После супружеской измены, свидетелем которой стал Артамон Канарейкин, в дом вселилось тяжёлое ожидание беды.
Светлана Бездоннова всё так же, как и прежде по утрам пила кофе, красила губы, надевала чулки на свои тощие жилистые ноги, натягивала мини-юбку, кое-как скрывающую плоский зад. Торопясь, выкуривала пару сигарет, и выпархивала в суетный день. Но она стала замечать за собой, что возвращаться обратно ей становилось всё страшнее и тягостнее. Не то чтобы Канарейкин стал больше пить или принялся опять за наркотики. Нет. Он, как всегда находился в состоянии лёгкого опьянения с начала дня, постепенно погружаясь к вечеру в среднюю фазу окалдыривания. Это было его рабочим состоянием и не представляло ничего особенного.
Но порой, когда она стояла спиной к нему у плиты на кухне, то ощущала жуткий взгляд, который с ненавистью сверлил её до самых внутренностей, разрывал кожу и наматывал кишки на толстую суковатую палку. Светлана резко оборачивалась и натыкалась на безумные глаза мужа. Он сидел на полу в рваных носках, лохматый, с бородой-щетиной и смотрел на неё не отрываясь. Потом закуривал, продолжая непрерывно следить за ней, стряхивал пепел на пол и молчал.
— Знаешь, Багир, — жаловалась она Главному редактору «Литпрома». — Мне кажется, что он в уме убивает меня каждый день и рассматривает внутри своей черепной коробки эти сцены, — Светлана всхлипнула. — Мне страшно!
— Ты гонишь, Светочка, — отвечал ей Батыров, поглаживая костлявую задницу поэтессы. — Он, не знает что ли, что у нас, контркультурных сетевых писателей, главное не быть п…дорасом, а остальное всё можно. Да ты бывало не с одним и сразу и что из-за этого? Убивать что ли?
— Я про это же и говорю, Багирчик, — хныкала Бездоннова, стягивая трусики.
— Надо с ним поговорить, — задумчиво произнёс Главный редактор и достал из кармана пиджака тюбик с мазью для анального секса. — Давай сегодня по-нашему, по-восточному.
Багир Батыров по национальности был туркмен, хотя имел азербайджанскую прописку до приезда в белокаменную столицу нашей Родины.
— Давай, — согласилась Бездоннова и встала на четвереньки.
В следующие десять минут мысль Батырова унеслась в родной аул и парила в воспоминаниях чистого горного воздуха, утреннего солнца, встающего над отрогами кавказских вершин, и блеянья баранов. Запах навоза и кислого молока дурманил голову.
Багир зажмурил глаза и застонал от удовольствия. От мысли про баранов он возбуждался ещё сильнее.
Вдруг Батыров остановился.
— Света, покричи, пожалуйста, барашком, а?
— Бе-е-е, бе-е-е, — покорно заблеяла жена Артамона Канарейкина.
Батырова это подхлестнуло и он утонул в пучине оргазма. Гортанные крики на родном языке вырвались из его удовлетворённого существа. Глаза у него затуманились, сошлись к переносице и он завизжал от переполнивших его чувств.
***
Дома Светлану Бездоннову ждало новое испытание.
Когда она, как всегда тихо-мирно вернулась из ночного клуба под утро, Артамон Канарейкин ждал её у двери сидя на грязном паркете в одних трусах. Он молча подошёл к ней и порывисто обнял, преднамеренно причиняя боль. Бездоннова вскрикнула. В нерусских глазах мужа сверкнула сумасшедшинка и он, не говоря ни слова, грубо повалил её на пол и завладел.
Она попыталась показать своё нерасположение к такой манере поведения и неудобства соития на грязном полу. Это выражалось в слабом отталкивании и полупьяного шёпота: «Пусти, не хочу, у меня голова болит».
Но подобные аргументы не подействовали на Канарейкина, а только придали ему силы и напора. Из открытого рта мужа стекала вонючая слюна и капала Бездонновой на лицо. Поэтесса крутила головой, пытаясь увернуться от желтоватой липкой жидкости, но всё равно некоторые фрагменты попадали ей на губы. Светлана отфыркивалась и плевалась, чем ввела Канарейкина в полнейшее безумие. Он рычал и изрыгал только что придуманные стихи.
