Академик

Ур-раа!!! Начальнику отдела хранения списанных снарядов, проще говоря, флотского артиллерийского склада повезло как утопленнику. Ему в подчинение дали пополнение. Не обычное, а с высшим образованием. Прислали настоящего живого лейтенанта по имени Роман с незамысловатой русской фамилией Шкорт, который военный флот видел по телевизору, во сне и в гробу. Вид автомата вызывал у него рвоту

Молодой парень с видом, будто пельменем деланный и отрешенным лицом, выражавшим хрупкость психики, мечтал попасть на флот, как карась на сковородку. Он был не от мира сего, а от мира того. Был «свежеиспечен» не в военной бурсе, а выучен в советской «силиконовой долине» - в солидном академическом Новосибирском государственном университете. Одним словом – Академик! Академика призвали на три года. Зачем? Не знаю. Если вспомнить Пушкина, то, наверное, именно про этого лейтенанта Александр Сергеевич проникновенно написал - Он был рожден для жизни мирной, для университетской тишины!

История появления Ромы на флоте началась в коридоре Управлении кадров флота, где его поймал за пуговицу начальник ракетно-артиллерийского управления, Адмирал и строго спросил:

- Ты кто такой?

- Я? Я Ш-шкорт, - заикаясь, растерянно назвался лейтенант, стоя столбом перед большим начальником.

- Шкерт что-ли? - это по-морскому значит маленький трос.

- Нет, Шкорт, - ответил лейтенант с явными признаками хронической амнезии.

- А что такое «шкорт»? – Адмирал вскинул назад брови.

- Это я! – скрипнул и выдохнул Академик

Поставив лейтенанта по стойке «Смирно!», ничему не научив, флотоводец вздрючил лейтенанта по не вырванные еще гланды и быстро отправил в дремучие адовые сопки на артиллерийский склад. После многочасовой дороги, не умывшись и не пожравши, Шкорт с печально опущенными ушами поплелся в штаб представляться своему первому командиру.

- Т-товарищ к-командир! Э-э-э... Лейтенант Шкорт... значит это... представляется вам... эта... по случаю назначения… на эта... эту… должность... э-э-э… - стоя граблями перед своим первым в жизни командиром пытается промямлить лейтенант.

- Что ты натворил, что тебя сюда отправили? – подвинув к себе только что налитый стакан с разбавленным техническим спиртом, с неподдельным человеческим любопытством спокойно спросил старый, как прошлогодний снег, командир части, куда ссылали нерадивых офицеров. - Специальность-то, у тебя какая? – допив стакан спирта, ощупыв лейтенанта взглядом профессионального картежника, командир с какой-то материнской скорбящей радостью начал разглядывать сквозь зубы своими чистыми, как у ребенка глазами «академика» в мешковатом, не по размеру кителе, с криво подшитым подворотничком.

- Э-э-э... Защита… э-эта… Великой теоремы Ферма… - от вида начальника мысли у лейтенанта запинаются, и он как презерватив начинает из себя корчить дирижабль.

- Уравнения Максвелла-Андропова? - пытается шуткануть командир, давая понять, что он не чужд чувства юмора.

- Нет! Ферма!

- Кого-кого? – командир не понимая название невразумительной специальности, собирает в кучу мохнатые брови и удивленно смотрит прислушивающимися глазами на не застегнутую ширинку молодого дивного существа, откуда готов вылететь «аист».

- Н-никого, а чего, - с «умным» выражением морды лица поправляет своего будущего военного бога Шкорт. - Теоремы Ферма!!!

- Ферма?

- Да, да… э-э-э... Пьера Ферма, знаменитого тулузского э-эта... математика! - видно что лейтенант начинает рожать ежа.

- А это куда? – с лица командира не сходит неподдельное детское удивление граничиющее с энурезом.

- Э-это не «куда», т-товарищ капитан 2 ранга, - «математик» с профилем новоявленного Пифагора начинает заумно объяснять на пальцах деревянному по пояс и обитому железом командиру. - А есть в нашем мире с 1670 года такая Великая теорема теории чисел… эта… над доказательством справедливости, которой… это… уже не один век бьется все прогрессивное человечество… - лейтенант делает паузу и мечтательно замечает. - Кто её решит тому дадут Нобелевскую премию!

- Где?

- Не «где» а кто, - опять заумно поправляет командира Ромик и повторяет по слогам. - Нобелевский ко-ми-тет!

