29 день декабря был в семье Оболенских праздничным днём. Начиналась череда праздников – сначала день рождения Нелли. Затем очередная годовщина почившего в бозе Союза и, наконец, весёлый новогодний праздник.
Но очередной год приходил в серых тонах. Оболенский чувствовал себя обманутым. Наверное, также чувствовали себя и пассажиры «Титаника» на шлюпочной палубе. Он то и дело ждал какого-то подвоха от судьбы. Ждал, что его предадут, припрут к стенке и размажут по ней, словно сопливого мальчишку.
Вера Ивановна колдовала над праздничным тортом. Она раскрыла затерявшуюся на антресолях зелёную поваренную книгу и старательно копировала наиболее сложный рецепт.
Нелли со скукой прислушивалась к гудению миксера, к ворчливому говорку Веры Ивановны, прислушивалась и ожидала очередной атаки невидимки.
Не хватало, только действительно стать такой же дурой, как Людочка. Правильно говорят. С кем поведёшься…
Нелли встала, старательно оглядела себя со всех сторон – изумрудного цвета шотландка ладно смотрелась на её теле, а чистые каштанового цвета волосы походили на волосы дорогой куклы или театральный парик.
- «Тебя обреют наголо». Вот ещё глупости. Я же не преступница. И то. Вроде женщин не бреют.
Зинаида Васильевна была рада отпустить Людочку к Нелли. Она смотрела на эту высокомерную копушу и нетерпеливо ждала, когда дочь Степана Акимовича застегнёт свою шубку.
- Смотри. Если узнаю, что ты будешь там пить вино.
- Нелли не алкоголичка, - пискнула светловолосая девушка, торопливо выскальзывая за порог.
Закрыв за этими двумя дверь. Зинаида Васильевна решила заняться собой. Она торопливо скинула дорогой стёганый халат и стала покрывать своё тело кремом. Это занятие заставило её улыбнуться. Если бы не зима, она бы вообразила себя Маргаритой. Хорошо было бы отправиться на бал к Сатане.
Зинаида считала себя обманутой судьбой. Когда-то семнадцатилетней девушкой она была влюблена в брата своего непутёвого отца, который по пьяной лавочке утонул в Волге.. Исидор Яковлевич казался ей верхом благородства, но он не обращал на свою племянницу ни грамма внимания.
Зинаида изнывала от непонятной злобы, она злилась на мать, на дядю, а по ночам. В тревожных снах давала волю мучащей её похоти.
Тот похожий на дядю человек был отличным любовником. Он не стыдился доставлять удовольствие ей – его язык проникал в самые потаенные уголки трепещущего лона, а счастливая и совершенно бездумная и безумная Зина сладостно верещала, сминая своим трепещущим телом ветхую простынь.
Но мать не замечала сладострастия дочери. Исидор Яковлевич приходил к ним в дом не один, а однажды привёл с собой не слишком красивого простоватого парня и представил его, как будущего Кони.
Зине пришлось играть роль радушной хозяйки. Незнакомец не сводил с неё взгляда, против воли Зины, раздевая её взглядом своих простоватых для будущего адвоката глаз.
«Из какого колхоза он вывалился. Да от него навозом прёт, как от козла!»
Однако она не стала перечить дяде и даже сходила со своим "избранником" в оперный театр на премьеру «Евгения Онегина». Когда кудрявый поэт пел о своей близкой смерти, Степан прослезился, а Зинаида злорадно подумала: «Сам напросился на пулю».
Возвращались они в привычных майских сумерках. Степан проводил её до дверей родительской квартиры и поспешно растаял в сумерках. Он уходил как-то слишком скоро, словно бы имел какой-то подлый секрет.
Этот секрет возник уже вскоре после их пышной свадьбы. Исидор Яковлевич долго беседовал со Степаном наедине, а потом объявил покрасневшей Зинаиде, что они всё уладили.
- Что такое. Я не хочу. Даже если у меня не может быть полноценных детей. Что за глупости, воспитывать дочь какой-то побродяжки. Нет, нет. Да пусть она хоть сдохнет там, на столе, пусть хоть в Волге утопится, как Катерина Кабанова. Я её не просила под моего Стёпку ложиться.
- Твоего?
- Ну, да… Хотя вы сами мне его навязали, дядя. Хорошо. Я согласна, Но только ради Вас. Да тому же это благородно. Ведь, благородно – да…
И она визгливо засмеялась.
