Дарник и Река Часть 1

Дарник и Река

Роман

Однажды восьмилетние сыновья князя Дарника, играясь, поделили его княжество между собой: старшему сыну досталась Степь, младшему – Лес. Отцу они решили оставить Реки и Моря. Дарник против такого раздела не возражал. Все его подданные только ахнули, когда узнали, как именно князь-отец распорядился своим жребием.

Первая часть

1.
Налаженные торговые пути в Таврических степях – вот чем он, князь Дарник по прозвищу Рыбья Кровь, всегда в тайне гордился больше всего. Безопасные наезженные дороги с охраняемыми стоянками-вежами, усмиренные степные разбойники, разнообразие продаваемых вещей, появление необычного облика людей, сведения о дальних странах и прямо на глазах богатеющие придорожные жители. Казалось, еще совсем немного и любая простолюдинка, заплатив пару дирхемов, погрузится с детьми на наемную повозку и отправится навестить родичей за триста верст от своего дома, думая только о приятности самой поездки.
И вдруг эти его любимые торговые пути нанесли ему самое главное поражение в его победоносной жизни. С востока, со стороны его стольного Новолипова, куда направлялся их княжеский поезд, пришла Черная смерть. Разумеется, она приходила в эти края и раньше, но еще никогда не распространялась с такой силой и яростью. Прежде ее как-то останавливали и задерживали широкие реки, опустошенные войнами территории, укрепленные городища, под страхом смерти не подпускающие к себе незваных путников. Теперь же смертоносный мор летел на запад, юг и север, ничем не останавливаемый. Скоротечность самого мора тоже поражала: за версту еще было видно, как жена ухаживает за лежащим на земле пастухом, а подъехав, видели уже и ее лежащую рядом с ним хоть еще и живую, но уже в смертельном бреду с проступающими на коже черными пятнами. 
– В Новолипове все мертвые! – крикнул им один из пеших путников, не приближаясь к их походной колонне. 
Дарник по давно усвоенной привычке не верил слишком мрачным вестям: кто-то ведь да непременно выжил!
Поверил в размеры беды лишь, когда увидел гонца, посланного к ним навстречу из Новолипова. Тот тоже не стал приближаться к их поезду, а с полусотни шагов сообщил все последние новости. Чума пришла из Хазарии. Но не напрямую, а обрушилась на Словенский каганат кружным северным путем. Прошла вверх по Итилю до самой Булгарии, а оттуда проникла в северные княжества, в Липов и Корояк, потом по рекам спустилась в Гребень и столицу каганата Айдар, по слухам добралась и до западных словенских княжеств. В Новолипове действительно умерли не все, а только трое из каждых четырех жителей, а четвертый не справляется хоронить остальных трех. Княгини Зорьки тоже нет в живых:
– Тебя, князь, в городе все проклинают. Говорят, что если бы не было твоих дорог, чума к нам так быстро не дошла бы.  
Оцепенев, выслушивал Дарник все это. 
– Что будем делать? – спросил Грива, воевода княжеских гридей. – У тебя два княжича. Спасай хоть их. Через полгода чума сама уйдет.
Разговоры на привале-стоянке вышли весьма горячие. Кто-то хотел возвращаться на Днепр-Славутич в союзную хазарскую орду, кто-то – в свои родные городища и селища, кто-то предлагал уносить ноги в северные леса. 
Присутствие духа, казалось, сохранилось только у Корнея, напросившигося с князем в поездку хорунжего тайной службы.
– Нельзя никого отпускать, так они быстрее погибнут, ты это понимаешь, а они – нет. Удержи их, – нашептывал он Дарнику.
Но князь словно не слышал. 
Когда дружина и валахские купцы-попутчики разъехались в разные стороны, оказалось, что кроме сыновей с князем осталось еще двадцать пять гридей и шесть женщин-мамок – считай, одна ватага.
– Мое самое первое войско было еще меньше, – сказал Дарник им, да пожалуй, и самому себе в утешение. 
– Так на север трогаем или на юг? – нарочито бодро уточнил Корней.
– На юг, – ответил ему, чуть подумав, Рыбья Кровь.
Пять оставшихся повозок-двуколок свернули с дороги и двинулись навстречу полуденному солнцу прямо по степным буграм и колдобинам. 
Кажется, ничего не могло быть хуже, чем разом потерять княжество, войско, богатые хоромы с баней и перинами, однако, чем больше Дарник размышлял, тем яснее понимал, что может быть и хуже. Схорониться в безлюдном месте и полгода переждать для бывалых походников только на первый взгляд представлялось нетрудным. Одежды и то летней по две смены, круп и муки на неделю-полторы, наконечников для стрел вроде много, но охота не поле битвы, где можно после собрать все стрелы, через месяц это железное богатство можно и растратить.
– Чему ты улыбаешься? – с беспокойством поинтересовался Корней, когда они уже достаточно далеко удалились от дороги.
– Смотрю на себя со стороны и думаю, как буду выбираться из этой западни. Самое главное, что все равно как-то выберусь. Вот и гадаю: как? 
Корней, бывший княжеский шут, затем отважный полусотский и, наконец, хорунжий над всеми войсковыми соглядатаями, всегда обожал с князем подобное зубоскальство, но сейчас глядел хмуро, видимо, мысли об отсутствии должных припасов добрались и до него.
Другое заботило Гриву – воеводу объездной княжеской дружины, от которой теперь осталась четвертая часть.
– Будем придерживаться во всем прежнего порядка?
– Да. А почему ты спрашиваешь?
Воевода замялся.
– Так воевать вроде уже вряд ли придется… Как жить будем? Тоже по военному распорядку?
Что можно было сказать на это?
– Как получится, так и будем.
Восьмилетние княжичи тоже не оставляли отца в покое. 
    – Может, мама еще жива? – младший Тур едва не плакал.
    – Там есть кому о ней позаботиться, – сердито отвечал Рыбья Кровь, недовольный таким проявлением мальчишеской слабости. 
    – Неужели и все войско там умерло? – старшего Смугу, сына Черны, больше интересовали ратные дела. – Как же мы теперь от степняков будем отбиваться?
    – Нет больше степняков. Только безлюдная степь кругом, – успокаивал его князь.
    В свои двадцать четыре года он ощущал себя бывалым зрелым мужчиной. И причиной тому были не только девять лет походов и сражений. Закладка его нрава произошла еще в раннем детстве, когда долгие зимние месяцы он проводил в лесной землянке в обществе матери-изгоя и сундука со свитками на словенском и ромейском языках. Уже тогда, перебирая в памяти летние игрища с двоюродными братьями из родового селища, он накладывал их на подвиги, вычитанные из свитков, и бесконечно побеждал всё и вся в будущей взрослой жизни. Разумеется, всех подробностей своих будущих схваток с арабами на Крите, или с кутигурской ордой в Заитильских степях он в детстве представить себе не мог, но твердо верил, что если о чем-то сильно и неотступно думать, то нужное решение всегда будет найдено. 
    Сейчас, размышляя о ближайшем будущем, Дарник попытался вспомнить свои ощущения и действия, когда он вел по лесам первый десяток парней для ратной службы. Ну чем, кажется, это отличалось от теперешнего положения? Ан, нет, отличалось! Тогда ни у кого из них за спиной не было ничего, кроме унылого лесного существования, из которого всем им хотелось куда-то вырваться и чего-то большого и яркого достичь. А ныне все наоборот. Позади блистательная успешная жизнь, а все что будет впереди, наверняка будет гораздо хуже. Ну подадутся они через полгода к ромеям или хазарам, чтобы стать их наемниками, но вряд ли кто доверит ему снова большое войско. Можно, конечно, вернуться через те же полгода собирать выжившие остатки своего Гребенско-Липовского княжества? Или к своей прежней союзной хазарской орде, что сбежала из Хазарии от навязанной ей иудейской веры в словенские западные степи и где он совсем недавно был всеми почитаемым визирем? Есть еще далекий лесной Липов, с которого он когда-то начинал? Так ведь роковые слова уже произнесены: «Ты со своими торговыми дорогами виновник этой чумы!» После них вряд ли куда сильно вернешься. 
    Несмотря на общую озабоченность, первый день движения на юг прошел как обычно и даже ночевка была как всегда: с привычными сменными дозорами, сытной вечерней трапезой и выставленным княжеским шатром. Зато на следующее утро даже до самых простодушных и доверчивых гридей стало доходить, что двадцать пять человек это даже не объездная княжеская сотня, а через два месяца снег ляжет и что им тогда делать?
    – Ватага начинает беспокоиться, – безошибочно определил по угрюмым лицам гридей Корней. – Им надо сказать хоть что-то ободряющее.
    – Когда спросят – скажу, – мрачно бросил князь.
    На полуденном привале он, впрочем, заговорил с гридями сам, без всяких к себе обращений.
    – Что-то я вижу вокруг себя одни кислые лица. Еще немного и вы все расплачетесь и к маме запроситесь, – Рыбья Кровь обвел насмешливым взглядом расположившихся вокруг гридей. – Наконец-то судьба послала нам настоящее мужское испытание. Это вам не мечом махать, тут удар надо держать не час и не два, а недели и месяцы. 
    – Ну и как нам быть дальше? – спросил десятский Лучан, обладатель двух медных фалер за храбрость – поэтому и спрашивал: знал, что у него на это прав больше, чем у воеводы Гривы.
    – Построим свое селище и перезимуем.
    – А чем строить будем? Мечами и щитами? – Лучан не желал отступать. 
    – Чем есть – тем и будем! – отрезал Дарник.
    Слова «Тебя, князь, все проклинают» делали свое черное дело. Прямо осязаемо ощущалось как теряется прежний порядок: кто-то огрызнулся на замечание Гривы, кто-то крикнул Корнею не вертеться под ногами, кто-то не вразумительно ответил на вопрос княжеского оруженосца Свиря. Князя эти вольности пока не касались просто потому, что всем была известна его непобедимость в любых поединках один на один и быстрота, с которой он умел выхватывать из-за пояса свой клевец. Тем не менее, все шло к тому, что  из княжеской дружины им суждено превратиться действительно в братину вольных бойников, где все решает общий круг.
    В конце второго дня встретили большую семью степняков, которые на трех повозках и пяти волокушах перевозили свое имущество, гоня перед собой стадо коров и овец. С ними не стали переговариваться, внимательно посмотрели издали друг на друга и молча разошлись в разные стороны.
    В небе появились чайки, предвестники Сурожского моря. 
    Пока гриди разбивали стан на ночевку, князь с Корнеем и Свирем объехал окрестности. В самом деле морской берег находился всего в трех верстах от их стана. Малый земляной обрыв переходил в широкую полосу камыша, за которым сверкала водная гладь. По прямой до обрыва с повозками было не добраться – всюду имелись глубокие рытвины и овраги. Дно многих из них не проглядывалось из-за буйной растительности. Кроме кустарника здесь можно было различить и толстые прямые стволы могучих ясеней и кленов, что Дарник отметил особо. Он уже определил, что именно ему надо отыскать: непересыхающую степную речушку, впадающую в море. Возле нее и следовало ставить зимнее селище. Не отыскав речки в западном направлении, он со спутниками повернул коней назад, чтобы на утро исследовать восточное направление. 
    В стане его ожидала изрядная заваруха. Гриди, несмотря на сопротивление Гривы, достали из повозок все имущество и аккуратно разложили рядами на земле, чтобы посмотреть на что им всем можно рассчитывать. Воевода тревожно смотрел на приближающего князя, отлично зная, как он не любит подобное самоуправство.
    Вот оно, началось, – подумал Рыбья Кровь.
    – Ну и правильно, что все достали, – невозмутимо похвалил он. – Теперь это все не княжеское, а нашей братины вольных бойников. Казначея уже выбрали?
    К такой княжеской покладистости походники были совсем не готовы, поэтому в ответ лишь озадаченно переглядывались между собой.
    – Я думаю, это дело больше всего подходит нашему писарю, – князь жестом подозвал шестнадцатилетнего гребенца Бажена, самого молодого гридя.
    Никто не возражал.
    – Бери перо и чистый пергамент и все записывай, – приказал князь Бажену. – Да и все свои торбы тоже вываливайте в общую кучу. Общее – так общее.
    Чтобы никого не смущать своим присутствием, Дарник удалился из стана, учить сыновей поединкам на палках. Холодное бешенство против собственных гридей стучало  в голове и в сердце. Сразу вспомнил все прежние свои княжеские дружины. Свирепых разбойников-арсов, которых ненавидело все дарникское войско, поэтому и верно держались князя, зная, что он им защита от остальных воинов. Потом их сменили рослые красавцы, своим бравым видом поддерживающие слухи о богатстве и пышности Липовского княжества. Следующий набор в княжескую сотню наполовину состоял из гридей-фалерников, а наполовину из войсковых десятских и вожаков, которых он держал при себе, как будущих воевод, на собственном примере приучая как действовать в той или иной обстановке. Эта же объездная дружина большей частью была составлена из выпускников вожацкой школы, дабы они к своим книжным и строевым знаниям добавили весь размах и широту княжеский владений. Поэтому особо с ними и не строжничал, дабы они больше имели собственного разумения. И вот теперь оставшаяся от этой дружины ватага своим «обсчётом» имущества нанесла ему новый чувствительный укол. Не будь рядом княжичей, он плюнул бы на все, вскочил на коня и ускакал куда глаза глядят, а так вынужден досмотреть все это зрелище до конца.
    При возвращении князя с сыновьями в стан, Бажен подал ему мелко исписанный свиток. 
    – Зачем он мне? Держи его у себя, – отказался Дарник. 
    – Они и княжеский ларец с казной к себе перетащили, – тихо сообщил, опасливо оглядываясь на полог шатра, писарь.
    В ларце находились золотые солиды, серебряные дирхемы, наградные фалеры и перстни с драгоценными камнями – то, чем князь в дороге мог награждать своих подданных и полезных чужеземцев.
    – Ну перетащили и перетащили, – брезгливо скривил рот Рыбья Кровь, не желая даже вникать в это.
    Кроме заветного ларца, гриди перетащили к себе также запас княжеских хмельных медов и ромейских вин. И поздним вечером вся братина изрядно приложилась к ним.
    Утром всех разбудил поднятый дозорными переполох. Ночью из стана сбежал десятский Лучан со своей женой ромейкой Евлалией, обучавшей в пути княжичей ромейскому языку и обычаям. С собой беглецы кроме двух верховых коней захватили также две вьючных лошади, нагрузив их мешками с провиантом. Когда стали смотреть, что пропало еще, выяснилось, что похищено и содержимое ларца с княжеской казной. Собравшиеся возле повозки с ларцом гриди галдели и шумели, как потревоженный курятник. Но в княжеский шатер никто не спешил.
    – А не приходят, потому что сами виноваты, – сказал Корней, заходя в шатер. – Дозорные разбудили ночью свою смену и пошли спать, а смена просто не пошла сторожить. Вот тебе и братина! Кого казнить будем?
    Дарник едва удержался, чтобы не расхохотаться. В шатер ворвался взволнованный Грива:
    – Я послал четверых в погоню!
    – Очень хорошо. – Князь все еще не спешил выходить наружу.
    – Виноватые дозорные ждут твоего приговора.
    – Пускай ждут, – равнодушно отвечал Дарник.
    Вместе с воеводой, Корнеем и княжичами он вышел из шатра. Столпившиеся неподалеку гриди замолчали и выжидательно смотрели на князя. Рыбья Кровь выпил из ковша воды и подал знак княжичам садиться на подведенных Свирем лошадей. Гриди проводили князя изумленными взглядами.
    Не успели они втроем далеко отъехать, как их нагнали Корней и Грива. Корней прямо заходился от смеха:
    – В жизни не видел таких глупых рож. Умеешь ты, князь, озадачить людей!
    Грива помалкивал, стараясь сам вникнуть в скрытый смысл княжеских поступков. Дарник как будто ничего не случилось, повел их к морю, а затем вдоль восточной стороны побережья. Версты через две он нашел то, что искал: степную речушку, заключенную в обрывистые каменистые берега. Проехав немного вверх по течению, они увидели на одной из сторон оврага селище тавров, состоящее из пробитых в мягком известняке пещер. Над одним из входных отверстий в скале висела на шесте черная тряпка – селище тоже было покинуто.
    – Ты что, думаешь, строиться рядом? – с испугом произнес Корней.
    – На расстоянии версты любая зараза теряет свою силу, – заявил Дарник, вовсе не уверенный в своем утверждении.
    Продвинувшись вверх по течению версты на полторы, они и в самом деле углядели утес, который словно сам просился в качестве подходящего места для поселения.
    – А вроде ничего, – одобрил Грива, когда они с князем и княжичами, оставив на Корнея лошадей, вскарабкались по заросшему мелким лесом и кустарником склону наверх. – Вот только лодии по этому мелководью вряд ли пройдут.
    Это был существенный недостаток, потому что в мыслях Дарник уже прикидывал пару-тройку лодий, на которых можно торговать и пиратствовать по всему сурожскому побережью богатой Таврики. 
    – Зато и чужие лодии сюда не сунутся, – ответил он воеводе.
    При возвращении в стан Рыбья Кровь по-прежнему сохранял полную невозмутимость. Не сел за трапезу к общему костру, а с Корнеем и сыновьями пошел в шатер, куда Свирь понес им и еду. Не успели все, как следует перекусить, как в шатер заглянул Грива:
    – Князь, тебя гриди зовут.
    – Погоня уже вернулась?
    – Еще нет.
    – Тогда дождемся, пока вернется. – Дарник чувствовал себя хозяином положения. 
    Хорошо, что даже в шатре всегда было чем заняться. Полдня Рыбья Кровь то рисовал план будущего селища, то учил сыновей ромейскому и хазарскому языку, то играл с ними в шахматы-затрикий. 
    К вечеру погоня вернулась ни с чем, и князь вышел к ватаге для серьезного разговора. Чтобы не выслушивать чужие оправдания, заговорил первым:
    – Я так думаю, что не получится у нас тут братина вольных бойников. Поэтому давайте возвращаться к старым добрым войсковым порядкам. Я командую – вы исполняете. Или я беру тех, что готов слушаться и еду дальше…
    Гриди, насупившись, молчали.
    – Наказывать за кражу, я никого не собираюсь. Но больше краж в нашей ватаге не будет, это точно.
    – А что будет? – непроизвольно вырвалось у казначея Бажена.
    – Победа и слава, вот что будет! А то, может, кто из вас любит быть несчастным? Я ничего делать не буду, только посмотрю на него. Ну, кто?
    Гриди усмехались, оглядываясь друг на друга. Несчастным называться не хотелось никому.
    – Вот и ладно, – подытожил князь. – И еще одно. Если кто-нибудь в мое отсутствие не послушается воеводу Гриву, будет тут же повешен вместе со своим напарником.
    Это было старое еще липовское правило для наведения жесткой дисциплины: наказывать за провинность не только преступника, но и его вполне невинного напарника-побратима.
    – А как быть с напарником Лучана? – вспомнил вдруг Корней. – А ну-ка давай выйди.
    Из рядов гридей вперед выступил напарник десятского-фалерника гребенец Витко, на его молодом веснушчатом лице не было ни кровиночки.
    Рыбья Кровь ответил не сразу, давая всем возможность, как следует прочувствовать важность и смертельную опасность момента.
    – Я случайно подслушал, как Лучан говорил тебе вчера, что отныне у него вместо тебя боевым напарником будет его жена Евлалия. Было такое?
    Витко тупо смотрел, ничего не понимая.
    – Было, было, – толкали его в спину более сообразительные гриди.
    – Было, – наконец выдавил он из себя.
    – Ну, значит, когда вора поймаем, то повесим его с его новым напарником. 
    – Обязательно! Точно! На первом дубе! – радостно загалдели гриди, очень довольные ловкой придумкой князя, спасшей жизнь их товарищу.
    Похоже, начатый не слишком хорошо день полностью переломился в сторону прежнего безоговорочного командования князя.
            
2.
Вот только вновь обретенное равновесие все равно оставалось весьма шатким, особенно после знакомства Дарника с описью Бажена. Сбежавшие на Новолиповской дороге гриди хорошо проредили имущество объездной сотни. Исчезли почти все крупы и мука, одеяла и наконечники стрел, лопаты, кирки и топоры, все вьючные и запасные лошади, пять из десяти повозок-двуколок. Порядком удивила князя пропажа большинства тяжелых конных доспехов и второго ударного оружия в виде булав и клевцов, хотя позже он сообразил, что любое железо для обмена во время бедствия всегда выгоднее золота и серебра. Значит, какое-то практическое разумение эти вожацкие выпускники все же приобрели рядом с ним. Нетронутыми оказались щиты, пики, лепестковые копья, арбалеты и три повозки с камнеметами. Как бы в насмешку в наличии остались и пятеро водяных часов – главная подарочная вещь для дорожных веж и крепостных городищ. Теперь разве что раздать их каждой паре ночных дозорных, чтобы они не пересторожили лишний час. Не потревожили гриди-отступники и два десятка дарникских знамен, сундучок с книгами, а также мешок со сладостями и сухофруктами, – то, что хранилось в княжеской повозке и в повозке княжичей. 
Что и говорить, результат описи оказался еще хуже, чем предполагал Рыбья Кровь. Сильнее всего удручало почти полное исчезновение рабочих инструментов: лопат, кирок, ломов, топоров. Как без них строить зимнее прибежище? И как убедить гридей, что не все так плохо, как кажется? Необходимо было, прежде чем вести их на облюбованный утес, сделать какое-то сильное действие, чтобы походники немного взбодрились и обрели былую уверенность и в своем князе и в самих себе. 
И хорошенько поразмыслив, Дарник первый раз в жизни решил заняться колдовством. Про него и раньше говорили, что он воевода-колдун, раз побеждает в самых безнадежных ситуациях, почему бы сейчас как можно выгоднее это не использовать. Предоставив гридям до конца дня никуда не двигаться: помойтесь, обстирайтесь, залатайте дыры в повозках и сапогах, князь занялся своими приготовлениями: отказался от принесенной еды, пил только воду, рисовал на земле какие-то знаки и фигуры, подбрасывал в воздух птичий пух, чтобы определить направление переменчивого ветерка. Гриди лишь косились на него, не решаясь ничего спрашивать.
– Мне надо к своим богам обратиться, – сказал он под вечер Гриве так, чтобы это услышали и другие походники. – Никто за мной не смеет следить и подсматривать!
Взяв у трубача бубен, из костра ведро золы, а из собственных вещей узелок с ромейским горючим порошком, он в сумерках отправился прочь от стана. Отойдя шагов на четыреста, выбрал пологую лощину и разложил в ней небольшой костерок. Когда разгорелось устойчивое пламя, Дарник разделся по пояс, обмазал себя золой и с бубном принялся выплясывать вокруг костра колдовской танец – некую смесь из плясок горцев Крита и кочевников-ирхонов. Иногда падал на колени и припадал головой почти в самое пламя, иногда швырял в костер горсть золы. Попробовал даже что-то гортанное запевать и едва не захлебнулся собственным смехом. Старался не просто так, знал, что половина, если не вся ватага наблюдает за ним из темноты. Чтобы усилить интерес зрителей трижды менял быстроту танца. Наконец в самом конце предоставил дать ответ Богу Огня: бросил вместо золы в костер ромейский порошок, который произвел сильный взрыв-вспышку, после чего князь распростерся на земле лицом вниз. 
При возвращении в стан он, то здесь, то там слышал в темноте бег многих ног – это спешили к своим палаткам зрители.
– Ну что? – спросил возле шатра Грива. Из-за его плеча выглядывал Корней.
Дарник не удостоил их ни словом, ни взглядом, показывая, что он все еще во власти потусторонних сил. 
Утром с тем же немым вопросом смотрели на князя все походники. Дарник и им ничего не объяснял, просто действовал собранно и целеустремленно, одним этим давая понять, что получил от своих богов верный знак. Приказав складывать палатки, он захватив двух гридей с двуколкой, отправился прокладывать для повозок путь к утесу. С этим пришлось повозиться достаточно долго, вновь и вновь объезжая всевозможные препятствия. В полдень их догнал гонец, посланный Гривой:
– Прибыли ходоки из придорожной вежи, – сообщил он. – Тебя, князь, хотят видеть. 
Оставив двуколку возле утеса, Рыбья Кровь поскакал с гонцом к стану.
Пятеро всадников с двумя вьючными лошадьми расположились в сотне шагов от их палаток и повозок и оттуда вели переговоры с княжеской ватагой.
    – Ну ты и колдун! – восхищенно встретил князя Корней. В глазах других гридей читалась та же уверенность в вернувшейся удачливости их предводителя.
    Придорожная вежа служила в качестве охраняемой стоянки для походного дарникского войска и торговых караванов. Такие вежи Рыбья Кровь опробовал еще в лесах Липовского княжества. Она обычно состояла из деревянной двух-трехъярусной башни, обложенной иногда камнем, при башне дом-гридница, конюшня, хозяйственные постройки. Все это обносилось валом и частоколом. Гарнизон: две-три ватаги – 40-60 гридей, часто с женами и наложницами. Рядом с вежой располагалась сама огражденная жердевым забором стоянка, куда вкатывались торговые и военные повозки проходящих мимо караванов и войск. Со временем возле такой вежи вырастало селище, а то и большое городище.
    Вежу Смоль построили год назад. Ее гарнизон составили две ватаги: хазарская и словенская, набранные из необстрелянных ополченцев. Возглавлял ее опытный липовский гридь-полусотский. При первых известиях о Черной смерти он выехал на разведку. Не устерегся и заглянул в одно из зимовий степняков. После чего, вернувшись к Смоли, издали отдал воинам подробные распоряжения и уехал умирать прочь от вежи. Два вожака ватаг пребывали в растерянности и нерешительности, чуть погодя хазары собрались и всей ватагой двинулись на запад к своей орде. Оставшихся словенцев возглавила жена полусотского Видана.
    В точном соответствии с распоряжениями мужа она затворила ворота вежи и упредительными выстрелами из крепостных камнеметов отгоняла всех, кто пытался приблизиться к Смоли. Запасов провианта у них было предостаточно, поэтому две недели сидели не высовывая никуда носа. Потом некий путник прокричал им про князя, свернувшего неподалеку со своей дружиной с Новолиповской дороги на юг. Вот и снарядилась Видана с четырьмя гридями на поиски верховного военачальника, дабы узнать, что ей и ее гарнизону делать дальше.
    Дарник не уточнял, сколько именно провианта имеется в веже, знал, что его всегда там с запасом. Кроме того, обязательно есть кузня, любой инвентарь для починки ратных доспехов и семена для небольшого крепостного огорода. Было даже слегка досадно, что помощь смольцев подоспела столь рано, а не тогда, когда все у них дошло бы до крайнего голода и отчаянья. 
    – Может, нам самим стоит перебраться к веже и возле нее строить большое селище? – высказался Грива. Предложение было весьма здравым, но раз Боги «велели» князю двигаться на утес, то переиначивать было уже не с руки.
    – Ну да, и будем пугливо отгонять от себя всех проезжих! – возразил Корней, легко предугадывая в данном случае мнение князя.
    Действительно: какой прок сидеть, закрывшись, на виду у всех?
    – Будем их самих вывозить к нам сюда, – решил Рыбья Кровь.
    Прокричали приказ князя Видане. После небольшой заминки, оттуда последовала просьба дать им повозки, так как на двух повозках и вьючных лошадях, что есть в Смоли всего за один раз не перевезешь.
    Четыре двуколки освободили от вещей, и Корней с четырьмя гридями отправился вместе со смольцами.
    Нечего и говорить, какое радостное и бодрое впечатление произвело это событие на княжескую ватагу. Ни у кого не оставалось сомнений, что именно высшие силы даровали Дарнику столь нужную и своевременную поддержку. Каждый работал теперь будто за троих. 
    Переезд на утес, разбивка там нового стана, разделение на два постоянных десятка, которые по очереди, то долбили каменистую землю, то собирали хворост и заготавливали сено – все проходило без малейших возражений. Оставалось лишь маленькое опасение, что с ватагой смольцев может что-то не получиться. 
    Миновали шесть дней, и прискакавший дальний дозорный сообщил, что приближается большая походная колонна во главе с Корнеем. Ее встречать никто не вышел – соблюдали прежнюю осторожность. По приказу князя смольцев на неделю расположили станом у подножия утеса в стороне от двух основных троп, ведущих наверх. Но никому не запрещалось подходить к своим спасителям на 80-100 шагов и вволю перекрикиваться.
    С особым удовольствием смотрели походники на небольшое стадо коров, овец и свиней, прибывшее со смольскими ополченцами. Вот это уже что-то надежное, осязаемое, с чем можно начинать самостоятельную жизнь! Еще более жадными глазами взирали княжеские гриди на появление со смольцами восьмерых молодых женщин.
Во время любого дальнего похода Рыбья Кровь всегда старался иметь в своей дружине нескольких молодок просто потому, что не любил долго видеть вокруг себя одни мужские лица. Вот и сопровождали объездную княжескую сотню десятка полтора мамок: поварих и прачек – жен или наложниц кого-либо из гридей. Другие воины их постельному счастью не слишком завидовали – во встречных городищах и селищах имелось немало молодых вдов или просто веселых девок для воинского развлечения, поэтому всегда был шанс на приятное мужское похождение. По-иному обстояло теперь, когда все внезапно осознали, что полгода с этим у них точно будет большая нехватка. И уже начинали поглядывать на оставшихся пятерых жен своих соратников, оставшихся в княжеской ватаге, налитыми кровью глазами. 
    Поэтому восемь смолек (две из которых, правда, были на последних месяцах беременности) явились для гридей настоящим подарком судьбы. Смольские молодки, если и были в этом смысле чуть сдержанней, то самую малость. Собственные мужья от долгого сожительства давно утратили для них большой интерес, и теперь каждая с тайным вниманием рассматривала издали возможных ухажеров. 
В VIII веке нравы в черноморских степях не отличались большим постоянством. Для кочевых хазар уложить в постель с гостем-иноземцем свою жену вообще было в порядке вещей. Считалось, что чужая кровь отважного, крепкого здоровьем путника, влившаяся в их род, может пойти только на пользу. Жен степных словен никто к такому не понуждал – они сами вольны были делать свой выбор. Более того, до появления у них одного, двух, а то и трех детей эти словенки сами себя считали полумужними и легко могли уйти к тому, кто готов был о них лучше позаботиться. Конечно, не все мужчины смотрели на это сквозь пальцы, порой дело доходило и до кровопускания нерадивым женам. Но там, где смелых сильных парней было в несколько раз больше женщин, ревнивцев стремились успокаивать всем «обчеством» – мол, настоящему молодцу никакая жена изменять не будет, а если не молодец, то сиди и не рыпайся.      
Вот и простояли неделю две ватаги, не сливаясь в одно целое, и в то же время почти все высмотрев и выведав о возможных новых избранницах и избранниках. 
– Смотри, как бы до смертоубийства дело не дошло, – счел нужным предупредить князя Корней.
И действительно, едва прошли после объединения первые братские объятия и восторги от прибытия навезенных припасов, как уже самые нетерпеливые гриди стали делить между собой новых молодок, не обращая внимания на их мужей.
Гриди объездной дружины представляли из себя отборных воинов, все ростом никак не ниже 8 вершков (178 см), что на фоне средне- и низкорослых смольцев особенно бросалось в глаза. Все грамотные, много где побывавшие, готовые через год-два стать сотскими и хорунжими они даже на войсковых бывалых бойников смотрели сверху вниз, а чего уж говорить об ополченцах из крепостных гарнизонов.
Разумеется, столь бесцеремонное отношение не могло не вызвать сопротивления. Шестеро мужей-смольцев затравлено оглядывались вокруг, сжимая рукоятки ножей и кинжалов. Дарник попытался навести порядок сначала словом, а потом при первой стычке, схватив лепестковое копье, огрел его древком двоих или троих чересчур горячих молодцов.
– Да мы что? Да мы ничего? – оправдывались гриди. – Это наше законное право: добыть себе жену в честном поединке. Пускай, если хотят, берут оружие и выходят на бой, хоть на мечах, хоть на кулаках, хоть на чем угодно!
Все, замолчав, ждали, как рассудит князь – уж больно неравными выглядели эти предложенные поединки между великанами и коротышками. Но у Дарника имелся заготовленный на это ответ. 
– Ну что ж, поединок так поединок. Вот только как уравнять ваши силы?
– А прикажи нам биться одной рукой, мы и одной рукой управимся с ними, – гридь-айдарец Твердята знал о чем говорил. Глядя на его руки толщиной с ногу любого из смольцев, мало кто сомневался, что он сумеет с каждым из них управиться и одной правой или левой.
– Я думаю, нужно выбрать такой поединок, в котором никто никогда не участвовал, – продолжал рассуждать князь. – И чтобы в нем нельзя было покалечить друг друга… Я объявляю кутигурский бой.
Все полсотни воинов удивленно переглядывались между собой – никто никогда не слышал про такой бой. Дарник приказал подать короткую веревку, а гридю, затеявшему драку раздеться по пояс и снять сапоги. После чего ему связали за спиной руки. То же сделали и с мужем смольки, на которую положил глаз гридь. По указанию князя на земле прочертили круг сечением пять сажен.
– Итак, будете наносить друг другу удары ногами, коленями и плечами. Можно делать подножки, перекатываться по земле и толкаться. Нельзя бить в пах, кусаться, бить головой и падать на противника всем весом, – Дарник постарался предусмотреть любые возможные ситуации в этом, им выдуманном кутигурском бою. – Побеждает тот, кто первый вытолкнет или выкатит противника за пределы круга. Кто нарушит правила, тоже считается проигравшим.
Два поединщика под смех и ободряющие крики зрителей вышли в центр круга и озадаченно уставились друг на друга, усиленно повторяя про себя, что им можно, а чего нельзя. Свирь подал сигнал, и гридь первым выбросил вперед ногу, целясь смольцу в живот. Тот увернулся и отвесил круговой ножной «подзатыльник» по бедру гридя. Собравшиеся приветствовали его удар взрывом хохота, после чего смех не замирал уже ни на секунду. Гридь пошел на малыша всей массой и почти протащил его на груди до самой черты, но смолец в последний момент вывернулся и верзила-гридь едва сам не выскочил за границу круга. Так они и толкались с переменным успехом, никому не удавалось достичь явного превосходства.
Князь приказал принести водяные часы и засечь время поединка. Назначенный срок быстро истек, а бойцы все еще пыхтели в центре круга.
– Нет победы нового жениха, значит, жена остается с мужем, – вынес решение Дарник, и все вынуждены были согласиться, что оно самое справедливое и верное.
Забава пришлась по вкусу не только зрителям, но даже смольцам-мужьям. Они видели, что сила и опытность гридей в данном случае мало что значат и можно если не победить их, то хотя бы остаться в круге до конца поединка. 
Как «женихи» не старались, ими в этот вечер отвоевана была лишь одна смолька, два поединка закончились вничью, а в двух, к восторгу смольцев победили мужья-малыши. На двух беременных смолек никто пока не покушался.
Айдарец Твердята был в княжеской сотне лучшим кулачным бойцом, но, посмотрев первые поединки, предпочел сам не участвовать в этом «хохотании». Зато под конец вспомнил про восьмую тем более безмужнюю смольку:
– А мне Видана по нраву. С кем мне за нее биться, прикажешь, княже? Только прошу тебя, не со связанными руками.
Вдова смольского полусотского умоляюще посмотрела на князя.
– Наверно у вас, в Айдаре, привыкли при ухаживании за молодкой разбить две-три неповинных головы, а в нашем княжестве принято просто ухаживать за ней. И постарайся это сделать без своих знаменитых кулаков.
Вместо того чтобы удовлетвориться словами князя, Твердята подскочил к Видане и выкрикнул, указывая на нее:
– Если кто-то осмелиться встать между мной и ею, тот станет моим кровным врагом на всю жизнь!
Ну крикнул и крикнул. Рыбья Кровь пропустил это мимо ушей, но на смольцев вызов могучего воина произвел самое неприятное впечатление. Да и вообще, несмотря на благополучный исход первого столкновения между двумя частями своего пополнившегося войска, Дарник не исключал новых столкновений, поэтому приказал разместиться шести женатым смольцам вместе с Виданой отдельным табором на пригнанных ими повозках. Повозки загнали на дальнюю оконечность утеса и выставили для охраны дозор из неженатых смольцев с цепными псами, тоже привезенными из вежи.
Казалось, этот бесконечный, полный событиями и переживаниями день воссоединения в конце концов все же закончится. Но нет, среди ночи Дарника разбудил тревожный шорох. Рука тут же схватилась за кинжал, а слух, зрение и обоняние напряглись, чтобы определить природу опасности. В ноздри пахнуло женским запахом.
– Это я, Видана, – прошептал голос. – Твердята подкормил собак и влез в мою повозку. Можно я в твоем шатре переночую.
– Ну, ночуй. – Дарник достал из-под себя запасное одеяло и протянул вдове полусотского. Короткое прикосновение мягкой женской руки заставило его вздрогнуть. Он прислушался. Рядом тихо сопели сыновья, снаружи у входа раздавалось легкое похрапывание оруженосца Свиря, чуть повозившись, затихла и Видана. 
Сон был основательно перебит. Полежав неподвижно с полчаса, князь протянул в сторону руку. Пальцы коснулись одеяла Виданы и в тот же миг их утвердительно сжала горячая женская ладонь…

3.
    Рано утром Видана, крадучись, покинула княжеский шатер. А Дарник лежал и думал, как ему быть с ней дальше. В Новолипове подобное ночное происшествие ничуть бы не смутило его – одной наложницей больше, одной меньше. Даже перетерпел бы тихую, хоть и весьма ядовитую ревность Зорьки. Здесь же все выглядело по-иному. Чего проще, заявить: мне тоже, молодому, нужны женские ласки, поэтому Видана отныне моя и только моя наложница? Никто, даже тот же Твердята и полслова не скажет. Но, достигнув временного удовольствия, он сам себе подложит большую свинью на будущее. Во-первых, рядом восьмилетние княжичи, которые уже сейчас чувствуют себя полноправными князьями с тысячами подданных, как им объяснить, что какая-то случайная девка заняла место княгини Зорьки? Во-вторых, наложницы хороши, когда их несколько, тогда они только о том и думают, кто из них первая полюбовница, в единственном же виде любая из них тотчас начинает себя чувствовать полновесной супружницей. А ведь даже Зорька не была его законной женой. Привезя из Липова три года назад его сыновей, она просто стала жить в его княжеских хоромах и благодаря своему покладистому характеру и как мать княжича Тура быстро превратилась для его новолиповских подданных в «княгиню Зорьку», хотя все знали, что на севере в Липове продолжает хозяйничать его настоящая жена из наследственных князей – княжна Всеслава. Размениваться же на вдову простого полусотского было как-то уж совсем не с руки. Ну, а в третьих, в самых главных, она просто ему не нравилась сама по себе. 
Еще накануне Корней доложил о Видане все подробности. В свои двадцати шесть лет, она сменила уже трех мужей, дважды рожала, но оба ребенка не дожили и до месяца, последний муж даже несколько раз поколачивал ее за то, что она лезла в его войсковые дела. Среднего роста, крепко сбитая, с задорным курносым носом и беспокойными настороженными глазами, она именно на наложницу Твердяты и выглядела. Но просто так дать ей от ворот поворот тоже было не совсем прилично. Ведь именно ей Дарник со всеми гридями был теперь кругом обязан. Да и руку его ночью никто не заставлял к ней тянуть, сам сподобился.
Явившийся с привычным утренним докладом Корней добавил новую порцию дегтя в сладкий ночной мед. Твердята и в самом деле пытался проникнуть в повозку Виданы, но дозорные-смольцы со своими цепными псами общими усилиями сумели отбиться от него. Дарника одновременно и разозлила и восхитила ложь ночной обольстительницы. Это же надо: действовать решила сразу и вдруг, чтобы он просто ничего не успел сообразить о нежелательных для себя как князя последствиях. 
Разумеется, ночное похождение Виданы не осталось не замеченным в утесном стане, и Рыбья Кровь беспрестанно ловил на себе пытливые взгляды, как воинов, так и женщин. Единственный, кто нарочито не смотрел на князя был Твердята. Видана тоже держалась особняком, но при этом ухитрялась ему совсем по-девчоночьи строить издали глазки, что тоже не ускользало от внимания окружающих. Ну что ж, ты свое за это получишь, зло решил Дарник.
Сразу после утренней трапезы он, не давая никому расходиться, занялся распределением обязанностей.
– Что же ты позволил Видане командовать вами, мужами, как малыми детьми? – обратился он к вожаку смольцев Дулею.
– Да она сама… Она и раньше… Я в веже за главного остался, когда она поехала… – неловко мямлил тот.
– Он не виноват. Я сама стала распоряжаться. Он хороший вожак, – вступилась за Дулея Видана.
– Ты это говоришь сейчас как воевода или как просто вдова полусотского? – холодно спросил князь.
– Я даже не знаю. А какая тут разница?
– Если ты меня перебила как воевода, то тебя сейчас разденут и привяжут на сутки к позорному столбу. Если как вдова, то впредь будешь молчать, пока тебя не спросят.
Лицо Виданы пошло пятнами от обиды, пару раз она открывала было рот, но так ничего и не рискнула сказать. 
– Ты же, Дулей, если позволишь еще в своей ватаге кому-то распоряжаться, не только слетишь с вожаков, но год будешь носить женское платье.
Гриди встретили обещание князя дружным хохотом.
– Тем, кто остался без напарника, сегодня же найти себе пару, – продолжал Рыбья Кровь. – Это всех касается, – князь выразительно глянул на Твердяту. – Иначе будете получать наказание в тройном размере. Видана же, раз так любит командовать, будет у нас вожаком женской ватаги, а то, боюсь, мне самому с ними никак не справиться.
После того как все было окончательно распределено, оставалось лишь развести всех по работам, но тут возникла новая заковыка. Оказалось, что всю неделю гриди только о том и мечтали, чтобы не походить на ромейских рабов в каменоломнях. Грива так при всех и высказал:
– Для вчерашних смердов и людин долбить землю сподручнее, чем княжеским гридям. 
– А вам что? – слегка нахмурился Дарник.
– Нам дозоры, охота, рыбная ловля, заготовка сена и дров, – как давно обдуманное, перечислил воевода.
Рыбья Кровь чуть призадумался.
– Хорошо, пусть будет по-вашему. Только тот, кто строит селище, будет в нем и хозяином. Будет занимать лучшие каморы, принимать добытые вами припасы, выдавать вам харчи и ругать вас за утерянные наконечники стрел.
Теперь пришла очередь скрытно поулыбаться смольцам. Сами того не желая, гриди достигли обратной цели: вместо того, чтобы возвыситься над ополченцами, приговорили себя к положению бездельников-охотников. 
– Почему ты мне не отдал ватагу смольцев? – сразу после сборища упрекнул князя Корней. – Кто я теперь: хорунжий без хоругви, без сотни и даже без ватаги?
– Забудь наши прежние войсковые чины, – спокойно посоветовал Дарник. – Покажи свое превосходство в простой жизни и станешь вожаком.
– И как мне его показать? Лучше всех киркой махать? – пробурчал хорунжий.
– У нас где-то имелась ромейская лебедка, которой мы повозки вытягивали. Достань ее и вытягивай воду из речушки.
Корней озадаченно воззрился на князя, соображая, что тут и к чему.
– И что мне заявлять это как собственную придумку?
– Ну, а чью же еще? – только и ухмыльнулся Рыбья Кровь.
В тот же день, выпросив у князя в помощники Свиря, Корней соорудил из жердей помост, выступающий за край обрыва, а на нем установил лебедку. Один человек, крутя ее ручку, отныне легко поднимал снизу не ведро и не бадью, а целый бочонок воды. Для прежних водоносов с ведрами это стало поистине огромным облегчением.
Вообще-то сию придумку Дарник держал для себя и отдал Корнею с некоторой неохотой. Зато каким удовольствием было видеть, как неприкаянный «хорунжий без хоругви» воспрял духом и уже сам атаковал князя собственными предложениями: где устраивать «гнезда» для ночных дозорных, как приспособить тайную веревочную лестницу с обрыва к ручью, где возвести насыпь камней, чтобы скрыть от посторонних глаз загон для лошадей и скота. Так что, в конце концов, Рыбья Кровь с общего одобрения отдал ему в постоянное подчинение «полуватажку» из четырех смольцев, двух гридей, писаря и трубача-знаменосца.     
Теперь, когда на Утесе (как они стали называть свое селище) имелось достаточное количество лопат, кирок, молотов и ломов, все землекопные работы пошли гораздо веселей. Один десяток смольцев долбил известняк, другой работал по дереву: тесал балки и доски, после полудня они менялись местами и это вовсе не рвало никому жилы. Гриди, как и хотели, занимались ближней охотой и рыбалкой, но по мере того, как смольцы все глубже уходили под землю, их шутливый тон над ополченцами значительно убавлялся.
А что же Видана? Все ее командирские силы уходили на то, чтобы усмирить пятерых гридских мамок, которые ни за что не хотели слушать какую-то смольскую выскочку. Ограниченное пространство утесного стана позволяло всем, кто там находился, быть невольными свидетелями их перебранок. Рыбья Кровь даже распорядился, чтобы женщины со своим шитьем, прядением, ткачеством и стиркой расположились подальше от основного стана, а свой шатер перенес от их бабьих ссор на противоположный край Утеса. Но и туда иной раз долетали вполне различимые крики:
– Своими смердками и людинками командуй, а не нами!
– Думаешь, под князя легла, так тебе все можно!
– Он тебя обещал голой у позорного столба выставить – он тебя выставит!
В самом деле, выставление в обнаженном виде у позорного столба, как воинов, так и женщин было эффективным наказанием, но на Утесе Рыбья Кровь его намеренно не применял. Во-первых, все и без того не один раз имели возможность видеть друг друга в первородном виде, во-вторых, страх наказания был посильней самого наказания. 
Несколько раз Видана в слезах прибегала к нему в шатер, требуя наказать противных мамок. Князь только руками разводил:
– Я же тебе говорил, что самому мне справиться с ними не по силам.
– А можно я при тебе буду: обстирать, что подать, за княжичами присмотреть? – снова и снова просилась полусотская вдовица.
– Тогда тебя бабы вообще затюкают. Завоевывай их уважение малыми шагами – вот все, что я могу тебе сказать. Меня тоже все наследные князья когда-то пригнуть старались, ну и ничего. Теперь я для них лучший друг и союзник.
Пыталась она и чисто по-женски воздействовать на него. Однако после первой ночи в шатре, Дарник соглашался встретиться с ней где угодно, только не на княжеском ложе. Вот и приходилось им через день разными путями, захватив по одеялу, пробираться в скрытое тайное местечко вдали от Утеса и уже там изображать пылких полюбовников. Всякий раз Видане казалось, что еще чуть-чуть и князь сдастся, тем более, что идет холодная осень и ему самому не в радость любовные утехи на голой земле. Тут она глубоко заблуждалась, для Дарника противостоять капризам погоды было не меньшим удовольствием, чем сражаться с людьми. Ведь холод, жара, ливень с ветром это тоже брошенный тебе вызов, который ты должен принять и преодолеть, считал он. Поэтому сам с любопытством ждал, когда Видана первой откажется из-за непогоды прибегать к нему на свидания.
Неприятным довеском ко всему этому был Твердята, который из-за аппетитной вдовицы с каждым днем превращался для Дарника во все большую заботу. Нет, чтобы все понять и навсегда отстать от законной княжеской наложницы, он напротив вел себя словно для него соперника-князя и не существовало. Пользуясь тем, что в дневное время Рыбья Кровь намеренно не замечал женскую вожачку, он снова и снова оказывал ей всевозможные знаки мужского внимания, чему князь оказался совсем не готов помешать, не мог же он открыто сам или даже через Корнея предупредить зарвавшегося гридя, чтобы тот не лез к якобы одинокой Видане. 
Еще в самом начале своего воеводства и княжения Дарник взял себе за правило набирать себе в ближнюю дружину только тех гридей, которых он мог всегда победить в личном единоборстве. Это правило однажды спасло ему жизнь, когда двое арсов-телохранителей из-за шкатулки с золотом напали на него. С большим трудом ему тогда все же удалось справиться с ними. Твердята в общем-то тоже не представлял для него особой трудности в поединке с любым оружием. Зато он являлся лучшим кулачным бойцом дружины и рано или поздно мог предложить князю помериться с ним удалью на кулаках. Пугала не столько ловкость айдарца – Дарник не сомневался, что сумеет увернуться от его сокрушительных ударов, сколько необыкновенно костистый череп Твердяты, по которому сподручней бить молотом, чем голым кулаком, да и его короткая шею со свисающей мощной челюстью надежно прикрывали уязвимое место любого бойца – кадык. Дарник уже заранее чувствовал боль в собственных кулаках, когда придется обрушить на этот костяной панцирь свои удары.
Сами гриди тоже не слишком любили своего задиристого соратника. Недаром дважды направляемый полусотским в полевое войско, Твердята вынужден был снова возвращаться простым гридем в княжескую сотню. В третий раз Рыбья Кровь вообще собирался его направить сотским в чисто хазарскую хоругвь, зная, что те особо жаловаться на грубого и злого воеводу не станут, а где-то на ночлеге просто прирежут, как барана. Да вот не успел с этим третьим разом.
Так как прежний напарник-побратим Твердяты оказался в числе тех, кто на новолиповской дороге покинул княжескую сотню, то после распоряжения князя, айдарец выбрал себе напарника из ватаги смольцев. Бедный парнишка по незнанию сначала даже гордился оказанной ему честью, но очень быстро превратился в послушного и забитого слугу для бывалого гридя. По ночам чистил его коня и оружие, таскал ему в палатку миски с едой и даже отдавал часть своей пайки. При малейшем возражении Твердята награждал смольца крепкими тычками в бок, от чего тот потом долго болезненно морщился. Теперь за неимением лучшего, это стало хорошим поводом для придирок князя.
– Ты чего своего напарника терзаешь? Смотри, в бою не захочет прикрыть твою спину, – раза три осаживал айдарца Рыбья Кровь.
– Для моей спины самая надежная защита – мои кулаки. – В доказательство Твердята, выставив вперед толстые руки, звучно шлепал себя кулаком по ладони. 
На четвертый раз даже сдерзил:
– Не дело князя лезть в споры простых гридей.
За это хорошо бы было огреть его плеткой по голове, да не было в тот момент при Дарнике плетки. 
– Слушай, простой гридь, как бы князь не счел твои слова слишком оскорбительными для себя, – едва сдерживаясь, тихо произнес Рыбья Кровь. Окружающие гриди, бросив работу, испуганно смотрели на них, по опыту зная, что такой тон всегда предвестник большого княжеского гнева.
– Да я что, я ничего, – скривился Твердята в извинительной улыбке.
С того дня Дарник стал носить на поясе вместо клевца свой малый меч. Что не осталось не замеченным. Притом все утесцы отлично понимали, что дело тут вовсе не в напарнике айдарца.
– Смотри, не успеешь и моргнуть, как князь снесет твою бедовую голову, – предупредил кулачного поединщика Грива, как рассказал потом Дарнику оруженосец Свирь.
Недели на две Твердята притих, а потом все же сорвался: напарник пролил ему на сапоги миску с ухой и он стал не бить, а просто мотать из стороны в сторону несчастного смольца, словно вытрясая шубу от пыли.
– Эй! – подходя, гневно остановил его Дарник.
– Ну вот, я опять перед тобой виноват! – Твердята отшвырнул напарника и протянул к князю растопыренные руки. – Ну что руби мою бедовую голову! Руби! Ну что же ты!..
До этого момента князь думал, что ограничится в подобной ситуации хорошей царапиной по лицу или груди много о себе возомнившего гридя, но вылетевший из ножен меч решил по своему, режущим ударом обрушившись на руку Твердяты. Миг – и левая кисть айдарца уже кувыркалась по пыльной земле. Набежавшие воины повалили раненого навзничь, быстро перехватывая его левое предплечье ременной удавкой, кто-то уже тащил головешку для прижигания раны. Все при этом оставались взволнованно-спокойны – произошло ровно то, что и должно было произойти. Перевязка, добавление в горячее питье раненому сонных трав и общий вздох облегчения, что чудовищные кулаки уже никому угрожать не смогут.
Часа через два, правда, мамки безошибочно нашли главную виновницу сего происшествия – Видану:
– Это все из-за тебя, бесстыжая! Хапнуть захотела и князя и Твердяту! По-хорошему выгнать бы тебя в голую степь за это, чтобы знала!..
Чтобы успокоить страсти, Дарник приказал вдовице и в самом деле провести ночь в голой степи, сам при этом подчеркнуто остался ночевать в своем шатре. Разумеется, такое решение было не совсем безупречно по отношению к наложнице, но что поделаешь, князю не всегда приходится быть достойным полюбовником.
На следующий день о происшествии с Твердятой было напрочь забыто: потерял кисть руки – ну и потерял, все же не две руки и не голову, теперь с одной рукой ему самое время в писари перейти.
Корней недоумевал:
– Так ты что, любому вот так можешь руку отсечь и никто тебе и полслова не скажет?!
Дарник отмалчивался, сказать ему было нечего. Никогда ни с кем он не соперничал из-за женщин, даже в отрочестве, когда бежецкие подростки на Сизом Лугу отчаянно дрались из-за той или иной девчонки, он как-то ухитрился всего этого избежать, и вот теперь, уже в зрелые годы сподобился. Самое главное, что никакого удовлетворения от своего «подвига» он не испытывал, напротив весьма стыдился, что не сумел выкрутиться из этой мальчишеской западни каким-либо более разумным образом. Да и сама Видана стала ему отныне еще более отвратна, как причина собственной промашки. Хорошенько подумав, он, впрочем, понял, что новым мальчишеством будет показывать ей это свое отчуждение, и преодолевая себя, продолжал бегать к ней в ночную степь на «случку», по другому он это уже про себя и не называл. Лишь с каждым новым свиданием давая ей понять о своем крепнущем охлаждении.
Жизнь в Утесе, между тем, постепенно принимала обжитой вид и устойчивый распорядок. За два месяца были выдолблены две глубокие продолговатые с востока на запад ямы, чтобы жаркое южное солнце поменьше попадало в них. Одну яму сверху перекрыли бревенчатым настилом со слоем земли и на ночь сгоняли в нее всех лошадей и скот. Другая яма предназначалась для людей и в ней в разные стороны выдалбливали зимние каморы. Было еще на Утесе третье природное углубление, в котором поставили обыкновенную бревенчатую баньку, обнесенную валом из камней, дабы укрыть ее от зимних ветров и глаз сторонних путников. 
Как Дарник и обещал, первые норы-каморы заняли смольская и женская ватаги. Отдельная нора имелась только у князя с княжичами, остальные ютились в тесноте, спали вповалку на топчанах из досок или прямо на сене, устилавшем каменный пол. Гриди крепились, несмотря на осенний ночной холод, продолжали по-прежнему ночевать в палатках, но уже все чаще подходили к жилой яме поинтересоваться, как идет продвижение их нор.
Питались утесцы достаточно скудно. Пшеничных лепешек выдавали сначала по две в день на человека, потом урезали до одной. Не лучше обстояло и с гречкой, овсянкой и пшеном. Охотничьи трофеи гридей были неважными – на большую загонную охоту не хватало ни людей, ни коней, да и далеко отдаляться от Утеса ни у кого желания не было, а прицельная стрельба из луков издали по оленям и антилопам удавалась с десятого на двадцатый раз. Когда количество потерянных стрел перевалило за две сотни, князь распорядился сдать всем гридям луки и арбалеты и впредь охотиться с одними пращами. А с пращами без должной сноровки результат получался и того хуже, благо, что хоть камней кругом было навалом. 
Чего хватало так это рыбы: речной, а больше морской, за которой рисковали отправляться к морю, опасливо огибая покинутое селище тавров. С наступлением осени на юг потянулись необозримые птичьи стаи. Гусей и уток тоже били из пращей и просто камнями с рук. На какое-то время их мясо стало основной пищей дарникцев. Редким лакомством были куриные яйца и молоко шести коров и десятка коз, прибывших из Смоли. Привезенных из вежи полушубков достало лишь на самих смольцев, поэтому все гриди поневоле облачались в добытые звериные шкуры. И скоро на смену их нарядным кафтанам пришли самодельные меховые плащи, безрукавки и шапки.
– Ну точно смерды из дремучего селища, – потешались сами над собой гриди.
Смольцев они уже не цепляли, отдавая должное их усердию и неприхотливости. С женщинами тоже все как-то уладилось, осознав свою завышенную цену, отдельные мамки выработали в себе небывалую капризность и при малейшей ссоре со своим сожителем с гордым видом переходили на другое супружеское ложе, и для всех это составляло теперь едва ли не главный интерес их повседневного времяпрепровождения: кто, к кому и почему? Возобновились даже занятия боевыми упражнениями – а как еще было выявить, кто есть лучший в ратном деле. Князю с вожаками лишь оставалось внимательно следить, чтобы воины не входили в чрезмерный раж и не наносили друг другу ненужных ран.
Однако, чем благополучней становилась утесная жизнь, тем сильнее одолевали Дарника неприятные предчувствия. Что будет по весне, когда порядком износится вся одежда, источатся кирки и ломы, придут в негодность другие красивые и полезные вещицы, которых не изготовить своими силами? Ведь рано или поздно появятся купцы с товаром и что они сумеют им предложить для обмена? 
Раньше Рыбья Кровь с трудом постигал воровские нравы тарначей и других хищных степняков. Разумеется, им завидно, что в каменных и деревянных городах жители ходят в красивых одеждах, пьют вино, едят заморские фрукты, покупают много изысканных и добротных вещей. А их родам приходится бесконечно терпеть непогоду в жалких шатрах и юртах, отбивая от волков свои стада, чтобы потом выменивать по десять овец за топор и пять коров за ожерелья для жены. Хитрые купцы давно придумали откупаться от степняков малой мздой за проход своих караванов по их землям. Но не все могут удовольствоваться малым, когда рядом есть большая добыча. Вот и возникают ватаги разных молодцов, чтобы хватануть как можно больше здесь и сейчас, не задумываясь, что могут перестать ходить караваны и исчезнет даже этот малый прибыток. 
Ныне, невольно примеривая все это на себя и утесцев, Дарник видел, что и его малому войску уже ничего не остается, как и самим заняться грабежом купеческих караванов. А может быть даже и пиратством! 
На последнюю мысль его натолкнул шутливый разговор с собственными сыновьями. Однажды после чтения «Жизнеописания римских императоров» княжичи объявили отцу, что решили разделить между собой их Гребенско-Липовское княжество.
– Мы решили, что я буду владеть Степью, а Тур – Лесом, – заявил старший Смуга.
– А мне, старому, вы что оставите? – засмеялся Рыбья Кровь.
– А тебе?.. Тебе мы оставим Реки, – нашелся младший княжич.
– Так ведь Реки это самое главное. Я построю мосты и паромы и буду с вас брать самые большие пошлины.
– А мы через реки будем ездить только зимой, и ты ничего с нами сделать не сможешь, – не остался в долгу и старший сын.
– Хорошо, так и договоримся. – Князь протянул сыновьям руки, и они скрепили свой договор тройным рукопожатием.
Да, пиратством заняться было совсем неплохо, вот только кого сейчас после чумы грабить: испуганных прибрежных рыбаков с ведром рыбы?
Дабы отвлечься от печальных мыслей и хоть немного отдохнуть от людей, Дарник повадился бродить один по окрестностям Утеса. На удивление гридей: почему даже не на коне? – отвечал: я завоевывать свое первое княжество тоже шел пешком.
– Стало быть, у нас будет скорое прибавление княжества? – подначивал Корней. 
– Раз никогда убавления не было, значит, будет только прибавление, – отшучивался князь.
Затяжная южная осень с ее ветрами, дождями и первым мокрым снегом уничтожила кругом все зеленые и желтые краски, предельно обнажив окружающий предметный мир, уменьшив земные выпуклости и расширив любые впадины. Прочесывая пятиверстный пятачок вокруг Утеса, Дарник вскоре обнаружил, что они находятся все же в не совсем безлюдном месте. Сначала в трех верстах нашел пещеру монаха-отшельника, вход в которую находился на крутом обрыве, и проникнуть куда можно было только по свисающим вниз корням деревьев. Весь заросший наполовину седыми волосами сухонький мужичок в овчинной безрукавке занимался сбором питательных кореньев в своем овраге и даже не повернул головы на крики князя. 
    В другой раз, пробираясь за подбитой птицей по камышам, Дарник набрел на затопленную странную лодку. Она была без гнезда для мачты, без задранных вверх носа и кормы – вообще, возвышалась над поверхностью воды в самом высоком месте не более чем на полтора аршина. Зато уключины для двенадцати весел были вынесены у нее наружу на специальный брус в целой пяди от борта. Князь тотчас разгадал для чего это сделано: оттуда гребок весла получался значительно сильнее. 
    Однажды под вечер, когда Рыбья Кровь уже возвращался с западной стороны назад, ему показалось, что он видел мелькнувшие в голых кустах два круглых ромейских шлема. Было весьма странно: что могут тут делать ромеи в такое время? Решил, что скорее всего эти шлемы как военные трофеи принадлежали каким-либо степнякам? На следующее утро, добавив к клевцу и кинжалу пращу, он вернулся на то же место проверить все более тщательно.
    Уверен был, что никого там не найдет, кроме разве каких-либо следов, но предосторожности все же соблюдал: то шел в открытую, то надолго затаивался на месте, то пригнувшись скрытно перемещался на другое место. Его поиски не пропали даром, нашел-таки место свежей стоянки пяти-шести человек, где на земле видны были несколько следов кованных ромейских сапог. Сделав на одном из одиноких деревьев отметину, Дарник повернул назад. Примерно с версту соблюдал прежнюю осторожность. Расслабился только когда набрел на бивший в неглубокой канаве родник. Вдоволь напился и облегченно откинулся на стенку канавы, так что его полголовы как раз высунулись из канавы наружу. 
От смерти его спасла шапка, в которой по краю вдоль меховой опушки были вшиты стальные пластины. Пущенный из пращи камень угодил в такую пластину и смерть стала не полной, а временной, часа на два-три…

