Таисья Ивановна Холодова – красивая шатенка лет сорока - классная руководительница и словесница собиралась долго и нудно объявлять четвертные оценки.
Нелли предпочитала смотреть в страницу своего дневника. Ей было не по себе от одного воспоминания о том, как её подруга и по совместительству соседка по парте усаживалась на горшок. Да и назойливый голосок неведомого ей невидимки вновь начинал тупо и досадно терзать уши.
Таисья Ивановна подошла к окну. И вдруг проговорила: « Оболенская и Головина. У вас, как всегда по всем предметам отлично – можете идти домой!».
Нелли стала медленно собираться, стараясь не выглядеть маменькиной дочкой в глазах остальных, кого она в сущности так и не успела узнать.
- Крамер, к тебе это не относится. У тебя положение хуже губернаторского. Так что оставайся на месте и записывай.
Обе подружки торопливо вышли из класса. Они поспешили спуститься по парадной лестнице и получить в гардеробе свои модные шубки и мешки со сменной обувью.
У дверей школы их уже дожидались родительские лимузины – черное «Вольво» Оболенских и белоснежный «Мерседес» Головиных.
Нелли сделала вид, что чмокает Людочку в щеку и тотчас скользнула к родительскому автомобилю.
- Папа, а почему мне нельзя оставаться до вечера у Людочки? – спросила она отца.
- Тот не оборачиваясь, ответил: «Это неприлично!»
- Но она - моя подруга.
- Ты очень сильно досаждаешь Зинаиде Васильевне. У неё и так расстроены нервы. А эти твои дурацкие игры с Людочкой!
Оболенский уже был сам не рад, что придумал эту дурацкую игру в «Алису» - дочь увязла в ней по горлышко словно бы в уютном болотце. Увязла и совершенно не замечала этого.
- К тому же твоя мама сегодня уезжает в Англию.
- Ну, и что?
-И я бы хотел, чтобы ты была дома, а не шаталась по чужим людям.
- С каких пор Людочка стала чужой…
Оболенский промолчал. Когда-то ему казалось, что он поступает правильно, организуя эту дружбу, но теперь.
Нелли надулась. Ей вдруг захотелось гримасничать и говорить дерзости.
Отец долго надоедал своим присутствием, словно бы чего-то опасался. Нелли была вынуждена пообедать в его присутствии, не снимая школьной формы, а затем выслушивать какие-то совсем не ясные ей наставления.
Но стоило отцу уехать она повеселела.
По дому разносился аромат свежей хвои. Оболенская собиралась переодеться в своё любимое клетчатое платье - их было ровно двенадцать по одному на месяц из отменной шотландки.
Кто-то исподтишка наблюдал за ней. Нелли оглядела все предметы в комнате – шкафы – один одёжный, а другой книжный, пианино стол, трельяж, свою всегда аккуратно застеленную постель. Но взгляд был совсем рядом – он поворачивался так, чтобы всегда оставаться за спиной и прожигал ей спину, словно бы самый сильный лазер.
«Ну, чего, убедилась?!» - пропищал кто-то над ухом.
- В чём? – едва не сорвался с губ Нелли совсем не нужный вопрос.
Было глупо говорить с пустотой.
Она постаралась перестать дрожать. Пальцы автоматически вынимали из петель пуговицы пиджака, затем она расстёгивала юбку, понимая, что за ней всё ещё следят.
- Убедилась…
Голос плясал в мозгу, словно плененный комар.
- В чём?
- В том, что твоему папаше плевать на тебя.
- Кто ты такой?!
- Я твой друг, ясно. А ты ничего. Ты почти взрослая.
- Ты опять пялишься на меня?
- Пялюсь, а что запрещено. Ты такая красивая. И вкусная…
Нелли пыталась открыть платьевой шкаф, но вдруг заметила, что в дверце отсутствует ключ.
- Вот видишь. Он даже ключ забрал с тобой.
- Не правда. Это ты его взял…
-Я?
- Да, ты… Ненавижу. Отдай ключ…
- Мама запретила тебе надевать это платье.
- Слушай… Я, я…
- Что ты мне сделаешь? Ни-че-го. Ты даже рассказать обо мне никому не можешь. Тебя отправят в больницу
- Сволочь… отдай ключ…
- Тебе полезно побыть не Алисой.
Нелли бросилась на голос. Но тот вдруг зазвучал с другой стороны – такой же противный и наглый.
