Многоточие отсчёта. Книга перая. Глава четвёртая

Глава 4



Когда Лада проснулась, часы на прикроватной тумбочке показывали самое начало шестого – пресловутый английский “five o’clock”. Время пить чай. Чай Лада не любила и пила редко – только, если угощали, и было невозможно отказаться или, если - не дай Бог! – у неё кончался запас кофе. А вот без кофе она не человек. Баночка растворимого кофе «Нестле» (конечно, не фонтан, но всё- таки лучше, чем ничто) осталась в чемодане вместе с пачкой сахара и малюсеньким дорожным электрочайником. Лада подумала, что чашечка кофе, а ещё лучше – две, – это именно то, что ей сейчас как раз позарез необходимо. Значит, настала пора выбраться в город. Ещё она подсказала себе, что и пообедать ей тоже не помешало бы. День угасал, а вместе с ним улетучивалась её последняя надежда добраться сегодня до этой чёртовой – будь она трижды неладна! – “Заоблачной выси”. Лада, скорее по привычке, вновь пустила слезу по своей несчастной доле и, всхлипывая, начала методично обследовать выделенные ей апартаменты. Комната ей досталась небольшая, но весёленькая и по-домашнему уютная; мебели было совсем чуточку, и на каждом предмете чувствовалась рука заботливой и домовитой хозяйки. Стандартную гостиничную обстановку составляли: кровать с высоким деревянным изголовьем, тумбочка, массивный шкаф, комод с зеркалом и крохотная банкетка. Шёлковые шторы на окне и стёганое покрывало на кровати сверкали прямо-таки чудовищной белизной. Словно саван девственницы, подумалось Ладе. Возле ведущей на балкон узкой стеклянной двери, занавешенной жалюзи, стояли небольшой круглый столик, покрытый кружевной скатертью, и два мягких стула, а противоположную стену занимал огромный камин. В зияющей пустоте камина Ладе всегда виделось что-то зловещее; не оттого ли, что он наводил её на мысль о самурайской утробе, лишённой в результате харакири внутренностей? Вполне возможно, что подобные умозаключения посещают не её одну, иначе, зачем же ещё его стали бы прятать от постороннего глаза за высоким экраном? В номере также имелся телевизор, а в шкафу Лада нашла настоящую каминную утварь: кочергу, щипцы, медное, начищенное до зеркального блеска ведёрко для угля и пару замшевых перчаток огромного размера. Странно, что прежде она всегда думала об этих достопочтенных вещах, как о какой-то замшелой древности, давно и безвозвратно канувшей в Лету, наподобие допотопного чугунного утюга, а они – вот вам, пожалуйста!

Обследуя поочерёдно все ящики пузатого комода, в одном Лада обнаружила затерявшуюся монетку – большой рыжий двухпенсовик с изображением молодой и кудрявой английской королевы Елизаветы с диадемой в волосах. Вспомнив, что найденная монета приносит удачу, если правильно ею распорядиться, Лада опустила её в нагрудный кармашек своего пиджачка.

В крохотной прихожей рядом с входной дверью ещё одна дверь вела в ванную комнату. Лада заглянула и туда. Пол и стены в ванной были облицованы голубым в цветочек кафелем, под цвет кафеля подобраны и санитарные удобства. Ванны не было, зато имелась душевая кабинка за герметичной пластиковой ширмой; на её ручке повисла купальная шапочка в виде охапки вставших дыбом незабудок. По результатам произведённого обследования Лада пришла к заключению, что, во-первых, здешнее руководство страдает маниакальной чистоплотностью, а, во-вторых, взяло себе за правило не поддаваться веяниям времени и не докучать клиентам всяческими новомодными гостиничными излишествами. Всё правильно: простенько, но со вкусом – это как раз то, что нужно; и никаких заморочек!

Поддавшись искушению, Лада с наслаждением умылась. Кроме чересчур пахучего мыла в ванной она нашла флакон шампуня, тюбик зубной пасты, несколько новеньких запечатанных зубных щёток, стопку аккуратно сложенных голубых махровых полотенец и в тон им махровый халатик.

