Несвятые помощники

— Пройдёте на лодке вдоль правого берега, подальше от немецких позиций. Вот здесь, — капитан Смагин ткнул пальцем в карту с нанесёнными грифельным карандашом стрелками и замысловатыми знаками. — Проблем возникнуть не должно. Возле устья высадился десант численностью около одной-двух рот. Полностью подготовить оборонительные позиции и закрепиться на левом берегу немцы не успели.

Он глубоко затянулся папиросой, выпустил струю табачного дыма. Над столом с картой, тускло освещаемой двумя керосиновыми лампами, склонились три человека. Все курили. В тесной землянке комбата можно было вешать топор. От скопившегося густого дыма слезились глаза.

— Если численность фрицев известна, в чём заключается наша задача? — командир разведвзвода лейтенант Копылов посмотрел на Смагина.

Комбат небрежным движением сдвинул в сторону компас и курвиметр, закрывающие собой две голубые нити рек в месте схождения.

— Немцы собираются стянуть в этот район значительные силы, превратить его в узел сопротивления, используя рельеф местности. Мы обязаны помешать им. Уничтожить авангард противника и самим закрепиться на участке.

— Это я понял. Нам-то что делать?

Смагин затушил папиросу о край пустой консервной банки. Нервно пожевал губами.

— Выбить две роты немцев легко на словах. Если мы в лоб форсируем Ижору, даже ночью, понесём значительные потери, — произнёс, задумчиво глядя на карту, комбат. — А нам ещё силами одного батальона придётся не только занять немецкие позиции, но и создать укрепрайон. И неизвестно, сколько держать оборону.

Капитан тяжело и шумно выдохнул.

— Я сам родом из этих краёв. Вверх по течению, — палец комбата продолжил движение по извилистой линии реки, — через километр-полтора на левой стороне есть небольшой приток. На наших картах он не обозначен. И на немецких, которые мне доводилось видеть, тоже. Значит, немцы о нём не знают. Приток берёт начало из местечка, называемого Сухим болотом. Дальше, до Финского залива, одни топи. В лесу есть перешеек шириной не более двухсот метров, по которому фрицы могут пройти, если узнают о нём. А рано или поздно они узнают. Поэтому сегодня ночью пошлёшь туда двух разведчиков. Их задание — найти путь через Сухое болото на перешеек и определить на месте все максимально удобные высоты, которые необходимо занять в первую очередь, разместить огневые точки и перекрыть единственный возможный путь отступления немецких десантников и подхода дополнительных соединений армии Линдемана. Я планирую бросить во фронт через Ижору для отвлечения два взвода. Остальные подразделения батальона переправим в районе притока и через Сухое болото зайдём в тыл к фрицам. На рекогносцировку даю сутки. Приказ ясен?

— Ясен, — спокойно ответил Копылов.

— Я пойду, — неожиданно произнёс доселе молчавший старшина Ершов, заместитель командира разведчиков, пожилой, недавно разменявший полтинник лет.

Капитан и лейтенант недоумённо уставились на него.

— Я тоже хорошо знаю район. До войны был речником, руководил бригадой, которая земснарядом чистила и углубляла русла Невы и Ижоры для прохода судов, — пояснил он. — Сам подберу себе напарника из разведчиков.

— Уверен? — с тревогой в голосе спросил Копылов. Одно дело — потерять рядового разведчика, что происходило сплошь и рядом. И совсем другое — лишиться толкового заместителя, с которым за три года войны не один пуд соли вместе съели.

— Уверен, — решительно отозвался старшина. — Мужикам места в районе притока и Сухого болота не ведомы. Карта им не поможет. Болото хоть и зовут Сухим, местечко то — гиблое. Либо заблудятся, либо сгинут в топях. Так что идти мне. Без вариантов.

Комбат, чиркнув зажигалкой, в очередной раз закурил. Окинув взглядом разведчиков, проговорил:

— На том и порешили! Старшина, собирайся в дорогу…

Осветительная ракета повисла высоко в небе, выхватив из мрака набрякшие серые осенние тучи, готовые в любой момент разразиться проливным дождём. Чёрную поверхность реки расчертила, от берега до берега, мерцающая в движении волн полоса света. Прижавшись к дереву, Ершов с прищуром всматривался в край отдалённого леса на другой стороне Ижоры. Ночь, хмурая погода. Но ракета озарила обширное пространство, чётко прорисовав контуры берегов, изгиб русла реки. Человек с зорким взглядом легко обнаружит любое перемещение на суше и на воде. Старшина без особых усилий представил, как на противоположной стороне немецкий пулемётчик вглядывается из укрытия в каждую подозрительную тень, готовый нажать на спусковой крючок.

