Дарник и Княжна ЧАСТЬ 2 (1)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
 
1
Несмотря на высылку в дальние селища и городища ополченцев и бездомников, город был по-прежнему переполнен сотнями крепких бойников, которые, прогуляв свою долю добычи, не хотели садиться на землю, а всеми правдами и неправдами находили себе какое-либо пристанище и службу у состоятельных горожан. Пока у липовцев оставались еще незамужние дочери и молодые вдовы или можно было купить рабыню-наложницу, все шло относительно спокойно. На торжище нарасхват шли для подарков женские украшения, а косноязычные воины осваивали искусство красиво и весело рассказывать зазнобам о своих подвигах. Особым успехом у разборчивых невест пользовались певуны и танцоры. Вместо одного любовного токовища за городскими стенами образовалось их сразу три. Однако к зиме последние дурнушки и тридцатилетние вдовы обрели себе красавцев мужей, токовища исчезли, и в Липове стало нарастать нерастраченное мужское напряжение. Похожая картина наблюдалась и в войсковых селищах и заставах, где бездомники, чуточку обосновавшись на зимовку, тоже поводили налитыми кровью глазами в сторону любой женской юбки. Владельцы двух или трех наложниц мгновенно превратились для всех холостяков в главных врагов, невзирая на чины и боевые заслуги.
– Какие же вы все-таки мужчины животные! – гневно заявила на думном совете княжна, когда доложили о двух случаях захвата в селищах «лишних» наложниц богачей. – Ни одна бы женщина никогда так не сделала!
Тиуны и воеводы отводили глаза и прятали улыбки, слишком понимая ситуацию и сочувствуя холостякам.
– Надо снарядить поход за невестами, – предложил Быстрян.
– Согласен. Только пойдут те, у кого есть для невест подходящий угол, – поставил свое условие князь.
Предполагалось, что в поход отправятся исключительно сами «женихи» с такими же холостыми вожаками. Дарник про себя решил, что в эту зиму он никуда не тронется, разве что для объезда собственных селищ, чтобы каждую ночь спать в тепле. Однако на следующий день Всеслава заявила, что ему самому нужно идти с холостяками:
– Они там только дров наломают: и селища пожгут и людей поубивают.
– Ты хочешь, чтобы надо мной все смеялись – нянька при несмышленых бойниках! – отнекивался он.
– Кто ничего не боится, тот и смеха не испугается, – настаивала жена. – Ты же любишь по незнакомым землям ходить, вот и сходи.
Признаваться, что ночевки в зимнем лесу ему порядком надоели, он не хотел, подставлять под насмешки своих воевод было совестно, поэтому стал нехотя собираться сам, понимая, что Всеслава права: «дров наломают».
– А как ты собираешься там свататься? – недоверчиво вопрошала она. 
– Там на месте видно будет, – легкомысленно пожимал муж плечами. – Разложим на снегу красивые ткани и украшения, невесты и слетятся.
Беспокоясь об успешности «жениховского похода», Всеслава приняла деятельное участие в его подготовке: сама отбирала ткани и украшения, а также чугунки, плотницкие инструменты, и другие ценные у лесовиков вещи, заставила всех участников одеть свои лучшие одежды, постричься и побриться, даже конскую сбрую потребовала украсить разноцветными лентами и блестками, а седла брать только двойные:
– Как раз на них своих красавиц и посадите!
Давно на Войсковом Дворище не звучало столько смеха и шуток, как при этих сборах. Но княжне общее веселье внушало все большее опасение.
– А что вы будете делать, если лесовики запрутся и не захотят выходить?
– Придется силой их делать счастливыми, – куражился Дарник. – Разобьем ворота, выгоним из землянок, и пусть только попробуют не радоваться нашему прибытию.
– Все, я тоже еду с тобой, – твердо сказала перед самым выходом жена.
Князь не сильно возражал: выгоняет его на мороз, пускай и сама померзнет рядом. Кроме Нежаны в поход Всеслава решила взять также пятерых мамок – жен десятских:
– Лучше им вести переговоры, а не твоим страшилищам.
Женихов набрали пять ватаг: две верховых и три пеших на пятнадцати санях. Три крытых возка взяли для княжны и жен десятских. Захватили и четыре камнемета.
– Зачем, если все будем делать миром? – встревожилась Всеслава.
– Для любого мира это самое лучшее средство, – уверен был муж.
Путь определили вверх по реке на север. Крепкий мороз превратил русло Липы в гладкий лед, двигаться по которому было одно удовольствие. К исходу дня прошли почти пятьдесят верст, не останавливаясь ни в Арсе, ни в Северном Булгаре. На первом лесном ночлеге испытали малые войлочные шалаши, купленные в Черном Яре. По четверо, пятеро согревать себя в них только собственным дыханием оказалось вполне возможным, хотя на утро почти у всех воинов от такого «сугрева» порядком болели головы.
Следующее сторожевое селище находилось у правого притока Липы, который вел к их дальнему городищу Северску. Переночевав в тепле, свернули направо, на главное русло самой Липы, во владения Арса, куда раньше Дарник воздерживался заходить. Конные дозоры трусили вдоль обеих берегов реки, высматривая человеческие следы. За целый день пути обнаружили лишь развалины двух давно покинутых селищ.
На третий утро походников поджидала удача: прорубь, от которой санный след вел в глубь леса. Пойдя по нему, колонна липовцев верст через пять вышла к лесной засеке, где санная колея, петляя, подныривала под сваленные деревья. Лай собак и звук железного била указывали на близость жилья. С трудом преодолев узкий лаз в засеке, колонна вышла на небольшое выгонное поле, за которым располагалось большое селище, окруженное полуторасаженным тыном. Ворота находились на высоком бугре, и, чтобы пройти к ним, надо было проехать по насыпи вдоль тына, подставляясь под возможные стрелы и сулицы защитников селища. Выглядывающие из-за ограды жители настороженно смотрели на вооруженных пришельцев.
– Ну, так где там твои переговорщицы? – обратился Дарник к жене.
Княжна заметно заробела.
– Пускай они сначала как следует рассмотрят нас, – неуверенно попросила она.
– Хорошо, пускай рассмотрят. – Дарник подал знак выставлять мишени.
Следующий час бойники вовсю занимались своим привычным делом. В мишени летели стрелы и сулицы, силачи бросали на дальность тяжелые камни, конники на полном скаку подбирали с земли топоры и пики. Ближе к селищу деловито сновали пятеро мамок, своим беззаботным видом давая понять, что намерения у непрошенных гостей самые мирные. Наконец ворота чуть приоткрылись, и из них вышло двое переговорщиков: седой старик и чернобородый мужчина.
Князь вдруг остро ощутил нелепость всей их жениховской затеи. Ну как нормальные лесовики могут выдать за красивые побрякушки ста незнакомым мужикам десять-пятнадцать своих дочерей и сестер? Да они костьми лягут, а не согласятся на такую сделку. И виноват во всем будет именно он, Дарник. Всеслава задорно взглянула на мужа:
– Давай я сама.
– Ну попробуй, – разрешил он.
Смерды были словенами, их полушубки отличались неказистостью и бедностью отделки – явное свидетельство оторванности селища от больших торжищ. Обменявшись с князем и княжной традиционными приветствиями и сообщив что называют свое селище Невея, они захотели узнать, что привело княжескую дружину в их края.
– Мы три дня в дороге, – взялась отвечать им Всеслава. – Наши женщины сильно замерзли и очень хотят погреться в бане.
Дарник с оторопью покосился на жену: уж не хочет ли она сама лезть в пасть к незнакомым людям. Староста и чернобородый тоже озадаченно переглянулись.
– Мы понимаем, что всю дружину в вашем селище разместить нельзя, – продолжала щебетать княжна. – Можно ли нам поставить свой стан прямо здесь?
– Можно, – отвечал староста. – А женщины будут мыться одни или с мужьями?
– С мужьями.
Староста выразительно покосился на вооруженных дружинников.
– Не беспокойтесь, – сказала Всеслава. – Мы знаем обычай и в чужой дом с мечами не войдем.
– А княгиня с князем тоже хотят баню? – подал голос чернобородый.
– Очень хотим. А еще нам нужно сено для лошадей.
Дирхемы в уплату за сено лесовиков интересовали мало, зато сковородки и молотки в обмен были приняты с большим удовольствием.
– Неужели вот так возьмете и без оружия туда пойдете? – изумился сотский, которого Рыбья Кровь оставлял вместо себя.
– Ты хочешь, чтобы я был не таким смелым как моя жена? – хорохорился князь, хотя не испытывал ни малейшего желания заходить безоружным куда бы то ни было. – Я знаю, камнеметами, если что, ты сумеешь распорядиться.
Оставив при себе одни ножи – знак свободного человека, шесть семейных пар направились в Невею. Дома в ней располагались лучами от центральной площади и шли в три кольца: непосредственно к площади примыкали жилища глав семей, за ним шли дома сыновей и третье кольцо составляли хлева, конюшни и бани.
Лучшим жилищем оказался не дом старосты, а дом чернобородого. Как понял Дарник, именно он возглавлял в селище большие охоты и руководил всеми общими работами, оставляя отцу-старосте судебные и жреческие дела. От ворот до дома чернобородого гостей сопровождала толпа женщин и детей, мужчины следовали чуть поодаль. Больше всего внимания уделялось князю и княгине, таких знатных людей здесь еще не видели. До них беспрестанно кто-то незаметно дотрагивался, и терпеть это было крайне неприятно. Посмотрев на жену, Дарник злорадно убедился, что и ей это тоже не в радость.
Пока топили лучшую баню, гостям устроили богатый пир. Все шло хорошо, вот только объяснять, кто он и чем знаменит, оказалось удивительно неловко – за своей известностью Дарник давно отвык от подобной необходимости. Всеслава между тем приступила к сватовским обязанностям. Громко, чтобы услышали и за пределами горницы, похвалила красоту невейских молодок и заявила, что в их дружине есть немало славных воинов, которых они с мужем хотели бы женить.
– А что они умеют кроме как мечом махать? – без особого почтения спросила жена чернобородого. – Вот убьют его в походе и что молодой вдове тогда делать?
– А молодая вдова и с голоду не помрет и еще лучше себе мужа сможет найти, – не затруднилась с ответом княжна. – Отсюда до Липова хорошим ходом три дня пути. Если ваши дочери будут жить в городе, то и вам туда свободный проход. Получите медные знаки, и никто родню жены княжеского бойника не посмеет обидеть.
– А арсы? – тут же проявил свою осведомленность чернобородый. – Мимо них придется пробираться.
– Вот вам настоящий арс, пускай он и скажет, – представила Всеслава, княжеского телохранителя, скуластого крепыша с длинным чубом на бритой голове.
– У арсов свои селища и городища, им княжеского не надо, – охотно пояснил тот.
– А мы теперь арсовы или княжеские? – в лоб, с нехорошим прищуром, спросил у Дарника чернобородый.
– Пока Невею жареный петух не клюнул, вы ничьи, – Рыбья Кровь тоже не стал хитрить. – А пойдет промеж вас вражда или другие лесные люди нападут, тогда милости просим. По овце или два пуда зерна с дыма – и не будет никаких напастей. Да и вообще, вы все на собственной родне женитесь, что ли? Чтобы дети уродцами рожались? Показывайте, где соседи живут, буду с ними тоже разговаривать.
– Если мы их покажем, тогда у нас с ними точно вражда пойдет, – сказал чернобородый. Все сидящие за столом невесело рассмеялись и больше к этому не возвращались.
В бане мылись по две семейных пары. Дарнику такое не было в новинку, и он хотел посмотреть, как воспримет чужого голого мужика княжна. Впрочем, в маленькой помывочной и в еще более крошечной парной видно почти ничего не было, поэтому сделать какие-то выводы не удалось.
Потом снова было общее застолье, на котором решалось само сватовство.
– Да как же кто выбрать сумеет, если в первый раз только и видит? – недоумевала хозяйка дома. – У нас девки скромные, первые выбирать не станут.
– А очень просто, – непринужденно объясняла Всеслава. – Гридям ведь тоже на них как следует посмотреть надо. Вот пускай девки попоют и потанцуют, а парни свое молодечество покажут. С выбором тоже договоримся. К женихам привяжем мешки с камнями и заставим бегать за своими невестами. Та, которой он понравится, сама постарается, чтобы он ее догнал.
Ответом княжне был хохот всех присутствующих – так им это понравилась.
Невейцы настойчиво предлагали распаренным гостям заночевать в селище, но даже Всеслава была против:
– Наше дело дорожное, потом только еще труднее будет на морозе ночевать.
Укладываясь чуть позже с женой на ночлег в крытом возке, Рыбья Кровь вынужден был признать:
– Я бы в жизни до такого не додумался! Ты сама это придумала, или кто подсказал?
– Просто хорошо подумала, как быть, когда тебя выбирают, и чтобы ты сама тоже могла выбрать, вот и сошлось, – объяснила она, польщенная его похвалой.
Условия предстоящей сватовской игры пришлись по душе не всем «женихам», многие опасались, что над ними будут потешаться как чужие, так и свои. Тем не менее, утром три десятка бойников изъявили готовность погоняться за невестами. Толпа нивейцев высыпавшая на поле, вытолкнула вперед восемнадцать невест. Те всячески отворачивались и смущенно хихикали.
По знаку князя женихи, раздевшись до пояса, выходили в круг и занимались борьбой, сначала просто на снегу, а потом и на конях, стараясь стащить друг друга с седла. Затем запели и затанцевали невесты. Первая скованность быстро прошла и у участников, и у зрителей. В укладывании камней в заплечные мешки больше всех усердствовали будущие тещи. Женихи и невесты уже без всякого стеснения стреляли друг в друга глазами, делая свой выбор.
Когда первый липовец направился к ряду невест, все, раскрыв рты, замерли, стараясь не пропустить самое интересное. От щек выбранной им девушки можно было разжигать костер. Пока жениху вскидывали на плечи тяжеленный мешок с камнями, мать со старшими сестрами подкашивали невесте юбку. Удар клевца о медное блюдо – и пара бросилась вперед. Казалось легкой невесте ничего не стоит убежать от неповоротливого тяжеловеса, но шагов через тридцать ноги невесты запутались в юбке, и она в полный рост растянулась. Тут же вскочила, но оказалась в руках жениха. Ее пример для других невест послужил хорошим уроком, как действовать. Теперь уже ни один бойник не мог догнать свою суженную с первого раза, если только она сама не падала. Пробежав один круг, неудачник отходил в сторону, предоставляя очередь своему товарищу, чтобы, отдышавшись, чуть позже повторить погоню за другой невестой к полному восторгу зрителей. Когда девицы закончились на беговую тропу вышли шесть молодых вдовиц. За ними тоже нашлось немало охотников побегать.
Никогда прежде нивейский луг не видел подобного веселья и радостного возбуждения. Чтобы лучше закрепить сватовство, состоялся обмен подарками. Родичам невест вручали заморские ткани и украшения, чугунную посуду и плотничий инструмент. Те также не остались в долгу, снабжая невест помимо подушек и одеял, мехами и домоткаными тканями, прялками и корытами, мешками с пшеницей и жбанами меда. Свою первую брачную ночь все молодые провели в натопленных избах селища.
Выйдя на следующий день к реке, жениховское войско разделилось: молодожены, нагруженные приданным, направились восвояси вниз по течению на Липов, остальные продолжили свой путь вверх по реке.
Еще больший успех ждал дарникцев в городище Козодой, вотчине арсов. Здесь много слышали о липовском князе и не прочь были даже перейти под его руку. Но Молодой Хозяин воздержался принимать их предложение, согласен был на него только после полюбовного договора с Арсом. Зато невест с теми же играми в догонялки в городище добыли под четыре десятка.
В пору было разворачиваться назад, но тридцать оставшихся без жен бойников, раззадорившись, требовали продолжения похода. Оставив новых молодоженов на время в гостеприимном Козодое, Дарник с остальными воинами, тремя возками и четырьмя санями поскакал дальше.
Селище Затеси находилось в самом сердце большого буреломного леса. Повинуясь нехорошему предчувствию, князь хотел прервать попытки пробраться сквозь густо наваленные и людьми, и ветром деревья, но бойники твердили свое:
– Ну еще чуть-чуть пройдем, ну еще.
Обнесенное старым покосившимся тыном селище появилось внезапно сбоку, так что колонна липовцев проследовала сначала мимо него, а уж потом, обогнув, оказалось на небольшой вырубке перед его воротами. В Козодое, когда пятеро гридей с женами лихо подскакали к воротам, ссадили на землю мамок и ускакали обратно это встретило самый благоприятный прием. То же самое проделали и у ворот Затесей. Но едва пятеро жен остались одни перед воротами селища, как из-за тына в них тотчас без всякого предупреждения полетели стрелы. Мужья бросились на выручку и получили порцию стрел себе и лошадям.
Дарник не верил своим глазам. Две мамки убиты были сразу, третья умерла чуть погодя. Еще две жены, четверо мужчин и пятеро коней получили ранения.
– Как же так? Что же это? – растерянно повторяла Всеслава.
Князю не потребовалось ничего говорить, легкое движение руки – и четверо саней со своими камнеметами развернулись перед воротами Затесей. С собой камнеметчики имели лишь малый запас железных орехов, поэтому стреляли кругляшами из стволов деревьев завернутыми в паклю, которую поджигали и в таком виде посылали через ограду на крыши домов. Вскоре ворота селища распахнулись, и из них высыпало тридцать или сорок мужиков с топорами и вилами. Один залп камнеметов железными орехами и шестьдесят стрел из двадцати луков полностью смели нападавших.
Врываться в селище не посчитали нужным – над домами занималось непогасимое пламя, и вместе с убитыми мужчинами этого для хорошей кары было вполне достаточно. Всеслава хлопотала около раненых жен, вымаливая у них прощение. Все бойники чувствовали себя глубоко подавленными, не принесла облегчения даже столь основательная месть.
 
