Иудин день

-1-
Это могло быть парой обуви. Они подходили по размеру и подобрались на обе ноги. Беда в том, что на левую ногу нашёлся лыжный ботинок, а на правую зим¬ний сапог.
Ади задумчиво вертел их в руках – ни единой дырки или царапины. Придирчиво ощу¬пывал не стоптанные каблуки. Жизнь научила его: прежде всего подошва. Остальное можно подмазать и заправить под брюки – разница не будет бросаться в глаза.

Обычно на свалке обреталась дюжина-другая поклонников утиля. По большей час¬ти, жителей Нахаловки прекрасно знающих график завоза мусора. Но когда подкатил самосвал никто не выбежал к нему навстречу. Среди раскатившихся коробок опять не нашлось ничего теплого. Ни пальто, ни курток, ни даже спецодежды. Зато в непотребном ассортименте были представлены простреленные молью свитера. Ади выбирал наименее пострадавшие и аккуратно складывал в стопку. Опасливо косился на ближайшие дома.

Он остановился и недоумевал: какое дело ему до единства сапог или до парадности в одежде. Откуда взялась обременительная способность рассуждать? Под ряской пастбищной отупелости было спокойно. С несложными думками о пропитании он прожил бы эту жизнь….
Все началось на рудничном базарчике, промазанным осенней серостью сегодняшним утром. С ветхозаветного старца, стоящего между шашлычной и музыкальным киоском. Среди рыночной публики этот дед появился впервые. Он был закутан в не-возможный, допотопный хитон цвета гнилых овощей, подпоясанный не то кушаком, не то половой тряпкой. В руках он держал тарелку с землистой кашей и двумя перекрещенными рыбинами и смотрел на рыночную площадь до странности светлы¬ми, бирюзовыми глазами.

Любопытная детвора и подогретые "разливухой" взрослые бесцеремонно разглядывали кашу. На них он внимания не обращал – брал зерна щепотками и мерно шевелил старообрядческой бородой. Ади угодил в тарелку по рассеянности – убирал руку с затылка, где тщился унять непоседливых паразитов. Когда пальцы воткнулись в гарнир, блаженный набирал свою порцию зерен. Медленно, очень медленно старец проследил непро¬шенную руку, и глаза его выцвели до самого дна.

"Опустивший со мной руку в блюдо.... Ты?'" – просипел он бестелесным голосом, И, заверещав как придушенный птенец переполошил весь базар. Рухнул чей-то мешок. Его содержимое дробно застучало по мокрому асфальту и попряталось в окрестные лужи. Азартно жестикулируя, из шашлычной выскочил плечистый брюнет. В дверях пневматического тира мелькнула милицейская форма.

Выдернув руку из миски, Ади бросился на остановку. Из автобусного окна чётко просматривалась площадка, где старушка скорбела над пропавшими орехами и седой лейтенант милиции брезгливо, двумя пальцами, держал пыльный кушак. Старик как сквозь землю провалился...
Первые свои годы Ади не помнил. Сведения эти не сулили никакой пользы, а по¬пытки их обрести вызывали яростные спазмы в голове. Утренние события повредили то замшелое, что предохраняло его от прошлого. Теперь его не покидало ощущение, что он лишний – всегда и везде...
***
Каким он был и в двухэтажном бревенчатом бараке №2.
Маленькая, сухонькая женщина — возможная мать — среди хрипящих и булькающих завсегдатаев выделялась разве что драной сорочкой, да руками, залапанными до полного посинения. Рожала она от разных приблудных случайностей, не удосужившись даже протрезветь.
Ади покинул проспиртованное чрево последним, тринадцатым. Увядающая плоть сотворила чудо, явила на свет здорового малыша – слишком ладного для такого семейства.

Другие дети его невзлюбили. Брошенные, они ютились на нижнем ярусе: возились на полу, кувыркались в белье, вываленном из разбитых шкафов. Ползали среди бутылок и грузно топающих башмаков. А все шалости без зазрения совести сва¬ливали на Ади. Взрослые поисками справедливости себя не утруждали. Отпускали воспитательные процедуры краткими, увесистыми порциями...