Лада вернулась в комнату и, отогнув край до неприличия белоснежного покрывала, высыпала на кровать содержимое своей сумки; она решила поточнее проверить, чем она располагает. На постель в полном беспорядке низверглись: носовой платочек, щётка для волос, кошелёк, связка ключей от её ташкентской квартиры, русско-английский разговорник 1947 года выпуска, новёхонькие словарик и атлас Великобритании, прихваченный из дома журнал, парочка книг в мягкой обложке, купленных накануне в ташкентском аэропорту, и косметичка с набором косметики. Затем она достала из кармана джинсов все наличные, пересчитала их и часть сложила в кошелёк, а самые крупные банкноты спрятала в потайной кармашек. В результате произведённых покупок у неё уже успело скопиться порядочное количество разномастной и разнокалиберной английской мелочи, так как она всюду разменивала новую банкноту, не утруждая себя лишними математическими вычислениями (она никогда не была в ладу с цифрами); всю мелочь Лада также пересыпала в кошелёк. Далее она извлекла из сумки лежащие в отдельном кармашке документы, пластиковую карточку, шариковую ручку, вставленное в картонную рамку дочкино фото и новенький блокнотик в кожаном переплёте. Вот и всё её богатство.

Первым делом Лада поцеловала самодовольно сияющую физиономию Вероники. Вероника на фотографии была изображена вполоборота; её яркие и прозрачные (цвета абсента, как любила говорить Лада) глаза восторженно глядели из-под чересчур длинной и густой чёлки, щёки пылали, а губы расплылись в щедрой улыбке.

Лада ощутила, как в душе у неё что-то зашевелилось.

- Солнышко моё, кисонька моя, ласточка моя! Соплюшка моя масенькая!

Вероника без мамы оставалась впервые. Как она там без неё? Успела набедокурить или пока нет? Лада принялась высчитывать – судя по времени и, если бабуле вовремя удастся загнать её в постель, Веронике скоро положено спать, а сейчас они наверняка на пару с дедом валяются на диване, смотрят по телевизору всякую муру и уплетают со смаком что-нибудь вкусненькое. Лицезрея своё бесценное чадо и тем самым еще больше себя распаляя, Лада вдруг вполне реально ощутила тот запах, которым всегда наслаждалась – такой родной, такой сладкий и такой манящий запах детской подушки с тёплой влажной вмятиной, оставленной вспотевшей во сне девичьей головкой. Ничего на свете нет слаще этого запаха! И суток не прошло с тех пор, как она, прощаясь, в последний раз чмокнула дочку, а кажется, что – целая вечность.

Ладин родимый журнал «Альфа и Омега» любил козырнуть тем, что мог дать полезные советы практически на любой случай жизни. Как-то он опубликовал советы на тот случай, если вы потерялись в чужой стране. А, может, (как Лада ни старалась, теперь она не могла вспомнить) – это были советы на тот случай, если вы потеряли не себя, а всего лишь свой паспорт. Содержание статьи Лада не помнила абсолютно, но точно помнила, что журнал успокаивал: ничего страшного, в жизни случаются вещи и гораздо хуже. А её лучший друг Марик Варшавский тоже любит повторять, что из любой безвыходной ситуации существуют по крайней мере два выхода. Её ситуация уж точно проще простого: паспорт-то у неё с собой!

Лада ещё раз пересмотрела все свои документы и переложила их в среднее отделение сумки, закрыв его на молнию; после чего она поклялась себе, дабы не оказаться в шкуре того самого жареного цыплёнка, разгуливающего по городу без денег и без паспорта, ни при каких обстоятельствах не выпускать сумку из рук, словно это равносильно смерти.