Тихо. Слышен только плеск набегающих друг на друга волн в быстром течении. Напарник Ершова, Левчин, охотник из уральской глуши, и провожатые — Копылов и ещё один солдат из разведвзвода, — затаились. Словно и не было их рядом. Терпеливо выжидали, когда ракета опустится и погаснет, коснувшись реки.

Ершов ослабил у шеи шнуровку плащ-палатки. Достал нагрудные часы. Без четверти три. Кровь из носу, но с рассветом они должны быть на Сухом болоте. Он посмотрел на светящуюся ракету. Медленно падает, зараза.

Стал накрапывать мелкий дождь, легонько барабаня по капюшону плащ-палатки. Хорошая одёжка в ненастье, но в разведке не годится, шуршит. Перед отбытием придётся снять. Изрядно помокнут с Левчиным, пока доберутся до цели. А дальше — тина и затягивающая жидкая грязь.

Ракета погрузилась в воду. Стремительной, но бесшумной поступью разведчики спустились к берегу, где за разросшимися и низко нависшими над поверхностью реки ветвями плакучих ив, купающих ещё не опавшую листву в бегущей воде, была скрыта остроносая, с правильными обводами корпуса быстроходная лодка-кижанка.

Оказавшись у лодки, Ершов облегчённо вздохнул. Наконец-то. Развязав шнурки, снял плащ-палатку. Копылов с готовностью принял её из рук старшины. Поправив на плече ремень пистолета-пулемёта Судаева, Ершов легонько подпрыгнул на месте, ещё раз проверив, не звякнет ли предательски скрытое под «амёбой» снаряжение. Убедившись, что всё в порядке, посмотрел на Левчина, который передал свою плащ-палатку сопровождавшему их молчаливому и не по годам суровому разведчику, потерявшему на Смоленщине в первые месяцы войны всю свою семью.

Заметив, что Левчин мешкает, произнёс требовательным полушёпотом:

— Попрыгай.

— Ну-у, Иваныч, — почти обидчиво затянул Левчин, низкорослый и тощий паренёк. С первого взгляда и не помыслишь, что опытный охотник.

— Попрыгай, я сказал. Если не хочешь как заяц от фрицев потом запрыгать.

Левчин несколько раз подпрыгнул. Старшина удовлетворённо хмыкнул.

— Порядок. Лезь в лодку, «утятник».

Повернулся к провожатым.

— Лобызаться на прощание, пожалуй, не станем, а, Алексей Егорович? — с иронией спросил Ершов.

— Не станем, — Копылов выдавил из себя полуулыбку. — Давай там осторожней.

— Как получится, — отозвался старшина. — Ладно, отчаливаем, пока немчура не опомнилась. Не устроила нам проводы с очередным салютом.

Ершов отвернулся и ухватился за нос кижанки, приготовившись столкнуть лодку в воду и запрыгнуть на ходу.

— Подожди, я помогу, — произнёс позади Копылов. — Матвеев, подержи.

Лейтенант передал плащ-палатку Ершова стоявшему рядом разведчику. Старшина выпрямился. Перешагнул борт лодки и, миновав Левчина, по сланям прошёл к корме и уселся на банку у шаймы.

— Буду показывать направление, — сказал он разведчику, уже вставившему вёсла в уключины. — Так что следи за моей рукой.

Левчин кивнул.

Копылов взялся обеими руками за изогнутый острый нос «кижанки» и, опёршись ногами о берег, с силой вытолкнул лодку из укрытия. Успел заметить, как разведчики пригнулись под ветвями ивы, за которыми начиналось легко обозримое в лучах осветительных ракет пространство реки…

Лодка плавно шла против течения по волнам Ижоры. Левчин ритмично грёб, следя за жестами старшины. Они успели пройти значительное расстояние, отделявшее их от расположенных в лесу у берега реки позиций батальона. Носовая кокора кижанки свободно врезалась в волны, разводя их в стороны широкими, развалистыми в центре бортами. Кормовая обтекаемая кокора не тянула за собой воду, которая сбивала бы скорость. Можно было искренне поблагодарить в душе старого рыбака с Ладоги, передавшего лодку разведчикам за рачительность и любовь, с какой он содержал её и сохранил в отличном состоянии. Левчин быстро и без единого всплеска погружал лопатки вёсел в воду. Как есть «утятник». Подкрадётся вплотную, и не услышишь. Ершов не ошибся, когда выбрал его в напарники.

И отплыли вовремя. Едва успели уйти за изгиб реки, как с раскатистым хлопком взметнулась ввысь очередная осветительная ракета.