***
...Сыпанул колкий дождик. Ади поднял голову над слезливо заблестевшим картоном и засобирался. Отмотав от рулона кусок трикотажа, побросал на него свитера...
* * *
Мать ушла из его жизни. Именно ушла – невесть, когда она исчезла из барака и, безо всякого трагизма, была вычеркнута из сознания. Ее последний избранник прочно обосновался в доме. Вряд ли он был озабочен судьбою несчастных детишек. Скорее, польстился на бесхозную жилплощадь. Он имел какие-то заработки и приносил домой продукты. Он отвадил вчерашних своих собутыльников. Но для детей наступили тяжелые времена. Семья угодила в по¬лон. Больше всего доставалось двум старшим сестрам…
Однажды июньским вечером Ади заигрался со сверстниками в лапту. Ощутив сухость в горле, он заскочил в подъезд, но дверь квартиры оказалась запертой изнутри.

Он обогнул угол дома, встав на скамейку, заглянул в торцевое окно. Почти ни¬чего не было видно. Солнце вскользь било по стеклам, высвечивая помутневшую икону, на которой осунувшаяся богородица испуганно прижимала к себе ребенка.
Жажда становилась нестерпимой. Потоптавшись на узкой скамейке, Ади облизал обветренные губы и не без труда протиснулся в форточку. Мягко опустившись на подоконник, прислушался. Ни звука. За окном шевелился клен, по комнате властно бродили тени. Он перебрался на стул... за холодильником, у стены взвизгнула половица. На полу завозились.

Осторожно лавируя между объедками, Ади пополз по столу и, заглянув за скатерть, испуганно отпрянул. Там в потёмках что-то живое, походившее на гигантского кузнечика, ворочалось на полу. Придержав дыхание, он выглянул снова. Качнулся клен и Ади стал различать двоих: мужчину и женщину.

Задыхаясь под грузным телом, билась старшая сестра. Ади оцепенело взирал на расписанную спину, на кулачки, в бессилии лупящие по татуированному драконьему глазу, на девичьи упругие ноги, упиравшиеся в жирные бока. Верка боролась молча, не растрачивая себя на крики и слезы.

Ади бросился на выручку. Впервые он проявил подобную живость. Он пинал «отчима» в ребра, тянул за брючный ремень. Ничего не добившись, схватил разделочную доску, и что есть силы хлопнул по узорчатой спине.

Приблизительно с этого момента протянулась трещина, отсекавшая оседлое детс¬тво от настоящего. Теперь он вспомнил: голубовато-бледные Веркины щеки. Ее помутившийся взгляд. Ещё он вспомнил небритую, с кровянистыми глазами, образину. Сжатый лопатками татуированный дракон прогнулся, и Ади летел, собирая стулья...
***
Тайник на заброшенной стройке опустел. Очевидно, постарались собратья бездомные или вездесущая детвора. Невзирая на статус, Ади частенько обворовывали, что научило его рассовывать добычу по разным местам.
Без особого сожаления, бросив рассекреченную трубу, Ади перебрался в недостроенное здание, Под лестницей он открыл железный люк и свалил в квадратное отверстие узел с тряпьем...
***

Весь избитый, очнулся он посреди двора. Без родословной, без прошлого и, вероятно, без будущего, не помня ни адреса, ни имени (он сам решил называть себя Ади). Может, находясь рядом с домом, он выбрался из дворов и побрел по улицам, где-то чувствуя, что улицы для него не чужие, а жизнь под небесами не в диковинку.
Перемещаясь зигзагами, он ловко расправлялся с отбросами. Умело рыл себе норы и был невосприимчив к уличным болячкам. Свобода выбора заменила былые привязанности...

***
К вечеру небо успокоилось, воспаленное смогом солнце выглянуло из-за туч. Скатившись в ночь, оно оставило бордовые и лиловые полоски. С левого края в слоеный закат вгрызалась зубастая тучка, остальное ненастье, роняя белые клочья, медленно отступало.
Ади поднялся с выщербленных ступеней и двинулся на закат. Туда, где за кирпичной оградой высились одряхлевшие тополя, и по дну оврага тонким слоем протекала грязный ручей. Он брел по шоссе, пока не увидел мельтешивший в ветках костер.

