знаменитой улыбкой в 32 зуба"? Она безумно боялась со временем стать такой же. Из Ленинграда - в Америку, из Америки - в Англию, - обогнув чуть ли не весь земной шар ("моё кругосветное путешествие" - так она это называла), она нашла покой в этом Богом забытом месте. Чудно, не правда ли? А знаете, Лада, что меня больше всего поразило в той книге? То, как заглавный герой, чтобы заглушить неуместный на войне душевный восторг, отправляется на митинг, то есть, другими словами, он суёт два пальца в рот, чтобы его стошнило и вывернуло душу наизнанку. А бабушка, впервые прочтя эту книгу, заплакала и сказала, что всё правда и что всё это о ней. Она всегда очень много читала и только на русском языке. Она и меня с детства приучила к русской литературе. Я полагаю, именно этому обстоятельству я и обязана тем, чем я стала.

Лара вздохнула, вновь, в который раз облизала язычком пересохшие губы, отхлебнула пару раз из своей чашки, глянула тайком на Гарри - не требуется ли ему её внимание, но, найдя его в полном порядке, продолжила:

- Но ваши Достоевский, Гоголь, Толстой - это не для меня. Мой конёк - поэзия. Я со своими девочками... - не помню, я уже говорила, что веду спецкурс русской поэзии в школе? - ...так вот, я со своими девочками иногда устраиваю поэтические состязания. Например, я начинаю:

В тот день всю тебя от гребёнок до ног,

Как трагик в провинции драму Шекспирову,

Носил я с собою и знал назубок,

Шатался по городу и репетировал...

- сощурив один глаз и пристально следя за Ладой, нараспев продекламировала Лара. - А вы должны угадать автора.

- Пастернак, - блеснула своей эрудицией Лада.

- Да. Это Пастернак. А вы, оказывается, молодец. Браво, хвалю. Теперь ваша очередь. Только желательно из той же тематики.

Сделав над собой усилие, Лада прочитала первое, пришедшее ей в голову:

- Как футляры без скрипок

На стенах некстати висят

Зеркала без твоих отражений...

Ну, кто это?

А поскольку Лара не торопилась с ответом, сама же и сказала:

- Это Пётр Вегин.

Лада, взрастившая свою творческую личность, в частности, свои познания в современной поэзии, на почве журнала "Юность", знала наизусть массу стихов.

Теперь была очередь читать стихи Лары:

- И средь притихшей старины

Мы были люто влюблены...?

Лада вынуждена была признаться, что не знает автора.

- И я не знаю. Не важно. А это:

Грех думать - ты не из весталок:

Вошла со стулом...?

- ...Как с полки жизнь мою достала

И пыль обдула... -

виртуозно подхватила Лада. - Это тоже Пастернак.

- Правильно. Это Пастернак. Здорово у нас получается, правда? Я вот только сейчас подумала: состязание - это ведь когда важно кто кого... Наши с девочками состязания правильнее было бы назвать эстафетами. Бедные мои девочки! Для них русская поэзия - всего лишь красивая музыка слова. Они ведь и сотой доли смысла не улавливают. Но как же они стараются! Сидят в библиотеке, хотя там всегда битком набито, выискивают в книгах, журналах, альманахах, самочинно заучивают наизусть, учатся различать поэтов по стилю и ритму стиха, ведь они у каждого поэта разные - всё равно, что почерк или отпечатки пальцев...

Войдя во вкус, Лара разглагольствовала хорошо поставленным голосом училки - русчанки:

- ...Пушкин, Лермонтов, Некрасов ... Это как наши Шекспир, Байрон и Бёрнс. Классики - это классики, и тут никуда не денешься. Они на веки вечные соль вашей земли, ваша божественная триада; это аксиома, незыблемая истина, с которой никто не поспорит. Но моя любовь и моя отрада - это лирика двадцатого века. Лада, а это вы знаете:

Что за смех сквозь слёзы?

С мясом рвутся узы...

- ... Что-то многих сразу

Разлюбила Муза ...

- по инерции тут же продолжила Лада. - Это Юнна Мориц.

- Да. Это Юнна Мориц. Люблю её. "Муза - обуза". Это - не моё, это, кажется, Ахматовой. Лада, а как вы думаете, почему, когда все добропорядочные граждане ложатся в кровать и смотрят сны, некоторые садятся за стол, берут перо, или что они там берут - не знаю, и пишут, пишут, пишут? Ведь всё и обо всём уже давно сказано, и написано, и напечатано. А они пишут и пишут. Я по образованию филолог, я всё знаю про поэзию, но ничто в жизни не заставит меня саму писать стихи. Я знаю твёрдо - это не для меня. И дело не в особом даре, таланте или вдохновении, коими меня обделили. Это скорее как мало изученная болезнь с неизвестной этиологией: одни по непонятной причине ею заболевают, а других почему-то Бог милует...

