КОГДА ПРИДЁТ ЗАЗИРКА(русское фэнтези) 59

 ГЛАВА 59

...Пробудилась я как от тычка в бок. В комнате тихо, тускло светят светильники. Бакуня едва слышно посапывает, хмурится во сне.
Голова моя какая-то странная, будто увеличилась в весе раза в два, во рту сухо, неприятно. Перебрала медку за ужином... Позор: Варька с бодуна! Даже бесстыжим глазам тяжко... Пожалуй, теперь я хорошо понимаю, каково было по утрам мамке. Мерзопакостное состояние...

Я вновь уронила голову, закрыла глаза, с надеждой вырубиться и ничего не чувствовать. Но не тут-то было: подступила тошнота. Дёрнулась, как ужаленная, села. Дурнота упала вниз живота. Пьяница чёртова!
Ложиться боязно, сидеть дура дурой утомительно... Пожелала оказаться в купальне.
Печи, разумеется, нетопленые, вода холоднющая. Грубо говоря, пинками загнала себя в воду.
О! какое облегчение! прямо кайф! И голове вернулся обычный вес, и глаза легко распахивались, дурнота исчезла, только сухость во рту задержалась. Брр, как вспомню, так вздрогну! Всё! больше ни грамма... Завязываю...

Мои телохранители - Камень и Браслет - к концу помывки водичку сделали потеплее, а затем высушили волосы, подали свежее бельё. Одеваясь, испытывала жгучий стыд, как если бы мои телохранители были живыми существами.
- Спасибо! - Благодарно сжала Камень, погладила Браслет. - Извините... за свинство...
Ягодка... Перед ним тоже надо бы извиниться. Но ведь не поймёт. Лучше, сделаю что-нибудь приятное. Надо помозговать...

И тут, вдруг, мной овладело странное чувство. Будто срочно надо где-то быть. Более того: я уже направлялась туда, только заминка случилась. Куда же? Фу, дурёха, конечно же, в Хранилище!
Меня перебросили в знакомое до боли кресло. Ещё недавно в нём сидел развалясь Вадим...
Засветились "плафоны". И... стена перед креслом стала широкоформатным экраном. А на нём почти в таком же кресле, но с более вычурной отделкой, сидел в халате... ПАПКА!?

- Разбудил? Ну, девонька, нам не пристало бока давить, коль важные вопросы требуют решения.
Минутный шок прошёл: конечно же, это не папка, а Морок - Вонюка собственной персоной.
- Наслышан о твоих подвигах, наслышан! Шибко шагнула, девонька. Не боязно споткнуться, лобик зашибить? Аль вовсе сгинуть...
- Вы мне угрожаете?
Улыбнулся, совсем как папка, в редкие минуты хорошего настроения:
- Угрожают, девонька, жалкие. Я либо предупреждаю, либо советую. Хороший совет дорогого стоит.
- Что вы хотите? За совет...
- Возвращалась бы ты туда, откель пришла. Смуту разводишь, беспокойство. Мы тихо жили...
- Вы? Лично вы? А народ?
Слегка нахмурился:
- Народ... Что такое народ? Стадо баранов. Я лишь пастух...
- Без стыда и совести! В шею гнать надо такого пастуха!

Улыбка погасла, глаза стали грустными. Таким папка был чаще всего...
- Вижу, не получается у нас приятной беседы. Девонька, я ведь редко бываю добренький. Решу вот, что на моих овечек серая волчица напала... Затравлю.
- А мне до форточки, что вы там решите!
- Честный бой? - усмехнулся снисходительно.
- Сомневаюсь в вашей честности. Ибо подлость ваше основное оружие.
- Эх, девонька, жалко мне будет тебя губить...
- Себя пожалейте!
- Жди в гости. Не заставлю маяться ожидаючи.
- Шнурки погладить не забудь!
Вскинул удивлённо пышные брови:
- Это похоже на угрозу...
- Что вы! Угрожают жалкие. Я такой себя не считаю. Просто бесплатный совет. Гуд бай, Вонючка! Козёл!
Последнее вырвалось само собой, потому что ухмылка на лице Морока стала снисходительно-издевательской.

Экран погас. Мои телохранители вели себя беспокойно: Камень нервно пульсировал, стал тёмно-розовым, а Спица мелко дрожала, мигая малиновым глазком, крылышки дёргались, там, где был Браслет, копошились мурашки по всему запястью...
- Угомонитесь, он далеко!
Далеко ли? Если запросто проецирует себя на стену, надо думать, возможности у Вонюки нешуточные. И что же делать мне? Ждать, готовясь к "честному "бою? Или брать ноги в руки, и, что есть духу, бежать под защиту Оберега? А Бакуня? А Ягодка?... Ау! пол - Тридевятого за дельный совет!