2
Дарник удивлялся собственной жене. В любом своем проступке у женщин всегда виноват кто угодно, только не они сами. А Всеслава взяла и во всем происшедшем обвинила одну себя.
– Это мне по заслугам. Чтобы не была такой самоуверенной. Чтобы не была такой самонадеянной. Чтобы не считала себя самой умной, – снова и снова повторяла она по дороге в Липов.
– Да ладно, – говорил ей в утешение муж. – Похода без убитых не бывает.
– Если бы мы чуть-чуть подождали, чуть-чуть остереглись, ничего не случилось бы.
– Если все делать правильно, то тогда и жить не захочется.
– Это знак мне с небес, что я взялась не за свое дело.
– За свое, за свое, – не соглашался князь. – Просто в следующий раз поумней будем.
В Козодое, присоединив к себе счастливых молодоженов, бойники неохотно отвечали на их расспросы:
– Ну не захотели в этих проклятых Затесях отдавать нам своих девок. Как дурные с топорами бросились. Помяли их конечно, не без этого.
Скачке по гладкому льду уже ничто не мешало и в три дня домчались до Липова. Хоть Дарник и утешал жену, что шестьдесят добытых жен тоже хороший результат, но самого грызло крайнее недовольство: в таком нехитром деле и такая незадача с убитыми мамками. Его досада стала еще сильней, когда вспомнил про гораздо лучший способ поиска невест: надо всех холостых гридей и бойников направить в Перегуд, где гораздо сподручней найти невесту среди окружающих лесных селений, а равное количество женатых воинов забрать в Липов. Больше всего его бесила невозможность кому-либо доказать, что он был в этом дурацком походе лишь наблюдателем, а не воеводой.
Однако оправдываться ни перед кем не пришлось. Встретивший их дозорный разъезд сообщил, что воеводу-наместника на охоте сильно поранил вепрь. Оставив на княжну жениховский поезд, Дарник пересел на коня и наметом помчался в город. Быстряна он застал уже при последнем издыхании.
– Ну вот, не повезло, – чуть слышно прошептал воевода Молодому Хозяину и спустя полчаса навсегда закрыл глаза.
На Дарника смерть старого боевого соратника подействовала крайне угнетающе. Кривонос с Лисичем и Бортем были с ним еще раньше старого руса, но именно поединок с Быстряном, и дальнейшее все его поведение вывели бежецкого подростка на понимание того, что есть настоящий воин и войсковой вожак. Он и не брал последнее время Быстряна с собой именно потому, что не хотел его подвергать лишним опасностям. Сверхнадежный воевода нужен был ему в Липове, ведь тогда он мог о своей столице совсем не тревожиться. И вот такая нелепая смерть!
Собрав думный совет Рыбья Кровь распорядился запретить хорунжим и сотским охотиться на медведя, вепря и тура.
– А не подумают, что мы просто боимся? – возразил Борть.
– Вы слишком дорого стоите, чтобы достаться вепрю, – Дарник был непреклонен.
– Лось тоже пробивает копытом человека насквозь, – обронил Сечень.
– На лося охотьтесь, сколько влезет. Если еще и лось вас прибьет, я буду три дня смеяться вместе со всеми, – мрачно произнес князь.
При погребении главного воеводы он приказал на погребальный костер вместо настоящего оружия положить меч, кинжал и клевец сделанные из дерева. Войско недоумевало: оружейницы ломятся от нового и трофейного оружия – как можно так скопидомничать?
– Кладите только то, что может сгореть. Если его боевой меч не может со своим хозяином подняться к небу, то нечего ему быть приманкой для грабителей могил, – настоял на своем Дарник.
Вместе с воеводой на добровольное сожжение согласилась его наложница Вета, чем сильно переполошила весь город – о таком липовцы много слышали, но никогда не видели. Поступок наложницы всеми воспринимался как высшее проявление верности и любви. Один лишь Дарник думал иначе. Кому как не ему было знать эту глупую ленивую деваху, которую он сам четыре года назад подарил Быстряну. Какие-то нежные чувства за Ветой к старому русу он готов был признать, но помнил и другое: за все время она так и не сумела завести себе подруг, или заслужить чье-либо уважение. А собачья привязанность к своему господину у нее возникла просто потому, что он был единственный, кто никогда не смеялся над ней. Не особо удивило и ее желание взойти на погребальный костер: лучше так, чем снова оказаться никому не нужным человечком. И все же, когда Вета, выпив сонного зелья, без колебаний взобралась на сложенные колодцем бревна и легла рядом с воеводой-наместником на дощатый помост, у Дарника по спине пробежал легкий озноб – своевольный обрыв собственной жизни внушил ему такое же почтение, как и всем собравшимся вокруг липовцам.
Погребальному костру Быстряна отвели отдельное место, и после сожжения возвели над ним пятисаженный курган.
– А вот здесь с деревянным мечом будете сжигать меня, – указал приближенным князь на соседнюю лесную поляну. – Курган можете возвести на одну сажень выше.
Стоявшая рядом Всеслава испуганно посмотрела на мужа. Вечером в опочивальне Дарник не удержался от новой мрачной шутки:
– Пора обучать тебя быть хорошей княжеской вдовой.
– Не смей даже говорить об этом! – обиженно воскликнула жена.
Смерть воеводы явилась для князя некой поворотной точкой, позволившей взглянуть иначе на многое вокруг. Кстати пришелся и случай, произошедший на торжище сразу после похорон. Дарник с Корнеем и двумя арсами шел между торговых рядов, чтобы увидеть какие-либо заморские редкости, которые все чаще появлялись там, как вдруг непонятно откуда выскочившая девица со всего маха врезалась в него. Повезло еще, что он успел подставить плечо, и столкновение ушибло больше девицу, чем его. Поразило другое: живое, розовощекое создание в нарядной шубке в остолбенении разинуло рот и издало несколько нечленораздельных звуков. В ответ князь лишь коротко хохотнул и как ни в чем не бывало прошел дальше.
Этот животный ужас, застывший в глазах девицы, потом долго преследовал его и не давал успокоиться. Одно дело был страх перед ним, Дарником, чужих воинов, а совсем другое – вот такое неподдельное выражение этого страха у свободной молодой липовки, будто она ни мгновения не сомневалась, что за подобный проступок ее сейчас схватят и предадут самой мучительной смерти. Да, к нему на суд приводили даже из дальних селищ преступников достойных смертной казни. Но все же знают, почему так происходит. Если преступника не убили самосудом в момент преступления, то предать его смерти на следующий день на холодную голову мало кто может решиться – боги за такое наказывают! Даже Быстрян не решался на такие казни – ждал князя. Впрочем, и он Дарник неплохо еще в самом начале липовского воеводства выкрутился из этой западни со своим долговременным чурбачком под ногами человека с петлей на шее. Но выходит, зря он так в душе кичился своим великодушием к простым смердам, если они его все равно считают убийцей и мучителем.
Такое открытие заставило князя на некоторое время слегка затаиться и как следует приглядеться к окружающей обстановке. С удивлением отметил новые изменения в жизни Липова. Большие войсковые щедро оплаченные заказы и пропиваемое гридями жалованье не просто породили целое сословие богатых и деятельных людей, которым уже были не страшны даже пожары и неурожаи, а и сделали этих людей самоуверенными и предприимчивыми. Более того, многие из них теперь искали нового применения своим возросшим возможностям.
Едва были насыпаны последние корзины земли над курганом Быстряна, как на Войсковом Дворище начались самые активные происки и козни приближенных вокруг тех, кто желал занять освободившееся второе место в княжестве. Дарник воспринял это спокойно: все правильно, людям свойственно примыкать к тому или иному вожаку и стремиться вместе с ним подняться как можно выше. Все войско и богатые горожане быстро разделились на три группы, ратуя каждая за своего негласного предводителя.
Одну группу составляли сторонники воеводы-тиуна Кривоноса, который уже однажды был наместником Липова, да и вообще считал себя еще в их первой бойникской ватаге, если не вторым, то уж точно третьим человеком. В его пользу говорила и дорога, проложенная им в Северск, и полутайная верфь, заложенная в Северном Булгаре, где перегудские мастера заложили сразу десять двадцативесельных лодий. За него горой стояли купцы и ремесленники.
Вторым шел Лисич. Послужив наместником в городище Запруде и становым сотским, он слыл человеком, умеющим найти выход в любой ситуации, кроме того научился хорошо себя подавать и в мирной жизни: носил изысканную одежду, устраивал богатые пиры, держал самых резвых лошадей. Его обожали воины собственной хоругви, да и для прочей молодежи Липова он был предметом для подражания, что порой неприятно кололо Дарника – ему самому хотелось быть таким предметом. Корнею невзначай однажды удалось раскрыть князю глаза на эту «странную» ситуацию:
– Подражать можно человеку, а ты ведь у нас не человек, а явление злой природы.
Третью партию составляли отцы города, усиленно выдвигавшие в наместники Липова старосту Окулу, мол, доколе нам терпеть засилье пришлых людей! Их поддерживали не только все коренные липовцы и их сыновья, перебравшиеся в пригородные селища, но и зятья-гриди из ранних войсковых наборов.
Раздавались также отдельные голоса в пользу княжны, ведь прошлое лето она правила со своим дядей и у нее это неплохо получалось. Однако сторонников у нее было немного.
– Матереют твои липовцы потихоньку, – отметил это соперничество Фемел. – Сначала из городища превратились в город своей мошной, а теперь и умом превращаются.
– Сразу у всех количество ума прибавилось! – насмешничал Молодой Хозяин.
– Не количество ума, а его суть, – поправил ромей. – Из смердов горожанами становятся.
– Это как же?
– Меньше шкурных интересов, а больше общих. Начинают любить и ценить свое собственное мнение. Еще немного и за правду на мечи полезут. Пора уже думать, как им укорот найти.
Дарник ромею не поверил, думал: лишнее сочиняет. Но буквально через несколько дней к нему в малую трапезную влетел испуганный полусотский:
– На торжище резня! Купцов бьют!       
Случилось следующее. Один липовец с семьей отправился на посадское торжище сделать ряд мелких покупок. Днем раньше он расплатился за покупки золотым ромейским солидом, с которого ему дали сдачу серебряными дирхемами. Теперь хотел купить заморского бисера, но торговец наотрез отказался принимать в оплату эти дирхемы, заявив, что они сильно истерты и настоящей цены не имеют. Тот, кто давал липовцу сдачу, с торжища уже уехал, поэтому торговец бисером лишь пожимал плечами: надо было лучше на дирхемы смотреть. Слово за слово, кто-то кого-то толкнул, другой толкнул в ответ, из рассеченной губы полилась кровь, женщины закричали: «Убивают!», к липовцу пришли на помощь соседи-родичи, к торговцу – его напарники по торговому обозу, и завязалась большая драка. В этот момент на торжище как раз выезжал новый торговый обоз, чьи охранники, обороняясь, взялись за мечи, немедленно схватились за колья с ножами и липовцы. Скучающие без службы бойники с восторгом принялись крушить повозки и прилавки. Досталось и княжеским лавкам. Побоище стало всеобщим. Прибежавшие стражники могли защитить разве что себя самих. Торговцы, оказавшись в меньшинстве, отступили и закрылись на ближнем гостином дворе.
Князь с арсами застал уже итог посадского сражения: девять убитых торговцев и четыре трупа у липовцев. Резаных ран, выбитых зубов, сломанных носов, ребер и рук никто даже не считал.
– Взять зачинщиков! – приказал Дарник.
Арсы похватали два десятка липовцев со следами драки на лицах. Темницу-поруб набили под завязку.  
Посчитав дело на время улаженым, Рыбья Кровь вернуться к своей прерванной трапезе, как вдруг ударил вечевой колокол. Делать нечего – князь с арсами вновь отправился в посад, а Сеченю велел выводить туда сотню конных жураньцев с плетками в руках. На вечевой площади собралась половина города, требовали освободить схваченных людинов, так теперь называли себя липовцы в противоположность смердам из селищ. С прибытием князя крики еще больше усилились:
– Не зачинщики они!
– Тогда и купцов хватай!
– Сколько можно терпеть торгашей-кровопийц!
– Сначала освободи людинов, а потом суди!
Дарник с коня перешагнул на помост вечевого колокола, встал в самом центре и, утвердив руку на клевце за поясом, зло и невозмутимо рассматривал толпу. Волнение и раздражение двух тысяч людей скорее успокаивали его, чем горячили, зато ужасно хотелось сделать что-то такое, что послужило бы им на будущее хорошим уроком. Но все правильные и сильные слова, что приходили ему сейчас на ум, казались пустыми и совсем здесь не подходящими. Толпа, между тем, слегка успокоилась, опасливо поглядывая на вооруженных плетками всадников, окруживших помост.
Князь поднял руку, призывая к полной тишине.
– Вы все сделали правильно, – неторопливо начал он. – Я не буду узнавать, кто был прав, кто виноват. Схваченных людинов сегодня же освободят. Но я хочу спросить вас: надо или не надо, чтобы купцы приезжали в Липов?
Горожане лишь переглядывались между собой, сбитые с толку его неожиданной уступчивостью.
– Если не надо, то завтра здесь не будет ни одного торговца.
– А где ты сам для Всеславы серьги возьмешь? – раздался молодой дерзкий голос.
– Не боись. Князь уже набрал ей всего на десять лет вперед, – тотчас отозвался из толпы другой голос.
Легкий смех пробежал по рядам липовцев.
– Да нам бы пускай купцы были, только без лукавства и обмана, – за всех обратился к Дарнику старик со сморщенным лицом.
– Где ты видел купцов без обмана! – высказал свое стоящий рядом молодец. – Пусть князь их и наказывает.
Толпа одобрительно загудела. Рыбья Кровь вздрогнул от радости – ему в голову пришла замечательная мысль.
– Так вы хотите, чтобы я судил купцов за обман? – как воинский клич выкрикнул он.
– Хоти-им! – был ему дружный общий ответ.
– Только купцов или всех?
– Всех! – снова дружно выдохнула толпа, не очень вдумываясь в смысл собственного ответа.
– Клянитесь на ноже!
– Клянемся! – вверх взметнулись лезвия сотен ножей.
Дарник оглянулся на арсов-охранников:
– Где писарь?
Тот появился на площади вместе с воеводами и через минуту уже стоял возле князя с чистым пергаментом и непременной чернильницей. Дарник стал ему что-то тихо диктовать, а писарь быстро писал, положив пергамент на подставленный арсом щит. Толпа напряженно ждала, не понимая, что Молодой Хозяин задумал. Наконец запись была составлена, и по знаку князя на помост поднялся арс, обладатель зычного голоса.
– «Людины города Липова имеют право требовать суда над любыми своими обидчиками, а также обязуются выполнять все обязанности по сохранению должного порядка в городе Липове. Порядок устанавливается княжеской думой с участием старейшин города», – прочитал арс-глашатай.
Толпа молчала, переваривая услышанное. Вроде бы, все было верно и правильно. Не давая им времени лучше подумать, Рыбья Кровь вынес свое решение по драке:
– За четырех убитых людинов с купцов будет взята вира по пятьдесят дирхемов на каждого убитого. За девятерых убитых купцов вира четыреста пятьдесят дирхемов, половину заплатит Городец, половину посад. Согласны?
– Согласны, – раздались облегченные голоса.
Дарник сошел с помоста и вскочил на подведенного коня, успев заметить, что все три претендента на наместничество и Фемел с княжной тоже были свидетелями его слов. Не откладывая дела в долгий ящик, он по очереди с глазу на глаз решил встретиться с ними.
Но первым в приемный покой явился дворский тиун.
– Блестяще! Лучше не бывает! Наконец-то полную власть получил над Липовым! – запел ромей похвалы князю прямо с порога. – Только смотри сразу шпоры в бока не всаживай, голыми пятками пока действуй. Но теперь твоим наместникам еще труднее без тебя придется – они такие штуки никак не потянут.
– Опять забываешься, ромей, – притворился сердитым Рыбья Кровь. – Раз заговорил про наместника, скажи, про кого сам думаешь. А если без меня будет править Всеслава и ты ей в помощь?
– Ни за что! – решительно запротестовал тиун.
– Неужели хуже Шелеста справишься?
– И Шелест уже не справится, – убежденно сказал Фемел. – Я же говорю, людины Липова меняются прямо на глазах. Управлять ими нужен тот, кто крови не боится.
– А ты боишься? – недоверчиво усмехнулся Дарник.
– Свою кровь терять не хочу. Я вас словен и русов знаю. Прольешь вашу кровь, потом никакой пользой не загладишь, всегда помнить будете. А Всеславе просто возраста не хватает. Через пять лет будет то, что надо, а пока малолетка.
Дарник не преминул передать этот разговор жене. К его удивлению она полностью согласилась с ромеем:
– У меня, в самом деле, еще не все получается. Лучше я пока со стороны посмотрю. Пусть только твой наместник все докладывает мне о своих делах. А мне с моей опричниной и со Славичем забот хватит.
Больше всего его удивило, что жена даже не спросила, кого он собирается ставить наместником, хотя видно было, что узнать ей хочется.
Кривонос явно догадывался, зачем его позвал к себе князь, смотрел напряженно и собранно.
– Готов ли ты управлять без меня Липовым? – прямо спросил Молодой Хозяин.
– Да раньше как-то получалось, – деланно-скромно потупился бывший охотник за рабами.
– А вечевого колокола не боишься?
– Так он звонит не каждый день. До твоего возвращения вдруг да помолчит.
Такой уверенности можно было только позавидовать.
– Завтра поедешь наместником в Перегуд.
– Как же так? – даже растерялся воевода. – У меня тут и селище, и дворище, и мастерские, и торговый обоз собираюсь отправить.
– Все то же самое сделаешь в Перегуде, – князь был непреклонен. – А здесь оставишь своего тиуна. Через год липовского наместника будут выбирать на вече. Надо, чтобы громче всех кричали твое имя.
Перегуд был втрое больше Липова и лишь условно принадлежал их княжеству. Служить там было испытанием не из легких, и Кривонос знал это.
– А сейчас кого оставишь? Лисича? – ревниво поинтересовался он.
– Если не Лисича, то поедешь?
– Тогда поеду, – согласился воевода. 
Оказалось, что не меньше оглядывается на Кривоноса и Лисич, даром, что вместе с ним когда-то тоже охотился за рабами.
– Кого думаешь, надо оставить в Липове наместником? – без обиняков спросил у него совета Дарник.
– Да по старшинству вроде Кривонос должен, – нехотя признался тот.
– Кривонос едет наместником в Перегуд.
Лисич не мог сдержать довольной улыбки.
– Тебе не с ним надо равняться, а с самим собой, – строго заметил князь. – Запруду хорошо поднял. Теперь поедешь поднимать Усть-Липу. Там отныне наконечник моего копья и весь торговый путь по Танаису. Сделаешь из него не город, а военный стан со всеми нужными припасами, чтобы нам не пришлось все отсюда тащить. Понятно?
– Да уж чего не понять? А здесь кого оставишь?
– Окулу.
– Ну этот понаделает делов! – усмехнулся воевода, не чувствуя себя от подобного выбора князя ничуть уязвленным, что Дарнику и требовалось.
Затем настал черед тихого и покладистого старосты Липова. Пренебрежительная усмешка Лисича по поводу старосты Городца раззадорила князя, и он решил хорошенько поддержать Окулу.
– Хочу назначить тебя наместником Липова, – легко, как о чем-то незначительном произнес Рыбья Кровь, внимательно наблюдая за реакцией третьего претендента.
– Да какой из меня воевода? – староста, казалось, возражал не только лицом, но всем своим крепким коренастым телом. – Кто ж меня из гридей послушается? Да и вообще… Вас всех сейчас больше, чем нас, – невольно вырвалось у него.
– Зачем тогда вечевой колокол вешали? Нет уж, раз повесили, берите и власть в руки, – убеждал Дарник. – Сначала только на лето, а потом и на все время. Забыл, что не вы мне служите, а я вам? С гридями уладим. Городовое войско пусть на стенах сидит, а тебе выделим особую стражу для порядка в Липове.
– Да кто меня слушаться будет? – твердил Окула. – Я их в поруб, что ли, сажать буду?
– Надо будет, и в поруб посадишь. В общем, решено. Теперь слушай, что тебе делать дальше… – И Молодой Хозяин стал объяснять старосте, как ему вести себя впредь на думных советах.
Привычка Дарника не слишком откровенничать о своих планах с кем бы то ни было сослужила в данном случае хорошую службу. Уже на ближайшем совете Окула выступил и сказал, что нужно посылать холостяков в Перегуд, Запруду и Северск, а оттуда забирать женатых гридей. Воеводы и тиуны не могли поверить своим ушам. Особенно, когда князь тут же отдал распоряжение Кривоносу и Лисичу именно холостяков набирать с собой в Перегуд и Усть-Липу.
Дальше все продолжалось в том же духе. Отныне все, что говорил на советах староста, было дельно и умно. Думцы-советники, уже прослышав, что Окула останется наместником, когда войско двинется в поход, относили его бойкость за счет желания доказать всем свои скрытые способности. Один Фемел догадывался, в чем дело:
– Свои мысли вкладываешь в чужие уста. Смотри, как бы народ, в самом деле, не поверил, что ты уже сам для Липова не очень нужен.
– Я когда-то тоже думал, что если много сокровенного высказать, то потом у самого ничего не останется, – признался ромею князь. – А получается наоборот: чем больше важного я из себя выдаю, тем больше оно во мне снова появляется.
 