- М-н-да-а… - перебивает словесный понос лейтенанта мудрый кап-два и нервно дергает кадыком. - Вот кадровики стервецы, эфиоп их ети мать, подсуропили все-таки на старости лет, - и тихо выругивается губами в сторону. - Подсунули мне все-таки полосатый геморрой в штаны, якорь им в глотку. Насмеюсь теперь до пенсии от души, - почесав свои старые, как дерьмо мамонта, потные чресла командир с печалью в сердце спрашивает. - Ну и что мне с тобой делать, сынок?

- Х-хочу… э-э-э... эта… Родину защищать! – в бреду протолкнув в живот удивительные слова, лейтенант замирает, как крест на погосте.

Командир, как джеклондовский Волк Ларсен начинает наблюдать за движением жизни в лейтенанте с надеждой узнать о ней что-нибудь новое. Он хочет различить в безумных корчах парня что-то ускользающее до сих пор от его внимания – ключ к тайне жизни, который мог бы ему эту тайну раскрыть, но ничего путного пока от салаги не слышит, поэтому спрашивает.

- Кого-кого защищать???

- Отчизну!!!

- Чем?

- Г-грудью… эта… товарищ капитан 2 ранга!

- Чьей?

- Э-э, своей! Не понимаете, что ли?

- А ты знаешь, почему корова гадит «лепешками», а лошадь - «яблоками»? – со спокойной циничной трезвостью неожиданно для «академика» спрашивает командир.

- Н-не знаю, товарищ капитан 2 ранга, - Шкорт, похожий на встревоженного гамадрила, удивленно моргнув, краснеет и разводит руками.

- Вот видишь, не знаешь, а еще хочешь Родину защищать, - командир улыбается, как адмиральская вдова на поминках. - А если служба яйца оторвет?

- Э-эта… К-кому? - сразу не поняв «плавного» перехода в разговоре с одной темы на другую, неподдельно удивляется Шкорт, угри на лице, которого от детской непосредственности чернеют. В животе тягуче холодеет. Зрачки глаз расширяются, и в них начинает видеться дно жизни. Лейтенанту становится печально.

- Тебе, дорогой! Тебе, яйценос ты наш родной. Что тогда?

- Наградите… э-э-э... Может даже орденом. Посмертно, - «скупая» мужская слеза, словно ртуть, чуть ли не соскальзывает по щеке штафирки.

- Кого? - не может «вьехать» в слова командир, пытаясь заглянуть в глаза салаги.

- Мне... - лейтенант, занавесив глаза романтизмом, печально смотрит в пол.

- К-кнехт тебе на язык, зелень ты подкильная, и два - в задницу! - командир, причащенный с утра стаканом спирта из тумбочки стола, до которого доходит смысл сказанного, начинает заикаться с матерными интонациями в голосе. - Стоишь тут каркаешь, как вшивый баклан. Разве вслух такие вещи можно говорить? – мохнатая бровь командира оживает и вспухает. - Сглазишь же! Запомни, салага! - мудрый командор начинает шевелить подбородком, как старый пингвин хвостом и назидательно выдает очередную флотскую максиму. - В жизни всегда есть место подвигу, но, увы, после подвига не всегда есть место для жизни! - отдышавшись от заумной для себя фразы, командор продолжает флотские университеты. - Ладно, салага, хватит о грустном. Вот в твоей пофигистической характеристике написано, что ты знаешь три иностранных языка и можешь на них говорить. Неужели? - скептически спрашивает кэп.

- Да, товарищ командир! Правда э-э-э... только со словарем... – скромно докладывает Академик, потупив свои глаза на ширинку аксакалу.

- Что ж так?

- С людьми пока стесняюсь... - не выдержав немигающего взгляда командира, смутившись, Шкорт добавляет. - Когда начинаю сразу на них всех говорить, э-э-э... такая галиматья получается.

- Ну, а на что ты еще способен?

- Могу раскладывать… эта… это… квадратный трехчлен?

- Чтоо? – видно, что у командира последние мозги ломаются об умные слова Академика, «шары» вылезают на лоб и повисают на нервных окончаниях, как у старого рака. - А разве такие «члены» бывают?

- Бывают... - парень, делая умное лицо, начинает, как бы пытаться учить своего командира.