4.
    Очнулся он от легкого покачивания. Четыре вооруженных воина несли его на жерди, пропущенной сквозь связанные руки и ноги. Голова болталась словно какой-нибудь инородный придаток тела и мозги в ней тоже плескались из стороны в сторону как вода в ведре.
    – Смотри, ожил, – сказал рядом хриплый голос. Что-то в этих словах было не то. Через минуту Дарник понял, что сказаны они были по-ромейски.
    Еще никогда он не испытывал такой головной боли, казалось, тысячи иголок и крючков раздирают не только сам мозг, но и кости черепа. Мысленно он даже послал самому себе приказ умереть, чтобы прекратить эту пытку-испытание. Мысль о смерти немного приободрила его. Значит, все это рано или поздно прекратится. 
    Послышались еще какие-то ромейские слова. И Рыбья Кровь полетел куда-то вниз, это носильщики просто бросили его вместе с жердью на землю. Из короткого забытья его вывел ковш холодной воды на голову.
    Дарник с трудом разлепил глаза. Вокруг стояло полдюжины молодых ромеев в довольно странных одеяниях. Что в них странного, Дарник, правда, сообразить не мог.
    – Может, он по-ромейски понимает? – произнес командирский голос.
    – Понимаешь по-нашему?! – другой дребезжащий голос, сопровождаемый пинком, был обращен явно к князю.
    – Ты из дружины гребенского князя? – по-словенски проговорил кто-то третий.
    Из горла Дарника вырвался утвердительный хрип.
    – Кажется, вы отшибли ему последние мозги, – снова зазвучал ромейский командирский голос. – Пускай лежит отмокает.
    На какое-то время Дарника оставили одного. Он сидел связанный по рукам и ногам на голой земле и видел вокруг себя три-четыре десятка ромеев снующих туда-сюда, что-то перенося, что-то строгая или копая. Невдалеке виднелись свежесрубленные вполне словенские избы. Хотя женщин не было видно, и у многих ромеев висели на поясе мечи, на военный лагерь это все же походило мало.
    Рыбья Кровь пошевелил кистями затекших рук. Согласно его собственной давнишней придумке, любой узел, если продолжительно дергать, можно было сильно ослабить и даже развязать. Сейчас ему на собственном опыте пришлось убедиться, что это не совсем так – веревки были как каменные. Вся его верхняя одежда исчезла, на нем оставили лишь нижние порты. Хорошо, что светило солнце и было совсем не морозно.    Необходимо было обдумать положение, в котором он очутился. Мысленно он похвалил себя за то, что никогда не носил на себе никаких особых княжеских украшений или других отличий. Единственное, что могло его выдать, так это нижняя рубашка из шелка-сырца, что мог вминаться в раны вместе с наконечниками вражеских стрел, а потом с наконечниками извлекаться из ран. Впрочем, такая рубашка могла принадлежать и знатному хорунжему или сотскому. То, что не стоит пока выдавать своего настоящего имени, Дарник решил сразу. Возникло, правда, опасение, что ромеи могут потребовать за него выкуп, как и за сотского. Но сперва надо было понять, кто они, и что тут делают? От этого зависело все остальное.
    Перерыв на «отмокание» пленника окончился, и к нему снова приблизилась группа ромеев. Дарник разглядел предводителя. Высокий русоволосый бритый мужчина со значком иларха-сотского на нагрудной бляхе.
    Слуги поставили два чурбачка-сиденья. Иларх с каким-то толстяком сели, другие остались стоять. Дарник по корабельному значку на груди толстяка понял, что это кормчий-навклир военного корабля. Сразу прояснилось главное – перед ним команда военного корабля, волею случая или кораблекрушения оказавшаяся здесь, в этой части Сурожского моря.
    – Как тебя звать? – через толмача-переводчика спросил иларх.
    – Клыч, – назвал Дарник имя своего детского друга. 
    – Ты кто?
    – Полусотский князя Дарника.
    – Князь тоже с вами?
    Дарник закряхтел, якобы от холода, не зная, стоит ли говорить о присутствии князя.
    – Сколько у вас женщин? – вдруг спросил кормщик, именно ему принадлежал дребезжащий голос.
    – Десять, – осторожно произнес Рыбья Кровь.
– Это рабыни или жены? – почему-то для толстяка это было очень важно.
Дарник покосился на остальных ромеев, никто из них не усмехался, тоже серьезно ждали его ответа.
– У нас женщина рабыней бывает только один месяц, потом она всегда становится чьей-то женой или наложницей.
– Скольких за тебя нам могут обменять женщин? – нетерпеливо продолжал допытываться навклир.
Ах, вот в чем дело! У ромеев, оказываются, те же трудности, что и у варваров-словен.
– Нисколько. У нас этого даже слушать не станут.
– Это почему?
– Потому что я нарушитель. Ушел из стана без разрешения. А жизнь нарушителя не стоит и медного фолиса.
– Выходит, за тебя не будет никакого выкупа? – Иларх снова взял переговоры в свои руки.
– Придется, видно, его просто повесить, – пробормотал кто-то из приближенных по-ромейски.
– Мой выкуп в моем теле и в моей голове, – Дарник старался говорить отчетливо и не спеша, с радостью отмечая, что толмач перевел его ответ верно.
– Что ты имеешь в виду? – заинтересовался ромейский предводитель.
– Я многое знаю и умею. На рынке в Херсонесе я бы стоил пятьдесят золотых солидов, а в Константинополе – все сто.
– Вот же врет! – возмущенный навклир вскочил с места и ткнул пленника кулаком в лицо. – Ваши князья и те столько не стоят!
Рыбья Кровь остолбенел не столько даже от возмущения, сколько от изумления. С детских лет не получал он подобного тычка в лицо.
    – Сколько воинов в вашем лагере? – Иларх словно не заметил этой вспышки своего соратника.
    Было досадно, что ромейские лазутчики оказались гораздо лучше словенских.
    – Первая княжеская сотня лучших гридей.
    Иларх проглотил «сотню» без возражений, стало быть, лазутчики были не совсем надежны.
    – И что она здесь делает?
    – Спасается от мора.
    – Много ли у вас продовольствия и зимних припасов?
    – До весны должно хватить.
    – Могут они часть этого продать?
    Дарник испугался, что его заставят быть в этом посредником. Еще не хватало, чтобы на Утесе его увидали в качестве жалкого пленника.
    – Нет, продавать ничего не будут.
    – Почему ты так думаешь?
    – Кто же сейчас это продавать будет? Самим нужно все будет. Никто не знает, когда все это закончится.
    Ромеи молчали, обдумывая услышанное.
    – Дайте ему какую-нибудь одежду, – приказал иларх, поднимаясь.  
    Немного погодя, к князю приблизился плешивый сутулый старичок-слуга и бросил к его ногам большую войлочную кошму и два куска плотной шерстяной материи, при этом не удосужившись развязать пленника. 
    Если на лицах воинов-стратиотов преобладала простая угрюмость, то лицо старичка-слуги выражало какую-то крайнюю подавленность. И князь догадался, что перед ним такие же отступники, как и он – команда ромейского корабля, которая вместо того, чтобы идти на зимовку в Херсонес, самовольно ушла в эту малопосещаемую часть Сурожского моря, видимо, тоже спасаясь от чумы.
    Да и вообще к зимовке ромеи, судя по напяленным на них одеялам и оленьим шкурам, оказались готовы не больше, чем его собственная дружина до прибытия смольцев. Сначала уплыли в безлюдное место, а потом стали думать, как им тут зимовать дальше. 
    Размышления князя прервал приход кузнеца с тремя воинами. Кузнец надел на левую лодыжку Дарника две железных дужки и намертво соединил их друг с другом, получилось кольцо, к которому была прикована полуторааршинная цепь с пудовым чугунным цилиндром. Затем Дарника развязали руки и ноги и позволили ему завернуть в материю босые ступни ног, а в кошму как в кокон упрятаться самому.
    – Пошли, – сказал по-ромейски стратиот со значком пентарха на нагрудной бляхе.
    Всей группой они прошли к строящимся избам. Стройкой занимались гребцы-варвары, явно к этому делу не пригодные. Выделялись лишь два улича, выбирающие в бревнах паз. Остальные стесывали с бревен кору и сучки, стараясь придать им ровную круглую форму.
    Пентарх отобрал у гребца-хазарина топор, протянул его Дарнику и жестом указал на ошкуренное бревно, мол, выбирай давай паз. Все горе-плотники, приостановившись, наблюдали за князем.
    Прежде чем взяться за работу, Рыбья Кровь разобрался со своим одеянием. Еще сидя связанным, он продумал, как это сделать, поэтому сейчас все проделал быстро и ловко. Скинув с себя войлочный прямоугольник, он в четыре удара топором прорубил в его середине квадратное отверстие, затем просунул в него голову, а свисающие с плеч полости обмотал вокруг поясницы подобранной тут же, на стройке, куском веревки. Получилась настоящая теплая одежда со многими отверстиями для выхода во время работы телесного жара.
    Все присутствующие весело рассмеялись, улыбнулись даже строгие воины. Теперь можно было приступать и к плотничеству. Последний раз Дарник занимался чем-то подобным, когда в двенадцать лет помогал дяде Ухвату рубить новый хлев для скотины. Хоть ты проси привычный меч и руби бревно мечом. Однако, оказалось, руки ничего не забыли. Несколько первых ударов вышли не очень уверенными, но вот лезвие точно трижды вонзилось в одно и то же место и дело наладилось.
    – Работать! – рявкнул подошедший декарх-десятский, и все вернулись к своим занятиям. 
    Энергичные движения быстро согрели Дарника, и от того, что у него все хорошо получалось, он мало-помалу начал получать удовольствие. Не мешал даже чугунный цилиндр, который легко перемещался следом за своим хозяином.
    – Ну, кто так делает? – рядом стоял пожилой улич, критически глядя на расковырянное бревно. Рыбья Кровь присмотрелся – и точно – паз в бревне шел чуть кривовато.
    – Так не плотник я – воин, – безобидчиво согласился князь.    
    – Будешь делать черновую работу, – пожилой указал на новое, свежее бревно и стал ловко исправлять дарникские огрехи. Топор в его руках тюкал совсем легко, зато дерево вело себя как кусок масла и все прежние зазубрины превращались в гладкую ровную округлость.
    Дарник отошел к новому бревну.
    – Ну что, Малыга устроил тебе выволочку? – К Дарнику с ковшом воды подошел молодой улич, сам отпил и новичку протянул. – Ты откуда?
    – Из Липова.
    – А это где?
    – В верховьях Танаиса.
    – А-а, – протянул малый, хотя ясно было, что ему Танаис и да и само Гребенско-Липовское княжество ни о чем не говорило.
    Декарх застучал в било – дневная работа закончилась. Дарник вместе с другими гребцами потянулся к трапезной – длинному столу и лавкам, сбитым из тонких жердей под открытым продуваемым навесом. На очаге из камней стоял большой котел, из которого веселый готовник наливал в деревянные миски похлебку и передавал подходящим по одному гребцам. Если подходили сразу двое, он одному из них бил черпаком по лбу, заливаясь при этом громким смехом. 
Рыбья Кровь внимательно осмотрелся по сторонам. На него, казалось, уже никто не обращал ни малейшего внимания. Стало быть, его судьба пока что определилась: плотничать и делать, что прикажут. Взгляд уже различал среди общей массы гребцов несколько отдельных групп хазар, сербов, уличей. С десяток было и самих ромеев, они держались совершенно обособленно и к ним было такое же более уважительное отношение со стороны стратиотов. Дарник припомнил, что обычно в гребцы направляли на год-два чем-то провинившихся воинов. А гребцам-варварам, набиравшимся по найму, этот год-два давал шанс для дальнейшего свободного поселения в любой части Романии.
    Когда князь подошел к котлу, веселый готовник попытался врезать и ему черпаком по голове. Рыбья Кровь резко отпрянул, и черпак прошелся мимо. Налив и передав пленнику-колоднику миску, готовник подождал, пока тот отвернется, и повторил свой удар. И опять не попал – Дарник спиной все «услышал» и вовремя увернулся.
    – Вот, дьявол! – по-ромейски выругался весельчак.
    Рыбья Кровь не смотрел по сторонам, но и так чувствовал на себе десятки взглядов, прежде всего стратиотов и уже жалел, что прежде времени показал свой боевой навык. Лучше бы стерпел глупую шутку готовника.
    За столом свободное место имелось только рядом с хазарами. Туда Дарник и сел. Едва запустил ложку в похлебку, как сидевший напротив звероподобный хазарин быстро придвинул его миску к себе. Дарник оглянулся. Наблюдавший за их трапезой стратиот демонстративно отвернулся в сторону. Ну раз так, то так. Князь быстро выбросил вперед правый кулак и столь же неуловимо вернул его обратно, словно и не делал никакого выпада. А звероподобный хазарин медленно повалился с лавки на землю. Удар пришелся ему в переносицу, лишив сознания. Никто за столом не вскочил и не засуетился. Даже охранник, глянув на упавшего, снова увел взгляд в сторону. Дарник придвинул к себе миску и приступил к еде, боками ощущая, как свободного пространства рядом с ним стало немного больше – соседи с почтением чуть отодвинулись. Похлебка состояла из разведенной в теплой воде муки, князь с трудом проглотил ее.
    Потом их всех повели в сопровождении воинов в землянки, которые представляли собой вырытые в земле ямы крытые жердями с толстым слоем сена, прижатого сверху другим слоем жердей. Входное отверстие закрывала овечья шкура.
    – Сюда, – стратиот слегка толкнул Дарника к одной из землянок.
    До чего же они любят, оказывается, толкаться, удивился про себя Дарник. У словен толчки позволительны были лишь среди близких друзей, любое грубое касание чужака могли привести к ответному удару ножом, за что потом даже особо никто не наказывал.
В землянке обитали восемь или девять гребцов-ромеев. В тусклом полумраке видны были вырезанные в земле широкие лежанки, устланные сеном, одеялами и войлочными подстилками. Рыбья Кровь огляделся. Все лежанки были заняты.
    – Туда ложись, – указал ему на пол один из ромеев. Кругом засмеялись.
    Дарник сделал вид, что не понимает и, воспользовавшись моментом, когда между двух еще не улегшихся гребцов появилось свободное место, уверенно уселся туда. Кулаки были наизготовку, чтобы немедленно отбить возможное нападение. Но драться никто не полез. Все обитатели землянки, встав, стали молиться по-ромейскому обряду. Потом, поворчав и повозившись, оба соседа подвинулись и позволили новичку втиснуться между ними.
    Вскоре в землянке раздавалось уже дружное ровное похрапывание. Дарник не спал, обдумывая всего одну мысль: бежать или не бежать. Коней и собак у ромеев, как и женщин тоже не было. Охрана вряд ли могла слишком тщательно охранять гребцов – ведь деваться им все равно некуда. Бег с пудовым грузом тоже не представлял особой трудности – Дарник не сомневался, что сумеет если не убежать, то спрятаться от преследователей в какой-нибудь ямине или кустарнике.
    Другое дело, что ему почему-то совсем не хотелось убегать. Явиться в Утес в голом ободранном виде, значило навсегда потерять уважение собственных гридей и ополченцев. Для сотского или хорунжего подобный героический побег был в самый раз, но только не для князя. Сохранилась бы княжеская казна, повел бы речь с илархом о своем выкупе. Выходит, остается только одно: найти иной достойный выход из сложившегося положения.
    Размышления князя прервал осторожный шорох многих шагов. Возле их землянки остановилось несколько человек. Чуть помедлив, они один за другим скользнули вовнутрь. У одного из вошедших имелся с собой маленький масляной светильник. Всего вошедших Дарник насчитал пятеро. Они пошли вдоль лежанок, освещая светильником спящих. Князь затаил дыхание и в своей и без того скрюченной позе еще сильнее подтянул к животу ноги. Подойдя к новичку, тот, кто был со светильником, тихо произнес по-хазарски:
    – Здесь он!
    В следующий момент на Дарника набросили большое покрывало и вверх взметнулось пять палок. Однако первый их удар удался лишь наполовину. Выбросив с силой ноги, Рыбья Кровь сбил двоих из нападавших с ног, после чего змеей перекатился через своего соседа справа. Не учел только своего положения колодника, железный цилиндр мешал двигаться слишком быстро. Нападавшие уловили его движения, и удары палок забарабанили по спине и бокам Дарника, а также по его соседу слева с отменной частотой. То, что мешало, могло и помочь – и князь, схватив двумя руками свою цепь, приложился цилиндром по ноге стоявшему возле лежанки хазарину. Послушался вскрик: то ли сильный ушиб, то ли перелом. Но и сам тотчас получил чувствительные удары палками по рукам и голове. Дарник пришел в бешенство – за всю свою жизнь он не получал столько ударов сколько сейчас. Увы, накинутое покрывало не давало, как следует воспользоваться кулаками и ногами.
    И тогда он скользнул с лежанки на пол. Ударов палками сразу стало меньше. Светильник давно погас, а в тесном пространстве с длинными палками не очень-то развернешься. Правда была опасность получить колющие тычки палками, но гребцы, не воины, они просто не догадывались о такой возможности. Наоборот собственные размахивания и спотыкание об упавшего князя двоих-троих заставили потерять равновесие и получилась куча мала из полусидящих-полулежащих тел. Князь времени не терял, наполовину освободившись от съехавшего покрывала, он потянул к себе одного из нападавших и ухватил его за горло. Противник дико забился в смертельном ужасе. На Дарника снова посыпались удары, теперь уже кулаков. Но опять же общая скученность превращала их в простые короткие толчки. Покрывало полностью съехало в сторону. Рыбья Кровь почувствовал, как под ним обмякло тело задушенного хазарина и занялся другими противниками. Подтянув к себе прикованную ногу, он с силой сделал ее круговое движение. Железное кольцо острой болью ожгло щиколотку, зато пудовый груз сработал, как гирька кистеня: пролетел по воздуху и врезался в очередную жертву. Раздался новый болезненный вопль. А Дарник, подобрав чью-то палку, вовсю принялся наносить ею колющие удары. Если до сих пор в землянке слышались лишь хазарские ругательства и угрозы, то теперь их сменили не прекращающие вскрики и стоны. Кто-то первым бросился к выходу, за ним второй, третий, пополз и четвертый. Лишь пятый остался лежать на земляном полу.
    – Он что, мертвый? – спрашивали в темноте по-ромейски дарникские соседи.
    – Да нет, просто без сознания.
    – А ты проверь.
    – Сам проверь.
    – Ну наш словенин и дал жару хазарам.
    – Ага, тебе хорошо, ты далеко лежал, а мне пару ребер точно сломали…
    Рыбья Кровь молча лежал на прежнем месте. К нему напрямую никто не обращался, так чего и говорить. Тем более, что было ясно кто и почему хотел его проучить. Под утро он ненадолго забылся в сне-полудреме, из которого его вывел грубый удар по ноге.
    – Давай быстро наверх! – В землянке стояли два стратиота с обнаженными мечами.
    Обитатели землянки сидели на своих лежанках и настороженно смотрели на труп хазарина, воинов и Дарника.
    – Давайте выносите, – приказал им второй стратиот.
    Князь вместе с охранниками выбрался наружу. Вокруг землянки столпилось не меньше тридцати воинов и гребцов. Тут же находились и иларх с навклиром. Из землянки вынесли тело мертвого хазарина и положили на землю. Характерная чернота на шее не оставляла сомнений, какой именно смертью он умер. Тут же на чурбачке сидел хазарин, сломанную ногу которого уже взяли в лубки.
    – Твоих рук дело? – спросил у Дарника через толмача иларх, кивая головой и на убитого и на раненного.
    – На меня напали – я защищался, – просто ответил князь.
    – Повесить! – коротко приказал иларх и развернулся, чтобы уходить.
    – А вот нарушать «Стратегикон Маврикия» не надо! – на хорошем ромейском в спину ему громко и внятно произнес Рыбья Кровь.
    По рядам ромеев прошло легкое движение. Иларх изумленно развернулся к пленнику:
    – Что ты сказал?
    – «Стратегикон Маврикия» предписывает выносить наказание не сразу, а на следующий день.
    – Так сегодня и есть следующий день. Убийство ты совершил ночью, а сейчас уже утро, – усмехнулся главный ромей.
    – Не выкручивайся, ты понимаешь, о чем я говорю.
    Неожиданная грубость и бесцеремонность Дарника возымели свое действие – иларх призадумался. 
    – В яму его! – приказал он воинам.

5.
    В яме глубиной в полторы сажени Дарник просидел до вечера, а потом его вернули в прежнюю землянку. За весь день ему бросили две лепешки, а водой послужил идущий полдня мокрый снег.
    Снова войдя в ромейскую землянку, Рыбья Кровь сразу ощутил, как в ней что-то неуловимо изменилось. Вскоре он понял, что это изменение касалось окружающих его людей, от них уже не исходило враждебное чувство, а нечто вроде настороженного любопытства.
    – На, подкрепись! – протянул ему в темноте горсть чего-то сосед по лежанке.
    Дарник попробовал, это был изюм.
    – Давно нашего Карикоса никто так не осаживал, – произнес сосед.
    Карикос это, наверно, иларх, догадался князь.
    – Откуда язык наш знаешь?
    – С детства учил, вот и знаю, – неосторожно сорвалось у Дарника.
    – Ты, что же, знатных кровей?
    – Да нет, просто учиться любил.
    – А у нас, в Романии был? – раздалось из другого угла землянки.
    – Был в Дикее и на Крите.
    – И что ты там делал?
    – Воевал.
    – Что, и в Дикее воевал? – удивился сосед.
    – Два месяца с князем Дарником захваченную Дикейскую крепость в своих руках держали, пока с нами договор не подписали и не послали Крит от арабов освобождать.
    – Освободили? – спросил тонкий голос кого-то третьего.
    – Мы, наемники, всегда делаем половину работу, чтобы в следующий раз еще позвали.
    В землянке дружно рассмеялись.
    – Что ж ты такой бывалый наемник, а ни шрамов у тебя, ни отметин? – поинтересовался тонкоголосый.
    – А я всегда сзади находился, князю сапоги подавал.
    – Точно, что ли? – не поверил дальний сосед.
    – Да смеется он, не видел, как он из этого сзади пятерых хазар разбросал, – вынес свое суждение тонкоголосый…
    Так состоялось настоящее вхождение князя в сообщество гребцов. 
    На следующее утро к пленнику перед работой явился помощник иларха, старший декарх Геласий, который подробно его обо всем повыспрашивал. Дарник не таился, придерживался лишь своего полусотского разряда в княжеской дружине. Геласий был наслышан не только о пребывании тысячного словенского войска в Дикее и на Крите, но знал и про осаду болгарской крепости во Фракии, где дарникцы тоже проявили себя вполне достойно. Особый интерес у него вызвали знакомые пленного полусотского в Херсонесской феме. Дарник не сразу сообразил, что они подозревают его в двойной службе: явной на словен, и тайной на чиновников в Херсонесе. А сообразив, не стал отпираться, бойко стал вспоминать имена херсонеских купцов. Настаивал только на том, что это были чисто торговые и военные дела в пользу князя Дарника. 
    Больше ни иларх, ни декархи к боевому новичку любопытства не проявляли. Дисциплинированно во всем подчиняется общему порядку, сам никуда не лезет и ладно. День за днем отныне работал Рыбья Кровь наравне со всеми, попутно узнавая для себя немало интересного и полезного.
    То, что людей в лагере не так уж много, объяснялось тем, что это была команда не могучего дромона, а уступающего ему в размерах среднего судна – биремы, способной забираться далеко вверх по течению равнинных рек.
    Вся команда биремы состояла из 60 гребцов, 10 парусных матросов и 60 воинов. Известие о чуме застало их в Ургане, что находился в восточной части Сурожского моря, рядом с устьем Танаиса. Стратиг Ургана погрузив на 4 биремы и 3 дромона большое количество продовольствия, отправил их в Херсонес. По пути буря разметала суда в разные стороны. Потом бирема встретила торговое судно, идущее из Херсонеса, откуда прокричали, что чума уже свирепствует и там. Команда заволновалась и после яростных споров решено было в Херсонес не идти. Направились в западную часть Сурожского моря, намереваясь там перезимовать. Запасов продовольствия на это хватало с лихвой. Легкомысленно не учли лишь отсутствие зимней одежды. Поэтому на ее изготовление пошли все меха и материи, что имелись на судне. С жильем тоже вышла порядочная незадача. Бодро взялись за изготовление землянок для гребцов и деревянных домов для стратиотов на самом берегу моря, однако быстро обнаружили, что зимовать на открытом месте не слишком приятно, поэтому перенесли свой лагерь в распадок чуть подальше от берега, где было не так ветрено. Следом выяснили, что подходящего строительного материала, да и рабочих рук умеющих утеплять бревенчатые дома не так уж много. Да и полное отсутствие женщин тоже веселости никому не доставило.
    Команда гребцов – основных работников – состояла из двух неравных половин: в большей были сербы, уличи, хазары, в меньшей – проштрафившиеся стратиоты и разорившиеся ромейские крестьяне. Им, как христианам полагались некоторые поблажки: их сытнее кормили, давали время молиться, лучшую одежду и они также могли перейти в разряд стратиотов, стоило им во время сражения или бури проявить себя достойным образом. Инородцы таких возможностей не имели, из-за чего они всегда открыто враждовали с привилегированным меньшинством, что было только на руку архонтам-командирам.
    Дарника сперва порядком удивляло: почему его самого и в первый и во второй раз поместили именно в ромейскую землянку. Поразмыслив, князь пришел к выводу, что это сделано для того, чтобы он не мог сговорился о побеге с единоплеменными уличами и сербами. Ведь раз он полусотский дарникской дружины, стало быть, умеет формировать и возглавлять любые мужские ватаги. Эта догадка порядком развеселила Дарника, и он в самом деле стал думать, как ему сколотить из бесправных гребцов крепкую воинскую ватагу.
    Перво-наперво надо было уменьшить вражду хотя бы между словенами и степняками. Поэтому уже на третий день, улучив момент, князь отозвал в сторону Янара, того самого звероподобного хазарина, который пытался у него отнять миску с похлебкой. 
    – Свободы хочешь? – спросил его по-хазарски.
    – Зачем она мне?
    – Затем, что до весны мало кто из гребцов доживет.
    – Ты Сакыша убил, моего друга, – угрюмо заметил Янар.
    – Забудь об этом. Свободы хочешь? – повторил Рыбья Кровь.
    – Хочу.
    – Будешь моим главным телохранителем – получишь свободу, – сказав это, Дарник тотчас же отошел от пораженного его словами хазарина. По опыту знал, что изумлять невежественных простолюдинов – самый верный путь к их сердцу. Сначала Янар будет в ярости, потом призадумается, станет приглядываться к поведению Дарника, а там, глядишь, и в самого верного соратника превратится.
    Оказывая внимание хазарам и гребцам-ромеям, князь намеренно не стремился сблизиться с уличами и сербами. Терпеливо ждал, когда единородцы по языку сами начнут искать к нему подходы. И дождался, кудрявый улич, по имени Ширяй, тот, что предложил ему в первый день ковш воды, с легким упреком бросил:
    – А чего это ты все больше с хазарами и ромеями дружкуешься, а не со своими соплеменниками?
    – Потому что знаю, что мои соплеменники не любят выскочек. Вот и не хочу зря стараться, – не затруднился с ответом Дарник. – Да мне не ваша дружба нужна, а ваша любовь и покорность.
    – Ишь ты какой!!.. – возмущенно вспыхнул Ширяй. – А зачем они тебе?
    – Чтобы лучше работать на ромеев. – И снова Дарник отошел в сторону, чтобы сильнее разжечь любопытство у собеседника от недосказанного.
    А потом случилась небольшая потасовка между словенами и степняками, во время которой Дарник, стоя рядом с ними, вдруг набросил себе на голову свою накидку. Сначала остановился один из драчунов, потом второй, третий… И вот уже все они замерли, глядя на непонятное поведение колодочного пленника. Вернее, оно было совершенно понятно: закрытое от стыда за дерущихся лицо, вот только какое право имел этот словенин стыдиться за них за всех? Даже стратиоты, наблюдавшие за дерущимися как за веселым развлечением и те, смотрели на князя с накрытой головой, разинув рты. Вроде бы явное нарушение общего порядка, но как к нему можно придраться?
    Когда все вернулись к работе, к Дарнику украдкой приблизился Ширяй:
    – Почему ты это сделал?
    – Потому что я не хотел, чтобы вы дрались.
    – А кто ты такой, чтобы запрещать нам драться?
    – Я разве запрещал? – усмехнулся князь. – Я же не сказал ни одного слова?
    – Ты всегда теперь будешь так делать?
    – Ты хочешь указывать, что мне можно делать, а чего нельзя?..
     Но не все шло по задуманному. С первых же дней несколько человек пытались заговорить с ним о совместном побеге. Сначала князь отмолчался из простой осторожности, а позже понял, что чутье его не подвело: в небольшом отряде гребцов полно было доносчиков и тайных подстрекателей. Пришлось поэтому отказаться от прямого сколачивания боевой ватаги, тем более что перед Дарником уже замаячила другая более соблазнительная цель. 
    Их декархию гребцов послали на бирему перекладывать сместившийся на один борт балласт, и князь тотчас же по уши влюбился в сей ромейский корабль. Самое удивительное, что ему уже приходилось плавать на более крупных дромонах и ничего подобного он там никогда не испытывал: ну, пятикратно увеличенная словенская лодия, ну, сифоны с ромейским огнем, ну, отдельные каютки для иларха дромона и навклира.
    Приземистая узкая бирема такой мощи и представительности не имела, зато в ней все было просто и крепко слажено. Всякая вещь, будь то 2 баллисты, 4 перекидных мостика, 2 сифона для ромейского огня или запасные весла были расположены так ловко и уместно, что они ничему и никому не мешали. Люки, ведущие в трюм, заботливо обнесены водозащитными бортиками, сиденья для гребцов представляли собой сундучки, хранящие всевозможные припасы, а железный очаг на корме позволял всегда иметь на борту горячую пищу. Отчетливая сырая линия по внешнему борту, вытащенного на берег корабля ясно указывала его осадку всего в полтора аршина, вполне пригодную для хождения даже по небольшим рекам. Словом, всё имело вполне умеренные размеры и не возникало опаски, что можно с управлением такого судна как-то не справиться. 
    Заметив интерес к судну Дарника, один из ромеев-матросов горделиво похвастал:
    – У нас самая быстрая бирема на Русском море. На короткой дистанции никакой дромон не догонит.
    – А это для чего? – Рыбья Кровь указал на необычный надводный таран, что шел параллельно носовому подводному тарану.
    – Это специальный бивень-шпирок, для уничтожений весел противника, – матрос жестом показал, как данный шпирок ломает чужие весла.
    Отныне Рыбья Кровь уже ни о чем другом не мог думать, как о захвате великолепного судна. И нет-нет да вспоминал о своем договоре с сыновьями насчет речной, а значит и морской опричнины – хоть ты избегай слишком сильных пожеланий, ведь они могут и исполняться!
    Минул месяц с момента пленения и Дарника, освободив от колодки, назначили пентархом над пятью хазарами. Со строительством бревенчатых домов для стратиотов и утеплением замлянок было покончено, но иларх с навклиром постоянно находили ту или иную работу для гребцов. Когда в лагере совсем не было никакого занятия, гребцов отправляли таскать камни для оборудования по краям лощины сторожевых опорных гнезд. Впрочем, с наступлением устойчивых морозов большую часть дня гребцы, как и стратиоты проводили в своих жилищах. Дабы избежать бунта команды, иларх разрешил пустить на изготовление одежды и обуви не только запасной, но и основной парус биремы, и теперь даже гребцы щеголяли в неуклюжих балахонах, сшитых из парусины и собственных одеял. 
    Наблюдая за жизнью лагеря, Дарник сделал неожиданное открытие: ромеи переносили тяготы зимовки гораздо легче, чем более выносливые уличи или хазары. Сначала он отнес это за счет лучшей одежды и кормежки, но, присмотревшись, понял, что дело не только в этом. Источник их стойкости был в их особой ромейской вере, вернее, в том, к кому именно были обращены их молитвы. Если уличи, сербы и хазары молились своим громовержцам, солнцедержателям и огненосителям просто выпрашивая у них милости за принесенные богам жертвы или клятвенно обещая новые жертвы в будущем, то богочеловек ромеев, которым раньше представлялся Дарнику чем-то слабым и никчемным, даром, что не сумел когда-то самого себя спасти от мучительной человеческой смерти, обернулся вдруг примером несгибаемости и высокотерпения. Получалось, что обращаясь к нему, христианин поневоле преуменьшал для самого себя тяжесть своих телесных страданий и бесконечно верил, что вот-вот каким-то чудом они прекратятся. Как же хитро и прозорливо это у них придумано, думал Рыбья Кровь.
    Не меньшее его одобрение вызывала и воинская дисциплина, присутствующая в ромейском лагере. Никакой распущенности, ни малейших споров и возражений, ни на вершок пренебрежения своими прямыми обязанностями. Ночные караулы, чистка оружия, ношение во время дежурств доспехов – все было на завидном воинском уровне. Точно так же никто из рядовых стратиотов не позволял себе жалоб и сетований: что ждет нас дальше? как будем возвращаться домой? останемся ли все живы? Было ли все это по какому-то особому чувству их самосохранения или благодаря впитанному с младых ногтей знанию о тысячелетних ромейских воинских победах, но это вызывало у князя большое уважение. 
    Понятна стала Дарнику и воздержанность ромеев по отношению к дарникскому войску. Они не боялись его, просто разведали, что там находится укрепленный стан и решили, что лучше с ним не иметь никакого соприкосновения и все. Точно так же равнодушно относились ромеи и к зимнику степняков, который они еще в начале осени обнаружили в пятнадцати верстах от берега моря. Мол, мы никого не трогаем и нас пусть никто не трогает.
    Но однажды это спокойствие было сильно нарушено. Дозорные обнаружили двух всадников, издали наблюдающих за вытащенной на берег биремой и ее охранниками. Увидели чужаки сам ромейский лагерь или нет, было не совсем ясно, главное, что они не стали близко приближаться к биреме, следовательно, намерения у них самые враждебные, в этом ни у кого из ромеев сомнений не было. Следы лошадиных копыт по снегу вели в сторону зимника степняков, стало быть, не сегодня-завтра жди прибытия большого конного отряда. А что такое конники с луками для лагеря, не защищенного даже простым земляным валом?! Перестреляют в свое удовольствие и никакого достойного отпора им не оказать. Размеры зимника по данным лазутчиков были не определенны, с одинаковым успехом он мог выставить и пятьдесят и двести всадников.
    Единодушное решение иларха и декархов немало поразило князя: дождаться ветреной погоды, когда стрелы летят мимо цели, и самим напасть на зимник. А ветреная погода тут чуть ли не каждый день, поэтому все собираемся и в бой. 
    Рыбья Кровь не мог поверить своим глазам и ушам. Любящие побеждать противника с помощью денег и чужих мечей ромеи повели себя как самые пьяные и хвастливые словене. Днем обсуждали, вечером готовили оружие и доспехи, а утром еще до рассвета уже выступили в поход. В лагере и у биремы осталось не больше десяти человек: хворых и немощных, остальные сто двадцать ровной колонной шагали в глубь степи. Копья и щиты получили и все гребцы, скорее для устрашающего количества, чем для действительной помощи. От того, что с походниками не было ни одной лошади или повозки, процессия выглядела особенно нелепо, чего, впрочем, кроме князя никто не замечал. Гребцы помимо своих копий и щитов, несли еще копья и щиты стратиотов, тем и так тяжело было в своих доспехах.
    На Дарника тоже навесили два щита, а его хазары несли корабельную баллисту, меняясь местами каждые двести-триста шагов. К зимнику пришли в середине дня, когда у всех боевого запала значительно поубавилось. 
В этой местности оврагов и возвышенностей почти не имелось, поэтому перемещение любых двуногих и четвероногих было видно издалека. И первым делом ромейское войско спугнуло табун лошадей и охранявших их мальчишек-пастухов. Всполошившись, мальчишки погнали табун в зимник.
Князю одного взгляда хватило, чтобы понять, что перед ними не зимник тарначей, а городище тервигов-готов, белоголовых людей севера. Когда-то это было могущественное племя, покорившее все земли на побережье Сурожского моря. Но скудная жизнь в степи не долго удовлетворяла их, да и прибывающие кочевники с востока тоже доставляли немало хлопот. Поэтому основная часть тервигов вскоре ушла далеко на запад и на юг в ромейскую Таврику. Как водится нашлись упрямцы, которые не захотели поступать, как все и небольшая часть северян осталась там, где была. Не очень стремительные в нападениях, они были несокрушимы при обороне, поэтому все степные племена обходили их городища стороной, рискуя напасть на белоголовых лишь вдали от их укреплений. Это в свою очередь еще сильней укоренило привычку тервигов держаться от чужаков всегда в стороне. Однако со временем близкородственные браки вынудили северян все же на покупку у степняков светловолосых словенских рабынь-наложниц, хотя своих дочерей они по-прежнему на сторону замуж предпочитали не отдавать.
Само городище представляло собой круг сечением в шестьдесят саженей, это был простой крепостной вал в пять саженей без всяких дополнительных оград и башен по гребню. Склоны вала, летом регулярно поливаемые водой, были покрыты кустами и молодыми деревцами, из-за чего само поселение издали походило на обычный степной холмик. Команде биремы пришлось даже сделать крюк в сторону, чтобы увидеть единственные ворота, проделанные в самом низу земляного вала.
Надо отдать должное ромеям – они, не мешкая, сразу устремились к этим воротам, чтобы закупорить конного противника в его городище-ловушке. Потом возникла небольшая заминка: ромеи готовили луки и пращи, разводили костерок для зажигательных стрел, искали подходящую корягу для тарана.
Наверху вала над воротами появились головы его защитников. Князь полагал, что приличия ради, иларх вступит в переговоры с тервигами, мол, отдайте нам то-то и то-то и мы уйдем. Ничуть не бывало. Едва были готовы зажигательные стрелы, как ромейские лучники, открыли ими стрельбу навесом в само городище, а также запускали из пращ камни с привязанной к ним горящей берестой.
Дарника лишь развеселили эти их старания. Он однажды осматривал такое вот покинутое поселение белоголовых и знал, что жилища вместе с конюшнями идут там по кругу вдоль внутренней стороны вала и крыты не соломой, не дранкой, а толстым слоем дерна. Так что с поджогом, похоже, ромеи сильно погорячились.
– Чего ты ухмыляешься? – к князю подскочил декарх Геласий.
– Потому что знаю, пожара не будет.
– Это еще почему?
– И ворваться тоже не получится.
– Посмотрим! – зло бросил старший декарх и пошел к уже изготовленному тарану.
Найдя подходящий сухой ствол дерева, ромеи набили на него два десятка железных костылей-ручек, соорудили из щитов укрытие-черепаху и двинулись на приступ. Еще  сорок стратиотов, подняв щиты, следовали за ними. Гребцы стучали копьями о свои щиты, изображая тоже намерение вторым накатом ворваться в городище и устроить резню. Тервиги подпустили нападавших шагов на пятьдесят, после чего открыли стрельбу из луков и пращей, которые тоже имелись у них. Ветер действительно мешал точности попаданий, тем не менее четыре-пять стратиотов быстро оказались ранеными. 
Все же ромеям удалось донести свой таран до самых ворот и несколько раз ударить в них. Высохшей легкой корягой стучать в них было все равно, что обычным копьем. Два крепких ромея в дополнение к тарану стали рубить ворота двуручными секирами. В этот момент сверху на черепаху тервиги вдруг вылили два ушата с холодной водой, на морозе это было не менее действенно, чем крутой кипяток.
Стратиоты, бросив таран и укрывая себя щитами, двинулись прочь от городища. Попытка Геласия с другой двадцаткой стратиотов поднять таран для нового битья закончилась тем, что с вала в них сбросили кучу увесистых булыжников. Теперь раненными были почти каждый четвертый, и, окончательно оставив корягу, стратиоты дружно отступили назад. 
Тем временем матросы установили на треногу баллисту и принялись осыпать ворота камнями. Но в ворота камни попадали через раз, да и удар у них получался слишком слабым, чтобы разбить толстые дубовые доски со скрепляющими их железными полосами. 
Попробовали последнее средство: забросили с помощью баллисты внутрь городища три горшка с ромейским огнем. В какой-то момент показалось, что поджог получился, над валом появился отчетливый столб дыма, но мало-помалу он утончился, а потом и вовсе пропал. Если и был там пожар, то его успешно потушили.
Карикос кричал, приказывал продолжать приступ, взбираться прямо на земляной вал, но полсотни тервигов с копьями и топорами, выглядывавшие из-за него, скорее с любопытством, чем с яростью, весьма наглядно давали понять, что ничего у ромеев с этим тоже не выйдет. Декархи и стратиоты с опущенными головами стояли вокруг иларха и ничего не делали. Геласий указал Карикосу на небо – еще чуть-чуть и начнет смеркаться. Пронизывающий холодный ветер дул, казалось со всех сторон и ночевать здесь под открытым небом было совершенно невозможно.
Кое-как десяток раненых и трех убитыми поместили на копья-носилки и тронулось в свой лагерь, каждую минуту ожидая конного нападения сзади. Этот обратный путь в темноте занял вдвое больше времени, и оттого, что на них так никто и не напал неудача ощущалась еще сильней и бесславней. Чудо, что еще относительно мало блуждали и домой вернулись уже с рассветом.  
    Весь день все отсыпались и приходили в себя. Вечером иларх потребовал Дарника к себе:
    – Ты вчера насмехался над нашей илархией. Уверен был, что у нас ничего не получится. Почему? Говори!..
    – Потому что внутри у них, все, что может гореть, надежно укрыто толстым слоем земли. 
    – А ты знаешь, как взять их зимник?
    – Знаю, – просто произнес князь.
    – Ну?!
    – Только сначала скажи, что будет дальше? 
    – Это уж не твоя забота.
    – Я думаю, мужчин вы перебьете, красивых женщин возьмете в наложницы, а детей, стариков и беременных женщин выгоните среди зимы в степь.   
    Присутствующие ромеи тяжело молчали.
    – А ты что предлагаешь? – гневно вскинулся Карикос.
    – Я пойду в их зимник и приведу вам женщин и зимнюю одежду.
    – Как? Вот так просто? – опередил иларха Геласий.
    – А может, ты хочешь просто перебежать на их сторону? – вставил свое слово и навклир.
    – Ваши лучники и пращники убили двоих или троих из них. Они могут принять переговорщика, а перебежчика привяжут к хвосту дикой лошади.
    – Ладно, ступай! – произнес иларх, и Дарника увели.