Она уже не понимала, что это всё значит. Неужели она и впрямь так надоела родителям, что они готовы отправить её в психушку. А может…
Она постаралась не думать о плохом – ведь бегать за невидимкой, будучи почти голой, было ещё более глупо, чем мочиться в детский горшок.
Оболенский старался не думать об отъезде жены.
Это было решено – жена отправлялась в Оксфорд на какие-то курсы живописи.
Он был рад и не рад одновременно. Пора было готовить дочь к самостоятельной жизни. Нелли слишком засиделась в своём клетчатом платье, как горошина в стручке, засиделась и чувствовала, что постепенно глупеет.
Он был виновником этой дурацкой игры. Когда-то вместе с Нелли они следили за трехсерийными приключениями английской девочки – и дочь посчитала себя второй Алисой.
Он не стал спорить. Просто стал терпеливо заниматься с Нелли английским языком.
Но теперь.
Теперь надо было идти ва-банк.
- Ну, допустим, ты запретишь ей эту игру, кто может быть уверен, что она не придумает себе новую, ещё более опасную.
Он боялся. Боялся, что однажды застанет Нелли и Людочку в одной постели. Или Нелли вернётся домой в сопровождении мальчика – обязательно чёрноглазого и кудрявого – такого, каким был сын ненавистного даже после своей смерти Гафурова.
Жена сидела в приёмной. Она была похожа на так и не повзрослевшую Нелли – на какую-нибудь травести старательно притворяющейся девочкой.
- Ираида, ты хорошо подумала.
- Я и так убивала свои годы. Ты понимаешь, я не могу, не могу. Мне нужно жить, творить, видеть мир. А не бегать как квочка за цыпленком за этой полоумной фантазёркой.
- Ираида. Но я, я очень занят. И пойми, если ты уедешь, ты… в общем, может случиться всякое.
А если не уеду. Если не уеду, наша дочь останется навсегда просто копией кем-то выдуманной Алисы. Мне надоело. Я боюсь. Я боюсь, что я не выдержу.
-Ира, но это твоя дочь. Ты её родила…
- Ты уверен? Иногда мне кажется, что она просто подкидыш. Просто кукла, которую мне подарили на день рождения. Она же, она совершенно не желает взрослеть.
- И хорошо. Поговорим об этом в машине.
- боишься за свою репутацию.
- Просто неудобно так думать. Если ты не можешь простить мне нашей встречи.
- Ты стыдишься своего рыцарского проступка? Стыдишься, что не смог пройти тогда мимо?
Оболенский, действительно, стыдился. Он вспомнил давно ушедший в небытиё день. Вспомнил, как шагал по проходному двору, стараясь не думать ни о чём кроме праздника, который выматывал его своей яркостью и цветастостью.
Ираида боялась, боялась вспоминать. Она ненавидела себя, своё тело, за свою трусость. Её ждали дома – ждали родители, ждал дешёвый праздничный торт, ждали такие же копеечные подарки, а она пряталась в кустах сирени и дрожала, словно согрешившая перед Господом Ева.
Те парни сумели напугать её до смерти. Она до сих пор помнила их запах, помнила ползущие по телу руки, которые что расстёгивали и развязывали.
Очнулась она только спустя час. Очнулась в одних гольфах – её голени были как у молодой стильной кобылки.
Идти домой а ля княжна Бибулова она была не готова. Совсем недавно отец смеялся, читая этот рассказ. Улыбалась и она, принимая всё за обыкновенную шутку, но теперь, когда вокруг кружили пробудившиеся от зимнего сна мухи, ей было уже не до улыбок.
Оболенский помнил, как довёл эту девочку до подъезда, маскируя так удачно взятым из дома плащом её нечаянную наготу. Он не думал ни о себе, ни о том, что скажет родителям несчастной. Ему было жаль эту молчаливую красавицу, которая то ли не могла, то ли стыдилась плакать при нём.
Отцом девочки оказался лысоватый и слегка близорукий профессор. Он поблагодарил, и в свою очередь укутал дочь своим плащом.
В машине они предпочли молчать. Было неловко раскрывать свои карты перед шофером, тот старательно преодолевал нежданную пробку и почти не слушал их.
Поговорить можно было лишь на перроне у купейного вагона.
- Ты всё решила?
- Да… И мне кажется, что тебе пора, давно пора подумать о том…
- Бежать… Ты предлагаешь, бежать в Англию.
- По крайней мере, там Нелли будет вполне счастлива.
- Послушай, это всё пустяки. И если бы ты хотела, чтобы ей было хорошо, ты бы осталась.