3
– Через два дня годовщина нашей свадьбы, – объявила мужу Всеслава.
По нарочито-спокойному голосу Дарник тотчас почувствовал, как серьезно она ожидает его ответ. Однажды на подобный вопрос Шуши он отделался веселой шуткой и получил от наложницы порядочный нагоняй.
– Я помню, – соврал он на этот раз. – Даже выбрал тебе подарок.
– Правда?! – растрогалась княжна. – А мне казалось, что такое ты можешь не помнить.
– А еще мне Фемел недавно сказал, что князья не должны быть счастливыми семьянинами, – Дарник хоть таким образом высказал свою скрытую насмешку.
– Это почему же? – возмутилась жена.
– Если князь сильно радеет о семье, то значит, княжеству служит в полсилы.
– Какие глупости! Если от Фемела наложницы к десятским убегают, то пусть всех с собой не равняет, – проявила свою осведомленность о ромее Всеслава. – А кроме подарка что?
– А что ты хочешь?
– Я хочу, чтобы ты придумал что-то особенное.
– Обязательно, – с легкостью пообещал он.
Однако уже через час у него волосы зашевелились на голове от чрезмерных умственных усилий. «Что-то особенное» означало, что до сих пор ничего особенного не было. Забыв про все срочные и не срочные дела, он безостановочно думал над решением такого вроде бы совершенно пустяшного дела и ничего не мог выбрать. Вечером, когда Дарник обходил с проверкой стену Войскового Дворища, его взгляд остановился на ребятишках, что шумно скатывались на санках по крутому склону у крепостной стены на лед Липы. С завистью смотрел на их восторг и мельком подумал, что и княжне так покататься понравилось бы. Немного позже эта мысль стала обрастать дополнительными подробностями и к ночи «что-то особенное» выстроилось окончательно. Правда, на утро весь план представился совершенно невыполнимым из-за того, что неизбежно надо было посвящать в него арсов-телохранителей и кое-кого из тиунов.
«А почему я должен им что-то говорить?» – чуть позже, рассердившись, спросил он сам себя, и весь день занимался бурной тайной деятельностью. Самым трудным оказалось достать сонного зелья и обычных съестных припасов. Хорошо еще, что дворские слуги знали любовь князя к уединению и лишний раз ему старались на глаза не попадаться, так что он иногда мог оставаться совсем один. Задуманное все равно могло сорваться, если бы ребятня разобрала свои санки по домам, но, выглянув в вечерних сумерках из-за восточного тына, Дарник с облегчением отметил, что пять или шесть детских санок остались валяться у подножия берегового склона.
Наступила ночь. В княжеском доме затихли все звуки. Дарник дал жене как следует заснуть, затем, не зажигая свечей, стал собираться. В котомку с едой засунул инструменты и веревки, в другой мешок затолкал одеяла и запасную одежду, после чего осторожно разбудил Всеславу.
– Что? – спросонок не поняла та.
– Пошли. – Он протянул ей платье и сделал знак сохранять тишину.
Ни о чем больше не спрашивая, княжна быстро оделась. Закинув на плечо котомку и взяв подмышку мешок с одеялами, Дарник осторожно открыл дверь. Навстречу им сунулся Пятнаш, здоровенный пес-волкодав, привезенный из Корояка княжне вместе с приданным.
– Бери его с собой. – Дарник протянул жене поводок. – Только чтобы не лаял.
Всеслава привязала поводок к ошейнику Пятнаша и повела его за собой. В караульной привалившись спинами к горячей печке спали два арса-охранника. На столе уликой стояли пустой кувшин с квасом и глиняные кружки. Еще двое спящих арсов повстречались им на нижнем ярусе у входной двери. От княжеского дома до берегового тына было не больше полусотни шагов. На другой стороне Дворища у стены-гридницы залаяли сторожевые псы. Пятнаш, повизгивая от драчливого нетерпения, дернулся к ним, Всеславе с трудом удалось его утихомирить.
Дарник повел их к тому месту в береговом тыне, которое можно было увидеть со сторожевой башни только если хорошо высунуться из бойницы. Разумеется, в морозную ночь даже у самого бдительного стражника вряд ли могло возникнуть такое желание. Поднявшись на приступок, Дарник перекинул за тын котомку и мешок. Потом обвязал пса веревкой поперек туловища и тоже спустил на береговой склон. Вторую веревку он ни к чему не привязал, а просто серединой зацепил за бревенчатое острие, а концы перебросил наружу.
– А мне как? – недоумевала княжна.
Рыбья Кровь вынул из-за пазухи прочную домотканую материю, скрутил жгутом и связал ею кисти рук жены. Оседлав тын, он повесил Всеславу с помощью связанного кольца рук себе за спину и по сложенной вдвое веревке стал спускаться вниз. Через минуту они уже стояли на речном льду. Все прошло так стремительно и ладно, что князь даже сам удивился своей сноровке – словно каждый день только и делал, что похищал собственную жену.
– Вот это да! – Всеслава вполне разделяла его гордость. – А теперь куда? 
Дарник огляделся. Луна пряталась за облаками, но и без нее все было прекрасно видно в синем отраженном снегом свете. Сдернув с тына веревку, он выбрал одни из санок, что попрочнее и впряг в них Пятнаша.
И вот Всеслава с мешками на санках, а он впереди держит за поводок пса и все вместе они бегут по льду подальше от города. Не останавливаясь, миновали через две версты полукруг Засечной черты, огибающей Липов по правому берегу, потом пошли шагом.
– Это и есть твоя придумка? – спросила Всеслава, встав с санок и идя пешком.
– Только начало, – отвечал он, чутко вслушиваясь в интонацию голоса жены. Похоже, ночное бегство ей в самом деле нравилось. Вот тебе и изнеженная княжеская дочка.
Еще две версты по льду и беглецы свернули в небольшой овражек к рыбачьей времянке – крошечной избушке с низкой дверцей, подпертой от зверей камнями и бревном. Дарник открыл это пристанище два года назад, тоже в зимнее время, совершенно случайно, когда скакал с ватагой арсов мимо. Из любопытства заглянул внутрь и обнаружил кроме топчана и стола сложенную из камней печь. Много раз потом собирался приплыть сюда летом на лодке-дубице и побездельничать два-три денька.
– Что это? – опасливо поинтересовалась Всеслава, не решаясь подойти к избушке.
– Мое злодейское колдовское место, – серьезным голосом произнес он. – Где я приношу жертвы моим страшным богам.
Освобожденный от сбруи Пятнаш радостно носился взад и вперед, бесстрашно обнюхивая давно не посещаемое людьми жилище. Князь освободил дверцу и с кинжалом в руке всунулся в темный проем. Предосторожность была излишней – в избушке не оказалось никакой живности. Сверток с кресалом, кремнем, трутом он хранил на груди и прежде всего добыл нужный огонь и свет. С печью вышло канительней, сложенные у входа замерзшие поленья долго не хотели разгораться, наконец весело затрещали в языках пламени. От пятой зажженной свечи внутри стало совсем светло.
– Ты сам, наверное, здесь впервые, – заметила княжна, наблюдая за его действиями и для смелости держась за ошейник могучего Пятнаша.
– Давай, давай, работай, – скомандовал Дарник, скидывая в зарождающемся тепле полушубок. – А то никакого колдовства не получится.
Рассмеявшись, она тоже сняла свою кунью шубку и принялась ему помогать.
Несмотря на всю неказистость, времянка оказалась вполне сносным зимним жилищем, даже дверцу изнутри украшал прямоугольник из оленьей шкуры мехом наружу, не пропускающий холода из щелей. Через час их бревенчатую берлогу вообще было не узнать. На огне грелся чугунок с водой, топчан застелен был одеялами, под ногами лежала волчья шкура, на столе выставлена еда и фляга с ромейским вином.
– А подарок? – спохватилась Всеслава.
– Годовщина завтра, не сегодня, – покачал головой муж.
– Уже ночь прошла, вот-вот солнце встанет, – княжна пытливо оглядела его висящий на стене полушубок и наполовину опорожненную котомку.
Они бросились к котомке одновременно. Случилась именно та шутливая свалка-игра, которой ему всегда так не хватало в чересчур правильной жене. Разумеется, он поддался и дал ей овладеть золотым ожерельем, усыпанным красными и зелеными камнями.
– Какая красота! – воскликнула она, примеривая ожерелье и в отчаянье не находя зеркала.
Дарник и это предусмотрел, непонятно откуда извлек плоский предмет, столь дорогой женскому сердцу. И опять веселая возня за овладение зеркальцем.
Спать действительно уже не имело смысла и их бесконечное баловство продолжалось дальше. Просто пили, ели, целовались, прятались под одеяло, подбрасывали в очаг поленья и снова утоляли жажду, грызли орехи, обнимались.
В разгар веселья яростно зарычал на дверь Пятнаш, замерев, они услышали позади времянки скрип снега под тяжелыми шагами. Из оружия при Дарнике, кроме кинжала были лишь топор. Вскочив на земляной пол, он вооружился найденной в избушке пешней и кинжалом. Но шаги стихли, и он вернулся на топчан.
– Леший? – заробела Всеслава.
– Если бы. – Князь и хотел, и боялся нападения лесного гостя. Когда-то его мать в похожей ситуации убила такого вот медведя-шатуна, и ему всегда хотелось повторить ее выдающуюся схватку.
Утром следы подтвердили: вокруг времянки бродил именно разбуженный голодом медведь.
– Зря ты, мишка, это затеял, тут тебе и каюк придет! – пообещал Дарник.
– Только не вздумай с ним сражаться! – сильно обеспокоилась жена.
– Ну вот еще, буду я с ним сражаться, не княжеское это дело, – отшутился он. – Но шкуру мы ему попортим, это точно.
И радуясь, что кроме любовных утех есть еще конкретное стоящее занятие, князь взялся за изготовление медвежьей толкачки. Среди поваленных деревьев отыскал два толстых сукастых ствола, обтесал их как нужно топором, оставляя заостренные сучки, и неподалеку от времянки подвесил их стоймя на ветвь старого дуба. Княжна ходила хвостиком и все пыталась разгадать секрет будущей ловушки.
– Теперь пойдем за приманкой, – сообщил ей муж.
Из кусков гниющей древесины он наковырял зимующих личинок, рыбная снасть тоже отыскалась в избушке. Вскоре оставалось лишь выбрасывать из проруби на лед разнообразных рыбин: мелкие для ухи, крупные для приманки. Время словно повернулось вспять – Дарник снова был в родной землянке за пределами изгнавшей их с матерью Бежети, снова, чтобы выжить и победить, призывал весь свой ум и умение. И рядом находилась пусть не совсем еще помощница, но благодарная зрительница, поощряющая его на любые подвиги одним своим присутствием.
К исходу дня князь начал все чаще да поглядывать вниз по реке, ожидая прибытия арсов. Среди них имелись такие охотники-следопыты, что могли взять след даже летом на речной гальке, не то, что зимой на снегу. Неужели их побег из посада или Островца не видала ни одна живая душа?
Пешней он выдолбил небольшую ямку под висящими бревнами и закопал в них пять рыбин так, что снаружи торчали одни хвосты, залил яму для прочности речной водой, а от времянки до рыбьих хвостов проложил дорожку из рыбьих внутренностей.
Едва наступила ночь, опять зарычал и стал бросаться на дверь Пятнаш, но все оружие лежало перед Дарником на изготовке: пешня, топор и кинжал, так что он сам мог спокойно откушивать наваристой ушицы. Приступа опять не случилось, а чуть погодя со стороны старого дуба раздался громкий медвежий рык, быстро перешедший в неистовый с малыми паузами рев.
– Я все равно ничего не понимаю, – призналась княжна. – Он что там, с другим медведем дерется?
– Лишь бы не с нами, слабосильными, – посмеивался муж.
Впрочем, и эту вторую ночь они не спали вовсе не из-за медведя. И в княжеском доме, и в походном шатре Дарник всегда стеснялся много заниматься любовью, все казалось, что снаружи стоит кто-то и ведет подсчет его постельной доблести, да и самому не очень хотелось выходить к посторонним нетвердой походкой. Сейчас же все не использованные запасы любовного пыла без остатка выплеснулись наружу. Время от времени Всеслава пыталась его хоть немного остановить, но это лишь добавляло масла в огонь. Какие там усталости, какие опустошения! Не умея произносить ласковых нежных слов, он мог доказывать свою любовь только таким образом.
Под утро они все же немного забылись в полудреме-полуяви. Серое рассветное пятно в дымоходном отверстие и мирно посапывающий под топчаном Пятнаш напомнили им о некоем незаконченном деле. Стоило Дарнику спустить ноги на волчью шкуру, и княжна тоже была тут как тут:
– Я с тобой.
Выйдя из времянки, они направились к толкачке. Снег вокруг рыбин и нижние части сукастых стволов были в крови и медвежьей шерсти. Кровавые следы вели и дальше в лес. А три из пяти рыбин по-прежнему сидели в земле.
– Объясни наконец, – почти жалобно попросила жена.
Вместо ответа он толкнул кинжалом один из стволов, потом второй, те, откачнувшись, вернулись назад, ударив друг друга. Еще несколько тычков кинжалом и стволы стали раскачиваться так, что Дарнику с княжной пришлось отступить на безопасное расстояние.
– Как просто! – изумилась она.
Пройдя по кровавому следу, они нашли издохшего от ран молодого медведя.
– Был бы он старый и опытный, сразу бы ушел, а этот все хотел наказать своих обидчиков, – с сожалением определил Рыбья Кровь.
Шкура у медведя была настолько испорчена, что не стоило ее снимать даже на половую подстилку. Князь, правда, хотел вырубить часть медвежатины на еду, но жена воспротивилась. Так и оставили властелина леса на растерзание воронам и куницам.
Арсов по-прежнему не было, и это уже вызывало тревогу. Дарник вспомнил про бесчисленные санные следы оставленные на льду реки близ Липова и подумал, что никому в голову просто могло не прийти проследить след полозьев детских санок. Но хоть дальние конные разъезды во все стороны они могли послать? Быстрян, наверняка сообразил бы. Не посвящая жену в свои досадливые мысли, он продолжал делать вид, что все в порядке – несколько дней праздного отдыха им рассчитаны как надо. Взятые с собой окорок, сыр, хлеб и крупа, между тем, подходили к концу. Поставленные на зайцев петли результата не дали. Одна уха уже порядком надоела. Всеславу возникшие трудности только развлекали, и как перемена обстановки, и как новая ступень отношений с мужем.
– А я знаю, почему ты меня привел сюда, – заявила она ему. – Примериваешься, как придется жить без княжения.
– Пускай даже и так, – не отпирался он. – Ты со мной, или к отцу подашься?
– А как бы ты хотел?
– Конечно, чтобы к отцу подалась.
– Ну, пожалуйста! – Всеслава обиженно толкнула его в бок. – Скажи, что хочешь со мной.
– С тобой, с тобой, – подтвердил муж, хотя если честно такое будущее отнюдь не прельщало его. Находиться в изгойстве рядом с человеком, который видел твой наивысший расцвет – да ни за что на свете!! Уж лучше совсем одному, или украсть наложницу, которая бы не знала кто ты такой.
Когда подошел к концу третий день их уединения, Рыбья Кровь уже места не находил себе от беспокойства – детская шалость оборачивалась изрядным конфузом. Как теперь вообще возвращаться с достоинством в Липов, что сказать, как объяснить? Сослаться на проверку крепостных сторожевых постов? Но тогда нужны хотя бы верховые кони, на которых они с княжной разъезжали бы по дальним вежам. Не детские же санки предъявлять своим подданным? Всеслава, уловив его озабоченность, спросила, в чем дело. Он без прикрас ей все выложил.
– И никто, никто не знает про нас?! – не могла поверить жена. – Даже твой пройдоха Корней?
– Никто.
– А если мы так же тайком вернемся?
– Это было бы лучше всего, но даже и пытаться не стоит.
Княжна призадумалась.
– Помнишь, ты говорил, что когда ехал на побывку в Бежеть, всем сказал, что тебе нужно взять свой удачливый талисман, – заговорила она чуть погодя. – Давай и сейчас скажем, что нам нужно было справить тайные колдовские обряды.
– Ну да, на детских санках, – скривился князь.
– Забудь про санки, – Всеслава оживилась от своей новой мысли. – Давай сюда свой полушубок и шапку.
Быстро вывернув наизнанку не только одежду мужа, но и собственную шубку она скомандовала:
– Надевай! – И сама оделась быстрей его. – Кто скажет, что мы не приобщились к своим особым таинствам?
Дарник усмехнулся: вот она истинная цена всем суевериям жены. Ее затея была не самой убедительной, но ничего лучше он сам придумать не мог. К тому же, если она не боится явных и скрытых насмешек, то ему тем более не след их опасаться.
Проведя еще одну полубессонную пылкую ночь, они стали собираться в обратный путь. Детские санки забросили подальше в чащу, чугунок и одеяла оставили рыбакам, запасную одежду и лишние вещи утопили в проруби. Взявшись за руки в вывернутых наизнанку одеждах и шапках, они зашагали по льду к Липову. Чтобы не остаться в долгу, князь в последний момент нанес сажей на вывернутую одежду и шапки загадочные знаки – колдовство так колдовство! Шли и по пути азартно сочиняли историю своего тайного колдовского обряда, чтобы потом дуть в одну дуду.
Первыми их углядели рубщики леса. Дарник заметил, как один из них выпряг из саней лошадь и помчался верховой дорогой в ближнюю вежу, а то и в сам Липов. Не дойдя двух стрелищ до засечной вежи, они услышали сторожевое било, и навстречу им высыпала добрая половина ее насельников: гриди, их жены, детвора. Рыбья Кровь гадал: как заговорить? Толпа ошалело смотрела на подходящую княжескую чету и молчала. Положение спас десятский вежи, лихо подъехав на санях и откинув меховую полость:
– Садись, княже, и ты, княжна. В ногах правды нет. – И когда они сели, добавил: – В вежу или в Липов? 
– В Липов, – коротко бросил князь, радуясь, что все так просто разрешилось.
– Не нужно ли чего? – десятский обернулся лишь раз.
– Ничего, – звонко ответила Всеслава, крепко пожав кисть мужа своей ладошкой: мол, не бойся, все будет хорошо. Дарник изумленно на нее покосился: еще не хватало, чтобы его кто-то приободрял.
Возница повелительно махнул рукой, и мимо них в обгон помчался в город верховой. Дарник вгляделся в спину расторопного вожака. По лицам он редко, когда мог догадаться о мыслях собеседника, зато их фигуры и самые мимолетные движения говорили ему всегда много интересного. Сейчас спина вожака-возницы ясно предупреждала его о чем-то неприятном и даже катастрофичном.
Сани подъехали к Островцу, подвестной мостик с которого вел прямо к Липову. Там уже кучкой стояли воеводы и тиуны, позади них не меньше полусотни городовых гридей. Воеводы вытолкнули вперед Окулу и Фемела, как главных правителей.
– Все ли добром? – приветствовал княжескую чету Фемел.
– Добром. А у вас все ли добром? – привычно откликнулся Рыбья Кровь.
– И у нас. Только распоряжения, прости, мы твоего не нашли.
– Что людинам говорить про тебя не знали, – добавил староста-наместник.
– Я сам потом скажу. – Больше всего Дарнику сейчас хотелось спрятаться от их пытливых и дотошных глаз. – Мы с княгиней проделали большой путь, и думный совет будет после.
Воеводы с тиунами тут же расступились, и княжеская чета без помех прошла на Дворище и в княжеский дом. Дарник сделал знак и в приемном покое, кроме них с княжной остались лишь Окула и Фемел.
– Когда не нашли твоего распоряжения, стали узнавать, с кем вы могли уехать, каких лошадей взяли, – коротко и ясно говорил ромей. – Никто ничего толком сказать не мог. Арсы как бешеные на всех гридей кидаются, понять ничего не могут. Потом поймали твоих кровников…
– Кого? – князю показалось, что он ослышался.
– Твоих кровников, – со вкусом повторил дворский тиун. – Из Затесей, из тех, что вы с княжной разрушили и сожгли. Поймали троих затесцев с метательными ножами, нажали на них, они и сознались в умысле на тебя. Стали думать, что их не трое, а больше и что они умыкнули вас с княжной. И арсы…
– Что арсы?
– Приговорили своего к смерти. – И Фемел рассказал, как устыженные своей охранной промашкой телохранители тянули жребий и тот, из ночной княжеской стражи, кто вытянул короткую палочку, бросился на свой меч.
– Насмерть? – невольно вырвался у Молодого Хозяина глупый вопрос.
Фемел с Окулой молча кивнули. Князь уточнил имя самоубийцы, с облегчением услышав, что тот был не из числа четверки, которой он самолично подсунул кувшины с сонным зельем. Еще несколько окольных вопросов, и Дарник убедился, что о сонном зелье никто так и не пронюхал, а он сам пока тоже не успел похвастать о том Всеславе. Теперь только молчать, навсегда стереть это позорное пятно из своей памяти!
– Так все-таки где вы были? – не сдержал своего любопытства тиун. – И как сумели незаметно даже для арсов ускользнуть?
– Каким путем ушли из Дворища, не войсковым людям знать не полагается, – отвечал ему князь. – А ходили, чтобы я приобщил княжну к моему родовому верованию.
 
4
Убивший себя по жребию воин к арсам с их суровыми законами не принадлежал. Являлся обыкновенным короякским бойником, дослужившимся до дружинника благодаря двум медным фалерам и своему высокому росту. Дарник отчетливо представлял себе его ужас, когда он бросался обнаженной грудью на собственный меч. Перед этим событием разом померк весь наступивший лад с княжной, напротив, в сердце Дарника стало зарождаться к ней скрытое злое чувство. Сначала гибель вожацких жен в жениховском походе, теперь вот ни в чем неповинного телохранителя. Если бы не Всеслава, не было бы ни первого, ни второго. Словно судьба через княжну пыталась его достать и уязвить.
Из-за всего этого он даже к пойманным затесцам отнесся мягче, чем следовало. Трое невысоких коренастых лесовиков (один постарше, двое – вчерашние подростки) смотрели угрюмо и, отвечая, не скрывали своего намерения посчитаться с княжеской четой.
– Отправить в Запруду гридями без жалованья, – присудил им князь.
– Князь не имеет права давать такие поблажки своим врагам, тем паче смердам, – заявил в отдельной беседе Фемел.
– Со следующего княжеского заговорщика живьем будет содрана кожа, твердо тебе обещаю, – пошутил в ответ Дарник.
– А объяснить ход своих глубоких мыслей можешь? – не сдавался тиун.
– Запросто. Разве в вашем Священном Писании не сказано, что когда-то в Иудее были города, в которых мог спрятаться самый страшный разбойник и его никто не трогал?
– Так ты в такой город захотел превратить свою Запруду?
– Ну вроде этого.
Всеслава, будучи свидетелем их разговора, позже тоже спросила:
– А все-таки, почему ты решил именно так?
– Ты же сама говорила, что в Русской земле не должно быть твердых писанных законов. Кто я такой, чтобы решать: какому смерду жить, а какому нет? Да и всем быстро наскучит, если я буду действовать заведенным порядком. Мой первый учитель Тимолай когда-то называл это хорошим и плохим расположением. Встретил ты другого человека, он тебе еще ничего не сказал и не сделал, а он тебе нравится, а иной раз, человек все хорошо говорит и делает, а ты его терпеть не можешь. Считай, что эти трое из Затесей мне просто очень понравились.
Не оправдались опасения Дарника по поводу недоверчивости липовцев. В сказку о родовом веровании поверили все, включая Фемела и главного жреца Городца. Князя спрашивать не осмеливались, зато у княжны выпытывали все детали, проведенного ими ритуала, так что Дарнику несколько раз приходилось подсказывать жене эти несуществующие подробности.
Корней тем временем докладывал, что в городе вся эта история страшно понравилась:
– Пока ты вешал колдуний и издевался над предзнаменованиями, для всех ты был хоть и князь, но чужак и выскочка. Теперь же, когда узнали, что у тебя есть своя сокровенная вера, ты стал всем одной крови. А меня ты посвятишь в свою веру?
– Эта вера не каждому по силам.
– Ну что для этого надо сделать, что?! – горячо восклицал подросток-хитрован, превратившийся за год в долговязого парня, созревшего для серьезной тиунской службы.
– Заслужить хотя бы одну фалеру на ратном поле.
– Да я тебе уже своими доносами на две фалеры заработал, – канючил малый.
– Хорошо, еще год послужишь, а там посмотрим, – неопределенно пообещал князь.
Раньше, когда Рыбья Кровь слышал, что у взрослых людей забот бывает больше, чем у молодых, он напрочь этому не верил. Какие сложности, если у взрослого человека одни и те же события обязательно повторяются, надо просто вспомнить, как ты действовал в похожей ситуации в предыдущий раз, и чуть улучшено повторить это сызнова? Точно так у него получилось и с княжением: первые распоряжения по хозяйству и суды над смердами дались ему нелегко, зато уже через год-два он щелкал их, как лесные орехи.
Сейчас же Дарник с изумлением ощущал, насколько прежний опыт мало ему помогает. Многолюдный Липов жил по каким-то своим внутренним законам, не подвластным самым правильным и умным распоряжениям своего князя. Менялись даже взаимоотношения людей, больше появилось крика, язвительности, недоброжелательства.
– Город он и есть город, – успокаивающе твердил Фемел.
– У нас в Корояке еще и побольше свар и ругани, – добавляла Всеслава. – И никто от этого в лес не бежит, а только больше в город стремятся.
Дарник во всех недобрых переменах корил прежде всего самого себя, ведь это он заполнил Липов пришлым людом, заставил половину города работать на свои войсковые нужды, лишил многие семьи сыновей-кормильцев. Поэтому при вынесении любых решений почти всегда становился на сторону липовских людинов. И разнообразия в этих делах случалось теперь гораздо больше, чем повторяемости.
То пожалует целое селище погорельцев-лесовиков, которое нужно куда-то приткнуть, то разбогатевший меняла начнет выкупать в Засечном круге дворища и перепродавать их втридорога, то случится драка из-за лучшего места на торжище. Даже простые войсковые дела и те порой донимали Молодого Хозяина своими каверзами. Вдруг выяснилось, что все оружейницы переполнены и в большом количестве нового оружия нужды нет, и мастера просят разрешить им продажу оружия и доспехов за пределы княжества. А как разрешать, когда он даже лучшим воинам не позволял вывозить в Корояк или Остер честно заслуженные трофейные мечи и дальнобойные луки? Особенно донимали ссоры и драки среди гридей дальних и ближних селищ.
– А ты раздели княжество на фемы, как у нас в Романии, – посоветовал Фемел, – чтобы каждая из них сама решала, кого и на какое время посылать на побывку в Липов, как нести свою охранную службу, как и на что распределять княжеское довольствие.
– А не будут ли они ловчить с казной и припасами? – беспокоился Дарник.
– Конечно, будут, – уверен был ромей. – Зато все вокруг займутся нужным делом: воеводы начнут воровать, доносчики писать жалобы, а ты князь всех их судить. Уже никто не скажет, что ты им нужен только для охраны, с азартом будут следить, как ты со своим ворьем управляешься.
– А как же я тогда вытребую с них то войско и те подати, что мне нужны?
– С податями тебя конечно подурачат, – не скрывал тиун. – А на войско рассчитывай. Где еще мужчинам распустить свои петушиные хвосты, как не на хорошей драке? В обносках ходить будут, а меч украсят самыми дорогими камнями.
И в преддверии нового летнего похода Рыбья Кровь разделил княжество на пять воеводств: Липовское, Перегудское, Северское, Запрудное и Усть-Липское.
Прибытие перед самым ледоходом сменных дружин из Перегуда, Северска и Запруды вместо уехавших холостяков внесло в жизнь Липова новые краски. Две сотни семейных гридей, их расселение и устройство порядком взбаламутило рутинную городскую жизнь. Причем основной удар по всеобщему спокойствию нанесли жены гридей. Вчерашние рабыни, иноплеменницы и чужестранки они не испытывали ни малейшего стеснения и с первого же дня стали яростно бороться за свое место под столичным солнцем. Липовчанки тотчас приняли их вызов, и весь город расцветился лучшими женскими нарядами и украшениями, с лиц молодок и хозяек постарше исчезла скука и озабоченность – у всех лишь бойкость и горделивость собой. Не отставали и сами пришлые гриди – тоже вовсю выказывали избыток сил и умений, стараясь хоть в чем-то утереть нос зажиревшим городским бойникам. Чтобы избежать княжеского суда за пролитие крови, повадились повсюду ходить с палками: убить или нанести увечья ими было трудно, зато доказать собственную ловкость – за милую душу! Понятно, что липовские молодцы тоже не оставались в долгу.
– Скорее в поход уводи всех этих головорезов! – ширился общий вопль торговцев и ремесленников.
– В этом году я точно сам в поход не пойду, пусть воеводы себя покажут, – пытался Дарник отказываться.
Тут обнаружилось, что даже самовластный и твердый в своих решениях князь не в силах собой до конца располагать.
– Ни с кем кроме князя мы никуда не пойдем! – заявляли гриди и бойники.
– Ты же уже подрядился ромеям на Калач идти, – напоминали с глазу на глаз воеводы. – Нам с хазарами воевать не по чину.
Липовские купцы и те были недовольны:
– Если Рыбья Кровь не будет каждый год устрашать всех вокруг, то и с нами никто считаться как прежде не будет.
Добили же Дарника матери Липовских ратников, явившиеся к нему со стенаниями:
– Да не посылай ты, княже, одних наших чад неразумных! Никто назад живым не вернется. Только с тобой им и можно идти, больше ни с кем!
Вновь появившиеся в Липове хазарские и ромейские послы тянули в разные стороны:
– Ты не добил кутигур до конца. Вот тебе двадцать тысяч дирхемов, иди и добей, – говорил хазарин.
– Ты задаток в прошлом году взял. Вот тебе еще пять тысяч золотых солидов. Иди и сделай, что обещал, – настаивал ромей.
– Если захватишь Калач, покоя не будет всем русским княжествам. Истребительная война никому не нужна. Да и вся торговля через Калач нарушится, – дополнял хазарин.
– Разрушить Калач – бойче станет торговля наземным путем из Ургана на Гребень. А персидские товары пойдут из Казгара на Остер, Липов и Корояк. Липову выгоды втрое, – убедительно доказывал ромей.
– Мне кутигуры не интересны, – отвечал Дарник хазарину. – Мне интересен поход на Персию. Подпиши договор, что Калач для меня волок по Калачке на Итиль-реку и будет всем хорошо.
– Мне не по чину такой договор подписывать, – терялся посол.
– Пойду на Калач, если потом ваш Урган откроет мне путь по Сурожскому морю на Таврику на таврическую Готию, – торговался князь с ромеем. – Подписывай договор.
Хорошенько подумав, ромей такой договор подписал. В нем, разумеется, ни о каком разрушении Калача речь не шла. Князя Дарника с дружиной просто на год нанимали на ромейскую службу.
После чего оба посла спешно покинули Липова докладывать своим правителям о капризах насквозь продажного князя.
Истинное направление похода пока неясно было и для самого Дарника. Неожиданную подсказку дал ему бродник Сечень, рассказав про степную орду в старые времена, которая мирно проходила через чужие земли, а грабить их начинала на обратном пути в свои степи, когда оседлые жители, почти подружившись с ними, теряли бдительность. Князь пришел от этой истории в полный восторг. У него нечто подобное мелькало в голове и раньше: сначала глубокий разведывательный торговый поход, а потом туда же с камнеметами и мечами. Оказывается, степняки придумали почище этого.
Для водного похода усиленно готовили новые облегченные доспехи. В Усть-Липу посылались войсковые припасы. Шла последняя оснастка построенных в Северном Булгаре лодий и дракаров. Конные учения сменились учениями на воде, чтобы не только уметь хорошо плавать и грести на веслах, но и захватывать чужие суда. Для этого использовались малые двенадцативесельные лодии и два трофейных тридцативесельных дракара, добытых два с половиной года назад у северных норков под стенами Перегуда.
Пока шли приготовления к походу, Рыбья Кровь целыми днями разговаривал с купцами, посетителями южных краев, записывая нужные сведенья о селениях по всему Русскому морю и втридорога покупая у них нужные карты. Особенно обнадеживали последние новости, привезенные купцом из самого Царьграда о том, что все силы Романии брошены для отражения нового натиска арабов на восточные границы.
Узнав какого рода князь ведет расспросы, к нему ворвался разгневаный Фемел:
– Что тебе сделали мои ромеи? Зачем хрупкий мир нарушить хочешь? Кто тебя нанял идти в Романию: хазары?
Дарник отвечал ему с обезоруживающей улыбкой:
– Какая Романия? Ты сам говорил, что у вас стотысячное войско. Разве ваш ромейский огонь тут же не сожжет мои беззащитные лодии?
– Ты можешь поклясться на мече, что не пойдешь на Романию? – не отступал тиун.
– Сперва пусть ромейские стратиги поклянутся не обижать меня сироту, – уже не скрывал улыбки князь. – Вообще мы идем торговать, а не воевать.
Говоря о торговле, Рыбья Кровь не слишком кривил душой. На лодии вместе с оружием и провиантом грузили и товары из княжеских мастерских: кожи, меха, войлок, свечи, упряжь, веревки, сундуки, сети, льняные и шерстяные ткани. Возможная прибыль от этого была совсем небольшой, но никто не мог придраться, что это не купеческий товар. Рядовые ратники и те посмеивались:
– Достанем меч, так веревки по цене жемчуга продадим.
Воеводу Бортя несмотря на все его просьбы князь брать с собой наотрез отказался:
– Хватит мне смерти Меченого и Быстряна. Если выбьют всех вас, моих первых ватажников, то ради кого мы затевали все это княжение? Для чужаков, которые после вас в живых останутся? Будешь воеводой Северского воеводства вместо князя Шелеста, того я опять в няньки к княжне определю. От Северска будешь прогладывать пешую дорогу на восток через все притоки Липы. Там чужие племена. Через каждые двадцать верст ставишь по веже и идешь дальше. Ты один, кто может двигаться там больше миром, чем войной. Помнишь наш старый девиз: «Мир на дорогах»?
– Что-то ты за этот мир больно много крови пролил, – добродушно подначил воевода.
– Вот и покажи нам всем, как без крови можно входить в чужие земли, – с готовностью подхватил князь.
Количество мест в лодиях было ограничено, поэтому ни о каких учениках-возницах и мамках речи не заходило – только опытные проверенные воины из Липова и городовых гарнизонов княжества. Всех вновь прибывающих ополченцев направляли в хоругвь Бортя – пусть займутся землепроходческой службой.
Объявленное Дарником желание оставить своими наместниками по княжеству Всеславу и Шелеста, а по Липову – Окулу и Фемела было встречено как должное. В последние перед отплытием дни княжна сообщила мужу:
– Я беременна.
– Наконец-то, – обрадовался он. – А то весь народ кругом удивляется, что нет ничего.
– Только из-за народа? – жена собралась обидеться.
– Ну, конечно. Обманывать его ожидания – себе дороже. Теперь уже и ты их не обманываешь.
В переводе на простолюдинский язык это означало: смотри на вещи не по-бабьи, а по-княжески. Всеслава поняла это и все же от бабьего вопроса не удержалась:
– Кого ты хочешь: сына или дочь?
– Мои боги запрещают мне это загадывать, – ушел он от прямого ответа. Про себя он мечтал о дочери, но обычай требовал хотеть больше наследника-сына.
В день отплытия на княжну больно было смотреть. Забыв о княжеском достоинстве, беспрестанно старалась дотронуться до мужа, не давая ему наедине переговорить с воеводами.
– Ты обещаешь, что даже ночью не будешь снимать доспехи? – по несколько раз спрашивала она его.
– Ты сама хоть одну ночь попробуй поспать в железе, тогда и проси, – отвечал ей Дарник. – А утонуть в них вообще милое дело.
– Можно моя Нежана тебе погадает? Только надо, чтобы ты сам согласился.
– Для гаданий я самый трусливый человек на свете, – мягко отказывался он.
В момент отплытия она все же взяла себя в руки и на глазах сотен провожающих женщин вела себя на редкость достойно: ни слез, ни суетных движений, ни судорожных объятий. Рыбья Кровь покидал Всеславу с двояким чувством: с одной стороны, он знал, что у него самая подходящая жена, какая только может быть, с другой – был рад наступающему перерыву в их отношениях. Нетерпеливое желание увидеть незнакомые места и новые человеческие лица вытесняло все остальное.
 