6.
    Утром в ромейскую землянку явился Геласий и сообщил, что разрешение на переговоры Дарника с тервигами получено.
    – Теперь надо сводить меня в мыльню и вернуть мне мою одежду, – поставил свои условия князь.
    – Может, тебе и твое оружие вернуть? – скривился старший декарх.
    – Это тоже обязательно. Или вы привыкли на важные переговоры рабов в рубище посылать? – Рыбья Кровь был сама невозмутимость.
    Помощник ушел и князь даже подумал: а не перегнул ли он палку? Но нет. Вскоре явился оруженосец Карикоса и отвел Дарника в мыльню. От словенских бань она отличалась отсутствием пара, просто закрытая камора с печью и ушатом горячей воды. Оруженосец специально указал, чтобы князь по своему варварскому обыкновению не смел плескать воду на печь – она могла просто развалиться, мол, достаточно, что в мыльне просто тепло. Хорошо хоть вдосталь было воды и настоящего мыла. Жизнь ромейского пленника не так уж безнадежна, как принято думать, посмеивался про себя Дарник, с наслаждением плеская на себя горячую воду. В раздевалке его ждала старая одежда. Ее правда, никто не догадался выстирать, и она сильно пахла чужим потом, тем не менее, князь без брезгливости, а даже с удовольствием влез в нее. Вернули даже его шапку. А дополнительный теплый плащ декарха завершил зимний наряд «важного переговорщика». Оружия, правда, не оказалось, но тут князь решил уступить, не капризничать.
    Все гребцы, побросав работу, смотрели издали, как Дарник в новом обличие отправляется в путь. Геласий давал ему на дорогу последние наставления. Он единственный из декархов относился к пленнику с явной симпатией. Но служба есть служба.
    – Ты хорошо помнишь, что пообещал? Теперь еще на мече поклянись. – Старший декарх протянул словенину свой меч.
    – На чужом оружии клятва не действительна, – заметил Дарник.
    Геласий кивнул стратиотам, которые должны были сопровождать пленника, и князю тотчас принесли его клевец и кинжал.
    Рыбья Кровь засунул клевец за пояс и обнажил лезвие кинжала:
    – Клянусь вести переговоры с тервигским зимовьем в пользу иларха Карикоса и всех его воинов!
    Пять стратиотов, данных князю в сопровождение – двое лучников и трое щитников с большими овальными щитами – восприняли сие поручение без особой радости. Чтобы немного приободрить их, Дарник всю дорогу рассказывал смешные истории, которые случались в его жизни, но никто особо не смеялся. 
Хорошее настроение не покидало Дарника, хотя он весьма смутно представлял, как именно ему надлежит действовать. Впрочем, такое с ним уже случалось ни один раз: сначала предстоящее дело казалось совершенно не выполнимым, а потом словно из воздуха являлось решение, что именно следует делать. 
Из всех прежних разговоров с ромеями о вере и из их религиозных книг, Рыбья Кровь вынес и примерил на себя лишь постулат об ангелах-хранителях, который сильно напоминал верования его родовичей о потусторонней заботе собственных пращуров. Все верно – свои личные способности у него, Дарника, может быть, и не слишком велики, зато уж его ангел-хранитель трудится не покладая рук. Пусть уж и сейчас как-то постарается. Это ему, ангелу, будет в наказание за недогляд, что позволил гребенскому князю стать пленником жалких морских беглецов.
    Варагеса, как позже выяснилось, называлось городище тервигов они достигли к полудню. Возглавлявшего их маленький отряд пентарха больше всего волновало, что они будут делать, если из ворот им навстречу выскочат несколько десятков конных варваров, которым неведомо, что любые переговорщики – неприкосновенные лица.
    – Умрем героями, только и всего! – в своей обычной насмешливой манере успокаивал его князь. Но когда сквозь тусклый предзимний день стало различимо городище и играющие возле открытых ворот дети, те же сомнения возникли и у него. Больше всего Рыбья Кровь опасался, что если выскочат всадники с луками и топорами, то стратиоты не выдержат и пустятся наутек – тогда их точно всех перебьют. Сильно удручало и отсутствие собственной верховой лошади – для степняков пеший человек это даже не половина, а четвертушка воина, а значит, и переговорщика.
    Ромейский отряд заметили с расстояния двух стрелищ. Дети и женщины перед воротами засуетились и побежали в городище. Пройдя вперед еще немного, Дарник сказал стратиотам: 
– Ждите здесь. Не садитесь, не разбредайтесь, а стойте, как на смотре! – И дальше пошел один. Старался оказаться перед самыми воротами, как можно быстрее, но не успел. Когда до входа оставалось шагов пятьдесят, створки ворот распахнулись, и из городища выехало с десяток молодцов, вооруженных луками и полными колчанами стрел. 
– Стой! Или наши стрелы превратят тебя в ежа! – закричал на гортанном ромейском их воевода, коренастый сорокалетний мужчина с рыжей бородой.
Дарник остановился, опираясь одной рукой за рукоятку меча – поза воина, готового защищать свою честь. В другой руке держал специальный полосатый ромейский флажок, предназначенный для военных переговоров. Тервиги окружили его, не решаясь, впрочем, слишком приближаться к незваному гостю.
– Чем ты докажешь, что черная смерть обошла тебя стороной? – спросил рыжебородый.
– Ромейские лазутчики месяц следили за вами и тоже не нашли у вас признаков черной смерти. Разве кто-нибудь будет нападать на зачумленное городище?
– Мы можем сейчас убить и тебя и твоих людей, – воевода плеткой махнул в сторону стратиотов.
– Будет лучше, если вы убьете нас после того, как я поговорю с вашим вождем. Или ты сам расскажешь ему, зачем мы приходили? А он ведь спросит.
На рыжебородого эта уловка казалось не произвела особого впечатления.
– Ты не достоин встречаться с нашим вождем. Рассказывай все здесь и сейчас.
– Хорошо, я согласен. – И Дарник, подоткнув под себя плащ, уселся прямо на землю и жестом указал воеводе занять место напротив себя.
Разговаривать верхом с человеком, сидящим на земле, по степным законам считалось верхом неучтивости. Рыжебородый даже сделал невольное движение, чтобы сойти с коня, но все же остался в седле.
– Ладно. Одного тебя мы можем впустить. Только тебе придется завязать глаза.
Рыбья Кровь не возражал. Один из тервигов затянул ему на голове плотную повязку и, придерживая за локоть, повел к воротам. Клевец и кинжал у князя никто не отбирал, что было хорошим знаком. Идти пришлось не очень долго: полсотни шагов прямо, потом с десяток шагов в сторону, небольшой порожек и вот пленник уже в закрытом помещении. С глаз сняли повязку. Прямо перед Дарником, шагах в пяти на небольшом возвышении сидел глава городища – седой старец с суровым морщинистым лицом. По сторонам возвышения стояли два помощника: справа столь же старый жрец, но с менее строгим ликом, слева тот рыжебородый воевода, что встретил переговорщика у ворот. Их головы находились на одном уровне с головой сидящего вождя, чтобы давать, если нужно, советы на своем готском языке. Вдоль длинной стены горницы на лавке сидели не меньше десяти пожилых мужчин, да за спиной князя толпились приведшие его воины, готовые в любую минуту накинуться на чужака. Три тусклых окошечка, затянутые бычьими пузырями не давали разглядеть что-либо более ясно. Короткая стена за спиной вождя была все увешана мечами, секирами и клевцами. На длинной стене позади старейшин висели круглые щиты, сулицы и пики. Интересно, многие ли понимают по-ромейски, подумал про себя Дарник, в его положении это было не последним делом.
Приложив одну руку к груди, он поклонился. Вождь в ответ чуть кивнул головой.
– Ну так говори, – нетерпеливо приказал рыжебородый.
– Прошедший по нашим землям лютый мор наделал много бед, – медленно, отчетливо произнося слова, заговорил князь. – Ни одна истребительная война не приносит того, что сделала черная смерть. После нее мир кажется иным и хочется жить по иным более чистым и справедливым законам…
Дарник замолчал, дабы присутствующие лучше вникли в сказанное.
– Ну да и по этим новым справедливым законам ваше войско берет и нападает на нас, – резонно заметил рыжебородый.
Потому как напряженно и настороженно слушали его присутствующие, князь понял, что не все они хорошо понимают ромейскую речь.
– Ромейское войско ожидало, что к нему навстречу выйдут ваши переговорщики, вместо этого увидело на валу воинов с луками…
По ряду сидящих у стены вдруг прошел взволнованный шепот. Один из молодых воинов подбежал к воеводе и что-то шепнул ему на ухо. Тот в свою очередь передал новость вождю. Рыбья Кровь замолчал, ожидая, что будет дальше. 
– Как твое имя, воин? – неожиданно по-словенски произнес вождь. 
– В детстве меня называли Клыч, – перешел на словенский и Дарник.
– Один из наших торговых людей признал в тебе гребенского князя Рыбью Кровь! Так ли это?
– Все так, – подтвердил Дарник, лихорадочно выстраивая себе новую линию поведения. Радовало лишь то, что теперь о своей безопасности беспокоиться не приходилось – никто князей просто так не убивает.
– Что же случилось с тобой, князь, если ты возглавляешь стаю ромейских бродячих разбойников?
– Я их не возглавляю. Они просто мои союзники и весьма непослушные союзники. Когда они стали метать зажигательные стрелы и ромейский огонь, я только смеялся и говорил им, что они не подожгут в городище ни одной соломинки. Но вы же знаете ромеев – они мнят себя самыми умными и знающими на свете…
Судя по внимательному и заинтересованному виду старейшин, словенскую речь здесь понимали лучше ромейской, о чем не без гордости сделал вывод Дарник.
– А что случилось с твоей дружиной? 
– Моя малая объездная дружина сидит в селище в тридцати верстах отсюда. А сам я пытаюсь договориться с моими союзниками-ромеями.
– Договориться о чем?
– О том, как надо вместе выживать.
– Зачем тебе выживать вместе с ними? – вопрос вождя был что называется не в бровь, а в глаз, но Рыбья Кровь не затруднился с ответом.
– Затем, что у ромеев есть много зерна, у вас много мяса, у моей дружины много семян для весеннего сева. Вместе мы выживем, по отдельности будет тяжело. 
– Что же ты хочешь? Чтобы мы гостеприимно открыли ворота тем, кто пытался нас захватить?
– Если вы в степи зимой встречаете замерзающего путника, вы разве говорите: пускай лежит там, где лежит… – Князь нарочно не договорил, чтобы сильнее подчеркнуть свое обвинение.
– Но они ведь не попросились к нам на постой, а захотели вломиться к нам с мечами в руках.
– У ромеев есть письменные законы и письменная мудрость. Они знают, как поступать по закону, но не знают, как поступать по справедливости. Зимой в наших степях они обреченные несчастные люди. И их безумное нападение на ваше городище ясно говорит, какие они сейчас жалкие люди, разве не так?..
Повисло небольшое молчание. Потом тихо хихикнул один, хихикнул второй и вот уже вся комната безудержно, самозабвенно хохотала. 
– Слухи о твоем уме, князь, весьма справедливы, – отсмеявшись, промолвил вождь. – Первый раз в жизни мне говорят, какие ромеи жалкие глупые люди, и я готов этому поверить. Я приглашаю разделить тебя с нами нашу еду.
Все зашевелились, двигаясь к двери.
– А тех снаружи тоже приглашать? – напомнил вождю рыжебородый.
Вождь призадумался.
– Я на ваше угощение уже заработал, а они еще нет, – легко разрешил недоразумение Рыбья Кровь.
И опять ему в ответ прозвучал еще более дружелюбный смех.
…Через два часа Дарник выезжал из ворот Варагеса на высоком коне, одетый в нарядный теплый овечий кожух. Правда, пришлось в ответный подарок расстаться со своим княжеским кинжалом, но дело того стоило. Ангел-хранитель и на этот раз сработал как надо.
– А мы уже не думали тебя живым увидеть! – приветствовали его ромеи.
Один из них, самый тщедушный совсем замерз и едва мог передвигаться. Как только отдалились от городища за пределы видимости, Дарник спешился, отдал несчастному кожух и велел залезать в седло, заодно раздав стратиотам по куску вкусной тервигской колбасы, на которую те набросились, словно стая голодных псов. О своих переговорах с варагесцами Дарник не рассказывал, да ромеи и не спрашивали, понимая, что эти сведенья не для их ушей. Но всю дорогу Рыбья Кровь чувствовал на себе их порядком озадаченные взгляды, видимо, они уже начинали догадываться, что таким образом как он, рядовой полусотский или даже сотский вести себя не может.
Когда под вечер добрались до ромейского лагеря, князь забрал кожух обратно и сам сел верхом. Пентархия подчинялась ему беспрекословно. Так, гордо подбоченясь, и въехал в лагерь, где все мигом окружили свой переговорный отряд. Тут же находились и иларх с навклиром.
Дарник неторопливо спустился на землю.
– Кто слишком соскучился по женщинам, пусть записываются, – намеренно вовсеуслышанье объявил князь, отдавая повод своего коня ближайшему стратиоту. 
Иларх с декархами повели его в главную избу. Разговор получился не слишком длинным.
– Это не разбойники-тарначи, а мирные тервиги-готы. Предлагают для начала, чтобы к ним в городище вошли десять ваших воинов с подарками для женщин: по мешку ячменя или овса на человека, – сообщил ромейским командирам удачливый переговорщик.
– А не жирно ли будет: по целому мешку на человека? – недовольно проворчал навклир.
– Хороших гостей тервиги одаривают более богатыми подарками, чем те сами приносят. Я думаю, что кроме жен ваши воины увезут с собой по мешку сыра с копченым мясом.
– А себе жену ты уже присмотрел? – встрял самый молодой декарх.
– Присмотрел. Но за нее мне нужно отдать десять солидов. Надеюсь, эти деньги я за свои переговоры заработал?
– Ему еще и солиды подавай! – зашелся от возмущения навклир. – Скажи спасибо, что колодку сняли!
На Дарника посыпались расспросы о красоте варагесок, князь отвечал так, чтобы еще больше разжечь общий интерес.
– Ну так что решим? – спросил чуть погодя у декархов Карикос.
– А может они так заманивают в ловушку? – высказался Геласий.
– Объявим стратиотам, пусть идет, кто сам вызовется, – предложил свое навклир.
– А ты что скажешь? – обратился иларх к Дарнику. Если к тервигам пленный словенин отправлялся негласно повышенным до стратиотского разряда, то теперь его разряд столь же негласно был повышен не меньше чем до стратиотского пентарха, и это отчетливо понимали все присутствующие.
– Пусть идут гребцы, кого не так жалко.
– Своих словен вывести хочешь? – с подозрением произнес навклир.
– Словен мне тоже жалко, пускай лучше степняки первыми пойдут. 
– И ты с ними? – снова придрался навклир. – Тебе и награду, небось, пообещали за первых десять наших трупов.
– Твой труп я им и без награды отдам!
– Ах ты!.. – не мог подобрать подходящего ругательства толстяк.
Но над ним уже дружно смеялись, улыбнулся и иларх.
– Хорошо, завтра утром наберешь десять хазар, – вынес он окончательное решение.
Ночь в своей землянке Дарник провел тоже уже в новом качестве. Ромеи один за другим примеривали его кожух, но тут же с почтением возвращали обратно, принесли миску ячменной каши со стола декархов, с видом знатоков долго изучали его боевой клевец. Ну и конечно всех обитателей землянки интересовало: что и как в том городище? Приходилось следить за собой, чтобы случайно не сболтнуть лишнего.
Утром Дарник первым делом подошел к Янару:
– Ну что, готов быть моим главным телохранителем?
– Да пошел ты! – огрызнулся тот.
Выяснилось, что ромеи захотели оставить у себя коня Дарника, мол, там тебе другого дадут, а иларху тоже представительный вид иметь надо.
– Если я появлюсь пешим, тервиги подумают, что я такой хитростью выклянчиваю у них другого коня, – объяснил Дарник иларху, вышедшему его проводить. – Да и кто потянет десять мешков зерна?
– Пусть берет, – распорядился Карикос. – Только чтобы и мне привел коня под седлом.
– Десять солидов.
– В Ургане хороший скакун стоит пять солидов.
– Во время чумы другие цены, – беззастенчиво торговался князь. – И еще ты обещал мне десять солидов за переговоры. 
– Обойдешься и пятью, – возразил Геласий и с молчаливого согласия иларха отсчитал Дарнику пятнадцать солидов.
С помощью жердей и ремней хазары соорудили простейшую волокушу и водрузили на нее восемь мешков с зерном. Еще два мешка по распоряжению Дарника положили на двое носилок, которые, сменяясь должны были нести четверо походников. 
Прислушиваясь к шуткам, что отпускали в сторону хазар стратиоты, Рыбья Кровь с оторопью обнаружил причину, по которой ромеи столь легко согласились отпустить с ним именно степняков – приведенные ими жены предназначались в распоряжение всей команды биремы. Если у князя и были до той минуты сомнения насчет собственных коварных намерений относительно ромейской илархии, то теперь они быстро улетучились – с такими низкими людьми и поступать надо низко. 
Наконец все было готово, и хазарская декархия выступила в путь. Рыбья Кровь вел коня с волокушей, носильщики тащили мешки, остальные шестеро плелись по бокам носильщиков. Янар тоже вошел в их десяток, глядя на его свирепое угрюмое лицо, Дарник не мог сдержать довольной улыбки. Сначала все походники были очень довольны, что им выдали по большому морскому ножу и ременной пращи, но потом до них стало доходить, что такого оружия явно не достаточно.
– А нас там не прирежут? – спрашивал сначала Янара, а потом князя беспокойный хазарин по имени Устуш.
– Нет, тервиги не режут, а просто с живого кожу сдирают и спорят между собой, сколько тот проживет, – «утешил» его Дарник и тут же без перехода: – Ну, а жениться из вас каждый готов, или есть такие, которые не могут?
Совсем сбитые с толку походники озадаченно смотрели на него. Тяжелая ноша вынудила их отряд сделать несколько привалов. Краем глаза Рыбья Кровь видел, как хазары что-то нашептывают своему общепризнанному вожаку Янару. Тому явно не хотелось напрямую обращаться ко вчерашнему пленнику, а ныне назначенному над ними декарху.
– Скажи, а что мы должны там говорить? – решился он все же на вопрос.
– Что хотите, то и говорите? – пожал плечами князь.
– А если спросят, для чего мы пришли?
– Скажите, что хотите жениться, сладко есть и тепло спать, – с серьезным видом забавлялся Дарник. – Разве не так?
– А что за это с нас потребуют?
– Верной службы.
– А что это за служба? – с трудом подавляя злость, терпеливо допытывался Янар.
– А тебе не все равно? Хуже, чем у ромеев точно не будет.
На том разговор и закончился. И Янар стал что-то объяснять своим хазарам.
Когда, упрежденные дозорным, навстречу им выехал десяток конных тервигов с луками во главе с рыжебородым Сигибердом, Дарник строго приказал своим спутникам:
– Быстро все улыбайтесь! – И сам приветливо помахал рукой.
– Это и есть твои хваленые союзники? – скептически глянул на усталых, выдавливающих из себя жалкие улыбки хазар Сигиберд.
– Они мяса уже неделю не ели. – Дарник снял с носилок мешок с зерном и водрузил на седло одного из тервигов: – Держи, давай.
С молчаливого согласия воеводы еще трое конников приняли по мешку со вторых носилок и волокуши.
Возле Варагеса их встретила целая толпа женщин и молоденьких девушек, будущих тещ и невест. Некоторые из них попытались смеяться и делать издевательские жесты, но их живо утихомирил грозный окрик Сигиберда.
Теперь их впустили в городище без особых предосторожностей. И даже самым тугодумным хазарам сразу стало ясно, почему обстрел зажигательными стрелами не нанес укреплению тервигов какого-либо ущерба. 
Внутри городище представляло собой большую круглую площадь, вдоль которой плотным рядом, одна стена на две избы, шли дома, конюшни и сараи, надежно упрятанные в земляной вал. Вернее, прежде были возведены сами постройки, а уж затем над ними возвели земляной вал. Даже запасы сена и те были под земляным навесом. 
Покрытые снегом земляные откосы служили ребятне отличными горками для веселого катания на санках. Вообще все на площади было в бодром жизнерадостном движении: носились собачонки, шныряли куры и свиньи, женщины и мужчины занимались хозяйственными работами. Прибытие гостей-инородцев лишь на короткое время прервало сей распорядок, но едва пришельцев увели в дом вождя, все вновь пошло своим чередом.
Осмотрев новоприбывших, вождь тервигов Агилив недоверчиво спросил:
– Не пойму: ты привел рабов или воинов?
– Это гребцы, которые нанялись из Хазарии в Романию. После двух лет службы им обещано беспрепятственное поселение в Константинополе или где они захотят. 
– А отчего они сбежали из Хазарии? 
– Думаю, от кровной мести. Кто-то может оставаться дома и мстить, а кто-то хочет жить для чего-то другого. – Дарник придумывал прямо на ходу.
– Полагаешь, это достойно настоящего воина куда-то убегать, не отомстив? – Агилив говорил без осуждения, ему просто хотелось услышать, что ответит гребенский князь.
– Мне об этом трудно судить, так как ни разу не приходилось никому мстить.
– Даже за погибших боевых соратников? – вождь смотрел на гостя с самым живым интересом.
– Под мои знамена все всегда становились сами, значит, кроме меня в их гибели винить некого. А самому себе я мстить не умею.
Агилив на это ничего не сказал, только чуть сокрушенно покачал головой.
По его знаку хазар увели трапезничать с молодыми воинами, а вождь со стариками позвал князя за отдельный стол. В отличие от вчерашнего, когда из женщин присутствовала только жена Агилива, сегодня добавилось полдюжины других старух, жен старейшин, что Дарник принял за свидетельство особого доверии к нему, как к уважаемому гостю. Вскоре, впрочем, выяснилось, что кроме доверия была тут и еще одна немаловажная причина. Накануне, когда с трудом, но все же договорились о жениховстве ромейских молодцов, князя спросили, про его собственную жену. Он, ни о чем не подозревая, признался, что обе его жены, в Липове и Новолипове, погибли от чумы.
Теперь ему пришлось расплачиваться за свою опрометчивость. Чувствуя, что что-то не так, он принялся красочно рассказывать, как именно он устраивал скоропалительные сватовства в липовских лесах, когда ему срочно понадобилось женить сотню своих гридей. Все весело смеялись и одобрительно кивали головами. Не возражали хозяева и против того, что за ромеев придется выдавать дочек, предварительно крестив их в мужнюю веру. Готовы были в качестве выкупа за невест принять от ромеев вместе с зерном и их золото с серебром. Нашлось лишь одно существенное затруднение перед нынешним большим сватовством – сам липовский князь.
Жена вождя сказала свою речь по-готски, а муж перевел:
– Пока князь Рыбья Кровь сам не выберет себе жены, все их дочери даже не взглянут в сторону других женихов.
Дарник едва удержался от смеха, сохраняя на своем лице учтивое внимание. Хотел сказать им про Видану, но вовремя воздержался – такая наложница вряд ли добавит ему уважение в глазах обитателей Варагеса.
– Со мной остались два малолетних сына, они не очень обрадуются, что я так быстро забыл об их матери, – попробовал он возражать.
– Со дня ее смерти прошло уже четыре месяца, даже самый любящий отец и муж не может оставаться столько времени без женщины, – снова перевел довод своей жены седовласый Агилив.
– Если не будет твоей свадьбы, не будет и остальных, – резко вмешалась в разговор еще одна старуха, урожденная словенка, ей никакой толмач не понадобился. 
Какую власть, однако, имеют у них женщины, недовольно подумал князь. Старейшины молчали, ожидая его ответа. Дарник понял, что деваться ему некуда – с трудом достигнутая договоренность насчет его «женихов» может вот-вот лопнуть. И так все держится только на том, что он самый известный и почитаемый человек в этих южных степях.
– Есть еще одно важное затруднение, о котором я могу сказать Агиливу только с глазу на глаз, – попросил, все еще не сдаваясь, князь.
По знаку вождя старейшины с женами покинули малую горницу, и они с князем остались одни.
– Так случилось, что у меня совсем не осталось княжеской казны, – без обиняков признался Рыбья Кровь. – Пятнадцать солидов это сейчас все, что у меня есть. 
– Во всем Варагесе не наберется и десяти солидов, – «утешил» его в ответ Агилив.
– А ведь совсем недавно в моей казне было больше двух тысяч солидов, и они никогда не иссякали: одно золото приходило, другое тратилось. 
– Ты наш гость, и теперь тебе не надо заботиться об этом.
Дарник принял эту отговорку за простую вежливость гостеприимного хозяина и решил все прояснить до конца.
– Если бы я был один и гостил недолго, тогда можно было и не заботиться. А как посмотрят твои люди на человека, который приводит с собой еще и других нахлебников и требует на них непомерных расходов, ничего не давая взамен? Через неделю они взбунтуются, и будет нехорошо и мне, и тебе.
– Черная дорога не бывает бесконечной, рано или поздно ее сменяет белая дорога. Все что должно, всегда возвращается. 
– Пусть так. Но давай обойдемся хотя бы без этой моей свадьбы, – взмолился Дарник. – Я не смогу даже одарить родню будущей жены.
Агилив молчал, вполне понимая затруднения своего гостя.
– Сделаем так, – решил, наконец, вождь. – В моих кладовых имеется немало красивых вещей, которые много лет лежат без дела. Ты выберешь из них то, что тебе понравится, и расплатишься своими солидами. А после свадьбы, я тихонько верну эти монеты тебе. (Дарник сделал протестующее движение.) И не возражай! Когда появится белая дорога, ты мне опять их вернешь. Так будет лучше всего.
– И никто об этом не узнает? – не очень поверил князь.
– Даже моя жена! 
Ну что ж, такое заверение выглядело вполне надежным. Это даже в какой-то мере развязывало Дарнику руки на ближайшее будущее.
Вернув за стол старейшин с женами, Агилив поведал им первую часть своего договора с князем, о предоставлении ему своего хранилища для подарков, так как сейчас князю их неоткуда взять. Все нашли такой выход самым лучшим и достойным. Женам старейшин не терпелось узнать, как именно будет проходить сам выбор невесты. Дарник их порядком огорошил.
– Если вы оказываете мне такую честь, то я согласен. Да вот беда: у меня медленное сердце и мне всегда приходится очень долго выбирать себе жену или наложницу. Несколько раз я уже сильно ошибался со своим выбором. Поэтому, будет лучше, если вы сами выберете мне жену. Вы мудрые люди, хорошо знаете своих дочерей и внучек. Я приму любой ваш выбор. Только помните, что красоты, скромности и хорошего характера для княжеской жены мало. Выберите так, чтобы и через год и через десять лет вам за жену гребенского князя было не стыдно…
Рыбья Кровь скромно потупился, внутренне злорадствуя: вот вам! Теперь сами занимайтесь этим тетеревиным токовищем.
Вождь переглянулся со своей женой и старейшинами и получил от них молчаливое согласие.
– Ну что ж, твои слова полны глубокого смысла, как и положено человеку, занимающего столь высокое положение. Мы сделаем, как ты пожелал.

7.
    Наутро в присутствии всех жителей Варагеса хазарской декархии назначили боевые состязания. Заодно и явившиеся на место ристалища невесты могли присмотреться к своим будущим суженым. Они стояли отдельной цветистой группой человек в пятнадцать, непрерывно переглядываясь, толкаясь и смеясь. 
Дарник впервые смог прикинуть общее количество населения городища: примерно семьдесят мужчин, способных носить оружие, в полтора раза больше женщин, стариков человек сорок и больше двух сотен детей и подростков. Судя по девушкам и молодым вдовам, осчастливить они могли не больше тридцати-сорока «женихов». И это все. С одеждой и съестными запасами было проще. Каждая из семей владела двумя-тремя лошадьми и коровами, бараны исчислялись десятками, хватало и свиней с курами. Выделанных овчин, шерстяных тканей, войлока и кож у тервигов тоже имелось с избытком. Необходимо лишь какое-то время, чтобы превратить это в одежду и одеяла для полутора сотен чужаков. Недостаток ощущался лишь в хлебе и крупах, но на это, как раз кстати, были запасы зерна на ромейской биреме.
Приятной неожиданностью для князя стало налаженное в городище изготовление дальнобойных степных луков. Три варагесских мастера снабжали ими не только самих тервигов, но и ближайших соседей. На каждый из этих луков уходило до года работы, составные, многослойные они способны были посылали стрелы на два стрелища. И пользоваться ими доверяли только самым лучшим стрелкам.
Ристалище находилось вне стен городища, представляя собой большой выпас, утоптанный снег делал его совершенно гладким. Для зрителей принесли козлы, на них уложили широкие доски и самые уважаемые пожилые люди, включая и старух, расселись на них. Десять хазар соединили с двадцатью молодыми варагесцами, чтобы наглядней видеть кто на что способен.
Начали для разогрева с конных скачек, чтобы новички смогли немного освоиться со своими скакунами. Потом пошли сами состязания: на полном скаку подобрать с земли копье, сбить кистенем с нескольких столбов деревянные кубики, попасть в движущуюся на санках цель из лука, накинуть на выставленное чучело аркан и попасть в него на скаку сулицей. Дарник ожидал полного провала своих «женихов», но нет, впитанные в степном детстве навыки совсем исчезнуть не могли. До ловкости лучших тервигских парней они, конечно, не дотягивали, но так, чтобы совсем позорно тоже не было. 
В единоборствах все выглядело получше. Мечей у варегасцев почти не было – слишком дорогая вещь, поэтому главным ударным оружием, кроме кистеня у них являлись простенькие палицы и клевцы. Для поединков на оружие надели предохранительные чехлы и велели сражаться лишь до первого касания. Начальная военная подготовка у ромеев касалась и гребцов. Поэтому здесь счет у варагесцев и хазар вышел равным: пять выигрышей на пять проигрышей. 
В состязании по борьбе восемь хазар проиграли, зато звероподобный Янар победил одного за другим трех лучших тервижских борцов, чем восстановил уважение к своей декархии. Чтобы окончательно растопить сердца хозяев, Рыбья Кровь предложил и своим и чужим бойцам померяться в кутигурском бою со связанными за спиной руками. Его расчет оказался точен – всем, и участникам и зрителям, новая забава пришлась по душе – все хохотали не переставая.
Дарник и самого подмывало продемонстрировать свое умение ловить брошенные в него сулицы, это всегда вызывало восторг у любых зрителей. И уже даже привстал, чтобы выйти вперед, но в последний момент все же передумал – надо было что-то оставить и про запас. 
На ристалище наступила небольшая заминка – все ждали главного события: жениховства. 
– Ну как, не передумал довериться нашему выбору? – обратился вождь к Дарнику, сидевшему рядом с ним все игрища.
– Давайте, – князь весело махнул рукой.
Агилив громко назвал два женских имени. Из рядов «невест» вышли две девушки лет пятнадцати и, потупясь, приблизились к «жениху». Обе были хорошего роста, отнюдь не худышки, миловидные, светловолосые, в богатых одеяниях и головных уборах. 
Рыбья Кровь вопросительно глянул на вождя.
– Последний выбор ты должен сделать сам, – сказал хитрый старик. – Нам за обеих не будет стыдно. 
Народ с любопытством тянул шеи, многие даже рты пораскрывали. Князь внимательно посмотрел на девушек. Те, чувствуя его взгляд, тоже подняли на него глаза, мол, скромничать мы тоже будем в меру. Дарник в самом деле не знал как и быть. Одна больше понравилась ему своим румянцем, другая чуть покатыми плечами. 
– Эти девушки так прекрасны, что мне очень трудно сделать свой выбор, – громко объявил он. – Мы сегодня увидели много борьбы, ловкости и силы. Но это показывали свою удаль мужчины. У нас, словен, женам князей и воевод нередко приходится командовать при отсутствии мужа другими мужчинами. Пусть они прямо здесь перед нами поборются, покажут как они крепки в мужском деле.
– Ты хочешь, чтобы они боролись, как мальчишки? – недоуменно воскликнула жена вождя.
– Да. Я хочу знать, как они умеют добиваться своей цели в самых непривычных условиях.
– Уж не смеется ли князь над нами? – подозрительно спросил находившийся рядом Сигиберд.
Агилив молчал, давая возможность высказаться другим. 
Пока старики, отойдя в сторону, переговаривались, как быть, к невестам подскочили две их подружки и со смехом стали стаскивать с них головные уборы и верхние шубейки.
– Ну вот, молодые уже готовы это видеть, – кивнул на веселую кутерьму Рыбья Кровь. – Я думаю, это будет самое памятное сватовство в Вагаресе. Или я что-то делаю не правильно?
– Боюсь, как бы все это не кончилось плохо, – вождь не разделял уверенности своего гостя, мол, не дело девчонок заниматься мужской борьбой.
Кто-то из стариков вернулся обратно на свою лавку, остальные последовали его примеру. Ни «да», ни «нет» сказано не было.
– За волосы не тянуть, не царапаться и не кусаться! – к «невестам» приблизился мужчина, распоряжавшийся мужской борьбой.
Оказавшись в одних сарафанах девушки как могли изготовились к предстоящей схватке. Над ристалищем покатился легкий смех – уж очень нелепой выглядела их изготовка. Распорядитель оглядел поединщиц, оглянулся на вождя и ударил клевцом по чугунному горшку. Девушки бросились друг на друга. Смех стал гуще, но соперницы, раззадорившись уже не обращали на него ни малейшего внимания: хватали, дергали, толкали, лягали одна другую. Визга и крика не было, только громкое сопение и некое тонкое женское рычание. Зрители, незаметно тоже втянулись в их борьбу: переминались, притопывали, шевелили в такт с борющимися руками и ногами. Схватка, тем временем, становилась все активней, к ляганию и дерганью добавились удары свободной рукой, сначала ладонью, а потом и кулаком. Одна, уворачиваясь, потеряла равновесие, а так как вторые руки цепко держали друг друга за одежду, то на землю упали обе. И покатились, пытаясь прижать соперницу к земле. Наконец одна, изловчившись, перекинула ногу и уверенно оседлала соперницу. Та сколько не пыталась, не могла ее скинуть. Над побежденной взлетел для удара крепко сжатый кулачок. Готское: «Мама!» разнеслось вокруг.  
Распорядитель кинулся вперед и оттащил победительницу прочь. Зрители криками и свистом приветствовали обеих девушек. Но Дарник больше смотрел на проигравшую. С разбитым носом и губой, с мокрыми глазами она была в неподдельном отчаянье.
– Как ее зовут? – спросил князь у Сигиберда.
– Вальда.
– Не ее, а другую?
– Милида, – чуть удивившись, ответил рыжебородый.
Рыбья Кровь поднял руку, требуя слова. Все выжидающе замолчали.
– Вальда очень красивая и достойная девушка. Она рождена, чтобы быть победительницей. Вот только я не готов, чтобы моя жена меня хоть в чем-то побеждала… – Дарник сделал небольшую паузу. – Поэтому себе в жены я выбираю Милиду. Надеюсь, она меня никогда побеждать не будет, а только я ее. Не будешь? – подойдя, он взял Милиду за руку.
Сигиберд перевел на готский язык слова князя.
– Не буду, – чуть слышно пролепетала девушка, размазывая кровь по щеке.
В ответ вокруг раздался громкий всеобщий смех. Хохотала молодежь, тряслись от неудержимого хихиканья старики, заливались мелким бисером ничего не понимающие дети, казалось, даже кони и те мотали от удовольствия головами. Даже Вальда кисло улыбалась, все еще не веря, что победа привела ее к проигрышу – кто ж знал этого коварного и бесчестного словенского князя.
– Ну ты, князь, нас и потешил! – воскликнул, с чувством хватая Дарника за локоть, Агилив. – Если ты воюешь так же, как невест выбираешь, то твоим врагам не позавидуешь.
Потом был свадебный обряд по словенскому и тервигскому обычаю. Вербы, вокруг которой следовало обводить новобрачных, поблизости не было. За нее сошел безлистый куст. Дарник совершенно не помнил те поговорки, которые следовало говорить при этом шествии, но выручила та из жен старейшин, что была словенкой. Несмотря на сорокалетнюю разлуку с родными краями, она все свадебные наговоры помнила слово в слово, князю лишь оставалось повторять их за ней. Тервигский обряд был не намного сложнее. Там суженые одновременно пили кобылье молоко из одной чаши, затем, закрыв глаза, угощали друг друга сыром, а в конце вместе кресалом зажигали сухую ветошь: жених высекал искры, а невеста подставляла самые тоненькие волокна.
Далее предстояло сватовство остальных женихов. Но прежде чем приступить к нему, вождь счел нужным задать князю немаловажный вопрос:
– А что будет с нашими дочерьми дальше? Как я понял из твоих слов, вести их вам совсем некуда. Конечно, мы готовы разместить у себя и двадцать и тридцать крепких работящих парней, хотя нам такое и было бы в диковинку. Но ты прав – чума дала нам свои законы. И все же: согласны женихи жить у нас, или захотят уйти? А если останутся, не откроют ли тайно ворота Варагеса перед другими ромеями?
Для Дарника выбор был очевиден. 
– Когда мы ехали сюда, моих женихов тоже терзали мысли, не перережут ли им всем здесь горло? Я дал им слово, что они находятся под моей защитой и что им ничто не грозит. Теперь я готов дать такое же слово тебе, вождь: вашим дочерям не грозит никакое зло. А где и как им придется жить, давай решать все вместе. 
– А согласны ли сами женихи со всем этим? – все еще сомневался Агилив.
А ведь он прав, подумал в легком замешательстве князь, вдруг кто-либо из хазар уже решил, вернувшись в лагерь, продать свою столь легко обретенную жену ромеям для общего пользования? Он тут же вспомнил обычай некоторых хазарских племен предоставлять своих жен путникам, случайно забредшим к ним в стойбище.
– Если тещи их не будут слишком допекать, то вы своими зятьями, я уверен, останетесь довольны.
Агилив согласно кивнул головой, удовлетворившись таким ответом, и сделал знак начинать сватовские игрища.
Если в липовских лесах женихи с тяжелыми заплечными мешками просто гонялись за легконогими невестами, а те уж сами решали: дать себя догнать или нет, то здесь это перевели на конную основу. Жених мчался на более тихоходной лошади за невестой и либо приводил ее скакуна за узду, либо не приводил. Из десяти хазар успеха достигли лишь пятеро, остальные после трех разных попыток под зрительские насмешки сошли с забега. Впрочем, такой половинный результат порадовал Дарника больше полного успеха. Он уже держал в голове своих женихов с Утеса и думал об объединении тервигов, ромеев и гридей со смольцами в одно целое, разумеется под своим началом.
Среди удачливых молодоженов оказался, как ни странно и Янар. В силу безобразности ему досталась одна из первых варагесских красавиц.
– Мы что же и в Романию потом своих жен заберем? – улучив момент, поинтересовался он у Дарника.
– Ну сначала ты один год здесь отработаешь за свою жену, и еще два года на меня, а там можно будет и в Романию.
И еще одно занимало хазарского вожака.
– Почему все здесь называют тебя князем? Ты что, в самом деле, князь?
– Ну да, а ты первый воевода моей княжеской дружины. – Всем своим видом Дарник словно говорил: а что я разве тебе раньше это не объяснял.
У бедного Янара голова шла кругом, но он уже не вращал бешено своими черными глазищами, как было совсем недавно, а сосредоточенно сводил воедино слова, интонацию и выражение лица Дарника, ведь скрытый за этим смысл еще надо было растолковать своим соплеменникам.
Посидев немного для порядка на свадебном пиршестве хазар и убедившись, что там все идет как надо, Рыбья Кровь отправился на собственную свадьбу в дом невесты. Размеры горницы и здесь не позволяли вместить более тридцати пирующих одновременно, поэтому постоянно кто-то входил и выходил с тем, чтобы у каждого варагесца была возможность поприветствовать молодоженов. Затраченные четыре солида на подарки из кладовых Агилива оказались настоящим спасением, и, раздавая их новой родне, Дарник чувствовал себя вполне состоятельным женихом. Он насчитал семнадцать новых родственников, после чего сбился со счета. Попробовал также оказать внимание сидящей рядом Милиде, но та, стоило ему взглянуть на нее, всякий раз низко опускала голову, пряча свою вздувшуюся после удара губу. Ну что ж, как говорится, застенчивость лишь красит молодых девушек, и Дарник принялся терпеливо дожидаться конца праздничного застолья.
А ведь я действительно нравлюсь им всем, думал он, снова и снова оглядывая разгоряченные и довольные лица вокруг себя. Кажется, этому следовало только радоваться, однако управленческий опыт подсказывал ему совсем другое. Как славно было вести на геройскую смерть безродных бойников, собравшихся под его знамена именно для такой цели! И как невыносимо бывало, когда победоносное дарникское войско встречали матери и жены убитых и раненых бойников, гридей, ополченцев! Неужели и в этот доверчивый Варагес ему придется возвращаться с такими же плачами и стенаниями? А ведь по-другому никак и не получится…
Из-за стола поднялся отец Милиды, маленький, сухопарый, один из трех варагесских мастеров по лукам, поклонился гостям и сказал несколько слов по-готски, после чего все пришли в движение и направились к выходу – свадебное пиршество было закончено. Ишь ты, порядок как в войске, отметил про себя Дарник.
У тервигов не принято было выделять молодым отдельную горницу, даже глава семьи со своей женой делил камору с несколькими внуками. Однако князю оказали особую честь: всех сестер невесты из девичьей каморы изгнали по другим местам, предоставив ее Дарнику с Милидой в полное распоряжение. За тонкими перегородками все здесь, впрочем, хорошо прослушивалось, но по простоте нравов на это не стоило даже обращать внимания. 
Продолговатая камора одним торцом упиралась в земляной вал, в другом торце находилось маленькое окошко, затянутое бычьим пузырем. За боковой стеной слышалось коровье присутствие – там находился хлев. За другой боковиной раздавалась веселая перебранка между укладывавшимися спать тетками и сестрами Милиды. Широкий топчан для трех-четырех девиц был застлан вышитым льняным покрывалом. Судя потому, с каким восхищением и удовольствием Милида дотронулась до него, его тоже взяли из кладовой вождя. Возле топчана стояли два железных переносных очага, мерцая своими красно-черными углями. Кроме очагов камора освещалась еще двумя восковыми свечами на дорогой медной подставке. 
Пока юная жена оглядывала преображенную спальню, Дарник, отвернувшись, скинул с себя сапоги и шерстяную безрукавку, оставшись в одних портках и рубахе. И вдруг почувствовал сильный толчок – на спину ему вскочил большой цепкий зверек. Одни его гладкие лапки обхватили князя за шею, другие за поясницу. От неожиданности Рыбья Кровь даже не понял, что зверек – это прыгнувшая на него сзади Милида. Над ухом раздался ее радостный смех. Дарник резко крутнулся, и они повалились на топчан. Наверное, схватка с соперницей Вальдой кое-чему ее научила, потому что князю не сразу удалось вырваться из ее цепких рук. Через минуту они уже просто весело барахтались на топчане, не помышляя о какой-либо серьезности. Одно удовольствие было стягивать с нее, сопротивляющейся, одежду, придумывая особые захваты и извороты. При попытке раздеться самому, игра приобрела еще большую живость: стоило ему отвлечься на свою рубашку и портки, как Милида тут же натягивала на себя то, что он с нее успел снять прежде. Так и сражались, незаметно перейдя уже к чисто любовным объятиям. 
Долгое телесное воздержание, неопределенность своего положения, желание освободиться от тяжелых мыслей сделало его жадно-жестким, хотелось не просто получить наслаждение, а набрать его впрок к следующему возможному воздержанию. Поэтому как мог изнурял и ее и себя, получая уже не столько сладость, сколько боль и усталость. Краем сознания он понимал, что для пятнадцатилетней девицы, не знавшей до этого мужчины, его любвеобилие совсем не в радость, но ничего не мог с собой поделать. За всю ночь они впадали в легкое короткое забытье лишь несколько раз, все остальное время посвящая богу Яриле. 
После одного такого забытья вдруг наступило утро. Сквозь окошко внутрь стал проникать серый полумрак, слышно было, как вся семья уже встала и приступила к своим каждодневным делам. В дверь дважды стучались, и женские голоса окликали по имени Милиду, им никто не отвечал. 
Наконец Милида сама чуть пошевелилась и открыла глаза. Дарник уже давно смотрел на нее, ожидая, каким будет ее пробуждение: испугается, оторопеет, проявит неудовольствие, медленно будет соображать, что к чему? Вместо этого Милида неожиданно улыбнулась какой-то совсем детской улыбкой и тихо произнесла:
– Конезь.
Он не сразу догадался, что так она произнесла слово «князь». Ну что ж, конезь, так конезь. Похоже было, что его ночную грубость, она приняла как нечто должное.
Когда они вышли в большую горницу, вся семья уже заканчивала утреннюю трапезу. Кроме родителей за столом сидели две старушки, семья старшего сына из четырех человек, семеро других сестер и братьев Милиды. Все они шумно приветствовали молодоженов. Даже не зная готского языка, по смущению Милиды не трудно было понять, о чем именно их семейные шуточки. И снова Дарник был приятно удивлен тем, как здесь ему все нравится. Словно он никогда и не был никаким князем, а примерял сейчас другую жизнь простого людина, и эта жизнь была ничем не хуже княжеской.
Им налили горячей мясной похлебки с ржаной лепешкой и пенного ячменного вина, затем вчерашних медовых пряников и целую миску лесных орехов. Казалось еще чуть-чуть и хозяин дома позовет зятька чинить повозку, стругать доски, или поправлять покосившуюся изгородь.
Но нет, в дом уже стучался посланный от Агилива Сигиберд. Выйдя с ним наружу, Рыбья Кровь увидал троих из пяти женатиков-хазар, которые и в самом деле уже вовсю помогали своей новой родне по хозяйству. Вид у них был немного растерянный: из четверьрабства у ромеев угодили в полурабство у тервигов.
Агилив встретил Дарника уже вполне по-родственному, сохраняя, впрочем, и прежнее уважение.
– Мои тервиги хотят устроить большую загонную охоту. Как ты думаешь, князь, надо ли еще выжидать, или можно уже свободно охотиться?
Дарник полагал, что неплохо было подождать с дальними выездами хотя бы до середины зимы, но как ему молодому осторожничать перед умудренным годами стариком. К тому же для хорошей загонной охоты необходимо было не меньше ста верховых загонщиков и двадцать-тридцать отборных стрелков. В Варагасе же даже с хазарской декархией столько людей и лошадей вряд ли набиралось.
– Я думаю, сперва надо разослать дозорных, дабы убедиться, что все в порядке, потом надо объединить твоих загонщиков с моей конной дружиной, тогда уже и охотиться. 
– А как быть с твоими союзниками-ромеями? – с чуть заметным беспокойством поинтересовался вождь.
– У них лошадей нет, стало быть, им в этой охоте не участвовать.
– Мне кажется, это будет и справедливо и правильно, – с облегчением согласился Агилив.
Дарник глазами показал, что хотел бы говорить с вождем наедине, и тот немедленно отослал прочь из горницы двух помощников, которые постоянно находились при нем.
– Я хотел бы купить пять лошадей с седлами для тех хазар, что остались без жен.
– А как же те, кто женился? – улыбаясь в предчувствии шутки, полюбопытствовал Агилив.
– Об их лошадях пускай теперь новая родня заботится. Если продать коней невозможно, дай мне пятерых парней, я приведу коней из своей дружины. Мне надо, чтобы мои хазары покрасовались своими лошадьми перед ромеями. Это будет для моих горделивых союзников хорошим уроком.
Вождь немного подумал.
– Ты хочешь заплатить совсем или с тайным возвратом?
– Боюсь, что с тайным возвратом мне придется платить тебе еще не один раз.
– Хорошо, пусть будет по-твоему, – Агилив был сама щедрость.
Обставить покупку решили со всей торжественностью. На площадь вызвали всех женатых и неженатых хазар, и Рыбья Кровь объявил, что сейчас они направляются навестить команду биремы, и у всех на виду отсчитал Агиливу за пять лошадей для холостяков пять солидов, и еще один солид за съестные припасы для ромеев.
– А нам как же? – тотчас же запротестовал Янар.  
– А вы будете держаться за их стремя, – невозмутимо произнес князь.
– А как же наши жены? Мы их здесь оставим?
– Как хотите. Если они согласны с вами пройти пятнадцать верст в одну сторону и пятнадцать обратно, то пускай идут.
Слова Дарника были переведены для столпившихся вокруг варагесцев и произвели именно то действие, на которое рассчитывал князь: родственники жен немедленно взялись седлать коней и для зятьев и для своих дочерей. Милида тоже выразила желание ехать со своим мужем – ну что ж, нашлась подходящая кобылка и для нее. Перед самым выходом их отряд пополнился еще шестью конниками – братьями хазарских жен. У всех у них как бы невзначай, кроме непременного кистеня имелся при себе степной лук с полным колчаном стрел. Возглавлял их женатый брат Милиды Рагинар. Видя такое дело, Милида стала что-то возмущенно говорить на своем языке, потом бросилась в дом и чуть погодя вынесла мужу такой же кистень и лук с колчаном, как у брата.
Дарник досадливо поморщился, ему показалось, что Милида хочет устроить ему состязание по стрельбе из лука с другими варагесцами. Он был неплохим стрелком из однодревкового лука среди лесных словен, но показывать свои способности среди здешних мастеров дальней стрельбы хотел меньше всего. Только чуть погодя, когда уже далеко отъехали от городища, сообразил, что состязания здесь совсем не причем, что лучники даны им не в качестве почетного сопровождения, а для охраны собственных дочерей, от известных любителей рабынь ромеев, да и в наказание, если что и для вероломных зятьев.  

8.
Так и ехали, перекинув через седла переметные сумы с колбасами, копченым мясом, сыром и творогом. Да у князя на седле лежал отдельный полушубок для Карикоса – надо же было хоть чем-то оправдать растрату щедро выданного золота. Жены знали по-хазарски и по-ромейски не больше десятка слов, поэтому хазары не стесняясь хвастали друг перед другом своими ночными достижениями.
– А нам за их жен тоже заплатят? – К Дарнику подъехал оставшийся холостым Устуш. Его вопрос услышал и Янар, ехавший теперь все время возле князя.
– Еще как заплатят! – ответил ему по-ромейски Рыбья Кровь. – Две стрелы получишь от Рагинара, одну – от меня. 
Рагинар, услышав свое имя, обернулся и белозубо улыбнулся – ромейским языком владел еще хуже хазарского. 
– Не будь большим дураком, чем ты есть! – по-своему осадил Устуша и Янар.
Когда обиженный холостяк чуть отъехал от них, Янар сам пустился расспрашивать князя. Причем он спрашивал по-ромейски, а Дарник отвечал ему по-хазарски – просто хотел поупражняться в языке, который знал не очень хорошо.  
– Мы действительно только отдадим им еду и вернемся назад в Варагес?
– Думаю, что так.
– А если кто-то из моих людей захочет остаться у ромеев?
– Пускай скажет об этом сейчас.
– А ты не будешь их наказывать за это?
– Я за глупость никого никогда не наказываю, просто навсегда прогоняю такого человека прочь. Глупость бывает часто заразна для других воинов. 
– При возвращении в Романию они получат хорошую казну и смогут поселиться хоть в самом Константинополе.
– Ты что-нибудь про Сатырскую орду слышал?
– Ну, слышал, – Янар был весь внимание.
– Четыре года назад, когда ваш хазарский каган принял иудейскую веру, орда Сатыра из десяти тысяч семей ушла в Словенский каганат. Словенский каган назначил меня в этой орде первым визирем. Я помог им найти землю для поселения и сейчас они живут там лучше, чем жили в Хазарии… – Рыбья Кровь не стал договаривать, давая Янару возможность переварить услышанное. Пока тот думал, князь преспокойно занимался ехавшей с другой стороны от него Милидой: показывал ей какой-либо предмет и называл его по-словенски, а она за ним повторяла, забавно коверкая самые, казалось бы, простые слова.
– Ты для чего мне это сказал? – чуть поотставший Янар снова догнал Дарника.
– Чтобы ты не был таким же дураком, как твой Устуш. Кем ты будешь в Константинополе? Никем, как бы ты не старался. Кем ты будешь здесь? Это зависит от твоего ума, храбрости и верности мне. Неужели вы до сих пор не поняли, что для вас все со вчерашнего дня изменилось? Отныне вы все мои дружинники и будете делать то, что я скажу. Так своим и передай.
При подъезде к ромейскому лагерю Рыбья Кровь вновь обратился к своим новоиспеченным дружинникам:
– Ну так что решили? Воины вы или подневольные гребцы?
– Какие мы воины, у нас даже оружия с собой нет? – Янар выразительно покрутил полученным от тестя кистенем, мол, какое это оружие против мечей и доспехов стратиотов.
– Ваше оружие пока ваши кони. Не дайте ромеям завладеть ими, только и всего.
– Это сделаем! – мрачное лицо Янара осветила короткая улыбка, он понял, что хотел от них князь.
Дарник подъехал к варагесцам и с помощью трех языков объяснил им, что они едут не в гости и не пировать, поэтому должны держаться чуть позади. Те, в конце концов, поняли это. Заодно узнал у Рагинара как будет по-готски шесть команд: стрелять, не стрелять, напасть, отступить, подъехать и отъехать.
Вот уже и знакомый сторожевой пост на краю распадка. Пятеро вооруженных стратиотов вышли из-за каменистого укрытия, чтобы приветствовать хазар.
– А почему только шесть девок? Где остальные? Опять только декархам все достанется.
– Позови, Карикоса, – сказал Дарник пентарху и сделал знак своим спутникам, чтобы те сбросили на землю свои переметные сумы.
– Ты что же даже сам не хочешь спуститься к нему? – сердито поинтересовался пентарх, послав знаком одного из воинов за илархом. Успокаивало только сдержанное поведение всадников и отсутствие у них доспехов и хорошего оружия. Шестеро варагесцев держались чуть поодаль и ничего враждебного не выражали – просто гости, которым захотелось взглянуть на ромейский лагерь.
Чтобы еще больше развеять опасения стратиотов, князь спустился на землю, перекинул через плечо полушубок для иларха и передал уздечку коня Милиде. Янар знаком спросил, нужно ли им спешиваться, Дарник сделал отрицательное движение рукой.
– Мы посмотрим? – пентарх нерешительно кивнул на сумы.
– Смотрите, – разрешил князь.
Стратиоты стали развязывать скрепленные между собой торбы и смотреть, что в них. Кто-то украдкой даже пытался отщипнуть сыра, за что пентарх погрозил ему кулаком.
Из распадка наверх поднялись Геласий и навклир Ираклий в сопровождении десяти воинов. Для князя это было неприятной неожиданностью.
– Где Карикос? – без приветствия обратился он к Геласию.
– Пошел бирему смотреть, – Геласий настороженно покосился на шестерых лучников, державшихся на расстоянии.
Рыбья Кровь собирался объявить свое княжеское звание иларху, но не его помошникам, поэтому сказал другое:
– С рабынями не все так просто, как вы рассчитывали. Если кто из стратиотов захочет, тот может пойти и выбрать там себе жену. Ваш священник тогда должен будет покрестить ее и совершить обряд настоящего венчания…
– Ты что, не знаешь? У нас нет священника.
– Во время похода или плаванья, согласно стратегикону Маврикия, его обязанности может выполнять старший военачальник... – начал было Дарник
– Тебя зачем туда посылали? – грубо оборвал его навклир. – Жениться мы и без тебя можем. Все, больше никуда отсюда не пойдешь. Всех коней и женщин в лагерь, – скомандовал он стратиотам.
– За эти мешки вы должны заплатить три солида и еще десять солидов за следующие поставки, – князю важно было донести до них свои требования.
– Тебе, кажется, уже сказали… – сердито поддержал навклира Геласий.
Дарник вздохнул и шагнул к коню. Два стратиота бросились на него. Князь резко присел на корточки, кинув им в руки полушубок, потом выпрямился, вложив в силу кулаков вес своего тела, и оба ромея разлетелись в разные стороны.
– Э! – испуганно вскрикнула Милида.
Дарник оглянулся. Стоявший в трех саженях пентарх, размахнувшись, метнул в него копье. Вот когда пригодились отроческие навыки по перехвату чужих сулиц. Сделав быстрое почти машинальное движение рукой, Рыбья Кровь ухватил копье позади наконечника. Второе поднятое для броска копье выбил кистенем у другого стратиота Янар. Не ожидавшие такого отпора ромеи на секунду опешили. Дарник опустил копье как случайную палку, повернулся снова к коню, затем с внезапным разворотом, так чтобы противник не успел среагировать, метнул копье назад в пентарха. Бросок был точен – копье угодило пентарху в шею, прямо над кромкой чешуйчатого доспеха. 
– Не стрелять! – заорал князь по-готски, видя, как варагесцы уже натягивают луки.
В следующее мгновение вся их ватага скакала прочь.
Эта стычка порядком обескуражила Дарника. Вместо красивого хвастовства собой и своим успехом все получилось прямо наоборот. Для ромеев он по-прежнему не только не князь, а самый низкий предатель, какой может быть, еще и убийца их пентарха, чего они точно никогда не забудут. Ему просто не надо было спешиваться, а спокойно, на расстоянии дожидаться прибытия Карикоса. С ним бы они как-нибудь да сумели бы до всего до чего нужно договориться.
Он осторожно глянул на своих спутников. Рагинар перехватил его взгляд, сразу заулыбался и прямо на ходу стал показывать, как князь ловко перехватил копье и с разворота метнул точно в цель. Все остальные тоже с восторгом смотрели на Дарника, вполне разделяя восхищение брата Милиды.
Ничего не оставалось, как воспользоваться всем этим. Переведя коня на шаг, Рыбья Кровь жестом подозвал к себе Янара. 
    – А ты молодец! – перегнувшись князь дружески потрепал Янара за плечо. – А еще не хотел быть главным телохранителем. Быть тебе княжеским полусотским, – и громко добавил по-хазарски: – Слава молодцу! 
    Возбужденные хазары, подъезжая, радостно хлопали сотоварища по плечу.
    – А ну все вместе: слава молодцу! – скомандовал им князь.
    – Слава молодцу! – повторили они за ним.
    – А теперь и все остальные! – Рыбья Кровь сделал повелительный знак рукой.
    – Слава молодцу! – прозвучало из двадцати восторженных глоток непривычное, и для половины непонятное, но от того не менее торжественное восклицание.
    Жена Янара так вообще бросилась целовать своего доблестного мужа.
    Отъехав от лагеря версты на полторы, Дарник приказал поворачивать коней на восток. Он собирался, обогнув лагерь, выехать к морю, а там уже вдоль берега разыскать речушку, ведущую к Утесу. Но не проскакали они и версты, как намерение князя вновь изменилось. После одной неудачи, стоило ли доискиваться другой – ведь неизвестно что ждет его там, на Утесе, может, никого и в живых уже нет, или все в таком состоянии, что лучше их посторонним людям не показывать?
    – Ты хочешь напасть на бирему? – на правах законного помощника осведомился Янар.
    – Ты прав, поджигать ее мы не будем, она нам самим еще пригодиться, – нашел хорошее объяснение своим метаниям князь и они снова повернули коней, теперь уже точно на Варагес.
    В городище их встретили с большим облегчением.
    – Что, никто не захотел назад к ромеям? – довольно спросил вышедший из ворот княжескому отряда навстречу Сигиберд.
    – Сильно приревновали меня мои союзники к вашему городищу, – сообщил ему Дарник. – Я даже сам не ожидал. Пусть Рагинар тебе сам об этом расскажет.
    Рагинар, разумеется, рассказал и весь вечер Варагес об этом только и судачил. 
    Князь тем временем обсуждал данное происшествие с Агиливом без лишних ушей.
    – Почему все же ромеи напали на тебя? – допытывался вождь, уже не так благожелательно, как еще день назад. Его сомнения можно было понять: что это за союзники, которые позволяют с гребенским князем такое? А ведь рано или поздно он непременно узнает, что какое-то время Дарник был у ромеев в качестве пленника-раба.
    – Они сказали, что раз хазарская декархия является частью их команды, то и все, что хазары получили, все кони, одежда и женщины принадлежат всей биреме. К сожалению иларха Карикоса там не было, только навклир и старший декарх. Я сказал, что не дело собак решать что-то за своего хозяина. Наверно, мне не следовало так шутить, но что сделано, то сделано. В ответ навклир приказал взять меня в заложники, пока хазары не передадут им все, что ромеи требовали. Стерпеть такое было уже свыше моих сил. Жалею лишь, что брошенное мной копье досталось не навклиру, а пентарху, который просто слишком яро выполнял команду навклира. 
    – Рагинар сказал, что ты собирался поджечь бирему.
    – Да, было такое желание, но я решил все же не поджигать ее, – продолжал придумывать Дарник, впрочем, не слишком далеко отступая от правды.
    – Что же будет теперь дальше?
    – Чтобы это решить, мне нужно два совета: один – от тебя, другой – от моей дружины.
    Вождь чуть подумал.
    – Скажи, князь, а почему ты вообще оказался у ромеев один без своей дружины?
    И снова Дарнику пришлось выкручиваться.
    – Таково было условие иларха. Он опасался моих воинов, поэтому согласился принять меня у себя только одного… Так что ты мне посоветуешь?
    – Посоветую просто забыть про них. Если же горишь желанием отомстить, то можно изредка посылать к их лагерю большой отряд конных лучников пугать своим видом ромеев, чтобы они, как только наступит тепло, сели на свой корабль и побыстрей уплыли отсюда.
    Если бы Рыбья Кровь не грезил о захвате биремы, то лучшего совета было не сыскать.
    – Отличный совет. Стало быть, на двадцать-тридцать конных лучников из Варагеса я могу рассчитывать? – Дарник не столько ловил Агилива на слове, сколько хотел посмотреть, как тот станет отказываться от своего предложения.
    И вождь, в самом деле, чуть замялся.
    – Боюсь, Сигиберд будет возражать. Уговоришь его, тогда все получится.
    На этой неопределенности они с князем и расстались.
    Свой день Рыбья Кровь завершил обходом своей хазарской декархии. Прошелся по тем домам, где хазары встали на постой, посмотрел, кто как устроился, для каждого нашел парочку незначащих фраз, обозначивших как бы его княжескую заботу о них. Последним навестил Янара. Его жена Квино, миловидная порывистая худышка, уже вовсю тараторила на смеси хазарско-словенских слов и к немалому смущению своего мужа бойко распоряжалась родительским домом, указывая всем, как именно надо принимать словенского князя. Дарник только добродушно ухмылялся, с удовольствием принимая их угощение в виде запеченного гуся, нафаршированного сушеными ягодами и яблоками. 
    – Все хорошо, – успокаивал он Янара. – Но впредь будешь сам приходить ко мне каждый вечер.
    Отдав должное гостеприимному дому, они с Янаром выбрались поговорить наружу.    
    – Что говорят твои хазары о сегодняшней поездке?
    – Им все понравилось: и ты, князь, и кони, и жены.
    – Так уж и все? – не очень поверил Дарник.
    – Они боялись, что пятерых неженатых ты вернешь в ромейский лагерь.
    – Значит, возвращаться в него они уже не хотят?
    – Не хотят. – Янар выразительно закивал головой.
    – И самое главное: ты на всех из них можешь положиться?
    – На всех, кроме Устуша, – честно признался новоиспеченный полусотский.
    – Хорошо, – просто сказал на это князь.
    – Как ты с ним поступишь?
    – Займет место не в дружине, а в войске, только и всего.
    Наглядевшись на тесноту, в которой находились женатые хазары, Дарник больше всего опасался, что и их с Милидой опочивальня пополнится дополнительными ночевщиками. Но нет, новая порция общего уважения оставило здесь все, как было накануне.
    И также как и вчера, стоило ему отвернуться, Милида вновь запрыгнула ему на спину. Однако теперь это было вполне ожидаемо и даже желаемо, и вместо прежней суетливости в их схватке появилось что-то и плавно-заученное, словно этой постельной борьбой они занимались не первый месяц. Догадался Дарник и о причине столь непривычного поведения своей суженой. Видимо, ей дословно перевели его слова после поединка с Вальдой, что, мол, князь всегда желает ее побеждать, вот и поняла это буквально. Ну что ж, он совсем не против такого ночного времяпрепровождения.  
 