В обществе себе подобных Ади появлялся нечасто. Подходил незаметно, с наступлением ночи. Перед рассветом исчезал, бесшумный как тень. В стойбище лишенцев он выбирал укромное место. Слушал разговоры, наблюдал за картёжными забавами, утолял потребность в человеческих лицах. Для бездомных он либо не существовал, либо был неким вбирающим фактором. Частью их рощи.
У костра по обыкновению, резались «в очко». Карты шлёпались на доску, как непропеченные блины, но люди были все больше незнакомые.

Кротко поздоровавшись, Ади сел и прислонился к тополю. Былого умиротворения он не ощутил. Вечер тревожил густеющей сыростью, резиновый чад из костра навязчиво лез в глаза. От незнакомцев исходила смутная угроза. Его заметили, нас¬торожились.
Игроки то и дело поворачивались в его сторону, пренебрежительно скалились, но заговорить не решались. Как будто чувствовали за ним незримую силу.

Противостояние затянулось. Под воздействием нервного напряжения у Ади смыкались веки. Сквозь ресницы он видел вблизи костра, расплывчатую суету. Заколебались тени, в поле зрения вплыла циклопическая галоша. Несмотря на размеры, она была растянута, размазана по земле. Следом потянулись шаровары из палаточной ткани, болоньевая курточка, выглядевшая на волосатом торсе тесным жилетом. И все закончилось неожиданно узким лбом и туманно-пуговичными глазами. Верзила остановился и, сгорбившись, нависал над Ади.

– Ну? – ухнул он с такой мощью, что у Ади задрожали рёбра.
Ответа не последовало. Игральная доска накренилась, с нее в беспорядке ссыпались карты. Картёжники застыли с затравленным видом.
– Ну?!

– Вступительные взносы, дурак! – выкрикнули на заднем плане.
Ади привстал, но, получив указательным пальцем по шее, нырнул в опавшие листья. Палец был тяжелым и неровным, как стальная арматура. Вставать не хотелось. Он осторожно повернул голову и скосил глаза. Пространство перед огнем опустело. Выждав для верности, он встал на карачки и уполз за пригорок...
В придорожной канаве его нагнал маленький, походивший на марионетку, человечек. Он дёргал и вращал своими кукольными глазками, скакал воробушком и заговорщицки шептал:

– Слушай, парень, ты приходи сюда завтра. Получка бил тебя, потому что не в духе. Не любит он чужих. А ты свой. Свой! Скажу ему, что ты мужик ничего. Вроде бы я тебя знал. Ну... то, сё. Приходи, а?
– Ладно,– буркнул Ади. «На меня стали обращать внимание….» Ночная сырость проникла за шиворот и мелко, мелко пробежалась по спине. Он вздрогнул.

– Хлюпик, ну-ка давай сюда! – лениво потребовали из рощи. – Живее! У Получки шнурок развязался.
– Это меня, – засуетился человечек и вприпрыжку побежал к костру. – Обязательно приходи! – выкрикнул он на бегу.
"Червь, раб..." – Ади сочувствующим взглядом проводил порхающие ручки, повернул голову и чуть не задохнулся. Острая боль обвилась вокруг шеи. Взметнулась стена полуденного света и озарила рощу. Другую рощу – дикую и безлюдную.

Он увидел глину, пугливо трепетавшую, резную листву. Его босые ступни висели над полоской земли. Земля раскачивалась под ногами...

От горла отлегло, асфальтовое покрытие было на месте. На нем по-прежнему тлели следы Фонарей. У лица пронеслось тёмное брюхо автомобиля. Приземистая Нахаловка молча смотрела тремя горящими окнами.
Ади потрогал шею. Его били и раньше. Били много, не стесняясь, и вероятно, здорово подпортили ему мозги. Но ведь всё началось не здесь. Старец на «толкучке», его и пальцем не тронул, только смотрел. И это был страшный взгляд. Побелевшие зрачки дотянулись до дна души, оголили её, и ослепили. «Как будто он выдал меня всему миру, и меня стали замечать»….
Он вздрогнул всем телом и опустился в канаву – подальше от ртутного огня фонарей.