Отношения со Степаном не складывались. Голый, он был ей противен. Хотя со временем в лице мужа и проявились черты интеллигентного человека, какая-то доля сельчанина в них осталась.
Зина делала вид, что рада появлению «дочери». Её поздравляли, справлялись о здоровье, наконец, попросту Любовались на лежащую в коляске девочку. Зинаида торжествовала. Она подарила своему муженьку куклу, а он теперь был на коротком поводке, словно шаловливый, но такой предсказуемый пёс
С годами ненависть к подкидышу сменилась равнодушием. Людочка была просто чужой куклой, которую она берегла скорее из чувства долга, чем из чувства любви. Она вдруг поймала себя на мысли, что считает себя инициатором этого «подвига», и этим фактом возвышала самое собственное «Я».
Муж трепетал над своим куклёнком.
Зинаида была рада, что не знала своей соперницы, она была уверенна, что та скончалась по недосмотру врачей, и со временем стала считать Людочку маленькой сиротой.
Для неё быть мачехой было опасно. Зина ничего не знала о добрых мачехах, зато охотно бы подражала родительнице Золушкиных сестёр. Она специально приучала Людмилу к бездеятельности, в этой белоручке накапливалась слабость, которая делала ту уязвимой под ударами судьбы.
Это удерживало и Степана возле неё. Он не мог преступить рамки приличия. В противном случае она бы выложила все карты на стол, и тогда эта миленькая дурочка оказалась по ту сторону добра и зла.
Людочка не знала настоящей жизни. Отец так трепетал над ней, что готов был перевести на домашнее обучение. Но ехидная Зинаида напомнила ему знаменитые стихи Михалкова о тепличном ребенке, и он согласился с её доводами.
«Когда-нибудь она уедет от меня. Не будет же она здесь жить до старости. Да и я, почему я должна терпеть это бесхребетное существо. Все её фантазии, все эти игры дурацкие! Я, я…»
Она жалела, что не решилась пойти ва-банк, тогда, когда дядя навязывал ей это нелепое замужество. Она была готова подарить ему свою чистоту, готова была разделить с ним ложе, а он, мерзкий, полуслепой старик предпочёл ей платоническое чувство к такой глупой и простоватой женщине, как её мать.
Сейчас, когда за названной дочерью захлопнулась дверь, Зинаида Васильевна накапала себе в стакан валерьяновых капель. Она боялась оглушать себя алкоголем, в пьяном виде из неё начинали ползти ядовитые змеи, которые больно ранили окружающих своими укусами. Особенно этих укусов была достойна, та, что съела у неё почти одну пятую часть века.
Новогодний праздник был тускл, как немытое стекло. Людочка жила в предвкушении вечернего маскарада. Степан ездил в местный театр за красивыми карнавальными костюмами, а теперь, как верный Палладин, помчался поздравлять дочь своего шефа с шестнадцатилетием.
«Какой же он глупый и суетливый. И почему я не решилась порвать с ним? Почему раньше не расставила все точки над I
Ответа не было. Да и она бы не приняла его, посчитав очередным издевательством. Просто Новый Год должен был расставить всё по местам, разрубить этот Гордиев узел.
В коттедже Оболенских всё было готово к детскому празднику. Людочка выглядела счастливой куколкой в своём матросом костюмчике, а Нелли напротив, отчего-то стеснялась своего клетчатого платья.
Наверное, всё дело было в грудях, они слишком выросли за эти полгода, и теперь на неё обращали внимание взрослые мужчины, а самой Нелли не давали покоя хвастливые россказни Инны.
Инна Крамер была лишней. Она это чувствовала. Но что-то мешало её признать свою ошибку и уйти по-тихому, как уходит тот, кто чувствует себя белой вороной на дружеской вечеринке. Ей же ужасно хотелось выкрасить в белый цвет других, и противопоставить себя.
Родители давно шли с ней параллельными курсами, держась за несколько миль от её борта. Инна могла делать, что угодно, её не ругали, но и не хвалили, и весь её азарт вылетал в пустоту.
Людочка и Нелли были для неё, как красный плащ торреодора в глазах быка. Ей было завидно, словно бы у этих девушек оставалось недоступное ей сокровище. Они раздражали её своей аккуратностью, и своей нелепой игрой в глупых сказочных персонажей.
