Ираида была рада, что не воспользовалась общественным транспортом. Машина для неё была скорее лёгким танком – защитой от людского любопытства и странного, часто показанного сочувствия. Хотелось одного: поскорее вырваться из хитросплетенья городских улиц, на понятный и прямой ремень шоссе и покатить туда, где её могла ждать потерянная дочь.
Инстинкт матери гнал её вперёд. Сидящий рядом муж, был похож на привычный для одиноких американок манекен. Таких псевдо-живых мужчин сажали рядом с водительским креслом для того, чтобы обезопасить себя от ненужных и опасных приставаний уличных ловеласов.
Иномарка легко вошла в ритм общего движения. Было приятно нажимать на педаль акселератора и вести машину вперёд и вперёд. Проносящийся мимо пейзаж был привычен для этих мест, но отчего-то заставлял думать о Гоголе, о том, как изворотливистый и довольно нахальный Павел Иванович Чичиков проворачивал свои делишки с мёртвыми крестьянскими душами.
Запах мертвечины был слышен даже тогда, когда его, по сути, и не было. Ираида Михайловна пыталась уверить себя, что обязательно найдёт дочь, а затем займётся этюдами. Надо было давно самой сделать первый шаг, оторвать дочь от непонятной и опасной подруги и предложить свою дружбу. Не покровительство, а именно дружбу.
Она так и не научилась видеть в дочери друга. Скорее Нелли с каждым годом становилась похожей на куклу. Она всё меньше делась с матерью своими мечтами, зато охотно исполняла её капризы, становясь то в одну, то в другую позицию и играя предложенные ей статические роли.
Видеть в дочери куклу было проще, чем искать в этом аккуратном и чистом теле задремавшую душу. Да и Нелли также пыталась обмануть мир, надевая свой привычный карнавальный костюм и маску пай-девочки Алисы из ненавидимых Ираидой сказок развратного математика.
«Что за комиссия создатель, быть взрослой дочери мамцом!» - невольно по-хулигански подумала она, сворачивая к небольшой заправочной станции.
Пока «Вольво» заправляли, она успела потратить несколько купюр на съестные безделушки. Затем охотно села за руль и подобрала ожидавшего на обочине мужа.
Валерий вёл себя, как нашкодивший школьник. До сообщенного радующимся своему счастью Головиным города было довольно много километров. Он располагался в другой области и являлся довольно приметным райцентром П-ой области.
Ираида Михайловна была уверенна, что сможет разговорить ту преступницу, которая не хотела открыть места где сейчас может находиться Нелли. Снимки дочери с раздвинутыми, словно ножки циркуля нижними конечностями и похожей на предлагаемый к продаже кусок мяса, промежностью.
Нелли уже не была Алисой, но не была она и Нелли. Вероятно, выдуманный образ до конца доел её душу, сделал её податливой и трусливой. И Нелли растворилась в топи придуманной кем-то Алисы.
Было страшно смотреть на это кукольное бесстыдство. Наверняка, дочь чем-то опоили. Она казалась матери то пьяной, то обкуренной. Особенно в те моменты, когда бесстыдно и мерзко улыбаясь показывала свою пока ещё никем не тронутую дырочку.
Она казалась матерью незнакомой. Точно такой же, как и день тогда, когда странным предновогодним днём выплыла из её лона. Кажется тот день недели был вторником.
Тогда она была по-своему счастлива, даже тогда, когда ещё не совсем уверенно прикладывала дочь к соску. Было забавно смотреть, как та сосёт молоко. Было чудо, что именно ей выпала честь выпустить в мир это милое существо. Даже имя дочери, которое пришло на ум как бы само собой теперь означало буквально всё.
Но с годами она привыкла к этому чуду. Привыкла к тому, что изо рта дочери пахнет свежестью, привыкла и клетчатым платьям, и к милой английской скороговорке, дочь, словно бы готовилась в синхронные переводчики, Валерий частенько заставлял дублировать свою речь по-английски. Нелли сначала воспринимала всё, как игру, воспринимала, и улыбалась, словно, действительная милая магазинная куколка. Но и эта улыбка и кукольное выражение глаз не раздражало, напротив, оно заставляло подтягиваться физически и морально.
Она, как могла, оберегала дочь от бытовой грязи. Мораль улицы – с её жестокостью была тут неприемлема. Дочь не могла жить по законам каменных джунглей, она была редким экзотическим зверем, или красивым цветком, на который только любуются и никогда не срывают на память.
Валерий Сигизмундович хранил молчание. Ираида неплохо справлялась с рулём и со всеми педалями. И ей не нужды были подсказки и советы…
Дорога была действительно удивительно гладкой. Конечно, местами и тут встречались досадные неровности, но Ираида вовремя замечала их, стараясь думать только об одном – скорой встрече с дочерью.