-2-
...Несколько картофелин, проросших у обочины. Пригрело солнышко. Закатав брю¬ки, Ади забрался в «провал» (рукотворный, но сильно одичавший водоём). Вода жгучим холодом вгрызлась до самых костей, кожа пошла пупырышками. Притерпевшись, Ади опустил в воду марлю и прошелся вдоль берега.
А потом он отогревался у костра, жарил на плоском камне картофельные дольки и, добытую в «провале» верхоплавующую мелкоту. Подбрасывал в костёр пучки травы, наблюдая, как огонь выедает их изнутри; среди подбитых мишеней, на пустынном стрельбище праздновал свое одиночество. Добрый денёк и хороший стол…

И он решил пополнить свою «казну» единственно возможным способом: сбор стеклотары. Путь предсто¬ял неблизкий и Ади тщательно подготовился – сменил бумажные стельки и гни¬лые шнурки. Вчерашняя грузовая трасса оставила у него неприятные воспоминания. Он двинулся окружным путем.
Миновав последний забор, он шагал по тропинке, через порыжевший кустарник. Справа тянулись гирлянды, нанизанных на бельевые веревки цыганских лачуг, слева – ощеренные бетонными сваями ямы.

На тропинке ему повстречалась цыганка. Тропинка была узка, чтобы разминутся, Ади отступил в заросли молодого клёна. Он робел перед этими пёстрыми ведьмами, предпочитал лишний раз не задевать их.
Однако цыганка и не думала проходить. Она остановилась и забралась в свои бесконечные юбки. Ади нехотя поднял глаза и увидел обыкновенное веснушчатое личико. Не такое смуглое, какое ожидал увидеть. Не столь уж пронзительные и наглые глаза. Она была юна, лишь плавные морщинки на лбу добавляли ей немного зрелости. Она походила, скорее, на миленькую продавщицу мороженного, нежели на побирушку.

– Молодой - интересный, – начала она как-то неумело. – Клади на ладонь... булат да огонь. Все расскажу...
– Класть на ладонь? – Ади выразительно посмотрел на свои брюки (все в прорехах, из которых лез подкладочный материал). Робкая цыганка, странная речь... Он весь напрягся и погрузил голову в плечи. Дальше началось совсем уж
непонятное:
– Дай хоть какую-нибудь ерунду, так надо! – внезапно переходя на нормальный человеческий язык, взмолилась цыганка.
Ади обалдело рылся в карманах, выискивая «хоть какую-нибудь ерунду», вполуха выслушивая историю соблазненной и брошенной молоденькой девицы. Она дробно вздыхала. О себе говорила в третьем лице, называлась Любашей и плакала: Любаша влюбилась, Любаша забеременела... с позором изгнали….
– Дай же любую мелочь!

Невесть откуда у него в руке оказался потёртый «десъмончик». Он протяну мо¬нетку. Та зашвырнула денежку в кусты и протянула нараспев, что-то своё, заученное. В руке у неё появилось зеркальце. Она ловко провернула его между пальцами, фиксируя тыл, ребро и лицевую сторону. Ади напряженно вытянул шею, но своего отражения он так и не увидел.

– Что было, что есть и что будет, – бесстрастно прокомментировала цыганка. Сол¬нечный зайчик хлестнул по глазам, и зеркальце было упрятано в юбки. – А теперь дай свою руку.
Ади послушно протянул руку. Гадалка сжала его пальцы в кулаке и слегка выгнула его ладонь. Она заглянула в руку и, глаза ее наполнились ужасом.
И вдруг он снова увидел ЭТО, как будто бы отражённое в грязном стекле. Острая боль полоснула по горлу, сбилось дыхание….

Дрожали куцые листья. Земля раскачивалась под ногами, падал мутнеющий горизонт...
Издав протяжный вопль, цыганка бросилась к котловану. Желая удержать ее, Ади ухватился за цветастый платок, но она отчаянно мотнула головой, и пла¬ток остался в руке. Добежав до ямы, цыганка без колебаний спрыгнула вниз...