За глаза Инна называла их олигофренками, и в тайне планировала свою страшную зловонную месть.
То ей хотелось лишить их обеих невинности, то втоптать в грязь, то просто натравить на этих фантазёрок безжалостных взрослых. Ей даже снились по ночам хнычущие раздетые догола – в прямом и переносном смысле - врагини. Они стояли перед директрисой и проливали слезки, стыдясь своих до срока вспаханных норок.
Больше всего Инна боялась разоблачения. То, что она – недевочка - знали только эти дуры. И перед ними было просто бравировать своей распущенностью. Другое дело были врачи. И хотя последние месяцы она допускала до себя лишь Рахмана, страх попасть в ряды изгоев не проходил.
Инна вдруг представила себя голой, съёжившейся в толпе таких же голых и милых барышень. Людочка и Нелли, разумеется, были бы на грани обморока, но она, она. Она, со своим тайным ртом, охочим до чужого такого сладкого пениса.
Инна постеснялась даже подойти к калитке одноклассницы. Она видела белоснежный «Мерседес» Головина, но прошла мимо, стараясь никак не выдать себя перед теми, кто собирался веселиться там, за стенами из бордового кирпича.
«Ничего, на маскараде поквитаемся». Инна вспомнила трагедию Лермонтова, и загадочно улыбнулась. Баронесса Штраль, она была именно ею. А глуповатые одноклассниц отлично бы заменили слишком наивную Нину. Вот если бы с ними что-нибудь случилось. Если бы они превратились в бомжих. Или угодили в колонию для малолетних преступниц, а потом – и на «взросляк» и попали под какую-нибудь коблу.
Инна мысленно уже давно превратила их из школьниц в зечек. Она была тем самым кукушонком, что выбрасывает из гнезда милых, но таких ненавистных птенцов.
* * *
В коридорах первой гимназии города Рублёвска царило веселье. Это было не слишком современное здание, скорее даже очень старинное. Фасад его выходил на одну из главных улиц города и был выкрашен охристой краской, на которой белые вкрапления рам, и светлые прямоугольники стекол смотрелись как-то слишком грустно.
Участников праздника на крыльце встречала директриса. Она выпорхнула из своего кабинета ради двух человек – молчаливого, но такого нужного Оболенского и довольно дипломатичного и всегда готового пойти на компромисс Степана Акимовича Головина.
Мимо неё воровато проскользнула Инна. Она выглядела как-то блёкло – казалось, что она пришла не на праздник, а на очередную пересдачу.
Избавиться от этой непонятной и очень опасной девушки - вот что было голубой мечтой стареющей педагогини. Инна могла бы получать знания в другой школе – ею руководил невзрачный низкорослый человек. Он ездил на службу на довольно большом для своего роста автобусе – и это выглядело очень комично.
Инна проскользнула в женскую уборную, закрыла дверь на щеколду и вытащив из потайного кармана пачку сигарет жадно закурила.
Мысли прыгали, словно бы монпансье на вертящейся с максимальной скоростью виниловой грампластинке. Они отлетали в стороны, повинуясь центробежной силе, уступая место другим.
Инна решила, что будет на этом празднике сытых изгоем. Просто нарядится пираткой и станет подкалывать всех этих милых мальчиков и девочек, наблюдая, как дрожат у тех коленки и влажнеют не то от ужаса. Не то просто от растерянности чистые только что надетые трусики.
Ярко-алая бандана уже красовалась у неё на голове. Инна жадно докурила и бросила бычок в мерзкую воду, которая напомнила ей подземный Стикс. Подхваченная потоком некогда стильная сигарета помчалась к концу пути всякого мусора.
Валерий Сигизмундович с какой-то странной жалостью посмотрел на любезно улыбающуюся директрису. Та пританцовывала. Словно цирковой пудель перед дрессировщиком, и смотрела то на него с Головиным, то на Нелли и Людочку.
- Очень хорошо, что ваши дочки всё ж решили предстать. Решили участвовать. Они получат первый приз.
- Только у нас очень громоздкие костюмы… - как бы извиняясь, начал Оболенский. – Не будет у вас какого-нибудь места, чтобы спокойно, без свидетелей…
- Разумеется. Разумеется. Пусть другие переодеваются в классе. А я предоставляю вам свой кабинет. Там девочкам будет уютно. Мы гордимся их успехами. Нелли, надеюсь, пойдёт по Вашим стопам. Валерий Сигизмундович?