- Неужели так трудно подумать о ком-то кроме себя? Ты ведь всё понимаешь. Они от тебя не отстанут.
Не удивлюсь, если дочь пойдёт по моей дорожке. И ещё эта Людочка.
Они покосились на невозмутимую проводницу и вдруг заговорили тише, словно бы стесняясь своего разговора.
- Ты думаешь, она чокнутая.
- Я думаю, что эта девица дурно влияет на Нелли. Надо прекратить эти Опасные игры.
Репродуктор на столбе сделал дежурное объявление.
Проводив поезд, Оболенский с четверть часа провёл вне машины. Ему было не по себе – всегда молчаливый Андрей был совершенно невозможным соглядателем. Он молчал, но в его молчании был укор.
До слуха Нелли донесся глухой звон часов. Она вдруг поняла, что сидит голая и запоем читает довольно толстую книгу, ту самую, что предложила прочесть Таисья Ивановна. Читать о страданиях Родиона Раскольникова нагишом - это было так классно!
Нелли поглядела на пол и вдруг заметила поблёскивающий на линолеуме ключ. Тот лежал, лежал и явно насмехался над нею.
- Наверно, я и впрямь заиграласьв свои опасные игры.
Подбежав к ключу, она подняла его и тотчас же сунула в скважину, торопясь спрятать себя в такой уютный и привычный для неё образ.
Оболенский не знал, правильно ли он поступает. Но поведение дочери ставило его в тупик. Нелли то ребячилась, то пряталась в себя, словно моллюск в раковину. Пряталась и не желала понимать, что уже слишком большая для детских игр.
Она в соты раз проигрывала надоевшую всем пантомиму. Проигрывала и смотрела, как ей радостно и заученно аплодируют.
Вера Ивановна казалась вполне приемлемой заменой Ираиды. Она была правда немного старше. Старше и его, и Ираиды, но в свои пятьдесят два года была немного старовата для няни.
От одного взгляда на неё вспоминался рассказ Чехова «Дочь Альбиона». Сухая высокая, с типично учительской стройностью. В лице была какая-то черепашья безжалостность. Яхонтова смотрела на всё с брезгливым интересом британской туристки, считая окружающих гидами, носильщиками и прочей малозаметной публикой.
Оболенский робел перед ней. Но для заигравшейся Нелли давно был нужен холодный душ.
«По крайней мере, Вера Ивановна спасёт её от падения!».
Мысли о сексе были нестерпимее зубной боли. Мозг словно бы тасовал старые трофейные игральные карты – и на каждой из них резвилась его родная дочь.
- Сколько вашей-то лет?
- Почти шестнадцать, - проговорил Оболенский. – Завтра день рождения.
- Ну, что же прекрасно. Козерог, значит. Стало быть строптивая и настырная. Поверьте моему опыту, я видала и таких.
- А у вас были дети?
- Увы, нет. Мой муж был бездетен. Он не мог дать мне счастье, - глухо, как механическая кукла отозвалась Яхонтова.
Она вдруг вспомнила, как в первый раз появилась в доме Андрея Яковлевича, как старательно играла роль пай-девочки перед этим щеголем, который разыгрывал роль бонвиана перед самой успевающей в его группе студенткой.
- К сожалению, он умер. Не вынес тягот нынешней жизни. Я была вынуждена поменять место жительства. Продать автомобиль, дачу. На мою пенсию не разгуляешься.
Андрей продолжал вести машину. Иногда он казался Оболенскому механическим андроидом, который совсем лишён слуха.
Нелли тревожно прислушивалась. Отец обычно приходил домой в одно и то же время, приходил, чтобы чмокнуть её в щёчку и запереться у себя в кабинете, словно бы она была механической куклой Суок, а не живым человеком.
Вот и теперь было глупо думать, что поймёт её страхи. Что поверит в невидимку. Что наконец не станет смеяться.,считая всё очередной фантазией в духе Льюиса Кэрролла.
Нелли скользнула по строчкам своим настороженным взглядом. Ей не хотелось оказаться на месте Раскольникова, который, был, мучим одной идеей. Может быть, и она сама не замечает, как сходит с ума, считая себя чужой легко управляемой фантазией.
Она почти не расслышала, как скрипнули тормоза отцовского лимузина. Обычно она это чувствовала, догадываясь, что отец вот-вот появится а прихожей, появится и сыграет давно привычный для ума спектакль.
«Как хорошо, что я нашла ключ. Не хватало выбежать в неглиже. Он бог весть, что мог подумать.
Она вдруг сорвалась с места и побежала вниз, побежала, ожидая неизвестного и боясь этого неизвестного одновременно.
