Большевичок

Лето тихо умирало. Из грязных отрепьев туч готов был пролиться осенний ливень. Жить не хотелось. Стояла пасмурная, мерзопакостная мгла, которая навевала уныние и жизненную грусть. За окном чувствовалась тоска. Воробьи на улице согревались, клюя горячий навоз, которого на всех не хватало.

- Ну и жизнь пошла, ядрена мама, - по-стариковски кряхтя, цинично трезво в сотый раз сокрушается Николай Сергеевич, семидесятилетний отставной капитан 1 ранга. - Все у них пинком наизнанку! Это надо так все закрутить? Разве можно так выжить? - любитель ковыряться в военных воспоминаниях, как корова в сене с ядовитой усмешкой сам себе задает вопрос и в очередной раз с утра начинает «выковыривать изюм из булки». - Опять цены скакнули, как лобковая вша на мачту, в бога, душу и мать нашу морскую. Инфляция, эта продажная девка капитализма, опять размножается, как портовый сифилис, - заржавленный отставник в сердцах тычет пальцем в желтую городскую газету и недовольно бросает её на стол, как мусор. - Как жить? С кем жить?

Небольшого роста отставник с огромной лысиной, цвета дыни похож на взлохмаченный одуванчик. Про таких в народе говорят - ему за мудрость бог лба прибавил. С медовыми глазами новоявленный Демосфен вздыхает, и непроизвольно чешет у себя в чреслах, обтирая руки о пиджак. Вместо того чтобы предаться яркими воспоминаниями об интересных встречах с удивительными людьми, благообразный старичок с комсомольским задором зло продолжает ругаться, продолжая свои утренние филиппики.

Николай Сергеевич любит каждое утро почесать языком, что кнехтом вломить по башке. Без утреннего политического «стона» у него день не день и все валится из рук. Военная служба даром для характера не проходит.

- Все льготы отняли, ети их бабушку и всю дорогу по неудобному, - скрипнув вставными челюстями, как дрезина ругается отставник. - Воистину, как говорил Некрасов - Были хуже времена, но не было подлей, - дед, с помятым сердцем и изглоданной современностью душой продолжает читать заутреню об утрате в обществе человеческих ценностей и идеалов. - Видно скоро придется идти на… - смотря на портрет основоположника новой России, отставник задумывается и залпом выдает, как стакан неразбавленного спирта выпивает. - В синагогу просить милостыню! Хорошо жить на пенсии, но не на пенсию!

В подтверждении слов ветерана в комнату, где происходил этот душещипательный монолог, через форточку врывается одобрительный крик потрепанных черных ворон, предвещая осенний дождь.

- Сталина на них нет, - с глазами, подернутыми скорбью Николай Сергеевич продолжает перегонять шербет на уксус. - Он этой зелени подкильной в тридцать седьмом году матку бы мехом внутрь завернул. Поубирали бы эти младореформаторы снег в Сибири. Весь! Мало бы не показалось, якорь им в глотку, в крестителя, в папу римского!

Нашего каперанга пенсионера-пионера все зовут «Большевичком» - последним романтиком двадцатого века. Он прошел весь путь от овуляции агрессивного сперматозоида до капитана 1 ранга. В отставке. Всю жизнь верил в коммунистическую партию, как монах фанатик верит в непорочное зачатие девы Марии. От него до сих пор пахнет верой и надеждой в светлое будущее мирового коммунизма.

По характеру дед безудержный до окаянства флотолюбец. Все его поступки и рассуждения соответствуют его взглядам, воспитанию, да, наверное, и облику тоже. Он левый большевик. Левее его, наверное, только стенка - расстрельная, куда он мысленно любит ставить своих оппонентов, когда у него кончаются аргументы и ругань.

Вся его жизнь, это путь добросовестного морского служаки. Однажды был на адмиральской должности, но адмиральских «пауков» на погоны ему так и не дали из-за корявого характера. Он умница, имеет богатый служивый опыт и тьму полезных знаний. В жизни столкнулся с многими оружейными мастерами, у которых многому научился. Порядочен, рассудителен и разумен, как и полагается отставнику. Энергичен, как электровеник. Его бы энергию да в мирных целях – цены бы ему не было.