Лада раскрыла блокнот; на его первой странице корявым Вероникиным почерком был выведен полный перечень её заказов из Англии. Она это назвала списком призов. Первым номером числились роликовые коньки и к ним все причиндалы: пластмассовая каска, наколенники и иже с ними, вторым – наручные часы с будильником, подсветкой, календарём и калькулятором, а третьим – «всякие фигнюшки». Под «фигнюшками» Вероника подразумевала разные девчачьи ценности, вроде заколочек, кулончиков, браслетиков и брелоков. Завершало список “что-нибудь сладенькое”. Вероника была та ещё сластёна!

По всей видимости, настала пора и Ладе воспользоваться блокнотом. В ответственные моменты свое жизни, когда ей надо было составить план кампании или принять решение, Лада всегда брала ручку и писала на первом попавшемся клочке бумаги все “за” и “против” – так их на семинарах по психологии когда-то научил доцент Вл.Н. Беленький. Кроме того, она заметила, ей всегда так легче думается.

Итак, она начала.

Что ей может понадобиться в самое ближайшее время? Она не курит, не наркоманка, к алкоголю равнодушна; значит, спиртное, наркотики, сигареты и спички отпадают. Зубная щётка – тоже. Она воспользуется одной из тех, что лежат на полочке в ванной комнате

У неё с собой нет смены белья, но ведь она не белоручка и всегда может простирнуть свои трусики и высушить их на полотенцесушителе. В дорогу Лада надела то, что выбрала бы любая практичная женщина, дитя своего времени: джинсы и лёгкий пиджачок; надо сказать, что в этих джинсах и в этом узеньком приталенном пиджачке она имела довольно живописный вид. А если уж она умудрится испачкаться (хотя она и не грязнуля), то и их можно будет почистить, а то и постирать, и высушить на «плечиках». Лада – сама себе человек! – уже давно выбирала для себя исключительно только такую одежду, которая не требовала глажки. Ей вполне в этом плане хватало Вероникиных платьиц со всевозможными рюшечками, оборочками, складочками, воротничками и манжетами, которые, как она считала, превращали её жизнь в лютый кошмар.

В кармане пиджака Лада обнаружила солнцезащитные очки и нераспечатанную пачку “Дирола”, по всей видимости, втихаря подброшенную ей дочкой. Вот чертёнок! И когда она успела?

Лада принадлежала к числу тех противоречивых натур, которые категорически отказываются лечиться и не признают никакие лекарства, разве что – самые наипростейшие, и вместе с тем панически боятся заболеть. Слава Богу, что её молодой организм пока не был знаком ни с какими хроническими заболеваниям; правда, на случай головной или зубной боли в чемодане у неё всё-таки была припасена пачка анальгина, о которой теперь она строго-настрого запретила себе вспоминать. Авось пронесёт; если только её здесь не скрутит медвежья болезнь. Но об этом «если» лучше вообще не думать.

Итак, если всё отпадает, то – что? Ей, современной цивилизованной женщине, - ничего не нужно? Не может такого быть!

Лада призадумалась и записала: “зонтик”. Сейчас-то на улице солнце, но завтра вполне может пойти дождь. Это вам не Ташкент, это – всё-таки Англия.

И это всё? Если слегка извратить смысл, то, скажите на милость, чем же устав самого сурового в истории ордена монахов-цистерцианцев, для умерщвления плоти облачавших свои бренные тела во власяницы, не вкушавших ни мяса, ни рыбы и ещё очень многое не смевших себе позволить, а в качестве дополнительного самоистязания дававших пожизненный обет молчания, круче её помыслов? Кстати, интересно было бы узнать, хоть кофе-то этим схимникам полагался или он тоже был занесён в чёрный список бесовских помыслов? А, может, в те времена в Европе вообще не были знакомы с кофе? Ладу этот вопрос вогнал в тупик. Она пообещала себе, что как только доберётся до дома, выяснит это непременно.

Вторым пунктом Лада записала кофе.


Больше у неё ничего не придумывалось.