Вера Ивановна, как шприц лекарство втягивала своим мозгом эту не очень высокую, но прекрасно сложенную девушку. Тёмно-каштановые, волосы, карие глаза, красивые губы, с той приятной розовостью, которая свойственна губам всех девушек, еще не стремящимся к помаде.
Нелли дрожала. Эта старуха его слишком походила на ту, ту самую старую в страшную старуху. Даже этот дурацкий пучок был на месте. Он притягивал взгляд, притягивал и заставлял тотчас прятать руки за спиной.
- Дочь, поздоровайся с Верой Ивановной, - подсказал отец.
-Good afternoon. My name is Nell.
Нелли задрожала. Ей показалось, что Невидимка вновь начал свою атаку, вертясь возле ушей как назойливая муха.
Вера Ивановна была довольна увиденным ею. Этот странный проситель не обманул. Девчонка и впрямь была немного странноватой, а ей хотелось, очень хотелось втоптать её в грязь.
- Чем ты занималась? – спросила она, растягивая слова.
Нелли вдруг услышала писклявый голос Невидимки, он невидимо кривлялся и старательно выпевал: «Дрочила, дрочила, дрочила!» - так, что она едва не попалась на его удочку и не повторила этот глупейший глагол.
- Я читала роман Достоевского, мысленно показывая Невидимке кулак, проговорила она и тут же сотворила торопливый книксен.
- Так теперь понятно, что ты думаешь обо мне. Ишь как глазёнки посверкивают. Но я тебе вышколю. Станешь шёлковой, милочка.
- Нелли. Можешь идти к себе. Нам надо ещё поговорить с Верой Ивановной. Но не забывай, что ровно в десять…
- Ты придёшь пожелать мне спокойной ночи.
Она развернулась и метнулась наверх, словно вспугнутая псом кошка.
Мысли о Невидимке вновь проявились и заколотились в голове. Им было там тесно, и они просили о свободе. Нелли не знала, где спрятаться. В её комнате было только одно место, где можно было почувствовать себя свободной.
Невидимка не спускал глаз с раздевающейся Нелли. Он был рад её оголению. Теперь он вновь мог повелевать ею, заставить пасть перед ними, превратиться в жалкое мерзкое животное.
Она была в его руках. Такая самодовольная чистюля, не знающая своей судьбы.
В этом доме он был полным хозяином – он сумел подстроиться под вкусы всех обитателей, и теперь дёргал за ниточки и напевал каждому его любимый мотив.
И этой девчонке он не мешал быть Алисой. Теперь она тщетно пыталась стать собой, он держал её в руках, как маленькую игрушку.
Нелли поспешила встать под колкие, но тёплые струи. Было приятно наслаждаться одиночеством. Здесь её никто не тревожил, даже этот невидимый, но назойливый дух.
Стоило так подумать, как она почувствовала смешок, кто смеялся над её левым ухом смеялся и строил невидимые, но от того еще более обидные рожи.
- Ну, что? Кто был прав. Твой отец привёл себе новую жену.
- Это не жена. Это няня…
- Если я говорю, что жена, значит это всё так и есть. Не веришь мне. Так пойди, послушай.
Нелли плеснула в него водой.
- Мне вода не страшна. Она простая. Ты думаешь, я кошка? А вот и нет… Я твой искуситель. И ты, ты в моих руках.
- Если ты сейчас не заткнёшься, я позову отца.
- Ну, что же, иди, ябедничай. Можешь прямо так пойти в кабинет. Только учти, тебя сочтут чокнутой. Особенно, если ты явишься туда в таком виде. Почему ты не призналась, что дрочила?
- Потому что, это не правда. Отстань… Я завтра пойду в церковь, и принесу сюда воды, которой ты боишься.
- У тебя ничего не выйдет. До Крещения еще двадцать дней. И мне никто не страшен.
Нелли расплакалась. Она ненавидела себя, Алису, а главное, это настырного и гадкого приставалу
[Скрыть]Регистрационный номер 0050051 выдан для произведения:
Глава первая.
Вера Григорьевна – красивая шатенка лет сорока пяти - классная руководительница и словесница собиралась долго и нудно объявлять четвертные оценки.
Нелли предпочитала смотреть в страницу своего дневника. Ей было не по себе от одного воспоминания о том, как её подруга и по совместительству соседка по парте усаживалась на горшок. Да и назойливый голосок неведомого ей невидимки вновь начинал тупо и досадно терзать уши.