9.
    Для поездки на Утес Рыбья Кровь отобрал восемнадцать человек, вернее, не столько отобрал, сколько немного сократил вчерашний отряд: из женщин разрешил ехать с ними лишь Милиде и Квино, хотел поразить утесцев красотой варагесок, не возражал и против шестерки лучников Рагинара. В качестве подарков взял несколько бурдюков с ячменным вином, немного колбас и побольше пирогов с самой разной начинкой – по опыту знал, как самые суровые воины скучают по чему-нибудь вкусненькому. Попытался также купить у своего тестя пару дальнобойных луков для хазар, на что тот протестующе замахал руками и вручил зятю эти луки без всякой оплаты. Остальных восьмерых хазар Дарник попросил в дополнение к кистеням вооружить метательными сулицами. 
    Так и выехали, ощетинившись всевозможным вооружением, а толстые зимние одежды намекали еще и на наличие под ними боевых доспехов. Пока князь сотоварищи навещали ромеев, Агилив разослал во все стороны дальних дозорных, и один из них обнаружил селище дарникцев. Поэтому к Утесу направились не через морское побережье, а напрямик в сопровождении дозорного-проводника. 
    Ничего толкового на расспросы князя проводник ответить не мог, мол, просто увидел на высокой скале дым и повернул назад в Варагес, так что Дарник до конца не был уверен, что это именно их Утес. Снежная шуба так накрыла все вокруг, что обнаружить какие-то знакомые места не представляло никакой возможности. Тем не менее, с каждой новой верстой Дарник испытывал все большее беспокойство. Вчерашние сомнения вновь охватили его. Он почти был уверен, что один, а то и оба его сына мертвы, а остальные, если и живы, то наверняка погрузились в полную зимнюю апатию, когда ничего не хочется делать, а лишь по самому малому обеспечивать себя теплом и пропитанием.  
    Единственное, что немного утешало его, так это тайник в его княжеской двуколке, о котором не знал даже Корней. Двуколка имела тонкое двойное дно, в котором хранилось пять мечей и пять клевцов – оружие вовсе не наградное, а так, на всякий случай, ведь нередко в пути к княжескому поезду приставали юные беглецы из селищ, мечтающие о военных походах, вооруженные лишь одним топором или толстой дубинкой. Не станешь же для них забирать клевцы у собственных гридей? Для Варагеса, где любой металл являлся большой ценностью, это было настоящее сокровище. Сколько можно пользоваться подачками Агилива? Да и хазарскую декархию как следует вооружить тоже не мешает. Оставалось только надеяться, что его двуколку гриди не пустили на дрова.
    Наконец навстречу стали попадаться как будто знакомые места и скоро Рыбья Кровь уже не сомневался, что они на верном пути. Вот проводник остановился, указывая, но каком месте он вчера остановился и повернул обратно. Впереди на взгорке дыма видно не было. 
    – Да, это Утес. Ты молодец! – похвалил Дарник проводника и дальше поехал уже впереди своего небольшого отряда.
     Уже видно стало сторожевое гнездо, устроенное на одинокой сосне сбоку взгорка и малый каменистый вал, закрывающий доступ наверх, а тревоги по-прежнему никто не подымал. А может чума их скосила, подумал Дарник. Но нет, какое-то людское движение наверху вала появилось. Никем не остановленные конники приблизились к подножию взгорка, откуда наверх вела хорошо протоптанная тропа. Только тут зазвучало железное било и к каменистому валу высыпало два десятка парней хоть и без доспехов, но с мечами и сулицами.
    – Стоять! Ни шагу дальше! – заорал обладатель самой громкой глотки гридь Багро. И в сторону всадников полетела сулица, впившись в землю прямо перед конем Милиды, что ехала рядом с князем.
    Дарник подал знак и отряд остановился. Сам он не спешил что-либо объявлять. Снял шапку и просто сидел верхом, не двигаясь.
    – Князь Дарник! Князь Дарник, – испуганно прошелестело по шеренге утесцев.
    – Вот так на! Княже! – через вал перебрался Свирь и помчался в сторону своего хозяина. Толпа словен возросла, вот уже и женщины тянули шеи из-за каменной насыпи.
    – Это твои люди? – Свирь взял княжеского коня под уздцы и настороженно покосился на чужаков.
    – Мои, – коротко объявил Дарник и хазары с тервигами двинулись цепочкой следом за ним в селище.
    – А мы уже и не чаяли! – к княжескому коню подбежал и пошел рядом Грива. Среди женщин стояла Видана и больше смотрела не на Дарника и на Милиду и Квино. Кругом раздавались приветственные возгласы:
    – Слава князю!.. Один пошел и все сделал сам!.. Нигде не пропадет!.. А исхудал-то, а исхудал-то!.. Не сладко, видно, пришлось!..
    О чем это они, недоумевал Рыбья Кровь. В глаза бросился хмурый, не улыбчивый Корней.
    – А это кто?.. Кто?.. Откуда?.. – спрашивали Дарника гриди и смольцы о его гостях.
    – Это мои новые ополченцы. По-словенски почти не говорят, так что вы с ними полегче, полегче, – распорядился князь, слезая с коня. 
    К нему бросились сыновья:
    – Тятя! Тятя!
    Тур прижался к отцу, Смуга по-мужски сдержанно стоял рядом и недовольно дергал слишком «нежного» младшего брата за одежду. Оттеснив Милиду, они пошли рядом с князем. У Дарника на глаза навернулись непривычные слезы, он как бы случайным движением руки смахнул их. 
    На ржание варагеских лошадей ответило ржание утеских коней.
    – Значит, не всех лошадей съели? – спросил-похвалил князь Гриву.
    – Не, только двух и тех хромых, – отозвался тот.
    За истекший месяц в пещерном селище, по крайней мере, сверху мало что изменилось. Снег все накрыл гладким одеялом, наполнив все вокруг особой зимней пустотой. В дальнем конце селища Дарник отметил скопление повозок и двуколок, похоже, там все тоже было цело.
    Хазары и тервиги получили хороший урок гостеприимства у ромеев, поэтому держались настороженно, сбившись в одну кучу. Только Милида отважно следовала за мужем. Квино держалась возле Янара.
    Вместе с хозяевами они все спустились во двор-яму и чуть приостановились.
    – Твои ополченцы с нами пойдут, или их отдельно кормить будем? – захотел уточнить Грива.  
    – Все со мной.
    Воевода отдал распоряжение женщинам готовить пир в трапезной, а сам повел гостей в гридницкую. Внутри изменений действительно было больше чем снаружи, целая цепочка новых камор, да еще большая трапезная и гридницкая. Но все было пропитано невыносимым запахом копоти, свежевыделанных кож и сырости. Корней по-прежнему держался позади всех, не стремясь подойди к князю. Что-то тут было не совсем в порядке, только нельзя было понять что именно. Это вызывало легкое беспокойство.
    Князь занял главное место, находящееся в глухом торце гридницкой, слева пристроились сыновья. Дарник знаком указал Милиде и остальному отряду сесть сразу за  ними. Все остальные места на широких деревянных лежанках вдоль стены напротив гостей заняли гриди. Как отметил князь, другие смольцы, кроме Виданы, в гридскую не пришли. Стало понятно: гриди за время его отсутствия взяли власть в свои руки.
    Когда все расселись, возникло неловкое молчание.
    – Есть ли потери?
    – Умер от горячки Твердята, – доложил Грива. – Остальные все живы. 
    Для Дарника это была приятная новость – не надо будет сталкиваться больше с открытой враждебностью покалеченного воина. 
    – Надия родила девочку, назвали Первуной, – вставила про свою женскую ватагу Видана.
    Вдова полусотского села рядом с Гривой, причем очень сильно к нему придвинувшись, стало быть, теперь он ее муж. Ну что ж, тем лучше. 
    – Это твоя жена или наложница? – кивнул на Милиду гридь Радим, самый известный ходок по женской части.
    – Жена. – Дарник счел нужным дальше не распространяться.
    – А эта? – хищно глянул на Квино Радим.
    Князь не ответил, только строго посмотрел на него, и сообразительный Радим, тут же выразительно замахал руками, мол, я все понял, прости дерзкого. По шеренге гридей пробежал легкий смешок.
    – А это все твои новые родственники? – чтобы что-то сказать, спросил про спутников князя Грива.
    – Я же говорил: это мои новые ополченцы.
    Снова повисло молчание.
    – Почему вы не спрашиваете: где я был, что делал? – нетерпеливо заметил Рыбья Кровь.
    – Так ты ж сам говорил: пойдешь расширить наше княжество, – напомнил воевода. – Вот и сходил, привел новых ополченцев. Чего тут спрашивать?
    Корней по-прежнему находился в дальнем углу и молчал.
    – Хорошо, тогда давайте все к трапезе. – Князь решительно встал. 
    В трапезную пошли подземным проходом через несколько жилых камор, едва освещенных тонкими лучинами, воткнутыми в стены. Уже входя в трапезную, Дарник позади себя услышал тонкий мужской вскрик.
    – Что там? – сердито спросил Дарник у Свиря. Тот метнулся по проходу назад. 
    Все уже расселись за столом, а оруженосца все не было. Наконец он появился, но сообщил новость не князю, а Гриве. 
    – Корнея подкололи, – сообщил воевода, склонившись к уху князя.
    – За что?
    – Видно за то, чтобы ты его снова главным доносчиком не поставил.
    Рыбья Кровь принял этот вызов всегда послушного воеводы, даже не поморщившись.
    – На смерть?
    – Да нет пока. В лекарню унесли.
    Самым лучшим было делать вид, что все идет как надо. 
    – Весело тут у вас. Кто подколол знаешь?
    – Кто ж так просто признается, – со вздохом, но, прямо глядя в глаза князю, произнес Грива.
    Гриди, сидящие напротив, старались избегать смотреть на Дарника. Искренне радовавшийся возвращению князя Свирь и тот несколько раз опускал глаза вниз. Дарник не мог понять, что происходит. Но особой тревоги не было. Успокаивал досмотренный вид княжичей – значит, с ними здесь обращались должным образом. 
    Трапеза была отнюдь не праздничная: овсяная каша и рыба. Из напитков: квас, да горячий травяной отвар. Когда варагесцы по знаку князя вытащили из своих переметных сумм съестные гостинцы, а особенно бурдюки с ячменным вином, это резко поменяло общее настроение. Теперь пришлые ополченцы были самыми желанными гостями. И общее слегка пьяное веселье постепенно захватило, как хозяев, так и гостей. Хмель, казалось, не брал только одного князя. Дождавшись подходящего момента, он встал из-за стола.
    – Куда ты? – забеспокоился Грива, он тоже был как будто совсем не пьян.
    – Сиди здесь, – успокоил его Дарник. – Пойду смольцев проведаю… Сиди, я сказал! – повторил князь, видя, что воевода все же собирается его провожать. Жестом он остановил и Милиду, она тоже хотела последовать за ним. Не мог помешать только княжичам, те уже вперед отца выбрались из трапезной. 
    Предчувствие его не обмануло: каморы, в которых ютились смольцы, представляли жалкое зрелище. Какие-то замусоренные норы, а не человеческое жилье.
    – Чего ж ваши мамки не подметают здесь? – было первое, что он спросил, войдя в одну из них.
    – Так ведь нет мамок, – отвечал молодой смолец, по имени Витко, один из немногих ополченцев, кто умел читать и писать по-словенски. – Гриди их всех забрали к себе. Князь, ты вернешь нам наших жен? 
    Три его сожителя с тем же ожиданием смотрели на Дарника.
    – Сначала, я должен выслушать, что скажут гриди и жены, – князь не готов был сразу что-то обещать.
    Дальше – больше! Выбравшись из вонючих нор к коновязям, где хрумкали сено варагеские кони, Рыбья Кровь был окружен всей смольской ватагой, вернее, ее мужской половиной. Жалобы на самоуправство гридей посыпались со всех сторон, мол, сами ничего не желают делать, а к нам относятся как к последним рабам. Помалкивал только Дулей, вожак смольцев. К нему Дарник и обратил свой главный вопрос:
    – За что подкололи Корнея?
    – Он был не согласен… – начал Дулей и не закончил.
    – Не согласен с чем? 
    Дулей неопределенно оглядел своих смольцев, словно спрашивая у них поддержки.
    – Ну что бы тебя освобождать… Корней хотел это, требовал, а они нет…
    – Так вы знали, что я в плену? – поразился князь.
    – Ну да. Радим с напарником нашли место, где тебя схватили. Потом к стану ромеев по следам вышли, тебя там издали увидели…
    – А потом что? 
    – Потом все спорили: освобождать или как? Грива с Виданой сказали: он сам колдун, он нам велел не мешать ему одному в поход идти. Если бы хотел, чтобы его освободили, сказал бы ромеям, кто он, и они обязательно за выкупом пришли бы. А Корней ни в какую, говорит: у нас кони, луки и камнеметы. Мы сами потребуем: отдавайте князя или всех издали перебьем…
    – Ну?! – Дарник едва мог подавить свой гнев.
    – Ну, его гриди малость поколотили даже. 
    В эту минуту из ямы-двора показался один из пирующих гридей, посмотрел в сторону коновязи и спустился назад в трапезную.
    – Нам гриди тоже велели тебе об этом не говорить, – уныло промолвил один из смольцев.
    Князя так и подмывало узнать, почему они не пытались сопротивляться, но он сдержал себя.     И так было ясно, что гриди и по силе и по организованности намного крепче ополченцев, а бунтовать всей ватагой, значило, самое меньшее быть изгнанными посреди зимы в открытую степь без съестных припасов и коней.
    – Хорошо, я сделаю все по справедливости, – пообещал он, желая поскорее остаться один, чтобы лучше обо всем подумать.
    Возвращаясь, в пещеры, он зашел навестить еще и Корнея, посмотреть как там он. Лекарней эту камору называли разве что за более опрятный вид, здесь обитала роженица Надия со своей двухнедельной дочкой и еще одна смолька, которая должна была вот-вот родить. Ну и хватило места, чтобы положить подколотого хорунжего. Раненный в спину он лежал на животе и был без сознания. Пятно крови, проступавшее сквозь обвивавшую торс Корнея материю указывало место предательского удара.
    – Выживет? – только и спросил у беременной Рыбья Кровь.
    – Обычно от таких ран не выживают, – прямо ответила она.
    – Если выживет, получишь большую награду, – пообещал князь.
    Беременная только устало осклабилась, мол, мне бы самой остаться живой после родов.
    – Говорят, Первуной назвали, – Дарник обратился к Надии. Та с готовностью приоткрыла сверток, что держала на руках и с гордостью показала князю дочку.
    – К прежнему мужу хочешь? – спросил счастливую мамашу Дарник.
    – Как получится, – просто ответила она.
      Ее ответ был то, что надо. Действительно, все будет так, как получится.
    В трапезной пиршество постепенно затихало, несколько человек спало прямо на устланном сеном каменном полу.
    – Давай размещай всех нас на ночлег, – сказал Дарник воеводе.
    Тот стал распоряжаться. Князь велел, чтобы в княжескую камору помимо их с женой и княжичами уложили еще и Янара с Квино – не следовало красавице-варагеске где-то оставаться без надежной защиты. Постепенно все, и хозяева и гости, тоже разошлись по ночлежным углам, и Рыбья Кровь с Гривой уединились для вечернего разговора.
    – Тебе смольцы уже нажаловались? – воевода сделал свой ход первым.
    – Нажаловались.
    – Я не смог остановить гридей. Ты бы смог, а я – нет. Да и мамки не сильно ерепенились.
    Против этого возразить было нечего.
    – Хочешь вернуть, как все было? 
    – Давать что-то, а потом отбирать – последнее дело, – рассудил Дарник.
    – Верно! – обрадовался Грива. – Тогда что будем делать со смольцами?
    У Дарника хватило времени хорошо все обдумать, и он уже принял решение.
    – Надо им дать что-то такое, чтобы они забыли о своих жалобах.
    – Тоже верно. А что дать? – воевода смотрел на князя как на великого волшебника. И Рыбья Кровь вдруг понял свою главную ошибку. Не надо было выдавать себя перед гридями за колдуна, выиграв на короткое время, он проиграл на более длинном расстоянии. Одно дело, когда есть сомнения колдун он или просто большой везунчик, и совсем другое, когда все знают, что точно колдун. Такому подчиняются, но никогда сами не помогают: зачем? – он же колдун, сам со всем справится.  
    – Когда ехал сюда, думал поднять на ромеев одних вас, гридей. Теперь понял, что заберу с собой всех смольцев.
    – На ромеев? – опешил Грива.
    – Да. Только нужно каждого из них посадить на коня с хорошим луком и двумя колчанами стрел. Три колесницы с камнеметами тоже возьму. С ними все запасы железных «орехов» и «яблок».
    – Гриди тут пару раз стреляли из камнеметов, – замялся воевода.
    – Ничего, соберешь все, что осталось. Если есть железные гвозди, их тоже давай. Еще нужно не меньше тридцати сулиц и по второму ударному оружию. Если гриди не захотят давать свои луки, мечи и секиры, скажи, что сами тогда поедут воевать с ромеями.
    На том они и уговорились. Дарник был рад, что никаких сомнений у Гривы не возникло, ни насчет коней, ни насчет оружия.
    Ночевка в Утесе вышла в полном смысле походной. Хазар с варагесцами уложили на полу прямо в трапезной, накидав им всевозможных шкур и лошадиных попон. Чуть получше было в княжеской каморе: настоящие перьевые подушки и шерстяные одеяла из смольских запасов. Дарник с Милидой пристроились на одном топчане, княжичи на другом, Янар с Квино на полу. Сыновья рассказали, что больше всего за ними присматривал оруженосец Свирь, поэтому тот тоже был допущен в главную спальню – на полу как раз хватило места и для него. Варагески долго не могли угомониться, все делились по-готски своими новыми впечатлениями, пока князь с Янаром не цыкнули им замолчать и спать.  
    Дарник все снова и снова переживал нежелание гридей его освобождать. Не мог понять, как такое вообще могло случиться. Сначала валил все на необстрелянность своих чересчур грамотных челядинцев, возвращался к своему колдовству, не забыл и про отрубленную руку Твердяты – может, именно это оттолкнуло от него верную дружину. Наконец его осенило: лучшие и отважные гриди ушли из княжеской сотни еще там на новолиповской дороге, с ним же остались одни слабаки и боязливцы, те, кто не может сам за себя все решать. Эта догадка приободрила князя, и он уснул немного успокоенным.
    Наутро было шумное и веселое пробуждение. Особенно горели восторгом глаза у варагесцев, позже Рыбья Кровь выяснил, что в их жизни это была едва ли не первая ночевка в чужом становище. На выходе во двор князя поджидал Дулей.
    – Мы, правда, идем в поход на ромеев?
    – Правда. Пусть собираются как надо.
    – А как мы пойдем, пешцами или как?
    – Как надо, так и пойдем! – Дарник посмотрел на вожака смольцев так, что тот мгновенно бросился поднимать свою ватагу.
    Гриди уже знали о походе и тоже были уже на ногах. Все на Утесе пришло в движение и в бесконечные вопросы, на которые ответить могли лишь князь и частично Грива. Хазарам и варагесцам было проще, они быстро перекусили остатками вчерашнего пиршества и, отойдя во дворе со своими конями чуть в сторонку, с любопытством смотрели на хлопоты словен.
    Самым трудным и беспокойным вышло расставание гридей со своими лошадьми и  частью вооружения. То там, то здесь были попытки отдать смольцам, что похуже. Рыбья Кровь все видел и слышал, но молчал. Занятые своими скакунами, гриди совсем не обратили внимания, как были запряжены три двуколки с камнеметами и княжеская двуколка с хранящимися в ней шатром и знаменами, а ведь это восемь упряжных лошадей. Свирь и знаменосец Беляй по распоряжению Дарника целыми охапками сносили в них сулицы, колчаны со стрелами и арбалетными болтами. Не забыта была и провизия на три дня вперед.
    Двадцать два смольца скоро напоминали украшенные в честь первой весенней вспашки вербы: щиты, шлемы, надетые на зимние шапки, мечи, клевцы, секиры, кистени, арканы, свои и чужие доспехи – все топорщилось и едва держалось, но никто не смеялся, главное было ничего не забыть.
    Дарник и сам приоделся: на плечах у него был красный и золотой окантовкой плащ из тонкого двойного ромейского полотна, на голове парадный шлем, соединенный с княжеской короной, на ногах сапоги с золотыми шпорами. Гриди позабывшие, как может выглядеть их князь, сейчас и сами старались подтянуться, забыть про расхлябанную походку и на лица вернуть готовность слушаться. А вот княжичей переодеть не получилось, из своих прежних парадных одежд они уже выросли.
    Когда в дополнение к 4 упряжным и 7 верховым лошадям, принадлежащим смольцам, из конюшен вывели еще 4 упряжных и 12 верховых лошадей, обнаружилось, что на самом Утесе остается всего четыре лошади.
    – А у нас тогда как?! – Грива был в полной растерянности. 
    Рыбья Кровь ожидал этого и распорядился взять еще две упряжных лошади, а четыре верховых вернуть назад в конюшню, мол, шесть лошадей вам для конных сторожевых разъездов хватит за глаза. Эти две дополнительных упряжных впрягли в двухостную повозку смольцев, которую нагрузили тремя палатками, пятью конными катафрактными доспехами, и четырьмя носилками для будущих раненых. Помимо двадцати двух смольцев с князем отправлялись еще оба княжича, Свирь и знаменосец Беляй.
    Выступали действительно как в настоящий военный поход. Впереди на варагеской лошади ехал князь, за ним Свирь вел в поводу княжеского коня с кожаным седлом и нарядным шитым золотом чепраком. Следом ехали княжичи и знаменосец с развернутым княжеским знаменем. Далее хазары и варагесцы. За ними катили колесницы и повозка. Замыкали колонну дюжина конных смольцев во главе с Дулеем.

10.
    Едва с глаз скрылся Утес, как Дарник приказал поворачивать на Варагес, а смольцам немного себя разгрузить: сложить лишнее оружие на повозку, что те с удовольствием и сделали. Дулей недоумевал:
    – Мы что, не на ромеев идем?
    – И на ромеев тоже, но позже, – шутил князь, весьма довольный, что ему удалось столь просто обескровить предательский Утес. Не мешало, конечно, отполовинить у них еще коров и свиней, но тогда они точно догадались бы, что назад смольцы с князем уже не вернутся.
    Чтобы никто в его войске не чувствовал себя в чем-то ущемленным, Рыбья Кровь использовал скучную дорогу, как учебу по маневрированью: то приказывал возглавить колонну конной дюжине Дулея, то командовал хазарской декархии занять место сбоку колесниц, то хотел посмотреть, как новоявленные колесничие могут быстро выдвигаться в сторону и разворачиваться к воображаемому противнику камнеметным стволом. Все с большой готовностью и воодушевлением выполняли его команды. Даже варагесцы и те по своей воле с удовольствием повторяли все движения хазарской декархии.
    Что касается княжичей, то те попали в полную зависимость от красавиц-варагесок. Квино была всего на год постарше Милиды, поэтому в восьмилетних княжичах обе они нашли себе подходящую компанию. Пока мужчины с важным видом занимались своими взрослыми делами, там, где ехали варагески с мальчишками, все время раздавался дружный смех, оттого еще более веселый, что обе стороны с большим трудом понимали друг друга. Когда не хватало слов, в ход шли руки, а то и щипки с толчками. 
    – Какая веселая у тебя, князь, жена, – заметил Свирь. Ему самому не было еще восемнадцати, поэтому чужой детский задор вызывал в нем некоторую зависть.
    – Хочешь, и ты к ним присоединись, – посмеивался Дарник.
    Так, в хорошем, бодром настроение они и прибыли в Варагес. Перед тем, как войти в городище Рыбья Кровь перестроил колонну в том виде, в котором она вышла из Утеса,  и пересел на своего княжеского коня. Дозорные мальчишки еще за три версты обнаружили их походный поезд, и встречать гостей за ворота городища высыпали все его жители. Развевающееся знамя с золотой рыбой на синем фоне, красный княжеский плащ и парадный шлем с короной сделали свое дело – ни один из варагесцев уже не сомневался в счастливом жребии, выпавшем их городищу. Ничего подобного в Варагесе никогда не происходило. Особенно, как позже выяснилось, все были покорены присутствием малолетних княжичей – значит, князь им полностью доверяет и не сомневается в их надежности! С почтением смотрели и на хорошо вооруженных смольцев, мол, вот они какие, настоящие дарникские воины.
    – Это и есть твои знаменитые камнеметы? – поинтересовался у Дарника Сигиберд, заглядывая под полотняный навес колесниц, когда колонна втянулась уже в городище.
    – Они самые.
    – Значит, все-таки пойдешь на ромеев?
    – Еще сам не знаю. Как получится и если твое войско поможет, – отвечал ему князь.
    Смольцы, успев за дорогу почувствовать себя настоящей княжеской дружиной, без всяких указаний Дарника вели себя сдержанно и чуть напыщенно, да и как иначе себя вести, имея на поясе меч, а на голове стальной шлем.
    Агилив, стоя на крыльце своего дома, внимательно смотрел на прибывших гостей.
    – Вот привел тебе загонщиков для большой охоты, – сообщил, поднявшись к нему, Дарник.
    – Только для охоты? – испытующе уточнил Агилив.
    – Твой совет попугать ромеев был хорош, и я его принял, – напомнил с наигранным смирением князь. 
    Весть о завтрашней большой охоте еще больше взбудоражило городище. Теперь уже варагесцы выводили своих коней, осматривали их копыта, проверяли луки и сулицы, усердно готовили дополнительные стрелы. 
    Вначале предполагалось, что все гости будут участвовать в охоте только как загонщики, но потом к Дарнику пробились Янар с Дулеем и сказали, что так будет не очень хорошо: хазарский декарх утверждал, что половина его людей прекрасные лучники, а вожак смольцев высказал опасение, что в итоге загонщикам достанется лишь самая малая часть общей добычи. 
    – А мы сейчас все это и проверим, – сказал князь и слово в слово передал претензии своих вожаков Агиливу и Сигиберду. 
    До темноты оставалось еще несколько часов светлого времени и гостям вместе с охотниками-стрелками устроили общее состязание: укрытый толстыми попонами конь тащил на ристалище санки с мишенью-оленем, а изготовившиеся лучники должны были успеть послать в цель по три стрелы или два болта из арбалета.
По результатам этих стрельб трое хазар и четверо смольских арбалетчиков перешли в разряд стрелков. Рыбья Кровь, хоть и имел два дальнобойных лука – свой, княжеский и подаренный тестем – от участия в стрельбе уклонился. За него три стрелы из княжеского лука пустил Свирь – хорошо еще, что хоть один раз в саму мишень попал. Тем не менее, на правах оруженосца получил право находиться вместе с Дарником среди стрелков.
    Новые гости и княжеский наряд подразумевали особо торжественный вечерний пир, но Рыбья Кровь от этого излишества накануне большой охоты посоветовал хозяевам воздержаться:
    – Лучше пировать после, а то удачи может и не быть.
    Агилив с ним согласился, хоть это и противоречило законам степного гостеприимства. Поэтому кое-как перекусив по семейным дымам, весь Варагес сотоварищи быстро и дружно отошел ко сну.
    Несмотря на прибытие дополнительных двух дюжин лошадей, коней для большого охвата территории все равно не хватало. Однако тервиги вышли из положения достаточно просто: забрали лошадей у стрелков, а всем загонщикам посадили за спину «по пешцу» снабженными молотками и железными котелками, при выезде двумя клиньями в степь их по очереди через каждых полверсты ссаживали на землю с тем, чтобы они своим шумом не давали загоняемым животным свернуть с главного направления в сторону. И была у варагесцев еще одна придумка, которую Дарник разглядел, когда уже прибыл на место стрельбы: две длинных на целое стрелище загородки, состоявшиеся из легких рогаток с вертикально закрепленными прутьями с развивающимися лентами. Поставленные клином друг к другу эти загородки направляли бегущих животных в узкий пятисаженный проход, где их поджидали стрелки.
    Первыми еще по темноте в степь выехали загонщики, стрелки же спокойно дождались утреннего света, еще и горячего успели поесть и только, когда солнце проникло уже через стену на двор городища, двадцать стрелков во главе с князем и Сигибердом пешком двинулись к своей засаде. Там выстроенные с одной стороны прохода друг за другом стояли восемь телег, наполненные хомутами и жердями для волокуш. За этими телегами и предстояло прятаться стрелкам.
Сигиберд поставил князя вместе с варагескими лучниками у самого устья прохода, сам же вместе с хазарами и смольцами разместился у самой последней телеги. Сначала Дарник подумал, что это для того, чтобы как следует оценить ловкость и меткость гостей, но чуть позже он понял, что дело в другом: под надзором князя и хозяева и гости будут изо всех сил стараться показать себя в наилучшем виде. И воевода хочет проследить за всем этим. Ну что ж, вполне верное решение.
    Пока заняли места, приладили себе по росту тележную поклажу и разложили на ней поудобней свои стрелы, настало и время стрельбы. Первыми на безжизненной снежной равнине появилось стадо пугливых сайгаков голов в двадцать. Чуть приостановилось, всматриваясь в рогатки с развевающимися лентами, пробежало еще сотню саженей, снова остановилось, чуя присутствие за телегами людей. И наконец, решившись, вслед за своим вожаком бросилось в проход. Сигиберд загодя предупредил, чтобы первую дичь пропускали беспрепятственно, поэтому выстрелил из лука только сам уже вдогонку стаду и попал, одна из самок кувыркнулась, потом встала и с трудом с торчащей в боку стрелой двинулась шатаясь за своим стадом. Ее не стали догонять – этим полагалось заниматься позже. 
    Не успели проводить сайгаков взглядами, как вся степь впереди наполнилась всевозможной живностью: косяками тарпанов, стадами джейранов, оленей, кабанов, снова сайгаков, промчался даже стая волков, и появилась главная степная дичь – зубры. Стрелки работали не покладая рук, в некоторых животных впивалось сразу по две-три стрелы. Сподобился выпустить из лука тестя две стрелы и Дарник: одна прошла мимо, вторая поразила в шею какую-то мелкую антилопу. Вместо охоты мысли князя были заняты прежней головоломкой: что делать со смольцами? И когда он выпустил вторую стрелу, его вдруг осенило: можно же просто перевести их назад в Смоль. Даже было странно, что такая мысль до сих пор не приходила в голову ни ему, ни самим смольцам. Конечно, без тех припасов, что они привезли в Утес, там зимовать будет совсем не сладко, но ведь то же зерно и крупы, можно взять и в Варагесе, обменяв на оружие, взятое у гридей. Единственное, что препятствовало, так это расстояние до вежи, смольцы до Утеса добирались два дня, а Варагес, как бы не был еще дальше.
    Окружающая бойня, между тем заканчивалась. Один огромный зубр раненный, но еще полный сил, неожиданно развернулся и атаковал трех стрелков, стоявших за последней телегой. Те, спасаясь, вскочили на телегу. Резкий взмах косматой головы, и телега, вместе со стрелками отлетела на добрую сажень. Один Сигиберд не растерялся и подскочив сбоку к могучему животному нанес ему удар по темени обухом секиры. Передние ноги зубра подломились, еще один удар секиры, и мертвый исполин опрокинулся на бок. Это было как завершение всей охоты. К проходу скакали уже загонщики, часть из них, не останавливаясь, помчались по кровавым следам дальше добивать раненых животных. Возле князя остановилась группа всадников, это Янар со знаменосцем Беляем привезли опекаемых ими княжат и Милиду с Квино. Жестом указав всей пятерке оставаться на месте, сам Янар поскакал, размахивая словенским клевцом, за остальными преследователями дичи.
    – Ух ты! Как! Ого! Вот! – княжичам не хватало трех с половиной языков, включая уже и готский, чтобы рассказать о своих охотничьих достижениях.
    Но Дарнику, как и всем окружающим, слушать их было недосуг. Стрелки и часть загонщиков уже вовсю занимались свежеванием убитых животных, прямо на месте отрубали головы, сливали кровь, вынимали внутренности. Подходили загонщики-пешцы, тотчас присоединяясь к этой работе. Добычи было столько, что приходилось опасаться хватит ли для нее всех телег и волокуш.
    – Хороший удар! – похвалил Рыбья Кровь разделывающего своего зубра Сигиберда. – Не каждому такое по силам. 
    Варагеский воевода не ответил, только по чуть дрогнувшим в улыбке губам можно было заметить, как ему приятны слова князя.
    Те, кто не был занят на разделке туш и снаряжением телег и волокуш, подбирали расстрелянные по полю стрелы. У каждой из лучников на стрелах имелись свои хозяйские отметины и теперь все они возвращались в колчаны своих владельцев. Тот, кто совершил много промахов, тут же подвергался самым язвительным насмешкам.
    – Смейтесь и надо мной, я сегодня тоже один раз промахнулся, – предложил шутникам Дарник. Никто, разумеется, не смеялся. 
    Сам князь руками поработать не очень рвался, да от него этого никто и не ждал. Три-четыре приказания смольцам, два-три – хазарам, одна-две шутки сыновьям и Милиде, разрешение использовать для волокуши княжеского коня – таким был его вклад в общее дело. Еще он нашел варагеского проводника, что вывел их на Утес и спросил: не знает ли он где находится Смоль. 
    – Полдня пути летом и день пути зимой, – ответил варагесец. Такая разница была, видимо, не из-за трудной дороги по снегу, а из-за короткого времени зимнего дня.
    Наконец, все добытое кое-как погрузили и тронулись в городище. 
    Дарник продолжал обдумывать поездку в Смоль: сколько человек, кого именно, какие с собой припасы? Ведь вполне могло случиться, что брошенная крепостица разорена или даже сожжена, где тогда заночевать и как возвращаться обратно. Люди, конечно, могут и поголодать, а лошадям какой-то фураж обязательно нужен.
    В Варагесе уже дымили все печи, семьи готовились к дальнейшей переработке мяса и к вечернему пиршеству. Князь был приятно удивлен, что никто из городища на особо лакомую добычу не претендовал, все главы семей вместе со своими хозяйками и детьми просто по очереди подходили к телегам и волокушам и брали столько туш, сколько могли унести. Из домов на площадь были вынесены столы, на которых тут же производилось сдирание шкур, разделка мяса, мытье кишок для колбас, лучшие куски тут же закладывались в коптильни. Смольцы и хазары работали наравне со своими хозяевами. Рыбья Кровь теперь уже вместе с Агиливом снова оказались не у дел и, чтобы придать себе вид занятости, уединились для якобы важных переговоров. 
    Сначала разговор не слишком клеился, но потом Агилив набрел на легенду заморского похода Дарника и князь, не ломаясь и не рисуясь, принялся рассказывать про это свое самое дальнее путешествие. Исчерпав военные действия, остановились на Константинополе. Вождя интересовало:
– Что там тебя, князь, поразило больше всего?
Дарник чуть призадумался. Про «поразило» до сих пор никто его прежде не спрашивал.
– Я ведь там и был-то всего ничего. Даже с дромона на берег не сходил, опасался, что за захват Дикеи ромеи вздумают меня схватить и казнить. Дикейских заложников и тех отпустил, когда мы уже поплыли на Крит, их прямо в море пересаживали с моего дромона на другое судно. 
– Ну, а все же? – настаивал Агилив. – Первый взгляд всегда бывает важным и многое определяет на будущее.
– Со мной и на дромоне и на Крите все время был дикейский священник Паисий. Он очень ловко вел беседу про свою самую правильную веру в Иисуса Христа. И вот как раз в Царьграде я понял, почему никогда не буду креститься…
– И почему же? – величественный старик весь обратился в слух.
– Увидев только часть Царьграда, я все равно увидел не меньше ста тысяч людей. И представил, как все они заходят в храмы и одновременно что-то просят у своего Бога. Я и подумал, ну почему мои молитвы должны быть для этого ромейского Бога важнее молитв ста тысяч других людей? Почему я, молодой, умный и сильный должен просить себе еще больших преимуществ? По-моему, богов должно быть всегда очень много, не только у целого племени, но и у каждого рода должен быть свой собственный бог, тогда он тебе и близок и понятен и если он тебя в опасную минуту не спасает, то, ну что ж, значит, боги других родов и племен оказались более сильными и могущественными…
Агилив молча смотрел на князя, осмысливая сказанное им.
– Мне сказали, что ты на самом деле колдун.
Дарник не возражал:
– Иногда я и сам так думаю.
– Скажи, князь, а есть ли у тебя враги?
Дарник не мог сдержать смеха:
– Зачем мне враги, я и без них хорошо обхожусь…
Уже укладываясь поздно вечером спать в объятиях Милиды, Рыбья Кровь с удивлением понял, что его шутка была недалека от истины – при большой массе судебных приговоров и военных походов, называть кого-либо врагом как-то язык не поворачивался. И это при том, что нет-нет да кто-либо постоянно объявлял ему кровную месть.
Свое намерение съездить в Смоль князь сумел осуществить лишь через неделю после загонной охоты. Пять дней подряд он занимался конными учениями со своим объединенным смолько-хазарско-варагесским войском, добиваясь четкого выполнения самых простых построений. Зимой серьезных работ в городище было мало, поэтому против такого времяпрепровождения никто сильно не возражал. Одновременно Дарник присматривался, как складываются отношения между тервигами и новым пополнением гостей. Слишком тесное сожительство делало свое черное дело: радушие сменялось сдержанностью, а сдержанность – скрытым раздражением. Сначала он хотел купить расположение хозяев, подарив им некоторое количество мечей, секир и клевцов, но, подумав, воздержался от этого. До окончания зимы оставалось еще месяца полтора и лучше было приберечь эти подарки как можно дольше. Все говорило за то, что смольско-хазарской ватаге надо во что бы то ни стало перебираться на новое место жительства, тогда и с варагесцами отношения непременно станут лучше.
Однако все в городище говорили уже только о походе на ромеев, и отказаться от него уже не было возможности. 
Свое обещание Агиливу только попугать ромеев Дарник выполнил с отменной точностью. Его отряд, из сорока всадников вооруженных луками, копьями и щитами, рассыпавшись цепью, просто выехал на край распадка и остановился, давая себя как следует рассмотреть засуетившимся обитателям лагеря. В центре цепи под развевающимся знаменем в княжеском плаще в надменной неподвижности находился Дарник. Он даже снял ненадолго свой шлем-корону, дабы у ромеев совсем не осталось сомнений, кто именно перед ними. В лагере звучала медная труба, слышались свистки декархов, из домов и землянок выскакивали стратиоты и гребцы, на ходу вооружаясь. Дождавшись, когда ромеи стали разворачивать в их сторону и заряжать баллисту, Рыбья Кровь, все также невозмутимо взмахнул рукой, и вся шеренга всадников развернулась и потрусила прочь.
Большинство ополченцев не знали, что и думать о таком странном набеге, но, видя, как князь довольно улыбается, они и сами себя убедили в том, что все прошло как надо. И по возвращению в Варагес уже всем с восторгом рассказывали, как сильно их войско напугало ромеев. Теперь можно было определяться и со Смолью.
В эту поездку Дарник взял с собой пятерых хазар, двоих варагесцев и Свиря с Дулеем. Помимо десятерых верховых лошадей взяли с собой еще три вьючных лошади, нагруженных палаткой и мешками с овсом. Шли на рысях почти без остановок и оказались у Смоли еще засветло. Вежа была как вежа: трехъярусная деревянная башня обложенная камнем, при ней квадратный двор с двухсаженным тыном, да еще подковой окружающие вежу огороды. Все в целости и сохранности, вот только над башней подымался слабый дымок, указывающий на присутствие в крепости чужих людей.
– Мы когда уходили, ворота толстыми досками забили, – вспомнил Дулей.
– А почему черную тряпку не повесили, – упрекнул Дарник. – Тогда бы точно туда никто не сунулся.
Следов у ворот было совсем немного, и то, в основном козьи и какие-то маленькие человечьи. Сами ворота оказались заперты изнутри.
– Ну стучись давай, – сказал князь Дулею.
Тот сначала стучал кулаком, потом обухом топора – из вежи не раздавалось ни звука. Дарник указал Янару взглядом на тын. Янар вместе с еще одним хазарином накинули на заостренные концы бревен арканы, ловко вскарабкались наверх и перевалили во двор крепости. Еще через минуту ворота распахнулись и пропустили вовнутрь весь отряд. Кругом царил неприятный разор и запустение. Все идущие вдоль тына постройки зияли отсутствием своих дверей, а кузня так вообще лишилась половины своей передней стены. Не трудно было догадаться, что все это пошло на дрова для новых обитателей башни. Причем несколько толстых бревен специально предназначенные для печного обогрева оказались не тронутыми. Нижний ярус вежи служил погребом для съестных и военных припасов, поэтому вход в башню находился на втором ярусе, куда вела лестница из тонких досок и брусьев, которую легко было разрушить, чтобы намертво закрыться от противника в самой веже.
Свирь первым взбежал на высокое крыльцо, тяжелая входная дверь была закрыта. Оруженосец вытащил топор и вопросительно посмотрел на князя. Дарник отрицательно покачал головой, кто бы в веже не закрылся, не стоило из-за этого рубить дверь. Судя по следам и мусору, неизвестные гости были не многочисленны и вряд ли воинственны.
– Может покричать им, чтобы выходили? – спросил у князя Дулей.
Против этого Дарник не возражал.
– Выходите, вам ничего не будет! Здесь князь Дарник! Это наша вежа! – во весь голос прокричал вожак по словенски, ромейски и хазарски.
Ответом ему было молчание. 
– Там дети! – показал на одно из окон глазастый Янар. 
Это развеяло последние сомнения.
– Готовьтесь на постой, – дал команду Рыбья Кровь. 
Дальше уже распоряжался Дулей. По его указаниям хазары и варагесцы разобрали до конца переднюю стену кузни и из полученных досок стали сбивать две двери: одна предназначалась для одной из гридниц, другая для бани. В конюшне имелся хороший запас сена, которое пошло и на корм лошадям и на подстилку для людей. У подножия лестницы, ведущей в вежу, разожгли костер, чтобы он в наступивших сумерках не только варил в походном котле овес, но и освещал вход в башню. По хорошему куску колбасы и копченого окорока нашлось и у каждого из походников, так что сетовать на бескормицу не приходилось. Под конец умудрились затопить даже баню. 
Предусмотрительный Свирь ради предосторожности под самой дверью башни, открывавшейся наружу, разбросал старые железяки, найденные в кузне. И вот когда запахи сытной еды стали подниматься прямо к затянутым бычьими пузырями окнам, раздался звон свалившихся с крыльца железяк. Янар со Свирем похватали из костра горящие поленья и как факелы подняли вверх. На крыльце стояли три разного возраста девочки, старшей было лет десять, младшей не больше пяти. Страшно худые и замурзанные, в каких-то немыслимых тряпках они просто стояли и смотрели на десять устрашающего вида мужчин. Ополченцы тоже не двигались, боясь спугнуть детей.
Дарник протянул Свирю свою палочку, на которой грел колбасу. Сняв с себя шапку, чтобы девочки увидели его юное улыбчивое лицо, оруженосец осторожно подошел под самое крыльцо и протянул наверх палочку с колбасой. Старшая девочка, нагнувшись, взяла ее, после чего все трое исчезли за дверью.
– У нее что-то с лицом, – сообщил Свирь князю и Дулею. – Вся щека изрезана.
– Это мануши, – уверенно определил смольский вожак.
Манушами называли особых бродячих людей, которые жили тем, что развлекали на дорогах торговых и военных людей своими гаданиями и фокусами. Дабы обезопасить своих женщин от мужских посягательств мануши с малолетства обезображивали своим девочкам левую щеку так, что все лицо у них словно съезжало на сторону. Разумеется, оголодавших по женщинам и подвыпивших воинов даже такое уродство вряд ли могло остановить, но еще манушские женщины были знамениты тем, что умели напускать не людей любую порчу, так что их неприступность всегда была под двойной защитой.
– Мы что же будем здесь ютиться, а эти уродки там? – возмутился Янар.
– Я вижу, на тебе давно не было насекомых, – заметил ему на это князь и хазарский декарх сразу утих.
Так они и определились. Две пары дозорных по очереди всю ночь сторожили двор и лошадей, остальные помывшись в бане и растопив в гриднице печь в тепле и удобстве прекрасно выспались.
Утром вечернее знакомство повторилась. Походники жарили на костре свое мясо, со смаком его ели и призывно подымали на палочках вверх, приглашая манушей разделить с ними трапезу. И дверь вежи наконец распахнулась. На крыльцо и на верхние ступеньки лестницы высыпало с десяток детей, три женщины и позади них пожилой мужчина и парень лет семнадцати, все худые и темно-коричневого цвета. Вчерашнее спокойствие князя по поводу захватчиков вежи благотворно сказалось на ополченцах, они смотрели на манушей больше с любопытством, чем с враждебностью. Даже то, что у всех женщин и девочек старше восьми лет была обезображена левая щека, не слишком отталкивало. 
– Князь Дарник, ты простишь нас, что мы без спроса вторглись в твою крепость? – на хорошем словенском языке спросила женщина, одетая чуть получше двух своих родственниц.
– А за то, что всю ночь не пускали нас в вежу, прощения попросить не хочешь? – Дулею вдруг вздумалось пошутить.
– Князь Дарник знает, что мать не может впустить в дом чужих вооруженных людей, когда в нем одни малые дети, – уверенно отпарировала главная хозяйка семьи. 
– Есть ли на вас насекомые? – это Дарника беспокоило сейчас больше всего.
– Зимой на нас насекомых не бывает, мы умеем их вымораживать. Может ли князь обещать, что здесь нас никто не обидит? – Мануши все еще сторожились, готовые снова спрятаться в башню.
– Иди уже корми своих детей, – Рыбья Кровь сделал им всем приглашающий жест и строго посмотрел на ополченцев.
Но в особом приказе к сдержанности нужды не было, ополченцы и без того сами расступались пропуская к костру всю семью, и протягивая детям куски жареного мяса и миски со вчерашней овсянкой.
Главную хозяйку манушей звали Сунитой, ее мужа Абхеем, а парня-племянника Ишой, все они, включая детей, прекрасно говорили и по-словенски и по-хазарски, через какой-то час их присутствие в крепости уже казалось само собой разумеющимся. Выяснилось, что в Смоль они проникли еще осенью, имея с собой лошадь для волокуши и десяток коз. Сейчас от этого достатка остались лишь две козы. Никаких других съестных припасов у манушей не было, зато сохранилось три небольших мешка с перцем, корицей и другими южными приправами, чья ценность была выше равного им по весу серебра.
Князь знал, что из этого бродячего племени совсем никудышные воины, охотники и землепашцы, столь же неохотно работают они и в услужении другим людям, поэтому видел их присутствие в Смоли лишь до тех пор, пока у них при оплате еды не кончатся их мешочки с приправами.
– А еще мы умеем гадать и за одно это нас везде хорошо кормили и давали сколько угодно материи, – попробовала не согласиться с условиями оплаты их пребывания здесь Сунита. 
– Вот и возвращайтесь туда, где вам было так хорошо. Я сам не суеверный и не люблю суеверных воинов вокруг себя, – отвечал ей на это князь.
Однако Сунита не отставала и пока ополченцы и мануши были заняты обменом между собой местом ночлега, а Дулей со Свирем составляли список необходимых для поселения в веже вещей, мать-хозяйка раз семь предлагала сама погадать князю за любую самую ничтожную оплату. И в конце концов ввела Дарника в такое раздражение, что он положил руку на свой клевец.
– Я же сказал: отстань от меня!
– Неужели неустрашимый князь Дарник боится узнать свою судьбу?
В этот момент все ополченцы и мануши находились во дворе и при слове «боится» тотчас же навострили уши. Князь понял, что надо как-то на это реагировать.  
– Хорошо, погадаешь, но сперва я хочу знать, можешь ли ты себе предсказать свою судьбу?
– Могу, – гордо заявила Сунита.
– Тогда говори: в какой день смерть настигнет тебя? – и Дарник весьма недвусмысленно вытащил из-за пояса клевец. Весь его затаенно-свирепый вид говорил, что он, в самом деле, готов расколоть череп приставучей гадалке.
На дворе повисла звенящая тишина, все понимали, в какую западню угодила главная манушка. Она тоже молчала, но это не было молчанием страха, а всего лишь выразительная пауза, перед заготовленным ответом.
– Я умру ровно за тридцать пять дней до твоей смерти, князь.
Дарник сперва даже не понял, что именно она сказала, замахнулся для удара, да в последний момент сумел удержать руку и громко расхохотался находчивости ее слов.
Засмеялись и все ополченцы. Лицо же Суниты из коричневого сделалось серым, она тяжело опустилась на снег и закрыла себе голову платком. Абхей с Ишой подхватили ее под руки и с трудом почти навесу повели в назначенную им гридницу.
Солнце уже давно перевалило за полдень, но это не остановило Дарника, оставив Дулея с четырьмя хазарами в веже, он с остальными ополченцами поскакал в Варагес. Хотелось как можно скорее приступить к новой странице своей жизни, в которой ему предстояло быть полным хозяином самого себя.