Дождь перестал моросить. К тому моменту разведчики вымокли до нитки. Левчина согревало интенсивное движение, а вот старшина озяб. Подумал, что неплохо бы подменить напарника на вёслах, но только Ершов знал, где находится вход в узкое устье притока, невидимого несведущим из-за разросшегося ивняка. Он и сам опасался, что может пропустить его. Несколько лет прошло. Привычные ориентиры могли измениться или исчезнуть. Старшина шарил взглядом по тёмным вершинам деревьев. Чутьё подсказывало — они уже близко. Только бы зрение не подвело. Нашло бы в темноте, на контрасте оттенков леса и ночного пасмурного неба едва заметную разницу высоты деревьев. Ещё должна быть старая сосна с куцей макушкой. Заметно выше окружающих деревьев. Правда, с сосной всё что угодно могло произойти. Например, попасть молния. Или разорвать случайным снарядом. Повалить ветром… Ершов почувствовал, как от волнения учащённо забилось сердце.

При дневном свете устье притока можно было обнаружить по небольшим водоворотам у левого берега, образующимся в месте слияния с течением Ижоры. Но не в такой темноте, когда ни зги не видать.

На самом пике эмоций — ожидания, граничащего с отчаянием, Ершов увидел сосну с лысой кроной. И еле зримый короткий перепад высот среди вершин остальных деревьев. Тут же вернулось спокойствие. Старшина жестом показал Левчину — поворачивай направо. Напарник погрузил вёсла глубоко в воду, застопорив ход. И тут же резким движением на одном месте повернул кижанку носом к левому берегу Ижоры. Точнее — к иллюзии берега. Левчин вновь стал грести. Ершов смотрел вперёд. Создавалось впечатление, что лодка действительно вот-вот носом уткнётся в берег, настолько густыми были заросли ивняка. Только старшина знал, что никакого берега там нет. За ветвями от постороннего взгляда надёжно укрылось устье притока.

Когда на лодку упала тень, Ершов скомандовал, одновременно наклоняясь к сланям:

— Левчин, пригнись! Вёсла на борт!

Влекомая силой инерции кижанка, раздвинув носом тонкие ветви с узкими листьями, скользнула под свод деревьев. И тут же застряла, наткнувшись на уродливые изогнутые стволы. Разведчиков от удара едва не сбросило с банок. Левчин крепко приложился затылком о толстую ветку. Непонимающе уставился на старшину.

— Чего застыл?! — недовольно прохрипел Ершов. — Хватайся за деревья! Тяни лодку вперёд!

Левчин продолжал ещё осмысливать слова старшины, как тот сбросил с плеча на слани ППС и неожиданно перевалился через правый борт, оказавшись по грудь в холодной воде. Придерживаясь за корпус кижанки, добрёл по дну до кормы.

— Тащи! Я толкаю! — донёсся голос Ершова.

Левчин покрутил головой, выискивая ветку или ствол помощнее. Найдя, вцепился руками. Подошвами сапог упёрся в носовой шпангоут, потянул ствол дерева на себя, чувствуя, как лодка начала протискиваться сквозь преграду. Преодолев полметра, он отпустил ствол ивы и стал нащупывать ветви, за которые можно было бы зацепиться. Позади лодки только слышалось приглушённое «Давай, давай, давай…»

Левчин, следуя в тон натужному бормотанию старшины, перебирая руками, впотьмах хватался за согнувшиеся стволы, ветви. Вновь упирался ногами и продолжал с усилием тащить лодку, слыша как вместе с деревьями хрустит шпангоут.

Когда костяшки пальцев уже были сбиты до крови, а лицо исцарапано ветвями, кижанка вдруг вырвалась на чистую и свободную водную гладь притока. Левчин схватил весло и под прямым углом воткнул в дно. Устало сел на банку, слушая, как матерится старшина, продираясь через заросли к лодке. Когда заприметил возле борта торчащую из воды голову, покрытую капюшоном маскировочного халата, помог Ершову забраться. Тот плюхнулся задом в промокших штанах на банку. Улыбнувшись, проговорил:

— Когда потащим артиллерию на плотах, спилим все эти первозданные растения к такой-то матери…

— Чуешь? — полушёпотом спросил Ершов, пристальным взглядом оценивая округу, проявившуюся в призрачной бледности рассвета.

— Что? — Левчин перестал грести. Над водой стелился туман.

— Тепло не по сезону. Гнус одолевает. И русло притока изменилось. Было всегда узким, неглубоким. А сейчас приток полноводный. И берега расступились, отодвинулись от нас. Странно — все вроде знакомо, да не то.

Ершов нервно заёрзал на банке. Мысленно пытался найти объяснение разительным переменам и не находил. Только одно крутилось в голове: приток, Сухое болото. Гиблое место.

— Верно приметил, Иваныч, — отозвался Левчин. — Погода и впрямь будто летняя.