Вера Григорьевна подошла к окну. И вдруг проговорила: « Оболенская и Головина. У вас, как всегда по всем предметам отлично – можете идти домой!».
Нелли стала медленно собираться, стараясь не выглядеть маменькиной дочкой в глазах остальных, кого она в сущности так и не успела узнать.
- Крамер, к тебе это не относится. У тебя положение хуже губернаторского. Так что оставайся на месте и записывай.
Обе подружки торопливо вышли из класса. Они поспешили спуститься по парадной лестнице и получить в гардеробе свои модные шубки и мешки со сменной обувью.
У дверей школы их уже дожидались родительские лимузины – черное «Вольво» Оболенский и белоснежный «Мерседес» Головиных.
Нелли сделала вид, что чмокает Людочку в щеку и тотчас скользнула к родительскому автомобилю.
- Папа, а почему мне нельзя оставаться до вечера у Людочки? – спросила она отца.
- Тот не оборачиваясь, ответил: «Это неприлично!»
- Но она - моя подруга.
- Ты досаждаешь Зинаиде Васильевны. У неё и так расстроены нервы. А твои игры с Людочкой.
Оболенский был не рад, что придумал эту дурацкую игру в «Алису» - дочь увязала в ней по горлышко словно бы в уютном болотце. Увязала и совершенно не замечала этого.
- К тому же твоя мама сегодня уезжает в Англию.
- у, и что?
-И я бы хотел, чтобы ты была дома, а не шаталась по чужим людям.
- С каких пор Людочка стала чужой…
Оболенский промолчал. Когда-то ему казалось, что он поступает правильно, организуя эту дружбу, но теперь.
Нелли надулась. Ей вдруг захотелось гримасничать и говорить дерзости.
Отец долго надоедал своим присутствием, словно бы чего-то опасался. Нелли была вынуждена пообедать в его присутствии, не снимая школьной формы, а затем выслушивать какие-то совсем не ясные ей наставления.
Но стоило отцу уехать она повеселела.
По дому разносился аромат свежей хвои. Оболенская собиралась переодеться в своё любимое клетчатое платье - их было ровно двенадцать по одному на месяц из отменной шотландки.
Кто-то исподтишка наблюдал за ней. Нелли оглядела все предметы в комнате – шкафы – один одёжный, а другой книжный, пианино стол, трельяж, свою всегда аккуратно застеленную постель. Но взгляд был совсем рядом – он поворачивался так, чтобы всегда оставаться за спиной и прожигал ей спину, словно бы самый сильный лазер.
«Ну, чего, убедилась?!» - пропищал кто-то над ухом.
- В чём? – едва не сорвался с губ Нелли совсем не нужный вопрос.
Было глупо говорить с пустотой.
Она постаралась перестать дрожать. Пальцы автоматически вынимали из петель пуговицы пиджака, затем она расстёгивала юбку, понимая, что за ней всё ещё следят.
- Убедилась…
Голос плясал в мозгу, словно плененный комар.
- В чём?
- В том, что твоему папаше плевать на тебя.
- Кто ты такой?!
- Я твой друг, ясно. А ты ничего. Ты почти взрослая.
- Ты опять пялишься на меня?
- Пялюсь, а что запрещено. Ты такая красивая. И вкусная…
Нелли пыталась открыть платьевой шкаф, но вдруг заметила, что в дверце отсутствует ключ.
- Вот видишь. Он даже ключ забрал с тобой.
- Не правда. Это ты его взял…
-Я?
- Да, ты… Ненавижу. Отдай ключ…
- Мама запретила тебе надевать это платье.
- Слушай… Я, я…
- Что ты мне сделаешь? Ни-че-го. Ты даже рассказать обо мне никому не можешь. Тебя отправят в больницу
- Сволочь… отдай ключ…
- Тебе полезно побыть не Алисой.
Нелли бросилась на голос. Но тот вдруг зазвучал с другой стороны – такой же противный и наглый.
Она уже не понимала, что это всё значит. Неужели она и впрямь так надоела родителям, что они готовы отправить её в психушку. А может…
Она постаралась не думать о плохом – ведь бегать за невидимкой, будучи почти голой, было ещё более глупо, чем мочиться в детский горшок.
Оболенский старался не думать об отъезде жены.
Это было решено – жена отправлялась в Оксфорд на какие-то курсы живописи.
Он был рад и не рад одновременно. Пора было готовить дочь к самостоятельной жизни. Нелли слишком засиделась в своём клетчатом платье, как горошина в стручке, засиделась и чувствовала, что постепенно глупеет.