© Copyright: Евгений Таганов, 2015

Регистрационный номер №0278042

от 19 марта 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0278042 выдан для произведения: Дарник и Река

Роман

Однажды восьмилетние сыновья князя Дарника, играясь, поделили его княжество между собой: старшему сыну досталась Степь, младшему – Лес. Отцу они решили оставить Реки и Моря. Дарник против такого раздела не возражал. Все его подданные только ахнули, когда узнали, как именно князь-отец распорядился своим жребием.

Первая часть

1.
Налаженные торговые пути в Таврических степях – вот чем он, князь Дарник по прозвищу Рыбья Кровь, всегда в тайне гордился больше всего. Безопасные наезженные дороги с охраняемыми стоянками-вежами, усмиренные степные разбойники, разнообразие продаваемых вещей, появление необычного облика людей, сведения о дальних странах и прямо на глазах богатеющие придорожные жители. Казалось, еще совсем немного и любая простолюдинка, заплатив пару дирхемов, погрузится с детьми на наемную повозку и отправится навестить родичей за триста верст от своего дома, думая только о приятности самой поездки.
И вдруг эти его любимые торговые пути нанесли ему самое главное поражение в его победоносной жизни. С востока, со стороны его стольного Новолипова, куда направлялся их княжеский поезд, пришла Черная смерть. Разумеется, она приходила в эти края и раньше, но еще никогда не распространялась с такой силой и яростью. Прежде ее как-то останавливали и задерживали широкие реки, опустошенные войнами территории, укрепленные городища, под страхом смерти не подпускающие к себе незваных путников. Теперь же смертоносный мор летел на запад, юг и север, ничем не останавливаемый. Скоротечность самого мора тоже поражала: за версту еще было видно, как жена ухаживает за лежащим на земле пастухом, а подъехав, видели уже и ее лежащую рядом с ним хоть еще и живую, но уже в смертельном бреду с проступающими на коже черными пятнами. 
– В Новолипове все мертвые! – крикнул им один из пеших путников, не приближаясь к их походной колонне. 
Дарник по давно усвоенной привычке не верил слишком мрачным вестям: кто-то ведь да непременно выжил!
Поверил в размеры беды лишь, когда увидел гонца, посланного к ним навстречу из Новолипова. Тот тоже не стал приближаться к их поезду, а с полусотни шагов сообщил все последние новости. Чума пришла из Хазарии. Но не напрямую, а обрушилась на Словенский каганат кружным северным путем. Прошла вверх по Итилю до самой Булгарии, а оттуда проникла в северные княжества, в Липов и Корояк, потом по рекам спустилась в Гребень и столицу каганата Айдар, по слухам добралась и до западных словенских княжеств. В Новолипове действительно умерли не все, а только трое из каждых четырех жителей, а четвертый не справляется хоронить остальных трех. Княгини Зорьки тоже нет в живых:
– Тебя, князь, в городе все проклинают. Говорят, что если бы не было твоих дорог, чума к нам так быстро не дошла бы.  
Оцепенев, выслушивал Дарник все это. 
– Что будем делать? – спросил Грива, воевода княжеских гридей. – У тебя два княжича. Спасай хоть их. Через полгода чума сама уйдет.
Разговоры на привале-стоянке вышли весьма горячие. Кто-то хотел возвращаться на Днепр-Славутич в союзную хазарскую орду, кто-то – в свои родные городища и селища, кто-то предлагал уносить ноги в северные леса. 
Присутствие духа, казалось, сохранилось только у Корнея, напросившигося с князем в поездку хорунжего тайной службы.
– Нельзя никого отпускать, так они быстрее погибнут, ты это понимаешь, а они – нет. Удержи их, – нашептывал он Дарнику.
Но князь словно не слышал. 
Когда дружина и валахские купцы-попутчики разъехались в разные стороны, оказалось, что кроме сыновей с князем осталось еще двадцать пять гридей и шесть женщин-мамок – считай, одна ватага.
– Мое самое первое войско было еще меньше, – сказал Дарник им, да пожалуй, и самому себе в утешение. 
– Так на север трогаем или на юг? – нарочито бодро уточнил Корней.
– На юг, – ответил ему, чуть подумав, Рыбья Кровь.
Пять оставшихся повозок-двуколок свернули с дороги и двинулись навстречу полуденному солнцу прямо по степным буграм и колдобинам. 
Кажется, ничего не могло быть хуже, чем разом потерять княжество, войско, богатые хоромы с баней и перинами, однако, чем больше Дарник размышлял, тем яснее понимал, что может быть и хуже. Схорониться в безлюдном месте и полгода переждать для бывалых походников только на первый взгляд представлялось нетрудным. Одежды и то летней по две смены, круп и муки на неделю-полторы, наконечников для стрел вроде много, но охота не поле битвы, где можно после собрать все стрелы, через месяц это железное богатство можно и растратить.
– Чему ты улыбаешься? – с беспокойством поинтересовался Корней, когда они уже достаточно далеко удалились от дороги.
– Смотрю на себя со стороны и думаю, как буду выбираться из этой западни. Самое главное, что все равно как-то выберусь. Вот и гадаю: как? 
Корней, бывший княжеский шут, затем отважный полусотский и, наконец, хорунжий над всеми войсковыми соглядатаями, всегда обожал с князем подобное зубоскальство, но сейчас глядел хмуро, видимо, мысли об отсутствии должных припасов добрались и до него.
Другое заботило Гриву – воеводу объездной княжеской дружины, от которой теперь осталась четвертая часть.
– Будем придерживаться во всем прежнего порядка?
– Да. А почему ты спрашиваешь?
Воевода замялся.
– Так воевать вроде уже вряд ли придется… Как жить будем? Тоже по военному распорядку?
Что можно было сказать на это?
– Как получится, так и будем.
Восьмилетние княжичи тоже не оставляли отца в покое. 
    – Может, мама еще жива? – младший Тур едва не плакал.
    – Там есть кому о ней позаботиться, – сердито отвечал Рыбья Кровь, недовольный таким проявлением мальчишеской слабости. 
    – Неужели и все войско там умерло? – старшего Смугу, сына Черны, больше интересовали ратные дела. – Как же мы теперь от степняков будем отбиваться?
    – Нет больше степняков. Только безлюдная степь кругом, – успокаивал его князь.
    В свои двадцать четыре года он ощущал себя бывалым зрелым мужчиной. И причиной тому были не только девять лет походов и сражений. Закладка его нрава произошла еще в раннем детстве, когда долгие зимние месяцы он проводил в лесной землянке в обществе матери-изгоя и сундука со свитками на словенском и ромейском языках. Уже тогда, перебирая в памяти летние игрища с двоюродными братьями из родового селища, он накладывал их на подвиги, вычитанные из свитков, и бесконечно побеждал всё и вся в будущей взрослой жизни. Разумеется, всех подробностей своих будущих схваток с арабами на Крите, или с кутигурской ордой в Заитильских степях он в детстве представить себе не мог, но твердо верил, что если о чем-то сильно и неотступно думать, то нужное решение всегда будет найдено. 
    Сейчас, размышляя о ближайшем будущем, Дарник попытался вспомнить свои ощущения и действия, когда он вел по лесам первый десяток парней для ратной службы. Ну чем, кажется, это отличалось от теперешнего положения? Ан, нет, отличалось! Тогда ни у кого из них за спиной не было ничего, кроме унылого лесного существования, из которого всем им хотелось куда-то вырваться и чего-то большого и яркого достичь. А ныне все наоборот. Позади блистательная успешная жизнь, а все что будет впереди, наверняка будет гораздо хуже. Ну подадутся они через полгода к ромеям или хазарам, чтобы стать их наемниками, но вряд ли кто доверит ему снова большое войско. Можно, конечно, вернуться через те же полгода собирать выжившие остатки своего Гребенско-Липовского княжества? Или к своей прежней союзной хазарской орде, что сбежала из Хазарии от навязанной ей иудейской веры в словенские западные степи и где он совсем недавно был всеми почитаемым визирем? Есть еще далекий лесной Липов, с которого он когда-то начинал? Так ведь роковые слова уже произнесены: «Ты со своими торговыми дорогами виновник этой чумы!» После них вряд ли куда сильно вернешься. 
    Несмотря на общую озабоченность, первый день движения на юг прошел как обычно и даже ночевка была как всегда: с привычными сменными дозорами, сытной вечерней трапезой и выставленным княжеским шатром. Зато на следующее утро даже до самых простодушных и доверчивых гридей стало доходить, что двадцать пять человек это даже не объездная княжеская сотня, а через два месяца снег ляжет и что им тогда делать?
    – Ватага начинает беспокоиться, – безошибочно определил по угрюмым лицам гридей Корней. – Им надо сказать хоть что-то ободряющее.
    – Когда спросят – скажу, – мрачно бросил князь.
    На полуденном привале он, впрочем, заговорил с гридями сам, без всяких к себе обращений.
    – Что-то я вижу вокруг себя одни кислые лица. Еще немного и вы все расплачетесь и к маме запроситесь, – Рыбья Кровь обвел насмешливым взглядом расположившихся вокруг гридей. – Наконец-то судьба послала нам настоящее мужское испытание. Это вам не мечом махать, тут удар надо держать не час и не два, а недели и месяцы. 
    – Ну и как нам быть дальше? – спросил десятский Лучан, обладатель двух медных фалер за храбрость – поэтому и спрашивал: знал, что у него на это прав больше, чем у воеводы Гривы.
    – Построим свое селище и перезимуем.
    – А чем строить будем? Мечами и щитами? – Лучан не желал отступать. 
    – Чем есть – тем и будем! – отрезал Дарник.
    Слова «Тебя, князь, все проклинают» делали свое черное дело. Прямо осязаемо ощущалось как теряется прежний порядок: кто-то огрызнулся на замечание Гривы, кто-то крикнул Корнею не вертеться под ногами, кто-то не вразумительно ответил на вопрос княжеского оруженосца Свиря. Князя эти вольности пока не касались просто потому, что всем была известна его непобедимость в любых поединках один на один и быстрота, с которой он умел выхватывать из-за пояса свой клевец. Тем не менее, все шло к тому, что  из княжеской дружины им суждено превратиться действительно в братину вольных бойников, где все решает общий круг.
    В конце второго дня встретили большую семью степняков, которые на трех повозках и пяти волокушах перевозили свое имущество, гоня перед собой стадо коров и овец. С ними не стали переговариваться, внимательно посмотрели издали друг на друга и молча разошлись в разные стороны.
    В небе появились чайки, предвестники Сурожского моря. 
    Пока гриди разбивали стан на ночевку, князь с Корнеем и Свирем объехал окрестности. В самом деле морской берег находился всего в трех верстах от их стана. Малый земляной обрыв переходил в широкую полосу камыша, за которым сверкала водная гладь. По прямой до обрыва с повозками было не добраться – всюду имелись глубокие рытвины и овраги. Дно многих из них не проглядывалось из-за буйной растительности. Кроме кустарника здесь можно было различить и толстые прямые стволы могучих ясеней и кленов, что Дарник отметил особо. Он уже определил, что именно ему надо отыскать: непересыхающую степную речушку, впадающую в море. Возле нее и следовало ставить зимнее селище. Не отыскав речки в западном направлении, он со спутниками повернул коней назад, чтобы на утро исследовать восточное направление. 
    В стане его ожидала изрядная заваруха. Гриди, несмотря на сопротивление Гривы, достали из повозок все имущество и аккуратно разложили рядами на земле, чтобы посмотреть на что им всем можно рассчитывать. Воевода тревожно смотрел на приближающего князя, отлично зная, как он не любит подобное самоуправство.
    Вот оно, началось, – подумал Рыбья Кровь.
    – Ну и правильно, что все достали, – невозмутимо похвалил он. – Теперь это все не княжеское, а нашей братины вольных бойников. Казначея уже выбрали?
    К такой княжеской покладистости походники были совсем не готовы, поэтому в ответ лишь озадаченно переглядывались между собой.
    – Я думаю, это дело больше всего подходит нашему писарю, – князь жестом подозвал шестнадцатилетнего гребенца Бажена, самого молодого гридя.
    Никто не возражал.
    – Бери перо и чистый пергамент и все записывай, – приказал князь Бажену. – Да и все свои торбы тоже вываливайте в общую кучу. Общее – так общее.
    Чтобы никого не смущать своим присутствием, Дарник удалился из стана, учить сыновей поединкам на палках. Холодное бешенство против собственных гридей стучало  в голове и в сердце. Сразу вспомнил все прежние свои княжеские дружины. Свирепых разбойников-арсов, которых ненавидело все дарникское войско, поэтому и верно держались князя, зная, что он им защита от остальных воинов. Потом их сменили рослые красавцы, своим бравым видом поддерживающие слухи о богатстве и пышности Липовского княжества. Следующий набор в княжескую сотню наполовину состоял из гридей-фалерников, а наполовину из войсковых десятских и вожаков, которых он держал при себе, как будущих воевод, на собственном примере приучая как действовать в той или иной обстановке. Эта же объездная дружина большей частью была составлена из выпускников вожацкой школы, дабы они к своим книжным и строевым знаниям добавили весь размах и широту княжеский владений. Поэтому особо с ними и не строжничал, дабы они больше имели собственного разумения. И вот теперь оставшаяся от этой дружины ватага своим «обсчётом» имущества нанесла ему новый чувствительный укол. Не будь рядом княжичей, он плюнул бы на все, вскочил на коня и ускакал куда глаза глядят, а так вынужден досмотреть все это зрелище до конца.
    При возвращении князя с сыновьями в стан, Бажен подал ему мелко исписанный свиток. 
    – Зачем он мне? Держи его у себя, – отказался Дарник. 
    – Они и княжеский ларец с казной к себе перетащили, – тихо сообщил, опасливо оглядываясь на полог шатра, писарь.
    В ларце находились золотые солиды, серебряные дирхемы, наградные фалеры и перстни с драгоценными камнями – то, чем князь в дороге мог награждать своих подданных и полезных чужеземцев.
    – Ну перетащили и перетащили, – брезгливо скривил рот Рыбья Кровь, не желая даже вникать в это.
    Кроме заветного ларца, гриди перетащили к себе также запас княжеских хмельных медов и ромейских вин. И поздним вечером вся братина изрядно приложилась к ним.
    Утром всех разбудил поднятый дозорными переполох. Ночью из стана сбежал десятский Лучан со своей женой ромейкой Евлалией, обучавшей в пути княжичей ромейскому языку и обычаям. С собой беглецы кроме двух верховых коней захватили также две вьючных лошади, нагрузив их мешками с провиантом. Когда стали смотреть, что пропало еще, выяснилось, что похищено и содержимое ларца с княжеской казной. Собравшиеся возле повозки с ларцом гриди галдели и шумели, как потревоженный курятник. Но в княжеский шатер никто не спешил.
    – А не приходят, потому что сами виноваты, – сказал Корней, заходя в шатер. – Дозорные разбудили ночью свою смену и пошли спать, а смена просто не пошла сторожить. Вот тебе и братина! Кого казнить будем?
    Дарник едва удержался, чтобы не расхохотаться. В шатер ворвался взволнованный Грива:
    – Я послал четверых в погоню!
    – Очень хорошо. – Князь все еще не спешил выходить наружу.
    – Виноватые дозорные ждут твоего приговора.
    – Пускай ждут, – равнодушно отвечал Дарник.
    Вместе с воеводой, Корнеем и княжичами он вышел из шатра. Столпившиеся неподалеку гриди замолчали и выжидательно смотрели на князя. Рыбья Кровь выпил из ковша воды и подал знак княжичам садиться на подведенных Свирем лошадей. Гриди проводили князя изумленными взглядами.
    Не успели они втроем далеко отъехать, как их нагнали Корней и Грива. Корней прямо заходился от смеха:
    – В жизни не видел таких глупых рож. Умеешь ты, князь, озадачить людей!
    Грива помалкивал, стараясь сам вникнуть в скрытый смысл княжеских поступков. Дарник как будто ничего не случилось, повел их к морю, а затем вдоль восточной стороны побережья. Версты через две он нашел то, что искал: степную речушку, заключенную в обрывистые каменистые берега. Проехав немного вверх по течению, они увидели на одной из сторон оврага селище тавров, состоящее из пробитых в мягком известняке пещер. Над одним из входных отверстий в скале висела на шесте черная тряпка – селище тоже было покинуто.
    – Ты что, думаешь, строиться рядом? – с испугом произнес Корней.
    – На расстоянии версты любая зараза теряет свою силу, – заявил Дарник, вовсе не уверенный в своем утверждении.
    Продвинувшись вверх по течению версты на полторы, они и в самом деле углядели утес, который словно сам просился в качестве подходящего места для поселения.
    – А вроде ничего, – одобрил Грива, когда они с князем и княжичами, оставив на Корнея лошадей, вскарабкались по заросшему мелким лесом и кустарником склону наверх. – Вот только лодии по этому мелководью вряд ли пройдут.
    Это был существенный недостаток, потому что в мыслях Дарник уже прикидывал пару-тройку лодий, на которых можно торговать и пиратствовать по всему сурожскому побережью богатой Таврики. 
    – Зато и чужие лодии сюда не сунутся, – ответил он воеводе.
    При возвращении в стан Рыбья Кровь по-прежнему сохранял полную невозмутимость. Не сел за трапезу к общему костру, а с Корнеем и сыновьями пошел в шатер, куда Свирь понес им и еду. Не успели все, как следует перекусить, как в шатер заглянул Грива:
    – Князь, тебя гриди зовут.
    – Погоня уже вернулась?
    – Еще нет.
    – Тогда дождемся, пока вернется. – Дарник чувствовал себя хозяином положения. 
    Хорошо, что даже в шатре всегда было чем заняться. Полдня Рыбья Кровь то рисовал план будущего селища, то учил сыновей ромейскому и хазарскому языку, то играл с ними в шахматы-затрикий. 
    К вечеру погоня вернулась ни с чем, и князь вышел к ватаге для серьезного разговора. Чтобы не выслушивать чужие оправдания, заговорил первым:
    – Я так думаю, что не получится у нас тут братина вольных бойников. Поэтому давайте возвращаться к старым добрым войсковым порядкам. Я командую – вы исполняете. Или я беру тех, что готов слушаться и еду дальше…
    Гриди, насупившись, молчали.
    – Наказывать за кражу, я никого не собираюсь. Но больше краж в нашей ватаге не будет, это точно.
    – А что будет? – непроизвольно вырвалось у казначея Бажена.
    – Победа и слава, вот что будет! А то, может, кто из вас любит быть несчастным? Я ничего делать не буду, только посмотрю на него. Ну, кто?
    Гриди усмехались, оглядываясь друг на друга. Несчастным называться не хотелось никому.
    – Вот и ладно, – подытожил князь. – И еще одно. Если кто-нибудь в мое отсутствие не послушается воеводу Гриву, будет тут же повешен вместе со своим напарником.
    Это было старое еще липовское правило для наведения жесткой дисциплины: наказывать за провинность не только преступника, но и его вполне невинного напарника-побратима.
    – А как быть с напарником Лучана? – вспомнил вдруг Корней. – А ну-ка давай выйди.
    Из рядов гридей вперед выступил напарник десятского-фалерника гребенец Витко, на его молодом веснушчатом лице не было ни кровиночки.
    Рыбья Кровь ответил не сразу, давая всем возможность, как следует прочувствовать важность и смертельную опасность момента.
    – Я случайно подслушал, как Лучан говорил тебе вчера, что отныне у него вместо тебя боевым напарником будет его жена Евлалия. Было такое?
    Витко тупо смотрел, ничего не понимая.
    – Было, было, – толкали его в спину более сообразительные гриди.
    – Было, – наконец выдавил он из себя.
    – Ну, значит, когда вора поймаем, то повесим его с его новым напарником. 
    – Обязательно! Точно! На первом дубе! – радостно загалдели гриди, очень довольные ловкой придумкой князя, спасшей жизнь их товарищу.
    Похоже, начатый не слишком хорошо день полностью переломился в сторону прежнего безоговорочного командования князя.
            
2.
Вот только вновь обретенное равновесие все равно оставалось весьма шатким, особенно после знакомства Дарника с описью Бажена. Сбежавшие на Новолиповской дороге гриди хорошо проредили имущество объездной сотни. Исчезли почти все крупы и мука, одеяла и наконечники стрел, лопаты, кирки и топоры, все вьючные и запасные лошади, пять из десяти повозок-двуколок. Порядком удивила князя пропажа большинства тяжелых конных доспехов и второго ударного оружия в виде булав и клевцов, хотя позже он сообразил, что любое железо для обмена во время бедствия всегда выгоднее золота и серебра. Значит, какое-то практическое разумение эти вожацкие выпускники все же приобрели рядом с ним. Нетронутыми оказались щиты, пики, лепестковые копья, арбалеты и три повозки с камнеметами. Как бы в насмешку в наличии остались и пятеро водяных часов – главная подарочная вещь для дорожных веж и крепостных городищ. Теперь разве что раздать их каждой паре ночных дозорных, чтобы они не пересторожили лишний час. Не потревожили гриди-отступники и два десятка дарникских знамен, сундучок с книгами, а также мешок со сладостями и сухофруктами, – то, что хранилось в княжеской повозке и в повозке княжичей. 
Что и говорить, результат описи оказался еще хуже, чем предполагал Рыбья Кровь. Сильнее всего удручало почти полное исчезновение рабочих инструментов: лопат, кирок, ломов, топоров. Как без них строить зимнее прибежище? И как убедить гридей, что не все так плохо, как кажется? Необходимо было, прежде чем вести их на облюбованный утес, сделать какое-то сильное действие, чтобы походники немного взбодрились и обрели былую уверенность и в своем князе и в самих себе. 
И хорошенько поразмыслив, Дарник первый раз в жизни решил заняться колдовством. Про него и раньше говорили, что он воевода-колдун, раз побеждает в самых безнадежных ситуациях, почему бы сейчас как можно выгоднее это не использовать. Предоставив гридям до конца дня никуда не двигаться: помойтесь, обстирайтесь, залатайте дыры в повозках и сапогах, князь занялся своими приготовлениями: отказался от принесенной еды, пил только воду, рисовал на земле какие-то знаки и фигуры, подбрасывал в воздух птичий пух, чтобы определить направление переменчивого ветерка. Гриди лишь косились на него, не решаясь ничего спрашивать.
– Мне надо к своим богам обратиться, – сказал он под вечер Гриве так, чтобы это услышали и другие походники. – Никто за мной не смеет следить и подсматривать!
Взяв у трубача бубен, из костра ведро золы, а из собственных вещей узелок с ромейским горючим порошком, он в сумерках отправился прочь от стана. Отойдя шагов на четыреста, выбрал пологую лощину и разложил в ней небольшой костерок. Когда разгорелось устойчивое пламя, Дарник разделся по пояс, обмазал себя золой и с бубном принялся выплясывать вокруг костра колдовской танец – некую смесь из плясок горцев Крита и кочевников-ирхонов. Иногда падал на колени и припадал головой почти в самое пламя, иногда швырял в костер горсть золы. Попробовал даже что-то гортанное запевать и едва не захлебнулся собственным смехом. Старался не просто так, знал, что половина, если не вся ватага наблюдает за ним из темноты. Чтобы усилить интерес зрителей трижды менял быстроту танца. Наконец в самом конце предоставил дать ответ Богу Огня: бросил вместо золы в костер ромейский порошок, который произвел сильный взрыв-вспышку, после чего князь распростерся на земле лицом вниз. 
При возвращении в стан он, то здесь, то там слышал в темноте бег многих ног – это спешили к своим палаткам зрители.
– Ну что? – спросил возле шатра Грива. Из-за его плеча выглядывал Корней.
Дарник не удостоил их ни словом, ни взглядом, показывая, что он все еще во власти потусторонних сил. 
Утром с тем же немым вопросом смотрели на князя все походники. Дарник и им ничего не объяснял, просто действовал собранно и целеустремленно, одним этим давая понять, что получил от своих богов верный знак. Приказав складывать палатки, он захватив двух гридей с двуколкой, отправился прокладывать для повозок путь к утесу. С этим пришлось повозиться достаточно долго, вновь и вновь объезжая всевозможные препятствия. В полдень их догнал гонец, посланный Гривой:
– Прибыли ходоки из придорожной вежи, – сообщил он. – Тебя, князь, хотят видеть. 
Оставив двуколку возле утеса, Рыбья Кровь поскакал с гонцом к стану.
Пятеро всадников с двумя вьючными лошадьми расположились в сотне шагов от их палаток и повозок и оттуда вели переговоры с княжеской ватагой.
    – Ну ты и колдун! – восхищенно встретил князя Корней. В глазах других гридей читалась та же уверенность в вернувшейся удачливости их предводителя.
    Придорожная вежа служила в качестве охраняемой стоянки для походного дарникского войска и торговых караванов. Такие вежи Рыбья Кровь опробовал еще в лесах Липовского княжества. Она обычно состояла из деревянной двух-трехъярусной башни, обложенной иногда камнем, при башне дом-гридница, конюшня, хозяйственные постройки. Все это обносилось валом и частоколом. Гарнизон: две-три ватаги – 40-60 гридей, часто с женами и наложницами. Рядом с вежой располагалась сама огражденная жердевым забором стоянка, куда вкатывались торговые и военные повозки проходящих мимо караванов и войск. Со временем возле такой вежи вырастало селище, а то и большое городище.
    Вежу Смоль построили год назад. Ее гарнизон составили две ватаги: хазарская и словенская, набранные из необстрелянных ополченцев. Возглавлял ее опытный липовский гридь-полусотский. При первых известиях о Черной смерти он выехал на разведку. Не устерегся и заглянул в одно из зимовий степняков. После чего, вернувшись к Смоли, издали отдал воинам подробные распоряжения и уехал умирать прочь от вежи. Два вожака ватаг пребывали в растерянности и нерешительности, чуть погодя хазары собрались и всей ватагой двинулись на запад к своей орде. Оставшихся словенцев возглавила жена полусотского Видана.
    В точном соответствии с распоряжениями мужа она затворила ворота вежи и упредительными выстрелами из крепостных камнеметов отгоняла всех, кто пытался приблизиться к Смоли. Запасов провианта у них было предостаточно, поэтому две недели сидели не высовывая никуда носа. Потом некий путник прокричал им про князя, свернувшего неподалеку со своей дружиной с Новолиповской дороги на юг. Вот и снарядилась Видана с четырьмя гридями на поиски верховного военачальника, дабы узнать, что ей и ее гарнизону делать дальше.
    Дарник не уточнял, сколько именно провианта имеется в веже, знал, что его всегда там с запасом. Кроме того, обязательно есть кузня, любой инвентарь для починки ратных доспехов и семена для небольшого крепостного огорода. Было даже слегка досадно, что помощь смольцев подоспела столь рано, а не тогда, когда все у них дошло бы до крайнего голода и отчаянья. 
    – Может, нам самим стоит перебраться к веже и возле нее строить большое селище? – высказался Грива. Предложение было весьма здравым, но раз Боги «велели» князю двигаться на утес, то переиначивать было уже не с руки.
    – Ну да, и будем пугливо отгонять от себя всех проезжих! – возразил Корней, легко предугадывая в данном случае мнение князя.
    Действительно: какой прок сидеть, закрывшись, на виду у всех?
    – Будем их самих вывозить к нам сюда, – решил Рыбья Кровь.
    Прокричали приказ князя Видане. После небольшой заминки, оттуда последовала просьба дать им повозки, так как на двух повозках и вьючных лошадях, что есть в Смоли всего за один раз не перевезешь.
    Четыре двуколки освободили от вещей, и Корней с четырьмя гридями отправился вместе со смольцами.
    Нечего и говорить, какое радостное и бодрое впечатление произвело это событие на княжескую ватагу. Ни у кого не оставалось сомнений, что именно высшие силы даровали Дарнику столь нужную и своевременную поддержку. Каждый работал теперь будто за троих. 
    Переезд на утес, разбивка там нового стана, разделение на два постоянных десятка, которые по очереди, то долбили каменистую землю, то собирали хворост и заготавливали сено – все проходило без малейших возражений. Оставалось лишь маленькое опасение, что с ватагой смольцев может что-то не получиться. 
    Миновали шесть дней, и прискакавший дальний дозорный сообщил, что приближается большая походная колонна во главе с Корнеем. Ее встречать никто не вышел – соблюдали прежнюю осторожность. По приказу князя смольцев на неделю расположили станом у подножия утеса в стороне от двух основных троп, ведущих наверх. Но никому не запрещалось подходить к своим спасителям на 80-100 шагов и вволю перекрикиваться.
    С особым удовольствием смотрели походники на небольшое стадо коров, овец и свиней, прибывшее со смольскими ополченцами. Вот это уже что-то надежное, осязаемое, с чем можно начинать самостоятельную жизнь! Еще более жадными глазами взирали княжеские гриди на появление со смольцами восьмерых молодых женщин.
Во время любого дальнего похода Рыбья Кровь всегда старался иметь в своей дружине нескольких молодок просто потому, что не любил долго видеть вокруг себя одни мужские лица. Вот и сопровождали объездную княжескую сотню десятка полтора мамок: поварих и прачек – жен или наложниц кого-либо из гридей. Другие воины их постельному счастью не слишком завидовали – во встречных городищах и селищах имелось немало молодых вдов или просто веселых девок для воинского развлечения, поэтому всегда был шанс на приятное мужское похождение. По-иному обстояло теперь, когда все внезапно осознали, что полгода с этим у них точно будет большая нехватка. И уже начинали поглядывать на оставшихся пятерых жен своих соратников, оставшихся в княжеской ватаге, налитыми кровью глазами. 
    Поэтому восемь смолек (две из которых, правда, были на последних месяцах беременности) явились для гридей настоящим подарком судьбы. Смольские молодки, если и были в этом смысле чуть сдержанней, то самую малость. Собственные мужья от долгого сожительства давно утратили для них большой интерес, и теперь каждая с тайным вниманием рассматривала издали возможных ухажеров. 
В VIII веке нравы в черноморских степях не отличались большим постоянством. Для кочевых хазар уложить в постель с гостем-иноземцем свою жену вообще было в порядке вещей. Считалось, что чужая кровь отважного, крепкого здоровьем путника, влившаяся в их род, может пойти только на пользу. Жен степных словен никто к такому не понуждал – они сами вольны были делать свой выбор. Более того, до появления у них одного, двух, а то и трех детей эти словенки сами себя считали полумужними и легко могли уйти к тому, кто готов был о них лучше позаботиться. Конечно, не все мужчины смотрели на это сквозь пальцы, порой дело доходило и до кровопускания нерадивым женам. Но там, где смелых сильных парней было в несколько раз больше женщин, ревнивцев стремились успокаивать всем «обчеством» – мол, настоящему молодцу никакая жена изменять не будет, а если не молодец, то сиди и не рыпайся.      
Вот и простояли неделю две ватаги, не сливаясь в одно целое, и в то же время почти все высмотрев и выведав о возможных новых избранницах и избранниках. 
– Смотри, как бы до смертоубийства дело не дошло, – счел нужным предупредить князя Корней.
И действительно, едва прошли после объединения первые братские объятия и восторги от прибытия навезенных припасов, как уже самые нетерпеливые гриди стали делить между собой новых молодок, не обращая внимания на их мужей.
Гриди объездной дружины представляли из себя отборных воинов, все ростом никак не ниже 8 вершков (178 см), что на фоне средне- и низкорослых смольцев особенно бросалось в глаза. Все грамотные, много где побывавшие, готовые через год-два стать сотскими и хорунжими они даже на войсковых бывалых бойников смотрели сверху вниз, а чего уж говорить об ополченцах из крепостных гарнизонов.
Разумеется, столь бесцеремонное отношение не могло не вызвать сопротивления. Шестеро мужей-смольцев затравлено оглядывались вокруг, сжимая рукоятки ножей и кинжалов. Дарник попытался навести порядок сначала словом, а потом при первой стычке, схватив лепестковое копье, огрел его древком двоих или троих чересчур горячих молодцов.
– Да мы что? Да мы ничего? – оправдывались гриди. – Это наше законное право: добыть себе жену в честном поединке. Пускай, если хотят, берут оружие и выходят на бой, хоть на мечах, хоть на кулаках, хоть на чем угодно!
Все, замолчав, ждали, как рассудит князь – уж больно неравными выглядели эти предложенные поединки между великанами и коротышками. Но у Дарника имелся заготовленный на это ответ. 
– Ну что ж, поединок так поединок. Вот только как уравнять ваши силы?
– А прикажи нам биться одной рукой, мы и одной рукой управимся с ними, – гридь-айдарец Твердята знал о чем говорил. Глядя на его руки толщиной с ногу любого из смольцев, мало кто сомневался, что он сумеет с каждым из них управиться и одной правой или левой.
– Я думаю, нужно выбрать такой поединок, в котором никто никогда не участвовал, – продолжал рассуждать князь. – И чтобы в нем нельзя было покалечить друг друга… Я объявляю кутигурский бой.
Все полсотни воинов удивленно переглядывались между собой – никто никогда не слышал про такой бой. Дарник приказал подать короткую веревку, а гридю, затеявшему драку раздеться по пояс и снять сапоги. После чего ему связали за спиной руки. То же сделали и с мужем смольки, на которую положил глаз гридь. По указанию князя на земле прочертили круг сечением пять сажен.
– Итак, будете наносить друг другу удары ногами, коленями и плечами. Можно делать подножки, перекатываться по земле и толкаться. Нельзя бить в пах, кусаться, бить головой и падать на противника всем весом, – Дарник постарался предусмотреть любые возможные ситуации в этом, им выдуманном кутигурском бою. – Побеждает тот, кто первый вытолкнет или выкатит противника за пределы круга. Кто нарушит правила, тоже считается проигравшим.
Два поединщика под смех и ободряющие крики зрителей вышли в центр круга и озадаченно уставились друг на друга, усиленно повторяя про себя, что им можно, а чего нельзя. Свирь подал сигнал, и гридь первым выбросил вперед ногу, целясь смольцу в живот. Тот увернулся и отвесил круговой ножной «подзатыльник» по бедру гридя. Собравшиеся приветствовали его удар взрывом хохота, после чего смех не замирал уже ни на секунду. Гридь пошел на малыша всей массой и почти протащил его на груди до самой черты, но смолец в последний момент вывернулся и верзила-гридь едва сам не выскочил за границу круга. Так они и толкались с переменным успехом, никому не удавалось достичь явного превосходства.
Князь приказал принести водяные часы и засечь время поединка. Назначенный срок быстро истек, а бойцы все еще пыхтели в центре круга.
– Нет победы нового жениха, значит, жена остается с мужем, – вынес решение Дарник, и все вынуждены были согласиться, что оно самое справедливое и верное.
Забава пришлась по вкусу не только зрителям, но даже смольцам-мужьям. Они видели, что сила и опытность гридей в данном случае мало что значат и можно если не победить их, то хотя бы остаться в круге до конца поединка. 
Как «женихи» не старались, ими в этот вечер отвоевана была лишь одна смолька, два поединка закончились вничью, а в двух, к восторгу смольцев победили мужья-малыши. На двух беременных смолек никто пока не покушался.
Айдарец Твердята был в княжеской сотне лучшим кулачным бойцом, но, посмотрев первые поединки, предпочел сам не участвовать в этом «хохотании». Зато под конец вспомнил про восьмую тем более безмужнюю смольку:
– А мне Видана по нраву. С кем мне за нее биться, прикажешь, княже? Только прошу тебя, не со связанными руками.
Вдова смольского полусотского умоляюще посмотрела на князя.
– Наверно у вас, в Айдаре, привыкли при ухаживании за молодкой разбить две-три неповинных головы, а в нашем княжестве принято просто ухаживать за ней. И постарайся это сделать без своих знаменитых кулаков.
Вместо того чтобы удовлетвориться словами князя, Твердята подскочил к Видане и выкрикнул, указывая на нее:
– Если кто-то осмелиться встать между мной и ею, тот станет моим кровным врагом на всю жизнь!
Ну крикнул и крикнул. Рыбья Кровь пропустил это мимо ушей, но на смольцев вызов могучего воина произвел самое неприятное впечатление. Да и вообще, несмотря на благополучный исход первого столкновения между двумя частями своего пополнившегося войска, Дарник не исключал новых столкновений, поэтому приказал разместиться шести женатым смольцам вместе с Виданой отдельным табором на пригнанных ими повозках. Повозки загнали на дальнюю оконечность утеса и выставили для охраны дозор из неженатых смольцев с цепными псами, тоже привезенными из вежи.
Казалось, этот бесконечный, полный событиями и переживаниями день воссоединения в конце концов все же закончится. Но нет, среди ночи Дарника разбудил тревожный шорох. Рука тут же схватилась за кинжал, а слух, зрение и обоняние напряглись, чтобы определить природу опасности. В ноздри пахнуло женским запахом.
– Это я, Видана, – прошептал голос. – Твердята подкормил собак и влез в мою повозку. Можно я в твоем шатре переночую.
– Ну, ночуй. – Дарник достал из-под себя запасное одеяло и протянул вдове полусотского. Короткое прикосновение мягкой женской руки заставило его вздрогнуть. Он прислушался. Рядом тихо сопели сыновья, снаружи у входа раздавалось легкое похрапывание оруженосца Свиря, чуть повозившись, затихла и Видана. 
Сон был основательно перебит. Полежав неподвижно с полчаса, князь протянул в сторону руку. Пальцы коснулись одеяла Виданы и в тот же миг их утвердительно сжала горячая женская ладонь…

3.
    Рано утром Видана, крадучись, покинула княжеский шатер. А Дарник лежал и думал, как ему быть с ней дальше. В Новолипове подобное ночное происшествие ничуть бы не смутило его – одной наложницей больше, одной меньше. Даже перетерпел бы тихую, хоть и весьма ядовитую ревность Зорьки. Здесь же все выглядело по-иному. Чего проще, заявить: мне тоже, молодому, нужны женские ласки, поэтому Видана отныне моя и только моя наложница? Никто, даже тот же Твердята и полслова не скажет. Но, достигнув временного удовольствия, он сам себе подложит большую свинью на будущее. Во-первых, рядом восьмилетние княжичи, которые уже сейчас чувствуют себя полноправными князьями с тысячами подданных, как им объяснить, что какая-то случайная девка заняла место княгини Зорьки? Во-вторых, наложницы хороши, когда их несколько, тогда они только о том и думают, кто из них первая полюбовница, в единственном же виде любая из них тотчас начинает себя чувствовать полновесной супружницей. А ведь даже Зорька не была его законной женой. Привезя из Липова три года назад его сыновей, она просто стала жить в его княжеских хоромах и благодаря своему покладистому характеру и как мать княжича Тура быстро превратилась для его новолиповских подданных в «княгиню Зорьку», хотя все знали, что на севере в Липове продолжает хозяйничать его настоящая жена из наследственных князей – княжна Всеслава. Размениваться же на вдову простого полусотского было как-то уж совсем не с руки. Ну, а в третьих, в самых главных, она просто ему не нравилась сама по себе. 
Еще накануне Корней доложил о Видане все подробности. В свои двадцати шесть лет, она сменила уже трех мужей, дважды рожала, но оба ребенка не дожили и до месяца, последний муж даже несколько раз поколачивал ее за то, что она лезла в его войсковые дела. Среднего роста, крепко сбитая, с задорным курносым носом и беспокойными настороженными глазами, она именно на наложницу Твердяты и выглядела. Но просто так дать ей от ворот поворот тоже было не совсем прилично. Ведь именно ей Дарник со всеми гридями был теперь кругом обязан. Да и руку его ночью никто не заставлял к ней тянуть, сам сподобился.
Явившийся с привычным утренним докладом Корней добавил новую порцию дегтя в сладкий ночной мед. Твердята и в самом деле пытался проникнуть в повозку Виданы, но дозорные-смольцы со своими цепными псами общими усилиями сумели отбиться от него. Дарника одновременно и разозлила и восхитила ложь ночной обольстительницы. Это же надо: действовать решила сразу и вдруг, чтобы он просто ничего не успел сообразить о нежелательных для себя как князя последствиях. 
Разумеется, ночное похождение Виданы не осталось не замеченным в утесном стане, и Рыбья Кровь беспрестанно ловил на себе пытливые взгляды, как воинов, так и женщин. Единственный, кто нарочито не смотрел на князя был Твердята. Видана тоже держалась особняком, но при этом ухитрялась ему совсем по-девчоночьи строить издали глазки, что тоже не ускользало от внимания окружающих. Ну что ж, ты свое за это получишь, зло решил Дарник.
Сразу после утренней трапезы он, не давая никому расходиться, занялся распределением обязанностей.
– Что же ты позволил Видане командовать вами, мужами, как малыми детьми? – обратился он к вожаку смольцев Дулею.
– Да она сама… Она и раньше… Я в веже за главного остался, когда она поехала… – неловко мямлил тот.
– Он не виноват. Я сама стала распоряжаться. Он хороший вожак, – вступилась за Дулея Видана.
– Ты это говоришь сейчас как воевода или как просто вдова полусотского? – холодно спросил князь.
– Я даже не знаю. А какая тут разница?
– Если ты меня перебила как воевода, то тебя сейчас разденут и привяжут на сутки к позорному столбу. Если как вдова, то впредь будешь молчать, пока тебя не спросят.
Лицо Виданы пошло пятнами от обиды, пару раз она открывала было рот, но так ничего и не рискнула сказать. 
– Ты же, Дулей, если позволишь еще в своей ватаге кому-то распоряжаться, не только слетишь с вожаков, но год будешь носить женское платье.
Гриди встретили обещание князя дружным хохотом.
– Тем, кто остался без напарника, сегодня же найти себе пару, – продолжал Рыбья Кровь. – Это всех касается, – князь выразительно глянул на Твердяту. – Иначе будете получать наказание в тройном размере. Видана же, раз так любит командовать, будет у нас вожаком женской ватаги, а то, боюсь, мне самому с ними никак не справиться.
После того как все было окончательно распределено, оставалось лишь развести всех по работам, но тут возникла новая заковыка. Оказалось, что всю неделю гриди только о том и мечтали, чтобы не походить на ромейских рабов в каменоломнях. Грива так при всех и высказал:
– Для вчерашних смердов и людин долбить землю сподручнее, чем княжеским гридям. 
– А вам что? – слегка нахмурился Дарник.
– Нам дозоры, охота, рыбная ловля, заготовка сена и дров, – как давно обдуманное, перечислил воевода.
Рыбья Кровь чуть призадумался.
– Хорошо, пусть будет по-вашему. Только тот, кто строит селище, будет в нем и хозяином. Будет занимать лучшие каморы, принимать добытые вами припасы, выдавать вам харчи и ругать вас за утерянные наконечники стрел.
Теперь пришла очередь скрытно поулыбаться смольцам. Сами того не желая, гриди достигли обратной цели: вместо того, чтобы возвыситься над ополченцами, приговорили себя к положению бездельников-охотников. 
– Почему ты мне не отдал ватагу смольцев? – сразу после сборища упрекнул князя Корней. – Кто я теперь: хорунжий без хоругви, без сотни и даже без ватаги?
– Забудь наши прежние войсковые чины, – спокойно посоветовал Дарник. – Покажи свое превосходство в простой жизни и станешь вожаком.
– И как мне его показать? Лучше всех киркой махать? – пробурчал хорунжий.
– У нас где-то имелась ромейская лебедка, которой мы повозки вытягивали. Достань ее и вытягивай воду из речушки.
Корней озадаченно воззрился на князя, соображая, что тут и к чему.
– И что мне заявлять это как собственную придумку?
– Ну, а чью же еще? – только и ухмыльнулся Рыбья Кровь.
В тот же день, выпросив у князя в помощники Свиря, Корней соорудил из жердей помост, выступающий за край обрыва, а на нем установил лебедку. Один человек, крутя ее ручку, отныне легко поднимал снизу не ведро и не бадью, а целый бочонок воды. Для прежних водоносов с ведрами это стало поистине огромным облегчением.
Вообще-то сию придумку Дарник держал для себя и отдал Корнею с некоторой неохотой. Зато каким удовольствием было видеть, как неприкаянный «хорунжий без хоругви» воспрял духом и уже сам атаковал князя собственными предложениями: где устраивать «гнезда» для ночных дозорных, как приспособить тайную веревочную лестницу с обрыва к ручью, где возвести насыпь камней, чтобы скрыть от посторонних глаз загон для лошадей и скота. Так что, в конце концов, Рыбья Кровь с общего одобрения отдал ему в постоянное подчинение «полуватажку» из четырех смольцев, двух гридей, писаря и трубача-знаменосца.     
Теперь, когда на Утесе (как они стали называть свое селище) имелось достаточное количество лопат, кирок, молотов и ломов, все землекопные работы пошли гораздо веселей. Один десяток смольцев долбил известняк, другой работал по дереву: тесал балки и доски, после полудня они менялись местами и это вовсе не рвало никому жилы. Гриди, как и хотели, занимались ближней охотой и рыбалкой, но по мере того, как смольцы все глубже уходили под землю, их шутливый тон над ополченцами значительно убавлялся.
А что же Видана? Все ее командирские силы уходили на то, чтобы усмирить пятерых гридских мамок, которые ни за что не хотели слушать какую-то смольскую выскочку. Ограниченное пространство утесного стана позволяло всем, кто там находился, быть невольными свидетелями их перебранок. Рыбья Кровь даже распорядился, чтобы женщины со своим шитьем, прядением, ткачеством и стиркой расположились подальше от основного стана, а свой шатер перенес от их бабьих ссор на противоположный край Утеса. Но и туда иной раз долетали вполне различимые крики:
– Своими смердками и людинками командуй, а не нами!
– Думаешь, под князя легла, так тебе все можно!
– Он тебя обещал голой у позорного столба выставить – он тебя выставит!
В самом деле, выставление в обнаженном виде у позорного столба, как воинов, так и женщин было эффективным наказанием, но на Утесе Рыбья Кровь его намеренно не применял. Во-первых, все и без того не один раз имели возможность видеть друг друга в первородном виде, во-вторых, страх наказания был посильней самого наказания. 
Несколько раз Видана в слезах прибегала к нему в шатер, требуя наказать противных мамок. Князь только руками разводил:
– Я же тебе говорил, что самому мне справиться с ними не по силам.
– А можно я при тебе буду: обстирать, что подать, за княжичами присмотреть? – снова и снова просилась полусотская вдовица.
– Тогда тебя бабы вообще затюкают. Завоевывай их уважение малыми шагами – вот все, что я могу тебе сказать. Меня тоже все наследные князья когда-то пригнуть старались, ну и ничего. Теперь я для них лучший друг и союзник.
Пыталась она и чисто по-женски воздействовать на него. Однако после первой ночи в шатре, Дарник соглашался встретиться с ней где угодно, только не на княжеском ложе. Вот и приходилось им через день разными путями, захватив по одеялу, пробираться в скрытое тайное местечко вдали от Утеса и уже там изображать пылких полюбовников. Всякий раз Видане казалось, что еще чуть-чуть и князь сдастся, тем более, что идет холодная осень и ему самому не в радость любовные утехи на голой земле. Тут она глубоко заблуждалась, для Дарника противостоять капризам погоды было не меньшим удовольствием, чем сражаться с людьми. Ведь холод, жара, ливень с ветром это тоже брошенный тебе вызов, который ты должен принять и преодолеть, считал он. Поэтому сам с любопытством ждал, когда Видана первой откажется из-за непогоды прибегать к нему на свидания.
Неприятным довеском ко всему этому был Твердята, который из-за аппетитной вдовицы с каждым днем превращался для Дарника во все большую заботу. Нет, чтобы все понять и навсегда отстать от законной княжеской наложницы, он напротив вел себя словно для него соперника-князя и не существовало. Пользуясь тем, что в дневное время Рыбья Кровь намеренно не замечал женскую вожачку, он снова и снова оказывал ей всевозможные знаки мужского внимания, чему князь оказался совсем не готов помешать, не мог же он открыто сам или даже через Корнея предупредить зарвавшегося гридя, чтобы тот не лез к якобы одинокой Видане. 
Еще в самом начале своего воеводства и княжения Дарник взял себе за правило набирать себе в ближнюю дружину только тех гридей, которых он мог всегда победить в личном единоборстве. Это правило однажды спасло ему жизнь, когда двое арсов-телохранителей из-за шкатулки с золотом напали на него. С большим трудом ему тогда все же удалось справиться с ними. Твердята в общем-то тоже не представлял для него особой трудности в поединке с любым оружием. Зато он являлся лучшим кулачным бойцом дружины и рано или поздно мог предложить князю помериться с ним удалью на кулаках. Пугала не столько ловкость айдарца – Дарник не сомневался, что сумеет увернуться от его сокрушительных ударов, сколько необыкновенно костистый череп Твердяты, по которому сподручней бить молотом, чем голым кулаком, да и его короткая шею со свисающей мощной челюстью надежно прикрывали уязвимое место любого бойца – кадык. Дарник уже заранее чувствовал боль в собственных кулаках, когда придется обрушить на этот костяной панцирь свои удары.
Сами гриди тоже не слишком любили своего задиристого соратника. Недаром дважды направляемый полусотским в полевое войско, Твердята вынужден был снова возвращаться простым гридем в княжескую сотню. В третий раз Рыбья Кровь вообще собирался его направить сотским в чисто хазарскую хоругвь, зная, что те особо жаловаться на грубого и злого воеводу не станут, а где-то на ночлеге просто прирежут, как барана. Да вот не успел с этим третьим разом.
Так как прежний напарник-побратим Твердяты оказался в числе тех, кто на новолиповской дороге покинул княжескую сотню, то после распоряжения князя, айдарец выбрал себе напарника из ватаги смольцев. Бедный парнишка по незнанию сначала даже гордился оказанной ему честью, но очень быстро превратился в послушного и забитого слугу для бывалого гридя. По ночам чистил его коня и оружие, таскал ему в палатку миски с едой и даже отдавал часть своей пайки. При малейшем возражении Твердята награждал смольца крепкими тычками в бок, от чего тот потом долго болезненно морщился. Теперь за неимением лучшего, это стало хорошим поводом для придирок князя.
– Ты чего своего напарника терзаешь? Смотри, в бою не захочет прикрыть твою спину, – раза три осаживал айдарца Рыбья Кровь.
– Для моей спины самая надежная защита – мои кулаки. – В доказательство Твердята, выставив вперед толстые руки, звучно шлепал себя кулаком по ладони. 
На четвертый раз даже сдерзил:
– Не дело князя лезть в споры простых гридей.
За это хорошо бы было огреть его плеткой по голове, да не было в тот момент при Дарнике плетки. 
– Слушай, простой гридь, как бы князь не счел твои слова слишком оскорбительными для себя, – едва сдерживаясь, тихо произнес Рыбья Кровь. Окружающие гриди, бросив работу, испуганно смотрели на них, по опыту зная, что такой тон всегда предвестник большого княжеского гнева.
– Да я что, я ничего, – скривился Твердята в извинительной улыбке.
С того дня Дарник стал носить на поясе вместо клевца свой малый меч. Что не осталось не замеченным. Притом все утесцы отлично понимали, что дело тут вовсе не в напарнике айдарца.
– Смотри, не успеешь и моргнуть, как князь снесет твою бедовую голову, – предупредил кулачного поединщика Грива, как рассказал потом Дарнику оруженосец Свирь.
Недели на две Твердята притих, а потом все же сорвался: напарник пролил ему на сапоги миску с ухой и он стал не бить, а просто мотать из стороны в сторону несчастного смольца, словно вытрясая шубу от пыли.
– Эй! – подходя, гневно остановил его Дарник.
– Ну вот, я опять перед тобой виноват! – Твердята отшвырнул напарника и протянул к князю растопыренные руки. – Ну что руби мою бедовую голову! Руби! Ну что же ты!..
До этого момента князь думал, что ограничится в подобной ситуации хорошей царапиной по лицу или груди много о себе возомнившего гридя, но вылетевший из ножен меч решил по своему, режущим ударом обрушившись на руку Твердяты. Миг – и левая кисть айдарца уже кувыркалась по пыльной земле. Набежавшие воины повалили раненого навзничь, быстро перехватывая его левое предплечье ременной удавкой, кто-то уже тащил головешку для прижигания раны. Все при этом оставались взволнованно-спокойны – произошло ровно то, что и должно было произойти. Перевязка, добавление в горячее питье раненому сонных трав и общий вздох облегчения, что чудовищные кулаки уже никому угрожать не смогут.
Часа через два, правда, мамки безошибочно нашли главную виновницу сего происшествия – Видану:
– Это все из-за тебя, бесстыжая! Хапнуть захотела и князя и Твердяту! По-хорошему выгнать бы тебя в голую степь за это, чтобы знала!..
Чтобы успокоить страсти, Дарник приказал вдовице и в самом деле провести ночь в голой степи, сам при этом подчеркнуто остался ночевать в своем шатре. Разумеется, такое решение было не совсем безупречно по отношению к наложнице, но что поделаешь, князю не всегда приходится быть достойным полюбовником.
На следующий день о происшествии с Твердятой было напрочь забыто: потерял кисть руки – ну и потерял, все же не две руки и не голову, теперь с одной рукой ему самое время в писари перейти.
Корней недоумевал:
– Так ты что, любому вот так можешь руку отсечь и никто тебе и полслова не скажет?!
Дарник отмалчивался, сказать ему было нечего. Никогда ни с кем он не соперничал из-за женщин, даже в отрочестве, когда бежецкие подростки на Сизом Лугу отчаянно дрались из-за той или иной девчонки, он как-то ухитрился всего этого избежать, и вот теперь, уже в зрелые годы сподобился. Самое главное, что никакого удовлетворения от своего «подвига» он не испытывал, напротив весьма стыдился, что не сумел выкрутиться из этой мальчишеской западни каким-либо более разумным образом. Да и сама Видана стала ему отныне еще более отвратна, как причина собственной промашки. Хорошенько подумав, он, впрочем, понял, что новым мальчишеством будет показывать ей это свое отчуждение, и преодолевая себя, продолжал бегать к ней в ночную степь на «случку», по другому он это уже про себя и не называл. Лишь с каждым новым свиданием давая ей понять о своем крепнущем охлаждении.
Жизнь в Утесе, между тем, постепенно принимала обжитой вид и устойчивый распорядок. За два месяца были выдолблены две глубокие продолговатые с востока на запад ямы, чтобы жаркое южное солнце поменьше попадало в них. Одну яму сверху перекрыли бревенчатым настилом со слоем земли и на ночь сгоняли в нее всех лошадей и скот. Другая яма предназначалась для людей и в ней в разные стороны выдалбливали зимние каморы. Было еще на Утесе третье природное углубление, в котором поставили обыкновенную бревенчатую баньку, обнесенную валом из камней, дабы укрыть ее от зимних ветров и глаз сторонних путников. 
Как Дарник и обещал, первые норы-каморы заняли смольская и женская ватаги. Отдельная нора имелась только у князя с княжичами, остальные ютились в тесноте, спали вповалку на топчанах из досок или прямо на сене, устилавшем каменный пол. Гриди крепились, несмотря на осенний ночной холод, продолжали по-прежнему ночевать в палатках, но уже все чаще подходили к жилой яме поинтересоваться, как идет продвижение их нор.
Питались утесцы достаточно скудно. Пшеничных лепешек выдавали сначала по две в день на человека, потом урезали до одной. Не лучше обстояло и с гречкой, овсянкой и пшеном. Охотничьи трофеи гридей были неважными – на большую загонную охоту не хватало ни людей, ни коней, да и далеко отдаляться от Утеса ни у кого желания не было, а прицельная стрельба из луков издали по оленям и антилопам удавалась с десятого на двадцатый раз. Когда количество потерянных стрел перевалило за две сотни, князь распорядился сдать всем гридям луки и арбалеты и впредь охотиться с одними пращами. А с пращами без должной сноровки результат получался и того хуже, благо, что хоть камней кругом было навалом. 
Чего хватало так это рыбы: речной, а больше морской, за которой рисковали отправляться к морю, опасливо огибая покинутое селище тавров. С наступлением осени на юг потянулись необозримые птичьи стаи. Гусей и уток тоже били из пращей и просто камнями с рук. На какое-то время их мясо стало основной пищей дарникцев. Редким лакомством были куриные яйца и молоко шести коров и десятка коз, прибывших из Смоли. Привезенных из вежи полушубков достало лишь на самих смольцев, поэтому все гриди поневоле облачались в добытые звериные шкуры. И скоро на смену их нарядным кафтанам пришли самодельные меховые плащи, безрукавки и шапки.
– Ну точно смерды из дремучего селища, – потешались сами над собой гриди.
Смольцев они уже не цепляли, отдавая должное их усердию и неприхотливости. С женщинами тоже все как-то уладилось, осознав свою завышенную цену, отдельные мамки выработали в себе небывалую капризность и при малейшей ссоре со своим сожителем с гордым видом переходили на другое супружеское ложе, и для всех это составляло теперь едва ли не главный интерес их повседневного времяпрепровождения: кто, к кому и почему? Возобновились даже занятия боевыми упражнениями – а как еще было выявить, кто есть лучший в ратном деле. Князю с вожаками лишь оставалось внимательно следить, чтобы воины не входили в чрезмерный раж и не наносили друг другу ненужных ран.
Однако, чем благополучней становилась утесная жизнь, тем сильнее одолевали Дарника неприятные предчувствия. Что будет по весне, когда порядком износится вся одежда, источатся кирки и ломы, придут в негодность другие красивые и полезные вещицы, которых не изготовить своими силами? Ведь рано или поздно появятся купцы с товаром и что они сумеют им предложить для обмена? 
Раньше Рыбья Кровь с трудом постигал воровские нравы тарначей и других хищных степняков. Разумеется, им завидно, что в каменных и деревянных городах жители ходят в красивых одеждах, пьют вино, едят заморские фрукты, покупают много изысканных и добротных вещей. А их родам приходится бесконечно терпеть непогоду в жалких шатрах и юртах, отбивая от волков свои стада, чтобы потом выменивать по десять овец за топор и пять коров за ожерелья для жены. Хитрые купцы давно придумали откупаться от степняков малой мздой за проход своих караванов по их землям. Но не все могут удовольствоваться малым, когда рядом есть большая добыча. Вот и возникают ватаги разных молодцов, чтобы хватануть как можно больше здесь и сейчас, не задумываясь, что могут перестать ходить караваны и исчезнет даже этот малый прибыток. 
Ныне, невольно примеривая все это на себя и утесцев, Дарник видел, что и его малому войску уже ничего не остается, как и самим заняться грабежом купеческих караванов. А может быть даже и пиратством! 
На последнюю мысль его натолкнул шутливый разговор с собственными сыновьями. Однажды после чтения «Жизнеописания римских императоров» княжичи объявили отцу, что решили разделить между собой их Гребенско-Липовское княжество.
– Мы решили, что я буду владеть Степью, а Тур – Лесом, – заявил старший Смуга.
– А мне, старому, вы что оставите? – засмеялся Рыбья Кровь.
– А тебе?.. Тебе мы оставим Реки, – нашелся младший княжич.
– Так ведь Реки это самое главное. Я построю мосты и паромы и буду с вас брать самые большие пошлины.
– А мы через реки будем ездить только зимой, и ты ничего с нами сделать не сможешь, – не остался в долгу и старший сын.
– Хорошо, так и договоримся. – Князь протянул сыновьям руки, и они скрепили свой договор тройным рукопожатием.
Да, пиратством заняться было совсем неплохо, вот только кого сейчас после чумы грабить: испуганных прибрежных рыбаков с ведром рыбы?
Дабы отвлечься от печальных мыслей и хоть немного отдохнуть от людей, Дарник повадился бродить один по окрестностям Утеса. На удивление гридей: почему даже не на коне? – отвечал: я завоевывать свое первое княжество тоже шел пешком.
– Стало быть, у нас будет скорое прибавление княжества? – подначивал Корней. 
– Раз никогда убавления не было, значит, будет только прибавление, – отшучивался князь.
Затяжная южная осень с ее ветрами, дождями и первым мокрым снегом уничтожила кругом все зеленые и желтые краски, предельно обнажив окружающий предметный мир, уменьшив земные выпуклости и расширив любые впадины. Прочесывая пятиверстный пятачок вокруг Утеса, Дарник вскоре обнаружил, что они находятся все же в не совсем безлюдном месте. Сначала в трех верстах нашел пещеру монаха-отшельника, вход в которую находился на крутом обрыве, и проникнуть куда можно было только по свисающим вниз корням деревьев. Весь заросший наполовину седыми волосами сухонький мужичок в овчинной безрукавке занимался сбором питательных кореньев в своем овраге и даже не повернул головы на крики князя. 
    В другой раз, пробираясь за подбитой птицей по камышам, Дарник набрел на затопленную странную лодку. Она была без гнезда для мачты, без задранных вверх носа и кормы – вообще, возвышалась над поверхностью воды в самом высоком месте не более чем на полтора аршина. Зато уключины для двенадцати весел были вынесены у нее наружу на специальный брус в целой пяди от борта. Князь тотчас разгадал для чего это сделано: оттуда гребок весла получался значительно сильнее. 
    Однажды под вечер, когда Рыбья Кровь уже возвращался с западной стороны назад, ему показалось, что он видел мелькнувшие в голых кустах два круглых ромейских шлема. Было весьма странно: что могут тут делать ромеи в такое время? Решил, что скорее всего эти шлемы как военные трофеи принадлежали каким-либо степнякам? На следующее утро, добавив к клевцу и кинжалу пращу, он вернулся на то же место проверить все более тщательно.
    Уверен был, что никого там не найдет, кроме разве каких-либо следов, но предосторожности все же соблюдал: то шел в открытую, то надолго затаивался на месте, то пригнувшись скрытно перемещался на другое место. Его поиски не пропали даром, нашел-таки место свежей стоянки пяти-шести человек, где на земле видны были несколько следов кованных ромейских сапог. Сделав на одном из одиноких деревьев отметину, Дарник повернул назад. Примерно с версту соблюдал прежнюю осторожность. Расслабился только когда набрел на бивший в неглубокой канаве родник. Вдоволь напился и облегченно откинулся на стенку канавы, так что его полголовы как раз высунулись из канавы наружу. 
От смерти его спасла шапка, в которой по краю вдоль меховой опушки были вшиты стальные пластины. Пущенный из пращи камень угодил в такую пластину и смерть стала не полной, а временной, часа на два-три…