Кроны деревьев, нависающие над ними у слияния притока с Ижорой, неожиданно оказались в отдалении. Берега и впрямь расступились. Тревога старшины невольно передалась ему. Выпустив из рук вёсла, он встал с банки. Выпрямился, озираясь по сторонам.

— Птицы, — произнёс он. — Боровая дичь. Перекликаются между собой, слышишь? Пением встречают восход.

— Слышу, — буркнул старшина. — Какое пение? Уже ночами заморозки бывают, скоро снег выпадет.

— Вот и я о том же, — лицо Левчина выражало удивление. — Куда ты завёл нас, Иваныч?

— Приток, будь он неладен... Ты про вёсла не забывай. Лодку течением назад сносит.

— Он и так неладен... — начал было говорить напарник, но Ершов неожиданно поменялся в лице, побелел. Привстал над банкой. Кажется, вот-вот закричит.

Левчин по сланям метнулся к Ершову. Попытался ладонью зажать рот старшине. Тот перехватил руку напарника за запястье, раздражённым тоном сквозь зубы процедил:

— Не пыли, «утятник»! Лучше обернись.

Левчин повернулся и обомлел. Из тумана проступил силуэт корабля. Плавные обводы мощного деревянного корпуса. Высокая мачта с собранными парусами. Вершину изогнутого носа судна венчала искусно вырезанная из дерева голова дракона с разинутой пастью. Массивная носовая кокора была окована железными пластинами, чтобы корабль на быстром ходу мог взламывать лёд. На носовой части, рядом с устрашающей мордой дракона, висели прибитые круглые щиты с изображениями белых львов. Позади странного, напоминающего материализовавшийся «Летучий голландец» корабля виднелся силуэт его собрата.

— Не похожи на катера фрицев, — единственное, что нашёлся сказать Левчин.

— Не похожи, — согласился старшина, озадаченно рассматривая загадочный антиквариат. — Напоминают дракары или ладьи, которые я только на картинах в музее видел... Меня донимает один вопрос. Как, чёрт возьми, они здесь оказались? Как преодолели заросшее и мелководное устье притока у слияния с Ижорой? Мы на кижанке с трудом продрались. А у этих памятников истории осадка будь здоров. Да и на старые они не похожи — будто только со стапелей спустили.

— Что предпримем, Иваныч?

— Обойдём корабли, отплывём подальше. Пристанем к берегу и вернёмся. Разберёмся в этой чертовщине.

Воцарилось натужное молчание. Только едва слышимое поскрипывание уключин. В тревожной тиши миновали один корабль. По левому борту над песчаной косой от судна до края обрывистого берега тянулись широкие бревенчатые сходни. В густом подросте хозяева кораблей прорубили просеку.

Заметив сходни, Левчин сдёрнул с плеча ППС. Откинул с затворной коробки складной приклад. Снял оружие с предохранителя и положил на колени. Ершов, также приготовившийся к бою, настороженно всматривался в густую поросль на берегу. Ждал. Сам не мог понять, чего. От неизвестности, странности происходящего вокруг нервы были на пределе.

Кижанка теперь двигалась вдоль правого борта второго корабля. Ершов вспомнил изображение белого льва на носовых щитах. Подумал, что он подобный герб уже видел. Но где и когда — память безмолвствовала.

Раздумья закончились резко и неожиданно. Позади кормы корабля открылся вид на узкую полоску песчаной косы, упирающейся в крутой берег. У кромки воды стоял рослый мужчина с рыжей бородой и всклоченной шевелюрой волос на голове. На мужчине была надета белая длиннополая безрукавная рубаха. Сквозь ткань просматривалась кольчуга с рукавами, доходящими до локтей и перехваченными кожаными тесёмками. На песке у ног мужчины лежал поясной ремень с мечом, вложенным в ножны и открытый шлем с широкими полями. Замерев, рыжеволосый таращился на разведчиков выпученными от изумления глазами. Ершов и Левчин не менее ошалело смотрели на человека в средневековом военном облачении.

— Охренеть, — только и успел пробормотать старшина.

Незнакомец развернулся и опрометью бросился к лесу. Цепляясь за корни, стал взбираться на вершину берега. Заголосил:

— Monster! För Gud, vakna! På floden monster![1]

Движение старшины было молниеносным. ППС навскидку. Короткое нажатие на спусковой крючок. Выстрел. Крик оборвался. Незнакомец вздрогнул и тут же обмяк, стал сползать по склону. Зацепившись одеждой, повис на толстых извилистых корнях.

— Иваныч, что это ещё за клоун? — хриплым голосом спросил Левчин.

— Это не клоун, но представление нам сейчас устроят, — отозвался Ершов. — Быстро к берегу! На реке мы как на ладони — прихлопнут враз!

