Слава Богу, что она ещё счастливо отделалась и с неё не спросили штраф за безбилетный проезд!
Автобус оставил Ладу на мощёной булыжником площади с фонтаном в центре – незамысловатым каменным сооружением в форме садового вазона с бьющими через край потоками воды; от него лучами по всем направлениям разбегались улицы. Со всех сторон её окружали серые каменные фронтоны домов, с острыми коньками и мезонинами, сплошной массой тянувшиеся вдоль тротуара; было также великое множество непонятных ей вывесок, выполненных латинским шрифтом, и чугунных витиеватых решёток всех размеров. Вся эта диковинная картина напомнила Ладе декорации к шлягеру всех времён и народов – бравой песенке мушкетёров “Пора-Пора-порадуемся…” – там, как ей вспоминалось, оригинальные улочки старого Парижа по остроумной находке отцов-создателей фильма заменили украинским суррогатом (И дался её этот пресловутый Париж! Просто непостижимо! Кто о чём, вшивый о бане, а она всё о своём Париже! Лучше бы подумала, как отсюда выбираться). Ну как ей сориентироваться среди этого нагромождения непонятных слов? Кроме всего прочего, от долгой дороги у неё затекла и ныла поясница, а непослушные ноги так и норовили споткнуться на ровном месте. Обнаружив себя в таком малозавидном состоянии, что впору караул кричать, Лада, наконец, решила принять меры, а иначе будет поздно. Первое, что она сделала, это приказала себе успокоиться и постараться собрать мозги в кучку.
Для успокоения Ладе совершенно необходимы были как минимум две вещи: во-первых, посетить туалет, а, во-вторых, утолить жажду - хотя бы водой из-под крана; неплохо было бы также умыться, причесаться, переодеться, почистить зубы и поправить макияж. Лада достала из сумки пудреницу, раскрыла её, но, увидев себя в зеркальце, не стала производить со своим лицом никаких манипуляций, а, передумав, щёлкнула замочком и забросила пудреницу подальше в сумку. Лучше бы она этого не делала!
За ближайшим к ней каменным зданием Лада разглядела железнодорожные пути и мирно стоящий у дебаркадера поезд. Вокзал! Возле здания вокзала она без труда нашла домик, куда царь пешком ходил. Пить сырую воду она всё же не стала - её желудок знаком лишь с ташкентской водой и привык к её бациллам и палочкам, а как он отреагирует на английские – неизвестно. Вдобавок ко всему ей ещё не хватало заработать несварение желудка! Значит, надо срочно отыскать какое-никакое кафе.
На площади с фонтаном Лада приметила несколько пластиковых столиков под полосатыми бело-красными зонтиками – парасолями, а рядом – барную стойку. Она взяла у бармена баночку цитрусового напитка и соломинку к нему, разменяв первую банкноту из припасённой ею валюты, и села под зонтик. Кресло дополняла роскошная подушечка в рюшах из ярко-красного шёлка – типичный образец рукоделия из цикла «для дома, для семьи». Вот теперь самое время спокойно подумать.
Ладины наручные часы показывали седьмой час ташкентского времени; сколько местного, она не знала, и жаль, что не догадалась посмотреть, будучи на вокзале. Всё равно, сколь летние дни ни долги, непременно стемнеет, ведь день, пусть даже такой длинный, как сегодня, не может длиться вечно, и в скором времени даже на этот жизнерадостный город должна опуститься ночь. А потом, согласно всемирному закону бытия, ещё и ещё и так до бесконечности. Значит, пришло время подвести итоги и добить эту тему сегодня, как сказал бы её лучший друг Марик Варшавский.
Ну-с, приступим. Самое главное – она в здравом уме и твёрдой памяти (царившая у неё в голове путаница не в счёт), руки-ноги целы, у неё есть деньги – значит, от голодной смерти она застрахована. Что ей известно? Что она находится в Великобритании. Неизвестно? В каком городе. Зато она может доехать до места назначения на… - ну вот хотя бы на поезде; она бессознательно избегала вариант с другим автобусом - её передёргивало от одной мысли опять оказаться на его неудобном сидении.