- Я пока не решила, Елизавета Прокофьевна, - вдруг холодно произнесла Нелли.
Людочка до сих пор чувствовала на своём языке вкус праздничного именинного торта. Она не забывала задирать нос. И вела себя, словно пьяный фламинго, нервно гримасничая, и ожидая от такой двуличной директрисы сладко-скользких похвал.
Их провели к кабинету по чёрному ходу. Пока директриса открывала сначала дверь в приёмную, затем в сам кабинет, Нелли делала вид, что озабочена своим превращением в «Алису». Она уже сожалела о своём желании поиграть перед всеми в свою тайную игру. Особенно в паре с Людочкой. Которая всерьёз полагала себя королевской дочерью.
Еще совсем недавно эта дурочка с жадностью набросилась на поданный её кусок праздничного торта, марая в свежеприготовленном креме свои губы и подбородок. Людочка вела себя, словно ряженая плебейка. Больше всего Нелли боялась, что от усердия, пришедшая на праздник подружка непременно пукнет, издав что-то вроде к месту исполненного на флейте-пиколло, мордента.
Людочка и теперь вела себя словно бы за один день ставшая девушкой детсадовка. Она улыбалась, она тянула к носу свой правый мизинец.
Наконец двери были открыты, коробки с карнавальными платьями внесены, а они с Людочкой и секретаршей Нелиного отца остались в кабинете директрисы.
Людочка занервничала. Она ужасно боялась сделать что-то не так и не решалась первая скинуть с себя свой полудетский костюм, а ля Сейлор Мун. Нелли уже успела расстегнуть пуговицы на груди своего клетчатого платья. Она понимала, что надо спешить, любезность директрисы может сойти на нет.
- Что ты стоишь, словно чурка? Раздевайся.
- Сейчас.
Людочка стянула с себя темно-синюю юбку и осталась стоять так, не в силах продолжать начатое.
- Всё снимать? – покрываясь свёкольным цветом, пролепетала псевдо-Принцесса.
Секретарша Оболенского жалостливо улыбнулась. Она решила взять дело в свои руки и стала раздевать дочь юрисконсульта, словно бы красивый, но совершенно беспомощный манекен. Людочка не заметила, как её оголили. Теперь она походила на ощипанного фламинго, или облысевшего страуса.
Нелли успела разобраться в назначении корсета. Она решила не допускать Ксению Павловну до своего тела. Зато Людочка прямо-таки млела от чужих умелых прикосновений.
Когда они превратились в подобия любимых образов, Нелли с грустью посмотрела на разбросанное по полу бельё и платье. На какое-то мгновение ей показалось, что настоящие Нелли и Людочка стали лилипутками и затерялись в ворсе ковра. Что они стоят там голенькие и жалобно хнычут, мечтая стать вновь прежними большими людьми.
Ей даже захотелось крикнуть Ксении Павловне: «Осторожно. Там ведь те девочки!». Но показаться сумасшедшей было боязно.
- Вы не забыли свой номер? – вдруг как-то слишком сухо поинтересовалась Ксения Павловна.
- Тот «Менуэт»? Нет. Мы тренировались. Даже ходили к учительнице по ритмике, она нас натаскивала, после уроков.
Музыка, что хранилась на компакт-кассете, была написана здешним уроженцем, ставшим очень знаменитым композитором. Нелли нравилась эта пьеса. Она вдруг слишком легко для себя повторила эту мелодию в ля-миноре и теперь была уверенна, что все в классе будут поражены и музыкой, и их с Людочкой танцем.
Инна собиралась затеряться в толпе рыцарей, фей, гаремных гурий в шальварах и лифчиках от бикини. От этого сброда веяло ужасной самодельщиной. Всё попахивало нафталином, как и сама эта затея - поиграть в детство.
Появление ненавистной парочки не осталось незамеченным. Людочка преобразилась. Она действительно чем-то походила на загримированную Принцессой Золушку. Но Инне хотелось увидеть её в лохмотьях с растрепанными волосами, и проглядывающим сквозь прорехи белья жалким, иссеченным розгами телом.
Нелли же явно напрашивалась на работу в угольной шахте. Она была покрепче Людочки – и менее всего походила на рафинированную барышню из Англии ушедшего в небытиё Х1Х века. Они первыми вплыли в распахнутые двери актового зала, а за ними вошли и все остальные.