5
Флотилия из десяти больших, десяти малых лодий и пяти дракаров в установленном порядке друг за другом отошла от Липовских причалов. Шли пятью звеньями, впереди каждого звена дракар, за ним 2 больших и 2 малых лодии.
На малой лодии 12 гребцов и 12 лучников (вторая смена гребцов), на большой 20 гребцов и 20 лучников, на дракаре 30 гребцов и 30 лучников. На каждом судне еще по 2 камнеметчика и по 3-5 опытных арсов-мореходов, которым поднимать парус и стоять у кормовых весел. На круг 1000 с небольшим речных ратников, разделенных на пять полухоругвей. Камнеметы и бортовые щиты убраны, видимых опоясанных мечами лучников не более 4 – 6 на одно судно – обычная охрана для торговых лодий. Шлемы и оружие гребцов спрятаны под сиденьями, а доспехи, как давно заведено у дарникцев, прикрыты длинными расшитыми рубахами. Гребли размеренно и неторопливо – без чрезмерного напряжения втягивались в новое для себя дело.
Дарник находился на головном дракаре, стоял на носу, рассматривая проплывающие мимо виды, и терпеливо сносил болтовню Корнея.
– Две калачских биремы с ромейским огнем, и от твоего речного каравана останутся одни головешки, – зубоскалил тот. – А потом твой раздувшийся в воде труп насадят на кол и будут показывать в Калаче на торжище.
– И в Русском каганате все наконец вздохнут с облегчением, – вторил князь, стараясь, впрочем, чтобы их разговор был не слышен другим воинам.
– Интересно, кто тогда подгребет под себя твое княжество: дорогой короякский тестюшка или остерский князь Вулич?
– Мой труп будет сидеть на колу в Калаче и ему будет все равно, – усмехался Дарник.
– Если тебе это так безразлично, значит, ты не настоящий князь, а всего лишь непомерно нахрапистый вожак разбойной ватаги, – делал вывод оруженосец. – А вот бывает так, что воевода может все битвы проиграть, а последнюю, самую важную обязательно выиграть? И наоборот: все битвы выигрывать, а последнюю самую важную проиграть? Ты бы как лучше хотел?
– Все выигрывать, а последнюю проиграть, – отвечал Рыбья Кровь.
Это действительно было по нем: расплатиться за все свои удачи одним великим проигрышем, чтобы равновесие с остальными воителями-выдвиженцами в конце концов восстановилось. Стрела в бок, незадача с жениховским походом возможно являлись первыми легкими предостережениями. А на третий раз, как известно, не предупреждают, а сразу вышибают из седла. Подобный ход мыслей давно стал его привычкой: ожидать и балагурить о самом мрачном, чтобы оно на самом днле никогда не сбылось.
В Усть-Липе прибывший сюда много раньше Лисич как следует расстарался и сумел всему тысячному войску задать настоящий пир. В тихом затоне стояла разбитая бирема, захваченная липовцами два года назад у хазарского Туруса. Лисичу было сказано привести ее в надлежащий вид, чтобы можно с торжественностью плыть на ней в Калач. Наместник постарался как мог, многие дыры от камнеметов были забиты свежими досками, но унылый вид судна от этого не сильно улучшился. Зато все липовцы с удовольствием сверху донизу облазили сию заморскую диковинку. Настроение князю поправили 6 двадцативесельных лодий, прибывших по Танаису из Перегуда. Пришлось даже немного все перестроить: 10 малых лодий оставить в Усть-Липе, 5 камнеметов с них перенести на 5 перегудских лодий и распорядиться Лисичу с оставленными ему лодиями почаще встречать торговые суда, идущие в Хазарию и привычным порядком покупать у них за 1 дирхем молодых рабынь, детей, ну и тех рабов, кто согласен был превращаться в княжеских закупов. Такая «покупка» уже была использована два года назад в хазарском Турусе, ничто не мешало возродить ее и сейчас.
От впадения Липы в Танаис начинались земли бродников, которые никому не платили податей, а жили охотой, рыбной ловлей и торговлей скотом. С проезжих торговых караванов они пошлин, впрочем, тоже не брали, довольствовались продажей им свежей дичи и рыбы, но при малейшей обиде могли сильно наказать любого. Дарника здесь любили, тем более что немало бродников служило в его войске, и на каждой стоянке князя с воеводой-бродником Сеченем ждало щедрое угощение.
Чем дальше на юг, тем становилось по-летнему тепло и солнечно. Воины с удовольствием купались в реке, забывая о мечах и клевцах, спрятанных под сиденьями. Не донимая войско боевыми занятиями на берегу, Рыбья Кровь изредка устраивал пробные схватки на воде: две лодии охватывали с двух сторон дракар, перебрасывали на него доски с крючьями и с палками вместо мечей устраивали общую схватку. Или заставлял гребцов раскачивать лодии, а камнеметчиков с укрепленных на палубе треног попадать при этом в цель. Да во время движения отрабатывал сигнальные знаки, приучая судовые команды к нужным перестроениям и действиям.
– Все равно пока не дойдет до настоящей битвы на воде, понять, чего все это стоит на самом деле невозможно, – говорили арсы-мореходы.
Еще несколько дней пути и впереди показался Турус, два года назад бескровно сдавшийся липовскому войску. Дарника здесь поджидал посол из Калача:
– Получено разрешение переправиться русскому войску князя Дарника на Итиль и идти по Хазарскому морю в богатую Персию?
– Это будет стоить калачскому тудуну тридцать тысяч дирхемов, – невозмутимо выдвинул свое условие Рыбья Кровь.
– Обычно нам платят за проход по нашим землям, а не мы, – учтиво напомнил посол.
– Мои воины год назад кровь проливали с кутигурами за хазарского кагана и кровью расплатились за проход по Итилю. У вас с дамаским халифом война, любой наш поход в Персию, это военная помощь Хазарии. Еще раз говорю: поход в персидские земли стоит для вас тридцать тысяч дирхемов, – повторил князь.
Никто не препятствовал послу осмотреть приставшую возле Таруса к берегу липовскую флотилию. Несмотря на мирный вид северных «купцов» и их лодий, опытный взгляд хазарина сумел по достоинству оценить всю мощь речного словенского нашествия.
– Это правда, что ты взял у ромеев золото за разорение Калача? – забыв о посольской скрытности, прямо спросил он.
– Взять золото еще не значит за него проливать кровь. Если у меня получится добыть десять тысяч солидов другим путем, то я смогу просто вернуть ромеем их жалованье.
Хорошо поняв намек, хазарин поспешил к своей свите и было видно, как даже не заезжая в Турус, они все на рысях помчались в сторону Калача.
От Туруса до Калача было два дня пешего пути, столько же понадобилось и лодиям. Один день шли с особой осторожностью, ожидая огненосных бирем. Но во время ночной стоянки в их стан прибыл лазутчик, оставленный два года назад в Калаче, он сообщил, что запас ромейского огня у хазарских бирем кончился, а новые горшки для сифонофор из Царьграда привезут неизвестно когда. Поэтому во второй день все только и думали, как схватиться с беззубыми морскими громадинами.
И вот утопающий в садах пограничный хазарско-асский город. Ассы как русы и бродники тоже говорили на словенском языке, но долгое пребывание на торговом перекрестке между Танаисом и Итилем сильно изменило их: теперь они были больше хазарами и ромеями, чем словенами, и не испытывали к липовцам ни малейших единоплеменных чувств. Два года назад Дарник, никого не убивая, сильно пограбил калачский посад, поэтому на хороший прием здесь ему рассчитывать не приходилось. Отойдя к правому безлюдному гористому берегу реки, лодии стали располагаться на ночную стоянку. Бесконечный майский день долго не затухал, давая возможность калачцам с левого берега как следует рассмотреть хищных пришельцев. Как и хазарского посла, мирный вид лодий никого не мог обмануть. Чужие торговые лодии спешно покидали калачские причалы. Бирем и вовсе не было видно, судя по всему их отогнали или на восток по Калачке, либо вниз по Танаису.
У рядовых липовцев на лодиях шли свои споры: стоит нападать на город или нет?
– Если будем нападать, то уже сейчас надо готовиться к этому, – говорили менее искушенные бойники.
– Наш князь не пес, чтобы долго ходить вокруг и скалить зубы, – утверждали ветераны. – Всегда бьет внезапно. Вот увидите, утром сядем на весла и вперед!
Утром команда «вперед» последовала, однако не в сторону Калача, а вниз по течению.
– Так что не будем выполнять ромейский подряд? – удивлялись воеводы.
– Почему не будем? – отвечал князь. – У нас договор на целый год, а пока еще даже весна не закончилась.
Первых два дня после отплытия он с надеждой и опаской ожидал нового прибытия хазарского посла с собранным золотом, что действительно могло лишить его удовольствия напасть на Калач на обратном пути. Но посол не появился, ну и ладно, сам себе сказал Дарник.
Русло реки еще больше расширилось, горы и холмы по правому берегу сменились ровной степью, переходящей кое-где в песчаную пустыню. Селища бродников чередовались с зимовьями степняков и укрепленными купеческими стоянками. Липовцы нигде не задерживались, торопясь выйти к Сурожскому морю.
После впадения в основное русло полноводного Малого Танаиса движение на реке сильно оживилось. Встречные словенские суда, направлявшиеся из Ургана в Айдар безбоязно приветствовали караван лодий с рыбными знаменами на мачтах. С одного из них сообщили, что в Ургане уже знают о флотилии липовцев и готовятся ее основательно встретить, три биремы охраняют вход в гавань и ждут подхода еще трех бирем с Таврики. Дарник был порядком озадачен: как так, ведь они сами нанимали его и что делать, если ромеи первыми нападут на него? Сражение с регулярными морскими силами Романии не входило в его намерения. При захвате Туруса он успел увидеть действие ромейского огня с хазарской биремы и не хотел его повторения.
На ближайшей стоянке князь приказал снять мачты с трех самый быстрых лодий и посадить в них на весла двойное количество гребцов. Эти беспарусные суда стали дозорным отрядом его флотилии. Впереди поплыли два из них, третье держалось в отдалении, так, чтобы второе судно могло быстро вернуться к третьему, послать его с сообщением к основным силам и снова вернуться к первому разведчику.
Сам Дарник перешел на вторую дозорную лодию, чтобы самому все быстро решать. На хазарской карте русло Танаиса при впадении в море разбивалось на семь или восемь отдельных рукавов, образуя обширную дельту. Лишь бы биремы не успели преградить вход в саму дельту, опасался князь и подгонял гребцов налегать на весла изо всех сил.
Мачты бирем с узкими ромейскими флажками в горлышке реки они увидели за две версты. Вечернее солнце за легкой облачной пеленой окрасило западную кайму неба в мягкий оранжевый цвет, на фоне которого особенно отчетливо вырисовывались эти флажки. Дарник дал знак обеим лодиям пристать к берегу, к ним приблизилась третья и сразу поплыла обратно, дабы указать основным силам, где именно останавливаться на ночевку. Дождавшись, когда окончательно стемнело, обе дозорные лодии вновь поплыли вниз по реке, прижимаясь к заросшему камышами берегу. Все гребцы надели доспехи, борта украсили прямоугольные щиты, а два камнемета выставили на упоры в боевом положении. О том, надо или нет атаковать ромеев Рыбья Кровь себя даже не спрашивал. Раз те закупорили горловину реки, значит, как самое малое устроят обыск лодий и излишки оружия просто отберут. Как же после этого возвращаться в Липов?!
Вот впереди показались силуэты бирем. Высокие, внушительные, с двумя рядами весел, они стояли на якорях посреди реки, носами вверх по течению. Две впереди, третья чуть позади. Дарник не сразу сообразил, почему именно в таком порядке, потом понял, что это на случай, если словенские лодии прорвутся с какого-либо края, тот край третья бирема и закроет. 
– Ну что, возвращаемся? – спросил пробравшийся на нос арс-кормщик.
– Нет, идем мимо них дальше, – распорядился Рыбья Кровь.
Обе лодии продолжали медленно, не нарушая тишины, двигаться вниз по течению. Не замеченные ромеями они проскользнули мимо бирем, отошли на полтора стрелища и снова пристали к берегу, чтобы окончательно договориться, как действовать. План Дарника был предельно прост: пользуясь темнотой, подойти с двух сторон к третьей запасной биреме и одновременно напасть на нее. Если получится, сломать их огнеметные сифонофоры, потом быстро вернуться на лодии и удирать во всю прыть, но обязательно не забыть поджечь саму бирему.
– А может лучше себе ее захватим? – предложил арс. – Потом на биреме и в их Урган, переодевшись, ворвемся.
– Нам бы самим тут в угольки не превратиться, – усмехнулся князь. – Поэтому приказываю: ромеев не убивать, а только ранить в руки и ноги. Пускай своих потом сами перевязывают и лечат. Надо, чтобы двум другим биремам стало не до нас.
От больших и от малых щитов отказались, из доспехов оставили только шлемы и нагрудники, в железных котлах разожгли огонь для факелов.
Не все вышло столь гладко, как задумывалось. Грести бесшумно против течения не получилось. С биремы заметили крадущиеся лодии и подняли тревогу. Но липовцы были уже у обоих бортов. Лодия Дарника чуть промахнулась, сильно ушла вперед, и ее пришлось веревками с крючьями, закинутыми на ромейское судно подтягивать назад. Зато удалось дважды выстрелить из камнемета железными орехами по головам противника, пытавшегося обрубить крючья. Бойники с белыми повязками на шеях дружно лезли на бирему, падали в воду и снова лезли. Все прежние указания враз оказались забыты, горячка и сутолока рукопашной схватки не оставляли места каким-либо размышлениям. Дарнику пришлось самому зажигать факелы и передавать их воинам. На лодии осталось не больше пяти-шести человек. Хорошо, что еще трубач был на месте.
Тревога поднялась и на дальних биремах. Там засветились огни, произошло какое-то движение и чуть погодя на воздуху пронесся дымящийся предмет, упал на воду возле атакуемой биремы и взорвался пламенной вспышкой, освещая происходящее вокруг. Вода, казалось, только помогала горящей жидкости гореть еще ярче.
– Поджигай, поджигай! – машинально вслух повторял князь, пытаясь понять, сколько еще у них осталось времени.
На биреме шла настоящая резня. Полторы сотни захваченных врасплох ромеев оказывали слабое сопротивление четырем ватагам липовцев. Многие прыгали в воду, чтобы спастись вплавь.
Неожиданно горящий факел из рук Дарника выхватил Корней и белкой прыгнул с ним на высокий борт биремы. Огни на воде стали двигаться – ромеи спешили к месту схватки. Князь дернул за руку трубача, зазвучал сигнал отхода. Но вернуть вошедших в раж воинов было не просто. Пришлось изо всех сил призывно бить по железу. Наконец разгоряченные гриди и бойники потянулись на лодию. Не дожидаясь всех, стали обрубать веревки с крюками и отходить прочь. Первая лодия отошла еще раньше. Опоздавшие липовцы прыгали в воду и догоняли своих вплавь. Поднимая их на борт, умудрились захватить и двух ромеев, поплывших в суматохе не туда, куда следовало.
Запасная бирема была в густом дыму – факелы сделали свое дело. Два других ромейских корабля не преследовали липовцев – подбирали плавающих соратников и пытались спасти горящее судно.
Отойдя на два стрелища, лодии вошли в неприметную протоку и чуть погодя, ткнувшись носами в песчаную полоску берега, остановились. Рядом находился невысокий глиняный взгорок. На него послали дозорных, чтобы наблюдать за всеми перемещениями ромеев. Вероятность того, что они попробуют атаковать, была очень мала, тем не менее, князь приказал ратникам вместе с оружием и припасами перейти на берег и устраиваться на ночлег, не разжигая костров.
Потери на обеих лодиях составляли девять человек, еще столько же было ранено. Горшков с горючей смесью удалось заполучить добрых два десятка. Пленные рассказали, что они вовсе не собирались сражаться с липовцами, а просто хотели направить воинственного князя в нужном им направлении, для чего именно на их биреме находились две тысячи золотых солидов. Разумеется, липовцам они так и не достались. Но и без этого они считали себя истинными победителями, которым есть чем гордиться. Кто-то сумел раздобыть ромейский шлем с высоким султаном, кто-то щит, меч или лук и радовался им больше чем шкатулке с золотом. Трусоватого осторожного Корнея было не узнать.
– Я читал один свиток, там говорилось, что война богомерзкое и человекопротивное дело, – болтливой сорокой рассыпался он. – А выходит, видеть чужую кровожадность и самому быть кровожадным еще лучше, чем с девками любовь крутить!
– Ну так выбирай себе ватагу – и вперед за кровожадностью! – поощрил князь.
– А как же ты без меня? Не пропадешь? – Корней лихорадочно соображал: не прогадать бы.
На рассвете дозорные разбудили князя, чтобы сообщить: ромеи уходят. Поднявшись на взгорок, Рыбья Кровь увидел, как биремы, загребая двумя рядами весел, ходко идут вниз по течению, к одной из них на длинном тросе был привязан обгоревший остов запасной биремы. А как же погребение убитых? – вертелось у него на языке. Но ромеи просто уплывали прочь, желая побыстрей доставить своих убитых и раненых в Урган.
Просыпающийся стан наполнялся веселыми возгласами и смехом, узнавая, что противник позорно бежал, воины еще сильней, чем ночью, ощущали себя героями. Каждый хвастал своими подвигами, без смущения признаваясь в собственном промахе или неловкости – ведь у ромеев таких промахов было в десяток раз больше.
– Это я поджег бирему! Неужели даже фалеры не заслужил? – убеждал князя Корней.
– Пока только четверть фалеры. Еще три подвига с тебя, – подтрунивал над ним Дарник.
Послав берегом гонцов в основной стан, он велел готовить костер для своих убитых. Полусотские лодий спрашивали о дальнейших действиях:
– Будем ли преследовать биремы, или нет?
– Мы же торговать пришли, не воевать, – отвечал им с улыбкой князь.
Вскоре прибыли основные силы флотилии. На пленных ромеев все посматривали как на диковинных зверьков: так вот как выглядят прославленные мореходы, не дающие никому спуску в южных морях! Дарник был доволен: страха перед огнедышащими биремами у липовцев значительно поубавилось.
– Ты забыл, что урганцы ждут еще три биремы из Таврики, – напомнил князю Сечень, в отсутствие Быстряна и Бортя ставший главным воеводой. – На открытой воде они нас быстро догонят.
– Попробуем, чтобы не стали догонять, – решил Рыбья Кровь и сел писать покаянное послание урганскому стратигу. Мол, приняли в темноте их суда за хазарские биремы и вообще собираемся идти в мятежную Лазику, а не в Урган. Лазикское царство на восточном побережье Русского моря то становилось союзником Романии, то отпадало от нее, поэтому любой набег на него был ромеям только на руку.
Дождавшись на основном русле реки два купеческих каравана идущих в разные направления, Дарник с караваном в Урган направил одного из пленных ромеев с посланием стратигу, а с караваном в Корояк – нескольких раненых и второго пленного – пусть прибудут в Липов с вестью об их первой победе.
По протокам дельты Танаиса продвигались прежним порядком: впереди дозорный отряд, позади остальные лодии. Наконец река кончилась, и вся водная гладь безбрежно распахнулась вокруг на десятки верст. Качка и та пошла совсем другая. Ромейских бирем видно не было, но и без них в сердце Дарника закралась непривычная робость. Ему много приходилось слышать, что суда на море беспрестанно тонут, но в сознание это как-то особенно не проникало: кто-то тонет, а кто-то нет, и уж он точно никогда не потонет. Сейчас этой уверенности вдруг сильно поубавилось. Прежде суеверных людей Дарнику понять до конца не удавалось, все казалось, что те просто придумали себе какую-то игру и играются в детские страхи и приметы. Самолюбие не позволяло считать себя ничтожной песчинкой на ветру, и лишь здесь на еще совсем гладкой морской поверхности он ощутил в полной мере всю свою малость и беззащитность. Равнодушной и безжалостной выглядела простиравшаяся вокруг бездонная толща воды, от которой его отделяли несколько тонких досок обшивки лодии.
– Что, ты тоже забоялся? – сунулся к князю догадливый Корней. – То ли будет, когда ветерок поднимется? Это Сурожское море еще самое тихое, а на Русском такие бури бывают, только держись.
Рыбья Кровь молчал. Едва ему напомнили о собственном страхе, как он тут же усилием воли перевел его на другое: я боюсь, потому что не знаю, как управлять на море своими лодиями. На ромейских дромонах и биремах управление велось с помощью разноцветных флажков. Их сигналы князь предусмотрительно еще два года назад выписал в отдельный свиток. Но тогда на реке использовал их малую часть. Теперь настала пора ознакомить воевод с их полным списком.
Отплыв от устья реки вдоль морского побережья с десяток верст на юг, Дарник со всеми лодиями причалил к берегу. Писари взялись за перья и живо переписали ромейские морские сигналы на двадцать свитков для всех судов. Договорились с воеводами и о главном способе действий пятью звеньями: два начинают сражение, два чуть позже помогают, а пятое прикрывает отход или наносит завершающий удар. Командовать первыми двумя звеньями будет Сечень, вторыми двумя сотский арсов Копыл, а пятым сам Дарник. Во время походного строя впереди идет звено князя, при столкновении с большими силами неприятеля он остается на месте, а его с двух сторон обтекают звенья Сеченя и Копыла. Все трофейные горшки с ромейским огнем сосредоточили на двух дракарах Копыла, чтобы весомей была вторая волна нападения.
Получив столь ясные и четкие распоряжения липовские воеводы заметно приободрились: значит, их князь и на море знает, как надо действовать.
– А если какая лодия начнет тонуть, что лучше: ее спасать или продолжать бой? – спросил один из полусотских.
– Продолжать. Я пошлю ее спасать из своего звена, – отвечал ему Дарник.
Снова перейдя на головной дракар, он почувствовал себя чуть уверенней и, дабы еще сильнее отвлечься, время от времени поднимал всевозможные сигналы на своей мачте, чтобы хоть чуть-чуть приучить флотилию к походным перестроениям. Плыли на юго-запад, все время держась вблизи суши. Обильная растительность речного берега сменилась куцыми лесными островками приморской степи. Часто невольно оглядывались назад: нет ли преследующих бирем?
Бывалый арс-кормщик рассказывал князю про Таматарху – город у пролива в Русское море. Сколько раз ромеи, хазары и аланы захватывали его и всякий раз отпускали на вольное правление – не в силах были справиться с ежедневными десятками судебных тяжб между собой торговых людей. Хлебнув уже, как следует судебной власти в Липове, Рыбья Кровь понятливо усмехался: кому охота сильно вникать в обвесы и обсчеты. Да и при получении податей с такого жулья всегда сам будешь чувствовать себя внакладе.
– Зато вольное положение Таматархи сделали ее лучшим пристанищем всего сброда обоих морей, – добавлял арс, – и местом, где заключались предварительные договора между близлежащими странами и княжествами.
– Почему предварительные? – спросил Дарник.
– Чтобы была уверенность, что основное посольство примут как надо.
– Но это же большая затяжка времени переговоров?
– Вовсе нет. В Таматархе есть постоянные посольства ромеев, хазар и арабов, они все выспрашивают и посылают с чужими посольствами своих сопровождающих.
– А есть ли посольство русского кагана? – захотел уточнить князь.
– Нет. Хазары сами говорят за русского кагана, – последовал малоприятный ответ.
Опять хазары! И все русско-словенские княжества своими данниками считают, и переговоры за них ведут!