Канарейкин выкрикивал их в такт движениям своего потасканного зада, злорадно наблюдая за мучениями своей супруги. Иногда он заходился в кашле, и новая порция выделений изо рта падала на залитое слезами лицо Светланы.
«И глаза твои грязные, мутные, серые лужи,
Где луна отразиться навряд ли захочет, увы.
Да и прочее: таз, что безбожно заужен,
Сиси вялые, волосы цвета подгнившей травы», — выкрикивал он и терзал распростёртоё под ним тело женщины, которую он совсем недавно любил.
— Пусти! Пусти же! Мне больно! — запричитала она.
Канарейкину показалось мало всего происходящего. Зловещая ухмылка зазмеилась на его губах. Он вытащил левой рукой заранее припасённое шило с ржавым жалом и надавил им на горло жены.
Светлана замерла, боясь шелохнуться. Её карие глаза округлились от ужаса. Не отнимая шила от горла супруги, Канарейкин запустил вторую руку туда, куда неделю назад страстно целовал, лаская кончиком языка срамные губы. Резко углубив запястье в мякоть некогда любимой женщины, он растопырил свои узловатые пальцы с длинными грязными ногтями.
Артамон шевелил ими, карябая нежную плоть, и с садистским удовольствием смотрел в глаза жены, упиваясь болью в них.
Бездоннова сдержанно стонала. Она боялась сделать малейшее движение, чтобы не увеличить свои страдания.
Чем больше мучалась жена, тем меньше нервничал Канарейкин.
«Ы-ы-ы», — довольно мычал он, а потом начал декламировать стихи, написанные этой ночью, в ожидании супруги из ночного клуба.
«Да, уж времени жалко, и это бесспорно…
Не любовь и была, а какой-то панический срам.
Ни эротика, бл…дь, а, пожалуй, монгольское порно.
Под дутары, кобзу и ни с чем не сравнимый варган».
— Не было! Не было! — вдруг вскрикнула Бездоннова.
Канарейкин перестал царапать когтями изнутри влагалище и спросил:
— Чего не было?
— Ни дутар, ни кобзы, ни варгана!
— Дура, — раздражённо сказал Канарейкин, вытаскивая кисть из нутра жены. Облизал кровь на кончиках ногтей и пояснил. — Это же, мать твою, метафора!
— А таз зауженный тоже метафора? — спросила Бездоннова, незаметно освобождаясь от тяжести тела Артамона.
— Тупая соска! Вот, слушай! — Канарейкин встал и воздел руки к потолку:
«Ну, какие вопросы? Зачем? Нах…уя темы эти?
Всё понятно и ясно, как в жопу засунутый перст.
Мы встречались, поролись, чудили… Как дети.
А потом повзрослели. Теперь и несём этот крест».
Но супруга ничего нести не желала. Упоминание о персте в заднице придало ей силы, и она вскочила на ноги, как горная коза. Сделала невероятный прыжок в сторону с места под изумлённым взглядом муженька, схватила сумочку с телефоном и в раскорячку побежала в ванную комнату.
Хлопнула дверь, щёлкнул замок и раздался её злобный визгливый вопль:
— Если ты, козлина, подойдешь к двери, я ментов вызову и посажу тебя ко всем ху…ям в тюрьму, падла! — тут она не выдержала и зарыдала.
Артамон Канарейкин немного подумал и решил, что его литературный талант навряд ли будет востребован на лагерном лесоповале и пошёл мыть руки на кухню.
Была тяжёлая ночь ожидания и энергозатратное утро расплаты. Резало от недосыпания глаза, и пахло от рук протухшей рыбой.
«Какая мерзость, эта ваша заливная рыба», — вспомнилась ему крылатая фраза из популярной кинокомедии, и он улыбнулся.
Впервые спокойно улыбнулся за несколько дней.
Помочь сайту
Поздравления