Но как она объяснит кассиру, куда ей нужен билет? И, кроме того, вполне вероятно, что она на свою погибель опять всё перепутает и сядет не на тот поезд. Вдобавок она даже не знает, где находится сейчас. Тут Лада сообразила, что название станции пишут (так, во всяком случае, делают у неё в стране) на здании вокзала. Она оглянулась и по слогам прочитала: “Адамсфилд”. «Прекрасно, продолжай в том же духе», - похвалила она себя.
С английским алфавитом Лада познакомилась всего каких-то полгода назад, когда её семилетняя дочка Вероника начала изучать в своей воскресной школе английский язык; хотя Лада особенно и не вникала в значения слов. Проверяя выученный Вероникой стишок, Лада не интересовалась переводом, а, заглядывая в её тетрадку, обращала внимание лишь на почерк и на наличие помарок, также не интересуясь значением всех этих “a cat”, “a bat”, “a rat”, оставляя это на совести дочери.
Адамсфилд ей ничего не напоминал и ни о чём не говорил. Кроме того, она от волнения совсем забыла название города, куда направлялась. Она, конечно, смогла бы отыскать его на карте, но карта Великобритании лежала в её чемодане, а он уехал неизвестно куда. То есть, куда уехал Ладин чемодан, как раз известно, а неизвестно – куда приехала она, Лада. Она совсем запуталась и опять приуныла.
Лада, несмотря на молодость и неопытность, уже успела не раз испытать на собственной шкуре, что смертоубийственный коктейль из безразличия к собственной персоне, душевной усталости и нервного напряжения действует на неё отрезвляюще. Хотя, призналась она себе, те – другие разы – не были так экстравагантно оформлены. В первый раз нечто подобное она ощутила в детстве; но дело тогда обошлось. Трамвай, в котором Лада ехала домой из Дворца Пионеров на Сарыкульке, где она при попустительстве всегда невозмутимого Петровича постигала азы журналистской премудрости, неожиданно встал как вкопанный – то ли сломался, то ли отключили электричество. Лада сейчас уже бы и не вспомнила, по какой причине она пересела в автобус (вечно она замышляет нечто непостижимое) и уехала в противоположную от дома сторону. А дальше пошла полная галиматья: автобус точно так же ехал по незнакомой местности, и точно так же Лада не решалась из него выйти. Пестуя своё отчаяние, Лада терзала свою душу воспоминаниями. Тогда она доехала до конечной остановки и тоже вышла – а куда ей ещё было деваться? Вышла и расплакалась. Плакать она всегда была мастерица. Кругом – ни души, лишь невдалеке пасся белобрюхий, крутобокий, с большими грустными глазами и дребезжащими ушами ишачок. Угостив его огрызком яблока и наплакавшись вволю, Лада вдруг успокоилась. Ей, голенастой девчонке с ободранными коленками, несмышлёнышу, тогда хватило здравого смысла сесть в тот же автобус и в конце концов доехать на нём до дому. Ничего, как-нибудь выкарабкается и в этот раз. Небось, не в первый раз замужем, как говорит её лучший друг Марик Варшавский.
Лада отчаянно соображала, что, если, с большой натяжкой, она всё же вспомнит название нужного ей города, купит билет на поезд, благополучно, без дополнительных приключений доедет до места, то что она будет делать через несколько часов опять таки в незнакомом городе? Целый день она только и делала, что вместе с солнцем перемещалась с востока на запад, пытаясь обмануть время. Но сейчас она чувствовала, что с приближением вечера дело начинает принимать роковой смысл. Её очень пугала предстоящая ночь. Ночевать на вокзале? Ни за что! Даже и не думай! – приказала себе Лада. Хотя это так романтично, так волнительно, так круто, но её девичье пристрастие к удобствам настаивало на ночёвке в гостинице. Оно и выудило из Ладиной головы ещё одно знакомое английское слово – “hotel”. Значит, нужно во что бы то ни стало найти отель, переночевать, а утром будь что будет. “Не буду думать об этом сегодня, подумаю об этом завтра”, - знаменитую фразу из популярнейшего романа Лада для себя перевела так: ”Утро вечера мудренее”.
Тут она сама себя заподозрила в том, что все эти её фатальные умозаключения по поводу предстоящей ночи – всего лишь повод никуда больше не ехать; до того ей опостылела эта дорога.