© Copyright: Евгений Таганов, 2021

Регистрационный номер №0491590

от 30 марта 2021

[Скрыть] Регистрационный номер 0491590 выдан для произведения: ЧАСТЬ ВТОРАЯ
 
1
Несмотря на высылку в дальние селища и городища ополченцев и бездомников, город был по-прежнему переполнен сотнями крепких бойников, которые, прогуляв свою долю добычи, не хотели садиться на землю, а всеми правдами и неправдами находили себе какое-либо пристанище и службу у состоятельных горожан. Пока у липовцев оставались еще незамужние дочери и молодые вдовы или можно было купить рабыню-наложницу, все шло относительно спокойно. На торжище нарасхват шли для подарков женские украшения, а косноязычные воины осваивали искусство красиво и весело рассказывать зазнобам о своих подвигах. Особым успехом у разборчивых невест пользовались певуны и танцоры. Вместо одного любовного токовища за городскими стенами образовалось их сразу три. Однако к зиме последние дурнушки и тридцатилетние вдовы обрели себе красавцев мужей, токовища исчезли, и в Липове стало нарастать нерастраченное мужское напряжение. Похожая картина наблюдалась и в войсковых селищах и заставах, где бездомники, чуточку обосновавшись на зимовку, тоже поводили налитыми кровью глазами в сторону любой женской юбки. Владельцы двух или трех наложниц мгновенно превратились для всех холостяков в главных врагов, невзирая на чины и боевые заслуги.
– Какие же вы все-таки мужчины животные! – гневно заявила на думном совете княжна, когда доложили о двух случаях захвата в селищах «лишних» наложниц богачей. – Ни одна бы женщина никогда так не сделала!
Тиуны и воеводы отводили глаза и прятали улыбки, слишком понимая ситуацию и сочувствуя холостякам.
– Надо снарядить поход за невестами, – предложил Быстрян.
– Согласен. Только пойдут те, у кого есть для невест подходящий угол, – поставил свое условие князь.
Предполагалось, что в поход отправятся исключительно сами «женихи» с такими же холостыми вожаками. Дарник про себя решил, что в эту зиму он никуда не тронется, разве что для объезда собственных селищ, чтобы каждую ночь спать в тепле. Однако на следующий день Всеслава заявила, что ему самому нужно идти с холостяками:
– Они там только дров наломают: и селища пожгут и людей поубивают.
– Ты хочешь, чтобы надо мной все смеялись – нянька при несмышленых бойниках! – отнекивался он.
– Кто ничего не боится, тот и смеха не испугается, – настаивала жена. – Ты же любишь по незнакомым землям ходить, вот и сходи.
Признаваться, что ночевки в зимнем лесу ему порядком надоели, он не хотел, подставлять под насмешки своих воевод было совестно, поэтому стал нехотя собираться сам, понимая, что Всеслава права: «дров наломают».
– А как ты собираешься там свататься? – недоверчиво вопрошала она. 
– Там на месте видно будет, – легкомысленно пожимал муж плечами. – Разложим на снегу красивые ткани и украшения, невесты и слетятся.
Беспокоясь об успешности «жениховского похода», Всеслава приняла деятельное участие в его подготовке: сама отбирала ткани и украшения, а также чугунки, плотницкие инструменты, и другие ценные у лесовиков вещи, заставила всех участников одеть свои лучшие одежды, постричься и побриться, даже конскую сбрую потребовала украсить разноцветными лентами и блестками, а седла брать только двойные:
– Как раз на них своих красавиц и посадите!
Давно на Войсковом Дворище не звучало столько смеха и шуток, как при этих сборах. Но княжне общее веселье внушало все большее опасение.
– А что вы будете делать, если лесовики запрутся и не захотят выходить?
– Придется силой их делать счастливыми, – куражился Дарник. – Разобьем ворота, выгоним из землянок, и пусть только попробуют не радоваться нашему прибытию.
– Все, я тоже еду с тобой, – твердо сказала перед самым выходом жена.
Князь не сильно возражал: выгоняет его на мороз, пускай и сама померзнет рядом. Кроме Нежаны в поход Всеслава решила взять также пятерых мамок – жен десятских:
– Лучше им вести переговоры, а не твоим страшилищам.
Женихов набрали пять ватаг: две верховых и три пеших на пятнадцати санях. Три крытых возка взяли для княжны и жен десятских. Захватили и четыре камнемета.
– Зачем, если все будем делать миром? – встревожилась Всеслава.
– Для любого мира это самое лучшее средство, – уверен был муж.
Путь определили вверх по реке на север. Крепкий мороз превратил русло Липы в гладкий лед, двигаться по которому было одно удовольствие. К исходу дня прошли почти пятьдесят верст, не останавливаясь ни в Арсе, ни в Северном Булгаре. На первом лесном ночлеге испытали малые войлочные шалаши, купленные в Черном Яре. По четверо, пятеро согревать себя в них только собственным дыханием оказалось вполне возможным, хотя на утро почти у всех воинов от такого «сугрева» порядком болели головы.
Следующее сторожевое селище находилось у правого притока Липы, который вел к их дальнему городищу Северску. Переночевав в тепле, свернули направо, на главное русло самой Липы, во владения Арса, куда раньше Дарник воздерживался заходить. Конные дозоры трусили вдоль обеих берегов реки, высматривая человеческие следы. За целый день пути обнаружили лишь развалины двух давно покинутых селищ.
На третий утро походников поджидала удача: прорубь, от которой санный след вел в глубь леса. Пойдя по нему, колонна липовцев верст через пять вышла к лесной засеке, где санная колея, петляя, подныривала под сваленные деревья. Лай собак и звук железного била указывали на близость жилья. С трудом преодолев узкий лаз в засеке, колонна вышла на небольшое выгонное поле, за которым располагалось большое селище, окруженное полуторасаженным тыном. Ворота находились на высоком бугре, и, чтобы пройти к ним, надо было проехать по насыпи вдоль тына, подставляясь под возможные стрелы и сулицы защитников селища. Выглядывающие из-за ограды жители настороженно смотрели на вооруженных пришельцев.
– Ну, так где там твои переговорщицы? – обратился Дарник к жене.
Княжна заметно заробела.
– Пускай они сначала как следует рассмотрят нас, – неуверенно попросила она.
– Хорошо, пускай рассмотрят. – Дарник подал знак выставлять мишени.
Следующий час бойники вовсю занимались своим привычным делом. В мишени летели стрелы и сулицы, силачи бросали на дальность тяжелые камни, конники на полном скаку подбирали с земли топоры и пики. Ближе к селищу деловито сновали пятеро мамок, своим беззаботным видом давая понять, что намерения у непрошенных гостей самые мирные. Наконец ворота чуть приоткрылись, и из них вышло двое переговорщиков: седой старик и чернобородый мужчина.
Князь вдруг остро ощутил нелепость всей их жениховской затеи. Ну как нормальные лесовики могут выдать за красивые побрякушки ста незнакомым мужикам десять-пятнадцать своих дочерей и сестер? Да они костьми лягут, а не согласятся на такую сделку. И виноват во всем будет именно он, Дарник. Всеслава задорно взглянула на мужа:
– Давай я сама.
– Ну попробуй, – разрешил он.
Смерды были словенами, их полушубки отличались неказистостью и бедностью отделки – явное свидетельство оторванности селища от больших торжищ. Обменявшись с князем и княжной традиционными приветствиями и сообщив что называют свое селище Невея, они захотели узнать, что привело княжескую дружину в их края.
– Мы три дня в дороге, – взялась отвечать им Всеслава. – Наши женщины сильно замерзли и очень хотят погреться в бане.
Дарник с оторопью покосился на жену: уж не хочет ли она сама лезть в пасть к незнакомым людям. Староста и чернобородый тоже озадаченно переглянулись.
– Мы понимаем, что всю дружину в вашем селище разместить нельзя, – продолжала щебетать княжна. – Можно ли нам поставить свой стан прямо здесь?
– Можно, – отвечал староста. – А женщины будут мыться одни или с мужьями?
– С мужьями.
Староста выразительно покосился на вооруженных дружинников.
– Не беспокойтесь, – сказала Всеслава. – Мы знаем обычай и в чужой дом с мечами не войдем.
– А княгиня с князем тоже хотят баню? – подал голос чернобородый.
– Очень хотим. А еще нам нужно сено для лошадей.
Дирхемы в уплату за сено лесовиков интересовали мало, зато сковородки и молотки в обмен были приняты с большим удовольствием.
– Неужели вот так возьмете и без оружия туда пойдете? – изумился сотский, которого Рыбья Кровь оставлял вместо себя.
– Ты хочешь, чтобы я был не таким смелым как моя жена? – хорохорился князь, хотя не испытывал ни малейшего желания заходить безоружным куда бы то ни было. – Я знаю, камнеметами, если что, ты сумеешь распорядиться.
Оставив при себе одни ножи – знак свободного человека, шесть семейных пар направились в Невею. Дома в ней располагались лучами от центральной площади и шли в три кольца: непосредственно к площади примыкали жилища глав семей, за ним шли дома сыновей и третье кольцо составляли хлева, конюшни и бани.
Лучшим жилищем оказался не дом старосты, а дом чернобородого. Как понял Дарник, именно он возглавлял в селище большие охоты и руководил всеми общими работами, оставляя отцу-старосте судебные и жреческие дела. От ворот до дома чернобородого гостей сопровождала толпа женщин и детей, мужчины следовали чуть поодаль. Больше всего внимания уделялось князю и княгине, таких знатных людей здесь еще не видели. До них беспрестанно кто-то незаметно дотрагивался, и терпеть это было крайне неприятно. Посмотрев на жену, Дарник злорадно убедился, что и ей это тоже не в радость.
Пока топили лучшую баню, гостям устроили богатый пир. Все шло хорошо, вот только объяснять, кто он и чем знаменит, оказалось удивительно неловко – за своей известностью Дарник давно отвык от подобной необходимости. Всеслава между тем приступила к сватовским обязанностям. Громко, чтобы услышали и за пределами горницы, похвалила красоту невейских молодок и заявила, что в их дружине есть немало славных воинов, которых они с мужем хотели бы женить.
– А что они умеют кроме как мечом махать? – без особого почтения спросила жена чернобородого. – Вот убьют его в походе и что молодой вдове тогда делать?
– А молодая вдова и с голоду не помрет и еще лучше себе мужа сможет найти, – не затруднилась с ответом княжна. – Отсюда до Липова хорошим ходом три дня пути. Если ваши дочери будут жить в городе, то и вам туда свободный проход. Получите медные знаки, и никто родню жены княжеского бойника не посмеет обидеть.
– А арсы? – тут же проявил свою осведомленность чернобородый. – Мимо них придется пробираться.
– Вот вам настоящий арс, пускай он и скажет, – представила Всеслава, княжеского телохранителя, скуластого крепыша с длинным чубом на бритой голове.
– У арсов свои селища и городища, им княжеского не надо, – охотно пояснил тот.
– А мы теперь арсовы или княжеские? – в лоб, с нехорошим прищуром, спросил у Дарника чернобородый.
– Пока Невею жареный петух не клюнул, вы ничьи, – Рыбья Кровь тоже не стал хитрить. – А пойдет промеж вас вражда или другие лесные люди нападут, тогда милости просим. По овце или два пуда зерна с дыма – и не будет никаких напастей. Да и вообще, вы все на собственной родне женитесь, что ли? Чтобы дети уродцами рожались? Показывайте, где соседи живут, буду с ними тоже разговаривать.
– Если мы их покажем, тогда у нас с ними точно вражда пойдет, – сказал чернобородый. Все сидящие за столом невесело рассмеялись и больше к этому не возвращались.
В бане мылись по две семейных пары. Дарнику такое не было в новинку, и он хотел посмотреть, как воспримет чужого голого мужика княжна. Впрочем, в маленькой помывочной и в еще более крошечной парной видно почти ничего не было, поэтому сделать какие-то выводы не удалось.
Потом снова было общее застолье, на котором решалось само сватовство.
– Да как же кто выбрать сумеет, если в первый раз только и видит? – недоумевала хозяйка дома. – У нас девки скромные, первые выбирать не станут.
– А очень просто, – непринужденно объясняла Всеслава. – Гридям ведь тоже на них как следует посмотреть надо. Вот пускай девки попоют и потанцуют, а парни свое молодечество покажут. С выбором тоже договоримся. К женихам привяжем мешки с камнями и заставим бегать за своими невестами. Та, которой он понравится, сама постарается, чтобы он ее догнал.
Ответом княжне был хохот всех присутствующих – так им это понравилась.
Невейцы настойчиво предлагали распаренным гостям заночевать в селище, но даже Всеслава была против:
– Наше дело дорожное, потом только еще труднее будет на морозе ночевать.
Укладываясь чуть позже с женой на ночлег в крытом возке, Рыбья Кровь вынужден был признать:
– Я бы в жизни до такого не додумался! Ты сама это придумала, или кто подсказал?
– Просто хорошо подумала, как быть, когда тебя выбирают, и чтобы ты сама тоже могла выбрать, вот и сошлось, – объяснила она, польщенная его похвалой.
Условия предстоящей сватовской игры пришлись по душе не всем «женихам», многие опасались, что над ними будут потешаться как чужие, так и свои. Тем не менее, утром три десятка бойников изъявили готовность погоняться за невестами. Толпа нивейцев высыпавшая на поле, вытолкнула вперед восемнадцать невест. Те всячески отворачивались и смущенно хихикали.
По знаку князя женихи, раздевшись до пояса, выходили в круг и занимались борьбой, сначала просто на снегу, а потом и на конях, стараясь стащить друг друга с седла. Затем запели и затанцевали невесты. Первая скованность быстро прошла и у участников, и у зрителей. В укладывании камней в заплечные мешки больше всех усердствовали будущие тещи. Женихи и невесты уже без всякого стеснения стреляли друг в друга глазами, делая свой выбор.
Когда первый липовец направился к ряду невест, все, раскрыв рты, замерли, стараясь не пропустить самое интересное. От щек выбранной им девушки можно было разжигать костер. Пока жениху вскидывали на плечи тяжеленный мешок с камнями, мать со старшими сестрами подкашивали невесте юбку. Удар клевца о медное блюдо – и пара бросилась вперед. Казалось легкой невесте ничего не стоит убежать от неповоротливого тяжеловеса, но шагов через тридцать ноги невесты запутались в юбке, и она в полный рост растянулась. Тут же вскочила, но оказалась в руках жениха. Ее пример для других невест послужил хорошим уроком, как действовать. Теперь уже ни один бойник не мог догнать свою суженную с первого раза, если только она сама не падала. Пробежав один круг, неудачник отходил в сторону, предоставляя очередь своему товарищу, чтобы, отдышавшись, чуть позже повторить погоню за другой невестой к полному восторгу зрителей. Когда девицы закончились на беговую тропу вышли шесть молодых вдовиц. За ними тоже нашлось немало охотников побегать.
Никогда прежде нивейский луг не видел подобного веселья и радостного возбуждения. Чтобы лучше закрепить сватовство, состоялся обмен подарками. Родичам невест вручали заморские ткани и украшения, чугунную посуду и плотничий инструмент. Те также не остались в долгу, снабжая невест помимо подушек и одеял, мехами и домоткаными тканями, прялками и корытами, мешками с пшеницей и жбанами меда. Свою первую брачную ночь все молодые провели в натопленных избах селища.
Выйдя на следующий день к реке, жениховское войско разделилось: молодожены, нагруженные приданным, направились восвояси вниз по течению на Липов, остальные продолжили свой путь вверх по реке.
Еще больший успех ждал дарникцев в городище Козодой, вотчине арсов. Здесь много слышали о липовском князе и не прочь были даже перейти под его руку. Но Молодой Хозяин воздержался принимать их предложение, согласен был на него только после полюбовного договора с Арсом. Зато невест с теми же играми в догонялки в городище добыли под четыре десятка.
В пору было разворачиваться назад, но тридцать оставшихся без жен бойников, раззадорившись, требовали продолжения похода. Оставив новых молодоженов на время в гостеприимном Козодое, Дарник с остальными воинами, тремя возками и четырьмя санями поскакал дальше.
Селище Затеси находилось в самом сердце большого буреломного леса. Повинуясь нехорошему предчувствию, князь хотел прервать попытки пробраться сквозь густо наваленные и людьми, и ветром деревья, но бойники твердили свое:
– Ну еще чуть-чуть пройдем, ну еще.
Обнесенное старым покосившимся тыном селище появилось внезапно сбоку, так что колонна липовцев проследовала сначала мимо него, а уж потом, обогнув, оказалось на небольшой вырубке перед его воротами. В Козодое, когда пятеро гридей с женами лихо подскакали к воротам, ссадили на землю мамок и ускакали обратно это встретило самый благоприятный прием. То же самое проделали и у ворот Затесей. Но едва пятеро жен остались одни перед воротами селища, как из-за тына в них тотчас без всякого предупреждения полетели стрелы. Мужья бросились на выручку и получили порцию стрел себе и лошадям.
Дарник не верил своим глазам. Две мамки убиты были сразу, третья умерла чуть погодя. Еще две жены, четверо мужчин и пятеро коней получили ранения.
– Как же так? Что же это? – растерянно повторяла Всеслава.
Князю не потребовалось ничего говорить, легкое движение руки – и четверо саней со своими камнеметами развернулись перед воротами Затесей. С собой камнеметчики имели лишь малый запас железных орехов, поэтому стреляли кругляшами из стволов деревьев завернутыми в паклю, которую поджигали и в таком виде посылали через ограду на крыши домов. Вскоре ворота селища распахнулись, и из них высыпало тридцать или сорок мужиков с топорами и вилами. Один залп камнеметов железными орехами и шестьдесят стрел из двадцати луков полностью смели нападавших.
Врываться в селище не посчитали нужным – над домами занималось непогасимое пламя, и вместе с убитыми мужчинами этого для хорошей кары было вполне достаточно. Всеслава хлопотала около раненых жен, вымаливая у них прощение. Все бойники чувствовали себя глубоко подавленными, не принесла облегчения даже столь основательная месть.
 