Из лесной чащи донёсся шум: отголоски команд, лязганье металла, конский храп.

— Всё, разворошили улей, — констатировал старшина.

Левчин развернул лодку носом к берегу и налёг на вёсла.

Шум нарастал, приближался. Топот, многоголосица, треск ломаемых ветвей.

Кижанка с ходу ткнулась носом в косу. Спрыгнув на сушу, старшине удалось затащить лодку почти на половину корпуса, пока не погасло инерционное движение.

— В лес! — крикнул Ершов.

Левчин бросил вёсла и вскочил на ноги. Шелестя оперением, из чащи вылетела стрела. С глухим стуком воткнулась в носовую кокору кижанки.

Напарник очумело уставился на покачивающееся древко стрелы.

— Твою мать! Иваныч, что здесь... — договорить Левчин не успел. Ещё одна стрела, чиркнув ребром наконечника разведчика по щеке, с утробным звуком ушла в воду. Левчин вскрикнул от боли. Нажав на спусковой крючок, дал длинную очередь по лесной опушке. Вблизи реки выстрелы прозвучали подобно артиллерийской канонаде, отразившись продолжительным раскатистым эхом.

Ершов обернулся. Заметил, как царапина на щеке разведчика набухает алой кровью.

Ещё десяток стрел прошелестели над головой, вонзаясь в водную гладь.

Старшина достал гранату. Сорвал чеку. Ориентируясь на звуки, метнул гранату вглубь леса. Ухнул взрыв, подняв в небо стаи птиц. Из лесной чащи дохнуло дымом и гарью. Кто-то душераздирающе заорал. Похоже, осколки гранаты нашли цель.

— Вперёд! — скомандовал Ершов.

Разведчики, хватаясь за корни, взобрались наверх. Залегли за широким в два обхвата поваленным стволом сосны, пытаясь разглядеть среди лиственного молодняка и кустов вереска надвигающегося врага. Пойма притока искажала звуки. Казалось, опасность надвигалась отовсюду.

Сбивая ветви и листву, над головами вновь полетели стрелы. Совсем рядом в тонкий ствол берёзы впился арбалетный болт, выбив глубокую щербину с обратной стороны.

Всадник появился внезапно. Будто вырос из-под земли справа от Ершова. Вороной конь, покрытый кольчужной попоной, нёс на себе закованного в пластинчатый панцирь рыцаря. Большой закрытый шлем скрывал лицо конного воина. Собрав с низкорослого кустарника росу, на ногах всадника отливали серебристым блеском шоссы. Прикрываясь треугольным щитом, рыцарь стремглав нёсся на старшину, направив остриё копья. Ершов понял, что не успеет даже развернуться — слишком неожиданно и слишком близко. Он попытался оттолкнуться от земли, отпрянуть в сторону, чтобы поднять оружие. Нет, не успеет…

Очередь из ППС прошла по диагонали — снизу вверх, — прострелив сначала грудь и голову коню, затем пробив панцирь всадника. Громыхание выстрелов ударило старшине по барабанным перепонкам, оглушило. Левчин стрелял поверх него, привстав на одно колено.

Всадника запрокинуло назад, и он с грохотом упал на землю. Ноги коня подломились. Перекувырнувшись через голову и едва не подмяв под себя разведчиков, он, срывая подковами дёрн, проскользил по траве и исчез из виду, рухнув с обрыва. Снизу донёсся короткий предсмертный хрип животного. Упавший всадник тоже был неподвижен. Если в нём ещё и теплилась жизнь, рыцарская броня надёжно её скрывала.

Ершов привстал. Переведя дух, диким взглядом посмотрел на Левчина. Потирая лоб, проговорил скороговоркой:

— Оставаться на месте нельзя. Навалятся скопом — не продержимся. Огонь по фронту и разбегаемся. Заходим с флангов. Ты — слева, я — справа. Стреляем прицельно короткими очередями. Гранаты применяем только тогда, когда противник будет двигаться скученно.

Старшина вздохнул, попытался улыбнуться напарнику:

— А там как кривая вынесет…

Епископ умирал в страшных муках. Осколками гранаты ему разворотило живот и оторвало левую руку. Теперь, когда бой завершился, и воинственный пыл угас, Ершов с состраданием смотрел на умирающего. Достал пистолет, чтобы прервать мучения священнослужителя, чья судьба не должна была завершиться столь чудовищным образом — на лесной подстилке, захлёбываясь и истекая кровью, в месиве собственных внутренностей. Невидящий взор епископа устремился в небеса. Синюшные губы шептали последнюю молитву:

— Gud är härliga, nådig Gud, ta min själ. Låt det inte bli stulna onda andar inte lämnar i klorna på onda...[2]

Выстрел оборвал шёпот. Старшина убрал пистолет в кобуру, одёрнул полы пятнистой куртки. ППС с последним опустошённым магазином был закинут за спину. Ершов посмотрел на циферблат нагрудных часов. Стрелки показывали начало девятого. Прошло всего полчаса. Полчаса самого невероятного сражения в его жизни. Сражения, которое по всем известным науке законам не должно было произойти никогда. Тем не менее, оно произошло. И сколь невероятным не казалось объяснение, Ершов поверил в него. Поверил, опираясь на житейский опыт и привычку принимать за очевидное всё, что увидел сам.