4.
    Очнулся он от легкого покачивания. Четыре вооруженных воина несли его на жерди, пропущенной сквозь связанные руки и ноги. Голова болталась словно какой-нибудь инородный придаток тела и мозги в ней тоже плескались из стороны в сторону как вода в ведре.
    – Смотри, ожил, – сказал рядом хриплый голос. Что-то в этих словах было не то. Через минуту Дарник понял, что сказаны они были по-ромейски.
    Еще никогда он не испытывал такой головной боли, казалось, тысячи иголок и крючков раздирают не только сам мозг, но и кости черепа. Мысленно он даже послал самому себе приказ умереть, чтобы прекратить эту пытку-испытание. Мысль о смерти немного приободрила его. Значит, все это рано или поздно прекратится. 
    Послышались еще какие-то ромейские слова. И Рыбья Кровь полетел куда-то вниз, это носильщики просто бросили его вместе с жердью на землю. Из короткого забытья его вывел ковш холодной воды на голову.
    Дарник с трудом разлепил глаза. Вокруг стояло полдюжины молодых ромеев в довольно странных одеяниях. Что в них странного, Дарник, правда, сообразить не мог.
    – Может, он по-ромейски понимает? – произнес командирский голос.
    – Понимаешь по-нашему?! – другой дребезжащий голос, сопровождаемый пинком, был обращен явно к князю.
    – Ты из дружины гребенского князя? – по-словенски проговорил кто-то третий.
    Из горла Дарника вырвался утвердительный хрип.
    – Кажется, вы отшибли ему последние мозги, – снова зазвучал ромейский командирский голос. – Пускай лежит отмокает.
    На какое-то время Дарника оставили одного. Он сидел связанный по рукам и ногам на голой земле и видел вокруг себя три-четыре десятка ромеев снующих туда-сюда, что-то перенося, что-то строгая или копая. Невдалеке виднелись свежесрубленные вполне словенские избы. Хотя женщин не было видно, и у многих ромеев висели на поясе мечи, на военный лагерь это все же походило мало.
    Рыбья Кровь пошевелил кистями затекших рук. Согласно его собственной давнишней придумке, любой узел, если продолжительно дергать, можно было сильно ослабить и даже развязать. Сейчас ему на собственном опыте пришлось убедиться, что это не совсем так – веревки были как каменные. Вся его верхняя одежда исчезла, на нем оставили лишь нижние порты. Хорошо, что светило солнце и было совсем не морозно.    Необходимо было обдумать положение, в котором он очутился. Мысленно он похвалил себя за то, что никогда не носил на себе никаких особых княжеских украшений или других отличий. Единственное, что могло его выдать, так это нижняя рубашка из шелка-сырца, что мог вминаться в раны вместе с наконечниками вражеских стрел, а потом с наконечниками извлекаться из ран. Впрочем, такая рубашка могла принадлежать и знатному хорунжему или сотскому. То, что не стоит пока выдавать своего настоящего имени, Дарник решил сразу. Возникло, правда, опасение, что ромеи могут потребовать за него выкуп, как и за сотского. Но сперва надо было понять, кто они, и что тут делают? От этого зависело все остальное.
    Перерыв на «отмокание» пленника окончился, и к нему снова приблизилась группа ромеев. Дарник разглядел предводителя. Высокий русоволосый бритый мужчина со значком иларха-сотского на нагрудной бляхе.
    Слуги поставили два чурбачка-сиденья. Иларх с каким-то толстяком сели, другие остались стоять. Дарник по корабельному значку на груди толстяка понял, что это кормчий-навклир военного корабля. Сразу прояснилось главное – перед ним команда военного корабля, волею случая или кораблекрушения оказавшаяся здесь, в этой части Сурожского моря.
    – Как тебя звать? – через толмача-переводчика спросил иларх.
    – Клыч, – назвал Дарник имя своего детского друга. 
    – Ты кто?
    – Полусотский князя Дарника.
    – Князь тоже с вами?
    Дарник закряхтел, якобы от холода, не зная, стоит ли говорить о присутствии князя.
    – Сколько у вас женщин? – вдруг спросил кормщик, именно ему принадлежал дребезжащий голос.
    – Десять, – осторожно произнес Рыбья Кровь.
– Это рабыни или жены? – почему-то для толстяка это было очень важно.
Дарник покосился на остальных ромеев, никто из них не усмехался, тоже серьезно ждали его ответа.
– У нас женщина рабыней бывает только один месяц, потом она всегда становится чьей-то женой или наложницей.
– Скольких за тебя нам могут обменять женщин? – нетерпеливо продолжал допытываться навклир.
Ах, вот в чем дело! У ромеев, оказываются, те же трудности, что и у варваров-словен.
– Нисколько. У нас этого даже слушать не станут.
– Это почему?
– Потому что я нарушитель. Ушел из стана без разрешения. А жизнь нарушителя не стоит и медного фолиса.
– Выходит, за тебя не будет никакого выкупа? – Иларх снова взял переговоры в свои руки.
– Придется, видно, его просто повесить, – пробормотал кто-то из приближенных по-ромейски.
– Мой выкуп в моем теле и в моей голове, – Дарник старался говорить отчетливо и не спеша, с радостью отмечая, что толмач перевел его ответ верно.
– Что ты имеешь в виду? – заинтересовался ромейский предводитель.
– Я многое знаю и умею. На рынке в Херсонесе я бы стоил пятьдесят золотых солидов, а в Константинополе – все сто.
– Вот же врет! – возмущенный навклир вскочил с места и ткнул пленника кулаком в лицо. – Ваши князья и те столько не стоят!
Рыбья Кровь остолбенел не столько даже от возмущения, сколько от изумления. С детских лет не получал он подобного тычка в лицо.
    – Сколько воинов в вашем лагере? – Иларх словно не заметил этой вспышки своего соратника.
    Было досадно, что ромейские лазутчики оказались гораздо лучше словенских.
    – Первая княжеская сотня лучших гридей.
    Иларх проглотил «сотню» без возражений, стало быть, лазутчики были не совсем надежны.
    – И что она здесь делает?
    – Спасается от мора.
    – Много ли у вас продовольствия и зимних припасов?
    – До весны должно хватить.
    – Могут они часть этого продать?
    Дарник испугался, что его заставят быть в этом посредником. Еще не хватало, чтобы на Утесе его увидали в качестве жалкого пленника.
    – Нет, продавать ничего не будут.
    – Почему ты так думаешь?
    – Кто же сейчас это продавать будет? Самим нужно все будет. Никто не знает, когда все это закончится.
    Ромеи молчали, обдумывая услышанное.
    – Дайте ему какую-нибудь одежду, – приказал иларх, поднимаясь.  
    Немного погодя, к князю приблизился плешивый сутулый старичок-слуга и бросил к его ногам большую войлочную кошму и два куска плотной шерстяной материи, при этом не удосужившись развязать пленника. 
    Если на лицах воинов-стратиотов преобладала простая угрюмость, то лицо старичка-слуги выражало какую-то крайнюю подавленность. И князь догадался, что перед ним такие же отступники, как и он – команда ромейского корабля, которая вместо того, чтобы идти на зимовку в Херсонес, самовольно ушла в эту малопосещаемую часть Сурожского моря, видимо, тоже спасаясь от чумы.
    Да и вообще к зимовке ромеи, судя по напяленным на них одеялам и оленьим шкурам, оказались готовы не больше, чем его собственная дружина до прибытия смольцев. Сначала уплыли в безлюдное место, а потом стали думать, как им тут зимовать дальше. 
    Размышления князя прервал приход кузнеца с тремя воинами. Кузнец надел на левую лодыжку Дарника две железных дужки и намертво соединил их друг с другом, получилось кольцо, к которому была прикована полуторааршинная цепь с пудовым чугунным цилиндром. Затем Дарника развязали руки и ноги и позволили ему завернуть в материю босые ступни ног, а в кошму как в кокон упрятаться самому.
    – Пошли, – сказал по-ромейски стратиот со значком пентарха на нагрудной бляхе.
    Всей группой они прошли к строящимся избам. Стройкой занимались гребцы-варвары, явно к этому делу не пригодные. Выделялись лишь два улича, выбирающие в бревнах паз. Остальные стесывали с бревен кору и сучки, стараясь придать им ровную круглую форму.
    Пентарх отобрал у гребца-хазарина топор, протянул его Дарнику и жестом указал на ошкуренное бревно, мол, выбирай давай паз. Все горе-плотники, приостановившись, наблюдали за князем.
    Прежде чем взяться за работу, Рыбья Кровь разобрался со своим одеянием. Еще сидя связанным, он продумал, как это сделать, поэтому сейчас все проделал быстро и ловко. Скинув с себя войлочный прямоугольник, он в четыре удара топором прорубил в его середине квадратное отверстие, затем просунул в него голову, а свисающие с плеч полости обмотал вокруг поясницы подобранной тут же, на стройке, куском веревки. Получилась настоящая теплая одежда со многими отверстиями для выхода во время работы телесного жара.
    Все присутствующие весело рассмеялись, улыбнулись даже строгие воины. Теперь можно было приступать и к плотничеству. Последний раз Дарник занимался чем-то подобным, когда в двенадцать лет помогал дяде Ухвату рубить новый хлев для скотины. Хоть ты проси привычный меч и руби бревно мечом. Однако, оказалось, руки ничего не забыли. Несколько первых ударов вышли не очень уверенными, но вот лезвие точно трижды вонзилось в одно и то же место и дело наладилось.
    – Работать! – рявкнул подошедший декарх-десятский, и все вернулись к своим занятиям. 
    Энергичные движения быстро согрели Дарника, и от того, что у него все хорошо получалось, он мало-помалу начал получать удовольствие. Не мешал даже чугунный цилиндр, который легко перемещался следом за своим хозяином.
    – Ну, кто так делает? – рядом стоял пожилой улич, критически глядя на расковырянное бревно. Рыбья Кровь присмотрелся – и точно – паз в бревне шел чуть кривовато.
    – Так не плотник я – воин, – безобидчиво согласился князь.    
    – Будешь делать черновую работу, – пожилой указал на новое, свежее бревно и стал ловко исправлять дарникские огрехи. Топор в его руках тюкал совсем легко, зато дерево вело себя как кусок масла и все прежние зазубрины превращались в гладкую ровную округлость.
    Дарник отошел к новому бревну.
    – Ну что, Малыга устроил тебе выволочку? – К Дарнику с ковшом воды подошел молодой улич, сам отпил и новичку протянул. – Ты откуда?
    – Из Липова.
    – А это где?
    – В верховьях Танаиса.
    – А-а, – протянул малый, хотя ясно было, что ему Танаис и да и само Гребенско-Липовское княжество ни о чем не говорило.
    Декарх застучал в било – дневная работа закончилась. Дарник вместе с другими гребцами потянулся к трапезной – длинному столу и лавкам, сбитым из тонких жердей под открытым продуваемым навесом. На очаге из камней стоял большой котел, из которого веселый готовник наливал в деревянные миски похлебку и передавал подходящим по одному гребцам. Если подходили сразу двое, он одному из них бил черпаком по лбу, заливаясь при этом громким смехом. 
Рыбья Кровь внимательно осмотрелся по сторонам. На него, казалось, уже никто не обращал ни малейшего внимания. Стало быть, его судьба пока что определилась: плотничать и делать, что прикажут. Взгляд уже различал среди общей массы гребцов несколько отдельных групп хазар, сербов, уличей. С десяток было и самих ромеев, они держались совершенно обособленно и к ним было такое же более уважительное отношение со стороны стратиотов. Дарник припомнил, что обычно в гребцы направляли на год-два чем-то провинившихся воинов. А гребцам-варварам, набиравшимся по найму, этот год-два давал шанс для дальнейшего свободного поселения в любой части Романии.
    Когда князь подошел к котлу, веселый готовник попытался врезать и ему черпаком по голове. Рыбья Кровь резко отпрянул, и черпак прошелся мимо. Налив и передав пленнику-колоднику миску, готовник подождал, пока тот отвернется, и повторил свой удар. И опять не попал – Дарник спиной все «услышал» и вовремя увернулся.
    – Вот, дьявол! – по-ромейски выругался весельчак.
    Рыбья Кровь не смотрел по сторонам, но и так чувствовал на себе десятки взглядов, прежде всего стратиотов и уже жалел, что прежде времени показал свой боевой навык. Лучше бы стерпел глупую шутку готовника.
    За столом свободное место имелось только рядом с хазарами. Туда Дарник и сел. Едва запустил ложку в похлебку, как сидевший напротив звероподобный хазарин быстро придвинул его миску к себе. Дарник оглянулся. Наблюдавший за их трапезой стратиот демонстративно отвернулся в сторону. Ну раз так, то так. Князь быстро выбросил вперед правый кулак и столь же неуловимо вернул его обратно, словно и не делал никакого выпада. А звероподобный хазарин медленно повалился с лавки на землю. Удар пришелся ему в переносицу, лишив сознания. Никто за столом не вскочил и не засуетился. Даже охранник, глянув на упавшего, снова увел взгляд в сторону. Дарник придвинул к себе миску и приступил к еде, боками ощущая, как свободного пространства рядом с ним стало немного больше – соседи с почтением чуть отодвинулись. Похлебка состояла из разведенной в теплой воде муки, князь с трудом проглотил ее.
    Потом их всех повели в сопровождении воинов в землянки, которые представляли собой вырытые в земле ямы крытые жердями с толстым слоем сена, прижатого сверху другим слоем жердей. Входное отверстие закрывала овечья шкура.
    – Сюда, – стратиот слегка толкнул Дарника к одной из землянок.
    До чего же они любят, оказывается, толкаться, удивился про себя Дарник. У словен толчки позволительны были лишь среди близких друзей, любое грубое касание чужака могли привести к ответному удару ножом, за что потом даже особо никто не наказывал.
В землянке обитали восемь или девять гребцов-ромеев. В тусклом полумраке видны были вырезанные в земле широкие лежанки, устланные сеном, одеялами и войлочными подстилками. Рыбья Кровь огляделся. Все лежанки были заняты.
    – Туда ложись, – указал ему на пол один из ромеев. Кругом засмеялись.
    Дарник сделал вид, что не понимает и, воспользовавшись моментом, когда между двух еще не улегшихся гребцов появилось свободное место, уверенно уселся туда. Кулаки были наизготовку, чтобы немедленно отбить возможное нападение. Но драться никто не полез. Все обитатели землянки, встав, стали молиться по-ромейскому обряду. Потом, поворчав и повозившись, оба соседа подвинулись и позволили новичку втиснуться между ними.
    Вскоре в землянке раздавалось уже дружное ровное похрапывание. Дарник не спал, обдумывая всего одну мысль: бежать или не бежать. Коней и собак у ромеев, как и женщин тоже не было. Охрана вряд ли могла слишком тщательно охранять гребцов – ведь деваться им все равно некуда. Бег с пудовым грузом тоже не представлял особой трудности – Дарник не сомневался, что сумеет если не убежать, то спрятаться от преследователей в какой-нибудь ямине или кустарнике.
    Другое дело, что ему почему-то совсем не хотелось убегать. Явиться в Утес в голом ободранном виде, значило навсегда потерять уважение собственных гридей и ополченцев. Для сотского или хорунжего подобный героический побег был в самый раз, но только не для князя. Сохранилась бы княжеская казна, повел бы речь с илархом о своем выкупе. Выходит, остается только одно: найти иной достойный выход из сложившегося положения.
    Размышления князя прервал осторожный шорох многих шагов. Возле их землянки остановилось несколько человек. Чуть помедлив, они один за другим скользнули вовнутрь. У одного из вошедших имелся с собой маленький масляной светильник. Всего вошедших Дарник насчитал пятеро. Они пошли вдоль лежанок, освещая светильником спящих. Князь затаил дыхание и в своей и без того скрюченной позе еще сильнее подтянул к животу ноги. Подойдя к новичку, тот, кто был со светильником, тихо произнес по-хазарски:
    – Здесь он!
    В следующий момент на Дарника набросили большое покрывало и вверх взметнулось пять палок. Однако первый их удар удался лишь наполовину. Выбросив с силой ноги, Рыбья Кровь сбил двоих из нападавших с ног, после чего змеей перекатился через своего соседа справа. Не учел только своего положения колодника, железный цилиндр мешал двигаться слишком быстро. Нападавшие уловили его движения, и удары палок забарабанили по спине и бокам Дарника, а также по его соседу слева с отменной частотой. То, что мешало, могло и помочь – и князь, схватив двумя руками свою цепь, приложился цилиндром по ноге стоявшему возле лежанки хазарину. Послушался вскрик: то ли сильный ушиб, то ли перелом. Но и сам тотчас получил чувствительные удары палками по рукам и голове. Дарник пришел в бешенство – за всю свою жизнь он не получал столько ударов сколько сейчас. Увы, накинутое покрывало не давало, как следует воспользоваться кулаками и ногами.
    И тогда он скользнул с лежанки на пол. Ударов палками сразу стало меньше. Светильник давно погас, а в тесном пространстве с длинными палками не очень-то развернешься. Правда была опасность получить колющие тычки палками, но гребцы, не воины, они просто не догадывались о такой возможности. Наоборот собственные размахивания и спотыкание об упавшего князя двоих-троих заставили потерять равновесие и получилась куча мала из полусидящих-полулежащих тел. Князь времени не терял, наполовину освободившись от съехавшего покрывала, он потянул к себе одного из нападавших и ухватил его за горло. Противник дико забился в смертельном ужасе. На Дарника снова посыпались удары, теперь уже кулаков. Но опять же общая скученность превращала их в простые короткие толчки. Покрывало полностью съехало в сторону. Рыбья Кровь почувствовал, как под ним обмякло тело задушенного хазарина и занялся другими противниками. Подтянув к себе прикованную ногу, он с силой сделал ее круговое движение. Железное кольцо острой болью ожгло щиколотку, зато пудовый груз сработал, как гирька кистеня: пролетел по воздуху и врезался в очередную жертву. Раздался новый болезненный вопль. А Дарник, подобрав чью-то палку, вовсю принялся наносить ею колющие удары. Если до сих пор в землянке слышались лишь хазарские ругательства и угрозы, то теперь их сменили не прекращающие вскрики и стоны. Кто-то первым бросился к выходу, за ним второй, третий, пополз и четвертый. Лишь пятый остался лежать на земляном полу.
    – Он что, мертвый? – спрашивали в темноте по-ромейски дарникские соседи.
    – Да нет, просто без сознания.
    – А ты проверь.
    – Сам проверь.
    – Ну наш словенин и дал жару хазарам.
    – Ага, тебе хорошо, ты далеко лежал, а мне пару ребер точно сломали…
    Рыбья Кровь молча лежал на прежнем месте. К нему напрямую никто не обращался, так чего и говорить. Тем более, что было ясно кто и почему хотел его проучить. Под утро он ненадолго забылся в сне-полудреме, из которого его вывел грубый удар по ноге.
    – Давай быстро наверх! – В землянке стояли два стратиота с обнаженными мечами.
    Обитатели землянки сидели на своих лежанках и настороженно смотрели на труп хазарина, воинов и Дарника.
    – Давайте выносите, – приказал им второй стратиот.
    Князь вместе с охранниками выбрался наружу. Вокруг землянки столпилось не меньше тридцати воинов и гребцов. Тут же находились и иларх с навклиром. Из землянки вынесли тело мертвого хазарина и положили на землю. Характерная чернота на шее не оставляла сомнений, какой именно смертью он умер. Тут же на чурбачке сидел хазарин, сломанную ногу которого уже взяли в лубки.
    – Твоих рук дело? – спросил у Дарника через толмача иларх, кивая головой и на убитого и на раненного.
    – На меня напали – я защищался, – просто ответил князь.
    – Повесить! – коротко приказал иларх и развернулся, чтобы уходить.
    – А вот нарушать «Стратегикон Маврикия» не надо! – на хорошем ромейском в спину ему громко и внятно произнес Рыбья Кровь.
    По рядам ромеев прошло легкое движение. Иларх изумленно развернулся к пленнику:
    – Что ты сказал?
    – «Стратегикон Маврикия» предписывает выносить наказание не сразу, а на следующий день.
    – Так сегодня и есть следующий день. Убийство ты совершил ночью, а сейчас уже утро, – усмехнулся главный ромей.
    – Не выкручивайся, ты понимаешь, о чем я говорю.
    Неожиданная грубость и бесцеремонность Дарника возымели свое действие – иларх призадумался. 
    – В яму его! – приказал он воинам.

5.
    В яме глубиной в полторы сажени Дарник просидел до вечера, а потом его вернули в прежнюю землянку. За весь день ему бросили две лепешки, а водой послужил идущий полдня мокрый снег.
    Снова войдя в ромейскую землянку, Рыбья Кровь сразу ощутил, как в ней что-то неуловимо изменилось. Вскоре он понял, что это изменение касалось окружающих его людей, от них уже не исходило враждебное чувство, а нечто вроде настороженного любопытства.
    – На, подкрепись! – протянул ему в темноте горсть чего-то сосед по лежанке.
    Дарник попробовал, это был изюм.
    – Давно нашего Карикоса никто так не осаживал, – произнес сосед.
    Карикос это, наверно, иларх, догадался князь.
    – Откуда язык наш знаешь?
    – С детства учил, вот и знаю, – неосторожно сорвалось у Дарника.
    – Ты, что же, знатных кровей?
    – Да нет, просто учиться любил.
    – А у нас, в Романии был? – раздалось из другого угла землянки.
    – Был в Дикее и на Крите.
    – И что ты там делал?
    – Воевал.
    – Что, и в Дикее воевал? – удивился сосед.
    – Два месяца с князем Дарником захваченную Дикейскую крепость в своих руках держали, пока с нами договор не подписали и не послали Крит от арабов освобождать.
    – Освободили? – спросил тонкий голос кого-то третьего.
    – Мы, наемники, всегда делаем половину работу, чтобы в следующий раз еще позвали.
    В землянке дружно рассмеялись.
    – Что ж ты такой бывалый наемник, а ни шрамов у тебя, ни отметин? – поинтересовался тонкоголосый.
    – А я всегда сзади находился, князю сапоги подавал.
    – Точно, что ли? – не поверил дальний сосед.
    – Да смеется он, не видел, как он из этого сзади пятерых хазар разбросал, – вынес свое суждение тонкоголосый…
    Так состоялось настоящее вхождение князя в сообщество гребцов. 
    На следующее утро к пленнику перед работой явился помощник иларха, старший декарх Геласий, который подробно его обо всем повыспрашивал. Дарник не таился, придерживался лишь своего полусотского разряда в княжеской дружине. Геласий был наслышан не только о пребывании тысячного словенского войска в Дикее и на Крите, но знал и про осаду болгарской крепости во Фракии, где дарникцы тоже проявили себя вполне достойно. Особый интерес у него вызвали знакомые пленного полусотского в Херсонесской феме. Дарник не сразу сообразил, что они подозревают его в двойной службе: явной на словен, и тайной на чиновников в Херсонесе. А сообразив, не стал отпираться, бойко стал вспоминать имена херсонеских купцов. Настаивал только на том, что это были чисто торговые и военные дела в пользу князя Дарника. 
    Больше ни иларх, ни декархи к боевому новичку любопытства не проявляли. Дисциплинированно во всем подчиняется общему порядку, сам никуда не лезет и ладно. День за днем отныне работал Рыбья Кровь наравне со всеми, попутно узнавая для себя немало интересного и полезного.
    То, что людей в лагере не так уж много, объяснялось тем, что это была команда не могучего дромона, а уступающего ему в размерах среднего судна – биремы, способной забираться далеко вверх по течению равнинных рек.
    Вся команда биремы состояла из 60 гребцов, 10 парусных матросов и 60 воинов. Известие о чуме застало их в Ургане, что находился в восточной части Сурожского моря, рядом с устьем Танаиса. Стратиг Ургана погрузив на 4 биремы и 3 дромона большое количество продовольствия, отправил их в Херсонес. По пути буря разметала суда в разные стороны. Потом бирема встретила торговое судно, идущее из Херсонеса, откуда прокричали, что чума уже свирепствует и там. Команда заволновалась и после яростных споров решено было в Херсонес не идти. Направились в западную часть Сурожского моря, намереваясь там перезимовать. Запасов продовольствия на это хватало с лихвой. Легкомысленно не учли лишь отсутствие зимней одежды. Поэтому на ее изготовление пошли все меха и материи, что имелись на судне. С жильем тоже вышла порядочная незадача. Бодро взялись за изготовление землянок для гребцов и деревянных домов для стратиотов на самом берегу моря, однако быстро обнаружили, что зимовать на открытом месте не слишком приятно, поэтому перенесли свой лагерь в распадок чуть подальше от берега, где было не так ветрено. Следом выяснили, что подходящего строительного материала, да и рабочих рук умеющих утеплять бревенчатые дома не так уж много. Да и полное отсутствие женщин тоже веселости никому не доставило.
    Команда гребцов – основных работников – состояла из двух неравных половин: в большей были сербы, уличи, хазары, в меньшей – проштрафившиеся стратиоты и разорившиеся ромейские крестьяне. Им, как христианам полагались некоторые поблажки: их сытнее кормили, давали время молиться, лучшую одежду и они также могли перейти в разряд стратиотов, стоило им во время сражения или бури проявить себя достойным образом. Инородцы таких возможностей не имели, из-за чего они всегда открыто враждовали с привилегированным меньшинством, что было только на руку архонтам-командирам.
    Дарника сперва порядком удивляло: почему его самого и в первый и во второй раз поместили именно в ромейскую землянку. Поразмыслив, князь пришел к выводу, что это сделано для того, чтобы он не мог сговорился о побеге с единоплеменными уличами и сербами. Ведь раз он полусотский дарникской дружины, стало быть, умеет формировать и возглавлять любые мужские ватаги. Эта догадка порядком развеселила Дарника, и он в самом деле стал думать, как ему сколотить из бесправных гребцов крепкую воинскую ватагу.
    Перво-наперво надо было уменьшить вражду хотя бы между словенами и степняками. Поэтому уже на третий день, улучив момент, князь отозвал в сторону Янара, того самого звероподобного хазарина, который пытался у него отнять миску с похлебкой. 
    – Свободы хочешь? – спросил его по-хазарски.
    – Зачем она мне?
    – Затем, что до весны мало кто из гребцов доживет.
    – Ты Сакыша убил, моего друга, – угрюмо заметил Янар.
    – Забудь об этом. Свободы хочешь? – повторил Рыбья Кровь.
    – Хочу.
    – Будешь моим главным телохранителем – получишь свободу, – сказав это, Дарник тотчас же отошел от пораженного его словами хазарина. По опыту знал, что изумлять невежественных простолюдинов – самый верный путь к их сердцу. Сначала Янар будет в ярости, потом призадумается, станет приглядываться к поведению Дарника, а там, глядишь, и в самого верного соратника превратится.
    Оказывая внимание хазарам и гребцам-ромеям, князь намеренно не стремился сблизиться с уличами и сербами. Терпеливо ждал, когда единородцы по языку сами начнут искать к нему подходы. И дождался, кудрявый улич, по имени Ширяй, тот, что предложил ему в первый день ковш воды, с легким упреком бросил:
    – А чего это ты все больше с хазарами и ромеями дружкуешься, а не со своими соплеменниками?
    – Потому что знаю, что мои соплеменники не любят выскочек. Вот и не хочу зря стараться, – не затруднился с ответом Дарник. – Да мне не ваша дружба нужна, а ваша любовь и покорность.
    – Ишь ты какой!!.. – возмущенно вспыхнул Ширяй. – А зачем они тебе?
    – Чтобы лучше работать на ромеев. – И снова Дарник отошел в сторону, чтобы сильнее разжечь любопытство у собеседника от недосказанного.
    А потом случилась небольшая потасовка между словенами и степняками, во время которой Дарник, стоя рядом с ними, вдруг набросил себе на голову свою накидку. Сначала остановился один из драчунов, потом второй, третий… И вот уже все они замерли, глядя на непонятное поведение колодочного пленника. Вернее, оно было совершенно понятно: закрытое от стыда за дерущихся лицо, вот только какое право имел этот словенин стыдиться за них за всех? Даже стратиоты, наблюдавшие за дерущимися как за веселым развлечением и те, смотрели на князя с накрытой головой, разинув рты. Вроде бы явное нарушение общего порядка, но как к нему можно придраться?
    Когда все вернулись к работе, к Дарнику украдкой приблизился Ширяй:
    – Почему ты это сделал?
    – Потому что я не хотел, чтобы вы дрались.
    – А кто ты такой, чтобы запрещать нам драться?
    – Я разве запрещал? – усмехнулся князь. – Я же не сказал ни одного слова?
    – Ты всегда теперь будешь так делать?
    – Ты хочешь указывать, что мне можно делать, а чего нельзя?..
     Но не все шло по задуманному. С первых же дней несколько человек пытались заговорить с ним о совместном побеге. Сначала князь отмолчался из простой осторожности, а позже понял, что чутье его не подвело: в небольшом отряде гребцов полно было доносчиков и тайных подстрекателей. Пришлось поэтому отказаться от прямого сколачивания боевой ватаги, тем более что перед Дарником уже замаячила другая более соблазнительная цель. 
    Их декархию гребцов послали на бирему перекладывать сместившийся на один борт балласт, и князь тотчас же по уши влюбился в сей ромейский корабль. Самое удивительное, что ему уже приходилось плавать на более крупных дромонах и ничего подобного он там никогда не испытывал: ну, пятикратно увеличенная словенская лодия, ну, сифоны с ромейским огнем, ну, отдельные каютки для иларха дромона и навклира.
    Приземистая узкая бирема такой мощи и представительности не имела, зато в ней все было просто и крепко слажено. Всякая вещь, будь то 2 баллисты, 4 перекидных мостика, 2 сифона для ромейского огня или запасные весла были расположены так ловко и уместно, что они ничему и никому не мешали. Люки, ведущие в трюм, заботливо обнесены водозащитными бортиками, сиденья для гребцов представляли собой сундучки, хранящие всевозможные припасы, а железный очаг на корме позволял всегда иметь на борту горячую пищу. Отчетливая сырая линия по внешнему борту, вытащенного на берег корабля ясно указывала его осадку всего в полтора аршина, вполне пригодную для хождения даже по небольшим рекам. Словом, всё имело вполне умеренные размеры и не возникало опаски, что можно с управлением такого судна как-то не справиться. 
    Заметив интерес к судну Дарника, один из ромеев-матросов горделиво похвастал:
    – У нас самая быстрая бирема на Русском море. На короткой дистанции никакой дромон не догонит.
    – А это для чего? – Рыбья Кровь указал на необычный надводный таран, что шел параллельно носовому подводному тарану.
    – Это специальный бивень-шпирок, для уничтожений весел противника, – матрос жестом показал, как данный шпирок ломает чужие весла.
    Отныне Рыбья Кровь уже ни о чем другом не мог думать, как о захвате великолепного судна. И нет-нет да вспоминал о своем договоре с сыновьями насчет речной, а значит и морской опричнины – хоть ты избегай слишком сильных пожеланий, ведь они могут и исполняться!
    Минул месяц с момента пленения и Дарника, освободив от колодки, назначили пентархом над пятью хазарами. Со строительством бревенчатых домов для стратиотов и утеплением замлянок было покончено, но иларх с навклиром постоянно находили ту или иную работу для гребцов. Когда в лагере совсем не было никакого занятия, гребцов отправляли таскать камни для оборудования по краям лощины сторожевых опорных гнезд. Впрочем, с наступлением устойчивых морозов большую часть дня гребцы, как и стратиоты проводили в своих жилищах. Дабы избежать бунта команды, иларх разрешил пустить на изготовление одежды и обуви не только запасной, но и основной парус биремы, и теперь даже гребцы щеголяли в неуклюжих балахонах, сшитых из парусины и собственных одеял. 
    Наблюдая за жизнью лагеря, Дарник сделал неожиданное открытие: ромеи переносили тяготы зимовки гораздо легче, чем более выносливые уличи или хазары. Сначала он отнес это за счет лучшей одежды и кормежки, но, присмотревшись, понял, что дело не только в этом. Источник их стойкости был в их особой ромейской вере, вернее, в том, к кому именно были обращены их молитвы. Если уличи, сербы и хазары молились своим громовержцам, солнцедержателям и огненосителям просто выпрашивая у них милости за принесенные богам жертвы или клятвенно обещая новые жертвы в будущем, то богочеловек ромеев, которым раньше представлялся Дарнику чем-то слабым и никчемным, даром, что не сумел когда-то самого себя спасти от мучительной человеческой смерти, обернулся вдруг примером несгибаемости и высокотерпения. Получалось, что обращаясь к нему, христианин поневоле преуменьшал для самого себя тяжесть своих телесных страданий и бесконечно верил, что вот-вот каким-то чудом они прекратятся. Как же хитро и прозорливо это у них придумано, думал Рыбья Кровь.
    Не меньшее его одобрение вызывала и воинская дисциплина, присутствующая в ромейском лагере. Никакой распущенности, ни малейших споров и возражений, ни на вершок пренебрежения своими прямыми обязанностями. Ночные караулы, чистка оружия, ношение во время дежурств доспехов – все было на завидном воинском уровне. Точно так же никто из рядовых стратиотов не позволял себе жалоб и сетований: что ждет нас дальше? как будем возвращаться домой? останемся ли все живы? Было ли все это по какому-то особому чувству их самосохранения или благодаря впитанному с младых ногтей знанию о тысячелетних ромейских воинских победах, но это вызывало у князя большое уважение. 
    Понятна стала Дарнику и воздержанность ромеев по отношению к дарникскому войску. Они не боялись его, просто разведали, что там находится укрепленный стан и решили, что лучше с ним не иметь никакого соприкосновения и все. Точно так же равнодушно относились ромеи и к зимнику степняков, который они еще в начале осени обнаружили в пятнадцати верстах от берега моря. Мол, мы никого не трогаем и нас пусть никто не трогает.
    Но однажды это спокойствие было сильно нарушено. Дозорные обнаружили двух всадников, издали наблюдающих за вытащенной на берег биремой и ее охранниками. Увидели чужаки сам ромейский лагерь или нет, было не совсем ясно, главное, что они не стали близко приближаться к биреме, следовательно, намерения у них самые враждебные, в этом ни у кого из ромеев сомнений не было. Следы лошадиных копыт по снегу вели в сторону зимника степняков, стало быть, не сегодня-завтра жди прибытия большого конного отряда. А что такое конники с луками для лагеря, не защищенного даже простым земляным валом?! Перестреляют в свое удовольствие и никакого достойного отпора им не оказать. Размеры зимника по данным лазутчиков были не определенны, с одинаковым успехом он мог выставить и пятьдесят и двести всадников.
    Единодушное решение иларха и декархов немало поразило князя: дождаться ветреной погоды, когда стрелы летят мимо цели, и самим напасть на зимник. А ветреная погода тут чуть ли не каждый день, поэтому все собираемся и в бой. 
    Рыбья Кровь не мог поверить своим глазам и ушам. Любящие побеждать противника с помощью денег и чужих мечей ромеи повели себя как самые пьяные и хвастливые словене. Днем обсуждали, вечером готовили оружие и доспехи, а утром еще до рассвета уже выступили в поход. В лагере и у биремы осталось не больше десяти человек: хворых и немощных, остальные сто двадцать ровной колонной шагали в глубь степи. Копья и щиты получили и все гребцы, скорее для устрашающего количества, чем для действительной помощи. От того, что с походниками не было ни одной лошади или повозки, процессия выглядела особенно нелепо, чего, впрочем, кроме князя никто не замечал. Гребцы помимо своих копий и щитов, несли еще копья и щиты стратиотов, тем и так тяжело было в своих доспехах.
    На Дарника тоже навесили два щита, а его хазары несли корабельную баллисту, меняясь местами каждые двести-триста шагов. К зимнику пришли в середине дня, когда у всех боевого запала значительно поубавилось. 
В этой местности оврагов и возвышенностей почти не имелось, поэтому перемещение любых двуногих и четвероногих было видно издалека. И первым делом ромейское войско спугнуло табун лошадей и охранявших их мальчишек-пастухов. Всполошившись, мальчишки погнали табун в зимник.
Князю одного взгляда хватило, чтобы понять, что перед ними не зимник тарначей, а городище тервигов-готов, белоголовых людей севера. Когда-то это было могущественное племя, покорившее все земли на побережье Сурожского моря. Но скудная жизнь в степи не долго удовлетворяла их, да и прибывающие кочевники с востока тоже доставляли немало хлопот. Поэтому основная часть тервигов вскоре ушла далеко на запад и на юг в ромейскую Таврику. Как водится нашлись упрямцы, которые не захотели поступать, как все и небольшая часть северян осталась там, где была. Не очень стремительные в нападениях, они были несокрушимы при обороне, поэтому все степные племена обходили их городища стороной, рискуя напасть на белоголовых лишь вдали от их укреплений. Это в свою очередь еще сильней укоренило привычку тервигов держаться от чужаков всегда в стороне. Однако со временем близкородственные браки вынудили северян все же на покупку у степняков светловолосых словенских рабынь-наложниц, хотя своих дочерей они по-прежнему на сторону замуж предпочитали не отдавать.
Само городище представляло собой круг сечением в шестьдесят саженей, это был простой крепостной вал в пять саженей без всяких дополнительных оград и башен по гребню. Склоны вала, летом регулярно поливаемые водой, были покрыты кустами и молодыми деревцами, из-за чего само поселение издали походило на обычный степной холмик. Команде биремы пришлось даже сделать крюк в сторону, чтобы увидеть единственные ворота, проделанные в самом низу земляного вала.
Надо отдать должное ромеям – они, не мешкая, сразу устремились к этим воротам, чтобы закупорить конного противника в его городище-ловушке. Потом возникла небольшая заминка: ромеи готовили луки и пращи, разводили костерок для зажигательных стрел, искали подходящую корягу для тарана.
Наверху вала над воротами появились головы его защитников. Князь полагал, что приличия ради, иларх вступит в переговоры с тервигами, мол, отдайте нам то-то и то-то и мы уйдем. Ничуть не бывало. Едва были готовы зажигательные стрелы, как ромейские лучники, открыли ими стрельбу навесом в само городище, а также запускали из пращ камни с привязанной к ним горящей берестой.
Дарника лишь развеселили эти их старания. Он однажды осматривал такое вот покинутое поселение белоголовых и знал, что жилища вместе с конюшнями идут там по кругу вдоль внутренней стороны вала и крыты не соломой, не дранкой, а толстым слоем дерна. Так что с поджогом, похоже, ромеи сильно погорячились.
– Чего ты ухмыляешься? – к князю подскочил декарх Геласий.
– Потому что знаю, пожара не будет.
– Это еще почему?
– И ворваться тоже не получится.
– Посмотрим! – зло бросил старший декарх и пошел к уже изготовленному тарану.
Найдя подходящий сухой ствол дерева, ромеи набили на него два десятка железных костылей-ручек, соорудили из щитов укрытие-черепаху и двинулись на приступ. Еще  сорок стратиотов, подняв щиты, следовали за ними. Гребцы стучали копьями о свои щиты, изображая тоже намерение вторым накатом ворваться в городище и устроить резню. Тервиги подпустили нападавших шагов на пятьдесят, после чего открыли стрельбу из луков и пращей, которые тоже имелись у них. Ветер действительно мешал точности попаданий, тем не менее четыре-пять стратиотов быстро оказались ранеными. 
Все же ромеям удалось донести свой таран до самых ворот и несколько раз ударить в них. Высохшей легкой корягой стучать в них было все равно, что обычным копьем. Два крепких ромея в дополнение к тарану стали рубить ворота двуручными секирами. В этот момент сверху на черепаху тервиги вдруг вылили два ушата с холодной водой, на морозе это было не менее действенно, чем крутой кипяток.
Стратиоты, бросив таран и укрывая себя щитами, двинулись прочь от городища. Попытка Геласия с другой двадцаткой стратиотов поднять таран для нового битья закончилась тем, что с вала в них сбросили кучу увесистых булыжников. Теперь раненными были почти каждый четвертый, и, окончательно оставив корягу, стратиоты дружно отступили назад. 
Тем временем матросы установили на треногу баллисту и принялись осыпать ворота камнями. Но в ворота камни попадали через раз, да и удар у них получался слишком слабым, чтобы разбить толстые дубовые доски со скрепляющими их железными полосами. 
Попробовали последнее средство: забросили с помощью баллисты внутрь городища три горшка с ромейским огнем. В какой-то момент показалось, что поджог получился, над валом появился отчетливый столб дыма, но мало-помалу он утончился, а потом и вовсе пропал. Если и был там пожар, то его успешно потушили.
Карикос кричал, приказывал продолжать приступ, взбираться прямо на земляной вал, но полсотни тервигов с копьями и топорами, выглядывавшие из-за него, скорее с любопытством, чем с яростью, весьма наглядно давали понять, что ничего у ромеев с этим тоже не выйдет. Декархи и стратиоты с опущенными головами стояли вокруг иларха и ничего не делали. Геласий указал Карикосу на небо – еще чуть-чуть и начнет смеркаться. Пронизывающий холодный ветер дул, казалось со всех сторон и ночевать здесь под открытым небом было совершенно невозможно.
Кое-как десяток раненых и трех убитыми поместили на копья-носилки и тронулось в свой лагерь, каждую минуту ожидая конного нападения сзади. Этот обратный путь в темноте занял вдвое больше времени, и оттого, что на них так никто и не напал неудача ощущалась еще сильней и бесславней. Чудо, что еще относительно мало блуждали и домой вернулись уже с рассветом.  
    Весь день все отсыпались и приходили в себя. Вечером иларх потребовал Дарника к себе:
    – Ты вчера насмехался над нашей илархией. Уверен был, что у нас ничего не получится. Почему? Говори!..
    – Потому что внутри у них, все, что может гореть, надежно укрыто толстым слоем земли. 
    – А ты знаешь, как взять их зимник?
    – Знаю, – просто произнес князь.
    – Ну?!
    – Только сначала скажи, что будет дальше? 
    – Это уж не твоя забота.
    – Я думаю, мужчин вы перебьете, красивых женщин возьмете в наложницы, а детей, стариков и беременных женщин выгоните среди зимы в степь.   
    Присутствующие ромеи тяжело молчали.
    – А ты что предлагаешь? – гневно вскинулся Карикос.
    – Я пойду в их зимник и приведу вам женщин и зимнюю одежду.
    – Как? Вот так просто? – опередил иларха Геласий.
    – А может, ты хочешь просто перебежать на их сторону? – вставил свое слово и навклир.
    – Ваши лучники и пращники убили двоих или троих из них. Они могут принять переговорщика, а перебежчика привяжут к хвосту дикой лошади.
    – Ладно, ступай! – произнес иларх, и Дарника увели.