Он постоял у обрыва, затем, перегнувшись, заглянул в котлован. Стены были отвесными, а угол зрения слишком узок, позволял увидеть лишь тонкую полоску щебня. Из ямы не доносилось ни звука.
При других обстоятельствах он ни за что не полез бы туда. Даже через колодец со скобяными ступенями, которые он обнаружил, обойдя полукруг. Подождав в отдалении, убедился бы, что несчастная благополучно выбралась на поверхность. Если же нет, побежал бы за помощью.
Растопырив пальцы, он оглядел злосчастную длань. Между безымянным пальцем и мизинцем сохранились следы от цыпок – совсем не страшные, едва заметные полоски. Неведение становилось удушливым, Ади нырнул в колодец….

Она лежала, прижавшись к свае. Вокруг головы, на шершавой поверхности, расплывалась темно-красная лужа. В дикой тоске Ади опустился на щебень. Плакать он не умел. Сидел и, сглатывая колючие спазмы, комкал теплый платок. Глаза, оставались сухими….
-3-
...По всему походило, что зима не отступится: тонкий снежный покров таять не собирался. В такое время Ади любил бывать в центре города. Сохраняя верность немногим привычкам, он добрался до универсама и, расположившись на углу, поставил перед собой коробку из-под обуви.
Занятие профессионального нищего позволяло не только заработать. Ему нрави¬лось, опустившись к тротуару, слушать ритмичные звуки, вдыхать его мерзлые запахи. Наблюдать за предметами, оживающими на ухоженных площадях,

В помаде, точно в крови, издыхал в последнем тлении плоский окурок, Сонно ворочались беляшные обертки. Извиваясь, таяли сизые выхлопы.
Сумерки оплели замороженный город. Надвигалась ночь, отданная фарам на попрание. Круглые, словно глазища, они были повсюду, Одни выскакивали из-за других, двоились, троились — множились. Желтыми мячами наливали дорожное полотно.

Ади не мог больше смотреть на дорогу и спрятал лицо в телогрейку, Он почувствовал недомогание. Глаза болезненно реагировали на свет. Боль набивалась в суставы и, проникнув в голову, тупо заворочалась в ней. Сидя на корточках, Ади отстранился от жгучей стены, поежился в жгучих одеждах и впал в забытье. ... Солнце жгло беспощадно — горело на лбу, палило щёки и грудь….

* * *
«Настанет время и некому будет вступиться за нас, Крестителя почитали за пророка, и то не помогло. По наущению Иродиады его голову внесли на серебряном блюде. А что до нас...»
«Прекрати! Не за себя — себя бойся» — и он обернулся. Сквозь розовый зной...
***
Сквозь розовый зной обострённое уличное чутье распознало чье-то присталь¬ное внимание. Прикосновение ко лбу вынудило его поднять воспалённые веки. На него с состраданием смотрели большие чёрные глаза, обволакивающие, с грус¬тинкой.

Звериный инстинкт сработал мгновенно. Глаза отдалились, он стал различать лицо — тонкие аристократические губы, чуть вздернутый нос и богатые каштановы волосы, озарённые светом двух витрин. Аромат духов, вошедший в ноздри, прояснил сознание. Горделивая шея... Ади подтянул живот, расправил обвисшие плечи. В присутствии Дамы... Богини, склонившейся в снисхождении, даже он боялся выглядеть слабосильным.

— Вам плохо? — дотянулось издалека. И в этом голосе чудился стон хрусталя и мягкость бархата. — Могу я хоть чем-то помочь?
Он молчал, очарованный. Соскребая из скудных запасов горстку приличных слов. Ловя грудное, вздрагивающее «могу» и серебристое «хоть чем», метался. Собирал сокровенное, незапятнанное. Затем, вдруг выпалил:
— Простите, да! Мне нужна помощь. Я хотел бы узнать кто я. Это должно быть необычно и... наверное, зря? Извините...
— Вы правы. Действительно необычно, — она ласково улыбнулась. — Я удивлена. Но, как не странно, помочь я могу. Возможно. Вы ведь правобережный?

— В какой-то степени... мере.
— Моё детство прошло в тех краях. Вверх по улице, в деревянном бараке, жила женщина. Мать - одиночка. Ваши фамильные черты...
— Надежда! — окликнул из дверей универсама начальственный баритон. — Наденька...
— Я сейчас! — звонко откликнулась адина собеседница и скороговоркой прошептала: — Адрес вашей мамы известен, школьная подруга в архивах... Разберемся. Здесь же, в это же время, через три дня. Вы меня понимаете?