Что же получается? Что она вполне может обойтись без всего, кроме зонтика и кофе? А не слишком ли быстро она сама себе пошла на уступки и согласилась довольствоваться малым? «Никогда не довольствуйтесь малым, - учил их на семинарах по психологии доцент Вл.Н.Беленький. – Просите по максимуму, ибо кто ничего не хочет, тот ничего и не получит». И, главное, ради чего она задумала терпеть эти лишения? Какая ещё фантазия пришла ей в голову? Похоже, что она действительно собралась обосноваться здесь всерьёз и надолго. - И что с того? - Совсем с ума сбесилась! Глупая затея - беспонтовая и зряшная. Да у тебя, дорогуша, очередной заскок. Бзик. Того и гляди пропадёшь не за денюшку. - А что? От неё теперь всего можно ожидать. - Ой, да делай что хочешь, только потом, чур, пеняй на себя!

Напротив зонтика Лада сначала поставила знак вопроса, а потом вообще его вычеркнула; зонтик она тоже решила пока не покупать. На черта ей лишний груз? А если всё-таки без дождя не обойдётся, она подберёт себе что-нибудь в ближайшем магазине.

Она не стала ничего переписывать набело, а закрыла блокнот, и, стараясь ничего не пропустить, сложила все свои дорожные пожитки в сумку.

За заботами Лада не заметила, как пролетело время. Приподняв на окне штору, она обратила внимание, что солнце светит уже не так ретиво, как днём; значит, скоро начнёт смеркаться, а шляться одной в темноте, да к тому же в незнакомом городе – малопочтенное занятие для молодой девушки. Поэтому, наскоро причесавшись и схватив в охапку свою сумку, Лада отправилась на прогулку, а заодно поискать место, где она пообедает и выпьет кофе.

В холле за стойкой никого не оказалось. По политесу полагалось, чтобы она оставила ключ от номера той самой улыбчивой англичанке или, на худой конец, её питомцу Адмиралу Нельсону, но не дожидаться же их здесь до скончания века, в конце-то концов! Собираясь наспех, она совсем запыхалась,и её тянуло скорее на воздух. Поэтому Лада без зазрения совести опустила ключ в карман пиджака и вышла на улицу, стараясь не обращать внимания на то обстоятельство, что резиновая груша, мало того, что некрасиво оттопырила ей карман, но ещё и при каждом шаге норовила напомнить о себе неприличным пукающим звуком; впрочем, чего же обижаться, ведь ради этого она и была задумана.

Улица была пустынна; редкие прохожие с озабоченным видом куда-то спешили по своим делам. На горизонте лёгкие перистые облака окрасились в ярко-розовый цвет; солнце садилось. Лада пошла вдоль вереницы зданий и свернула сначала в одну боковую улочку, а потом в другую, ещё более узкую, чем первая, с магазинчиками в подвальных помещениях. На противоположной стороне улицы, немного поодаль от гостиницы, Лада заметила лавочку, торгующую зонтиками; она велела себе взять её на заметку.

Она шла по улице быстрым шагом, как привыкла ходить, и разглядывала прохожих; порой она даже испытывала к ним нечто вроде жалости: бедняги, ах, если б они только знали! Небольшая закусочная отыскалась как раз на расстоянии хорошей прогулки от отеля - необходимом, чтобы размять ноги, и достаточном, чтобы не упрекать себя, что она и двух лишних шагов боится ступить. Столики были расставлены на открытой террасе; звучала негромкая музыка; из обслуживающего персонала имелся только один бармен – мрачный тип в переднике малинового цвета и такой же «бабочке»; созерцая чёрную, вдоль и поперёк исписанную цветными мелками, дощечку, он явно скучал, потому что посетителей было немного. Чувствуя, как колотится её сердце, Лада подошла к стойке бара и храбро сделала заказ. Как ни в чём не бывало, будто это для неё самоё плёвое дело, она взяла у бармена порцию сосисок с картошкой - фри и даже, как истая гурманка, ухитрилась попросить горчицу, а на десерт - булочку с маком и две чашки кофе, досадуя на себя, что опять её одолела эта злосчастная привычка пить кофе на ночь глядя; видимо она от неё никогда не избавится. Когда она опускалась на стул, резиновая груша в её кармане, про которую она уже успела забыть, издала особенно неприличный звук, отчего бармен недобро на неё посмотрел и поспешил отвернуться к своей дощечке; он взял мел и что-то добавил к имеющемуся там длинному столбцу цифр, но Лада, приняв независимую позу, сделала вид, что это её нисколько не касается. Первым делом она выпила свой вожделенный кофе, причём, он не пришёлся ей по вкусу: то ли зёрна были слегка пережарены, то ли она положила слишком много сахара, - она не знала что, но что-то было с ним не так, а потом принялась за остальное, поочерёдно окуная кружочки сосиски и картофельные ломтики в лужицу душераздирающе жгучей горчицы.