В области темечка внезапно стало тепло, будто огонь поднесли. Инстинктивно вскинула руку, что-то щёлкнуло, и... включилось "кино": лес, мечущийся в отсветах пламени, горящие избы...
"УП?! Упушка, ты? Ты жив?! Где ты?"
Уп сидел на дереве, на опушке. А внизу пылала деревенька, сновали пешие и верховые люди в шкурах... Гружёные телеги...
Я лихорадочно соображала, как мне поступить. Как далеко Уп? Почему "включился" именно там и сразу после "сеанса" Вонюки? Случайность или... После "беседы" с Вонюкой, всё это могло оказаться, как ... последнее китайское предупреждение. Мол, гореть тебе, Варька, ясным огнём... Если всё так, тогда Уп... не Уп, а фокус Вонюки?
Пламя приближалось к опушке. Уп - если действительно Уп - перелетел подальше.
Телеги тронулись. Следом конный отряд. Смахивают на разбойников. Нет, Вонюка бы показал нечто угрожающее... не такое примитивное...
"Уп, поднимись, пожалуйста, повыше".
Так: лес да лес кругом. На горизонте светлеет, значит, утро на подходе.
Грабители удалялись от пылающей деревеньки. Безнаказанно...

Не ведаю, как получилось... Вроде я не собиралась...
Короче говоря, опомниться не успела, как оказалась на сухом корявом суку, а рядом Уп. Живой, тёплый! Настоящие слёзы из глаз, бессвязное бормотание - разобрала только:
- Варя!.. Варя...
А Спица уже скользнула с руки, прошуршала крылышками и унеслась догонять разбойников. Вспыхнул, обдав жаром, Камень: над деревенькой, будто громко чихнул человек, и огонь погас, как в выключенной горелке. Недогоревшие избы слабо дымились. Воздух пропитан гарью...
Уп, наконец, справился с волнением и рассказал, что с ним приключилось.

...Когда наступило утро, а мы с Бакуней не вернулись, Уп почувствовал неладное. Все попытки проникнуть в Твердыню не увенчались успехом: его обнаруживали и обстреливали из луков. Уп пришёл в отчаянье. Правда, осталась крошка надежды, что мы не успели выбраться до рассвета и сейчас в безопасном месте ждём наступления темноты. Мучительное ожидание, ещё более - чувство голода. Но покинуть наблюдательный пункт не решался. Наконец, пришла ночь. Мы не объявились. Отчаянье высасывало последние силы. И снова утро. Пересилил себя, покинул дупло, кое-что поклевал. Вновь попытался попасть в Твердыню. Не получилось. И так шесть дней и ночей... а потом, когда, казалось, разум покинул его, и жизнь медленно гасла, вдруг тишину ночи рванул грохот... Затем огонь... совы... лобастый валун, на котором - мы... Уп стрелой вылетел из дупла: вихрь подхватил и понёс... Перед глазами сплошное струящееся серое полотно... Упа вертело юлой, обо что-то ударяло... слух резал дикий рёв... Сколько это длилось, не знает.

Очнулся на кочке в болоте. Крупно повезло: упади в болотную жижу, захлебнулся бы и стал кормом для аборигенов. К счастью, всё было цело, хотя тело ныло так, точно каждая косточка надломана. Пощипал каких-то зелёных листочков, попил дурнопахнущей водицы - боль помельчала, отступила, собралась кучкой в области затылка и... принялась долбить череп. Уп кричал от невыносимой боли... целую вечность... Наконец, боль пробила отверстие и выскользнула... Следом за ней, струйкой, вытекала жизнь. Где-то далеко-далеко кричала, как безумная, женщина: "Игнатушко, дитятко! Где тебя бесы носят? Напекла твоих любимых медовых лепёшек... Стынут ведь!" ... И жуткий холод... Свет померк в глазах... Голос женщины удалялся: "Игнат! Ящер тебя раздери! Я осерчала, так и знай... ай... ай... ай..."

...Когда разлепил глаза, увидел лишь ржавую муть. Звонкая тишина давила на перепонки. Холодные мокрые руки легли на глаза... Полежали, вздрагивая, и отпрянули. Рыжая муть исчезла, и Уп увидел... кочку, болото. Значит, не умер? Те же запахи... вон кустик, с которого щипал листочки... то же небо, только затянутое тучами. Вскочил, огляделся, вскрикнув: по болоту уходила женщина, крупная, в накидке из медвежьей шкуры... шла легко, едва касаясь кочек... Где-то он уже видел эту женщину... Лесное озеро!
- Зевана? Зевана!
Женщина приостановилась, сказала через плечо:
- Живи, Игнатушко.
За спиной плеснуло, инстинктивно повернул голову - никого. Исчезла и Зевана. Словно привиделось...

Чувствовал себя прекрасно. Поэтому, недолго думая, тронулся в путь. Поднявшись в воздух, с удивлением отметил, что места вроде знакомые. И это болото, и вон тот холм с дюжиной высохших сосен на вершине. Когда же он был здесь? Память молчала на этот счёт, но подсказала, что за холмом есть деревенька. Действительно, была, и тоже непостижимо знакомая. Каждый изгиб крыш, лоскутки огородов, сруб колодца...