Допив свой апельсиновый сок, Лада отправилась на поиски отеля. Но сначала она позволила себе ненадолго расслабиться - откинувшись на спинку пластикового кресла, она ещё немного просто так посидела в этой уличной кафешке, глядя вдаль и вслушиваясь в далёкий призывный бой курантов – ведь всем известно, что это одно из лучших средств для поднятия настроения и действует не хуже настойки элеутерококка.
Почувствовав в себе разительные улучшения и будучи уже в состоянии показаться на публике, Лада огляделась и решила пойти вниз по первой слева от неё улице. Та больше всего была запружена машинами и поэтому показалась Ладе наиболее оживлённой, а тротуар кишел прохожими; кроме того, проезжая часть на ней не была заасфальтирована, а, как и площадь, выложена булыжником. Лада разглядела в этом добрый знак. Шагая вдоль домов, она смотрела во все глаза; она было уже засомневалась в своём выборе и боялась окончательно потерять терпение, но на этот раз судьба была на её стороне. На ближайшем же перекрёстке Лада наткнулась на вывеску “Hotel”. Подвешенная на кованом ажурном кронштейне к фасаду красивого, с круто срезанным коньком и красной черепичной крышей двухэтажного здания, она в купе с зелёными ящиками для цветов добавляла разнообразие в унылый ряд сплошь каменных стен. На вывеске были ещё два слова, очевидно, название отеля, но Лада их даже читать не стала. Через края зелёных ящиков осторожно выглядывали глазки разноцветной, весёленькой окраски, петуньи, а кое-кто, самый наглый, осмелев, уже вовсю таращился на Ладу.
Ещё раньше, немного не доходя до отеля, в витрине книжной лавки Лада увидела выставленные на продажу географические карты и среди них большую разноцветную карту Великобритании – Лада её узнала по знакомым очертаниям. Решив, что без карты она здесь точно пропадёт, а ей этого делать было никак нельзя, она бодрым шагом спустилась в подвал – магазинчик обосновался в подвальном этаже – и выбрала на прилавке не эту замечательную карту, а тоненький атлас (благо, его цена была указана на обороте, и ей не пришлось объясняться с продавцом; расплатилась молча). Потом она вспомнила про находящийся в её чемодане словарь на 25000 слов. Имеющемуся у неё при себе морально устаревшему разговорнику 1947 года выпуска она не очень доверяла, но сейчас, порывшись в нём, она произнесла по-английски свою первую фразу:
— Дайте мне, пожалуйста, англо-русский словарь.
Впервые за долгие часы она открыла рот и ощутила ни с чем не сравнимое наслаждение от звука собственного голоса. Словарь нашёлся и даже очень подходящего размера; и стоил он не дорого. Теперь – в отель.
Изъясняться с тамошней администрацией, если таковая имеется, Лада решила при помощи набора фраз и выражений, вычитанных на ходу в разговорнике. Ещё на улице, подходя к отелю, она выбрала себе две ключевые фразы:
— Есть ли у Вас свободные места?
и
— Можно ли мне снять стандартный номер на одни сутки?
Ничего более приемлемого она в разговорнике не вычитала. Придётся обходиться этим минимумом. Она как тот самый находчивый студент, который, будучи ограничен в средствах, должен уложиться в одно слово и поэтому телеграфирует своей любящей мамочке: «Стопятидесятирублируй».
