Дух Мустафы носился по опустевшему дворцу. Эти страшные существа дали ему всего трое земных суток для воплощения в чьём-нибудь теле. Он не мог вселиться в живое тело, нужен был свежий труп. Или только что зачатый младенец.
Но для соития нужны двое – мужчина и женщина, а в этом царстве остались только одни девушки и его малолетний сын.
Его слуги были не в счёт. Он бы не согласился становиться сыном ни Паука. Ни Боксёра. Скорее уж он согласился бы изжариться в огненном Стиксе.
Огненная река, чем-то напоминала ту, в которой так глупо погиб Фанарин. Он был счастливее, напитав своей плотью сома, вероятно, этого человека хватило бы на целый месяц этой плотоядной рыбе.
Девушки сидели в гостиной перед экраном телевизора, а перед ними разгуливал голенький и счастливый Артур.
Он казался слегка пьяным – вероятно, служанки напоили его прокисшим виноградным соком – тот был готов стать то уксусом, то отличным слабым вином и отчаянно балансировал на этой грани.
Артуру нравилось быть в глазах голых служанок Амуром. Он не понимал. Что над ним смеются и воспринимал всё, как игру. Игру, которая ему очень нравилась.
Для Варвары писун хозяйского сына напоминал забавную ёлочную игрушку, какую-нибудь блескучую шишечку или баклажанчик со старомодной прищепкою на другом конце. Им хотелось поиграть, как и теми миниатюрными шариками. Что пока ещё дозревали в его мошонке.
Теперь им не хотелось больше выяснять отношения. Жизнь без надзора казалась прекрасной, но в большом импортном холодильнике подходили к концу продукты.
Оксана понимала, что надо было когда-нибудь думать о жизни, взять денег и выйти на охоту за продовольствием. Но как же идти по деревне голой. Как наконец объяснить, кто они. Гораздо проще было просто жить, считая мгновения до смерти.
Только Паук с Боксёром не собирались умирать. Они знали, что стоит только выпустить изголодавшихся ротвейлеров, как эти распоясавшееся сучки окажутся в собачьей блокаде.
Мустафа мечтал о своём втором воплощении. Он не был буддистским монахом, но теперь ужасно хотел перейти в другое, годное тело. Очень хотел. Но проклятые девчонки были заняты только самими собой.
- Ну, что сидишь? Мне подыхать неохота. Пусть эти дохнут. А то ещё раскроют рот не вовремя
- Да, повезло мужику. Видать в рай попадёт. Чисто эта стервочка ему кочан-то снесла.
Боксёр сплюнул и задумался. Он был стар, неудачлив и зол. Жизнь завязла в быте, словно телега в грязи. А он, он хотел вновь вполне обеспеченного и спокойного существования.
В этот летний день было нелепо думать о будущей зиме. Но Паук думал. Он вдруг ощутил себя бродягой, пока не поздно, нужно было пробираться на юг.
«Ну доберемся до станции, заберемся в вагон, а что – потом.
Что – потом – он не знал. Не знал, да и не хотел знать. Думая, что накликает беду излишне частыми думами. Проще было плыть по течению, как плывёт попавшее в реку бревно.
«А что если их спалить к чёртовой матери?» Вспомнился прочитанный в детстве роман Пушкина о благородном разбойнике, вспомнился фильм. Он был чёрно-белым, довоенным и часто рвался, вызывая в зале бурю негодования и заливистый свист.
Паук пытался думать, что сможет уйти, пока сюда не прибежит народ. Но это было слишком ярко, театрально. Да и бежать было некуда, только туда к реке, а там, через лес – на большую дорогу.
«Жаль мне их. Что теперь будут делать – ума не приложу!» - проговорил он, глядя искоса на озлобленного Боксёра.
Тому опостылела липкая личина Незнайки. Опостылело улыбаться, опостылело бежать по первому зову Мустафы.
«Ничего, вот вернётся Омар. Вернётся Омар и всё наладится. Ведь мы под ним ходим, а не под этим уродом.
« А Восточный экспресс на что!» - вдруг задумчиво произнёс Боксёр.
Он вдруг представил Омара в роли знаменитого урода Кассетти. Представил, как эти двенадцать уродок приканчивают его. Его. А не несчастного уродливого Черномора.
«И чернокнижным языком усердно демонам молился…».
Тщетно дух Мустафы пытался вырваться из заколдованного круга усадьбы. Что-то его не пускало, что отбрасывало от ограды. А такие необходимые ему трупы лежали в земле. Земле, до которой ему не удавалось добраться.
«Нет, это всё глупость. Да там, наверняка одни кости. Не буду же я бродить по свету ожившим скелетом…»
Он был готов заплакать. Заплакать от расстройства. Ведь его душа, его душа должна была навсегда сгинуть.
Он хотел жить, жить. Хотел вновь и вновь воплощать в жизнь свои дурные фантазии. Хотел еще немного почувствовать себя всесильным.