Ядовит, но честен до щепетильности, никогда не пользовался казенной копейкой. К начальству не подлаживался, не знал протекции и считался одним из лучших моряков на флоте. Много плавал, но особенной карьеры не сделал. Напротив, испортил её своей независимостью. Его в свое время представляли к орденам Почета, Красной звезды, но они «проезжали» мимо него, как скорые поезда, застревая где-то в штабах. Когда его представили и наградили орденом Дружбы народов, то он заявил Командующему флотилией.

- Я его перерос, так как представлялся к орденам с большим статусом! - и демонстративно не поехал на награждение в Москву.

После этого каждое совещания на флотилии начиналось с традиционного вопроса Командующего.

- Где наш «переросток»? В зале?

С возрастом капитан 1 ранга стал здоровым консерватором, зубоскалящим везде и вся над современной армией и обществом. Слушать это утомительно, тем более каждый день одно и тоже. Особенно отставник любит изгаляться над новыми российскими правителями, но все это в таких необыкновенных планетарных размерах, что нам простым смертным это становится в оскомину.

Доподлинно неизвестно где, кто и когда заронил в душу в нем семена вечного недовольства всем на свете, только разрослись они у него в душе чертополохом. От сознания своей исключительности он часто бывает даже себе в тягость.

По любому вопросу у него два мнения. Одно – его, другое - неправильное. Хорошо, что он забывает то, что накануне говорил. Дед наглядно доказывает, что между маразмом и склерозом, лучше всего – склероз! Забываешь о маразме. По утрам, слушая его критику современной жизни, хочется повеситься. Он много говорит о будущем России, хотя сам в душе ещё не разобрался с её прошлым. Отставник остался в своем времени. Николай Сергеевич, как писал Николай Гоголь, из «прекрасного далека».

Родившись задолго до Великой войны, ветеран многое помнит из истории страны. Хлебнул в жизни лиха, но благодаря Советской власти и в силу своего неординарного характера выбился из глухой деревушки в люди. Получил высшее образование. Все что имеет в жизни, ему дала Советская власть, за что от искренне ей благодарен.

Отставник своим горбом, потом, чужими нервами и соплями, намотанными на свой кулак, за более тридцать лет военной службы приобрел обширные знания, богатый опыт и твердые, как шанкр, убеждения, которым можно придерживаться в жизни. Если быть справедливым - добродетелей у него больше, чем недостатков, но когда он прекращает вести свои аполитичные разговоры, все чувствуют себя лучше и легче.

Про его совесть и порядочность можно написать отдельную повесть - добрую и хорошую. Он, как альбатрос пореял по морям и океанам, благо, что в его времена советский флот был океанский, всепогодный, атомный и ракетоносный. Пришлось побывать во многих плаваниях. Повидал мир, себя показал.

Послужил и помотался по отдаленным диким флотским гарнизонам, от души поел служивого овса до отвала. За освоение новой техники стал орденоносцем и лауреатом различных премий, автором многих запатентованных изобретений. Активный участник и заслуженный «Ветеран Холодной войны».

В капстранах не был, видимо с дедом что-то в анкете напортачил. Не четко указал, участвовал ли тот в коллективизации или нет. Не привлекался, не участвовал, не судим. Связей порочащих - не имел, да и половых, между нами девочками говоря, то с гулькин нос – все силы отдавал флотской службе. В братских партиях не состоял.

Репрессиям не подвергался. «В политическом отношении изучен, компрометирующих данных не имеет». Всегда все одобрял, если надо – осуждал, потребовалось бы - расстрелял. И жил бы спокойно. Такие времена были.

В жизни никогда не колебался, а если и колебался, то только вместе с Генеральной линией Партии. Большевичку не хватало Советской власти, марксизма, которого он не знал и карательных органов, которые бы его спрашивали, где он был в понедельник с семи до восьми вечера.

Кроме жизни при КПСС  пенсионер ничего не знает, да и не видел. При капитализме не жил, а переучиваться - поздно. Стариков потому и зовут стариками, что те крепко держатся за старое, привычное. На старости лет понять и принять современный буржуазный новодел ему трудно, тем более что новая жизнь и правда идет у нас в разрез всему старинному укладу русского общества. Блестя солнечной лысенкой в виде тонзуры монаха, ветеран продолжает возмущаться.

- Такого бардака при Советской власти не было. Все были равны!

- Николай Сергеевич! Что же вы, коммунист с многолетним стажем не защитили строй, которому давали присягу? - с дурнинкой в глазах перебивает Большевичка Владимир Иванович, такой же военный пенсионер, но на десять лет моложе.