Он был виновником этой дурацкой игры. Когда-то вместе с Нелли они следили за трехсерийными приключениями английской девочки – и дочь посчитала себя второй Алисой.
Он не стал спорить. Просто стал терпеливо заниматься с Нелли английским языком.
Но теперь.
Теперь надо было идти ва-банк.
- Ну, допустим, ты запретишь ей эту игру, кто может быть уверен, что она не придумает себе новую, ещё более опасную.
Он боялся. Боялся, что однажды застанет Нелли и Людочку в одной постели. Или Нелли вернётся домой в сопровождении мальчика – обязательно чёрноглазого и кудрявого – такого, каким был сын ненавистного даже после своей смерти Гафурова.
Жена сидела в приёмной. Она была похожа на так и не повзрослевшую Нелли – на какую-нибудь травести старательно притворяющейся девочкой.
- Ираида, ты хорошо подумала.
- Я и так убивала свои годы. Ты понимаешь, я не могу, не могу. Мне нужно жить, творить, видеть мир. А не бегать как квочка за цыпленком за этой полоумной фантазёркой.
- Ираида. Но я, я очень занят. И пойми, если ты уедешь, ты… в общем, может случиться всякое.
А если не уеду. Если не уеду, наша дочь останется навсегда просто копией кем-то выдуманной Алисы. Мне надоело. Я боюсь. Я боюсь, что я не выдержу.
-Ира, но это твоя дочь. Ты её родила…
- Ты уверен? Иногда мне кажется, что она просто подкидыш. Просто кукла, которую мне подарили на день рождения. Она же, она совершенно не желает взрослеть.
- И хорошо. Поговорим об этом в машине.
- боишься за свою репутацию.
- Просто неудобно так думать. Если ты не можешь простить мне нашей встречи.
- Ты стыдишься своего рыцарского проступка? Стыдишься, что не смог пройти тогда мимо?
Оболенский, действительно, стыдился. Он вспомнил давно ушедший в небытиё день. Вспомнил, как шагал по проходному двору, стараясь не думать ни о чём кроме праздника, который выматывал его своей яркостью и цветастостью.
Ираида боялась, боялась вспоминать. Она ненавидела себя, своё тело, за свою трусость. Её ждали дома – ждали родители, ждал дешёвый праздничный торт, ждали такие же копеечные подарки, а она пряталась в кустах сирени и дрожала, словно согрешившая перед Господом Ева.
Те парни сумели напугать её до смерти. Она до сих пор помнила их запах, помнила ползущие по телу руки, которые что расстёгивали и развязывали.
Очнулась она только спустя час. Очнулась в одних гольфах – нё голени были как у молодой стильной кобылки.
Идти домой а ля княжна Бибулова она была не готова. Совсем недавно отец смеялся, читая этот рассказ. Улыбалась и она, принимая всё за обыкновенную шутку, но теперь, когда вокруг кружили пробудившиеся от зимнего сна мухи, ей было уже не до улыбок.
Оболенский помнил, как довёл эту девочку до подъезда, маскируя так удачно взятым из дома плащом её нечаянную наготу. Он не думал ни о себе, ни о том, что скажет родителям несчастной. Ему было жаль эту молчаливую красавицу, которая то ли не могла, то ли стыдилась плакать при нём.
Отцом девочки оказался лысоватый и слегка близорукий профессор. Он поблагодарил, и в свою очередь укутал дочь своим плащом.
В машине они предпочли молчать. Было неловко раскрывать свои карты перед шофером, тот старательно преодолевал нежданную пробку и почти не слушал их.
Поговорить можно было лишь на перроне у купейного вагона.
- Ты всё решила?
- Да… И мне кажется, что тебе пора, давно пора подумать о том…
- Бежать… Ты предлагаешь, бежать в Англию.
- По крайней мере, там Нелли будет вполне счастлива.
- Послушай, это всё пустяки. И если бы ты хотела, чтобы ей было хорошо, ты бы осталась.
- Неужели так трудно подумать о ком-то кроме себя? Ты ведь всё понимаешь. Они от тебя не отстанут.
Не удивлюсь, если дочь пойдёт по моей дорожке. И ещё эта Людочка.
Они покосились на невозмутимую проводницу и вдруг заговорили тише, словно бы стесняясь своего разговора.
- Ты думаешь, она чокнутая.
- Я думаю, что эта девица дурно влияет на Нелли. Надо прекратить эти Опасные игры.
Репродуктор на столбе сделал дежурное объявление.