2
Дарник удивлялся собственной жене. В любом своем проступке у женщин всегда виноват кто угодно, только не они сами. А Всеслава взяла и во всем происшедшем обвинила одну себя.
– Это мне по заслугам. Чтобы не была такой самоуверенной. Чтобы не была такой самонадеянной. Чтобы не считала себя самой умной, – снова и снова повторяла она по дороге в Липов.
– Да ладно, – говорил ей в утешение муж. – Похода без убитых не бывает.
– Если бы мы чуть-чуть подождали, чуть-чуть остереглись, ничего не случилось бы.
– Если все делать правильно, то тогда и жить не захочется.
– Это знак мне с небес, что я взялась не за свое дело.
– За свое, за свое, – не соглашался князь. – Просто в следующий раз поумней будем.
В Козодое, присоединив к себе счастливых молодоженов, бойники неохотно отвечали на их расспросы:
– Ну не захотели в этих проклятых Затесях отдавать нам своих девок. Как дурные с топорами бросились. Помяли их конечно, не без этого.
Скачке по гладкому льду уже ничто не мешало и в три дня домчались до Липова. Хоть Дарник и утешал жену, что шестьдесят добытых жен тоже хороший результат, но самого грызло крайнее недовольство: в таком нехитром деле и такая незадача с убитыми мамками. Его досада стала еще сильней, когда вспомнил про гораздо лучший способ поиска невест: надо всех холостых гридей и бойников направить в Перегуд, где гораздо сподручней найти невесту среди окружающих лесных селений, а равное количество женатых воинов забрать в Липов. Больше всего его бесила невозможность кому-либо доказать, что он был в этом дурацком походе лишь наблюдателем, а не воеводой.
Однако оправдываться ни перед кем не пришлось. Встретивший их дозорный разъезд сообщил, что воеводу-наместника на охоте сильно поранил вепрь. Оставив на княжну жениховский поезд, Дарник пересел на коня и наметом помчался в город. Быстряна он застал уже при последнем издыхании.
– Ну вот, не повезло, – чуть слышно прошептал воевода Молодому Хозяину и спустя полчаса навсегда закрыл глаза.
На Дарника смерть старого боевого соратника подействовала крайне угнетающе. Кривонос с Лисичем и Бортем были с ним еще раньше старого руса, но именно поединок с Быстряном, и дальнейшее все его поведение вывели бежецкого подростка на понимание того, что есть настоящий воин и войсковой вожак. Он и не брал последнее время Быстряна с собой именно потому, что не хотел его подвергать лишним опасностям. Сверхнадежный воевода нужен был ему в Липове, ведь тогда он мог о своей столице совсем не тревожиться. И вот такая нелепая смерть!
Собрав думный совет Рыбья Кровь распорядился запретить хорунжим и сотским охотиться на медведя, вепря и тура.
– А не подумают, что мы просто боимся? – возразил Борть.
– Вы слишком дорого стоите, чтобы достаться вепрю, – Дарник был непреклонен.
– Лось тоже пробивает копытом человека насквозь, – обронил Сечень.
– На лося охотьтесь, сколько влезет. Если еще и лось вас прибьет, я буду три дня смеяться вместе со всеми, – мрачно произнес князь.
При погребении главного воеводы он приказал на погребальный костер вместо настоящего оружия положить меч, кинжал и клевец сделанные из дерева. Войско недоумевало: оружейницы ломятся от нового и трофейного оружия – как можно так скопидомничать?
– Кладите только то, что может сгореть. Если его боевой меч не может со своим хозяином подняться к небу, то нечего ему быть приманкой для грабителей могил, – настоял на своем Дарник.
Вместе с воеводой на добровольное сожжение согласилась его наложница Вета, чем сильно переполошила весь город – о таком липовцы много слышали, но никогда не видели. Поступок наложницы всеми воспринимался как высшее проявление верности и любви. Один лишь Дарник думал иначе. Кому как не ему было знать эту глупую ленивую деваху, которую он сам четыре года назад подарил Быстряну. Какие-то нежные чувства за Ветой к старому русу он готов был признать, но помнил и другое: за все время она так и не сумела завести себе подруг, или заслужить чье-либо уважение. А собачья привязанность к своему господину у нее возникла просто потому, что он был единственный, кто никогда не смеялся над ней. Не особо удивило и ее желание взойти на погребальный костер: лучше так, чем снова оказаться никому не нужным человечком. И все же, когда Вета, выпив сонного зелья, без колебаний взобралась на сложенные колодцем бревна и легла рядом с воеводой-наместником на дощатый помост, у Дарника по спине пробежал легкий озноб – своевольный обрыв собственной жизни внушил ему такое же почтение, как и всем собравшимся вокруг липовцам.
Погребальному костру Быстряна отвели отдельное место, и после сожжения возвели над ним пятисаженный курган.
– А вот здесь с деревянным мечом будете сжигать меня, – указал приближенным князь на соседнюю лесную поляну. – Курган можете возвести на одну сажень выше.
Стоявшая рядом Всеслава испуганно посмотрела на мужа. Вечером в опочивальне Дарник не удержался от новой мрачной шутки:
– Пора обучать тебя быть хорошей княжеской вдовой.
– Не смей даже говорить об этом! – обиженно воскликнула жена.
Смерть воеводы явилась для князя некой поворотной точкой, позволившей взглянуть иначе на многое вокруг. Кстати пришелся и случай, произошедший на торжище сразу после похорон. Дарник с Корнеем и двумя арсами шел между торговых рядов, чтобы увидеть какие-либо заморские редкости, которые все чаще появлялись там, как вдруг непонятно откуда выскочившая девица со всего маха врезалась в него. Повезло еще, что он успел подставить плечо, и столкновение ушибло больше девицу, чем его. Поразило другое: живое, розовощекое создание в нарядной шубке в остолбенении разинуло рот и издало несколько нечленораздельных звуков. В ответ князь лишь коротко хохотнул и как ни в чем не бывало прошел дальше.
Этот животный ужас, застывший в глазах девицы, потом долго преследовал его и не давал успокоиться. Одно дело был страх перед ним, Дарником, чужих воинов, а совсем другое – вот такое неподдельное выражение этого страха у свободной молодой липовки, будто она ни мгновения не сомневалась, что за подобный проступок ее сейчас схватят и предадут самой мучительной смерти. Да, к нему на суд приводили даже из дальних селищ преступников достойных смертной казни. Но все же знают, почему так происходит. Если преступника не убили самосудом в момент преступления, то предать его смерти на следующий день на холодную голову мало кто может решиться – боги за такое наказывают! Даже Быстрян не решался на такие казни – ждал князя. Впрочем, и он Дарник неплохо еще в самом начале липовского воеводства выкрутился из этой западни со своим долговременным чурбачком под ногами человека с петлей на шее. Но выходит, зря он так в душе кичился своим великодушием к простым смердам, если они его все равно считают убийцей и мучителем.
Такое открытие заставило князя на некоторое время слегка затаиться и как следует приглядеться к окружающей обстановке. С удивлением отметил новые изменения в жизни Липова. Большие войсковые щедро оплаченные заказы и пропиваемое гридями жалованье не просто породили целое сословие богатых и деятельных людей, которым уже были не страшны даже пожары и неурожаи, а и сделали этих людей самоуверенными и предприимчивыми. Более того, многие из них теперь искали нового применения своим возросшим возможностям.
Едва были насыпаны последние корзины земли над курганом Быстряна, как на Войсковом Дворище начались самые активные происки и козни приближенных вокруг тех, кто желал занять освободившееся второе место в княжестве. Дарник воспринял это спокойно: все правильно, людям свойственно примыкать к тому или иному вожаку и стремиться вместе с ним подняться как можно выше. Все войско и богатые горожане быстро разделились на три группы, ратуя каждая за своего негласного предводителя.
Одну группу составляли сторонники воеводы-тиуна Кривоноса, который уже однажды был наместником Липова, да и вообще считал себя еще в их первой бойникской ватаге, если не вторым, то уж точно третьим человеком. В его пользу говорила и дорога, проложенная им в Северск, и полутайная верфь, заложенная в Северном Булгаре, где перегудские мастера заложили сразу десять двадцативесельных лодий. За него горой стояли купцы и ремесленники.
Вторым шел Лисич. Послужив наместником в городище Запруде и становым сотским, он слыл человеком, умеющим найти выход в любой ситуации, кроме того научился хорошо себя подавать и в мирной жизни: носил изысканную одежду, устраивал богатые пиры, держал самых резвых лошадей. Его обожали воины собственной хоругви, да и для прочей молодежи Липова он был предметом для подражания, что порой неприятно кололо Дарника – ему самому хотелось быть таким предметом. Корнею невзначай однажды удалось раскрыть князю глаза на эту «странную» ситуацию:
– Подражать можно человеку, а ты ведь у нас не человек, а явление злой природы.
Третью партию составляли отцы города, усиленно выдвигавшие в наместники Липова старосту Окулу, мол, доколе нам терпеть засилье пришлых людей! Их поддерживали не только все коренные липовцы и их сыновья, перебравшиеся в пригородные селища, но и зятья-гриди из ранних войсковых наборов.
Раздавались также отдельные голоса в пользу княжны, ведь прошлое лето она правила со своим дядей и у нее это неплохо получалось. Однако сторонников у нее было немного.
– Матереют твои липовцы потихоньку, – отметил это соперничество Фемел. – Сначала из городища превратились в город своей мошной, а теперь и умом превращаются.
– Сразу у всех количество ума прибавилось! – насмешничал Молодой Хозяин.
– Не количество ума, а его суть, – поправил ромей. – Из смердов горожанами становятся.
– Это как же?
– Меньше шкурных интересов, а больше общих. Начинают любить и ценить свое собственное мнение. Еще немного и за правду на мечи полезут. Пора уже думать, как им укорот найти.
Дарник ромею не поверил, думал: лишнее сочиняет. Но буквально через несколько дней к нему в малую трапезную влетел испуганный полусотский:
– На торжище резня! Купцов бьют!       
Случилось следующее. Один липовец с семьей отправился на посадское торжище сделать ряд мелких покупок. Днем раньше он расплатился за покупки золотым ромейским солидом, с которого ему дали сдачу серебряными дирхемами. Теперь хотел купить заморского бисера, но торговец наотрез отказался принимать в оплату эти дирхемы, заявив, что они сильно истерты и настоящей цены не имеют. Тот, кто давал липовцу сдачу, с торжища уже уехал, поэтому торговец бисером лишь пожимал плечами: надо было лучше на дирхемы смотреть. Слово за слово, кто-то кого-то толкнул, другой толкнул в ответ, из рассеченной губы полилась кровь, женщины закричали: «Убивают!», к липовцу пришли на помощь соседи-родичи, к торговцу – его напарники по торговому обозу, и завязалась большая драка. В этот момент на торжище как раз выезжал новый торговый обоз, чьи охранники, обороняясь, взялись за мечи, немедленно схватились за колья с ножами и липовцы. Скучающие без службы бойники с восторгом принялись крушить повозки и прилавки. Досталось и княжеским лавкам. Побоище стало всеобщим. Прибежавшие стражники могли защитить разве что себя самих. Торговцы, оказавшись в меньшинстве, отступили и закрылись на ближнем гостином дворе.
Князь с арсами застал уже итог посадского сражения: девять убитых торговцев и четыре трупа у липовцев. Резаных ран, выбитых зубов, сломанных носов, ребер и рук никто даже не считал.
– Взять зачинщиков! – приказал Дарник.
Арсы похватали два десятка липовцев со следами драки на лицах. Темницу-поруб набили под завязку.  
Посчитав дело на время улаженым, Рыбья Кровь вернуться к своей прерванной трапезе, как вдруг ударил вечевой колокол. Делать нечего – князь с арсами вновь отправился в посад, а Сеченю велел выводить туда сотню конных жураньцев с плетками в руках. На вечевой площади собралась половина города, требовали освободить схваченных людинов, так теперь называли себя липовцы в противоположность смердам из селищ. С прибытием князя крики еще больше усилились:
– Не зачинщики они!
– Тогда и купцов хватай!
– Сколько можно терпеть торгашей-кровопийц!
– Сначала освободи людинов, а потом суди!
Дарник с коня перешагнул на помост вечевого колокола, встал в самом центре и, утвердив руку на клевце за поясом, зло и невозмутимо рассматривал толпу. Волнение и раздражение двух тысяч людей скорее успокаивали его, чем горячили, зато ужасно хотелось сделать что-то такое, что послужило бы им на будущее хорошим уроком. Но все правильные и сильные слова, что приходили ему сейчас на ум, казались пустыми и совсем здесь не подходящими. Толпа, между тем, слегка успокоилась, опасливо поглядывая на вооруженных плетками всадников, окруживших помост.
Князь поднял руку, призывая к полной тишине.
– Вы все сделали правильно, – неторопливо начал он. – Я не буду узнавать, кто был прав, кто виноват. Схваченных людинов сегодня же освободят. Но я хочу спросить вас: надо или не надо, чтобы купцы приезжали в Липов?
Горожане лишь переглядывались между собой, сбитые с толку его неожиданной уступчивостью.
– Если не надо, то завтра здесь не будет ни одного торговца.
– А где ты сам для Всеславы серьги возьмешь? – раздался молодой дерзкий голос.
– Не боись. Князь уже набрал ей всего на десять лет вперед, – тотчас отозвался из толпы другой голос.
Легкий смех пробежал по рядам липовцев.
– Да нам бы пускай купцы были, только без лукавства и обмана, – за всех обратился к Дарнику старик со сморщенным лицом.
– Где ты видел купцов без обмана! – высказал свое стоящий рядом молодец. – Пусть князь их и наказывает.
Толпа одобрительно загудела. Рыбья Кровь вздрогнул от радости – ему в голову пришла замечательная мысль.
– Так вы хотите, чтобы я судил купцов за обман? – как воинский клич выкрикнул он.
– Хоти-им! – был ему дружный общий ответ.
– Только купцов или всех?
– Всех! – снова дружно выдохнула толпа, не очень вдумываясь в смысл собственного ответа.
– Клянитесь на ноже!
– Клянемся! – вверх взметнулись лезвия сотен ножей.
Дарник оглянулся на арсов-охранников:
– Где писарь?
Тот появился на площади вместе с воеводами и через минуту уже стоял возле князя с чистым пергаментом и непременной чернильницей. Дарник стал ему что-то тихо диктовать, а писарь быстро писал, положив пергамент на подставленный арсом щит. Толпа напряженно ждала, не понимая, что Молодой Хозяин задумал. Наконец запись была составлена, и по знаку князя на помост поднялся арс, обладатель зычного голоса.
– «Людины города Липова имеют право требовать суда над любыми своими обидчиками, а также обязуются выполнять все обязанности по сохранению должного порядка в городе Липове. Порядок устанавливается княжеской думой с участием старейшин города», – прочитал арс-глашатай.
Толпа молчала, переваривая услышанное. Вроде бы, все было верно и правильно. Не давая им времени лучше подумать, Рыбья Кровь вынес свое решение по драке:
– За четырех убитых людинов с купцов будет взята вира по пятьдесят дирхемов на каждого убитого. За девятерых убитых купцов вира четыреста пятьдесят дирхемов, половину заплатит Городец, половину посад. Согласны?
– Согласны, – раздались облегченные голоса.
Дарник сошел с помоста и вскочил на подведенного коня, успев заметить, что все три претендента на наместничество и Фемел с княжной тоже были свидетелями его слов. Не откладывая дела в долгий ящик, он по очереди с глазу на глаз решил встретиться с ними.
Но первым в приемный покой явился дворский тиун.
– Блестяще! Лучше не бывает! Наконец-то полную власть получил над Липовым! – запел ромей похвалы князю прямо с порога. – Только смотри сразу шпоры в бока не всаживай, голыми пятками пока действуй. Но теперь твоим наместникам еще труднее без тебя придется – они такие штуки никак не потянут.
– Опять забываешься, ромей, – притворился сердитым Рыбья Кровь. – Раз заговорил про наместника, скажи, про кого сам думаешь. А если без меня будет править Всеслава и ты ей в помощь?
– Ни за что! – решительно запротестовал тиун.
– Неужели хуже Шелеста справишься?
– И Шелест уже не справится, – убежденно сказал Фемел. – Я же говорю, людины Липова меняются прямо на глазах. Управлять ими нужен тот, кто крови не боится.
– А ты боишься? – недоверчиво усмехнулся Дарник.
– Свою кровь терять не хочу. Я вас словен и русов знаю. Прольешь вашу кровь, потом никакой пользой не загладишь, всегда помнить будете. А Всеславе просто возраста не хватает. Через пять лет будет то, что надо, а пока малолетка.
Дарник не преминул передать этот разговор жене. К его удивлению она полностью согласилась с ромеем:
– У меня, в самом деле, еще не все получается. Лучше я пока со стороны посмотрю. Пусть только твой наместник все докладывает мне о своих делах. А мне с моей опричниной и со Славичем забот хватит.
Больше всего его удивило, что жена даже не спросила, кого он собирается ставить наместником, хотя видно было, что узнать ей хочется.
Кривонос явно догадывался, зачем его позвал к себе князь, смотрел напряженно и собранно.
– Готов ли ты управлять без меня Липовым? – прямо спросил Молодой Хозяин.
– Да раньше как-то получалось, – деланно-скромно потупился бывший охотник за рабами.
– А вечевого колокола не боишься?
– Так он звонит не каждый день. До твоего возвращения вдруг да помолчит.
Такой уверенности можно было только позавидовать.
– Завтра поедешь наместником в Перегуд.
– Как же так? – даже растерялся воевода. – У меня тут и селище, и дворище, и мастерские, и торговый обоз собираюсь отправить.
– Все то же самое сделаешь в Перегуде, – князь был непреклонен. – А здесь оставишь своего тиуна. Через год липовского наместника будут выбирать на вече. Надо, чтобы громче всех кричали твое имя.
Перегуд был втрое больше Липова и лишь условно принадлежал их княжеству. Служить там было испытанием не из легких, и Кривонос знал это.
– А сейчас кого оставишь? Лисича? – ревниво поинтересовался он.
– Если не Лисича, то поедешь?
– Тогда поеду, – согласился воевода. 
Оказалось, что не меньше оглядывается на Кривоноса и Лисич, даром, что вместе с ним когда-то тоже охотился за рабами.
– Кого думаешь, надо оставить в Липове наместником? – без обиняков спросил у него совета Дарник.
– Да по старшинству вроде Кривонос должен, – нехотя признался тот.
– Кривонос едет наместником в Перегуд.
Лисич не мог сдержать довольной улыбки.
– Тебе не с ним надо равняться, а с самим собой, – строго заметил князь. – Запруду хорошо поднял. Теперь поедешь поднимать Усть-Липу. Там отныне наконечник моего копья и весь торговый путь по Танаису. Сделаешь из него не город, а военный стан со всеми нужными припасами, чтобы нам не пришлось все отсюда тащить. Понятно?
– Да уж чего не понять? А здесь кого оставишь?
– Окулу.
– Ну этот понаделает делов! – усмехнулся воевода, не чувствуя себя от подобного выбора князя ничуть уязвленным, что Дарнику и требовалось.
Затем настал черед тихого и покладистого старосты Липова. Пренебрежительная усмешка Лисича по поводу старосты Городца раззадорила князя, и он решил хорошенько поддержать Окулу.
– Хочу назначить тебя наместником Липова, – легко, как о чем-то незначительном произнес Рыбья Кровь, внимательно наблюдая за реакцией третьего претендента.
– Да какой из меня воевода? – староста, казалось, возражал не только лицом, но всем своим крепким коренастым телом. – Кто ж меня из гридей послушается? Да и вообще… Вас всех сейчас больше, чем нас, – невольно вырвалось у него.
– Зачем тогда вечевой колокол вешали? Нет уж, раз повесили, берите и власть в руки, – убеждал Дарник. – Сначала только на лето, а потом и на все время. Забыл, что не вы мне служите, а я вам? С гридями уладим. Городовое войско пусть на стенах сидит, а тебе выделим особую стражу для порядка в Липове.
– Да кто меня слушаться будет? – твердил Окула. – Я их в поруб, что ли, сажать буду?
– Надо будет, и в поруб посадишь. В общем, решено. Теперь слушай, что тебе делать дальше… – И Молодой Хозяин стал объяснять старосте, как ему вести себя впредь на думных советах.
Привычка Дарника не слишком откровенничать о своих планах с кем бы то ни было сослужила в данном случае хорошую службу. Уже на ближайшем совете Окула выступил и сказал, что нужно посылать холостяков в Перегуд, Запруду и Северск, а оттуда забирать женатых гридей. Воеводы и тиуны не могли поверить своим ушам. Особенно, когда князь тут же отдал распоряжение Кривоносу и Лисичу именно холостяков набирать с собой в Перегуд и Усть-Липу.
Дальше все продолжалось в том же духе. Отныне все, что говорил на советах староста, было дельно и умно. Думцы-советники, уже прослышав, что Окула останется наместником, когда войско двинется в поход, относили его бойкость за счет желания доказать всем свои скрытые способности. Один Фемел догадывался, в чем дело:
– Свои мысли вкладываешь в чужие уста. Смотри, как бы народ, в самом деле, не поверил, что ты уже сам для Липова не очень нужен.
– Я когда-то тоже думал, что если много сокровенного высказать, то потом у самого ничего не останется, – признался ромею князь. – А получается наоборот: чем больше важного я из себя выдаю, тем больше оно во мне снова появляется.
 