- Ну и ну, – у флотолюбца заклинивают зрачки, и в голове наступает полный мозговой ледник, потому-что он после двадцати лет службы на флоте с ее заморочками настоящий то «член» представить уже не может, а тут еще такая напасть – его надо еще как-то и куда-то раскладывать. - А еще что можешь делать?

- Многое… э-э-э... Мы квадратуру круга Линдемана, трисекцию угла Венцеля изучали. Решали задачи по теории вероятности, - начинает опять мудрствовать лейтенант.

- Вот и ладненько-сладенько, – ничего не поняв из сказанного, но, удовлетворенно крякнув и потирая руки, кивает командир. - Мы академий не кончали, про «косинус фи» не знаем. Интегралом только пол в казарме моем, поэтому иди к начальнику отдела хранения считать снаряды. Круглое кантовать, квадратное катать!

- А я думаю, что квадратное надо кантовать, круглое катать, - от гражданской простоты и военной неопытности начинает возражать штафирка. Он еще не знает флотский постулат - Не суетись под командиром, иначе он будет потеть и соскальзывать!

- Что-о! Ах, ты еще думаешь? – сходу воспламеняется чумной капитан 2 ранга, после чего Академик дергается и роняет не отданное командиру предписание, подтверждая главный флотский принцип: «Если тебя наказывают, то расслабься и получай удовольствие!» - Всё! Трындец пришел! У нас лейтенанты начали думать! Думать!!! Триста чертей мне в глотку! Кабздец флоту!!! - с лицом, достигшим степени шторма и голосом, набравшим железа, не на шутку начинает рокотать кэп.

Начинает пахнуть мордобоем. Командир от недовольства, в сердцах сломав карандаш, подвернувшийся под руку, взмывает над столом. От негодования свирепеет и пикирует альбатросом на Академика, употребляя замысловатую фразу, в которой совмещает свои медный таз, свои репродуктивные органы и оральное отверстие лейтенанта. Ничто так не раздражает начальников, как слишком умные подчиненные. Кап-два хорошо знает, что на службе многодумье приводит к выговорам, чрезвычайным происшествиям, сломанной карьере и увольнению с флота.

- Кто тебя просит думать? Кто? Он думал! Служить надо, а не стоять, как поручик Ржевский на ветру с обоссаными штанам! - командир с каменным лицом продолжает разделывать лейтенанта, как плотву для ухи. - Заруби себе на своем носу! Все глупости на флоте от «думанья», - багровая от негодования, командирская задница шлепается на стул, как сырое тесто о разделочную доску. - Не сметь возражать!

- А я и не возражаю, - блеет Шкорт.

- Тогда убери с лица свое мнение и прекрати хлопать ушами, как мышь в мышеловке! Иди отсюда к едрене фене, иначе я из тебя сделаю гильзу от снаряда! - слова командира отпечатывается на лбу лейтенанта, как причал на борту корабля при жесткой швартовке.

Отдел хранения рахитично притулился на склоне скалистой женьшеневой дальневосточной сопки, покрытой багульником. Служить в этом отделе означало, что следующим этапом было разжалование, тюрьма и расстрел. Взгретый командирским пендалем по самое «нехочу» Рома идет к начальнику отдела капитан-лейтенанту по прозвищу Водкин.

- Ли-ти-нант!!! - радостно восклицает Водкин и закусывает соленым огурцом быстро выпитый стакан спирта за снарядными ящиками. - Я тебя сто лет ждал, как голова плаху. Где тебя носило? Во-первых! Будешь у нас Академиком!

- ???

- Не беспокойся, на флоте это лучше, чем быть машей кулаковой. Во-вторых! Проснись! Зима приснится – ноги отморозишь! В-третьих! Хорош сопли жевать! Задницу в руки и на линию огня! Давай служи, но не забывай – служба печалит! – взгляд кап-лея даже теплеет, глядя на университетское чудо.

Попасть на флот – главное на нем не пропасть! Академику сразу выдают затасканный службой чей-то рабочий комбинезон, что бы он ни запачкал новые свежевымытые штанишки. Когда дипломированный математик влез в этот комбез, который покрыл его с головой, то он становится стал похожим на мешок с го… картошкой. Штаны развивались на ветру, что тебе презерватив после употребления вывешенный на реях старинной бригантины. Как эти «паруса» наполнить ветром времени? Да очень просто – стянуть их чем-нибудь.

- А ч-чем? – с суетой крысы тонущего корабля задает наивный вопрос лейтенант своему начальнику, продолжая хлопать себя ушами по румяным щекам.