Её сотрапезниками оказались тоже туристы, судя по разговору, немцы: энергичная старушенция с крошечным морщинистым личиком, наряженная чересчур крикливо, с дешёвой претензией на шик, (Ладин лучший друг Марик Варшавский про таких обычно говорит: «страшна как тротиловый эквивалент») и два её спутника – молодящиеся поджарые дедульки в панамах и шортах – «бермудах», с обалденным видом потирающие свои щетинистые подбородки и озирающиеся вокруг себя так, словно они только что вывалились из окна; они все трое как новогодние ёлки были обвешены бейджиками, телефонами, фотоаппаратами и видеокамерами.

Рядом с террасой была разбита клумба; там вперемешку цвели ярко-пунцовые флоксы и успевшая уже примелькаться петунья, а за невысокой изгородью из самшита пряталась целая плантация душистого табака; оттуда струился влажный воздух, и тянуло нежным приятным запахом. Лада положила ногу на ногу и откинулась на спинку стула. Косые солнечные лучи пригревали ей затылок; от предметов посуды и столовых приборов на скатерть ложились длинные тени; на лицах немцев играли блики; вокруг цветов вилась мошкара.

В Ташкенте вот уже который год подряд она обедала в кафешке под кодовым названием «тошниловка»; эта кафешка, в прошлом – обыкновенная общепитовская диетстоловая, находящаяся в том же здании, что и Ладин родимый журнал «Альфа и Омега», славилась тем, что там до сих пор за смехотворную цену можно было отведать рисовую молочную кашу, щедро сдобренную домашним вишнёвым вареньем; со всех краёв города сюда съезжались гурманы специально, чтобы воздать этому коронному блюду, которое её лучший друг Марик Варшавский назвал «порцией ностальгии по детству», должные почести. Лада эту кашу терпеть не могла - по всей видимости, она её переела в детском саду, но за компанию с Мариком частенько заказывала; ещё там подавали замечательную в своей простоте и изысканности окрошку. Сейчас ей до смерти захотелось очутиться в своей родной «тошниловке», и чтобы там было полно народу, как всегда бывает в обеденные часы, и чтобы ненавязчиво играл блюз, и чтобы официантка Света, аппетитная роскошная блондинка, в своей наколке и фартучке похожая на вазочку с мороженым «пломбир», доведённая до белого каления, с ног сбивалась, не успевая обслуживать клиентов, и беспрестанно твердила, что у неё не десять рук и что она прямо сейчас пойдёт и умрёт.

Компания немцев ушла; а перед этим один из дедулек подошёл к стойке и долго расплачивался с барменом. Укрепив на носу очки для чтения, он вслух отсчитывал банкноты и на все лады повторял какую-то одну и ту же английскую фразу. Лада посидела немного в одиночестве и, спросив себя: «Ну, что, очухалась, что ли?», тоже поспешила вернуться в отель, потому что её начали доставать мошки.

Невзирая на то, что глаза её безбожно слипались, было бы непорядочно просто лечь спать, поэтому она включила телевизор; но когда со всех каналов на неё низвергалась чужая речь, Лада даже ошалела. Нет, только не это! Лучше она почитает.

Она выключила телевизор, с наслаждением разделась и встала под душ; потом она переоблачилась в голубенький халатик и юркнула под одеяло.