Праздник начался. Начался, как начертала в своём сценарии директриса. Она меньше всего хотела неуправляемого разгула, что даже была рада тому, что первые ученицы танцуют менуэт, а не дергаются в конвульсиях под «Рамштайм».
Инна с завистью смотрела на этих капризуль. То, что именно эта парочка получит первый приз, она не сомневалась, загримированный Дедом Морозом физрук уже готовился запустить правую руку в мешок, левой рукою, как бы случайно поглаживая потные ягодицы директорской секретарши, которая ещё не до конца вошла в роль его названной внучки.
В школе говорили, что эта красивая девочка лет с пятнадцати была его тайной любовницей. Инна чувствовала порочность, а грим снегурочки выдавал директорскую привратницу с головой.
Нелли тоже что-то слышала об этом. Но она не была охоча до грязных сенсаций, и для неё Дед Мороз был сказочным персонажем, а не переодетым учителем физкультуры.
И когда ей стали давать приз. Она молча подошла, сделала книксен и взяла красивую коробку с улыбающимся слоненком на лицевой стороне.
Оболенский поморщился. Он надеялся, что эта игрушка не попадёт к Нелли. Директриса прекрасно помнила их уговор, но теперь отводила глаза, словно провинившаяся младшеклассница.
«А если бы я им денег на Бентли дал. Они бы Нелли его подарили?
Физрук подарил Людочке куклу Барби и смущенно улыбнулся.
Инна не выдержала. Она заступила дорогу Людочки. И нагло, словно б маленькая разбойница на Герду, посмотрела на разом сникшую светловолосую красотку.
- Добрый вечер, Ваше Высочество.
Людочка испуганно остановилась. Она оглянулась в поисках Нелли. Но та отдавала коробку с телеприставкой отцу.
- Что тебе надо? – жалобно скривились губы Головиной.
- Ничего. Просто мои парни захватили ваш галеон, и теперь ты, милая, моя пленница. Будешь мой наложницей и рабыней. Я буду кормить тебя тропическими фруктами, а ты будешь лизать мне киску. Согласна?
- Я не целую кошек. От них глисты бывают, – попыталась сострить Людочка.
- Какая же ты наивная. Киской продвинутые девочки называют влагалище, а те, что не знают красивых слов, называют её попросту – пиз…
Инна сумела ловко замаскировать матерное слово, что Людочка вдруг довольно громко возразила: «Пиза – это город в Италии».
Нелли поспешила на помощь подруги. Когда Людочка терялась она разом походила на потерявшую завод механическую куклу. Теперь она легко могла дать волю своему мочевому пузырю, и окончательно смазать всё впечатление от номера.
- Чего тебе от неё надо. Маленькая дрянь, - напустилась она на Инну, невольно шаря правой рукой по левому бедру в поисках несуществующей шпаги...
Инна отпрянула. Она не ожидала такого натиска. А Нелли готова была идти на неё, словно сторожевая собака, или бойцовский петух.
Людочка благоразумно скользнула за спину своей защитницы.
Степан Головин норовил вмешаться в конфликт. Но Оболенский мягко удержал его за рукав: «Ещё рано. Они сами разберутся…»
Инна решила отойти в сторону. Она вдруг пожалела, что начала эту авантюру. На неё все смотрели, как на хулиганку, и она решила гордо удалиться, не дожидаясь развязки.
- Только вот если на вас хулиганы нападут, ты, что тоже вместо неё под мальчиков ляжешь. Ой, и обкончают они тебя, Алисочка. Все постараются – и Шляпник, и Мартовский заяц, и Король с Королевой. Нет, Королеве ты киску целовать станешь, а то твоя распрекрасная подружка глистов боится – наверняка, они у неё уже были. Чао…»
Выйдя из зала, она поспешила одеться и дала волю слезам только на крыльце. Слёзы смывали с неё дерзкий грим, и лицо становилось неприятно-детским. Словно бы время пошло вспять.
- Ничего, вы у меня ещё попляшете, буржуйки хреновы. И ты златокудрая дура в первую очередь. Ненавижу вас, ненавижу. Взяла бы и расколотила вам башки, как куриные яйца.
На мгновение она представила Людочку совершенно голой. Эта изнеженная девушка сидела в таком виде на лукошке и напоминала собой ощипанную до срока наседку. В уши Инны полилось тупое квохтанье.