6.
    Утром в ромейскую землянку явился Геласий и сообщил, что разрешение на переговоры Дарника с тервигами получено.
    – Теперь надо сводить меня в мыльню и вернуть мне мою одежду, – поставил свои условия князь.
    – Может, тебе и твое оружие вернуть? – скривился старший декарх.
    – Это тоже обязательно. Или вы привыкли на важные переговоры рабов в рубище посылать? – Рыбья Кровь был сама невозмутимость.
    Помощник ушел и князь даже подумал: а не перегнул ли он палку? Но нет. Вскоре явился оруженосец Карикоса и отвел Дарника в мыльню. От словенских бань она отличалась отсутствием пара, просто закрытая камора с печью и ушатом горячей воды. Оруженосец специально указал, чтобы князь по своему варварскому обыкновению не смел плескать воду на печь – она могла просто развалиться, мол, достаточно, что в мыльне просто тепло. Хорошо хоть вдосталь было воды и настоящего мыла. Жизнь ромейского пленника не так уж безнадежна, как принято думать, посмеивался про себя Дарник, с наслаждением плеская на себя горячую воду. В раздевалке его ждала старая одежда. Ее правда, никто не догадался выстирать, и она сильно пахла чужим потом, тем не менее, князь без брезгливости, а даже с удовольствием влез в нее. Вернули даже его шапку. А дополнительный теплый плащ декарха завершил зимний наряд «важного переговорщика». Оружия, правда, не оказалось, но тут князь решил уступить, не капризничать.
    Все гребцы, побросав работу, смотрели издали, как Дарник в новом обличие отправляется в путь. Геласий давал ему на дорогу последние наставления. Он единственный из декархов относился к пленнику с явной симпатией. Но служба есть служба.
    – Ты хорошо помнишь, что пообещал? Теперь еще на мече поклянись. – Старший декарх протянул словенину свой меч.
    – На чужом оружии клятва не действительна, – заметил Дарник.
    Геласий кивнул стратиотам, которые должны были сопровождать пленника, и князю тотчас принесли его клевец и кинжал.
    Рыбья Кровь засунул клевец за пояс и обнажил лезвие кинжала:
    – Клянусь вести переговоры с тервигским зимовьем в пользу иларха Карикоса и всех его воинов!
    Пять стратиотов, данных князю в сопровождение – двое лучников и трое щитников с большими овальными щитами – восприняли сие поручение без особой радости. Чтобы немного приободрить их, Дарник всю дорогу рассказывал смешные истории, которые случались в его жизни, но никто особо не смеялся. 
Хорошее настроение не покидало Дарника, хотя он весьма смутно представлял, как именно ему надлежит действовать. Впрочем, такое с ним уже случалось ни один раз: сначала предстоящее дело казалось совершенно не выполнимым, а потом словно из воздуха являлось решение, что именно следует делать. 
Из всех прежних разговоров с ромеями о вере и из их религиозных книг, Рыбья Кровь вынес и примерил на себя лишь постулат об ангелах-хранителях, который сильно напоминал верования его родовичей о потусторонней заботе собственных пращуров. Все верно – свои личные способности у него, Дарника, может быть, и не слишком велики, зато уж его ангел-хранитель трудится не покладая рук. Пусть уж и сейчас как-то постарается. Это ему, ангелу, будет в наказание за недогляд, что позволил гребенскому князю стать пленником жалких морских беглецов.
    Варагеса, как позже выяснилось, называлось городище тервигов они достигли к полудню. Возглавлявшего их маленький отряд пентарха больше всего волновало, что они будут делать, если из ворот им навстречу выскочат несколько десятков конных варваров, которым неведомо, что любые переговорщики – неприкосновенные лица.
    – Умрем героями, только и всего! – в своей обычной насмешливой манере успокаивал его князь. Но когда сквозь тусклый предзимний день стало различимо городище и играющие возле открытых ворот дети, те же сомнения возникли и у него. Больше всего Рыбья Кровь опасался, что если выскочат всадники с луками и топорами, то стратиоты не выдержат и пустятся наутек – тогда их точно всех перебьют. Сильно удручало и отсутствие собственной верховой лошади – для степняков пеший человек это даже не половина, а четвертушка воина, а значит, и переговорщика.
    Ромейский отряд заметили с расстояния двух стрелищ. Дети и женщины перед воротами засуетились и побежали в городище. Пройдя вперед еще немного, Дарник сказал стратиотам: 
– Ждите здесь. Не садитесь, не разбредайтесь, а стойте, как на смотре! – И дальше пошел один. Старался оказаться перед самыми воротами, как можно быстрее, но не успел. Когда до входа оставалось шагов пятьдесят, створки ворот распахнулись, и из городища выехало с десяток молодцов, вооруженных луками и полными колчанами стрел. 
– Стой! Или наши стрелы превратят тебя в ежа! – закричал на гортанном ромейском их воевода, коренастый сорокалетний мужчина с рыжей бородой.
Дарник остановился, опираясь одной рукой за рукоятку меча – поза воина, готового защищать свою честь. В другой руке держал специальный полосатый ромейский флажок, предназначенный для военных переговоров. Тервиги окружили его, не решаясь, впрочем, слишком приближаться к незваному гостю.
– Чем ты докажешь, что черная смерть обошла тебя стороной? – спросил рыжебородый.
– Ромейские лазутчики месяц следили за вами и тоже не нашли у вас признаков черной смерти. Разве кто-нибудь будет нападать на зачумленное городище?
– Мы можем сейчас убить и тебя и твоих людей, – воевода плеткой махнул в сторону стратиотов.
– Будет лучше, если вы убьете нас после того, как я поговорю с вашим вождем. Или ты сам расскажешь ему, зачем мы приходили? А он ведь спросит.
На рыжебородого эта уловка казалось не произвела особого впечатления.
– Ты не достоин встречаться с нашим вождем. Рассказывай все здесь и сейчас.
– Хорошо, я согласен. – И Дарник, подоткнув под себя плащ, уселся прямо на землю и жестом указал воеводе занять место напротив себя.
Разговаривать верхом с человеком, сидящим на земле, по степным законам считалось верхом неучтивости. Рыжебородый даже сделал невольное движение, чтобы сойти с коня, но все же остался в седле.
– Ладно. Одного тебя мы можем впустить. Только тебе придется завязать глаза.
Рыбья Кровь не возражал. Один из тервигов затянул ему на голове плотную повязку и, придерживая за локоть, повел к воротам. Клевец и кинжал у князя никто не отбирал, что было хорошим знаком. Идти пришлось не очень долго: полсотни шагов прямо, потом с десяток шагов в сторону, небольшой порожек и вот пленник уже в закрытом помещении. С глаз сняли повязку. Прямо перед Дарником, шагах в пяти на небольшом возвышении сидел глава городища – седой старец с суровым морщинистым лицом. По сторонам возвышения стояли два помощника: справа столь же старый жрец, но с менее строгим ликом, слева тот рыжебородый воевода, что встретил переговорщика у ворот. Их головы находились на одном уровне с головой сидящего вождя, чтобы давать, если нужно, советы на своем готском языке. Вдоль длинной стены горницы на лавке сидели не меньше десяти пожилых мужчин, да за спиной князя толпились приведшие его воины, готовые в любую минуту накинуться на чужака. Три тусклых окошечка, затянутые бычьими пузырями не давали разглядеть что-либо более ясно. Короткая стена за спиной вождя была все увешана мечами, секирами и клевцами. На длинной стене позади старейшин висели круглые щиты, сулицы и пики. Интересно, многие ли понимают по-ромейски, подумал про себя Дарник, в его положении это было не последним делом.
Приложив одну руку к груди, он поклонился. Вождь в ответ чуть кивнул головой.
– Ну так говори, – нетерпеливо приказал рыжебородый.
– Прошедший по нашим землям лютый мор наделал много бед, – медленно, отчетливо произнося слова, заговорил князь. – Ни одна истребительная война не приносит того, что сделала черная смерть. После нее мир кажется иным и хочется жить по иным более чистым и справедливым законам…
Дарник замолчал, дабы присутствующие лучше вникли в сказанное.
– Ну да и по этим новым справедливым законам ваше войско берет и нападает на нас, – резонно заметил рыжебородый.
Потому как напряженно и настороженно слушали его присутствующие, князь понял, что не все они хорошо понимают ромейскую речь.
– Ромейское войско ожидало, что к нему навстречу выйдут ваши переговорщики, вместо этого увидело на валу воинов с луками…
По ряду сидящих у стены вдруг прошел взволнованный шепот. Один из молодых воинов подбежал к воеводе и что-то шепнул ему на ухо. Тот в свою очередь передал новость вождю. Рыбья Кровь замолчал, ожидая, что будет дальше. 
– Как твое имя, воин? – неожиданно по-словенски произнес вождь. 
– В детстве меня называли Клыч, – перешел на словенский и Дарник.
– Один из наших торговых людей признал в тебе гребенского князя Рыбью Кровь! Так ли это?
– Все так, – подтвердил Дарник, лихорадочно выстраивая себе новую линию поведения. Радовало лишь то, что теперь о своей безопасности беспокоиться не приходилось – никто князей просто так не убивает.
– Что же случилось с тобой, князь, если ты возглавляешь стаю ромейских бродячих разбойников?
– Я их не возглавляю. Они просто мои союзники и весьма непослушные союзники. Когда они стали метать зажигательные стрелы и ромейский огонь, я только смеялся и говорил им, что они не подожгут в городище ни одной соломинки. Но вы же знаете ромеев – они мнят себя самыми умными и знающими на свете…
Судя по внимательному и заинтересованному виду старейшин, словенскую речь здесь понимали лучше ромейской, о чем не без гордости сделал вывод Дарник.
– А что случилось с твоей дружиной? 
– Моя малая объездная дружина сидит в селище в тридцати верстах отсюда. А сам я пытаюсь договориться с моими союзниками-ромеями.
– Договориться о чем?
– О том, как надо вместе выживать.
– Зачем тебе выживать вместе с ними? – вопрос вождя был что называется не в бровь, а в глаз, но Рыбья Кровь не затруднился с ответом.
– Затем, что у ромеев есть много зерна, у вас много мяса, у моей дружины много семян для весеннего сева. Вместе мы выживем, по отдельности будет тяжело. 
– Что же ты хочешь? Чтобы мы гостеприимно открыли ворота тем, кто пытался нас захватить?
– Если вы в степи зимой встречаете замерзающего путника, вы разве говорите: пускай лежит там, где лежит… – Князь нарочно не договорил, чтобы сильнее подчеркнуть свое обвинение.
– Но они ведь не попросились к нам на постой, а захотели вломиться к нам с мечами в руках.
– У ромеев есть письменные законы и письменная мудрость. Они знают, как поступать по закону, но не знают, как поступать по справедливости. Зимой в наших степях они обреченные несчастные люди. И их безумное нападение на ваше городище ясно говорит, какие они сейчас жалкие люди, разве не так?..
Повисло небольшое молчание. Потом тихо хихикнул один, хихикнул второй и вот уже вся комната безудержно, самозабвенно хохотала. 
– Слухи о твоем уме, князь, весьма справедливы, – отсмеявшись, промолвил вождь. – Первый раз в жизни мне говорят, какие ромеи жалкие глупые люди, и я готов этому поверить. Я приглашаю разделить тебя с нами нашу еду.
Все зашевелились, двигаясь к двери.
– А тех снаружи тоже приглашать? – напомнил вождю рыжебородый.
Вождь призадумался.
– Я на ваше угощение уже заработал, а они еще нет, – легко разрешил недоразумение Рыбья Кровь.
И опять ему в ответ прозвучал еще более дружелюбный смех.
…Через два часа Дарник выезжал из ворот Варагеса на высоком коне, одетый в нарядный теплый овечий кожух. Правда, пришлось в ответный подарок расстаться со своим княжеским кинжалом, но дело того стоило. Ангел-хранитель и на этот раз сработал как надо.
– А мы уже не думали тебя живым увидеть! – приветствовали его ромеи.
Один из них, самый тщедушный совсем замерз и едва мог передвигаться. Как только отдалились от городища за пределы видимости, Дарник спешился, отдал несчастному кожух и велел залезать в седло, заодно раздав стратиотам по куску вкусной тервигской колбасы, на которую те набросились, словно стая голодных псов. О своих переговорах с варагесцами Дарник не рассказывал, да ромеи и не спрашивали, понимая, что эти сведенья не для их ушей. Но всю дорогу Рыбья Кровь чувствовал на себе их порядком озадаченные взгляды, видимо, они уже начинали догадываться, что таким образом как он, рядовой полусотский или даже сотский вести себя не может.
Когда под вечер добрались до ромейского лагеря, князь забрал кожух обратно и сам сел верхом. Пентархия подчинялась ему беспрекословно. Так, гордо подбоченясь, и въехал в лагерь, где все мигом окружили свой переговорный отряд. Тут же находились и иларх с навклиром.
Дарник неторопливо спустился на землю.
– Кто слишком соскучился по женщинам, пусть записываются, – намеренно вовсеуслышанье объявил князь, отдавая повод своего коня ближайшему стратиоту. 
Иларх с декархами повели его в главную избу. Разговор получился не слишком длинным.
– Это не разбойники-тарначи, а мирные тервиги-готы. Предлагают для начала, чтобы к ним в городище вошли десять ваших воинов с подарками для женщин: по мешку ячменя или овса на человека, – сообщил ромейским командирам удачливый переговорщик.
– А не жирно ли будет: по целому мешку на человека? – недовольно проворчал навклир.
– Хороших гостей тервиги одаривают более богатыми подарками, чем те сами приносят. Я думаю, что кроме жен ваши воины увезут с собой по мешку сыра с копченым мясом.
– А себе жену ты уже присмотрел? – встрял самый молодой декарх.
– Присмотрел. Но за нее мне нужно отдать десять солидов. Надеюсь, эти деньги я за свои переговоры заработал?
– Ему еще и солиды подавай! – зашелся от возмущения навклир. – Скажи спасибо, что колодку сняли!
На Дарника посыпались расспросы о красоте варагесок, князь отвечал так, чтобы еще больше разжечь общий интерес.
– Ну так что решим? – спросил чуть погодя у декархов Карикос.
– А может они так заманивают в ловушку? – высказался Геласий.
– Объявим стратиотам, пусть идет, кто сам вызовется, – предложил свое навклир.
– А ты что скажешь? – обратился иларх к Дарнику. Если к тервигам пленный словенин отправлялся негласно повышенным до стратиотского разряда, то теперь его разряд столь же негласно был повышен не меньше чем до стратиотского пентарха, и это отчетливо понимали все присутствующие.
– Пусть идут гребцы, кого не так жалко.
– Своих словен вывести хочешь? – с подозрением произнес навклир.
– Словен мне тоже жалко, пускай лучше степняки первыми пойдут. 
– И ты с ними? – снова придрался навклир. – Тебе и награду, небось, пообещали за первых десять наших трупов.
– Твой труп я им и без награды отдам!
– Ах ты!.. – не мог подобрать подходящего ругательства толстяк.
Но над ним уже дружно смеялись, улыбнулся и иларх.
– Хорошо, завтра утром наберешь десять хазар, – вынес он окончательное решение.
Ночь в своей землянке Дарник провел тоже уже в новом качестве. Ромеи один за другим примеривали его кожух, но тут же с почтением возвращали обратно, принесли миску ячменной каши со стола декархов, с видом знатоков долго изучали его боевой клевец. Ну и конечно всех обитателей землянки интересовало: что и как в том городище? Приходилось следить за собой, чтобы случайно не сболтнуть лишнего.
Утром Дарник первым делом подошел к Янару:
– Ну что, готов быть моим главным телохранителем?
– Да пошел ты! – огрызнулся тот.
Выяснилось, что ромеи захотели оставить у себя коня Дарника, мол, там тебе другого дадут, а иларху тоже представительный вид иметь надо.
– Если я появлюсь пешим, тервиги подумают, что я такой хитростью выклянчиваю у них другого коня, – объяснил Дарник иларху, вышедшему его проводить. – Да и кто потянет десять мешков зерна?
– Пусть берет, – распорядился Карикос. – Только чтобы и мне привел коня под седлом.
– Десять солидов.
– В Ургане хороший скакун стоит пять солидов.
– Во время чумы другие цены, – беззастенчиво торговался князь. – И еще ты обещал мне десять солидов за переговоры. 
– Обойдешься и пятью, – возразил Геласий и с молчаливого согласия иларха отсчитал Дарнику пятнадцать солидов.
С помощью жердей и ремней хазары соорудили простейшую волокушу и водрузили на нее восемь мешков с зерном. Еще два мешка по распоряжению Дарника положили на двое носилок, которые, сменяясь должны были нести четверо походников. 
Прислушиваясь к шуткам, что отпускали в сторону хазар стратиоты, Рыбья Кровь с оторопью обнаружил причину, по которой ромеи столь легко согласились отпустить с ним именно степняков – приведенные ими жены предназначались в распоряжение всей команды биремы. Если у князя и были до той минуты сомнения насчет собственных коварных намерений относительно ромейской илархии, то теперь они быстро улетучились – с такими низкими людьми и поступать надо низко. 
Наконец все было готово, и хазарская декархия выступила в путь. Рыбья Кровь вел коня с волокушей, носильщики тащили мешки, остальные шестеро плелись по бокам носильщиков. Янар тоже вошел в их десяток, глядя на его свирепое угрюмое лицо, Дарник не мог сдержать довольной улыбки. Сначала все походники были очень довольны, что им выдали по большому морскому ножу и ременной пращи, но потом до них стало доходить, что такого оружия явно не достаточно.
– А нас там не прирежут? – спрашивал сначала Янара, а потом князя беспокойный хазарин по имени Устуш.
– Нет, тервиги не режут, а просто с живого кожу сдирают и спорят между собой, сколько тот проживет, – «утешил» его Дарник и тут же без перехода: – Ну, а жениться из вас каждый готов, или есть такие, которые не могут?
Совсем сбитые с толку походники озадаченно смотрели на него. Тяжелая ноша вынудила их отряд сделать несколько привалов. Краем глаза Рыбья Кровь видел, как хазары что-то нашептывают своему общепризнанному вожаку Янару. Тому явно не хотелось напрямую обращаться ко вчерашнему пленнику, а ныне назначенному над ними декарху.
– Скажи, а что мы должны там говорить? – решился он все же на вопрос.
– Что хотите, то и говорите? – пожал плечами князь.
– А если спросят, для чего мы пришли?
– Скажите, что хотите жениться, сладко есть и тепло спать, – с серьезным видом забавлялся Дарник. – Разве не так?
– А что за это с нас потребуют?
– Верной службы.
– А что это за служба? – с трудом подавляя злость, терпеливо допытывался Янар.
– А тебе не все равно? Хуже, чем у ромеев точно не будет.
На том разговор и закончился. И Янар стал что-то объяснять своим хазарам.
Когда, упрежденные дозорным, навстречу им выехал десяток конных тервигов с луками во главе с рыжебородым Сигибердом, Дарник строго приказал своим спутникам:
– Быстро все улыбайтесь! – И сам приветливо помахал рукой.
– Это и есть твои хваленые союзники? – скептически глянул на усталых, выдавливающих из себя жалкие улыбки хазар Сигиберд.
– Они мяса уже неделю не ели. – Дарник снял с носилок мешок с зерном и водрузил на седло одного из тервигов: – Держи, давай.
С молчаливого согласия воеводы еще трое конников приняли по мешку со вторых носилок и волокуши.
Возле Варагеса их встретила целая толпа женщин и молоденьких девушек, будущих тещ и невест. Некоторые из них попытались смеяться и делать издевательские жесты, но их живо утихомирил грозный окрик Сигиберда.
Теперь их впустили в городище без особых предосторожностей. И даже самым тугодумным хазарам сразу стало ясно, почему обстрел зажигательными стрелами не нанес укреплению тервигов какого-либо ущерба. 
Внутри городище представляло собой большую круглую площадь, вдоль которой плотным рядом, одна стена на две избы, шли дома, конюшни и сараи, надежно упрятанные в земляной вал. Вернее, прежде были возведены сами постройки, а уж затем над ними возвели земляной вал. Даже запасы сена и те были под земляным навесом. 
Покрытые снегом земляные откосы служили ребятне отличными горками для веселого катания на санках. Вообще все на площади было в бодром жизнерадостном движении: носились собачонки, шныряли куры и свиньи, женщины и мужчины занимались хозяйственными работами. Прибытие гостей-инородцев лишь на короткое время прервало сей распорядок, но едва пришельцев увели в дом вождя, все вновь пошло своим чередом.
Осмотрев новоприбывших, вождь тервигов Агилив недоверчиво спросил:
– Не пойму: ты привел рабов или воинов?
– Это гребцы, которые нанялись из Хазарии в Романию. После двух лет службы им обещано беспрепятственное поселение в Константинополе или где они захотят. 
– А отчего они сбежали из Хазарии? 
– Думаю, от кровной мести. Кто-то может оставаться дома и мстить, а кто-то хочет жить для чего-то другого. – Дарник придумывал прямо на ходу.
– Полагаешь, это достойно настоящего воина куда-то убегать, не отомстив? – Агилив говорил без осуждения, ему просто хотелось услышать, что ответит гребенский князь.
– Мне об этом трудно судить, так как ни разу не приходилось никому мстить.
– Даже за погибших боевых соратников? – вождь смотрел на гостя с самым живым интересом.
– Под мои знамена все всегда становились сами, значит, кроме меня в их гибели винить некого. А самому себе я мстить не умею.
Агилив на это ничего не сказал, только чуть сокрушенно покачал головой.
По его знаку хазар увели трапезничать с молодыми воинами, а вождь со стариками позвал князя за отдельный стол. В отличие от вчерашнего, когда из женщин присутствовала только жена Агилива, сегодня добавилось полдюжины других старух, жен старейшин, что Дарник принял за свидетельство особого доверии к нему, как к уважаемому гостю. Вскоре, впрочем, выяснилось, что кроме доверия была тут и еще одна немаловажная причина. Накануне, когда с трудом, но все же договорились о жениховстве ромейских молодцов, князя спросили, про его собственную жену. Он, ни о чем не подозревая, признался, что обе его жены, в Липове и Новолипове, погибли от чумы.
Теперь ему пришлось расплачиваться за свою опрометчивость. Чувствуя, что что-то не так, он принялся красочно рассказывать, как именно он устраивал скоропалительные сватовства в липовских лесах, когда ему срочно понадобилось женить сотню своих гридей. Все весело смеялись и одобрительно кивали головами. Не возражали хозяева и против того, что за ромеев придется выдавать дочек, предварительно крестив их в мужнюю веру. Готовы были в качестве выкупа за невест принять от ромеев вместе с зерном и их золото с серебром. Нашлось лишь одно существенное затруднение перед нынешним большим сватовством – сам липовский князь.
Жена вождя сказала свою речь по-готски, а муж перевел:
– Пока князь Рыбья Кровь сам не выберет себе жены, все их дочери даже не взглянут в сторону других женихов.
Дарник едва удержался от смеха, сохраняя на своем лице учтивое внимание. Хотел сказать им про Видану, но вовремя воздержался – такая наложница вряд ли добавит ему уважение в глазах обитателей Варагеса.
– Со мной остались два малолетних сына, они не очень обрадуются, что я так быстро забыл об их матери, – попробовал он возражать.
– Со дня ее смерти прошло уже четыре месяца, даже самый любящий отец и муж не может оставаться столько времени без женщины, – снова перевел довод своей жены седовласый Агилив.
– Если не будет твоей свадьбы, не будет и остальных, – резко вмешалась в разговор еще одна старуха, урожденная словенка, ей никакой толмач не понадобился. 
Какую власть, однако, имеют у них женщины, недовольно подумал князь. Старейшины молчали, ожидая его ответа. Дарник понял, что деваться ему некуда – с трудом достигнутая договоренность насчет его «женихов» может вот-вот лопнуть. И так все держится только на том, что он самый известный и почитаемый человек в этих южных степях.
– Есть еще одно важное затруднение, о котором я могу сказать Агиливу только с глазу на глаз, – попросил, все еще не сдаваясь, князь.
По знаку вождя старейшины с женами покинули малую горницу, и они с князем остались одни.
– Так случилось, что у меня совсем не осталось княжеской казны, – без обиняков признался Рыбья Кровь. – Пятнадцать солидов это сейчас все, что у меня есть. 
– Во всем Варагесе не наберется и десяти солидов, – «утешил» его в ответ Агилив.
– А ведь совсем недавно в моей казне было больше двух тысяч солидов, и они никогда не иссякали: одно золото приходило, другое тратилось. 
– Ты наш гость, и теперь тебе не надо заботиться об этом.
Дарник принял эту отговорку за простую вежливость гостеприимного хозяина и решил все прояснить до конца.
– Если бы я был один и гостил недолго, тогда можно было и не заботиться. А как посмотрят твои люди на человека, который приводит с собой еще и других нахлебников и требует на них непомерных расходов, ничего не давая взамен? Через неделю они взбунтуются, и будет нехорошо и мне, и тебе.
– Черная дорога не бывает бесконечной, рано или поздно ее сменяет белая дорога. Все что должно, всегда возвращается. 
– Пусть так. Но давай обойдемся хотя бы без этой моей свадьбы, – взмолился Дарник. – Я не смогу даже одарить родню будущей жены.
Агилив молчал, вполне понимая затруднения своего гостя.
– Сделаем так, – решил, наконец, вождь. – В моих кладовых имеется немало красивых вещей, которые много лет лежат без дела. Ты выберешь из них то, что тебе понравится, и расплатишься своими солидами. А после свадьбы, я тихонько верну эти монеты тебе. (Дарник сделал протестующее движение.) И не возражай! Когда появится белая дорога, ты мне опять их вернешь. Так будет лучше всего.
– И никто об этом не узнает? – не очень поверил князь.
– Даже моя жена! 
Ну что ж, такое заверение выглядело вполне надежным. Это даже в какой-то мере развязывало Дарнику руки на ближайшее будущее.
Вернув за стол старейшин с женами, Агилив поведал им первую часть своего договора с князем, о предоставлении ему своего хранилища для подарков, так как сейчас князю их неоткуда взять. Все нашли такой выход самым лучшим и достойным. Женам старейшин не терпелось узнать, как именно будет проходить сам выбор невесты. Дарник их порядком огорошил.
– Если вы оказываете мне такую честь, то я согласен. Да вот беда: у меня медленное сердце и мне всегда приходится очень долго выбирать себе жену или наложницу. Несколько раз я уже сильно ошибался со своим выбором. Поэтому, будет лучше, если вы сами выберете мне жену. Вы мудрые люди, хорошо знаете своих дочерей и внучек. Я приму любой ваш выбор. Только помните, что красоты, скромности и хорошего характера для княжеской жены мало. Выберите так, чтобы и через год и через десять лет вам за жену гребенского князя было не стыдно…
Рыбья Кровь скромно потупился, внутренне злорадствуя: вот вам! Теперь сами занимайтесь этим тетеревиным токовищем.
Вождь переглянулся со своей женой и старейшинами и получил от них молчаливое согласие.
– Ну что ж, твои слова полны глубокого смысла, как и положено человеку, занимающего столь высокое положение. Мы сделаем, как ты пожелал.

7.
    Наутро в присутствии всех жителей Варагеса хазарской декархии назначили боевые состязания. Заодно и явившиеся на место ристалища невесты могли присмотреться к своим будущим суженым. Они стояли отдельной цветистой группой человек в пятнадцать, непрерывно переглядываясь, толкаясь и смеясь. 
Дарник впервые смог прикинуть общее количество населения городища: примерно семьдесят мужчин, способных носить оружие, в полтора раза больше женщин, стариков человек сорок и больше двух сотен детей и подростков. Судя по девушкам и молодым вдовам, осчастливить они могли не больше тридцати-сорока «женихов». И это все. С одеждой и съестными запасами было проще. Каждая из семей владела двумя-тремя лошадьми и коровами, бараны исчислялись десятками, хватало и свиней с курами. Выделанных овчин, шерстяных тканей, войлока и кож у тервигов тоже имелось с избытком. Необходимо лишь какое-то время, чтобы превратить это в одежду и одеяла для полутора сотен чужаков. Недостаток ощущался лишь в хлебе и крупах, но на это, как раз кстати, были запасы зерна на ромейской биреме.
Приятной неожиданностью для князя стало налаженное в городище изготовление дальнобойных степных луков. Три варагесских мастера снабжали ими не только самих тервигов, но и ближайших соседей. На каждый из этих луков уходило до года работы, составные, многослойные они способны были посылали стрелы на два стрелища. И пользоваться ими доверяли только самым лучшим стрелкам.
Ристалище находилось вне стен городища, представляя собой большой выпас, утоптанный снег делал его совершенно гладким. Для зрителей принесли козлы, на них уложили широкие доски и самые уважаемые пожилые люди, включая и старух, расселись на них. Десять хазар соединили с двадцатью молодыми варагесцами, чтобы наглядней видеть кто на что способен.
Начали для разогрева с конных скачек, чтобы новички смогли немного освоиться со своими скакунами. Потом пошли сами состязания: на полном скаку подобрать с земли копье, сбить кистенем с нескольких столбов деревянные кубики, попасть в движущуюся на санках цель из лука, накинуть на выставленное чучело аркан и попасть в него на скаку сулицей. Дарник ожидал полного провала своих «женихов», но нет, впитанные в степном детстве навыки совсем исчезнуть не могли. До ловкости лучших тервигских парней они, конечно, не дотягивали, но так, чтобы совсем позорно тоже не было. 
В единоборствах все выглядело получше. Мечей у варегасцев почти не было – слишком дорогая вещь, поэтому главным ударным оружием, кроме кистеня у них являлись простенькие палицы и клевцы. Для поединков на оружие надели предохранительные чехлы и велели сражаться лишь до первого касания. Начальная военная подготовка у ромеев касалась и гребцов. Поэтому здесь счет у варагесцев и хазар вышел равным: пять выигрышей на пять проигрышей. 
В состязании по борьбе восемь хазар проиграли, зато звероподобный Янар победил одного за другим трех лучших тервижских борцов, чем восстановил уважение к своей декархии. Чтобы окончательно растопить сердца хозяев, Рыбья Кровь предложил и своим и чужим бойцам померяться в кутигурском бою со связанными за спиной руками. Его расчет оказался точен – всем, и участникам и зрителям, новая забава пришлась по душе – все хохотали не переставая.
Дарник и самого подмывало продемонстрировать свое умение ловить брошенные в него сулицы, это всегда вызывало восторг у любых зрителей. И уже даже привстал, чтобы выйти вперед, но в последний момент все же передумал – надо было что-то оставить и про запас. 
На ристалище наступила небольшая заминка – все ждали главного события: жениховства. 
– Ну как, не передумал довериться нашему выбору? – обратился вождь к Дарнику, сидевшему рядом с ним все игрища.
– Давайте, – князь весело махнул рукой.
Агилив громко назвал два женских имени. Из рядов «невест» вышли две девушки лет пятнадцати и, потупясь, приблизились к «жениху». Обе были хорошего роста, отнюдь не худышки, миловидные, светловолосые, в богатых одеяниях и головных уборах. 
Рыбья Кровь вопросительно глянул на вождя.
– Последний выбор ты должен сделать сам, – сказал хитрый старик. – Нам за обеих не будет стыдно. 
Народ с любопытством тянул шеи, многие даже рты пораскрывали. Князь внимательно посмотрел на девушек. Те, чувствуя его взгляд, тоже подняли на него глаза, мол, скромничать мы тоже будем в меру. Дарник в самом деле не знал как и быть. Одна больше понравилась ему своим румянцем, другая чуть покатыми плечами. 
– Эти девушки так прекрасны, что мне очень трудно сделать свой выбор, – громко объявил он. – Мы сегодня увидели много борьбы, ловкости и силы. Но это показывали свою удаль мужчины. У нас, словен, женам князей и воевод нередко приходится командовать при отсутствии мужа другими мужчинами. Пусть они прямо здесь перед нами поборются, покажут как они крепки в мужском деле.
– Ты хочешь, чтобы они боролись, как мальчишки? – недоуменно воскликнула жена вождя.
– Да. Я хочу знать, как они умеют добиваться своей цели в самых непривычных условиях.
– Уж не смеется ли князь над нами? – подозрительно спросил находившийся рядом Сигиберд.
Агилив молчал, давая возможность высказаться другим. 
Пока старики, отойдя в сторону, переговаривались, как быть, к невестам подскочили две их подружки и со смехом стали стаскивать с них головные уборы и верхние шубейки.
– Ну вот, молодые уже готовы это видеть, – кивнул на веселую кутерьму Рыбья Кровь. – Я думаю, это будет самое памятное сватовство в Вагаресе. Или я что-то делаю не правильно?
– Боюсь, как бы все это не кончилось плохо, – вождь не разделял уверенности своего гостя, мол, не дело девчонок заниматься мужской борьбой.
Кто-то из стариков вернулся обратно на свою лавку, остальные последовали его примеру. Ни «да», ни «нет» сказано не было.
– За волосы не тянуть, не царапаться и не кусаться! – к «невестам» приблизился мужчина, распоряжавшийся мужской борьбой.
Оказавшись в одних сарафанах девушки как могли изготовились к предстоящей схватке. Над ристалищем покатился легкий смех – уж очень нелепой выглядела их изготовка. Распорядитель оглядел поединщиц, оглянулся на вождя и ударил клевцом по чугунному горшку. Девушки бросились друг на друга. Смех стал гуще, но соперницы, раззадорившись уже не обращали на него ни малейшего внимания: хватали, дергали, толкали, лягали одна другую. Визга и крика не было, только громкое сопение и некое тонкое женское рычание. Зрители, незаметно тоже втянулись в их борьбу: переминались, притопывали, шевелили в такт с борющимися руками и ногами. Схватка, тем временем, становилась все активней, к ляганию и дерганью добавились удары свободной рукой, сначала ладонью, а потом и кулаком. Одна, уворачиваясь, потеряла равновесие, а так как вторые руки цепко держали друг друга за одежду, то на землю упали обе. И покатились, пытаясь прижать соперницу к земле. Наконец одна, изловчившись, перекинула ногу и уверенно оседлала соперницу. Та сколько не пыталась, не могла ее скинуть. Над побежденной взлетел для удара крепко сжатый кулачок. Готское: «Мама!» разнеслось вокруг.  
Распорядитель кинулся вперед и оттащил победительницу прочь. Зрители криками и свистом приветствовали обеих девушек. Но Дарник больше смотрел на проигравшую. С разбитым носом и губой, с мокрыми глазами она была в неподдельном отчаянье.
– Как ее зовут? – спросил князь у Сигиберда.
– Вальда.
– Не ее, а другую?
– Милида, – чуть удивившись, ответил рыжебородый.
Рыбья Кровь поднял руку, требуя слова. Все выжидающе замолчали.
– Вальда очень красивая и достойная девушка. Она рождена, чтобы быть победительницей. Вот только я не готов, чтобы моя жена меня хоть в чем-то побеждала… – Дарник сделал небольшую паузу. – Поэтому себе в жены я выбираю Милиду. Надеюсь, она меня никогда побеждать не будет, а только я ее. Не будешь? – подойдя, он взял Милиду за руку.
Сигиберд перевел на готский язык слова князя.
– Не буду, – чуть слышно пролепетала девушка, размазывая кровь по щеке.
В ответ вокруг раздался громкий всеобщий смех. Хохотала молодежь, тряслись от неудержимого хихиканья старики, заливались мелким бисером ничего не понимающие дети, казалось, даже кони и те мотали от удовольствия головами. Даже Вальда кисло улыбалась, все еще не веря, что победа привела ее к проигрышу – кто ж знал этого коварного и бесчестного словенского князя.
– Ну ты, князь, нас и потешил! – воскликнул, с чувством хватая Дарника за локоть, Агилив. – Если ты воюешь так же, как невест выбираешь, то твоим врагам не позавидуешь.
Потом был свадебный обряд по словенскому и тервигскому обычаю. Вербы, вокруг которой следовало обводить новобрачных, поблизости не было. За нее сошел безлистый куст. Дарник совершенно не помнил те поговорки, которые следовало говорить при этом шествии, но выручила та из жен старейшин, что была словенкой. Несмотря на сорокалетнюю разлуку с родными краями, она все свадебные наговоры помнила слово в слово, князю лишь оставалось повторять их за ней. Тервигский обряд был не намного сложнее. Там суженые одновременно пили кобылье молоко из одной чаши, затем, закрыв глаза, угощали друг друга сыром, а в конце вместе кресалом зажигали сухую ветошь: жених высекал искры, а невеста подставляла самые тоненькие волокна.
Далее предстояло сватовство остальных женихов. Но прежде чем приступить к нему, вождь счел нужным задать князю немаловажный вопрос:
– А что будет с нашими дочерьми дальше? Как я понял из твоих слов, вести их вам совсем некуда. Конечно, мы готовы разместить у себя и двадцать и тридцать крепких работящих парней, хотя нам такое и было бы в диковинку. Но ты прав – чума дала нам свои законы. И все же: согласны женихи жить у нас, или захотят уйти? А если останутся, не откроют ли тайно ворота Варагеса перед другими ромеями?
Для Дарника выбор был очевиден. 
– Когда мы ехали сюда, моих женихов тоже терзали мысли, не перережут ли им всем здесь горло? Я дал им слово, что они находятся под моей защитой и что им ничто не грозит. Теперь я готов дать такое же слово тебе, вождь: вашим дочерям не грозит никакое зло. А где и как им придется жить, давай решать все вместе. 
– А согласны ли сами женихи со всем этим? – все еще сомневался Агилив.
А ведь он прав, подумал в легком замешательстве князь, вдруг кто-либо из хазар уже решил, вернувшись в лагерь, продать свою столь легко обретенную жену ромеям для общего пользования? Он тут же вспомнил обычай некоторых хазарских племен предоставлять своих жен путникам, случайно забредшим к ним в стойбище.
– Если тещи их не будут слишком допекать, то вы своими зятьями, я уверен, останетесь довольны.
Агилив согласно кивнул головой, удовлетворившись таким ответом, и сделал знак начинать сватовские игрища.
Если в липовских лесах женихи с тяжелыми заплечными мешками просто гонялись за легконогими невестами, а те уж сами решали: дать себя догнать или нет, то здесь это перевели на конную основу. Жених мчался на более тихоходной лошади за невестой и либо приводил ее скакуна за узду, либо не приводил. Из десяти хазар успеха достигли лишь пятеро, остальные после трех разных попыток под зрительские насмешки сошли с забега. Впрочем, такой половинный результат порадовал Дарника больше полного успеха. Он уже держал в голове своих женихов с Утеса и думал об объединении тервигов, ромеев и гридей со смольцами в одно целое, разумеется под своим началом.
Среди удачливых молодоженов оказался, как ни странно и Янар. В силу безобразности ему досталась одна из первых варагесских красавиц.
– Мы что же и в Романию потом своих жен заберем? – улучив момент, поинтересовался он у Дарника.
– Ну сначала ты один год здесь отработаешь за свою жену, и еще два года на меня, а там можно будет и в Романию.
И еще одно занимало хазарского вожака.
– Почему все здесь называют тебя князем? Ты что, в самом деле, князь?
– Ну да, а ты первый воевода моей княжеской дружины. – Всем своим видом Дарник словно говорил: а что я разве тебе раньше это не объяснял.
У бедного Янара голова шла кругом, но он уже не вращал бешено своими черными глазищами, как было совсем недавно, а сосредоточенно сводил воедино слова, интонацию и выражение лица Дарника, ведь скрытый за этим смысл еще надо было растолковать своим соплеменникам.
Посидев немного для порядка на свадебном пиршестве хазар и убедившись, что там все идет как надо, Рыбья Кровь отправился на собственную свадьбу в дом невесты. Размеры горницы и здесь не позволяли вместить более тридцати пирующих одновременно, поэтому постоянно кто-то входил и выходил с тем, чтобы у каждого варагесца была возможность поприветствовать молодоженов. Затраченные четыре солида на подарки из кладовых Агилива оказались настоящим спасением, и, раздавая их новой родне, Дарник чувствовал себя вполне состоятельным женихом. Он насчитал семнадцать новых родственников, после чего сбился со счета. Попробовал также оказать внимание сидящей рядом Милиде, но та, стоило ему взглянуть на нее, всякий раз низко опускала голову, пряча свою вздувшуюся после удара губу. Ну что ж, как говорится, застенчивость лишь красит молодых девушек, и Дарник принялся терпеливо дожидаться конца праздничного застолья.
А ведь я действительно нравлюсь им всем, думал он, снова и снова оглядывая разгоряченные и довольные лица вокруг себя. Кажется, этому следовало только радоваться, однако управленческий опыт подсказывал ему совсем другое. Как славно было вести на геройскую смерть безродных бойников, собравшихся под его знамена именно для такой цели! И как невыносимо бывало, когда победоносное дарникское войско встречали матери и жены убитых и раненых бойников, гридей, ополченцев! Неужели и в этот доверчивый Варагес ему придется возвращаться с такими же плачами и стенаниями? А ведь по-другому никак и не получится…
Из-за стола поднялся отец Милиды, маленький, сухопарый, один из трех варагесских мастеров по лукам, поклонился гостям и сказал несколько слов по-готски, после чего все пришли в движение и направились к выходу – свадебное пиршество было закончено. Ишь ты, порядок как в войске, отметил про себя Дарник.
У тервигов не принято было выделять молодым отдельную горницу, даже глава семьи со своей женой делил камору с несколькими внуками. Однако князю оказали особую честь: всех сестер невесты из девичьей каморы изгнали по другим местам, предоставив ее Дарнику с Милидой в полное распоряжение. За тонкими перегородками все здесь, впрочем, хорошо прослушивалось, но по простоте нравов на это не стоило даже обращать внимания. 
Продолговатая камора одним торцом упиралась в земляной вал, в другом торце находилось маленькое окошко, затянутое бычьим пузырем. За боковой стеной слышалось коровье присутствие – там находился хлев. За другой боковиной раздавалась веселая перебранка между укладывавшимися спать тетками и сестрами Милиды. Широкий топчан для трех-четырех девиц был застлан вышитым льняным покрывалом. Судя потому, с каким восхищением и удовольствием Милида дотронулась до него, его тоже взяли из кладовой вождя. Возле топчана стояли два железных переносных очага, мерцая своими красно-черными углями. Кроме очагов камора освещалась еще двумя восковыми свечами на дорогой медной подставке. 
Пока юная жена оглядывала преображенную спальню, Дарник, отвернувшись, скинул с себя сапоги и шерстяную безрукавку, оставшись в одних портках и рубахе. И вдруг почувствовал сильный толчок – на спину ему вскочил большой цепкий зверек. Одни его гладкие лапки обхватили князя за шею, другие за поясницу. От неожиданности Рыбья Кровь даже не понял, что зверек – это прыгнувшая на него сзади Милида. Над ухом раздался ее радостный смех. Дарник резко крутнулся, и они повалились на топчан. Наверное, схватка с соперницей Вальдой кое-чему ее научила, потому что князю не сразу удалось вырваться из ее цепких рук. Через минуту они уже просто весело барахтались на топчане, не помышляя о какой-либо серьезности. Одно удовольствие было стягивать с нее, сопротивляющейся, одежду, придумывая особые захваты и извороты. При попытке раздеться самому, игра приобрела еще большую живость: стоило ему отвлечься на свою рубашку и портки, как Милида тут же натягивала на себя то, что он с нее успел снять прежде. Так и сражались, незаметно перейдя уже к чисто любовным объятиям. 
Долгое телесное воздержание, неопределенность своего положения, желание освободиться от тяжелых мыслей сделало его жадно-жестким, хотелось не просто получить наслаждение, а набрать его впрок к следующему возможному воздержанию. Поэтому как мог изнурял и ее и себя, получая уже не столько сладость, сколько боль и усталость. Краем сознания он понимал, что для пятнадцатилетней девицы, не знавшей до этого мужчины, его любвеобилие совсем не в радость, но ничего не мог с собой поделать. За всю ночь они впадали в легкое короткое забытье лишь несколько раз, все остальное время посвящая богу Яриле. 
После одного такого забытья вдруг наступило утро. Сквозь окошко внутрь стал проникать серый полумрак, слышно было, как вся семья уже встала и приступила к своим каждодневным делам. В дверь дважды стучались, и женские голоса окликали по имени Милиду, им никто не отвечал. 
Наконец Милида сама чуть пошевелилась и открыла глаза. Дарник уже давно смотрел на нее, ожидая, каким будет ее пробуждение: испугается, оторопеет, проявит неудовольствие, медленно будет соображать, что к чему? Вместо этого Милида неожиданно улыбнулась какой-то совсем детской улыбкой и тихо произнесла:
– Конезь.
Он не сразу догадался, что так она произнесла слово «князь». Ну что ж, конезь, так конезь. Похоже было, что его ночную грубость, она приняла как нечто должное.
Когда они вышли в большую горницу, вся семья уже заканчивала утреннюю трапезу. Кроме родителей за столом сидели две старушки, семья старшего сына из четырех человек, семеро других сестер и братьев Милиды. Все они шумно приветствовали молодоженов. Даже не зная готского языка, по смущению Милиды не трудно было понять, о чем именно их семейные шуточки. И снова Дарник был приятно удивлен тем, как здесь ему все нравится. Словно он никогда и не был никаким князем, а примерял сейчас другую жизнь простого людина, и эта жизнь была ничем не хуже княжеской.
Им налили горячей мясной похлебки с ржаной лепешкой и пенного ячменного вина, затем вчерашних медовых пряников и целую миску лесных орехов. Казалось еще чуть-чуть и хозяин дома позовет зятька чинить повозку, стругать доски, или поправлять покосившуюся изгородь.
Но нет, в дом уже стучался посланный от Агилива Сигиберд. Выйдя с ним наружу, Рыбья Кровь увидал троих из пяти женатиков-хазар, которые и в самом деле уже вовсю помогали своей новой родне по хозяйству. Вид у них был немного растерянный: из четверьрабства у ромеев угодили в полурабство у тервигов.
Агилив встретил Дарника уже вполне по-родственному, сохраняя, впрочем, и прежнее уважение.
– Мои тервиги хотят устроить большую загонную охоту. Как ты думаешь, князь, надо ли еще выжидать, или можно уже свободно охотиться?
Дарник полагал, что неплохо было подождать с дальними выездами хотя бы до середины зимы, но как ему молодому осторожничать перед умудренным годами стариком. К тому же для хорошей загонной охоты необходимо было не меньше ста верховых загонщиков и двадцать-тридцать отборных стрелков. В Варагасе же даже с хазарской декархией столько людей и лошадей вряд ли набиралось.
– Я думаю, сперва надо разослать дозорных, дабы убедиться, что все в порядке, потом надо объединить твоих загонщиков с моей конной дружиной, тогда уже и охотиться. 
– А как быть с твоими союзниками-ромеями? – с чуть заметным беспокойством поинтересовался вождь.
– У них лошадей нет, стало быть, им в этой охоте не участвовать.
– Мне кажется, это будет и справедливо и правильно, – с облегчением согласился Агилив.
Дарник глазами показал, что хотел бы говорить с вождем наедине, и тот немедленно отослал прочь из горницы двух помощников, которые постоянно находились при нем.
– Я хотел бы купить пять лошадей с седлами для тех хазар, что остались без жен.
– А как же те, кто женился? – улыбаясь в предчувствии шутки, полюбопытствовал Агилив.
– Об их лошадях пускай теперь новая родня заботится. Если продать коней невозможно, дай мне пятерых парней, я приведу коней из своей дружины. Мне надо, чтобы мои хазары покрасовались своими лошадьми перед ромеями. Это будет для моих горделивых союзников хорошим уроком.
Вождь немного подумал.
– Ты хочешь заплатить совсем или с тайным возвратом?
– Боюсь, что с тайным возвратом мне придется платить тебе еще не один раз.
– Хорошо, пусть будет по-твоему, – Агилив был сама щедрость.
Обставить покупку решили со всей торжественностью. На площадь вызвали всех женатых и неженатых хазар, и Рыбья Кровь объявил, что сейчас они направляются навестить команду биремы, и у всех на виду отсчитал Агиливу за пять лошадей для холостяков пять солидов, и еще один солид за съестные припасы для ромеев.
– А нам как же? – тотчас же запротестовал Янар.  
– А вы будете держаться за их стремя, – невозмутимо произнес князь.
– А как же наши жены? Мы их здесь оставим?
– Как хотите. Если они согласны с вами пройти пятнадцать верст в одну сторону и пятнадцать обратно, то пускай идут.
Слова Дарника были переведены для столпившихся вокруг варагесцев и произвели именно то действие, на которое рассчитывал князь: родственники жен немедленно взялись седлать коней и для зятьев и для своих дочерей. Милида тоже выразила желание ехать со своим мужем – ну что ж, нашлась подходящая кобылка и для нее. Перед самым выходом их отряд пополнился еще шестью конниками – братьями хазарских жен. У всех у них как бы невзначай, кроме непременного кистеня имелся при себе степной лук с полным колчаном стрел. Возглавлял их женатый брат Милиды Рагинар. Видя такое дело, Милида стала что-то возмущенно говорить на своем языке, потом бросилась в дом и чуть погодя вынесла мужу такой же кистень и лук с колчаном, как у брата.
Дарник досадливо поморщился, ему показалось, что Милида хочет устроить ему состязание по стрельбе из лука с другими варагесцами. Он был неплохим стрелком из однодревкового лука среди лесных словен, но показывать свои способности среди здешних мастеров дальней стрельбы хотел меньше всего. Только чуть погодя, когда уже далеко отъехали от городища, сообразил, что состязания здесь совсем не причем, что лучники даны им не в качестве почетного сопровождения, а для охраны собственных дочерей, от известных любителей рабынь ромеев, да и в наказание, если что и для вероломных зятьев.  

8.
Так и ехали, перекинув через седла переметные сумы с колбасами, копченым мясом, сыром и творогом. Да у князя на седле лежал отдельный полушубок для Карикоса – надо же было хоть чем-то оправдать растрату щедро выданного золота. Жены знали по-хазарски и по-ромейски не больше десятка слов, поэтому хазары не стесняясь хвастали друг перед другом своими ночными достижениями.
– А нам за их жен тоже заплатят? – К Дарнику подъехал оставшийся холостым Устуш. Его вопрос услышал и Янар, ехавший теперь все время возле князя.
– Еще как заплатят! – ответил ему по-ромейски Рыбья Кровь. – Две стрелы получишь от Рагинара, одну – от меня. 
Рагинар, услышав свое имя, обернулся и белозубо улыбнулся – ромейским языком владел еще хуже хазарского. 
– Не будь большим дураком, чем ты есть! – по-своему осадил Устуша и Янар.
Когда обиженный холостяк чуть отъехал от них, Янар сам пустился расспрашивать князя. Причем он спрашивал по-ромейски, а Дарник отвечал ему по-хазарски – просто хотел поупражняться в языке, который знал не очень хорошо.  
– Мы действительно только отдадим им еду и вернемся назад в Варагес?
– Думаю, что так.
– А если кто-то из моих людей захочет остаться у ромеев?
– Пускай скажет об этом сейчас.
– А ты не будешь их наказывать за это?
– Я за глупость никого никогда не наказываю, просто навсегда прогоняю такого человека прочь. Глупость бывает часто заразна для других воинов. 
– При возвращении в Романию они получат хорошую казну и смогут поселиться хоть в самом Константинополе.
– Ты что-нибудь про Сатырскую орду слышал?
– Ну, слышал, – Янар был весь внимание.
– Четыре года назад, когда ваш хазарский каган принял иудейскую веру, орда Сатыра из десяти тысяч семей ушла в Словенский каганат. Словенский каган назначил меня в этой орде первым визирем. Я помог им найти землю для поселения и сейчас они живут там лучше, чем жили в Хазарии… – Рыбья Кровь не стал договаривать, давая Янару возможность переварить услышанное. Пока тот думал, князь преспокойно занимался ехавшей с другой стороны от него Милидой: показывал ей какой-либо предмет и называл его по-словенски, а она за ним повторяла, забавно коверкая самые, казалось бы, простые слова.
– Ты для чего мне это сказал? – чуть поотставший Янар снова догнал Дарника.
– Чтобы ты не был таким же дураком, как твой Устуш. Кем ты будешь в Константинополе? Никем, как бы ты не старался. Кем ты будешь здесь? Это зависит от твоего ума, храбрости и верности мне. Неужели вы до сих пор не поняли, что для вас все со вчерашнего дня изменилось? Отныне вы все мои дружинники и будете делать то, что я скажу. Так своим и передай.
При подъезде к ромейскому лагерю Рыбья Кровь вновь обратился к своим новоиспеченным дружинникам:
– Ну так что решили? Воины вы или подневольные гребцы?
– Какие мы воины, у нас даже оружия с собой нет? – Янар выразительно покрутил полученным от тестя кистенем, мол, какое это оружие против мечей и доспехов стратиотов.
– Ваше оружие пока ваши кони. Не дайте ромеям завладеть ими, только и всего.
– Это сделаем! – мрачное лицо Янара осветила короткая улыбка, он понял, что хотел от них князь.
Дарник подъехал к варагесцам и с помощью трех языков объяснил им, что они едут не в гости и не пировать, поэтому должны держаться чуть позади. Те, в конце концов, поняли это. Заодно узнал у Рагинара как будет по-готски шесть команд: стрелять, не стрелять, напасть, отступить, подъехать и отъехать.
Вот уже и знакомый сторожевой пост на краю распадка. Пятеро вооруженных стратиотов вышли из-за каменистого укрытия, чтобы приветствовать хазар.
– А почему только шесть девок? Где остальные? Опять только декархам все достанется.
– Позови, Карикоса, – сказал Дарник пентарху и сделал знак своим спутникам, чтобы те сбросили на землю свои переметные сумы.
– Ты что же даже сам не хочешь спуститься к нему? – сердито поинтересовался пентарх, послав знаком одного из воинов за илархом. Успокаивало только сдержанное поведение всадников и отсутствие у них доспехов и хорошего оружия. Шестеро варагесцев держались чуть поодаль и ничего враждебного не выражали – просто гости, которым захотелось взглянуть на ромейский лагерь.
Чтобы еще больше развеять опасения стратиотов, князь спустился на землю, перекинул через плечо полушубок для иларха и передал уздечку коня Милиде. Янар знаком спросил, нужно ли им спешиваться, Дарник сделал отрицательное движение рукой.
– Мы посмотрим? – пентарх нерешительно кивнул на сумы.
– Смотрите, – разрешил князь.
Стратиоты стали развязывать скрепленные между собой торбы и смотреть, что в них. Кто-то украдкой даже пытался отщипнуть сыра, за что пентарх погрозил ему кулаком.
Из распадка наверх поднялись Геласий и навклир Ираклий в сопровождении десяти воинов. Для князя это было неприятной неожиданностью.
– Где Карикос? – без приветствия обратился он к Геласию.
– Пошел бирему смотреть, – Геласий настороженно покосился на шестерых лучников, державшихся на расстоянии.
Рыбья Кровь собирался объявить свое княжеское звание иларху, но не его помошникам, поэтому сказал другое:
– С рабынями не все так просто, как вы рассчитывали. Если кто из стратиотов захочет, тот может пойти и выбрать там себе жену. Ваш священник тогда должен будет покрестить ее и совершить обряд настоящего венчания…
– Ты что, не знаешь? У нас нет священника.
– Во время похода или плаванья, согласно стратегикону Маврикия, его обязанности может выполнять старший военачальник... – начал было Дарник
– Тебя зачем туда посылали? – грубо оборвал его навклир. – Жениться мы и без тебя можем. Все, больше никуда отсюда не пойдешь. Всех коней и женщин в лагерь, – скомандовал он стратиотам.
– За эти мешки вы должны заплатить три солида и еще десять солидов за следующие поставки, – князю важно было донести до них свои требования.
– Тебе, кажется, уже сказали… – сердито поддержал навклира Геласий.
Дарник вздохнул и шагнул к коню. Два стратиота бросились на него. Князь резко присел на корточки, кинув им в руки полушубок, потом выпрямился, вложив в силу кулаков вес своего тела, и оба ромея разлетелись в разные стороны.
– Э! – испуганно вскрикнула Милида.
Дарник оглянулся. Стоявший в трех саженях пентарх, размахнувшись, метнул в него копье. Вот когда пригодились отроческие навыки по перехвату чужих сулиц. Сделав быстрое почти машинальное движение рукой, Рыбья Кровь ухватил копье позади наконечника. Второе поднятое для броска копье выбил кистенем у другого стратиота Янар. Не ожидавшие такого отпора ромеи на секунду опешили. Дарник опустил копье как случайную палку, повернулся снова к коню, затем с внезапным разворотом, так чтобы противник не успел среагировать, метнул копье назад в пентарха. Бросок был точен – копье угодило пентарху в шею, прямо над кромкой чешуйчатого доспеха. 
– Не стрелять! – заорал князь по-готски, видя, как варагесцы уже натягивают луки.
В следующее мгновение вся их ватага скакала прочь.
Эта стычка порядком обескуражила Дарника. Вместо красивого хвастовства собой и своим успехом все получилось прямо наоборот. Для ромеев он по-прежнему не только не князь, а самый низкий предатель, какой может быть, еще и убийца их пентарха, чего они точно никогда не забудут. Ему просто не надо было спешиваться, а спокойно, на расстоянии дожидаться прибытия Карикоса. С ним бы они как-нибудь да сумели бы до всего до чего нужно договориться.
Он осторожно глянул на своих спутников. Рагинар перехватил его взгляд, сразу заулыбался и прямо на ходу стал показывать, как князь ловко перехватил копье и с разворота метнул точно в цель. Все остальные тоже с восторгом смотрели на Дарника, вполне разделяя восхищение брата Милиды.
Ничего не оставалось, как воспользоваться всем этим. Переведя коня на шаг, Рыбья Кровь жестом подозвал к себе Янара. 
    – А ты молодец! – перегнувшись князь дружески потрепал Янара за плечо. – А еще не хотел быть главным телохранителем. Быть тебе княжеским полусотским, – и громко добавил по-хазарски: – Слава молодцу! 
    Возбужденные хазары, подъезжая, радостно хлопали сотоварища по плечу.
    – А ну все вместе: слава молодцу! – скомандовал им князь.
    – Слава молодцу! – повторили они за ним.
    – А теперь и все остальные! – Рыбья Кровь сделал повелительный знак рукой.
    – Слава молодцу! – прозвучало из двадцати восторженных глоток непривычное, и для половины непонятное, но от того не менее торжественное восклицание.
    Жена Янара так вообще бросилась целовать своего доблестного мужа.
    Отъехав от лагеря версты на полторы, Дарник приказал поворачивать коней на восток. Он собирался, обогнув лагерь, выехать к морю, а там уже вдоль берега разыскать речушку, ведущую к Утесу. Но не проскакали они и версты, как намерение князя вновь изменилось. После одной неудачи, стоило ли доискиваться другой – ведь неизвестно что ждет его там, на Утесе, может, никого и в живых уже нет, или все в таком состоянии, что лучше их посторонним людям не показывать?
    – Ты хочешь напасть на бирему? – на правах законного помощника осведомился Янар.
    – Ты прав, поджигать ее мы не будем, она нам самим еще пригодиться, – нашел хорошее объяснение своим метаниям князь и они снова повернули коней, теперь уже точно на Варагес.
    В городище их встретили с большим облегчением.
    – Что, никто не захотел назад к ромеям? – довольно спросил вышедший из ворот княжескому отряда навстречу Сигиберд.
    – Сильно приревновали меня мои союзники к вашему городищу, – сообщил ему Дарник. – Я даже сам не ожидал. Пусть Рагинар тебе сам об этом расскажет.
    Рагинар, разумеется, рассказал и весь вечер Варагес об этом только и судачил. 
    Князь тем временем обсуждал данное происшествие с Агиливом без лишних ушей.
    – Почему все же ромеи напали на тебя? – допытывался вождь, уже не так благожелательно, как еще день назад. Его сомнения можно было понять: что это за союзники, которые позволяют с гребенским князем такое? А ведь рано или поздно он непременно узнает, что какое-то время Дарник был у ромеев в качестве пленника-раба.
    – Они сказали, что раз хазарская декархия является частью их команды, то и все, что хазары получили, все кони, одежда и женщины принадлежат всей биреме. К сожалению иларха Карикоса там не было, только навклир и старший декарх. Я сказал, что не дело собак решать что-то за своего хозяина. Наверно, мне не следовало так шутить, но что сделано, то сделано. В ответ навклир приказал взять меня в заложники, пока хазары не передадут им все, что ромеи требовали. Стерпеть такое было уже свыше моих сил. Жалею лишь, что брошенное мной копье досталось не навклиру, а пентарху, который просто слишком яро выполнял команду навклира. 
    – Рагинар сказал, что ты собирался поджечь бирему.
    – Да, было такое желание, но я решил все же не поджигать ее, – продолжал придумывать Дарник, впрочем, не слишком далеко отступая от правды.
    – Что же будет теперь дальше?
    – Чтобы это решить, мне нужно два совета: один – от тебя, другой – от моей дружины.
    Вождь чуть подумал.
    – Скажи, князь, а почему ты вообще оказался у ромеев один без своей дружины?
    И снова Дарнику пришлось выкручиваться.
    – Таково было условие иларха. Он опасался моих воинов, поэтому согласился принять меня у себя только одного… Так что ты мне посоветуешь?
    – Посоветую просто забыть про них. Если же горишь желанием отомстить, то можно изредка посылать к их лагерю большой отряд конных лучников пугать своим видом ромеев, чтобы они, как только наступит тепло, сели на свой корабль и побыстрей уплыли отсюда.
    Если бы Рыбья Кровь не грезил о захвате биремы, то лучшего совета было не сыскать.
    – Отличный совет. Стало быть, на двадцать-тридцать конных лучников из Варагеса я могу рассчитывать? – Дарник не столько ловил Агилива на слове, сколько хотел посмотреть, как тот станет отказываться от своего предложения.
    И вождь, в самом деле, чуть замялся.
    – Боюсь, Сигиберд будет возражать. Уговоришь его, тогда все получится.
    На этой неопределенности они с князем и расстались.
    Свой день Рыбья Кровь завершил обходом своей хазарской декархии. Прошелся по тем домам, где хазары встали на постой, посмотрел, кто как устроился, для каждого нашел парочку незначащих фраз, обозначивших как бы его княжескую заботу о них. Последним навестил Янара. Его жена Квино, миловидная порывистая худышка, уже вовсю тараторила на смеси хазарско-словенских слов и к немалому смущению своего мужа бойко распоряжалась родительским домом, указывая всем, как именно надо принимать словенского князя. Дарник только добродушно ухмылялся, с удовольствием принимая их угощение в виде запеченного гуся, нафаршированного сушеными ягодами и яблоками. 
    – Все хорошо, – успокаивал он Янара. – Но впредь будешь сам приходить ко мне каждый вечер.
    Отдав должное гостеприимному дому, они с Янаром выбрались поговорить наружу.    
    – Что говорят твои хазары о сегодняшней поездке?
    – Им все понравилось: и ты, князь, и кони, и жены.
    – Так уж и все? – не очень поверил Дарник.
    – Они боялись, что пятерых неженатых ты вернешь в ромейский лагерь.
    – Значит, возвращаться в него они уже не хотят?
    – Не хотят. – Янар выразительно закивал головой.
    – И самое главное: ты на всех из них можешь положиться?
    – На всех, кроме Устуша, – честно признался новоиспеченный полусотский.
    – Хорошо, – просто сказал на это князь.
    – Как ты с ним поступишь?
    – Займет место не в дружине, а в войске, только и всего.
    Наглядевшись на тесноту, в которой находились женатые хазары, Дарник больше всего опасался, что и их с Милидой опочивальня пополнится дополнительными ночевщиками. Но нет, новая порция общего уважения оставило здесь все, как было накануне.
    И также как и вчера, стоило ему отвернуться, Милида вновь запрыгнула ему на спину. Однако теперь это было вполне ожидаемо и даже желаемо, и вместо прежней суетливости в их схватке появилось что-то и плавно-заученное, словно этой постельной борьбой они занимались не первый месяц. Догадался Дарник и о причине столь непривычного поведения своей суженой. Видимо, ей дословно перевели его слова после поединка с Вальдой, что, мол, князь всегда желает ее побеждать, вот и поняла это буквально. Ну что ж, он совсем не против такого ночного времяпрепровождения.  
 