Владимиру Ивановичу в отличие от старшего товарища на пенсии было хорошо. На «гражданке» после службы на безумном Тихоокеанском флоте ему нравилось решительно всё. Он каждый день улыбался.

- Где вы были в августе 91-ого? Я что-то вас у Белого дома не видел? – ерничая, спрашивает «молодой» пенсионер у «старого».

- А? - лицо Большевичка передергивается, он морщится, будто разгрызает горошину черного перца.

- Говорю, я вас около Белого дома не видел.

- Правильно, ты был пьян, поэтому нечего не видел! - старый коммунист старается отбрехаться, но в душе понимает, что ничего не сделал для сохранения Советской власти и государства, на охрану коих и был призван.

Во власти быть не просто. Это со стороны кажется, что любую беду разведешь руками, а на самом деле думать и принимать умные и волевое решение, не каждому дано.

- Ладно, Николай Сергеевич, что вы так переживаете? Не грустите! – после доброй ироничной подколки, Владимир Иванович со вспотевшей улыбкой пытается как-то снисходительно успокоить Большевичка. - Все будет хорошо. Мы этих новоявленных распутиных всех переживем! Вот попомните! Впервой что ли в России смутные и переходные времена? – «молодой» посмотрев в окно на деревья в желтой листве, назидательно продолжает. - Почитайте Карамзина, Соловьева, Ключевского, которых в сиюминутности обвинить нельзя, а тоже описывали сто-двести лет тому назад, что у нас сейчас происходит, – «молодой» переводит дыхание. - Сколько в России было «годуновых», «атрепьевых», «ельциных» и «чубайсов», но все вышли в небытие, - продолжает умничать Иванович с грустью на лице, которая выражает несовершенство мира и бремя ответственности за чужие грехи. - Россия бессмертна!

- А?

- Прорвемся, впервой нам, что ли говно есть ложками?

- К-куда п-прорвемся? - дед с глазами вконец изнасилованной зебры со старческим румянцем на волевом лице и покрасневшей лысенкой, с пол оборота начинает не на шутку «заводиться».

Втягивает в себя воздух, начинает заикаться и кричать, забывая, что чтобы быть услышанным - надо говорить тихо. Прихлопнутый в юности источниками марксизма-ленинизма он даже намеревается взять «молодого» как бы за грудки и подтянуть его ближе к себе. Владимир Иванович пятится кальмаром к окну, готовый отпихнуться от Большевичка всеми руками и ногами, как бы защищая свое энергетическое поле.

- В з-задницу п-папе карло, что ли? Т-так мы в ней уже к-ковыряемся м-много лет, а дна у неё не видно. В-вчера одни законы, с-сегодня другие. Те и эти никем не выполняются. Не п-приноровишься, не п-присобачишься! У них по семь пятниц на неделе, - здесь старец, как говорил Максим Горький «любитель посолить селедку», переводит дыхание и продолжает. - В-все гонятся за д-долларом, чтоб он сгнил. В-военных свели к положению швейцаров в кабаке. Эх-ма! - пенсионер тяжело вздыхает. - К к-кому не обратишься - ответ один: Ты - нет, никто и зовут тебя никак!

- Это верно, - «молодой» пенсионер, подтверждающе хмыкает. - Были времена, а сейчас - мучения! Раньше «гвардеец» стоял, а теперь - давление! Русскому флоту в отличие от петровских и екатерининских времен в двадцатом веке не повезло. Начав с поражения в Цусиме, флот закончил в конце века ельцинским развалом!

Владимир Иванович вспоминает слова, недавно прочитанные у Константина Станюковича бывшего старшего офицера клипера «Голубчик» Василия Ивановича, который, будучи уже в преклонном возрасте говорил своему бывшему подчиненному:

- Время странное, знаете, какое то стало. Иной раз, думаешь и ничего не понимаешь. Как-то совсем без правил стали люди жить!..

- То есть как это без правил?

- А очень просто, как живут без правил. Сегодня – одно правило, завтра – другое. Каждый только свою линию ведет и только и думает, что о рубле. Какой-то дух стал ярыжнический… право.