«Ещё этого дурака Рахмана где-то черти носят. А у меня п***а кипит, как титан в вагоне».
Инна вдруг поняла, что страдает нимфоманией. Она не могла прожить без глупых телодвижений и дня. Запах Рахмана будоражил ей ноздри. А больше всего она хотела остаться с ним на долгие месяцы и измочалить, так, чтобы он разом стал скучным, неинтересным.
Степан Акимович не знал, что делать – бежать за покрасневшей дочерью, или благодарить Нелли. Он выбрал второе и осторожно тронул дочь шефа за рукав.
- Спасибо тебе.
- За что? – искренне удивилась Нелли.
- За то, что ты помогла моей дочери. Теперь. У меня будет к тебе просьба. Ты же видишь, что Люда – ещё совсем ребёнок. Она играет в куклы, понимаешь…
«Писает и какает на горшок», - мысленно воткнула шпильку Нелли. – Может быть, это отец за неё уроки делает…
- Ты не оставляй её одну. И береги её от Крамер. Я вижу, что это хулиганка, озлобленный зверь, её надо исключить из гимназии. Не удивлюсь, если у неё есть криминальные наклонности.
Нелли не хотелось выдавать тайны Инны, и она дипломатично промолчала.
- Я всё поняла. Извините, нас Ксения Павловна ждёт. И директриса. Не будем же мы ночевать в её кабинете.
Напольные часы показывали без пяти минут семь. Нелли вошла как раз вовремя. Ксения Павловна раздевала Людочку, словно театральную марионетку. Нелли даже показалось, что её подругу вот-вот уменьшат в размерах и повесят на едва приметный гвоздик на стенке.
Она устала от своего образа. Белое платье было ни чем не лучше клетчатого, а полосатые чулки совершенно не шли ей.
Наконец. Они обе – и она и Людочка смущёно розовели. Не глядя на своё отражение в зеркале. Нелли вдруг странно засмеялась.
- Ты что? – дёрнулась подруга.
- Люда, а кто мы?
- Что?
- Кто мы сейчас?
- Я – Людмила Головина, а ты – Нелли Оболенская.
- Но мы же голые. Вдруг нам не поверят.
- А мы документы покажем.
- Слушай, я же тебе русским языком говорю, что мы голые. Откуда у нас документы. Из п*** что ли?
- А мы оденемся.
- А у нас нет одежды.
- Слушай, вот ты шатенка, а я блондинка. И прически у нас разные.
- А если нам их сравняют.
- Как?
- Обреют нам головы и вся недолга. Тогда, как доказывать станем. Мы ведь тогда на любую кличку согласимся.
- Слушай, хватит меня пугать. Ты ведь знаешь, что я обсикиваюсь, когда волнуюсь. Хочешь, чтоб от меня мочой воняло, да?
- Ты, что испугалась? Просто никакие мы с тобой ни Алиса и ни Принцесса. Праздник закончился. И тебе надо быть смелее. А то тебя и впрямь изнасиловать могут. Поймают человек пять, и тогда ты и Чебурашкой назовёшься.
О Чебурашке Нелли слышала от Степана Акимовича. Так называли девушек, которые приставали к прохожим и вымогали у них деньги за просмотр своих обнаженных грудей. Людочка покраснела, и по её щеке потекла не то капля пота, не то слеза. Она то отлично знала, что лопоуха, и от того особенно гордилась спасительными локонами.
- Как же я без них. Да я же умру от стыда. И обмочиться могу. Как тогда на контрольной, в первом классе.
Тогда только Нелли не побрезговала проводить до дома описавшуюся подругу. Людочка постыдилась идти с голыми ногами, но от неё пахло совсем не сильно. Прохожие не обращали на них никакого внимания, а Людочка, Людочка.
Нелли помнила, как впервые увидала Зинаиду Васильевну. Та открыла дверь, впустила внутрь покрасневшую дочь и коротко заученно проговорила: «Спасибо!».
…Людочка между тем торопливо прятала себя, боясь поскользнуться на скользком паркете. Она вновь становилась обычной Людочкой.
- Подожди. Ты корону снять забыла.
Нелли сняла с головы подруги коронку, и вдруг поняла, что Людочка ужасно походит на ту королевну, историю, о новогодних приключениях которой они утром смотрели по видаку.