Его увидели сначала дети, подняли радостный шум. Сбежались взрослые. По их лицам, глазам Уп понял: его знают, помнят... Откуда? И снова память промолчала.
Жители деревеньки расстелили на столике у колодца чистую холстину, насыпали зерна хлебного, поставили черёпку с колодезной водой. Опустился Уп, отвесил поклон и вкусил угощенье. Селяне, затаив дыхание, ждали. Даже малые дети присмирели. Уп терялся в догадках: кто он для них? чего ожидают? надо ли открываться, что владеет человеческой речью?
Насытившись, Уп вновь отвесил поклон и, неожиданно для себя, заговорил:
- Благодарствую за угощенье, древляне!
Отшатнулись поражённые, переглядываются.
- Вижу: знаком я вам. Да и мне, сдаётся, бывал тут. Да вот беда: не ведаю, когда и как случилось?
Не вдаваясь в подробности, рассказал, что был захвачен вихрем в землях Полканов и брошен здесь, в болото, на неминуемую погибель. Только смерть не взяла его, прошла мимо.

Вперёд вышел сухонький белобрысый старичок с сучковатым посохом.
- Верно, гришь, птаха дивная. Много вёсен тому назад залетал к нам. Оту пору шибко израненный был... Выходили тя, поставили на крыло. Улетел, помнится, едва зорька заиграла, а вскорь нагрянули супостаты, про тя пытали: видали аль нет? Смолчали. Три денёчка минуло, и слух прошёл: не проста птаха залетала к нам, а почитай что личный супротивник самого Морока... ящер его раздери! Сказывали: слямзила та птаха у супружницы Морока заговорное колечко, да сглотнула... А в вдобный миг вырвалась на волюшку и - была такова! Снарядили погоню, верхом и землицей, волшбой усилили... Токо утёк ты, душа пернатая, посрамив супостатов. И волшба не спомогла. Вжели, сердешный, по сю пору мечешься неприкаянный?

- Нет, дедушка, не мечусь. Нынче я Сопутник Зазирки.
Услыхав имя, древляне оживились, прихлынули к столу плотным кольцом.

Вобщем, Уп, надо думать, выдал геройскую оду Зазирке, посмевшей бросить вызов самому Мороку и всей его волшбе. Грядёт Великая битва не на жизнь, а на смерть. Древляне, затаив дыхание, внимали. Деток над собой держали, чтоб тоже видели Сопутника Зазирки, не пропустили ни слова, о её ратных подвигах...

Не заметили, как день погас и вечер подступил. Наперебой приглашали к себе на ночлег. Уп, опасаясь обид, сказал, что ночевать будет под открытым небом, вон на той сосне, мол, так надо, чтобы связаться с Зазиркой. Приняли на веру, с чувством простились, пожелав доброй ночи. Не сбылось...

- Налетели лютые зорители. Вот что оставили... - закончил Уп, со слезами в голосе.
 Как-то быстро посветлело. Небо скорбно взирало на пепелище. Свежий утренний ветерок тщетно пытался прогнать запах гари.
Вернулась Спица, бурая от крови. Я замахала руками:
- Вымойся!
Отлетела к колодцу, покружила над ним и... нырнула в раструб.
- Ну, вот, воду испоганила!
- Она уже, - сказал Уп, - опоганена. Зорители побросали мёртвых собак...
- Получили по заслугам... Летим?
- Дедушка сказывал: отсюда до Твердыни Полканов семь дюжин вёрст.
- Это будет... примерно... около ста кэмэ... Далековато. Что предлагаешь?
- Погодь! Видишь: вон тын уцелевший? Кто-то в траве копошится.

Тын - заборчик из жердей - сохранился лишь у четвёртой от конца избы. Как я ни всматривалась, ничего не увидела, кроме высокой травы.
- Глянем! Може кто из древлян уцелел.
Уп присел, и я взобралась на уже привычное место. Подлетевшая Спица, сунулась, было к руке, но передумала: решила сопровождать нас.

Уп сел на тын. Внизу на примятой крапиве лежала молодая женщина в ночной сорочке. Одна стрела пронзила её грудь навылет, другая – обломком - торчала из шеи. По телу женщины ползали три крохотных ребёнка, голопузенькие, все девочки. Опухшие, охрипшие от плача, красные от крапивных ожогов.
- Опп - аньки! Что ж мы будем делать с детишками?
Я растерялась не меньше Упа. Даже вынуть детей из крапивы не в состоянии, не говоря о том, чем покормить. Хоть и слабая, но одна надежда, что мои Телохранители помогут.
"Миленькие, выручайте! Сгинет мелюзга..."

Будто тряпкой мотнули перед глазами. Проморгалась, глядь... площадь в Твердыне!
Кусок земли с крапивой, мёртвой женщиной и фрагментом тына лежал в центре площади.
С криками, наперегонки, к нам бежали Бакуня и Ягодка.