- Чем-чем? Пуповиной пьяного бурундука, – не думая, брякает каплей. – Может тебе подгузник выдать и научить детей делать?

- Т-товарищ капитан-лейтенант! – немного подумав, обращается Академик к своему непосредственному начальнику. - Э-э-э... Мне нужна веревка!

- А мыло не надо? – не замысловато шуткует Водкин и терпеливо объясняет. - Дурень, это называется шкертом!

- А где его взять? – парень беспомощно разводит руками.

- Где-где в… - здесь капитан-лейтенант хочет ляпнуть соленое словцо, но, глядя на лицо Академика с элементами детского энуреза недовольно добавляет. - В Караганде! – и начинает нервно объяснять молодому лейтенанту, где можно найти веревку. - Иди к снабженцам, найди и попроси у «Дрозда», если у него нет – поищи «Вымбовку» на «подземке». Если у того нет, сходи на «дальнюю зону» к «Мурлокотану». У него в тридцать первом хранилище между двадцать пятым и двадцать девятым штабелем взрывателей слева должна быть заныкана бухта пенькового троса.

- А где эта «Дальняя зона»? - с наивностью, граничащей с тихой шизофренией, спрашивает Академик.

- За перекрестком в автопарк, в двух километрах от городка ЭМО.

- А где этот городок? – звучит очередной дурацкий вопрос салаги.

- Где-где? – здесь начальник уже не сдерживается от этих лейтенантских «где» и нецензурно улыбнувшись, отвечает, как всем. - В звизде! Не грузи, и не будешь грузим! Язык до Киева доведет.

- А если не найду Мурлокотана?

- Если у него нет, то тогда ищи у «Земы» - нашего «короля говна и пара». Ну, если и у него нет, то тогда «писец» - ищи шкерт только у своего Бога, да не забудь попросить у него заодно и мыло!

Штафирка по фамилии Шкорт, с потерянным видом выслушав ЦУ – ценное указание и ничего не понявший из сказанного начинает искать этот удивительный для него «Шкерт». Его на береговом складе вообще-то днем с огнем его не сыщешь. Зато здесь в этом тыловом тупике есть «море» стальной проволоки – «контровки». Главный принцип службы в арсенале прост: «Не сделал – запиши, не затянул – законтри!»

Через час с богом пополам лейтенант в неожиданном для себя месте – в санчасти находит эту пресловутую контровку, которой местный эскулап крепил морякам выбитые службой зубы. Ромик скрупулезно продевает ее в тренчики-шлейки для поясного ремня на комбинезоне и добросовестно обматывает несколько раз ее вокруг себя. Добросовестно закручивает её кем-то подсунутыми плоскогубцами у пупка своего комбеза в тугой узел.

- Вот теперь порядок! – радостно изрекает Академик, впервые выполнивший задание своего начальника. - К бою и п-подвигу готов!

Что дальше? А дальше, если не мешают гражданские повадки и впечатлительная душа, впереди воинская служба, полная радости и неожиданного счастья. Первая «радость» у лейтенанта, отравленного ядом квантовой теории элементарных частиц футбольных полей с релятивисткой аннигиляцией нейтронной арифметики, случается уже днем. Парню хочется «по большой надобности», как в свое время Филиппку учиться. Он жаждет сходить. Куда? Да туда, куда даже короли и президенты ходят своими ногами.

Земля - это вам не романтический корабль, где всегда есть рядом домашний и уютный гальюн. Берег - это прозаическая и убогая сухопутная действительность в виде простого деревенского ватерклозета. В красивейших дальневосточных сопках на артскладе срублена матросскими очумелыми ручками деревянная щелястая уборная образца начала двадцатого века с простой выгребной ямой на сто лет пользования.

В единственную «дырку от бублика» может целиком провалиться взвод уссурийских тигров. Крыша покрыта рваным рубероидом, дверца этого заведения болтается на одной петле и запирается деревянной щеколдой, как в простой уборной.

- Разрешите убыть в сортир? – с грустными собачьими глазами, переминаясь с ноги на ногу, как бы по-военному просится наш Академик у своего уже любимого начальника.

- Не в сортир, а в гальюн, студент! В га-ль-юн! Мама твоя женщина! – строго поправляет Академика капитан-лейтенант, от души возмущаясь бестолковостью парня. - Пора уже и выучить флотские названия святых мест, - и с доброй усмешкой добавляет. - Попробуй, если получится!