Ади кивнул, и на дно коробки опустилась смятая купюра. Затем Надежда стремительно выпрямилась, стала чуждой, недосягаемой. В морозной вышине зазвучал разговор здоровых и сильных людей:
— В чем дело, Надюшенька? Такое ответственное мероприятие и столь безответственное отношение. Наверняка, все уже за столом, а мне еще нужно подобрать хороший букет.
— Обронила ключи от машины, только и всего.
— «Обронила ключи»,— передразнил мужчина и, сняв шляпу, подбил ее изнутри. — Тебя никто не заставляет любить Бирюковых, — проворчал он. — Надо лишь помнить, что немецким сервизом и югославской «стенкой» мы обязаны Петру Федосеевичу.

— Я помню, — холодно отозвалась Надежда.
— Вот и чудненько. Жди меня у почтамта, а я загляну в сберкассу и цветочный ларёк.
Не дожидаясь ответа, он поправил шарф и, равнодушно покосившись на Ади, проследовал мимо универсамовских окон. Какое-то время Надежда смотрела ему в затылок, и видно было, как над гладью щеки затрепетала и увлажнилась ресничка. Потом повер¬нулась к дороге и направилась к вишневой «Волге».
Время умерило бег, город почтительно расступился. Замер. Ади слышал только бой её каблучков. Под пасмурным небом тускло блеснула заколка. Глаза слезились, но он смотрел, как она садится в машину. Надежда...

Хлопнула дверца, «Волга» растворилась в потоке машин. Он почувствовал себя значительно лучше. Первым делом он заглянул в коробку и обнаружил там деся¬тирублевую бумажку и десятикопеечную монету, притулившуюся к стенке, на ребре. Рядом с коробкой лежал какой-то прямоугольный предмет. Ади поднял его и рассмотрел при свете витрины. Книжка, в твердом переплете. Евангелие, карманный формат. Вероятно, выпал из её сумочки. «Такие вещи носят скорее люди суеверные, нежели верующие. Капризные, сентиментальные натуры, хватающиеся за молитвенник при малейших признаках неурядицы и забывающие о нем в рутине бытия». Он резко вздёрнул голову, испуганно посмотрел на вечерних прохо¬жих. Его ли это мысли?..

Он был рад этой потере – ничтожной возможности хоть как-то отплатить за доброту. Благоговейно завернув молитвенник в цыганский платок, он побрел в том направлении, где скрылась машина.
Он разглядывал радужные витрины. То был мир, в котором жила Надежда: развеселый люд, трущийся у прилавков, элегантные пиджаки и великолепные платья, россыпи бижутерии и обтекаемые флаконы духов.
В каком - то сладостном опьянении он бодро шагал по тротуару и жадно глотал неоновый свет. Дымчатые тени ласкали его, воздух приятно горчил. Редкие снежинки спадали с лица, почти не подтаяв. Какое-то время стоял на театральной площади, созерцая, пустую чашу фонтана в окружении алчно крадущихся голубей.
У дороги, напротив кафетерия «Льдинка», было шумно и многолюдно. Люди жались к бордюру,

приподнимались на носки и с любопытством вытягивали шеи. Две «мигалки» выхватывали из темноты бледные лица. Что-то заставило его поработать локтями и протолкнуться к месту происшествия.
На обочине, упершись в фонарный столб, стояла вишневая «Волга». Медицина и милиция, объединив усилия, спешили на помощь пострадавшей. Обступив машину с бортов, они пытались отпереть заклинившие дверцы и заслоняли собой обзор. «0,Господи! Такая молодая и...» — всхлипнул кто-то над ухом. Ади утроил усилия и, споткнувшись о чью-то ногу, рухнул на смятый капот. Почему-то он молил об одном: только бы уцелело ее лицо.

Лицо казалось нетронутым. Хранившие влагу глаза через паутину трещин смо¬трели умоляюще, словно извинялись...
Тротуар просел, выдавив липкое жёлтое зарево. Боль прорезала шею, закачалась земля...
На северной окраине города он добрался до одного из тайный своих прибежищ. По¬шатываясь и обильно потея, он долго брёл по пустырю. Среди молоденьких берез на ощупь разыскивал знакомую трещину, а, найдя, протиснулся в подземный туннель. Обшарив стену, он вынул два кирпича, достал из тайника свечной огарок вста¬вил в бутылочное горлышко и поджёг.