Она сама решила поскорее спрятать себя. Хотя было бы забавно придти на этот праздник обнаженными. С омбрелькой и авоськой с пластмассовыми формочками. «Интересно, нам и тогда бы присудили первое место? Представляю, как злилась бы Инна. Только ведь у Белочки с Тамарочкой лобки, как у кукол, а у меня такая чёртова волосня…
Лобок Нелли был действительно не гламурным. Она понимала, что выглядит плебейски. Но не уничтожала эту стыдную поросль. На срамном месте Людочки вились золотые прядки, они отчего-то напомнили Нелли о другой сказке.
- Да она же – Циннобер. Просто из-за этих волос я вижу её такой, а по-настоящему она совсем другая.
- Ну ладно, пошли.
Она подошла к двери и негромко постучала.
Ксения Павловна, стоявшая на посту, кивнула банковскому водителю. И он вошел и забрал коробки с карнавальными платьями.
В автомобиле отца негромко играл джаз. Нелли знала, куда они едут, к небольшому магазину игрушек. Здесь недавно сделали ремонт и завезли новую партию плюшевых зверей.
Надо было как-то забыть и об Инне, и о Людочке. Та поспешила укрыться в салоне отцовского «Мерседеса».
«Надо было её к нам забрать, а то ещё наглотается снотворного».
Людочка была склонна к капризам. В детстве, врачи считали, что она склона к эпилепсии, и советовали Степану Акимовичу не слишком волновать дочь. Людочка боялась незнакомцев. Её ноги мелко дрожали, а противная зловонная струя так и норовила потечь по становящимся ватными бёдрам.
Автомобиль завернул на стоянку. И Нелли поспешила выйти. До закрытия магазина оставался ещё час. Но люди всё же бродили от стеллажа к стеллажу, выбирая себе новогодние подарки. Нелли сразу заприметила большого голубого зайца с мячиком между передними лапами. Подошла и глазами показала на него отцу.
- Папа. Давай купим этого зверя.
Оболенский вздохнул.
Он был рад сделать дочери ещё один подарок. Плюшевая игрушка, что может быть милее.
Странно как по жизни совершенно не эротичные эпизоды таковыми становятся, а неприкрытая развязность не интересна. Может еще прочту и 3 главу, что-то моя писанина не движется.... Да Алиса становится понемногу Нелли, думаю она соскальзывает в другую реальность....
Странно как по жизни совершенно не эротичные эпизоды таковыми становятся (с) Это про сцену в кабинете директрисы? Возможно, это и эротика. Просто героини, не могут понять, кто они все привычных костюмров и прилипчивых масок. Страшное прозрение. Се ля ви...
Интересное продолжение, будет время продолжу читать... Денис, я бы посоветовал вам матерные слова прикрывать звездочками, а то сильно бросаются в глаза... Но это лишь мое мнение. Извините, если, что не так...
Неправда! Не все! Я не считаю Нелли инфантильной дурочкой! Во - первых она заступилась за подружку, не испугалась Инны, даже наоборот - Инна испугалась её. В действительности такая Инна кого угодно в грязь вомнет. А Нелли испугалась. Во - вторых, если она видит свои недостатки, это уже делает её выше на целую голову.
В романе вы делаете много отсылок к известным авторам, но вот когда Инна вспоминает Лермонтова, получается странно. Неужели она, да еще и "приходящая на очередную пересдачу", могла вспомнить Лермонтова? Она бы скорее другого писателя вспомнила, Стивена Кинга того же, или вобще какого - нибудь музыканта, Сида Вишеза с его замечательным девизом "живи быстро, умри молодым", какую - нибудь историю из его жизни... С другой стороны, образ "очень умной Инны" тоже имеет право существовать, просто в моей голове он не укладывается.
Здесь становится понятным, почему Людочка ведет себя как "принцесса" и почему Зинаида "слушает Моцарта". А ведь Людочка не виновата в том, что она не нужна матери. Не виновата в том, что отец избаловал её. А таким "иннам" это все равно. И всем все равно. Даже, что самое печальное, родителям. Хотя, Зинаида ведь тоже несчастный человек. Прямо как Пилат, сидит в своем Аду, на своем кресле и размышляет.
А вы тоже музыкант? Просто вот это место оформлено в духе музыкантов: "Больше всего Нелли боялась, что от усердия, пришедшая на праздник подружка непременно пукнет, издав что-то вроде к месту исполненного на флейте-пиколло, мордента."
Помочь сайту
Поздравления