- Е-есть! – с радостью «поет» лейтенант.

Его туловище инстинктивно поворачивается к туалету, но голова остается еще на месте. Собрав воедино свою координацию Ромик счастливый, как сто японцев, вместе взятых и оплодотворенный командирским «добром» радостно убывает сеять «вечное, разумное, теплое». Парня нет, пять минут, десять, двадцать…

Через полчаса Водкин начинает ощущать какое-то внутреннее беспокойство, которое, наверное, бывает у домашних хозяек, забывших выключить утюг после глажки белья. Каплей видит, что на дистанции его плевка не видно молодого лейтенанта.

- Мндааа… - вздыхает начальник. - Это чревато выговором от командира.

Хорошо помня старую флотскую аксиому: «Лейтенант – это маленький ребенок, только с большим мужским «писюном», и за ним нужен глаз да глаз», Водкин с видом озабоченного работяги-страдальца начинает искать свое чудо в комбезе по всей территории артсклада, забыв о том, что он его отправил срать.

Обходит хранилища и площадки открытого хранения боеприпасов - лейтенанта нет. Заходит в канцелярию, курилку, там тоже нет. Проходит по захламленным кандейкам и шхерам – нигде нет Академика. Заглядывает за штабели ящиков из-под корабельных снарядов. Пусто. Чудеса, однако.

- Никто не видел моего «академика? – спрашивает он у окружающих его архаровцев.

- Куда он денется с «подводной лодки»? Он, наверное, пугает очко «прицела» нашей единственной «артустановки», - участливо, напоминают каплею сослуживцы, провожая его сочувственными взглядами.

- Эта мокрая вошь на писсуаре веревку проглотила, что ли? Провалилась к центру земли? Или солитер длинный попался? Задницей перекусить не может? - Водкин начинает потихонечку выходить из себя.

Распространяя вокруг себя запах французского одеколона «Коко-Тройной», злость и жажду немедленной оральной любви к своему «студенту», он раздраженным шагом идет за хранилище к «избушке на курьих ножках», на двери которой висит плакат «Тихоокеанец! Помни! Каждое очко – на вес золота!» Подойдя к служивому нужнику, взору Водкину предстает бесподобная картина. Лейтенант - это непорочное, то есть не поротое пока еще службой божье создание с мукой на лице исполняет перед уборной танец живота. Красный, как вареный краб, от биологического нетерпения с глазами надетого на флюгарку баклана, крутясь мелким бесом вокруг себя, он готов выскочить из своих законтренных металлической проволокой штанишек.

На раззяву-лейтенанта страшно смотреть. Облик молодого засранца соответствует виду офицера, как кнехт - телеграфному столбу. Правильно говорят старики – «Срать и родить – нельзя погодить!» Рома, у которого понос был быстрее мысли, как жареный омар в период беременности своими крысиными зубенками героически старается перекусить железную контровку, которой сам же от жизненной бестолковости неистово себя обмотал. На ум приходит крылатая флотская аксиома: «Не можешь срать – не мучай попу!» В довершении ситуации, увидев своего начальника, эта сушеная вобла с печальным видом одинокой клизмы в заднице начинает пытаться отдать ему воинскую честь. Картина достойна кисти Ильи Глазунова.

Решительный начальник, как и полагается на флоте, не раздумывая, выхватывает из своего кармана кусачки, которые всегда при нем. Быстро перекусывает ими проволоку на «поясе верности» лейтенанта и выпускает из плена его задницу. Шкорт со спущенными штанами, как торнадо влетает на форсаже в небесные врата рая и садится на «дырку от бублика».

Из очка уборной кто-то аккуратно трогает его за «мягкое» место. Ромик с видом Гейзенберга, когда тот открыл основы квантовой теории электромагнитного поля и предсказал существование позитрона в диаметре калибра ствола малокалиберной морской пушки смотрит себе в межножье. Парень под собой видит в выгребной яме грязное чудовище в противогазе и химкомплекте, измазанном не понятно чем. Это матрос, плавая в дерьме, ищет в сортире уроненный час назад свой военный билет и просит загробным голосом.

- Братан! Не загораживай свет!

От ужаса и страха Академик обделывается на голову «искателю» приключений и над дальневосточными сопками раздается рев первобытного человека. Вот оно свершилось! Лейтенант ощущает свою первую радость на службе!