Звонок Головина вновь пробудил угасшую надежду. Нелли наверняка была жива, ведь её мучительница была благополучно арестована и теперь томилась на самом дне рукотворного ада, тщетно взывая к чужому благородству.
Ираида была равнодушна к судьбе этой молодой женщины. Она вдруг поймала себя на странном равнодушии к этой странной, почти на десять лет младше её фантазёрки.
* * *
Степан Акимович предпочитал притворяться спящим. Автобус в тот странный город отходил без двадцати минут восемь. Впереди было почти четыре часа езды. А затем, затем.
Он не знал, что должен сказать дочери, как оправдаться перед ней за своё мальчишество в юности, как доказать, что он не циник и не пройдоха. Ведь его союз с Зинаидой был по сути обычной сделкой. Он купил себе покой и независимость, почти как пушкинский Герман. И теперь за этот покой он расплачивался по полной программе – своим незаметным для других безумием.
Соседи по автобусу ничего не знали. Да они бы удивились бы, если бы он начал раскрывать свою душу, как засаленную записную книжку или давно затерянный ежедневник с нелепыми подростковыми записями о первых поцелуях и первой пьяной ночи первого соития.
Бескрайность степей, он пару раз взглянул в окно на проносящиеся пейзажи, взглянул и снова задремал, стараясь выкинуть из головы все мысли о своей неудачной женитьбе. Страх потеряться окончательно, сдуться, как праздничный шарик, стать разноцветным мусором на ещё вчера шумной площади и сиротливо лежать на затоптанном асфальте. Нет, только не это.
Жизнь уже заканчивалась, словно бы нелепый плохо режиссированный фильм. Он пытался перемотать пленку на начало и начать монтаж заново, но его не пускали к монтажному столу, не давали ни клея, ни специальных ножниц. Видимо, Господь вёл его в своё стойло, словно красивого, но упрямого жеребца.
Степан Акимович не мог понять когда именно он заблудился по жизни, свернул с прямой и честной дороги на, едва приметную, мерзкую тропиночку, ведущую в топь.
Автомобиль Оболенских въезжал в Сердобск. Ираида Михайловна старалась не терять времени у придорожных харчевен, стараясь заправляться, как и их лимузин на АЗС, только не высокооктанновным бензином, а простыми продуктами.
Вождение машины слегка утомляло. Но Ираиде не хотелось доверять руль мужу, она не то чтобы презирала его, скорее жалела, как провинившегося соседа по парте – стойкого двоечника и заядлого второгодника.
Муж был похож на побитого пса. Он молчал, но в этом молчании угадывалась буря.
С помощью прохожих они нашли нужные им улицу и здание.
Встреча с Таловеровым была нужна прежде всего Степану Акимовичу. Он собирался забрать Людочку, словно забытый портфель из бюро оставленных вещей. Это было как-то по-детски, словно бы его дочь была совком или ведерком, которым дети играют в песочнице.
Мир оказался для Людочки слишком широк. Она вдруг ужаснулась этой широте, и словно напуганная новым местом кошка забилась в самый дальний угол.
Ираида Михайловна понимала, что её муж не против того, чтобы Людочка оклиматизировалась у них в квартире. «Но куда же девать Нелли. Да и смогу ли я дальше считать её дочерью, после всего этого ужаса?».
Ираида опустила стекло и стала смотреть на небо. Ей вдруг захотелось курить. Никотин бы отвлёк её от дум о страшной, неизбежной встречи с живой дочерью или с её холодным и голым трупом.
Нелли неожиданно слишком быстро превратилась в её мыслях в замороженную тушку курицы. Такие тушки частенько красовались на витринах советских продмагов. Когда-то живые и квохчущие, они лежали, словно упокоившиеся девственницы, сложив на груди руки косым крестом и глядя ввысь на воображаемые звёзды.
«Нелли лучше пожить у отца Александра», - проговорил Валерий глядя на приборную панель, соображая когда их автомобилю следует вновь подкрепиться.
- У какого отца Александра?!
- А в Генералово. Там сейчас церковь строят, так там батюшка новый, из афганцев, у него с матушкой двое детей – мальчик и девочка.
В интонациях мужа ей послышался странный укор, словно бы это она была виновата в том, что кроме Нелли у неё больше не было детей. Конечно, хотелось и очень. Но пустые попытки лишь раздражали, а ласки мужа с каждым годом становились всё скупее.
И она ушла в искусство. Ушла с головой, Нелли была отличной моделью. На разнообразных холстах возникали её портреты, возникали, словно ретроспектива в фильме из какого-то нелепого тумана.