От подушки исходил тонкий аромат лаванды. Какой приятный запах – свежий и по-домашнему уютный! Её бабуля тоже любит в своём шкафу всюду рассовывать мешочки с высушенными цветками, отчего этот запах, кажется, там поселился навеки. Из сумки Лада достала одну из двух своих книжек и, рассматривая новенькую, со вкусом оформленную обложку, глядя на знакомый славянский шрифт, читая родную речь, ощутила неимоверное чувство облегчения, как кошка, которую долго не пускали домой, а потом, наконец, сжалились и пустили.

Автор книги, похоже, был последователем Уильяма Фолкнера. Бедная Лада с трудом одолевала его бурные речевые потоки, изобилующие замысловатыми оборотами, пытаясь не потерять нить повествования, – тщетно! Вот вам и лёгкое чтиво «на дорожку»! Она, хоть и осилила когда-то фолкнеровские «Деревушку», «Город» и «Особняк», сейчас отнюдь не собиралась слишком напрягать свои и без того усталые мозги, внедряясь в эти словесные дебри, и потому без зазрения совести переключилась на вторую книгу. Это оказался классический детектив – из тех, где каждая фраза несёт в себе какой-то смысл и все до единой детали должны служить развязке. Он её захватил, но, несмотря на это, прочитав подряд несколько глав и преодолевая охватившее её искушение заглянуть в заключительный монолог главного героя, она всё же заставила себя отложить книгу и встала, чтобы потушить свет, как раз тогда, когда летние сумерки этого сумасшедшего дня наконец обратились в ночь.

Зажмурившись, она представила себе, что всё, что с ней сегодня приключилось, - всего лишь розыгрыш из какого-то очередного «реалити – шоу» и что сейчас к ней в номер ворвутся компанейские и беспардонные ребята с телевидения и огорошат её криком:

- Улыбнитесь, вас снимают скрытой камерой!

А она, поставленная в некрасивое положение, будет только глупо хихикать, а потом с любезной небрежностью поинтересуется:

- Да? И где же она?

Потому что только так она могла объяснить то не покидающее её весь день ощущение, будто обо всём этом она где-то читала: то ли в каком-то быстро забывающемся детективе, то ли где-то ещё. Причём, ей казалось, что она даже угадывает слова, которыми про это всё там было написано. Только она никак не может вспомнить – где. Боже, какой только бурды не намешено в её бедной головушке! Как бы то ни было, она точно знала, что, вернувшись в Ташкент и поведывая о своих мытарствах в курилке или за чашкой кофе в буфете своего родимого журнала «Альфа и Омега», она ничего такого метафизического упоминать не станет, потому что и Марик Варшавский, и девчонки наверняка сочтут, что она переутомилась или перегрелась на солнышке и что у неё с головой не в порядке.

А лучше всего, чтобы вся эта долгая эскапада оказалась сном, чудным и немного прикольным; она даже согласна, чтобы этот чудной и немного прикольный сон снился ей всю ночь; и пусть утром она проснётся у себя в постели, а рядом в своей кроватке будет сладко посапывать Вероника; и ещё пусть к ней неожиданно нагрянут родители, которые не балуют её своими визитами, и она будет прыгать от радости, и виснуть на их шеях, и будет умиляться их балдёжным привычкам, про которые она за время их отсутствия уже успела сто раз забыть; и пусть потом эти привычки будут доводить её чуть ли не до умопомешательства. Пусть! Всё равно она их невозможно любит: маму, которая бережёт фигуру и по-человечески ест только через день, а через день пьёт лишь коктейль из кефира пополам с огуречным соком, и папу, который чересчур щепетильно относится к чистоте своих ног, и поэтому каждый божий день стирает свои носки, а они не успевают сохнуть, и болтаются по их громадной квартире как флаги на башнях в самых неожиданных местах.

Засыпала Лада всегда сразу, едва её голова касалась подушки – говорят, это признак чистой совести, и этим Лада немного кичилась и спала ночь напролёт сном чистого и целомудренного младенца.