Диалог этот может, не так удивителен для России, но написан он еще в… 1886 году!!! Увы, друзья! Россия не меняется. Что ни десятилетие в России правители, вместо того чтобы учиться на истории вырывают старые страницы и выпекают новые «пирожки с шурупами», после чего требуют простой народ съесть шурупы, а «пирожки» вернуть обратно. Этого «молодой» ветерану не говорит, чтобы лишний раз не «заводить» Большевичка распущенностью современной власти, происходящей от безнаказанности.

- Николай Сергеевич! Дорогой вы наш романтик! Нам бы быть в печали? – Владимир Иванович, стоя у окна и прихлебывая стакан странного тягучего пойла, отдающей шваброй, под названием кофе с молоком «успокаивает» старичка. - Охолонитесь! Внимательно оглянитесь вокруг себя – гражданским пенсионерам еще трудней. У них пенсия, на которую можно только разве что два раза пописать… и то если под дулом автомата. На большее просто денег не хватит, - «молодой» удрученно вздыхает и продолжает. - Вглядитесь в русскую многострадальную историю. На Ивана Грозного, опричников, того же Петра Первого. На Руси из века в век всё повторяется снова и снова, - как бы подводя «итог», умничает беспартийный коммунист. - Увы, мы «лишние люди» в своей стране, но другой страны у нас нет!

- А?

- Вот, например, вы на каком флоте служили?

- На советском! – встрепенувшись, как молодой конь в стойле и сверкнув своими чистыми глазами с гордостью отзывается Большевичок. - На ракетоносном, океанском, атомном!!! - гремя костями, что горох в миске, с горделивым пафосом и внутренним половым удовлетворением продолжает глаголить бывший «пахарь моря».

Инстинктивно расправив плечи, с нарождающимися ангельскими крылышками и выпячивая свою впалую флотскую грудь в седых волосах, ветеран свысока смотрит на собеседника. Он, будучи командиром стратегической атомной подводной лодки, мог устроить влегкую птичий базар на любом континенте планеты. Воспоминания о флоте согревают ему душу, но тут же рвут сердце на части.

- Правильно! А сейчас все служат, на каком флоте? - продолжает как бы «издалёка» молодой пенсионер.

- А?

- Спрашиваю, на каком сейчас служат флоте?

- На каком? На каком, - дед наивно переспрашивает и нетерпеливо трясет своей лысенькой в рыжих яблоках головкой, обрамленной седыми волосенками, как нимб вокруг головы. - Ты, «пацан», только из меня дурика то не лепи. Ладно? – отставник обижается, подтверждая слова Саши Черного про то, что «старому человеку хрена в квас не клади». - Когда я уже протирал флотский бушлат, ты еще капелькой висел на заборе. Не надо мне мозги полоскать. Ты дело говори, а не политический ликбез проводи. Будто сам не знаешь на каком. На Российском, ядрена бабушка, якорь тебе в глотку и трепанга в задницу, - старичок начинает от нервов кряхтеть, кашлять и сморкаться.

Владимир Иванович, сдерживая позыв огрызнуться на «забор» - нас тоже не в поленнице нашли, продолжает по-простецки гундосить.

- Вот видите сами, на совершенно другом! Обратите внимание, что не только по названию, но и, по сути. – Иванович чешет за ухом. - Вспомните историю: до семнадцатого знаменитого года того столетия, на каком флоте служили мужики? На царском, Его Величества Императорском, но тут «пришел гегемон и все пошло прахом», то есть все стали служить на Рабоче-крестьянском Красном Флоте, то бишь, на Советском.

- А?

- Говорю, гегемон пришел.

- Не тарахти задницей об палубу – поцарапаешь её своим геморроем! - Большевичок нервно дергается, переводит дыхание и продолжает. - Сам не знаешь флотской истории. В России никогда не было флота Его Величества! Это только в Англии, в свое время лучшей морской державы мира были корабли Ее Величества. У нас, запомни, был Российский Императорский флот! – Николай Сергеевич начинает нарезать противолодочным зигзагом круги по маленькому кабинету.

- Через двадцать лет после Октябрьской революции, где были все капитаны 1 ранга «вашего» Императорского флота? - Владимир Николаевич, не замечая реплики капраза, как ни в чем не бывало «учительским» тоном продолжает нестись дальше, как корабль на рифы.

- Г-где, где? В звизде! Не томи, салага. Буравь дальше!