3
– Через два дня годовщина нашей свадьбы, – объявила мужу Всеслава.
По нарочито-спокойному голосу Дарник тотчас почувствовал, как серьезно она ожидает его ответ. Однажды на подобный вопрос Шуши он отделался веселой шуткой и получил от наложницы порядочный нагоняй.
– Я помню, – соврал он на этот раз. – Даже выбрал тебе подарок.
– Правда?! – растрогалась княжна. – А мне казалось, что такое ты можешь не помнить.
– А еще мне Фемел недавно сказал, что князья не должны быть счастливыми семьянинами, – Дарник хоть таким образом высказал свою скрытую насмешку.
– Это почему же? – возмутилась жена.
– Если князь сильно радеет о семье, то значит, княжеству служит в полсилы.
– Какие глупости! Если от Фемела наложницы к десятским убегают, то пусть всех с собой не равняет, – проявила свою осведомленность о ромее Всеслава. – А кроме подарка что?
– А что ты хочешь?
– Я хочу, чтобы ты придумал что-то особенное.
– Обязательно, – с легкостью пообещал он.
Однако уже через час у него волосы зашевелились на голове от чрезмерных умственных усилий. «Что-то особенное» означало, что до сих пор ничего особенного не было. Забыв про все срочные и не срочные дела, он безостановочно думал над решением такого вроде бы совершенно пустяшного дела и ничего не мог выбрать. Вечером, когда Дарник обходил с проверкой стену Войскового Дворища, его взгляд остановился на ребятишках, что шумно скатывались на санках по крутому склону у крепостной стены на лед Липы. С завистью смотрел на их восторг и мельком подумал, что и княжне так покататься понравилось бы. Немного позже эта мысль стала обрастать дополнительными подробностями и к ночи «что-то особенное» выстроилось окончательно. Правда, на утро весь план представился совершенно невыполнимым из-за того, что неизбежно надо было посвящать в него арсов-телохранителей и кое-кого из тиунов.
«А почему я должен им что-то говорить?» – чуть позже, рассердившись, спросил он сам себя, и весь день занимался бурной тайной деятельностью. Самым трудным оказалось достать сонного зелья и обычных съестных припасов. Хорошо еще, что дворские слуги знали любовь князя к уединению и лишний раз ему старались на глаза не попадаться, так что он иногда мог оставаться совсем один. Задуманное все равно могло сорваться, если бы ребятня разобрала свои санки по домам, но, выглянув в вечерних сумерках из-за восточного тына, Дарник с облегчением отметил, что пять или шесть детских санок остались валяться у подножия берегового склона.
Наступила ночь. В княжеском доме затихли все звуки. Дарник дал жене как следует заснуть, затем, не зажигая свечей, стал собираться. В котомку с едой засунул инструменты и веревки, в другой мешок затолкал одеяла и запасную одежду, после чего осторожно разбудил Всеславу.
– Что? – спросонок не поняла та.
– Пошли. – Он протянул ей платье и сделал знак сохранять тишину.
Ни о чем больше не спрашивая, княжна быстро оделась. Закинув на плечо котомку и взяв подмышку мешок с одеялами, Дарник осторожно открыл дверь. Навстречу им сунулся Пятнаш, здоровенный пес-волкодав, привезенный из Корояка княжне вместе с приданным.
– Бери его с собой. – Дарник протянул жене поводок. – Только чтобы не лаял.
Всеслава привязала поводок к ошейнику Пятнаша и повела его за собой. В караульной привалившись спинами к горячей печке спали два арса-охранника. На столе уликой стояли пустой кувшин с квасом и глиняные кружки. Еще двое спящих арсов повстречались им на нижнем ярусе у входной двери. От княжеского дома до берегового тына было не больше полусотни шагов. На другой стороне Дворища у стены-гридницы залаяли сторожевые псы. Пятнаш, повизгивая от драчливого нетерпения, дернулся к ним, Всеславе с трудом удалось его утихомирить.
Дарник повел их к тому месту в береговом тыне, которое можно было увидеть со сторожевой башни только если хорошо высунуться из бойницы. Разумеется, в морозную ночь даже у самого бдительного стражника вряд ли могло возникнуть такое желание. Поднявшись на приступок, Дарник перекинул за тын котомку и мешок. Потом обвязал пса веревкой поперек туловища и тоже спустил на береговой склон. Вторую веревку он ни к чему не привязал, а просто серединой зацепил за бревенчатое острие, а концы перебросил наружу.
– А мне как? – недоумевала княжна.
Рыбья Кровь вынул из-за пазухи прочную домотканую материю, скрутил жгутом и связал ею кисти рук жены. Оседлав тын, он повесил Всеславу с помощью связанного кольца рук себе за спину и по сложенной вдвое веревке стал спускаться вниз. Через минуту они уже стояли на речном льду. Все прошло так стремительно и ладно, что князь даже сам удивился своей сноровке – словно каждый день только и делал, что похищал собственную жену.
– Вот это да! – Всеслава вполне разделяла его гордость. – А теперь куда? 
Дарник огляделся. Луна пряталась за облаками, но и без нее все было прекрасно видно в синем отраженном снегом свете. Сдернув с тына веревку, он выбрал одни из санок, что попрочнее и впряг в них Пятнаша.
И вот Всеслава с мешками на санках, а он впереди держит за поводок пса и все вместе они бегут по льду подальше от города. Не останавливаясь, миновали через две версты полукруг Засечной черты, огибающей Липов по правому берегу, потом пошли шагом.
– Это и есть твоя придумка? – спросила Всеслава, встав с санок и идя пешком.
– Только начало, – отвечал он, чутко вслушиваясь в интонацию голоса жены. Похоже, ночное бегство ей в самом деле нравилось. Вот тебе и изнеженная княжеская дочка.
Еще две версты по льду и беглецы свернули в небольшой овражек к рыбачьей времянке – крошечной избушке с низкой дверцей, подпертой от зверей камнями и бревном. Дарник открыл это пристанище два года назад, тоже в зимнее время, совершенно случайно, когда скакал с ватагой арсов мимо. Из любопытства заглянул внутрь и обнаружил кроме топчана и стола сложенную из камней печь. Много раз потом собирался приплыть сюда летом на лодке-дубице и побездельничать два-три денька.
– Что это? – опасливо поинтересовалась Всеслава, не решаясь подойти к избушке.
– Мое злодейское колдовское место, – серьезным голосом произнес он. – Где я приношу жертвы моим страшным богам.
Освобожденный от сбруи Пятнаш радостно носился взад и вперед, бесстрашно обнюхивая давно не посещаемое людьми жилище. Князь освободил дверцу и с кинжалом в руке всунулся в темный проем. Предосторожность была излишней – в избушке не оказалось никакой живности. Сверток с кресалом, кремнем, трутом он хранил на груди и прежде всего добыл нужный огонь и свет. С печью вышло канительней, сложенные у входа замерзшие поленья долго не хотели разгораться, наконец весело затрещали в языках пламени. От пятой зажженной свечи внутри стало совсем светло.
– Ты сам, наверное, здесь впервые, – заметила княжна, наблюдая за его действиями и для смелости держась за ошейник могучего Пятнаша.
– Давай, давай, работай, – скомандовал Дарник, скидывая в зарождающемся тепле полушубок. – А то никакого колдовства не получится.
Рассмеявшись, она тоже сняла свою кунью шубку и принялась ему помогать.
Несмотря на всю неказистость, времянка оказалась вполне сносным зимним жилищем, даже дверцу изнутри украшал прямоугольник из оленьей шкуры мехом наружу, не пропускающий холода из щелей. Через час их бревенчатую берлогу вообще было не узнать. На огне грелся чугунок с водой, топчан застелен был одеялами, под ногами лежала волчья шкура, на столе выставлена еда и фляга с ромейским вином.
– А подарок? – спохватилась Всеслава.
– Годовщина завтра, не сегодня, – покачал головой муж.
– Уже ночь прошла, вот-вот солнце встанет, – княжна пытливо оглядела его висящий на стене полушубок и наполовину опорожненную котомку.
Они бросились к котомке одновременно. Случилась именно та шутливая свалка-игра, которой ему всегда так не хватало в чересчур правильной жене. Разумеется, он поддался и дал ей овладеть золотым ожерельем, усыпанным красными и зелеными камнями.
– Какая красота! – воскликнула она, примеривая ожерелье и в отчаянье не находя зеркала.
Дарник и это предусмотрел, непонятно откуда извлек плоский предмет, столь дорогой женскому сердцу. И опять веселая возня за овладение зеркальцем.
Спать действительно уже не имело смысла и их бесконечное баловство продолжалось дальше. Просто пили, ели, целовались, прятались под одеяло, подбрасывали в очаг поленья и снова утоляли жажду, грызли орехи, обнимались.
В разгар веселья яростно зарычал на дверь Пятнаш, замерев, они услышали позади времянки скрип снега под тяжелыми шагами. Из оружия при Дарнике, кроме кинжала были лишь топор. Вскочив на земляной пол, он вооружился найденной в избушке пешней и кинжалом. Но шаги стихли, и он вернулся на топчан.
– Леший? – заробела Всеслава.
– Если бы. – Князь и хотел, и боялся нападения лесного гостя. Когда-то его мать в похожей ситуации убила такого вот медведя-шатуна, и ему всегда хотелось повторить ее выдающуюся схватку.
Утром следы подтвердили: вокруг времянки бродил именно разбуженный голодом медведь.
– Зря ты, мишка, это затеял, тут тебе и каюк придет! – пообещал Дарник.
– Только не вздумай с ним сражаться! – сильно обеспокоилась жена.
– Ну вот еще, буду я с ним сражаться, не княжеское это дело, – отшутился он. – Но шкуру мы ему попортим, это точно.
И радуясь, что кроме любовных утех есть еще конкретное стоящее занятие, князь взялся за изготовление медвежьей толкачки. Среди поваленных деревьев отыскал два толстых сукастых ствола, обтесал их как нужно топором, оставляя заостренные сучки, и неподалеку от времянки подвесил их стоймя на ветвь старого дуба. Княжна ходила хвостиком и все пыталась разгадать секрет будущей ловушки.
– Теперь пойдем за приманкой, – сообщил ей муж.
Из кусков гниющей древесины он наковырял зимующих личинок, рыбная снасть тоже отыскалась в избушке. Вскоре оставалось лишь выбрасывать из проруби на лед разнообразных рыбин: мелкие для ухи, крупные для приманки. Время словно повернулось вспять – Дарник снова был в родной землянке за пределами изгнавшей их с матерью Бежети, снова, чтобы выжить и победить, призывал весь свой ум и умение. И рядом находилась пусть не совсем еще помощница, но благодарная зрительница, поощряющая его на любые подвиги одним своим присутствием.
К исходу дня князь начал все чаще да поглядывать вниз по реке, ожидая прибытия арсов. Среди них имелись такие охотники-следопыты, что могли взять след даже летом на речной гальке, не то, что зимой на снегу. Неужели их побег из посада или Островца не видала ни одна живая душа?
Пешней он выдолбил небольшую ямку под висящими бревнами и закопал в них пять рыбин так, что снаружи торчали одни хвосты, залил яму для прочности речной водой, а от времянки до рыбьих хвостов проложил дорожку из рыбьих внутренностей.
Едва наступила ночь, опять зарычал и стал бросаться на дверь Пятнаш, но все оружие лежало перед Дарником на изготовке: пешня, топор и кинжал, так что он сам мог спокойно откушивать наваристой ушицы. Приступа опять не случилось, а чуть погодя со стороны старого дуба раздался громкий медвежий рык, быстро перешедший в неистовый с малыми паузами рев.
– Я все равно ничего не понимаю, – призналась княжна. – Он что там, с другим медведем дерется?
– Лишь бы не с нами, слабосильными, – посмеивался муж.
Впрочем, и эту вторую ночь они не спали вовсе не из-за медведя. И в княжеском доме, и в походном шатре Дарник всегда стеснялся много заниматься любовью, все казалось, что снаружи стоит кто-то и ведет подсчет его постельной доблести, да и самому не очень хотелось выходить к посторонним нетвердой походкой. Сейчас же все не использованные запасы любовного пыла без остатка выплеснулись наружу. Время от времени Всеслава пыталась его хоть немного остановить, но это лишь добавляло масла в огонь. Какие там усталости, какие опустошения! Не умея произносить ласковых нежных слов, он мог доказывать свою любовь только таким образом.
Под утро они все же немного забылись в полудреме-полуяви. Серое рассветное пятно в дымоходном отверстие и мирно посапывающий под топчаном Пятнаш напомнили им о некоем незаконченном деле. Стоило Дарнику спустить ноги на волчью шкуру, и княжна тоже была тут как тут:
– Я с тобой.
Выйдя из времянки, они направились к толкачке. Снег вокруг рыбин и нижние части сукастых стволов были в крови и медвежьей шерсти. Кровавые следы вели и дальше в лес. А три из пяти рыбин по-прежнему сидели в земле.
– Объясни наконец, – почти жалобно попросила жена.
Вместо ответа он толкнул кинжалом один из стволов, потом второй, те, откачнувшись, вернулись назад, ударив друг друга. Еще несколько тычков кинжалом и стволы стали раскачиваться так, что Дарнику с княжной пришлось отступить на безопасное расстояние.
– Как просто! – изумилась она.
Пройдя по кровавому следу, они нашли издохшего от ран молодого медведя.
– Был бы он старый и опытный, сразу бы ушел, а этот все хотел наказать своих обидчиков, – с сожалением определил Рыбья Кровь.
Шкура у медведя была настолько испорчена, что не стоило ее снимать даже на половую подстилку. Князь, правда, хотел вырубить часть медвежатины на еду, но жена воспротивилась. Так и оставили властелина леса на растерзание воронам и куницам.
Арсов по-прежнему не было, и это уже вызывало тревогу. Дарник вспомнил про бесчисленные санные следы оставленные на льду реки близ Липова и подумал, что никому в голову просто могло не прийти проследить след полозьев детских санок. Но хоть дальние конные разъезды во все стороны они могли послать? Быстрян, наверняка сообразил бы. Не посвящая жену в свои досадливые мысли, он продолжал делать вид, что все в порядке – несколько дней праздного отдыха им рассчитаны как надо. Взятые с собой окорок, сыр, хлеб и крупа, между тем, подходили к концу. Поставленные на зайцев петли результата не дали. Одна уха уже порядком надоела. Всеславу возникшие трудности только развлекали, и как перемена обстановки, и как новая ступень отношений с мужем.
– А я знаю, почему ты меня привел сюда, – заявила она ему. – Примериваешься, как придется жить без княжения.
– Пускай даже и так, – не отпирался он. – Ты со мной, или к отцу подашься?
– А как бы ты хотел?
– Конечно, чтобы к отцу подалась.
– Ну, пожалуйста! – Всеслава обиженно толкнула его в бок. – Скажи, что хочешь со мной.
– С тобой, с тобой, – подтвердил муж, хотя если честно такое будущее отнюдь не прельщало его. Находиться в изгойстве рядом с человеком, который видел твой наивысший расцвет – да ни за что на свете!! Уж лучше совсем одному, или украсть наложницу, которая бы не знала кто ты такой.
Когда подошел к концу третий день их уединения, Рыбья Кровь уже места не находил себе от беспокойства – детская шалость оборачивалась изрядным конфузом. Как теперь вообще возвращаться с достоинством в Липов, что сказать, как объяснить? Сослаться на проверку крепостных сторожевых постов? Но тогда нужны хотя бы верховые кони, на которых они с княжной разъезжали бы по дальним вежам. Не детские же санки предъявлять своим подданным? Всеслава, уловив его озабоченность, спросила, в чем дело. Он без прикрас ей все выложил.
– И никто, никто не знает про нас?! – не могла поверить жена. – Даже твой пройдоха Корней?
– Никто.
– А если мы так же тайком вернемся?
– Это было бы лучше всего, но даже и пытаться не стоит.
Княжна призадумалась.
– Помнишь, ты говорил, что когда ехал на побывку в Бежеть, всем сказал, что тебе нужно взять свой удачливый талисман, – заговорила она чуть погодя. – Давай и сейчас скажем, что нам нужно было справить тайные колдовские обряды.
– Ну да, на детских санках, – скривился князь.
– Забудь про санки, – Всеслава оживилась от своей новой мысли. – Давай сюда свой полушубок и шапку.
Быстро вывернув наизнанку не только одежду мужа, но и собственную шубку она скомандовала:
– Надевай! – И сама оделась быстрей его. – Кто скажет, что мы не приобщились к своим особым таинствам?
Дарник усмехнулся: вот она истинная цена всем суевериям жены. Ее затея была не самой убедительной, но ничего лучше он сам придумать не мог. К тому же, если она не боится явных и скрытых насмешек, то ему тем более не след их опасаться.
Проведя еще одну полубессонную пылкую ночь, они стали собираться в обратный путь. Детские санки забросили подальше в чащу, чугунок и одеяла оставили рыбакам, запасную одежду и лишние вещи утопили в проруби. Взявшись за руки в вывернутых наизнанку одеждах и шапках, они зашагали по льду к Липову. Чтобы не остаться в долгу, князь в последний момент нанес сажей на вывернутую одежду и шапки загадочные знаки – колдовство так колдовство! Шли и по пути азартно сочиняли историю своего тайного колдовского обряда, чтобы потом дуть в одну дуду.
Первыми их углядели рубщики леса. Дарник заметил, как один из них выпряг из саней лошадь и помчался верховой дорогой в ближнюю вежу, а то и в сам Липов. Не дойдя двух стрелищ до засечной вежи, они услышали сторожевое било, и навстречу им высыпала добрая половина ее насельников: гриди, их жены, детвора. Рыбья Кровь гадал: как заговорить? Толпа ошалело смотрела на подходящую княжескую чету и молчала. Положение спас десятский вежи, лихо подъехав на санях и откинув меховую полость:
– Садись, княже, и ты, княжна. В ногах правды нет. – И когда они сели, добавил: – В вежу или в Липов? 
– В Липов, – коротко бросил князь, радуясь, что все так просто разрешилось.
– Не нужно ли чего? – десятский обернулся лишь раз.
– Ничего, – звонко ответила Всеслава, крепко пожав кисть мужа своей ладошкой: мол, не бойся, все будет хорошо. Дарник изумленно на нее покосился: еще не хватало, чтобы его кто-то приободрял.
Возница повелительно махнул рукой, и мимо них в обгон помчался в город верховой. Дарник вгляделся в спину расторопного вожака. По лицам он редко, когда мог догадаться о мыслях собеседника, зато их фигуры и самые мимолетные движения говорили ему всегда много интересного. Сейчас спина вожака-возницы ясно предупреждала его о чем-то неприятном и даже катастрофичном.
Сани подъехали к Островцу, подвестной мостик с которого вел прямо к Липову. Там уже кучкой стояли воеводы и тиуны, позади них не меньше полусотни городовых гридей. Воеводы вытолкнули вперед Окулу и Фемела, как главных правителей.
– Все ли добром? – приветствовал княжескую чету Фемел.
– Добром. А у вас все ли добром? – привычно откликнулся Рыбья Кровь.
– И у нас. Только распоряжения, прости, мы твоего не нашли.
– Что людинам говорить про тебя не знали, – добавил староста-наместник.
– Я сам потом скажу. – Больше всего Дарнику сейчас хотелось спрятаться от их пытливых и дотошных глаз. – Мы с княгиней проделали большой путь, и думный совет будет после.
Воеводы с тиунами тут же расступились, и княжеская чета без помех прошла на Дворище и в княжеский дом. Дарник сделал знак и в приемном покое, кроме них с княжной остались лишь Окула и Фемел.
– Когда не нашли твоего распоряжения, стали узнавать, с кем вы могли уехать, каких лошадей взяли, – коротко и ясно говорил ромей. – Никто ничего толком сказать не мог. Арсы как бешеные на всех гридей кидаются, понять ничего не могут. Потом поймали твоих кровников…
– Кого? – князю показалось, что он ослышался.
– Твоих кровников, – со вкусом повторил дворский тиун. – Из Затесей, из тех, что вы с княжной разрушили и сожгли. Поймали троих затесцев с метательными ножами, нажали на них, они и сознались в умысле на тебя. Стали думать, что их не трое, а больше и что они умыкнули вас с княжной. И арсы…
– Что арсы?
– Приговорили своего к смерти. – И Фемел рассказал, как устыженные своей охранной промашкой телохранители тянули жребий и тот, из ночной княжеской стражи, кто вытянул короткую палочку, бросился на свой меч.
– Насмерть? – невольно вырвался у Молодого Хозяина глупый вопрос.
Фемел с Окулой молча кивнули. Князь уточнил имя самоубийцы, с облегчением услышав, что тот был не из числа четверки, которой он самолично подсунул кувшины с сонным зельем. Еще несколько окольных вопросов, и Дарник убедился, что о сонном зелье никто так и не пронюхал, а он сам пока тоже не успел похвастать о том Всеславе. Теперь только молчать, навсегда стереть это позорное пятно из своей памяти!
– Так все-таки где вы были? – не сдержал своего любопытства тиун. – И как сумели незаметно даже для арсов ускользнуть?
– Каким путем ушли из Дворища, не войсковым людям знать не полагается, – отвечал ему князь. – А ходили, чтобы я приобщил княжну к моему родовому верованию.
 
4
Убивший себя по жребию воин к арсам с их суровыми законами не принадлежал. Являлся обыкновенным короякским бойником, дослужившимся до дружинника благодаря двум медным фалерам и своему высокому росту. Дарник отчетливо представлял себе его ужас, когда он бросался обнаженной грудью на собственный меч. Перед этим событием разом померк весь наступивший лад с княжной, напротив, в сердце Дарника стало зарождаться к ней скрытое злое чувство. Сначала гибель вожацких жен в жениховском походе, теперь вот ни в чем неповинного телохранителя. Если бы не Всеслава, не было бы ни первого, ни второго. Словно судьба через княжну пыталась его достать и уязвить.
Из-за всего этого он даже к пойманным затесцам отнесся мягче, чем следовало. Трое невысоких коренастых лесовиков (один постарше, двое – вчерашние подростки) смотрели угрюмо и, отвечая, не скрывали своего намерения посчитаться с княжеской четой.
– Отправить в Запруду гридями без жалованья, – присудил им князь.
– Князь не имеет права давать такие поблажки своим врагам, тем паче смердам, – заявил в отдельной беседе Фемел.
– Со следующего княжеского заговорщика живьем будет содрана кожа, твердо тебе обещаю, – пошутил в ответ Дарник.
– А объяснить ход своих глубоких мыслей можешь? – не сдавался тиун.
– Запросто. Разве в вашем Священном Писании не сказано, что когда-то в Иудее были города, в которых мог спрятаться самый страшный разбойник и его никто не трогал?
– Так ты в такой город захотел превратить свою Запруду?
– Ну вроде этого.
Всеслава, будучи свидетелем их разговора, позже тоже спросила:
– А все-таки, почему ты решил именно так?
– Ты же сама говорила, что в Русской земле не должно быть твердых писанных законов. Кто я такой, чтобы решать: какому смерду жить, а какому нет? Да и всем быстро наскучит, если я буду действовать заведенным порядком. Мой первый учитель Тимолай когда-то называл это хорошим и плохим расположением. Встретил ты другого человека, он тебе еще ничего не сказал и не сделал, а он тебе нравится, а иной раз, человек все хорошо говорит и делает, а ты его терпеть не можешь. Считай, что эти трое из Затесей мне просто очень понравились.
Не оправдались опасения Дарника по поводу недоверчивости липовцев. В сказку о родовом веровании поверили все, включая Фемела и главного жреца Городца. Князя спрашивать не осмеливались, зато у княжны выпытывали все детали, проведенного ими ритуала, так что Дарнику несколько раз приходилось подсказывать жене эти несуществующие подробности.
Корней тем временем докладывал, что в городе вся эта история страшно понравилась:
– Пока ты вешал колдуний и издевался над предзнаменованиями, для всех ты был хоть и князь, но чужак и выскочка. Теперь же, когда узнали, что у тебя есть своя сокровенная вера, ты стал всем одной крови. А меня ты посвятишь в свою веру?
– Эта вера не каждому по силам.
– Ну что для этого надо сделать, что?! – горячо восклицал подросток-хитрован, превратившийся за год в долговязого парня, созревшего для серьезной тиунской службы.
– Заслужить хотя бы одну фалеру на ратном поле.
– Да я тебе уже своими доносами на две фалеры заработал, – канючил малый.
– Хорошо, еще год послужишь, а там посмотрим, – неопределенно пообещал князь.
Раньше, когда Рыбья Кровь слышал, что у взрослых людей забот бывает больше, чем у молодых, он напрочь этому не верил. Какие сложности, если у взрослого человека одни и те же события обязательно повторяются, надо просто вспомнить, как ты действовал в похожей ситуации в предыдущий раз, и чуть улучшено повторить это сызнова? Точно так у него получилось и с княжением: первые распоряжения по хозяйству и суды над смердами дались ему нелегко, зато уже через год-два он щелкал их, как лесные орехи.
Сейчас же Дарник с изумлением ощущал, насколько прежний опыт мало ему помогает. Многолюдный Липов жил по каким-то своим внутренним законам, не подвластным самым правильным и умным распоряжениям своего князя. Менялись даже взаимоотношения людей, больше появилось крика, язвительности, недоброжелательства.
– Город он и есть город, – успокаивающе твердил Фемел.
– У нас в Корояке еще и побольше свар и ругани, – добавляла Всеслава. – И никто от этого в лес не бежит, а только больше в город стремятся.
Дарник во всех недобрых переменах корил прежде всего самого себя, ведь это он заполнил Липов пришлым людом, заставил половину города работать на свои войсковые нужды, лишил многие семьи сыновей-кормильцев. Поэтому при вынесении любых решений почти всегда становился на сторону липовских людинов. И разнообразия в этих делах случалось теперь гораздо больше, чем повторяемости.
То пожалует целое селище погорельцев-лесовиков, которое нужно куда-то приткнуть, то разбогатевший меняла начнет выкупать в Засечном круге дворища и перепродавать их втридорога, то случится драка из-за лучшего места на торжище. Даже простые войсковые дела и те порой донимали Молодого Хозяина своими каверзами. Вдруг выяснилось, что все оружейницы переполнены и в большом количестве нового оружия нужды нет, и мастера просят разрешить им продажу оружия и доспехов за пределы княжества. А как разрешать, когда он даже лучшим воинам не позволял вывозить в Корояк или Остер честно заслуженные трофейные мечи и дальнобойные луки? Особенно донимали ссоры и драки среди гридей дальних и ближних селищ.
– А ты раздели княжество на фемы, как у нас в Романии, – посоветовал Фемел, – чтобы каждая из них сама решала, кого и на какое время посылать на побывку в Липов, как нести свою охранную службу, как и на что распределять княжеское довольствие.
– А не будут ли они ловчить с казной и припасами? – беспокоился Дарник.
– Конечно, будут, – уверен был ромей. – Зато все вокруг займутся нужным делом: воеводы начнут воровать, доносчики писать жалобы, а ты князь всех их судить. Уже никто не скажет, что ты им нужен только для охраны, с азартом будут следить, как ты со своим ворьем управляешься.
– А как же я тогда вытребую с них то войско и те подати, что мне нужны?
– С податями тебя конечно подурачат, – не скрывал тиун. – А на войско рассчитывай. Где еще мужчинам распустить свои петушиные хвосты, как не на хорошей драке? В обносках ходить будут, а меч украсят самыми дорогими камнями.
И в преддверии нового летнего похода Рыбья Кровь разделил княжество на пять воеводств: Липовское, Перегудское, Северское, Запрудное и Усть-Липское.
Прибытие перед самым ледоходом сменных дружин из Перегуда, Северска и Запруды вместо уехавших холостяков внесло в жизнь Липова новые краски. Две сотни семейных гридей, их расселение и устройство порядком взбаламутило рутинную городскую жизнь. Причем основной удар по всеобщему спокойствию нанесли жены гридей. Вчерашние рабыни, иноплеменницы и чужестранки они не испытывали ни малейшего стеснения и с первого же дня стали яростно бороться за свое место под столичным солнцем. Липовчанки тотчас приняли их вызов, и весь город расцветился лучшими женскими нарядами и украшениями, с лиц молодок и хозяек постарше исчезла скука и озабоченность – у всех лишь бойкость и горделивость собой. Не отставали и сами пришлые гриди – тоже вовсю выказывали избыток сил и умений, стараясь хоть в чем-то утереть нос зажиревшим городским бойникам. Чтобы избежать княжеского суда за пролитие крови, повадились повсюду ходить с палками: убить или нанести увечья ими было трудно, зато доказать собственную ловкость – за милую душу! Понятно, что липовские молодцы тоже не оставались в долгу.
– Скорее в поход уводи всех этих головорезов! – ширился общий вопль торговцев и ремесленников.
– В этом году я точно сам в поход не пойду, пусть воеводы себя покажут, – пытался Дарник отказываться.
Тут обнаружилось, что даже самовластный и твердый в своих решениях князь не в силах собой до конца располагать.
– Ни с кем кроме князя мы никуда не пойдем! – заявляли гриди и бойники.
– Ты же уже подрядился ромеям на Калач идти, – напоминали с глазу на глаз воеводы. – Нам с хазарами воевать не по чину.
Липовские купцы и те были недовольны:
– Если Рыбья Кровь не будет каждый год устрашать всех вокруг, то и с нами никто считаться как прежде не будет.
Добили же Дарника матери Липовских ратников, явившиеся к нему со стенаниями:
– Да не посылай ты, княже, одних наших чад неразумных! Никто назад живым не вернется. Только с тобой им и можно идти, больше ни с кем!
Вновь появившиеся в Липове хазарские и ромейские послы тянули в разные стороны:
– Ты не добил кутигур до конца. Вот тебе двадцать тысяч дирхемов, иди и добей, – говорил хазарин.
– Ты задаток в прошлом году взял. Вот тебе еще пять тысяч золотых солидов. Иди и сделай, что обещал, – настаивал ромей.
– Если захватишь Калач, покоя не будет всем русским княжествам. Истребительная война никому не нужна. Да и вся торговля через Калач нарушится, – дополнял хазарин.
– Разрушить Калач – бойче станет торговля наземным путем из Ургана на Гребень. А персидские товары пойдут из Казгара на Остер, Липов и Корояк. Липову выгоды втрое, – убедительно доказывал ромей.
– Мне кутигуры не интересны, – отвечал Дарник хазарину. – Мне интересен поход на Персию. Подпиши договор, что Калач для меня волок по Калачке на Итиль-реку и будет всем хорошо.
– Мне не по чину такой договор подписывать, – терялся посол.
– Пойду на Калач, если потом ваш Урган откроет мне путь по Сурожскому морю на Таврику на таврическую Готию, – торговался князь с ромеем. – Подписывай договор.
Хорошенько подумав, ромей такой договор подписал. В нем, разумеется, ни о каком разрушении Калача речь не шла. Князя Дарника с дружиной просто на год нанимали на ромейскую службу.
После чего оба посла спешно покинули Липова докладывать своим правителям о капризах насквозь продажного князя.
Истинное направление похода пока неясно было и для самого Дарника. Неожиданную подсказку дал ему бродник Сечень, рассказав про степную орду в старые времена, которая мирно проходила через чужие земли, а грабить их начинала на обратном пути в свои степи, когда оседлые жители, почти подружившись с ними, теряли бдительность. Князь пришел от этой истории в полный восторг. У него нечто подобное мелькало в голове и раньше: сначала глубокий разведывательный торговый поход, а потом туда же с камнеметами и мечами. Оказывается, степняки придумали почище этого.
Для водного похода усиленно готовили новые облегченные доспехи. В Усть-Липу посылались войсковые припасы. Шла последняя оснастка построенных в Северном Булгаре лодий и дракаров. Конные учения сменились учениями на воде, чтобы не только уметь хорошо плавать и грести на веслах, но и захватывать чужие суда. Для этого использовались малые двенадцативесельные лодии и два трофейных тридцативесельных дракара, добытых два с половиной года назад у северных норков под стенами Перегуда.
Пока шли приготовления к походу, Рыбья Кровь целыми днями разговаривал с купцами, посетителями южных краев, записывая нужные сведенья о селениях по всему Русскому морю и втридорога покупая у них нужные карты. Особенно обнадеживали последние новости, привезенные купцом из самого Царьграда о том, что все силы Романии брошены для отражения нового натиска арабов на восточные границы.
Узнав какого рода князь ведет расспросы, к нему ворвался разгневаный Фемел:
– Что тебе сделали мои ромеи? Зачем хрупкий мир нарушить хочешь? Кто тебя нанял идти в Романию: хазары?
Дарник отвечал ему с обезоруживающей улыбкой:
– Какая Романия? Ты сам говорил, что у вас стотысячное войско. Разве ваш ромейский огонь тут же не сожжет мои беззащитные лодии?
– Ты можешь поклясться на мече, что не пойдешь на Романию? – не отступал тиун.
– Сперва пусть ромейские стратиги поклянутся не обижать меня сироту, – уже не скрывал улыбки князь. – Вообще мы идем торговать, а не воевать.
Говоря о торговле, Рыбья Кровь не слишком кривил душой. На лодии вместе с оружием и провиантом грузили и товары из княжеских мастерских: кожи, меха, войлок, свечи, упряжь, веревки, сундуки, сети, льняные и шерстяные ткани. Возможная прибыль от этого была совсем небольшой, но никто не мог придраться, что это не купеческий товар. Рядовые ратники и те посмеивались:
– Достанем меч, так веревки по цене жемчуга продадим.
Воеводу Бортя несмотря на все его просьбы князь брать с собой наотрез отказался:
– Хватит мне смерти Меченого и Быстряна. Если выбьют всех вас, моих первых ватажников, то ради кого мы затевали все это княжение? Для чужаков, которые после вас в живых останутся? Будешь воеводой Северского воеводства вместо князя Шелеста, того я опять в няньки к княжне определю. От Северска будешь прогладывать пешую дорогу на восток через все притоки Липы. Там чужие племена. Через каждые двадцать верст ставишь по веже и идешь дальше. Ты один, кто может двигаться там больше миром, чем войной. Помнишь наш старый девиз: «Мир на дорогах»?
– Что-то ты за этот мир больно много крови пролил, – добродушно подначил воевода.
– Вот и покажи нам всем, как без крови можно входить в чужие земли, – с готовностью подхватил князь.
Количество мест в лодиях было ограничено, поэтому ни о каких учениках-возницах и мамках речи не заходило – только опытные проверенные воины из Липова и городовых гарнизонов княжества. Всех вновь прибывающих ополченцев направляли в хоругвь Бортя – пусть займутся землепроходческой службой.
Объявленное Дарником желание оставить своими наместниками по княжеству Всеславу и Шелеста, а по Липову – Окулу и Фемела было встречено как должное. В последние перед отплытием дни княжна сообщила мужу:
– Я беременна.
– Наконец-то, – обрадовался он. – А то весь народ кругом удивляется, что нет ничего.
– Только из-за народа? – жена собралась обидеться.
– Ну, конечно. Обманывать его ожидания – себе дороже. Теперь уже и ты их не обманываешь.
В переводе на простолюдинский язык это означало: смотри на вещи не по-бабьи, а по-княжески. Всеслава поняла это и все же от бабьего вопроса не удержалась:
– Кого ты хочешь: сына или дочь?
– Мои боги запрещают мне это загадывать, – ушел он от прямого ответа. Про себя он мечтал о дочери, но обычай требовал хотеть больше наследника-сына.
В день отплытия на княжну больно было смотреть. Забыв о княжеском достоинстве, беспрестанно старалась дотронуться до мужа, не давая ему наедине переговорить с воеводами.
– Ты обещаешь, что даже ночью не будешь снимать доспехи? – по несколько раз спрашивала она его.
– Ты сама хоть одну ночь попробуй поспать в железе, тогда и проси, – отвечал ей Дарник. – А утонуть в них вообще милое дело.
– Можно моя Нежана тебе погадает? Только надо, чтобы ты сам согласился.
– Для гаданий я самый трусливый человек на свете, – мягко отказывался он.
В момент отплытия она все же взяла себя в руки и на глазах сотен провожающих женщин вела себя на редкость достойно: ни слез, ни суетных движений, ни судорожных объятий. Рыбья Кровь покидал Всеславу с двояким чувством: с одной стороны, он знал, что у него самая подходящая жена, какая только может быть, с другой – был рад наступающему перерыву в их отношениях. Нетерпеливое желание увидеть незнакомые места и новые человеческие лица вытесняло все остальное.
 