Проводив поезд, Оболенский с четверть часа провёл вне машины. Ему было не по себе – всегда молчаливый Андрей был совершенно невозможным соглядателем. Он молчал, но в его молчании был укор.
До слуха Нелли донесся глухой звон часов. Она вдруг поняла, что почти раздета и запоем читает довольно толстую книгу, ту самую, что предложила прочесть Вера Григорьевна.
Она поглядела на пол и вдруг заметила поблёскивающий на линолеуме ключ. Он лежал, лежал и насмехался над ней.
- Наверно, я и впрямь заигралась.
Подбежав к ключу, она подняла его и тотчас же сунула в скважину, торопясь спрятать себя в такой уютный и привычный для неё образ.
Оболенский не знал, правильно ли он поступает. Но поведение дочери ставило его в тупик. Нелли то ребячилась, то пряталась в себя, словно моллюск в раковину. Пряталась и не желала понимать, что уже слишком большая для детских игр.
Она в соты раз проигрывала надоевшую всем пантомиму. Проигрывала и смотрела, как ей радостно и заученно аплодируют.
Вера Ивановна казалась вполне приемлемой заменой Ираиды. Она была правда немного старше. Старше и его, и Ираиды, но в свои пятьдесят два года была немного старовата для няни.
От одного взгляда на неё вспоминался рассказ Чехова «Дочь Альбиона». Сухая высокая, с типично учительской стройностью. В лице была какая-то черепашья безжалостность. Яхонтова смотрела на всё с брезгливым интересом британской туристки, считая окружающих гидами, носильщиками и прочей малозаметной публикой.
Оболенский робел перед ней. Но для заигравшейся Нелли давно был нужен холодный душ.
«По крайней мере, Вера Ивановна спасёт её от падения!».
Мысли о сексе были нестерпимее зубной боли. Мозг словно бы тасовал старые трофейные игральные карты – и на каждой из них резвилась его родная дочь.
- Сколько вашей-то лет?
- Шестнадцать, - проговорил Оболенский. – Завтра день рождения.
- Ну, что же прекрасно. Козерог, значит. Стало быть строптивая и настырная. Поверьте моему опыту, я видала и таких.
- А у вас были дети?
- Увы, нет. Мой муж был бездетен. Он не мог дать мне счастье, - глухо, как механическая кукла отозвалась Яхонтова.
Она вдруг вспомнила, как в первый раз появилась в доме Андрея Яковлевича, как старательно играла роль пай-девочки перед этим щеголем, который разыгрывал роль бонвиана перед самой успевающей в его группе студенткой.
- К сожалению, он умер. Не вынес тягот нынешней жизни. Я была вынуждена поменять место жительства. Продать автомобиль, дачу. На мою пенсию не разгуляешься.
Андрей продолжал вести машину. Иногда он казался Оболенскому механическим андроидом, который совсем лишён слуха.
Нелли тревожно прислушивалась. Отец обычно приходил домой в одно и то же время, приходил, чтобы чмокнуть её в щёчку и запереться у себя в кабинете, словно бы она была механической куклой Суок, а не живым человеком.
Вот и теперь было глупо думать, что поймёт её страхи. Что поверит в невидимку. Что наконец не станет смеяться.,считая всё очередной фантазией в духе Льюиса Кэрролла.
Нелли скользнула по строчкам своим настороженным взглядом. Ей не хотелось оказаться на месте Раскольникова, который, был, мучим одной идеей. Может быть, и она сама не замечает, как сходит с ума, считая себя чужой легко управляемой фантазией.
Она почти не расслышала, как скрипнули тормоза отцовского лимузина. Обычно она это чувствовала, догадываясь, что отец вот-вот появится а прихожей, появится и сыграет давно привычный для ума спектакль.
«Как хорошо, что я нашла ключ. Не хватало выбежать в неглиже. Он бог весть, что мог подумать.
Она вдруг сорвалась с места и побежала вниз, побежала, ожидая неизвестного и боясь этого неизвестного одновременно.
Вера Ивановна, как шприц лекарство втягивала своим мозгом эту не очень высокую, но прекрасно сложенную девушку. Тёмно-каштановые, волосы, карие глаза, красивые губы, с той приятной розовостью, которая свойственна губам всех девушек, еще не стремящимся к помаде.
Нелли дрожала. Эта старуха его слишком походила на ту, ту самую старую в страшную старуху. Даже этот дурацкий пучок был на месте. Он притягивал взгляд, притягивал и заставлял тотчас прятать руки за спиной.