Лада призналась, что и её сия участь миновала, но не надо зарекаться. Со всяким может случиться, и даже за примером далеко ходить не надо. Она лично знакома с одним таким типом, который говорит о себе, что, поддавшись мимолётному искушению и однажды сочинив удачное четверостишие, потом уже не мог остановиться.

- ...А древние греки верили, что поэтом становится любой, кто отведает воды из волшебного источника, забившего от удара копыта Пегаса. Представьте себе, Лада, об этом меня просветили мои ученицы! У них не так давно была творческая работа на тему: что такое поэзия и что это за загадочная ипостась "душа поэта"? Ведь не говорят же "душа прозаика" или "душа журналиста" - простите, это не в ваш адрес. Работа, была, конечно, на английском языке, и чего только мои девочки не понаписали: что поэзия - это воплощённый в слове полёт фантазии, что это шанс взлететь над обыденностью, что поэзия всегда окрашена лишь в два цвета - чёрный и розовый, потому что поэты видят всё, их окружающее, либо в чёрном, либо в розовом цвете, а других цветов не замечают. А душа поэта - это мотылёк, который уже обжёг крылышки, а всё равно летит на огонь. Что ж, девочки есть девочки... Им только дай тему, а уж они постараются. Лада, а это знаете:

Её глаза - как два тумана,

Полуулыбка, полуплач,

Её глаза - как два обмана,

Покрытых мглою неудач.

Соединенье двух загадок,

Полувосторг, полуиспуг,

Безумной нежности припадок,

Предвосхищенье смертных мук...?

Превосходные слова, не правда ли? Это Николай Заболоцкий. Ещё чашечку?

Лада отказалась. Хватит с неё на сегодня чая.

- А вот ещё... Хотите послушать?

Лара, вновь оседлав своего конька, один за другим шпарила стихи Ахматовой, Тушновой, своей любимой Юнны Мориц, но всё больше Пастернака. Лада слушала и диву давалась, с какой быстротой иногда меняется мнение о человеке. Вчера - с самого первого мига их знакомства, - показавшаяся Ладе этакой английской оторвой, тщеславной и спесивой, Лара сегодня обнаруживает такую беззаветную любовь к русской поэзии. Откуда? Только ли узы крови и влияние русской бабушки? Или тут ещё имеет место быть нечто иное, вроде необъяснимого человеческого пристрастия ко всему диковинному и экзотическому?

- ...У моей бабушки, - продолжала рассказывать Лара, - была удивительная манера - вдруг, побросав все дела, переложив все насущные проблемы на плечи деда, брать какую-нибудь книгу, будто на неё что-то находило, и запираться в комнате на весь день. А летом уходила с книгой в парк - у неё в парке была своя любимая беседка, - и дед в таких случаях, махнув рукой, говорил: "Пусть! Она, видно, многое в жизни повидала, коли теперь стала такой затворницей". Так получилось, что я почти всё детство прожила с бабушкой и дедом в их доме. А, уехав с родителями в Лондон, всё равно каждое лето проводила здесь. Так что всё это происходило на моих глазах. Дед бабушку обожал, и она, несмотря на то, что была значительно его моложе, тоже любила его, иначе она не приехала бы сюда. Сами видели, какое это Богом забытое место. После того, как она объездила чуть ли не весь свет, изнывать в такой глуши, - я думаю, это подвиг. Это сейчас дом стоит в запустении, а тогда, дабы вконец не одичать, бабушка поставила его на широкую ногу; в своё время у нас было и красиво, и весело, у нас подолгу гостили родственники, даже из Америки случалось, приезжали. Но бабушка всегда со всеми держала себя холодно и надменно. Уж такая она была!

Фамильные воспоминания вконец истомили её, так что Гарри - добрейшее создание - соблаговолил-таки подняться с кровати, обнять свою подружку и, сев рядышком, зашептать ей на ушко что-то нежное и приятное, отчего Лара, сомлев, ещё крепче прижалась к нему и доверчиво припала лбом к его плечу. У любимого под крылышком она быстро утешилась, скинула со своей шеи его руку и принялась нервно перебирать его пальцы. Потом она по-бабьи горестно вздохнула и отложила ладонь в сторону, будто она ей мешала. Рука у Гарри была громадная - не рука, а прямо ручище, с волосатыми фалангами и выпуклыми костяшками пальцев, на которых проступали красные экземные бляшки; кулак из такой получается крепким и увесистым.

Сгущался вечер; чай, наконец, был допит, кончились конфеты - разноцветные тянучки - ириски; после них у Лады на языке ещё долго чувствовалась ароматная кислинка. Вот, что называется, и поговорили о высоких материях! Пора и честь знать, тем более, что завтра с утра ей уезжать, но почему-то она не торопится распрощаться с этой белокурой пигалицей, которая для успокоения чувств достала из сумочки пилку и принялась наводить лоск на свои и без того безупречные ноготки, стремясь довести их до предела совершенства, то и дело выставляя свою холёную ручку поближе к свету и любуясь проделанной работой.