5
Флотилия из десяти больших, десяти малых лодий и пяти дракаров в установленном порядке друг за другом отошла от Липовских причалов. Шли пятью звеньями, впереди каждого звена дракар, за ним 2 больших и 2 малых лодии.
На малой лодии 12 гребцов и 12 лучников (вторая смена гребцов), на большой 20 гребцов и 20 лучников, на дракаре 30 гребцов и 30 лучников. На каждом судне еще по 2 камнеметчика и по 3-5 опытных арсов-мореходов, которым поднимать парус и стоять у кормовых весел. На круг 1000 с небольшим речных ратников, разделенных на пять полухоругвей. Камнеметы и бортовые щиты убраны, видимых опоясанных мечами лучников не более 4 – 6 на одно судно – обычная охрана для торговых лодий. Шлемы и оружие гребцов спрятаны под сиденьями, а доспехи, как давно заведено у дарникцев, прикрыты длинными расшитыми рубахами. Гребли размеренно и неторопливо – без чрезмерного напряжения втягивались в новое для себя дело.
Дарник находился на головном дракаре, стоял на носу, рассматривая проплывающие мимо виды, и терпеливо сносил болтовню Корнея.
– Две калачских биремы с ромейским огнем, и от твоего речного каравана останутся одни головешки, – зубоскалил тот. – А потом твой раздувшийся в воде труп насадят на кол и будут показывать в Калаче на торжище.
– И в Русском каганате все наконец вздохнут с облегчением, – вторил князь, стараясь, впрочем, чтобы их разговор был не слышен другим воинам.
– Интересно, кто тогда подгребет под себя твое княжество: дорогой короякский тестюшка или остерский князь Вулич?
– Мой труп будет сидеть на колу в Калаче и ему будет все равно, – усмехался Дарник.
– Если тебе это так безразлично, значит, ты не настоящий князь, а всего лишь непомерно нахрапистый вожак разбойной ватаги, – делал вывод оруженосец. – А вот бывает так, что воевода может все битвы проиграть, а последнюю, самую важную обязательно выиграть? И наоборот: все битвы выигрывать, а последнюю самую важную проиграть? Ты бы как лучше хотел?
– Все выигрывать, а последнюю проиграть, – отвечал Рыбья Кровь.
Это действительно было по нем: расплатиться за все свои удачи одним великим проигрышем, чтобы равновесие с остальными воителями-выдвиженцами в конце концов восстановилось. Стрела в бок, незадача с жениховским походом возможно являлись первыми легкими предостережениями. А на третий раз, как известно, не предупреждают, а сразу вышибают из седла. Подобный ход мыслей давно стал его привычкой: ожидать и балагурить о самом мрачном, чтобы оно на самом днле никогда не сбылось.
В Усть-Липе прибывший сюда много раньше Лисич как следует расстарался и сумел всему тысячному войску задать настоящий пир. В тихом затоне стояла разбитая бирема, захваченная липовцами два года назад у хазарского Туруса. Лисичу было сказано привести ее в надлежащий вид, чтобы можно с торжественностью плыть на ней в Калач. Наместник постарался как мог, многие дыры от камнеметов были забиты свежими досками, но унылый вид судна от этого не сильно улучшился. Зато все липовцы с удовольствием сверху донизу облазили сию заморскую диковинку. Настроение князю поправили 6 двадцативесельных лодий, прибывших по Танаису из Перегуда. Пришлось даже немного все перестроить: 10 малых лодий оставить в Усть-Липе, 5 камнеметов с них перенести на 5 перегудских лодий и распорядиться Лисичу с оставленными ему лодиями почаще встречать торговые суда, идущие в Хазарию и привычным порядком покупать у них за 1 дирхем молодых рабынь, детей, ну и тех рабов, кто согласен был превращаться в княжеских закупов. Такая «покупка» уже была использована два года назад в хазарском Турусе, ничто не мешало возродить ее и сейчас.
От впадения Липы в Танаис начинались земли бродников, которые никому не платили податей, а жили охотой, рыбной ловлей и торговлей скотом. С проезжих торговых караванов они пошлин, впрочем, тоже не брали, довольствовались продажей им свежей дичи и рыбы, но при малейшей обиде могли сильно наказать любого. Дарника здесь любили, тем более что немало бродников служило в его войске, и на каждой стоянке князя с воеводой-бродником Сеченем ждало щедрое угощение.
Чем дальше на юг, тем становилось по-летнему тепло и солнечно. Воины с удовольствием купались в реке, забывая о мечах и клевцах, спрятанных под сиденьями. Не донимая войско боевыми занятиями на берегу, Рыбья Кровь изредка устраивал пробные схватки на воде: две лодии охватывали с двух сторон дракар, перебрасывали на него доски с крючьями и с палками вместо мечей устраивали общую схватку. Или заставлял гребцов раскачивать лодии, а камнеметчиков с укрепленных на палубе треног попадать при этом в цель. Да во время движения отрабатывал сигнальные знаки, приучая судовые команды к нужным перестроениям и действиям.
– Все равно пока не дойдет до настоящей битвы на воде, понять, чего все это стоит на самом деле невозможно, – говорили арсы-мореходы.
Еще несколько дней пути и впереди показался Турус, два года назад бескровно сдавшийся липовскому войску. Дарника здесь поджидал посол из Калача:
– Получено разрешение переправиться русскому войску князя Дарника на Итиль и идти по Хазарскому морю в богатую Персию?
– Это будет стоить калачскому тудуну тридцать тысяч дирхемов, – невозмутимо выдвинул свое условие Рыбья Кровь.
– Обычно нам платят за проход по нашим землям, а не мы, – учтиво напомнил посол.
– Мои воины год назад кровь проливали с кутигурами за хазарского кагана и кровью расплатились за проход по Итилю. У вас с дамаским халифом война, любой наш поход в Персию, это военная помощь Хазарии. Еще раз говорю: поход в персидские земли стоит для вас тридцать тысяч дирхемов, – повторил князь.
Никто не препятствовал послу осмотреть приставшую возле Таруса к берегу липовскую флотилию. Несмотря на мирный вид северных «купцов» и их лодий, опытный взгляд хазарина сумел по достоинству оценить всю мощь речного словенского нашествия.
– Это правда, что ты взял у ромеев золото за разорение Калача? – забыв о посольской скрытности, прямо спросил он.
– Взять золото еще не значит за него проливать кровь. Если у меня получится добыть десять тысяч солидов другим путем, то я смогу просто вернуть ромеем их жалованье.
Хорошо поняв намек, хазарин поспешил к своей свите и было видно, как даже не заезжая в Турус, они все на рысях помчались в сторону Калача.
От Туруса до Калача было два дня пешего пути, столько же понадобилось и лодиям. Один день шли с особой осторожностью, ожидая огненосных бирем. Но во время ночной стоянки в их стан прибыл лазутчик, оставленный два года назад в Калаче, он сообщил, что запас ромейского огня у хазарских бирем кончился, а новые горшки для сифонофор из Царьграда привезут неизвестно когда. Поэтому во второй день все только и думали, как схватиться с беззубыми морскими громадинами.
И вот утопающий в садах пограничный хазарско-асский город. Ассы как русы и бродники тоже говорили на словенском языке, но долгое пребывание на торговом перекрестке между Танаисом и Итилем сильно изменило их: теперь они были больше хазарами и ромеями, чем словенами, и не испытывали к липовцам ни малейших единоплеменных чувств. Два года назад Дарник, никого не убивая, сильно пограбил калачский посад, поэтому на хороший прием здесь ему рассчитывать не приходилось. Отойдя к правому безлюдному гористому берегу реки, лодии стали располагаться на ночную стоянку. Бесконечный майский день долго не затухал, давая возможность калачцам с левого берега как следует рассмотреть хищных пришельцев. Как и хазарского посла, мирный вид лодий никого не мог обмануть. Чужие торговые лодии спешно покидали калачские причалы. Бирем и вовсе не было видно, судя по всему их отогнали или на восток по Калачке, либо вниз по Танаису.
У рядовых липовцев на лодиях шли свои споры: стоит нападать на город или нет?
– Если будем нападать, то уже сейчас надо готовиться к этому, – говорили менее искушенные бойники.
– Наш князь не пес, чтобы долго ходить вокруг и скалить зубы, – утверждали ветераны. – Всегда бьет внезапно. Вот увидите, утром сядем на весла и вперед!
Утром команда «вперед» последовала, однако не в сторону Калача, а вниз по течению.
– Так что не будем выполнять ромейский подряд? – удивлялись воеводы.
– Почему не будем? – отвечал князь. – У нас договор на целый год, а пока еще даже весна не закончилась.
Первых два дня после отплытия он с надеждой и опаской ожидал нового прибытия хазарского посла с собранным золотом, что действительно могло лишить его удовольствия напасть на Калач на обратном пути. Но посол не появился, ну и ладно, сам себе сказал Дарник.
Русло реки еще больше расширилось, горы и холмы по правому берегу сменились ровной степью, переходящей кое-где в песчаную пустыню. Селища бродников чередовались с зимовьями степняков и укрепленными купеческими стоянками. Липовцы нигде не задерживались, торопясь выйти к Сурожскому морю.
После впадения в основное русло полноводного Малого Танаиса движение на реке сильно оживилось. Встречные словенские суда, направлявшиеся из Ургана в Айдар безбоязно приветствовали караван лодий с рыбными знаменами на мачтах. С одного из них сообщили, что в Ургане уже знают о флотилии липовцев и готовятся ее основательно встретить, три биремы охраняют вход в гавань и ждут подхода еще трех бирем с Таврики. Дарник был порядком озадачен: как так, ведь они сами нанимали его и что делать, если ромеи первыми нападут на него? Сражение с регулярными морскими силами Романии не входило в его намерения. При захвате Туруса он успел увидеть действие ромейского огня с хазарской биремы и не хотел его повторения.
На ближайшей стоянке князь приказал снять мачты с трех самый быстрых лодий и посадить в них на весла двойное количество гребцов. Эти беспарусные суда стали дозорным отрядом его флотилии. Впереди поплыли два из них, третье держалось в отдалении, так, чтобы второе судно могло быстро вернуться к третьему, послать его с сообщением к основным силам и снова вернуться к первому разведчику.
Сам Дарник перешел на вторую дозорную лодию, чтобы самому все быстро решать. На хазарской карте русло Танаиса при впадении в море разбивалось на семь или восемь отдельных рукавов, образуя обширную дельту. Лишь бы биремы не успели преградить вход в саму дельту, опасался князь и подгонял гребцов налегать на весла изо всех сил.
Мачты бирем с узкими ромейскими флажками в горлышке реки они увидели за две версты. Вечернее солнце за легкой облачной пеленой окрасило западную кайму неба в мягкий оранжевый цвет, на фоне которого особенно отчетливо вырисовывались эти флажки. Дарник дал знак обеим лодиям пристать к берегу, к ним приблизилась третья и сразу поплыла обратно, дабы указать основным силам, где именно останавливаться на ночевку. Дождавшись, когда окончательно стемнело, обе дозорные лодии вновь поплыли вниз по реке, прижимаясь к заросшему камышами берегу. Все гребцы надели доспехи, борта украсили прямоугольные щиты, а два камнемета выставили на упоры в боевом положении. О том, надо или нет атаковать ромеев Рыбья Кровь себя даже не спрашивал. Раз те закупорили горловину реки, значит, как самое малое устроят обыск лодий и излишки оружия просто отберут. Как же после этого возвращаться в Липов?!
Вот впереди показались силуэты бирем. Высокие, внушительные, с двумя рядами весел, они стояли на якорях посреди реки, носами вверх по течению. Две впереди, третья чуть позади. Дарник не сразу сообразил, почему именно в таком порядке, потом понял, что это на случай, если словенские лодии прорвутся с какого-либо края, тот край третья бирема и закроет. 
– Ну что, возвращаемся? – спросил пробравшийся на нос арс-кормщик.
– Нет, идем мимо них дальше, – распорядился Рыбья Кровь.
Обе лодии продолжали медленно, не нарушая тишины, двигаться вниз по течению. Не замеченные ромеями они проскользнули мимо бирем, отошли на полтора стрелища и снова пристали к берегу, чтобы окончательно договориться, как действовать. План Дарника был предельно прост: пользуясь темнотой, подойти с двух сторон к третьей запасной биреме и одновременно напасть на нее. Если получится, сломать их огнеметные сифонофоры, потом быстро вернуться на лодии и удирать во всю прыть, но обязательно не забыть поджечь саму бирему.
– А может лучше себе ее захватим? – предложил арс. – Потом на биреме и в их Урган, переодевшись, ворвемся.
– Нам бы самим тут в угольки не превратиться, – усмехнулся князь. – Поэтому приказываю: ромеев не убивать, а только ранить в руки и ноги. Пускай своих потом сами перевязывают и лечат. Надо, чтобы двум другим биремам стало не до нас.
От больших и от малых щитов отказались, из доспехов оставили только шлемы и нагрудники, в железных котлах разожгли огонь для факелов.
Не все вышло столь гладко, как задумывалось. Грести бесшумно против течения не получилось. С биремы заметили крадущиеся лодии и подняли тревогу. Но липовцы были уже у обоих бортов. Лодия Дарника чуть промахнулась, сильно ушла вперед, и ее пришлось веревками с крючьями, закинутыми на ромейское судно подтягивать назад. Зато удалось дважды выстрелить из камнемета железными орехами по головам противника, пытавшегося обрубить крючья. Бойники с белыми повязками на шеях дружно лезли на бирему, падали в воду и снова лезли. Все прежние указания враз оказались забыты, горячка и сутолока рукопашной схватки не оставляли места каким-либо размышлениям. Дарнику пришлось самому зажигать факелы и передавать их воинам. На лодии осталось не больше пяти-шести человек. Хорошо, что еще трубач был на месте.
Тревога поднялась и на дальних биремах. Там засветились огни, произошло какое-то движение и чуть погодя на воздуху пронесся дымящийся предмет, упал на воду возле атакуемой биремы и взорвался пламенной вспышкой, освещая происходящее вокруг. Вода, казалось, только помогала горящей жидкости гореть еще ярче.
– Поджигай, поджигай! – машинально вслух повторял князь, пытаясь понять, сколько еще у них осталось времени.
На биреме шла настоящая резня. Полторы сотни захваченных врасплох ромеев оказывали слабое сопротивление четырем ватагам липовцев. Многие прыгали в воду, чтобы спастись вплавь.
Неожиданно горящий факел из рук Дарника выхватил Корней и белкой прыгнул с ним на высокий борт биремы. Огни на воде стали двигаться – ромеи спешили к месту схватки. Князь дернул за руку трубача, зазвучал сигнал отхода. Но вернуть вошедших в раж воинов было не просто. Пришлось изо всех сил призывно бить по железу. Наконец разгоряченные гриди и бойники потянулись на лодию. Не дожидаясь всех, стали обрубать веревки с крюками и отходить прочь. Первая лодия отошла еще раньше. Опоздавшие липовцы прыгали в воду и догоняли своих вплавь. Поднимая их на борт, умудрились захватить и двух ромеев, поплывших в суматохе не туда, куда следовало.
Запасная бирема была в густом дыму – факелы сделали свое дело. Два других ромейских корабля не преследовали липовцев – подбирали плавающих соратников и пытались спасти горящее судно.
Отойдя на два стрелища, лодии вошли в неприметную протоку и чуть погодя, ткнувшись носами в песчаную полоску берега, остановились. Рядом находился невысокий глиняный взгорок. На него послали дозорных, чтобы наблюдать за всеми перемещениями ромеев. Вероятность того, что они попробуют атаковать, была очень мала, тем не менее, князь приказал ратникам вместе с оружием и припасами перейти на берег и устраиваться на ночлег, не разжигая костров.
Потери на обеих лодиях составляли девять человек, еще столько же было ранено. Горшков с горючей смесью удалось заполучить добрых два десятка. Пленные рассказали, что они вовсе не собирались сражаться с липовцами, а просто хотели направить воинственного князя в нужном им направлении, для чего именно на их биреме находились две тысячи золотых солидов. Разумеется, липовцам они так и не достались. Но и без этого они считали себя истинными победителями, которым есть чем гордиться. Кто-то сумел раздобыть ромейский шлем с высоким султаном, кто-то щит, меч или лук и радовался им больше чем шкатулке с золотом. Трусоватого осторожного Корнея было не узнать.
– Я читал один свиток, там говорилось, что война богомерзкое и человекопротивное дело, – болтливой сорокой рассыпался он. – А выходит, видеть чужую кровожадность и самому быть кровожадным еще лучше, чем с девками любовь крутить!
– Ну так выбирай себе ватагу – и вперед за кровожадностью! – поощрил князь.
– А как же ты без меня? Не пропадешь? – Корней лихорадочно соображал: не прогадать бы.
На рассвете дозорные разбудили князя, чтобы сообщить: ромеи уходят. Поднявшись на взгорок, Рыбья Кровь увидел, как биремы, загребая двумя рядами весел, ходко идут вниз по течению, к одной из них на длинном тросе был привязан обгоревший остов запасной биремы. А как же погребение убитых? – вертелось у него на языке. Но ромеи просто уплывали прочь, желая побыстрей доставить своих убитых и раненых в Урган.
Просыпающийся стан наполнялся веселыми возгласами и смехом, узнавая, что противник позорно бежал, воины еще сильней, чем ночью, ощущали себя героями. Каждый хвастал своими подвигами, без смущения признаваясь в собственном промахе или неловкости – ведь у ромеев таких промахов было в десяток раз больше.
– Это я поджег бирему! Неужели даже фалеры не заслужил? – убеждал князя Корней.
– Пока только четверть фалеры. Еще три подвига с тебя, – подтрунивал над ним Дарник.
Послав берегом гонцов в основной стан, он велел готовить костер для своих убитых. Полусотские лодий спрашивали о дальнейших действиях:
– Будем ли преследовать биремы, или нет?
– Мы же торговать пришли, не воевать, – отвечал им с улыбкой князь.
Вскоре прибыли основные силы флотилии. На пленных ромеев все посматривали как на диковинных зверьков: так вот как выглядят прославленные мореходы, не дающие никому спуску в южных морях! Дарник был доволен: страха перед огнедышащими биремами у липовцев значительно поубавилось.
– Ты забыл, что урганцы ждут еще три биремы из Таврики, – напомнил князю Сечень, в отсутствие Быстряна и Бортя ставший главным воеводой. – На открытой воде они нас быстро догонят.
– Попробуем, чтобы не стали догонять, – решил Рыбья Кровь и сел писать покаянное послание урганскому стратигу. Мол, приняли в темноте их суда за хазарские биремы и вообще собираемся идти в мятежную Лазику, а не в Урган. Лазикское царство на восточном побережье Русского моря то становилось союзником Романии, то отпадало от нее, поэтому любой набег на него был ромеям только на руку.
Дождавшись на основном русле реки два купеческих каравана идущих в разные направления, Дарник с караваном в Урган направил одного из пленных ромеев с посланием стратигу, а с караваном в Корояк – нескольких раненых и второго пленного – пусть прибудут в Липов с вестью об их первой победе.
По протокам дельты Танаиса продвигались прежним порядком: впереди дозорный отряд, позади остальные лодии. Наконец река кончилась, и вся водная гладь безбрежно распахнулась вокруг на десятки верст. Качка и та пошла совсем другая. Ромейских бирем видно не было, но и без них в сердце Дарника закралась непривычная робость. Ему много приходилось слышать, что суда на море беспрестанно тонут, но в сознание это как-то особенно не проникало: кто-то тонет, а кто-то нет, и уж он точно никогда не потонет. Сейчас этой уверенности вдруг сильно поубавилось. Прежде суеверных людей Дарнику понять до конца не удавалось, все казалось, что те просто придумали себе какую-то игру и играются в детские страхи и приметы. Самолюбие не позволяло считать себя ничтожной песчинкой на ветру, и лишь здесь на еще совсем гладкой морской поверхности он ощутил в полной мере всю свою малость и беззащитность. Равнодушной и безжалостной выглядела простиравшаяся вокруг бездонная толща воды, от которой его отделяли несколько тонких досок обшивки лодии.
– Что, ты тоже забоялся? – сунулся к князю догадливый Корней. – То ли будет, когда ветерок поднимется? Это Сурожское море еще самое тихое, а на Русском такие бури бывают, только держись.
Рыбья Кровь молчал. Едва ему напомнили о собственном страхе, как он тут же усилием воли перевел его на другое: я боюсь, потому что не знаю, как управлять на море своими лодиями. На ромейских дромонах и биремах управление велось с помощью разноцветных флажков. Их сигналы князь предусмотрительно еще два года назад выписал в отдельный свиток. Но тогда на реке использовал их малую часть. Теперь настала пора ознакомить воевод с их полным списком.
Отплыв от устья реки вдоль морского побережья с десяток верст на юг, Дарник со всеми лодиями причалил к берегу. Писари взялись за перья и живо переписали ромейские морские сигналы на двадцать свитков для всех судов. Договорились с воеводами и о главном способе действий пятью звеньями: два начинают сражение, два чуть позже помогают, а пятое прикрывает отход или наносит завершающий удар. Командовать первыми двумя звеньями будет Сечень, вторыми двумя сотский арсов Копыл, а пятым сам Дарник. Во время походного строя впереди идет звено князя, при столкновении с большими силами неприятеля он остается на месте, а его с двух сторон обтекают звенья Сеченя и Копыла. Все трофейные горшки с ромейским огнем сосредоточили на двух дракарах Копыла, чтобы весомей была вторая волна нападения.
Получив столь ясные и четкие распоряжения липовские воеводы заметно приободрились: значит, их князь и на море знает, как надо действовать.
– А если какая лодия начнет тонуть, что лучше: ее спасать или продолжать бой? – спросил один из полусотских.
– Продолжать. Я пошлю ее спасать из своего звена, – отвечал ему Дарник.
Снова перейдя на головной дракар, он почувствовал себя чуть уверенней и, дабы еще сильнее отвлечься, время от времени поднимал всевозможные сигналы на своей мачте, чтобы хоть чуть-чуть приучить флотилию к походным перестроениям. Плыли на юго-запад, все время держась вблизи суши. Обильная растительность речного берега сменилась куцыми лесными островками приморской степи. Часто невольно оглядывались назад: нет ли преследующих бирем?
Бывалый арс-кормщик рассказывал князю про Таматарху – город у пролива в Русское море. Сколько раз ромеи, хазары и аланы захватывали его и всякий раз отпускали на вольное правление – не в силах были справиться с ежедневными десятками судебных тяжб между собой торговых людей. Хлебнув уже, как следует судебной власти в Липове, Рыбья Кровь понятливо усмехался: кому охота сильно вникать в обвесы и обсчеты. Да и при получении податей с такого жулья всегда сам будешь чувствовать себя внакладе.
– Зато вольное положение Таматархи сделали ее лучшим пристанищем всего сброда обоих морей, – добавлял арс, – и местом, где заключались предварительные договора между близлежащими странами и княжествами.
– Почему предварительные? – спросил Дарник.
– Чтобы была уверенность, что основное посольство примут как надо.
– Но это же большая затяжка времени переговоров?
– Вовсе нет. В Таматархе есть постоянные посольства ромеев, хазар и арабов, они все выспрашивают и посылают с чужими посольствами своих сопровождающих.
– А есть ли посольство русского кагана? – захотел уточнить князь.
– Нет. Хазары сами говорят за русского кагана, – последовал малоприятный ответ.
Опять хазары! И все русско-словенские княжества своими данниками считают, и переговоры за них ведут!

 

Дарник и Княжна ЧАСТЬ 2 (2)

Дарник и Княжна ЧАСТЬ 1 (2)