Старшина ещё раз обвёл взглядом место боя. Лагерь, укрытый в лесу. Состоящий из десятка палаток, наспех сооружённых коновязей и большого белого шатра в центре. Последний оплот сопротивления иноземных ратников. Чьи мёртвые тела усеяли округу. Кони, потерявшие всадников, медленно и опасливо перешагивая через мертвецов, бродили среди дымящихся воронок.

Первые десять минут боя казались критическими. Численное превосходство противника могло стать решающим. Но когда Ершов и Левчин выбили всех рыцарей и лучников, сражение превратилось в обыкновенную бойню. Почти невидимые для врага в своих маскировочных костюмах, разведчики, перемещаясь по флангам, используя деревья и кусты как укрытия, прицельными выстрелами разили пеших воинов одного за другим. Когда противник группировался, принимал подобие строя, выставив перед собой щиты и копья, в ход шли гранаты.

Остатки иноземного отряда отступили к шатру и создали оборонительный круг. Попытались защитить епископа и всадника. Разительно отличающегося богатым убранством снаряжения от остальных конных воинов. Командир отряда, принадлежащий к знати. Возможно — вассал короля. Сейчас он лежал рядом с епископом, придавленный окровавленной тушей коня. Две последние гранаты, брошенные разведчиками, и огонь из ППС поставили точку в битве и существовании вражеского отряда.

Ершов наклонился, сорвал с груди рыцаря орден, инкрустированный драгоценными камнями, висевший на цепочке. Не разглядывая, убрал трофей во внутренний карман — будет доказательством, что не привиделось всё. Раздались шаги. Вернулся запыхавшийся Левчин, отправленный старшиной подсчитывать потери противника. Глубокая рана на его щеке почти перестала кровоточить, стала покрываться свежей коростой.

— Сотня или около того, — сообщил он. — Выживших нет. Не уверен, что всех нашёл.

Напарник оглядел лагерь:

— Чего немцы вырядились как шуты гороховые?

— Не немцы — шведы, — ответил старшина.

— Ладно, пусть шведы. Не суть. Какого лешего они выглядят как музейные экспонаты?! И мы задание не выполнили!

Старшина покачал головой:

— Да нет, похоже — перевыполнили.

— В смысле? Иваныч, перестань говорить загадками. Я и так ни хрена не понимаю.

— Корабли, отряд — часть шведской флотилии ярла Фасси, — Ершов посмотрел на Левчина серьёзным и задумчивым взглядом. — Мы чужие здесь.

— Как мы можем быть чужими на своей земле?! — возмутился напарник.

— Ты не понял, — терпеливо продолжил старшина. — Мы чужие, потому что находимся не в своём времени. Сейчас июль тысяча двести сорокового года.

— Что-о-о?! Иваныч, ты часом не спятил? Это невозможно!

— У тебя есть другие версии?

Левчин замешкался, пытался собраться с мыслями. Наконец сдался:

— Хорошо. Это шведы. Из флотилии какого-то Фасси. Но почему ты так уверен, что это мы попали в прошлое, а не они к нам в настоящее?

— Приток, — напомнил Ершов. — В нашем времени он мелководный. Берега заилены так, что невозможно к ним подступиться. Оттого путь в тыл к немцам и на перешеек лежит только через Сухое болото. И погода... У нас глубокая осень, а здесь тепло. Лес утопает в зелени, ни одного пожелтевшего листа.

Левчин какое-то время молчал, переваривал информацию. Затем произнёс:

— Допустим. Мы в прошлом. Как нам вернуться? Что делать-то будем?

— То, что должны, — спокойно ответил старшина. — Если есть вход, значит есть и выход. Приток — дверца между прошлым и настоящим. Найдём проход к перешейку через болото, определим высоты и поплывём обратно.

— Звучит замечательно. Только как мы сохраним маяки? За семьсот то лет?!

Ершов хитро прищурился:

— Старые речники говорили: «Бывало, пойдёшь на болото, обернёшься, а на тебя с камня пустыми глазницами рожа пялится. Страшно до жути...» Да я и сам видел. Ржавые рыцарские шлемы. С преобладающими высотами ещё проще. Холмы, скалы и за семь веков останутся холмами и скалами. Примечай, запоминай.