А пока он был лишь сгустком воняющего падалью духа. Такого, какой иногда вырывается из недр человеческого зада в самый неподходящий момент. И надо было найти себе убежище, убежище, в котором его не потревожат эти строгие стражи.
Это оказалось страшнее, чем оказаться в тюрьме. Из тюрьмы можно было сбежать, стать беглецом, затеряться в знакомом мире. А там, в призрачном мире он был бы бессилен, был игрушкой для своих спутников.
Девушки изнывали от скуки. Им было страшно и скучно одновременно. Жизнь потеряла смысл. Она остановилась, словно часы, и показывала всё время один и тот же час.
Оксана оглядывала каждую из служанок. Будучи голыми, они почти не изменились, но всё же стали неузнаваемыми. Они что-то задумывали. И ей были не понятны их мысли, словно бы они думали по-китайски.
Инна понимала, что теперь она одна может удержать в подчинении эту свору. Что все эти девчонки смотрят на неё, как на предводительницу, но Инне не хотелось вырывать из груди сердце и вести их сквозь тьму к Свету.
Она сама не знала, где здесь свет, где тот единственный выход, который она ищет.
Девчонкам было некуда идти. Некуда идти не потому, что они были одиноки. Когда-то в прошлом у них были родители, друзья, свой привычный мир. Но теперь всё это пропало, как пропадает снег весной. И они не желали жить в пустыне.
Оксана с Маргаритой нашли в доме какие-то голубоватые таблетки. Им было всё равно, хотелось скорой и безболезненной смерти. Хотелось не думать о грядущем одиночестве, и тех неприятных вопросах, которые им обязательно зададут.
Таблетки оказались безвкусными, как памятные с дошкольного возраста витаминки. Девушки покатали их по нёбу, заулыбались и стали пристально смотреть друг на друга ощущая непривычное волнение и учащавшийся пульс сердец.
Первой не выдержала Маргарита. Она встала на четвереньки и подползла к Оксане. Выгнула спину. Её язык коснулся вздыбленного сосочка подруги. Оксане показалось, что её поглаживают ледяным кубиком для коктейля. Что сейчас произойдёт что-то ужасно- порочное, то самое, что происходит, если выпить вина. Или накуриться недоступной ей конопли.
Их дерзкое соитие не осталось незамеченным. Девчонки смотрели на них во все глаза. Теперь им самим захотелось подражать этой парочке, захотелось слиться в объятиях, как змеям в брачный сезон.
Секс с мужчинами был совсем другим. Он нёс с собой боль, страх и неминуемую смерть. А любовь друг к другу сближала их, сближала, как сближает простая и всем понятная игра.
Только одна Ирина страдала. Она с надеждой смотрела на Варвару. Но эта холодноватая сказочная героиня старательно отводила взгляд в сторону. Она ещё слегка побаивалась своей давней врагини. Воспоминания о том страшном вечере вновь встали перед её внутренним взором.
Ирина уже давно не помнила своих подвигов. После первой в её жизни порки она вдруг полюбила быть жертвой. От жертвы ничего не требовали кроме покорности. Не требовали, чтобы она кого-то спасала или любила.
«Надо первой подползти к ней. Первой»
И она стала униженно ползти. Варвара всё ещё не решалась быть ласковой с той, что ещё недавно была низвергнута со своей высоты, кто лишился привычного поста и теперь была грязной и мерзкой.
Инна старалась не смотреть на это сексуальное безумие. Она понимала, что скоро этом миру придёт конец, что он превратится ни во что. Растает, как мираж в пустыне. Что, вероятно, и они все уже только движущиеся миражи.
Она могла бы попытаться бежать в одиночку. Просто уйти отсюда. Ведь ничто не удерживало её здесь.
Она выскользнула из зала и зашагала по коридору. Спустилась по, похожей на царскую, лестнице и вышла, почти вышла в парк.
Но тут же вынуждена была отступить внутрь.
По саду бегали чёрные четвероногие, лающие твари. С каждого из этих существ можно было писать Цербера. Писать соединив в одном сразу трёх полноценных собак.
Было бы напрасно прорываться сквозь них. Если бы можно было усыпить их, а затем разбрестись по миру, ища в жизни новой дороги независимо друг от друга.
А пока, пока.
Она вернулась в гостиную.
Сёстрам Пушкарёвым было особенно стыдно. То, что произошло было похоже на час непослушания в детсаду. И они ждали вторжения строгой и принципиальной воспитательницы.
Инна вошла в залу как раз вовремя.
Девчонки старались смотреть не на неё, а на всё то великолепие, что их окружало. После безумия их всех охватил стыд, казалось, что будет жечь их. Превращая ни во что, как превращает соляная кислота.
«Пока вы тут трахались, как мартышки, эти козлы слиняли. И собак выпустили. Мы теперь здесь сдохнем. Сдохнем… Или нас собаки загрызут, когда проголодаются. Что, понравилось лизаться? Так, что вы раньше этим не занимались, а всё решали кто из вас Какулька, а кто нет?»