9.
    Для поездки на Утес Рыбья Кровь отобрал восемнадцать человек, вернее, не столько отобрал, сколько немного сократил вчерашний отряд: из женщин разрешил ехать с ними лишь Милиде и Квино, хотел поразить утесцев красотой варагесок, не возражал и против шестерки лучников Рагинара. В качестве подарков взял несколько бурдюков с ячменным вином, немного колбас и побольше пирогов с самой разной начинкой – по опыту знал, как самые суровые воины скучают по чему-нибудь вкусненькому. Попытался также купить у своего тестя пару дальнобойных луков для хазар, на что тот протестующе замахал руками и вручил зятю эти луки без всякой оплаты. Остальных восьмерых хазар Дарник попросил в дополнение к кистеням вооружить метательными сулицами. 
    Так и выехали, ощетинившись всевозможным вооружением, а толстые зимние одежды намекали еще и на наличие под ними боевых доспехов. Пока князь сотоварищи навещали ромеев, Агилив разослал во все стороны дальних дозорных, и один из них обнаружил селище дарникцев. Поэтому к Утесу направились не через морское побережье, а напрямик в сопровождении дозорного-проводника. 
    Ничего толкового на расспросы князя проводник ответить не мог, мол, просто увидел на высокой скале дым и повернул назад в Варагес, так что Дарник до конца не был уверен, что это именно их Утес. Снежная шуба так накрыла все вокруг, что обнаружить какие-то знакомые места не представляло никакой возможности. Тем не менее, с каждой новой верстой Дарник испытывал все большее беспокойство. Вчерашние сомнения вновь охватили его. Он почти был уверен, что один, а то и оба его сына мертвы, а остальные, если и живы, то наверняка погрузились в полную зимнюю апатию, когда ничего не хочется делать, а лишь по самому малому обеспечивать себя теплом и пропитанием.  
    Единственное, что немного утешало его, так это тайник в его княжеской двуколке, о котором не знал даже Корней. Двуколка имела тонкое двойное дно, в котором хранилось пять мечей и пять клевцов – оружие вовсе не наградное, а так, на всякий случай, ведь нередко в пути к княжескому поезду приставали юные беглецы из селищ, мечтающие о военных походах, вооруженные лишь одним топором или толстой дубинкой. Не станешь же для них забирать клевцы у собственных гридей? Для Варагеса, где любой металл являлся большой ценностью, это было настоящее сокровище. Сколько можно пользоваться подачками Агилива? Да и хазарскую декархию как следует вооружить тоже не мешает. Оставалось только надеяться, что его двуколку гриди не пустили на дрова.
    Наконец навстречу стали попадаться как будто знакомые места и скоро Рыбья Кровь уже не сомневался, что они на верном пути. Вот проводник остановился, указывая, но каком месте он вчера остановился и повернул обратно. Впереди на взгорке дыма видно не было. 
    – Да, это Утес. Ты молодец! – похвалил Дарник проводника и дальше поехал уже впереди своего небольшого отряда.
     Уже видно стало сторожевое гнездо, устроенное на одинокой сосне сбоку взгорка и малый каменистый вал, закрывающий доступ наверх, а тревоги по-прежнему никто не подымал. А может чума их скосила, подумал Дарник. Но нет, какое-то людское движение наверху вала появилось. Никем не остановленные конники приблизились к подножию взгорка, откуда наверх вела хорошо протоптанная тропа. Только тут зазвучало железное било и к каменистому валу высыпало два десятка парней хоть и без доспехов, но с мечами и сулицами.
    – Стоять! Ни шагу дальше! – заорал обладатель самой громкой глотки гридь Багро. И в сторону всадников полетела сулица, впившись в землю прямо перед конем Милиды, что ехала рядом с князем.
    Дарник подал знак и отряд остановился. Сам он не спешил что-либо объявлять. Снял шапку и просто сидел верхом, не двигаясь.
    – Князь Дарник! Князь Дарник, – испуганно прошелестело по шеренге утесцев.
    – Вот так на! Княже! – через вал перебрался Свирь и помчался в сторону своего хозяина. Толпа словен возросла, вот уже и женщины тянули шеи из-за каменной насыпи.
    – Это твои люди? – Свирь взял княжеского коня под уздцы и настороженно покосился на чужаков.
    – Мои, – коротко объявил Дарник и хазары с тервигами двинулись цепочкой следом за ним в селище.
    – А мы уже и не чаяли! – к княжескому коню подбежал и пошел рядом Грива. Среди женщин стояла Видана и больше смотрела не на Дарника и на Милиду и Квино. Кругом раздавались приветственные возгласы:
    – Слава князю!.. Один пошел и все сделал сам!.. Нигде не пропадет!.. А исхудал-то, а исхудал-то!.. Не сладко, видно, пришлось!..
    О чем это они, недоумевал Рыбья Кровь. В глаза бросился хмурый, не улыбчивый Корней.
    – А это кто?.. Кто?.. Откуда?.. – спрашивали Дарника гриди и смольцы о его гостях.
    – Это мои новые ополченцы. По-словенски почти не говорят, так что вы с ними полегче, полегче, – распорядился князь, слезая с коня. 
    К нему бросились сыновья:
    – Тятя! Тятя!
    Тур прижался к отцу, Смуга по-мужски сдержанно стоял рядом и недовольно дергал слишком «нежного» младшего брата за одежду. Оттеснив Милиду, они пошли рядом с князем. У Дарника на глаза навернулись непривычные слезы, он как бы случайным движением руки смахнул их. 
    На ржание варагеских лошадей ответило ржание утеских коней.
    – Значит, не всех лошадей съели? – спросил-похвалил князь Гриву.
    – Не, только двух и тех хромых, – отозвался тот.
    За истекший месяц в пещерном селище, по крайней мере, сверху мало что изменилось. Снег все накрыл гладким одеялом, наполнив все вокруг особой зимней пустотой. В дальнем конце селища Дарник отметил скопление повозок и двуколок, похоже, там все тоже было цело.
    Хазары и тервиги получили хороший урок гостеприимства у ромеев, поэтому держались настороженно, сбившись в одну кучу. Только Милида отважно следовала за мужем. Квино держалась возле Янара.
    Вместе с хозяевами они все спустились во двор-яму и чуть приостановились.
    – Твои ополченцы с нами пойдут, или их отдельно кормить будем? – захотел уточнить Грива.  
    – Все со мной.
    Воевода отдал распоряжение женщинам готовить пир в трапезной, а сам повел гостей в гридницкую. Внутри изменений действительно было больше чем снаружи, целая цепочка новых камор, да еще большая трапезная и гридницкая. Но все было пропитано невыносимым запахом копоти, свежевыделанных кож и сырости. Корней по-прежнему держался позади всех, не стремясь подойди к князю. Что-то тут было не совсем в порядке, только нельзя было понять что именно. Это вызывало легкое беспокойство.
    Князь занял главное место, находящееся в глухом торце гридницкой, слева пристроились сыновья. Дарник знаком указал Милиде и остальному отряду сесть сразу за  ними. Все остальные места на широких деревянных лежанках вдоль стены напротив гостей заняли гриди. Как отметил князь, другие смольцы, кроме Виданы, в гридскую не пришли. Стало понятно: гриди за время его отсутствия взяли власть в свои руки.
    Когда все расселись, возникло неловкое молчание.
    – Есть ли потери?
    – Умер от горячки Твердята, – доложил Грива. – Остальные все живы. 
    Для Дарника это была приятная новость – не надо будет сталкиваться больше с открытой враждебностью покалеченного воина. 
    – Надия родила девочку, назвали Первуной, – вставила про свою женскую ватагу Видана.
    Вдова полусотского села рядом с Гривой, причем очень сильно к нему придвинувшись, стало быть, теперь он ее муж. Ну что ж, тем лучше. 
    – Это твоя жена или наложница? – кивнул на Милиду гридь Радим, самый известный ходок по женской части.
    – Жена. – Дарник счел нужным дальше не распространяться.
    – А эта? – хищно глянул на Квино Радим.
    Князь не ответил, только строго посмотрел на него, и сообразительный Радим, тут же выразительно замахал руками, мол, я все понял, прости дерзкого. По шеренге гридей пробежал легкий смешок.
    – А это все твои новые родственники? – чтобы что-то сказать, спросил про спутников князя Грива.
    – Я же говорил: это мои новые ополченцы.
    Снова повисло молчание.
    – Почему вы не спрашиваете: где я был, что делал? – нетерпеливо заметил Рыбья Кровь.
    – Так ты ж сам говорил: пойдешь расширить наше княжество, – напомнил воевода. – Вот и сходил, привел новых ополченцев. Чего тут спрашивать?
    Корней по-прежнему находился в дальнем углу и молчал.
    – Хорошо, тогда давайте все к трапезе. – Князь решительно встал. 
    В трапезную пошли подземным проходом через несколько жилых камор, едва освещенных тонкими лучинами, воткнутыми в стены. Уже входя в трапезную, Дарник позади себя услышал тонкий мужской вскрик.
    – Что там? – сердито спросил Дарник у Свиря. Тот метнулся по проходу назад. 
    Все уже расселись за столом, а оруженосца все не было. Наконец он появился, но сообщил новость не князю, а Гриве. 
    – Корнея подкололи, – сообщил воевода, склонившись к уху князя.
    – За что?
    – Видно за то, чтобы ты его снова главным доносчиком не поставил.
    Рыбья Кровь принял этот вызов всегда послушного воеводы, даже не поморщившись.
    – На смерть?
    – Да нет пока. В лекарню унесли.
    Самым лучшим было делать вид, что все идет как надо. 
    – Весело тут у вас. Кто подколол знаешь?
    – Кто ж так просто признается, – со вздохом, но, прямо глядя в глаза князю, произнес Грива.
    Гриди, сидящие напротив, старались избегать смотреть на Дарника. Искренне радовавшийся возвращению князя Свирь и тот несколько раз опускал глаза вниз. Дарник не мог понять, что происходит. Но особой тревоги не было. Успокаивал досмотренный вид княжичей – значит, с ними здесь обращались должным образом. 
    Трапеза была отнюдь не праздничная: овсяная каша и рыба. Из напитков: квас, да горячий травяной отвар. Когда варагесцы по знаку князя вытащили из своих переметных сумм съестные гостинцы, а особенно бурдюки с ячменным вином, это резко поменяло общее настроение. Теперь пришлые ополченцы были самыми желанными гостями. И общее слегка пьяное веселье постепенно захватило, как хозяев, так и гостей. Хмель, казалось, не брал только одного князя. Дождавшись подходящего момента, он встал из-за стола.
    – Куда ты? – забеспокоился Грива, он тоже был как будто совсем не пьян.
    – Сиди здесь, – успокоил его Дарник. – Пойду смольцев проведаю… Сиди, я сказал! – повторил князь, видя, что воевода все же собирается его провожать. Жестом он остановил и Милиду, она тоже хотела последовать за ним. Не мог помешать только княжичам, те уже вперед отца выбрались из трапезной. 
    Предчувствие его не обмануло: каморы, в которых ютились смольцы, представляли жалкое зрелище. Какие-то замусоренные норы, а не человеческое жилье.
    – Чего ж ваши мамки не подметают здесь? – было первое, что он спросил, войдя в одну из них.
    – Так ведь нет мамок, – отвечал молодой смолец, по имени Витко, один из немногих ополченцев, кто умел читать и писать по-словенски. – Гриди их всех забрали к себе. Князь, ты вернешь нам наших жен? 
    Три его сожителя с тем же ожиданием смотрели на Дарника.
    – Сначала, я должен выслушать, что скажут гриди и жены, – князь не готов был сразу что-то обещать.
    Дальше – больше! Выбравшись из вонючих нор к коновязям, где хрумкали сено варагеские кони, Рыбья Кровь был окружен всей смольской ватагой, вернее, ее мужской половиной. Жалобы на самоуправство гридей посыпались со всех сторон, мол, сами ничего не желают делать, а к нам относятся как к последним рабам. Помалкивал только Дулей, вожак смольцев. К нему Дарник и обратил свой главный вопрос:
    – За что подкололи Корнея?
    – Он был не согласен… – начал Дулей и не закончил.
    – Не согласен с чем? 
    Дулей неопределенно оглядел своих смольцев, словно спрашивая у них поддержки.
    – Ну что бы тебя освобождать… Корней хотел это, требовал, а они нет…
    – Так вы знали, что я в плену? – поразился князь.
    – Ну да. Радим с напарником нашли место, где тебя схватили. Потом к стану ромеев по следам вышли, тебя там издали увидели…
    – А потом что? 
    – Потом все спорили: освобождать или как? Грива с Виданой сказали: он сам колдун, он нам велел не мешать ему одному в поход идти. Если бы хотел, чтобы его освободили, сказал бы ромеям, кто он, и они обязательно за выкупом пришли бы. А Корней ни в какую, говорит: у нас кони, луки и камнеметы. Мы сами потребуем: отдавайте князя или всех издали перебьем…
    – Ну?! – Дарник едва мог подавить свой гнев.
    – Ну, его гриди малость поколотили даже. 
    В эту минуту из ямы-двора показался один из пирующих гридей, посмотрел в сторону коновязи и спустился назад в трапезную.
    – Нам гриди тоже велели тебе об этом не говорить, – уныло промолвил один из смольцев.
    Князя так и подмывало узнать, почему они не пытались сопротивляться, но он сдержал себя.     И так было ясно, что гриди и по силе и по организованности намного крепче ополченцев, а бунтовать всей ватагой, значило, самое меньшее быть изгнанными посреди зимы в открытую степь без съестных припасов и коней.
    – Хорошо, я сделаю все по справедливости, – пообещал он, желая поскорее остаться один, чтобы лучше обо всем подумать.
    Возвращаясь, в пещеры, он зашел навестить еще и Корнея, посмотреть как там он. Лекарней эту камору называли разве что за более опрятный вид, здесь обитала роженица Надия со своей двухнедельной дочкой и еще одна смолька, которая должна была вот-вот родить. Ну и хватило места, чтобы положить подколотого хорунжего. Раненный в спину он лежал на животе и был без сознания. Пятно крови, проступавшее сквозь обвивавшую торс Корнея материю указывало место предательского удара.
    – Выживет? – только и спросил у беременной Рыбья Кровь.
    – Обычно от таких ран не выживают, – прямо ответила она.
    – Если выживет, получишь большую награду, – пообещал князь.
    Беременная только устало осклабилась, мол, мне бы самой остаться живой после родов.
    – Говорят, Первуной назвали, – Дарник обратился к Надии. Та с готовностью приоткрыла сверток, что держала на руках и с гордостью показала князю дочку.
    – К прежнему мужу хочешь? – спросил счастливую мамашу Дарник.
    – Как получится, – просто ответила она.
      Ее ответ был то, что надо. Действительно, все будет так, как получится.
    В трапезной пиршество постепенно затихало, несколько человек спало прямо на устланном сеном каменном полу.
    – Давай размещай всех нас на ночлег, – сказал Дарник воеводе.
    Тот стал распоряжаться. Князь велел, чтобы в княжескую камору помимо их с женой и княжичами уложили еще и Янара с Квино – не следовало красавице-варагеске где-то оставаться без надежной защиты. Постепенно все, и хозяева и гости, тоже разошлись по ночлежным углам, и Рыбья Кровь с Гривой уединились для вечернего разговора.
    – Тебе смольцы уже нажаловались? – воевода сделал свой ход первым.
    – Нажаловались.
    – Я не смог остановить гридей. Ты бы смог, а я – нет. Да и мамки не сильно ерепенились.
    Против этого возразить было нечего.
    – Хочешь вернуть, как все было? 
    – Давать что-то, а потом отбирать – последнее дело, – рассудил Дарник.
    – Верно! – обрадовался Грива. – Тогда что будем делать со смольцами?
    У Дарника хватило времени хорошо все обдумать, и он уже принял решение.
    – Надо им дать что-то такое, чтобы они забыли о своих жалобах.
    – Тоже верно. А что дать? – воевода смотрел на князя как на великого волшебника. И Рыбья Кровь вдруг понял свою главную ошибку. Не надо было выдавать себя перед гридями за колдуна, выиграв на короткое время, он проиграл на более длинном расстоянии. Одно дело, когда есть сомнения колдун он или просто большой везунчик, и совсем другое, когда все знают, что точно колдун. Такому подчиняются, но никогда сами не помогают: зачем? – он же колдун, сам со всем справится.  
    – Когда ехал сюда, думал поднять на ромеев одних вас, гридей. Теперь понял, что заберу с собой всех смольцев.
    – На ромеев? – опешил Грива.
    – Да. Только нужно каждого из них посадить на коня с хорошим луком и двумя колчанами стрел. Три колесницы с камнеметами тоже возьму. С ними все запасы железных «орехов» и «яблок».
    – Гриди тут пару раз стреляли из камнеметов, – замялся воевода.
    – Ничего, соберешь все, что осталось. Если есть железные гвозди, их тоже давай. Еще нужно не меньше тридцати сулиц и по второму ударному оружию. Если гриди не захотят давать свои луки, мечи и секиры, скажи, что сами тогда поедут воевать с ромеями.
    На том они и уговорились. Дарник был рад, что никаких сомнений у Гривы не возникло, ни насчет коней, ни насчет оружия.
    Ночевка в Утесе вышла в полном смысле походной. Хазар с варагесцами уложили на полу прямо в трапезной, накидав им всевозможных шкур и лошадиных попон. Чуть получше было в княжеской каморе: настоящие перьевые подушки и шерстяные одеяла из смольских запасов. Дарник с Милидой пристроились на одном топчане, княжичи на другом, Янар с Квино на полу. Сыновья рассказали, что больше всего за ними присматривал оруженосец Свирь, поэтому тот тоже был допущен в главную спальню – на полу как раз хватило места и для него. Варагески долго не могли угомониться, все делились по-готски своими новыми впечатлениями, пока князь с Янаром не цыкнули им замолчать и спать.  
    Дарник все снова и снова переживал нежелание гридей его освобождать. Не мог понять, как такое вообще могло случиться. Сначала валил все на необстрелянность своих чересчур грамотных челядинцев, возвращался к своему колдовству, не забыл и про отрубленную руку Твердяты – может, именно это оттолкнуло от него верную дружину. Наконец его осенило: лучшие и отважные гриди ушли из княжеской сотни еще там на новолиповской дороге, с ним же остались одни слабаки и боязливцы, те, кто не может сам за себя все решать. Эта догадка приободрила князя, и он уснул немного успокоенным.
    Наутро было шумное и веселое пробуждение. Особенно горели восторгом глаза у варагесцев, позже Рыбья Кровь выяснил, что в их жизни это была едва ли не первая ночевка в чужом становище. На выходе во двор князя поджидал Дулей.
    – Мы, правда, идем в поход на ромеев?
    – Правда. Пусть собираются как надо.
    – А как мы пойдем, пешцами или как?
    – Как надо, так и пойдем! – Дарник посмотрел на вожака смольцев так, что тот мгновенно бросился поднимать свою ватагу.
    Гриди уже знали о походе и тоже были уже на ногах. Все на Утесе пришло в движение и в бесконечные вопросы, на которые ответить могли лишь князь и частично Грива. Хазарам и варагесцам было проще, они быстро перекусили остатками вчерашнего пиршества и, отойдя во дворе со своими конями чуть в сторонку, с любопытством смотрели на хлопоты словен.
    Самым трудным и беспокойным вышло расставание гридей со своими лошадьми и  частью вооружения. То там, то здесь были попытки отдать смольцам, что похуже. Рыбья Кровь все видел и слышал, но молчал. Занятые своими скакунами, гриди совсем не обратили внимания, как были запряжены три двуколки с камнеметами и княжеская двуколка с хранящимися в ней шатром и знаменами, а ведь это восемь упряжных лошадей. Свирь и знаменосец Беляй по распоряжению Дарника целыми охапками сносили в них сулицы, колчаны со стрелами и арбалетными болтами. Не забыта была и провизия на три дня вперед.
    Двадцать два смольца скоро напоминали украшенные в честь первой весенней вспашки вербы: щиты, шлемы, надетые на зимние шапки, мечи, клевцы, секиры, кистени, арканы, свои и чужие доспехи – все топорщилось и едва держалось, но никто не смеялся, главное было ничего не забыть.
    Дарник и сам приоделся: на плечах у него был красный и золотой окантовкой плащ из тонкого двойного ромейского полотна, на голове парадный шлем, соединенный с княжеской короной, на ногах сапоги с золотыми шпорами. Гриди позабывшие, как может выглядеть их князь, сейчас и сами старались подтянуться, забыть про расхлябанную походку и на лица вернуть готовность слушаться. А вот княжичей переодеть не получилось, из своих прежних парадных одежд они уже выросли.
    Когда в дополнение к 4 упряжным и 7 верховым лошадям, принадлежащим смольцам, из конюшен вывели еще 4 упряжных и 12 верховых лошадей, обнаружилось, что на самом Утесе остается всего четыре лошади.
    – А у нас тогда как?! – Грива был в полной растерянности. 
    Рыбья Кровь ожидал этого и распорядился взять еще две упряжных лошади, а четыре верховых вернуть назад в конюшню, мол, шесть лошадей вам для конных сторожевых разъездов хватит за глаза. Эти две дополнительных упряжных впрягли в двухостную повозку смольцев, которую нагрузили тремя палатками, пятью конными катафрактными доспехами, и четырьмя носилками для будущих раненых. Помимо двадцати двух смольцев с князем отправлялись еще оба княжича, Свирь и знаменосец Беляй.
    Выступали действительно как в настоящий военный поход. Впереди на варагеской лошади ехал князь, за ним Свирь вел в поводу княжеского коня с кожаным седлом и нарядным шитым золотом чепраком. Следом ехали княжичи и знаменосец с развернутым княжеским знаменем. Далее хазары и варагесцы. За ними катили колесницы и повозка. Замыкали колонну дюжина конных смольцев во главе с Дулеем.

10.
    Едва с глаз скрылся Утес, как Дарник приказал поворачивать на Варагес, а смольцам немного себя разгрузить: сложить лишнее оружие на повозку, что те с удовольствием и сделали. Дулей недоумевал:
    – Мы что, не на ромеев идем?
    – И на ромеев тоже, но позже, – шутил князь, весьма довольный, что ему удалось столь просто обескровить предательский Утес. Не мешало, конечно, отполовинить у них еще коров и свиней, но тогда они точно догадались бы, что назад смольцы с князем уже не вернутся.
    Чтобы никто в его войске не чувствовал себя в чем-то ущемленным, Рыбья Кровь использовал скучную дорогу, как учебу по маневрированью: то приказывал возглавить колонну конной дюжине Дулея, то командовал хазарской декархии занять место сбоку колесниц, то хотел посмотреть, как новоявленные колесничие могут быстро выдвигаться в сторону и разворачиваться к воображаемому противнику камнеметным стволом. Все с большой готовностью и воодушевлением выполняли его команды. Даже варагесцы и те по своей воле с удовольствием повторяли все движения хазарской декархии.
    Что касается княжичей, то те попали в полную зависимость от красавиц-варагесок. Квино была всего на год постарше Милиды, поэтому в восьмилетних княжичах обе они нашли себе подходящую компанию. Пока мужчины с важным видом занимались своими взрослыми делами, там, где ехали варагески с мальчишками, все время раздавался дружный смех, оттого еще более веселый, что обе стороны с большим трудом понимали друг друга. Когда не хватало слов, в ход шли руки, а то и щипки с толчками. 
    – Какая веселая у тебя, князь, жена, – заметил Свирь. Ему самому не было еще восемнадцати, поэтому чужой детский задор вызывал в нем некоторую зависть.
    – Хочешь, и ты к ним присоединись, – посмеивался Дарник.
    Так, в хорошем, бодром настроение они и прибыли в Варагес. Перед тем, как войти в городище Рыбья Кровь перестроил колонну в том виде, в котором она вышла из Утеса,  и пересел на своего княжеского коня. Дозорные мальчишки еще за три версты обнаружили их походный поезд, и встречать гостей за ворота городища высыпали все его жители. Развевающееся знамя с золотой рыбой на синем фоне, красный княжеский плащ и парадный шлем с короной сделали свое дело – ни один из варагесцев уже не сомневался в счастливом жребии, выпавшем их городищу. Ничего подобного в Варагесе никогда не происходило. Особенно, как позже выяснилось, все были покорены присутствием малолетних княжичей – значит, князь им полностью доверяет и не сомневается в их надежности! С почтением смотрели и на хорошо вооруженных смольцев, мол, вот они какие, настоящие дарникские воины.
    – Это и есть твои знаменитые камнеметы? – поинтересовался у Дарника Сигиберд, заглядывая под полотняный навес колесниц, когда колонна втянулась уже в городище.
    – Они самые.
    – Значит, все-таки пойдешь на ромеев?
    – Еще сам не знаю. Как получится и если твое войско поможет, – отвечал ему князь.
    Смольцы, успев за дорогу почувствовать себя настоящей княжеской дружиной, без всяких указаний Дарника вели себя сдержанно и чуть напыщенно, да и как иначе себя вести, имея на поясе меч, а на голове стальной шлем.
    Агилив, стоя на крыльце своего дома, внимательно смотрел на прибывших гостей.
    – Вот привел тебе загонщиков для большой охоты, – сообщил, поднявшись к нему, Дарник.
    – Только для охоты? – испытующе уточнил Агилив.
    – Твой совет попугать ромеев был хорош, и я его принял, – напомнил с наигранным смирением князь. 
    Весть о завтрашней большой охоте еще больше взбудоражило городище. Теперь уже варагесцы выводили своих коней, осматривали их копыта, проверяли луки и сулицы, усердно готовили дополнительные стрелы. 
    Вначале предполагалось, что все гости будут участвовать в охоте только как загонщики, но потом к Дарнику пробились Янар с Дулеем и сказали, что так будет не очень хорошо: хазарский декарх утверждал, что половина его людей прекрасные лучники, а вожак смольцев высказал опасение, что в итоге загонщикам достанется лишь самая малая часть общей добычи. 
    – А мы сейчас все это и проверим, – сказал князь и слово в слово передал претензии своих вожаков Агиливу и Сигиберду. 
    До темноты оставалось еще несколько часов светлого времени и гостям вместе с охотниками-стрелками устроили общее состязание: укрытый толстыми попонами конь тащил на ристалище санки с мишенью-оленем, а изготовившиеся лучники должны были успеть послать в цель по три стрелы или два болта из арбалета.
По результатам этих стрельб трое хазар и четверо смольских арбалетчиков перешли в разряд стрелков. Рыбья Кровь, хоть и имел два дальнобойных лука – свой, княжеский и подаренный тестем – от участия в стрельбе уклонился. За него три стрелы из княжеского лука пустил Свирь – хорошо еще, что хоть один раз в саму мишень попал. Тем не менее, на правах оруженосца получил право находиться вместе с Дарником среди стрелков.
    Новые гости и княжеский наряд подразумевали особо торжественный вечерний пир, но Рыбья Кровь от этого излишества накануне большой охоты посоветовал хозяевам воздержаться:
    – Лучше пировать после, а то удачи может и не быть.
    Агилив с ним согласился, хоть это и противоречило законам степного гостеприимства. Поэтому кое-как перекусив по семейным дымам, весь Варагес сотоварищи быстро и дружно отошел ко сну.
    Несмотря на прибытие дополнительных двух дюжин лошадей, коней для большого охвата территории все равно не хватало. Однако тервиги вышли из положения достаточно просто: забрали лошадей у стрелков, а всем загонщикам посадили за спину «по пешцу» снабженными молотками и железными котелками, при выезде двумя клиньями в степь их по очереди через каждых полверсты ссаживали на землю с тем, чтобы они своим шумом не давали загоняемым животным свернуть с главного направления в сторону. И была у варагесцев еще одна придумка, которую Дарник разглядел, когда уже прибыл на место стрельбы: две длинных на целое стрелище загородки, состоявшиеся из легких рогаток с вертикально закрепленными прутьями с развивающимися лентами. Поставленные клином друг к другу эти загородки направляли бегущих животных в узкий пятисаженный проход, где их поджидали стрелки.
    Первыми еще по темноте в степь выехали загонщики, стрелки же спокойно дождались утреннего света, еще и горячего успели поесть и только, когда солнце проникло уже через стену на двор городища, двадцать стрелков во главе с князем и Сигибердом пешком двинулись к своей засаде. Там выстроенные с одной стороны прохода друг за другом стояли восемь телег, наполненные хомутами и жердями для волокуш. За этими телегами и предстояло прятаться стрелкам.
Сигиберд поставил князя вместе с варагескими лучниками у самого устья прохода, сам же вместе с хазарами и смольцами разместился у самой последней телеги. Сначала Дарник подумал, что это для того, чтобы как следует оценить ловкость и меткость гостей, но чуть позже он понял, что дело в другом: под надзором князя и хозяева и гости будут изо всех сил стараться показать себя в наилучшем виде. И воевода хочет проследить за всем этим. Ну что ж, вполне верное решение.
    Пока заняли места, приладили себе по росту тележную поклажу и разложили на ней поудобней свои стрелы, настало и время стрельбы. Первыми на безжизненной снежной равнине появилось стадо пугливых сайгаков голов в двадцать. Чуть приостановилось, всматриваясь в рогатки с развевающимися лентами, пробежало еще сотню саженей, снова остановилось, чуя присутствие за телегами людей. И наконец, решившись, вслед за своим вожаком бросилось в проход. Сигиберд загодя предупредил, чтобы первую дичь пропускали беспрепятственно, поэтому выстрелил из лука только сам уже вдогонку стаду и попал, одна из самок кувыркнулась, потом встала и с трудом с торчащей в боку стрелой двинулась шатаясь за своим стадом. Ее не стали догонять – этим полагалось заниматься позже. 
    Не успели проводить сайгаков взглядами, как вся степь впереди наполнилась всевозможной живностью: косяками тарпанов, стадами джейранов, оленей, кабанов, снова сайгаков, промчался даже стая волков, и появилась главная степная дичь – зубры. Стрелки работали не покладая рук, в некоторых животных впивалось сразу по две-три стрелы. Сподобился выпустить из лука тестя две стрелы и Дарник: одна прошла мимо, вторая поразила в шею какую-то мелкую антилопу. Вместо охоты мысли князя были заняты прежней головоломкой: что делать со смольцами? И когда он выпустил вторую стрелу, его вдруг осенило: можно же просто перевести их назад в Смоль. Даже было странно, что такая мысль до сих пор не приходила в голову ни ему, ни самим смольцам. Конечно, без тех припасов, что они привезли в Утес, там зимовать будет совсем не сладко, но ведь то же зерно и крупы, можно взять и в Варагесе, обменяв на оружие, взятое у гридей. Единственное, что препятствовало, так это расстояние до вежи, смольцы до Утеса добирались два дня, а Варагес, как бы не был еще дальше.
    Окружающая бойня, между тем заканчивалась. Один огромный зубр раненный, но еще полный сил, неожиданно развернулся и атаковал трех стрелков, стоявших за последней телегой. Те, спасаясь, вскочили на телегу. Резкий взмах косматой головы, и телега, вместе со стрелками отлетела на добрую сажень. Один Сигиберд не растерялся и подскочив сбоку к могучему животному нанес ему удар по темени обухом секиры. Передние ноги зубра подломились, еще один удар секиры, и мертвый исполин опрокинулся на бок. Это было как завершение всей охоты. К проходу скакали уже загонщики, часть из них, не останавливаясь, помчались по кровавым следам дальше добивать раненых животных. Возле князя остановилась группа всадников, это Янар со знаменосцем Беляем привезли опекаемых ими княжат и Милиду с Квино. Жестом указав всей пятерке оставаться на месте, сам Янар поскакал, размахивая словенским клевцом, за остальными преследователями дичи.
    – Ух ты! Как! Ого! Вот! – княжичам не хватало трех с половиной языков, включая уже и готский, чтобы рассказать о своих охотничьих достижениях.
    Но Дарнику, как и всем окружающим, слушать их было недосуг. Стрелки и часть загонщиков уже вовсю занимались свежеванием убитых животных, прямо на месте отрубали головы, сливали кровь, вынимали внутренности. Подходили загонщики-пешцы, тотчас присоединяясь к этой работе. Добычи было столько, что приходилось опасаться хватит ли для нее всех телег и волокуш.
    – Хороший удар! – похвалил Рыбья Кровь разделывающего своего зубра Сигиберда. – Не каждому такое по силам. 
    Варагеский воевода не ответил, только по чуть дрогнувшим в улыбке губам можно было заметить, как ему приятны слова князя.
    Те, кто не был занят на разделке туш и снаряжением телег и волокуш, подбирали расстрелянные по полю стрелы. У каждой из лучников на стрелах имелись свои хозяйские отметины и теперь все они возвращались в колчаны своих владельцев. Тот, кто совершил много промахов, тут же подвергался самым язвительным насмешкам.
    – Смейтесь и надо мной, я сегодня тоже один раз промахнулся, – предложил шутникам Дарник. Никто, разумеется, не смеялся. 
    Сам князь руками поработать не очень рвался, да от него этого никто и не ждал. Три-четыре приказания смольцам, два-три – хазарам, одна-две шутки сыновьям и Милиде, разрешение использовать для волокуши княжеского коня – таким был его вклад в общее дело. Еще он нашел варагеского проводника, что вывел их на Утес и спросил: не знает ли он где находится Смоль. 
    – Полдня пути летом и день пути зимой, – ответил варагесец. Такая разница была, видимо, не из-за трудной дороги по снегу, а из-за короткого времени зимнего дня.
    Наконец, все добытое кое-как погрузили и тронулись в городище. 
    Дарник продолжал обдумывать поездку в Смоль: сколько человек, кого именно, какие с собой припасы? Ведь вполне могло случиться, что брошенная крепостица разорена или даже сожжена, где тогда заночевать и как возвращаться обратно. Люди, конечно, могут и поголодать, а лошадям какой-то фураж обязательно нужен.
    В Варагесе уже дымили все печи, семьи готовились к дальнейшей переработке мяса и к вечернему пиршеству. Князь был приятно удивлен, что никто из городища на особо лакомую добычу не претендовал, все главы семей вместе со своими хозяйками и детьми просто по очереди подходили к телегам и волокушам и брали столько туш, сколько могли унести. Из домов на площадь были вынесены столы, на которых тут же производилось сдирание шкур, разделка мяса, мытье кишок для колбас, лучшие куски тут же закладывались в коптильни. Смольцы и хазары работали наравне со своими хозяевами. Рыбья Кровь теперь уже вместе с Агиливом снова оказались не у дел и, чтобы придать себе вид занятости, уединились для якобы важных переговоров. 
    Сначала разговор не слишком клеился, но потом Агилив набрел на легенду заморского похода Дарника и князь, не ломаясь и не рисуясь, принялся рассказывать про это свое самое дальнее путешествие. Исчерпав военные действия, остановились на Константинополе. Вождя интересовало:
– Что там тебя, князь, поразило больше всего?
Дарник чуть призадумался. Про «поразило» до сих пор никто его прежде не спрашивал.
– Я ведь там и был-то всего ничего. Даже с дромона на берег не сходил, опасался, что за захват Дикеи ромеи вздумают меня схватить и казнить. Дикейских заложников и тех отпустил, когда мы уже поплыли на Крит, их прямо в море пересаживали с моего дромона на другое судно. 
– Ну, а все же? – настаивал Агилив. – Первый взгляд всегда бывает важным и многое определяет на будущее.
– Со мной и на дромоне и на Крите все время был дикейский священник Паисий. Он очень ловко вел беседу про свою самую правильную веру в Иисуса Христа. И вот как раз в Царьграде я понял, почему никогда не буду креститься…
– И почему же? – величественный старик весь обратился в слух.
– Увидев только часть Царьграда, я все равно увидел не меньше ста тысяч людей. И представил, как все они заходят в храмы и одновременно что-то просят у своего Бога. Я и подумал, ну почему мои молитвы должны быть для этого ромейского Бога важнее молитв ста тысяч других людей? Почему я, молодой, умный и сильный должен просить себе еще больших преимуществ? По-моему, богов должно быть всегда очень много, не только у целого племени, но и у каждого рода должен быть свой собственный бог, тогда он тебе и близок и понятен и если он тебя в опасную минуту не спасает, то, ну что ж, значит, боги других родов и племен оказались более сильными и могущественными…
Агилив молча смотрел на князя, осмысливая сказанное им.
– Мне сказали, что ты на самом деле колдун.
Дарник не возражал:
– Иногда я и сам так думаю.
– Скажи, князь, а есть ли у тебя враги?
Дарник не мог сдержать смеха:
– Зачем мне враги, я и без них хорошо обхожусь…
Уже укладываясь поздно вечером спать в объятиях Милиды, Рыбья Кровь с удивлением понял, что его шутка была недалека от истины – при большой массе судебных приговоров и военных походов, называть кого-либо врагом как-то язык не поворачивался. И это при том, что нет-нет да кто-либо постоянно объявлял ему кровную месть.
Свое намерение съездить в Смоль князь сумел осуществить лишь через неделю после загонной охоты. Пять дней подряд он занимался конными учениями со своим объединенным смолько-хазарско-варагесским войском, добиваясь четкого выполнения самых простых построений. Зимой серьезных работ в городище было мало, поэтому против такого времяпрепровождения никто сильно не возражал. Одновременно Дарник присматривался, как складываются отношения между тервигами и новым пополнением гостей. Слишком тесное сожительство делало свое черное дело: радушие сменялось сдержанностью, а сдержанность – скрытым раздражением. Сначала он хотел купить расположение хозяев, подарив им некоторое количество мечей, секир и клевцов, но, подумав, воздержался от этого. До окончания зимы оставалось еще месяца полтора и лучше было приберечь эти подарки как можно дольше. Все говорило за то, что смольско-хазарской ватаге надо во что бы то ни стало перебираться на новое место жительства, тогда и с варагесцами отношения непременно станут лучше.
Однако все в городище говорили уже только о походе на ромеев, и отказаться от него уже не было возможности. 
Свое обещание Агиливу только попугать ромеев Дарник выполнил с отменной точностью. Его отряд, из сорока всадников вооруженных луками, копьями и щитами, рассыпавшись цепью, просто выехал на край распадка и остановился, давая себя как следует рассмотреть засуетившимся обитателям лагеря. В центре цепи под развевающимся знаменем в княжеском плаще в надменной неподвижности находился Дарник. Он даже снял ненадолго свой шлем-корону, дабы у ромеев совсем не осталось сомнений, кто именно перед ними. В лагере звучала медная труба, слышались свистки декархов, из домов и землянок выскакивали стратиоты и гребцы, на ходу вооружаясь. Дождавшись, когда ромеи стали разворачивать в их сторону и заряжать баллисту, Рыбья Кровь, все также невозмутимо взмахнул рукой, и вся шеренга всадников развернулась и потрусила прочь.
Большинство ополченцев не знали, что и думать о таком странном набеге, но, видя, как князь довольно улыбается, они и сами себя убедили в том, что все прошло как надо. И по возвращению в Варагес уже всем с восторгом рассказывали, как сильно их войско напугало ромеев. Теперь можно было определяться и со Смолью.
В эту поездку Дарник взял с собой пятерых хазар, двоих варагесцев и Свиря с Дулеем. Помимо десятерых верховых лошадей взяли с собой еще три вьючных лошади, нагруженных палаткой и мешками с овсом. Шли на рысях почти без остановок и оказались у Смоли еще засветло. Вежа была как вежа: трехъярусная деревянная башня обложенная камнем, при ней квадратный двор с двухсаженным тыном, да еще подковой окружающие вежу огороды. Все в целости и сохранности, вот только над башней подымался слабый дымок, указывающий на присутствие в крепости чужих людей.
– Мы когда уходили, ворота толстыми досками забили, – вспомнил Дулей.
– А почему черную тряпку не повесили, – упрекнул Дарник. – Тогда бы точно туда никто не сунулся.
Следов у ворот было совсем немного, и то, в основном козьи и какие-то маленькие человечьи. Сами ворота оказались заперты изнутри.
– Ну стучись давай, – сказал князь Дулею.
Тот сначала стучал кулаком, потом обухом топора – из вежи не раздавалось ни звука. Дарник указал Янару взглядом на тын. Янар вместе с еще одним хазарином накинули на заостренные концы бревен арканы, ловко вскарабкались наверх и перевалили во двор крепости. Еще через минуту ворота распахнулись и пропустили вовнутрь весь отряд. Кругом царил неприятный разор и запустение. Все идущие вдоль тына постройки зияли отсутствием своих дверей, а кузня так вообще лишилась половины своей передней стены. Не трудно было догадаться, что все это пошло на дрова для новых обитателей башни. Причем несколько толстых бревен специально предназначенные для печного обогрева оказались не тронутыми. Нижний ярус вежи служил погребом для съестных и военных припасов, поэтому вход в башню находился на втором ярусе, куда вела лестница из тонких досок и брусьев, которую легко было разрушить, чтобы намертво закрыться от противника в самой веже.
Свирь первым взбежал на высокое крыльцо, тяжелая входная дверь была закрыта. Оруженосец вытащил топор и вопросительно посмотрел на князя. Дарник отрицательно покачал головой, кто бы в веже не закрылся, не стоило из-за этого рубить дверь. Судя по следам и мусору, неизвестные гости были не многочисленны и вряд ли воинственны.
– Может покричать им, чтобы выходили? – спросил у князя Дулей.
Против этого Дарник не возражал.
– Выходите, вам ничего не будет! Здесь князь Дарник! Это наша вежа! – во весь голос прокричал вожак по словенски, ромейски и хазарски.
Ответом ему было молчание. 
– Там дети! – показал на одно из окон глазастый Янар. 
Это развеяло последние сомнения.
– Готовьтесь на постой, – дал команду Рыбья Кровь. 
Дальше уже распоряжался Дулей. По его указаниям хазары и варагесцы разобрали до конца переднюю стену кузни и из полученных досок стали сбивать две двери: одна предназначалась для одной из гридниц, другая для бани. В конюшне имелся хороший запас сена, которое пошло и на корм лошадям и на подстилку для людей. У подножия лестницы, ведущей в вежу, разожгли костер, чтобы он в наступивших сумерках не только варил в походном котле овес, но и освещал вход в башню. По хорошему куску колбасы и копченого окорока нашлось и у каждого из походников, так что сетовать на бескормицу не приходилось. Под конец умудрились затопить даже баню. 
Предусмотрительный Свирь ради предосторожности под самой дверью башни, открывавшейся наружу, разбросал старые железяки, найденные в кузне. И вот когда запахи сытной еды стали подниматься прямо к затянутым бычьими пузырями окнам, раздался звон свалившихся с крыльца железяк. Янар со Свирем похватали из костра горящие поленья и как факелы подняли вверх. На крыльце стояли три разного возраста девочки, старшей было лет десять, младшей не больше пяти. Страшно худые и замурзанные, в каких-то немыслимых тряпках они просто стояли и смотрели на десять устрашающего вида мужчин. Ополченцы тоже не двигались, боясь спугнуть детей.
Дарник протянул Свирю свою палочку, на которой грел колбасу. Сняв с себя шапку, чтобы девочки увидели его юное улыбчивое лицо, оруженосец осторожно подошел под самое крыльцо и протянул наверх палочку с колбасой. Старшая девочка, нагнувшись, взяла ее, после чего все трое исчезли за дверью.
– У нее что-то с лицом, – сообщил Свирь князю и Дулею. – Вся щека изрезана.
– Это мануши, – уверенно определил смольский вожак.
Манушами называли особых бродячих людей, которые жили тем, что развлекали на дорогах торговых и военных людей своими гаданиями и фокусами. Дабы обезопасить своих женщин от мужских посягательств мануши с малолетства обезображивали своим девочкам левую щеку так, что все лицо у них словно съезжало на сторону. Разумеется, оголодавших по женщинам и подвыпивших воинов даже такое уродство вряд ли могло остановить, но еще манушские женщины были знамениты тем, что умели напускать не людей любую порчу, так что их неприступность всегда была под двойной защитой.
– Мы что же будем здесь ютиться, а эти уродки там? – возмутился Янар.
– Я вижу, на тебе давно не было насекомых, – заметил ему на это князь и хазарский декарх сразу утих.
Так они и определились. Две пары дозорных по очереди всю ночь сторожили двор и лошадей, остальные помывшись в бане и растопив в гриднице печь в тепле и удобстве прекрасно выспались.
Утром вечернее знакомство повторилась. Походники жарили на костре свое мясо, со смаком его ели и призывно подымали на палочках вверх, приглашая манушей разделить с ними трапезу. И дверь вежи наконец распахнулась. На крыльцо и на верхние ступеньки лестницы высыпало с десяток детей, три женщины и позади них пожилой мужчина и парень лет семнадцати, все худые и темно-коричневого цвета. Вчерашнее спокойствие князя по поводу захватчиков вежи благотворно сказалось на ополченцах, они смотрели на манушей больше с любопытством, чем с враждебностью. Даже то, что у всех женщин и девочек старше восьми лет была обезображена левая щека, не слишком отталкивало. 
– Князь Дарник, ты простишь нас, что мы без спроса вторглись в твою крепость? – на хорошем словенском языке спросила женщина, одетая чуть получше двух своих родственниц.
– А за то, что всю ночь не пускали нас в вежу, прощения попросить не хочешь? – Дулею вдруг вздумалось пошутить.
– Князь Дарник знает, что мать не может впустить в дом чужих вооруженных людей, когда в нем одни малые дети, – уверенно отпарировала главная хозяйка семьи. 
– Есть ли на вас насекомые? – это Дарника беспокоило сейчас больше всего.
– Зимой на нас насекомых не бывает, мы умеем их вымораживать. Может ли князь обещать, что здесь нас никто не обидит? – Мануши все еще сторожились, готовые снова спрятаться в башню.
– Иди уже корми своих детей, – Рыбья Кровь сделал им всем приглашающий жест и строго посмотрел на ополченцев.
Но в особом приказе к сдержанности нужды не было, ополченцы и без того сами расступались пропуская к костру всю семью, и протягивая детям куски жареного мяса и миски со вчерашней овсянкой.
Главную хозяйку манушей звали Сунитой, ее мужа Абхеем, а парня-племянника Ишой, все они, включая детей, прекрасно говорили и по-словенски и по-хазарски, через какой-то час их присутствие в крепости уже казалось само собой разумеющимся. Выяснилось, что в Смоль они проникли еще осенью, имея с собой лошадь для волокуши и десяток коз. Сейчас от этого достатка остались лишь две козы. Никаких других съестных припасов у манушей не было, зато сохранилось три небольших мешка с перцем, корицей и другими южными приправами, чья ценность была выше равного им по весу серебра.
Князь знал, что из этого бродячего племени совсем никудышные воины, охотники и землепашцы, столь же неохотно работают они и в услужении другим людям, поэтому видел их присутствие в Смоли лишь до тех пор, пока у них при оплате еды не кончатся их мешочки с приправами.
– А еще мы умеем гадать и за одно это нас везде хорошо кормили и давали сколько угодно материи, – попробовала не согласиться с условиями оплаты их пребывания здесь Сунита. 
– Вот и возвращайтесь туда, где вам было так хорошо. Я сам не суеверный и не люблю суеверных воинов вокруг себя, – отвечал ей на это князь.
Однако Сунита не отставала и пока ополченцы и мануши были заняты обменом между собой местом ночлега, а Дулей со Свирем составляли список необходимых для поселения в веже вещей, мать-хозяйка раз семь предлагала сама погадать князю за любую самую ничтожную оплату. И в конце концов ввела Дарника в такое раздражение, что он положил руку на свой клевец.
– Я же сказал: отстань от меня!
– Неужели неустрашимый князь Дарник боится узнать свою судьбу?
В этот момент все ополченцы и мануши находились во дворе и при слове «боится» тотчас же навострили уши. Князь понял, что надо как-то на это реагировать.  
– Хорошо, погадаешь, но сперва я хочу знать, можешь ли ты себе предсказать свою судьбу?
– Могу, – гордо заявила Сунита.
– Тогда говори: в какой день смерть настигнет тебя? – и Дарник весьма недвусмысленно вытащил из-за пояса клевец. Весь его затаенно-свирепый вид говорил, что он, в самом деле, готов расколоть череп приставучей гадалке.
На дворе повисла звенящая тишина, все понимали, в какую западню угодила главная манушка. Она тоже молчала, но это не было молчанием страха, а всего лишь выразительная пауза, перед заготовленным ответом.
– Я умру ровно за тридцать пять дней до твоей смерти, князь.
Дарник сперва даже не понял, что именно она сказала, замахнулся для удара, да в последний момент сумел удержать руку и громко расхохотался находчивости ее слов.
Засмеялись и все ополченцы. Лицо же Суниты из коричневого сделалось серым, она тяжело опустилась на снег и закрыла себе голову платком. Абхей с Ишой подхватили ее под руки и с трудом почти навесу повели в назначенную им гридницу.
Солнце уже давно перевалило за полдень, но это не остановило Дарника, оставив Дулея с четырьмя хазарами в веже, он с остальными ополченцами поскакал в Варагес. Хотелось как можно скорее приступить к новой странице своей жизни, в которой ему предстояло быть полным хозяином самого себя.

 

Дарник и Река Часть 3

Невесты