— А если не получится вернуться назад? Не откроется дверца? — резонно заметил Левчин.

Старшина развёл руками:

— Тогда у нас появится возможность встретиться с предками.

— Удивил! Фрицы каждый день предоставляют нам такую возможность. Да и шведы едва не отправили к совсем уж дальним родственникам.

— Ну, не отправили же, — Ершов посмотрел на солнце, восстающее над лесом. — Хватит болтать, у нас впереди дел невпроворот. Пошли собирать шлемы...

— Не передумал? — задал Копылов вопрос, на который существовал только один ответ.

— У меня нет выбора, — отозвался Ершов.

Снова землянка комбата. Стол с картой. От печки-«буржуйки» тепло. В замёрзших руках кружка с ещё не остывшим чаем. Хорошо. В баню бы. Но... Нет времени. Оно зыбко. Закручено в спираль, замкнутую на одном витке в кольцо. Кружит, словно морок. Причудливое и непонятное. Раскрывшее двери и протянувшее коридор между пространствами разных эпох. Всё произошедшее кажется дурным сном. Но на полатях, вжавшись в бревенчатую стену, подобрав под себя ноги, сидит шведский ратник со связанными за спиной руками. Со страхом смотрит на людей в землянке. Ему не объяснишь, что значит перемещение во времени. Он способен поверить только в происки дьявола. Наверное, ему и видятся все вокруг воплощением нечистой силы, выпускающей изо рта дым папирос… Бред. Но офицеры в землянке вынуждены принять его как данность. Поверх карты лежал орден, снятый с убитого командира шведского отряда. На берегу Ижоры — две лодки-кижанки. Абсолютно одинаковые. Обе — одна и та же лодка, прошедшая по притоку. Причудливый выверт времени. Сомкнутое кольцо, которое нужно разомкнуть. Чтобы не изменить цепь исторических событий. Действительно — нет выбора.

Старшина ещё раз прокрутил в памяти последние сутки. Сутки — для него, Левчина и незадачливого шведа... Для капитана Смагина и лейтенанта Копылова — всего полтора часа. Разведчики отчалили от берега и... неожиданно вернулись — окровавленные и перепачканные болотной грязью. Но ещё раньше приплыл шведский воин — в средневековом облачении. Умыкнул лодку в разгар боя. Пытался добраться до флотилии, попасть к ярлу Ульфу Фасси и зятю шведского короля Биргеру, а попал на ленинградский фронт в руки батальонной разведки.

Воспоминания. Полноводный приток. Корабли. Яростная битва. Блуждание по Сухому болоту. Густые сумерки наступившего вечера. Возвращение в ночи и рассвет на Ижоре. Как, позабыв про осторожность, Ершов подбадривал Левчина словами, чтобы тот грёб быстрее, пока солнце не взошло. Вновь неожиданно опустившаяся тьма. Отблески света немецкой ракеты на воде, высветившей мерцающие иллюзорные силуэты лодки и людей в ней, плывущих навстречу против течения. Видимые лишь несколько секунд и внезапно исчезнувшие. Пустая кижанка. Их кижанка, неведомым образом оказавшаяся на берегу. Сокрытая листьями ивняка. Изумлённые лица Копылова и комбата. Пленённый шведский ратник...

Допив чай, Ершов закурил. Обведя взглядом присутствующих, продолжил разговор:

— Накануне войны сподобились мы с супругой побывать в Новгороде, Пскове, Суздале, Переяславле. Ходили по крепостям да музеям. И поведал нам один экскурсовод занятную историю. Служил у новгородского князя Александра Ярославовича начальником морской стражи ижорянин Пелгусий. Человек непростой и знатный. Он-то своевременно и сообщил о прибытии шведской флотилии, что позволило быстро и внезапно нанести сокрушительный удар по врагу. А ещё было, якобы, у Пелгусия видение на восходе солнца перед сражением. Узрел он лодку со святыми мучениками Борисом и Глебом, спешащими на помощь князю Александру. Когда шведское войско на Неве было разбито, нашли разведчики Пелгусия на противоположном берегу Ижоры убитых шведских воинов, о чём и донесли начальнику морской стражи. Получается, не соврал ижорянин. Только видел он меня и Левчина. Когда я поторапливал Глеба, перед тем, как мы на реке снова во временной коридор провалились… О чём я толкую. Дверка во времени не случайно возникла. Она соединила периоды великих сражений, когда концентрируется, осязается в воздухе сгусток народной боли и скорби, гнева, жажды освобождения. Когда стонет сама земля. Сейчас идет вселенская схватка. И тогда на Руси что было? Монгольское владычество. Мучила люд Орда, в полон уводила, плодородные земли опустошала. А тут ещё шведские рыцари вторглись. Пришли ломать традиции, веру. Шесть епископов из семи на всю Швецию на землю русскую привезли. Судьбоносный момент. Только не позволил им Александр воплотить замыслы. Наголову разбил шведское войско, заодно епископов отправил к праотцам. И мы оказались его невольными помощниками. Разгромили на берегу притока Ижоры резервный отряд, который непременно ударил бы в спину княжеской дружине.