«Ну, ладно. Пусть поживёт в Генералово. А как со школой то быть? Ведь теперь пересудов не оберешься…»
- В гимназию Нелли не вернётся. Пусть или дома одиннадцатый класс заканчивает, или пусто в монастыре поживёт. У отца Александра хорошие связи, он бы мог похлопотать. Поработала бы там, и от Людочки подалей, и от всей этой фантазийной мерзости…
Теперь взросление дочери стало слишком явным. Было бесполезно спрашивать кого-нибудь о её будущем. Нелли сама ещё была голой и почти безымянной, какой бывает лишь театральная марионетка, которой забыли придумать роль и костюм с причёской.
Ираида Михайловна задумалась. Она прошла как бы рядом с дочерью, воспринимая Нелли словно случайно встреченного ребёнка. Ей нравилось смотреть на неё со стороны, как она привыкла смотреть на бурые глиняные горшки и лаковые пиалы, как привыкла ощупывать своей зрительной памятью затейливых людей Нелли теперь могла уйти навсегда. Уйти, не простив и не поняв. Не простив ни её, ни ту, что так надменно, походя пользовалась её телом. И тут не был брезгливый страх неизбежного заражения. Нелли вполне могла стать изгоем наткнувшись на испачканный зараженной кровью шприц наркомана. Могла из любопытства и желания побывать в Стране Чудес сделать роковой укол.
«Господи, если бы я знала обо всём этом раньше?»
Оболенская приняла вправо и остановилась. Ехать дальше, ощущая себя виноватой, было опасно.
- Валерий, - негромко сказала она, глядя на мужа, словно провинившаяся девочка. – Валерий, я не могу.
- Что? Тебе плохо?
- Нет. Со мной всё нормально. Но лучше, если за руль сядешь ты. Просто я боюсь, что не смогу доехать, думая постоянно о… Нелли. Вдруг её уже нет в живых?
Валерий Сигизмундович поменялся с женой местами. Он был уверен, что Ираида просто слегка лукавила. Ей не хотелось быть слишком суровой. К тому же несчастная и пугливая Людочка могла бы закрыться, словно цветок кувшинки и молчать, как онемевшая от колдовства ведьмы сказочная Принцесса.
На пригородной заправке узнали, как проехать к нужному им СИЗО.
Ираида не знала, что она скажет той ужасной женщине. Ведь она тоже пользовалась наготой дочери, любуясь её телосложением и воображая её то Евой, то юной купальщицей, то ещё кем-то другой, но обязательно обнаженной.
Руфина была жалкой наивной девушкой. Наивной девушкой, которая также жила в своём мире, как живут в своих мирах все маленькие фантазёры. Она была ребёнком – злым и безжалостным, и от этого в сердце возникала тупая, пугающая боль, от которой собственное горе казалось, не таким уж серьёзным.
Степан Акимович тщетно делал вид, что не стыдится встреченных прохожих. Он, конечно, догадывался, что слишком похож на адвоката, и вполне может идти на встречу со своим подзащитным. Но не мог думать о той, по чьему капризу были лишены свободы и его дочь, и её слишком верная подруга.
Людочка наверняка слишком изменилась. Её уже было трудно назвать Принцессой, это определение раньше решало все вопросы, дочь просто была красивой ростовой марионеткой, марионеткой, которой он так или иначе играл.
И теперь он понимал, что должен простить ту. Которая расплачивалась за свои фантазии так жестоко. Но простить не мог. Как не простил он и слишком наглую в своей безжалостности Зинаиду. Когда он сегодня утром собирался на автовокзал, жена ещё спала.
Он на какое-то мгновение подумал, что с удовольствием задушил бы ее. Просто накрыл лицо подушкой и задушил. Но это было слишком явно и мерзко. Да и становиться изгоем из-за какой-то капризной сволочи не хотелось.
Теперь всё мог решить запоздалый развод. Зинаида не могла претендовать на дочь. Она была обычной посторонней личностью. А Людочка., по его вине не знала ту, из чьего лона выплыла в этот жестокий мир.
«Какой же я – кретин. Ведь я мог… Что я мог… Подложить её под какого-нибудь юнца. Но не все любят более взрослых женщин. А ведь Зинаида в постели – полный нуль. На неё бы никто не клюнул бы.
Руфина уже позабыла, что она – Руфина. Для своих сокамерниц она была Плешкой. Наверняка они помогли столь быстрому исходу волос, плеснув ей на голову какой-нибудь химической гадостью, когда она спала.
Но это было даже приятно. Волосы и модная одежда были лишними в этом аду. Плешка тупо тёрла глаза и молчала. Молчала. Боясь опозориться ещё сильнее.