Пламя озарило заплесневелые стены и пол, усыпанный обломками шифера. Из тайника он выудил и аптечку, составленную из просроченных медикаментов. Здесь у него была даже печка. Над ней он изрядно потрудился, разбирая стену и пробивая толщу земли под дымоход. А потом все это требовало тщательной маскировки, без которой он был бы вытеснен из удобного жилища.

Над печкой, в виде полки лежала бетонная плита, на которой хранились запа¬сы топлива. Ади развёл огонь, выпил пригоршню безымянных таблеток, взобрался на полку и навалил на себя гору тряпья.
Его знобило. Почти наяву душили кошмары. Языки пламени прорывались сквозь бетон, хватали за плечи и увлекали за собой. Падал он долго, с тошнотворным томлением и, распирающей грудь, пустотой. 0становившись, лежал, раскинув руки, покачиваясь из стороны в сторону, вверх и вниз.

Со всех сторон сбегались безликие, как кляксы, люди и стали наносить тупые удары. Корчась в избиении, Ади не имел сил поднять руку, чтобы заслонится. «Прекратить!» — властный окрик рассеял зловещие кляксы. Из мрака, проступили три освещенных лица — Верка, цыганка и Надежда. «Близится искупление» — сказала Надежда. «Осталось выплатить треть суммы» — молвила цыганка.

Вера опустила глаза и молчала. Под ней раскинулась волнующаяся поверхность крови. Платок, Евангелие, кукла с разинутым в беззвучии ртом — всё это падало в кипящие волны. Взметнув рубиновые брызги, упали три монеты серебром...
Пробуждаясь, Ади оживлял огонь, глотая таблетки, сплевывал горькую слюну.
И, взобравшись на полку, возвращался к уродливым бредням...

-4-
Ударили морозы. Затрещали и съежились деревья, снег сделался жёстким, как наждачный крут. На городской свалке Ади бродил среди мусорных куч, постукивая палкой по их заин¬девелым бокам. Под вечер неожиданно наткнулся на Хлюпика.
— Я тебя везде ищу! В нашей роще так много нового! — дергая глазенками, затараторил Хлюпик.
Он ходил, пританцовывал, размахивал короткими ручонками. Подпрыгивал, заглядывая в адины глаза. Он явно старался произвести впечатление.

Так, прохаживаясь, они очутились на краю идеально ровного поля. Под едва заметным углом оно поднималось к горизонту, и было абсолютно пустым. Лишь кое-где торчали кустики засохшей полыни. Хлюпик появлялся то спереди, то слава, то справа. Болтал не умолкая.
—Ты, похоже, все знаешь, — прервал его Ади и простер руку над полем. — Куда ведет это поле?
— Конечно, знаю, — швыркая носом, с готовностью отозвался Хлюпик. — Оно ведет в никуда. Это Поле Бесконечности.

—Так и ведёт: в бесконечность? — Ади посмотрел себе под ноги и неожиданно спросил. — Как я выгляжу?
—Ты выглядишь отлично...
— Нет, не то…. Понимаешь, я ни разу не видел себя с тех пор... В общем, с детства себя не видел. Зеркала сбегают от меня.
—Да? А хочешь, я буду твоим зеркалом? — Хлюпик преданно посмотрел снизу вверх и, вдруг помрачнел. Зрачки его остановились и сделались блеклыми и мутными, как у дохлой селёдки. — Но лица ты там не увидишь. А увидишь имя: Тоиракси Адуи...

—Ладно, кончай! — Ади отрешенно смотрел на заснеженную степь. Он больше не слу¬шал, Хлюпик всего лишь забитый зверёныш, ищущий хотя бы на время доброго хозяина, и с ним всё ясно. Пора было устраиваться на ночлег.
Он присмотрел место, где из-под напластований мусора пробивался пар, вырыл короткую траншею, прикрыл ее листом железа. Получилось что-то вроде землянки. Забравшись вовнутрь, он долго ворочался: приспосабливался к кочковатой постели.