Старшина затянулся папиросой, ухмыльнулся:

— Теперь я знаю, какая участь постигла седьмого епископа. И почему у шведов надолго пропала охота на Русь ходить.

— М-да, — протянул Копылов. — Не знал бы тебя, Иваныч, ни в жизнь бы не поверил.

— Приходится верить, — отозвался Ершов. — Если не веришь, кажется всё запутанным. Не можешь объяснить, что происходит вокруг. Но стоить принять на веру увиденное, сразу всё становится понятным. Невероятным, да. Но понятным.

Неожиданно оживился Смагин:

— Старики сказывали, как в японскую и в первую мировую на Сухом болоте люди пропадали. В основном охотники или бывалые солдаты. Потом иногда возвращались. Но чаще — нет. Терялись, значит, во времени или гибли в сражениях. Вот и ты, и Левчин в древние летописи попали.

Старшина кивнул:

— Получается, что уготован мне билет в один конец. Сейчас лодки две. И обе здесь. Если не вернуть лодку, похищенную шведом, то и мы с Левчиным не вернёмся. Не знаю, что произойдёт. Возможно, когда дверь закроется, здесь мы исчезнем. И появимся на песчаной косе рядом с кораблями, гадая, куда пропала лодка. Останетесь и без нас, и без ориентиров на болоте. Да и я. Как я назад вернусь, оставив кижанку самому же себе и Левчину? Не полезу же я к ним… Тьфу, к нам! Тогда появится мой двойник, как у старой кижанки. Чтобы всё вернуть на круги своя, я должен остаться в каком-то одном времени. Судя по раскладу — в тринадцатом веке. И шведский ратник... Что будете с ним делать? Отправите в лагерь для военнопленных, где он совершенно чужой? Расстреляете? За что? Здесь он ничего не совершил. Если его и судить, то княжеским судом. Отдам его в руки дружинников Александра Ярославовича. Прибудем мы, полагаю, приблизительно в то же время. Спрячемся за кораблями, пока идёт бой и дождёмся, когда двойник шведа украдёт лодку и уплывёт. Потом эту лодку оставим на косе, там, где она и была, и снова вернёмся к кораблям. Ждать, когда уже я и Левчин отправимся в обратный путь. Как только я и швед отчалим отсюда, здесь, в сорок третьем году останется только одна лодка, а в прошлом её уже не будет. А меня не будет здесь. Только один я в тысяча двести сороковом году. Уже без двойника. Верим мы или не верим – высшее предназначение выполнено. Круг разомкнётся, дверь закроется… Сдаётся, есть где-то на земле русской сейчас моя могила. И кто знает, может я сам и положил начало своему роду?

– Вот так дела, – прокомментировал Смагин. – Голова кругом. А здесь мы что напишем в рапорте? В письме жене? Пропал без вести?

Взгляд старшины стал печальным, почти горестным. Он поморщился, постарался отогнать хмурые мысли. Произнёс:

– Война. Всякое бывает.

Зашуршал полог и по ступеням в землянку спустился Левчин с тяжёлым вещмешком в руках.

– Борис Иваныч, я всё собрал – боеприпасы, медикаменты, – доложил он.

– Иваныч, как же мы без тебя? – взволнованно спросил Копылов.

– Справитесь, – Ершов кивнул на Левчина. – Возьми «утятника» в заместители. Хороший разведчик. И по болоту он вас проведёт, недавно там был. Всего семь веков назад.

В глазах Ершова появился лукавый блеск:

— А я, глядишь, ещё князю Александру Ярославовичу сгожусь. Если дружинники с горяча не повесят. Через пару лет после Невской битвы вторгнутся ливонские рыцари.

— Так в кино же показывали, что под ними лёд проломился?!

Старшина посмотрел на командира взвода, на комбата, на Левчина. Усмехнулся:

— Ну, если лёд окажется достаточно крепким, у меня найдутся гранаты, чтобы исправить ситуацию.

[1] Чудовища! Ради Господа, просыпайтесь! На реке чудовища! (шведск.)

[2] Господь славный, Господь милостивый, прими мою душу. Не дай ей быть похищенной злыми духами, не оставь в когтях дьявольских... (шведск.)