Теперь прежние забавы скорее вызывали тошноту. Она была такой же самозванкой, как и та белокурая девчонка, которая отправила её сюда, на самое дно жизни.
Даже, если бы Мустафа решил вернуть в свой дворец, она бы отказалась. Теперь не одна из служанок не смотрела бы на неё с восторгом, а просто бы гнобили. Пользуясь её слабостью и впитанным кожею страхом.
Теперь она была готова сознаться во всём. Сознаться, чувствуя себя такой же Какулькой. Какой были те, кого готовили для игрищ её муженька...
Вызов в кабинет следователя не предвещал ничего хорошего. Руфина вдруг подумала, что муж догадался о её судьбе и пригласил крупного умелого адвоката. Но теперь она не желала протянутой ей палки, напротив, как могла отбиваясь от спасения, предпочитая погибать в глубокой зловонной трясине.
Оболенские и Головин напряженно ждали. Они хотели взглянуть в глаза той, которая похитила их детей.
Головин не мог поверить своим глазам. В вошедшей в кабинет женщине не было никакой сексапильности и харизмы. Неужели за каких-то семь дней, она утратила весь свой снобизм. Казалось, что ей противен и этот дурацкий спортивный костюм, и взгляды незнакомых и таких любопытных людей.
Руфина смотрела то на седоватого человека с аккуратной тургеневской бородкой, то на супружескую пару. Взгляд у женщины был ужасно знакомым. Где-то она уже видела похожие карие глаза, видела совсем близко. Страшная догадка обожгла мозг, словно вылитый через носик чайника кипяток – кожу.
«Это – мать Не… Мать Не. А я, я…»
Ей вдруг захотелось, ужасно захотелось курить. Курить и вспоминать чужие жалкие зады и груди, что подрагивали перед глазами на экране телевизора, груди вчерашних школьниц, неудачливых в семейной жизни мамаш, и порой просто бездомных детей. А ещё, тех лысеньких девочек, что были её собственностью
Ей нравилось порно. Нравилось видеть других униженными и считать себя неуязвимой, точно такой же, как и жёны и дочки ненавидимых тёткой большевиков.
Все походило на разбор её поведения в кабинете директора. Походило на все сто процентов. Только теперь ей стало по-настоящему страшно. Спектакль окончился и начиналась новая, ещё неведомая ей жизнь.
Людочка притаилась за шкафом с бумагами. В этой измученной женщине не было ни капли своенравной и самоуверенной Руфины. Она радикально переменилась, оставив лишь бледную тень прежней, похожей на гламурную владычицу госпожи.
Теперь она стояла тупо поддерживая сползающие спортивные штаны. Стояла, словно какая-нибудь придурковатая девочка на уроке физкультуры.
Людочка догадывалась, что в той, другой комнате-камере Руфина была голой. Совсем голой. А она, Людмила Головина, знала. Очень хорошо знала, что значит быть голым для любителя роскошной одежды.
Запах чужой муки был нестерпим. Людочка догадывалась, что в организме Руфины наверняка поселилась какая-нибудь микробная мразь. Что скоро она станет уродливой и жалкой, и наконец упокоится под каким-нибудь кустом на невзрачном кладбище…
Головиной стало жаль эту дурочку. Руфина нарушила чьи-то правила, перешла за очерченный злом круг и оказалась уязвима, как бывает уязвима сова при свете солнца. Теперь она давилась такой же безвкусной баландой, которую предлагала и им в своём поместье, считая вероятно их всех просто голыми суками.
Отец был отчего-то сосредоточен. Он был без Зинаиды Васильевны, и это слегка обрадовало Людочку.
«А вдруг, она сидит там, в машине?»
Она мысленно посчитала места сначала В «Мерседесе», затем в «Вольво» Оболенского. Вероятно, отец не садился за руль, он был слишком рассеян для этого. А ехать домой в автобусе было как-то страшно, словно бы в фургоне для скота, на бойню.
«Нет-нет, только не это!»
Она посмотрела на почти оголенную голову Руфины. Было бы честно вернуть её собственность – парик из её Людочки волос. Ведь глупо притворяться Принцессой, когда ты по крови – Золушка.
Надеюсь, что все не упрется в недостойных матерей, чем модно теперь объяснать все самые страшные грехи и вывод напрашивается сам-собой: отцы роли не играют.(Не согласна!) Фред сам был слегка того...
Не думаю. Вообще - нас всех подстерегает случай. И если так рассуждвать, то В.С. и С.А. виновны не меньше. Как интересно. - получается вооруженные силы и советская армия. Кого винить, только предателей
Помочь сайту
Поздравления