«Глупые были…» - подала голос Ирина и тут же сжалась от собственной смелости.
…Евсей понимал, что с собаками надо кончать.
Он знал, что эти твари безжалостны. Что они привыкли нападать исподтишка и радовались, когда им удавалась их кровавая охота.
И теперь. Теперь он готовился дать отпор этой своре.
Парк с высоты чердачного окна был виден, как на ладони. Собаки могли, конечно прорваться в близлежащий лес. Но их страшила темнота деревьев, страшила и заставляла рыскать по парку
Быть снайпером Евсею нравилось. Он умел выбирать цель и вовремя спускать курок. А его снайперская винтовка была всегда при нём.
Мустафа оценил его предусмотрительность. Он сам бы был бы не прочь в конце концов поохотиться на девчонок. Заставляя их бегать по парку и дожидаться смерти. Он планировал это на сегодня. Но вместо рабынь по парку бегали их охранники.
Паук и Боксёр стремглав бежали к реке. Они намеривались затеряться в лесу, а потом попытаться пробиться к жилью. То, что они едва избежали собачьих клыков – было чудом. Озверевшие псы, не получив привычной порции еды были готовы полакомиться ими.
Рыжеволосого Незнайку волновал собственный член. Он очень дорожил им – тот походил на ствол сувенирной пушки, а яички могли бы сойти за небольшие ядра.
Этот член теперь скучал без тёплых уютных щелок. Он любил вторгаться в запертые дверцы, не особенно раздумывая над тем, как подобрать к ним ключ. И вот теперь он боялся, что какой-нибудь мордатый пёс не долго думая, отгрызёт его.
Он был уверен, что опротивевший ему шофёр уже лежит в луже собственной крови, а собаки, словно его библейские сородичи пожирают его, ещё тёплое тело. Хорошо было бы скормить этим тварям всемогущую Клеопатру. Она была достойна такой казни. В Библии была подобная злодейка. Она сама напросилась на такую смерть, как самодовольная и наглая в своей похотливой лени Руфина.
Голенькая экс-владычица умывалась как кошка. Ей вдруг стало не по себе. Казалось, что кто-то смотрит на неё, смотрит напряженно и жалостливо, как смотрят только любящие родители на свою поруганную дочь.
Руфине был невыносим этот взгляд. Она думала, что сможет устоять перед ним, но тот заливал её душу, как заливает яркий электрический свет зачумленный подвал. Теперь даже мастурбация не помогала ей. Она только ближе приближала к состоянию мартышки в вольере.
Теперь её окончательно превратили в куклу. Превратили и тут же оборвали все нити, что вели к крестовине. Теперь без чужого приказа, она не могла даже поднять руки.
Даже запах собственного дерьма казался ей невыносимым. Раньше, будучи госпожой, она находила в нём отголоски ароматов духов. Казалось, что даже Нефе находит эту субстанцию ароматной. Но теперь.
Её какашки пахли так же, как и какашки её сокамерниц. И от этого амбре сразу же тянуло на рвоту, во всём была виновата безвкусная казенная пища. Она их одной кашеобразной массы становилась другой, также часто кашеобразной массой.
Теперь, когда она согласилась со всеми выдвинутыми против неё обвинениями, она вдруг почувствовала себя лёгкой. Казалось, что в её теле нет ни сердца, ни желудка, вообще ничего. Что там отсутствует даже скелет, а только лёгкий газ готов поднять это тело над землей, словно причудливый праздничный шар.
Теперь надо было только смириться с ещё одним спектаклем. Её уверяли. Что публика в зал суда допущена не будет, и что теперь её жизнь зависит от показаний её жертв.
Руфина не знала, что желает этим девочкам – жизни или смерти. Она понимала, что исковеркала им жизнь, что вела себя, словно глупая капризная девчонка, которая берёт кукол, нарядно одетыми, а возвращает их голыми и испачканными в её собственных испражнениях.
«Ну, что затихла? Спой или сказку расскажи. Ишь, как мы тебя причесали. Теперь небось и сама рада, - проговорила темноволосая.- А то гоношилась, словно бы Принцесса. Или как ты там себя называла… Клеопатра?»
Руфина потупила взор. Она разглядывала свой лобок и чувствовала себя провинившейся школьницей. Теперь что-то тяжёлое покинуло её плечи. Теперь уже командовали ею, а она, спокойно и честно выполняла эти команды.
Жизнь среди отверженных и мерзких людей была не так уже страшна. Она вспомнила, как смотрела на экран телевизора и ужасалась положению несчастной княжны Анны, которая, родив незаконнорожденную дочь стала Чухой. Тогда она чувствовала себя вполне достойно, сидеть на постели и закусывать шоколадными конфетами с ромом было приятно, еще приятнее было смотреть на чужие разыгранные муки.
Тогда она любила и своё красивое тело, и ту киску, которую она предлагала для своей самой любимой рабыни… Но теперь…
Помочь сайту
Поздравления
Расплата близится. Только заслужено-ли возмездие?