Мгновенье спустя под боком заёрзал, приткнувшийся с боку Хлюпик.
— Я помню, я знаю тебя с детства, — услышал Ади его елейный шепот. — Мы тогда с тобой и с ребятами играли в лапту. А потом ты куда-то пропал. А ещё раньше я помню….
* * *
— Я помню тебя. Ты был с Ним. Ты правильно поступил, придя к нам. …
* * *
Сильные руки резко подняли его, встряхнули и поставили на ноги. Болезненно разорвав слипшиеся ресницы, он увидел перед собой трёх человек в рабочих куртках с лопатами. Чуть дальше, сотрясаясь и выкидывая хлопья чёрного дыма, тарахтел бульдозер.

— Ну, ты, командир, даёшь! — услышал он над ухом тягучий голос.
Несколько мгновений Ади тупо взирал на развороченное своё убежище, а потом дёрнулся в его сторону, но его удержали.
— Куда ты, куда?!
— Там был ещё один…

— Не было никого, успокойся. Иди себе с богом и больше так не ночуй. Ещё бы немного — и под нож….
Удалившись на несколько шагов, Ади машинально сунул руку за пазуху и обнаружил там пустоту. Исчезли платок и Евангелие. Пропали деньги.
«Ах ты, маленький гадёныш….» — он ещё раз пошарил под одеждой, ощупывая складки. — «Ну, я знаю, как тебя найти»
Однако всё оказалось не таким простым. Искомое сообщество объявилось в роще только на третий день. Ни Хлюпика, ни Получки среди них не было.

— Хлюпика не видели? — спросил Ади, приблизившись к картёжникам.
— Нету Хлюпика. Умер, — ответствовал сидевший к нему лицом, с виду совсем молодой, но совершенно седой мужчина.
— Как?!
— Получка его насмерть забил. Потом милиция забрала Получку. Ёщё до этого он завалился на чью-то свадьбу и устроил там капитальный разгром…
— Ты про Хлюпика мне скажи. Где его похоронили?
— Таких не хоронят, — седовласый холодно покосился на Ади. — Завернули в тряпку и в реку, вон… А тебе он зачем?




— Должен он мне.
— А, ну теперь все! Мир его праху, вместе с его долгами! — и повернулся к игро¬кам. — Что у нас хвалят? Крести? Отлично!
Ади закрыл глаза, но дребезжащая листва настигла его и здесь за ладонью и сжатыми веками...
Перед ним снова была развороченная бульдозером землянка и горы пришедших в не¬годность бланков. До сего момента все было застлано тем желчным налетом, и непонятно было, как он сюда добрался, не попал под машину или не свалился в канаву.

Он подходил к границам поля Бесконечности и вглядывался в белую даль. И, наконец, с отчаянной решимостью, бросился в плотнеющие сумерки.
-5-
Не экономя сил, он двигался по полю всю ночь. Жесточайший мороз пробирался через прорехи. Взломанный наст впивался в ноги, но Ади почти не чувствовал боли. Скоро он вообще ничего не будет чувствовать.
Широко дохнул встречный ветер. Где-то в потёмках зашипела, забилась полынь,… Земля раскачивалась под ногами... Отчего так болела шея?
Ади споткнулся...
***

«Возливши миро сие, она приготовила Меня к погребению...»
***
Толкнул ли кто его, шепнул ли…. Он должен идти. Зачем...
***
Он должен! Как уголёк, с треском выпавший из очага и укатившийся за темный порог. По воле хранителя очага или обитателя порога — он должен. Удалиться за порог, ибо дом пуст, а за порогом властвует ночь. Пригнувшись, казавшись себе меньше малого, Иуда пятился в ночь….

* * *

Сколько дней…. Сколько дней нужно, чтобы искупить…. Утром родиться, а ночью умереть — сколько?! «Осталось выплатить треть суммы…» Хорошо же…
Утомившись за ночь, ветер вздохнул и, сбив с полыни ледяную пыльцу, прилёг на равнину. Иуда засыпал. Засыпал ровно и сладко и, в первый раз, по настояще¬му крепко. "Завтра проснусь, и всё будет лучше…."
Он улыбнулся.
Багровое от мороза солнце взошло над Полем Бесконечности. Осветило скрюченную фигуру и скованную льдом улыбку.