Выбранные фразы Лада подчеркнула ногтем, а затем тщательно несколько раз их прорепетировала, разминая непослушный, туго ворочающийся язык. Её несколько останавливало то, что она совершенно не представляла себе диапазон местных цен, и боялась, как бы ей не попасть со своим рылом прямиком да в калашный ряд; ведь у неё на всё про всё худая пачка банкнот разного достоинства, а это всё-таки Англия, а не Сочи с его койко-местом в частном секторе по трёшке в бархатный сезон (как это было в старые добрые советские времена). Наконец, собравшись с духом перед нелёгким разговором и призвав на помощь всю свою профессиональную находчивость и непосредственность, Лада смело дёрнула за медную, начищенную до блеска ручку в форме кольца, торчащего из львиной пасти. Отворяя массивную двустворчатую дверь, Лада услышала, как где-то в глубине помещения пробил колокол, оповещая о её прибытии, затем всё стихло. Она очутилась в небольшом, совсем тёмном – так, что неровен час можно было упасть, – холле, строго выдержанном в одном стиле. Стены были отделаны тусклыми дубовыми панелями; на них в простых багетных рамках поблескивали чёрно-белые гравюры; пол вымощен матовыми плитками; на плитках – несколько плетёных циновок из некрашеного сезаля; люстра – многорожковое бронзовое паникадило – не горела. В центре холла широкая деревянная лестница взмывала вверх, в углу другая лестница вела в подвал. В помещении явственно доминировал запах канифоли. В глубине холла позади широкой лестницы зелёным кошачьим глазом светилась кабинетная настольная лампа (не совсем такая, но с удивительно похожим абажуром имелась у её бабушки – типичный образчик строгого сталинского классицизма), а под лампой нефритово-зелёным глазом сверкал живой корноухий, одноглазый, мордастый кошак, с мирной безмятежностью, присущей только таким бездельникам – котам, развалившийся на гостиничной стойке. Негромко играла музыка – где-то под стойкой, видимо, был спрятан магнитофон. А за стойкой с трудом и не сразу, так было темно, Лада разглядела девушку с гибким станом и броской внешностью (на подобных особ у них в Ташкенте всегда оборачиваются мужчины), в строгих очках, чёрном костюмчике с белым воротничком и намазанную помадой старомодного сливового оттенка. «Деловая колбаса» - под стать тому «сухарю» в лондонском аэропорту. «Из одной бочки разливали», - констатировала Лада. Увидев Ладу, англичанка дежурно улыбнулась ей и что-то спросила. Что именно Лада, естественно, не разобрала, но с перепугу улыбнулась ей в ответ от всей души – как их учил в своё время на семинарах по психологии доцент Вл.Н.Беленький. Как же Ладе к ней обратиться? “Мисс” или “миссис”? “Мисс” звучит лучше, но, кажется, её лучший друг Марик Варшавский говорил, что это означает “старая дева”. А вдруг англичанка обидится? В конце концов, решив, что сейчас не самое подходящее время разводить церемонии, на всякий пожарный случай Лада – сама простота – речитативом произнесла:
— I don’t understand,- полагая, что эта фраза как раз кстати, а уж следом выпалила те две заветные фразы из разговорника.
К Ладиному безмерному удивлению англичанка её поняла и даже что-то ответила. Это Ладу подбодрило. Лада быстро сообразила – когда не очень надо, она умела быстро соображать – и до того расхрабрилась, что жестами попросила англичанку написать на бумажке стоимость гостиничного номера на одну персону.
Таким необычным манером беседа ладилась.
Девушка опять улыбнулась и, начертав на клочке бумаги цифры, передала его Ладе. Приятная девушка и такая улыбчивая, но зачем она так по-старушечьи намазалась? А цены в отеле оказались совсем сносными. В уме Лада быстренько прикинула, что тех денег, что она прихватила с собой, ей вполне хватит на то, чтобы прожить в отеле месяц, - при разумной экономии и, конечно, учитывая её скромные запросы.
Пытаясь скрыть свои обстоятельства, дабы не предстать перед незнакомкой простофилей, дурачиной и растяпой, Лада с напускным энтузиазмом принялась тискать одноглазого разбойника-кота (мысленно она обозвала его Адмиралом Нельсоном), через второе веко которого шёл наперекосяк жуткий шрам, елейным голоском по-русски награждая его всяческими известными ей ласковыми прозвищами:
— Кисик мой сладенький, мордастенький мой, голубчик мой ненаглядный! Бедненький ты мой, кто ж тебя так изуродовал? Но ты не переживай, мужчину шрамы только украшают… Ты, наверное, первый парень на деревне и все киски твои?
Велеречивую Ладу нимало не смущал тот очевидный факт, что ни кот, ни англичанка ни слова из её тирады не поняли. Зато, как учил доцент Вл.Н. Беленький, искренне восторгаясь отпрыском, она таким образом прокладывает путь к сердцу матери. Если хочешь наладить контакт, будь искренна и честна в своих порывах, и люди тебе поверят; искренность – вот ключик, открывающий человеческие сердца.
Лада была совершенно искренна; она души не чаяла во всех абсолютно кошках и котах, так как совершенно резонно считала их своими молочными сёстрами и братьями – как недавно открылось, её сердобольная мамочка, в своё время страдая от переизбытка материнского молока, вдоволь накормив свою Ладочку, остатки старательно сцеживала и – не пропадать же добру! – скармливала уличному зверью.