- Где? – сделав паузу, повторяет свой сакраментальный вопрос «молодой» пенсионер и сам же с умным видом, что ему ну никак не идет, распевно отвечает. - «В тундре, по широкой дороге, по которой шел поезд Воркута-Ленинград». На колымских лесоповалах дорогой вы наш коммунистический идеалист! Рыли каналы, рубили лес, осваивая бескрайние суровые магаданские просторы нашей любимой Родины, а некоторые убирали снег на нашей знойной Чукотке. Это в лучшем случае. Многих из них банально вздернули на реях, то есть попросту расстреляли, царство им небесное, - здесь Владимир Иванович скорбно замолкает и чуть не крестится. - А вы живете, можно сказать, в Европе. Приговорили вас не к стенке, а к хорошей пенсии. Правда, маленькой, но зато по сто-двести рублей каждый год подбрасывают. – «молодой» звенит мелочью в кармане. - Квартиру от государства бесплатно дали? Дали! И не на Колыме, заметьте. В черные списки бывших Красных Командиров не внесли? Не внесли! Дают возможность бесплатно пользоваться медицинскими услугами в госпитале. Пока, да! За то, что были агрессивным коммунистом, не преследуют по политическим убеждениям? Нет!

А пора бы все это сделать - втуне думает Владимир Иванович, вспомнив, как Николай Сергеевич в своих рассуждениях клеймит существующую власть. Не соглашается ни с чьим мнением, считая, что его опыт жизни самый правильный на свете. Раз он сказал, то это истина в последней инстанции.

- Радоваться бы вам и радоваться надо, ежедневно повторяя, как аутотренинг - «жизнь прекрасна, сосед мне должен семь рублей», – «молодой» пенсионер счастливо начинает улыбаться своим обаятельным беззубым ртом. Почесав стриженый седой затылок, как заклинатель змей продолжает. - Вам дают возможность подзаработать на пенсионном поприще, и каждый божий день пропеть свою одну и ту же свою лебединую «песню» критикуя этот капиталистический бардак, что они устроили. Не расстреливают три года подряд и каждый день до смерти, и то, слава Богу, – Владимир Иванович делает паузу и выдает очередную сентенцию. - Вообще-то вы враг этим правителям! «Пятая колонна», готовая в любой момент сунуть нож в широкую демократическую спину капитализма, – «младший» пинсионер разглаживает свои седые усы, в душе радуясь за себя, что и его не «вздернули» на рее. - А вы все – плохо да плохо, - Владимир Иванович с сожалением, как отец на непутевого младого сына-отрока, смотрит на богоугодную маковку святого морского угодника. С тихим укором качает головой, в душе, искренне желая ласково погладить старичка.

- Жить нам, да жить, молиться и благословлять нашего Бориса Годунова, что не поставил нас всех к стенке в августе 91 года по законам волчьего времени, как противников победившего капитализма. Не до конца расстрелял танками в кровавом 93-м перед строем, прости меня господи, -  «педагог» опять чуть не перекрещивается. - Не лишили званий и регалий, угла, пенсии, куска хлеба, жизни, наконец. Не заставил эмигрировать в какой-нибудь полярный Суринам. - Иванович, сияющий как кафель в гальюне, продолжает посылать ветерану эдакие «парфянские стрелы», шуточные доводы, прибереженные им к концу разговора.

Старый отставник очумело и озадаченно чеша свою умную «тыковку» в большом душевном замешательстве начинает искренне балдеть. Со зрачками по шесть советских копеек он обескуражено хлопает короткими и ржавыми ресницами.

- Не грустите, Николай Сергеевич, - успокаивает хитродеец Большевичка. - Чешите грудь и поливайте любимую герань, а заодно вспомните вечные слова великого поэта: «Блажен, кто посетил, сей мир, в его минуты роковые!»

Большевичок, дойдя до кондиции, когда готов был съесть свои носки, сжечь дом и харакирнуться своим морским кортиком привстает со своего стула. Брови его удивленно ползут вверх, собирая недоверчивые складки на лбу, будто ему в причинное место вставляют лом. Он начинает дуреть от елейных речей «салаги», сам себе думая: «А не дурак ли я? Неожиданно для всех и в первую очередь, для самого себя, передохнув и как бы «оттаяв» своей большевистской душой беззащитным деррьером выдает.

- Ну и ну! Иваныч, с-спасибо д-дорогой, у-уважил дружище! У-успокоил на с-старости лет! - немножко подумав, радостно, как ребенок, который попробовал конфетку добавляет.

- А правда, чего нам не хватает?