- Лара, ногти у вас высший класс! Признаюсь, что завидую вам белой и чёрной завистью. У меня таких никогда не было и не будет, - потянуло на откровенность Ладу.

- Своими ногтями я обязана бабушке. Она тоже всю жизнь форсила своими ручками. Она так и говорила: "Моя барская лапка". И белобрысой я получилась тоже в бабушку. Натуральная блондинка в Англии - это ведь редкость. Так что, кроме имени и профессии, мне в наследство от бабушки перешли ещё её волосы и ногти.

Нет, всё-таки позёрства этой наследнице не занимать!

- ...А мама у меня получилась шатенка. И вообще она папина дочка: истинная англичанка до кончиков пальцев со всеми нашими английскими чудачествами и выкрутасами. И русского языка она не знает - бабушка в своё время не озаботилась её выучить. Зато на мне отвязалась!

Мысли о матери вернули Лару в действительность и вновь заставили забеспокоиться о содеянном ею надругательстве над их национальными традициями. Ужаснувшись своей неожиданной откровенности с первой встречной чужестранкой, вызванной неведомыми её доселе побуждениями, она притихла и засобиралась на покой, тем более что Гарри не сел досматривать свой телевизор, а в толстовке внакидку стоит на пороге ванны и с исключительно деловым видом рассматривает волосяную одёжную щётку.

Уже начало смеркаться, когда, не выказывая особенного нетерпения и всё-таки пошатываясь от усталости, Лада кое-как добралась до своей кровати и, полюбовавшись ещё разок, как пламенеет небо и блестящие после небольшого вечернего дождичка крыши города горят в косых лучах заката, бухнулась плашмя на кровать. Несмотря на несусветную рань, она решила сразу лечь спать. Она чувствовала себя разбитой и опустошённой, но довольной - так, как будто она школьница и только что на физре сдала кросс на "пятёрку". Лара напоследок всё-таки настояла проводить её завтра до поезда. Ей было велено в восемь утра дисциплинированно ждать их у подъезда. Прямо не понятно - и что они так с ней возятся? Хотя, приятно.

Лада усиленно думала; думала о невероятном повествовании Лары и об удивительнейших мистере и миссис Седрик Сеймур. Имея в анамнезе бегство из Ленинграда, контрабандистов, Голливуд и имидж "инженю", так удачно выйти замуж! А ещё ей не давала покоя мысль, что она забыла сделать одну вещь - она забыла справиться у Лары, читала ли та "Улисса"? Этому ходу её научил когда-то Марик, который слывёт в редакции её родимого журнала "Альфа и Омега" записным "душеведом". Её лучший друг Марик Варшавский держался того мнения, что самый верный способ узнать о человеке всё и сразу - это задать ему пару - тройку вопросов: вопрос первый - читал ли он "Улисса"? Если не только не читал, но и вообще не ведает, о чём речь, - всё коротко и ясно; если не читал, но о существовании сего объемистого чтива прослышан, то тестируемый причислялся к группе "наш человек", но и только; если читал, то тут возможны варианты, поэтому далее следует полюбопытствовать, читал ли он всё подряд или только самоё живописание событий, исключая чересчур дотошный комментарий, и, наконец, задать вопрос номер три - осилил ли он искомую вещь до конца (вариант, что кто-то прочитал дважды, а то и трижды, не рассматривался), а если нет, то вплоть до какого эпизода. И всё. Далее по вопросам тестирования выносился вердикт; причём, следуя Марикиной концепции - концепции, в которой не угадывалось никакой системы, и понятной лишь ему одному, - субъект, осиливший эту увесистую книгу от начала до конца со всей её путаницей и целым морем всякой тарабарщины, если не явный у.о., то тоже нечто, не поддающееся логическому объяснению, вроде религиозного фанатика или идеалиста, из которого, как известно, в итоге выходит если не тиран, то христианский святой. А, проще говоря, обыкновенный бездельник. Вот как-то в этом духе; сама Лада, потехи ради когда-то пройдя у Марика этот несложный тест, неожиданно услышала о себе массу забавных вещей. Ей навеки засело в память, как Марик, сверившись со своими записями, торжествующе объявил ей её результат. Выслушав до конца всё, что он ей тогда зачитал из своей записной книжки, она для себя сделала вывод, что, если опустить более детальное описание, она - что-то среднее между андерсеновской русалочкой и конкретной стервой. Это было в самый первый день их знакомства; позже, проверяя подряд всех своих знакомых на этом знаковом произведении, она обнаружила, что редко кто перевалил за середину. Сейчас ей жутко не терпелось узнать всю святую святых Лариной загадочной души, всю её подноготную. И вот ещё что интересно: если окажется, что она читала, то на каком языке?..

Как нередко случается перед сном, мысли её путались, ускользали, терялись и прятались от неё - как белки в парке: бегали рядом, а в руки не давались. Засыпая, она всё же сделала себе заметку не забыть спросить завтра, если конечно представится подходящий момент, хотя, какая теперь разница; завтра они распрощаются, а послезавтра наверняка она и думать о ней забудет.