- Дочь, поздоровайся с Верой Ивановной, - подсказал отец.
-Good afternoon. My name is Nell.
Нелли задрожала. Ей показалось, что Невидимка вновь начал свою атаку, вертясь возле ушей как назойливая муха.
Вера Ивановна была довольна увиденным ею. Этот странный проситель не обманул. Девчонка и впрямь была немного странноватой, а ей хотелось, очень хотелось втоптать её в грязь.
- Чем ты занималась? – спросила она, растягивая слова.
Нелли вдруг услышала писклявый голос Невидимки, он невидимо кривлялся и старательно выпевал: «Дрочила, дрочила, дрочила!» - так, что она едва не попалась на его удочку и не повторила этот глупейший глагол.
- Я читала роман Достоевского, мысленно показывая Невидимке кулак, проговорила она и тут же сотворила торопливый книксен.
- Так теперь понятно, что ты думаешь обо мне. Ишь как глазёнки посверкивают. Но я тебе вышколю. Станешь шёлковой, милочка.
- Нелли. Можешь идти к себе. Нам надо ещё поговорить с Верой Ивановной. Но не забывай, что ровно в десять…
- Ты придёшь пожелать мне спокойной ночи.
Она развернулась и метнулась наверх, словно вспугнутая асом кошка.
Мысли о Невидимке вновь проявились и заколотились в голове. Им было там тесно, и они просили о свободе. Нелли не знала, где спрятаться. В её комнате было только одно место, где можно было почувствовать себя свободной.
Невидимка не спускал глаз с раздевающейся Нелли. Он был рад её оголению. Теперь он вновь мог повелевать ею, заставить пасть перед ними, превратиться в жалкое мерзкое животное.
Она была в его руках. Такая самодовольная чистюля, не знающая своей судьбы.
В этом доме он был полным хозяином – он сумел подстроиться под вкусы всех обитателей, и теперь дёргал за ниточки и напевал каждому его любимый мотив.
И этой девчонке он не мешал быть Алисой. Теперь она тщетно пыталась стать собой, он держал её в руках, как маленькую игрушку.
Нелли поспешила встать под колкие, но тёплые струи. Было приятно наслаждаться одиночеством. Здесь её никто не тревожил, даже этот невидимый, но назойливый дух.
Стоило так подумать, как она почувствовала смешок, кто смеялся над её левым ухом смеялся и строил невидимые, но от того еще более обидные рожи.
- Ну, что? Кто был прав. Твой отец привёл себе новую жену.
- Это не жена. Это няня…
- Если я говорю, что жена, значит это всё так и есть. Не веришь мне. Так пойди, послушай.
Нелли плеснула в него водой.
- Мне вода не страшна. Она простая. Ты думаешь, я кошка? А вот и нет… Я твой искуситель. И ты, ты в моих руках.
- Если ты сейчас не заткнёшься, я позову отца.
- Ну, что же, иди, ябедничай. Можешь прямо так пойти в кабинет. Только учти, тебя сочтут чокнутой. Особенно, если ты явишься туда в таком виде. Почему ты не призналась, что дрочила?
- Потому что, это не правда. Отстань… Я завтра пойду в церковь, и принесу сюда воды, которой ты боишься.
- У тебя ничего не выйдет. До Крещения еще двадцать дней. И мне никто не страшен.
Нелли расплакалась. Она ненавидела себя, Алису, а главное, это настырного и гадкого приставалу
Я очень люблю такой жанр, правда, читать буду медленно, я еще и сама пишу. Когда пишешь - сложно читать. Очень интересно чем завершится, я уже придумала пару концовок. У меня бы никто не выжил, но подглядывать не стану. Пролог тоже прочла. Прикольно два "инфанта" Людочка и Алиса даже не понимают толком в чем их подозревают.
Светлана написала что этот роман пошлый, но я не заметил особой пошлости. В американских фильмах, например, любят снимать, как люди мочатся. И вобще мне почему - то жалко Нелли, она какая - то живая, по сравнению с "принцессой" людочкой, "старухой - прцентщицей" Верой Ивановной и даже со своим отцом. У нее как будто есть чувства. Она как будто попала в капкан, капкан детства, а вылезти не может, еще этот дурацкий голос достает постоянно. Как будто весь мир вращается вокруг Нелли. А она в нем страдает
Вобщем-то неплохо написано. Читается легко и с некоторым интересом и ожиданием насчёт дальнейших сюжетных провокаций. Главное чтобы воображение не зашкаливало всвязи с этим загадочным невидимкой.