Англичанка, видимо, сообразив, что речь идёт о котовском шраме, начала что-то быстро лепетать по-своему, объясняя Ладе его происхождение, и энергичными жестами указывая то на кота, то на свою чистенькую щёчку.
— На себе не показывают! – решительно остановила её Лада и вновь принялась чесать коту спинку. В другое время она бы с удовольствием послушала истории о его сомнительных победах на любовном фронте, но не сейчас.
Из магнитофона полилась чарующая музыка “Beatles”, и Лада заторопилась.
Наладив с помощью кота контакт с администрацией, Лада теперь надеялась на получение дивидендов от этого её душевного порыва. Копаясь в сумке в поисках денег, Лада вдруг наткнулась на карточку, которую ей всучили в лондонском аэропорту, и про которую она совершенно забыла. Она вынула карточку и помахала ею перед носом англичанки. Та её взяла, произвела над ней необходимые манипуляции и вернула Ладе. Во время этой торжественной процедуры Лада стояла и молчала – а что ей ещё оставалось делать? Вместе с карточкой англичанка подала Ладе ключ с большой резиновой грушей и указала на широкую лестницу в центре холла.
— Thank you!
Лада заметила на груше номер 23 и бегом, пока та самая, особо ненавистная ей песня не догнала её, бросилась к лестнице. Надо же – даже паспорта не спросила! Лада почему-то боялась за свой паспорт, хотя с ним как раз всё было в порядке. Вот именно: сегодня с её паспортом как раз всё было в порядке. А, может, у них так принято – не регистрировать остающихся всего на одну ночь? Англичанка проводила Ладу долгим, внимательным взглядом. Чувствуя обеими лопатками этот взгляд, Лада ещё держалась, но едва она вошла в свой номер и закрыла за собой дверь, как силы покинули её: ещё бы! – целый день в дороге, масса всяких впечатлений и плюс ко всему эта мелодия! Столько всего оказалось слишком много для неё одной, да ещё в один день.
По сравнению с затхлой атмосферой холла здесь было свежо. Лада в полном изнеможении плюхнулась на кровать и заревела, размазывая остатки утреннего, столь тщательно наложенного макияжа. О Господи! Лучше бы ей сидеть дома и никуда не ездить!
Разве ж она в чём-то виновата? Это просто дурацкое стечение обстоятельств…
Одна, вдалеке от дома, никому не нужная, и никому нет дела до её слёз, а, между тем, там – в Ташкенте, где её так любят, и помнят, и ждут, и скучают, они и ведать не ведают, и знать не знают, где она теперь и что с ней приключилось. Сама мысль об этом вызывала у Лады новые приступы рёва. Но рыдала она недолго – что толку лить слёзы, если всё равно никто не увидит, не приголубит, не пожалеет, не вытрет поцелуем слезинки.
Лада была единственной и любимой внучкой у обеих бабушек (брат Саша не в счёт – он мальчик, и к тому же старший). Поэтому, наряду с фамильными драгоценностями и всяческими семейными легендами и преданиями, ей от них досталось максимум любви, заботы и внимания, столь вожделённые ею в эту минуту. А кого же им было ещё холить и нежить, как не Ладу – единственную и неповторимую внучку? Лада всегда подозревала, что обе её бабушки считали свою внучку венцом творения, поэтому они и терпели все её многочисленные капризы и заморочки; подразумевалось также, что она была произведена на свет специально ради удовлетворения их амбициозных потребностей.
Лада ещё некоторое время полежала, зарывшись лицом в подушку, источающую еле угадываемый запах лаванды,- такую свежую и мягкую. Мочи не было даже думать, поэтому она и думать прекратила и, не в силах противиться охватившей её душевной боли, уснула. Но долго спать ей не пришлось: её биологический будильник отвёл Ладе на сон ровно столько, сколько потребовалось, чтобы от страшной усталости не осталось и воспоминания, а вместе с ней улетучились страхи и сомнения.
Теперь, когда у неё в арсенале имелись кредитная карточка, карта, словарь и её допотопный разговорник, она уже окончательно уверовала, что не пропадёт.
Помочь сайту
Поздравления
