КОМАНДИРОВКА НА ХИМИЮ

70-х годов прошлого века.

От автора

Сейчас уже всё не так. Уже давно всё не так. Практически не осталось авиации специального применения. А тогда…
Тогда же тысячи самолётов почти круглый год кружили над полями громадной империи называемой СССР. Авиация была засекреченной отраслью, и мало кто знал, зачем и для чего они кружат. А, главное, как и чем они поливают поля? И никто не мог сказать, чего больше в этом, пользы или вреда. По крайней мере, сильные мира тех лет не ели продукты, обработанные химикатами. Для них были экологически чистые поля, куда и близко не подпускали никакую «химию». Никакую. Кстати, сейчас тоже. Официальная пропаганда твердила, что всё это совершенно безвредно и делается для повышения урожайности зерновых и для ускорения созревания хлопка, или для борьбы с вредителями сельского хозяйства. В идеале всё так. Конечно, когда саранча закрывает солнце, то тут не до лирики, а вот всё остальное…
Поля поливали ядами средней и высокой токсичности, а ещё посыпали различными удобрениями не всегда и не везде нужными и в итоге приносящими не пользу, а вред. Как можно говорить об их безвредности, если корова, выпившая водички с мочевиной к вечеру протягивала ноги, а если наелась прошлогодней соломы с полей, где применялась аминная соль (гербицид 2-4Д для борьбы с сорняками), то её молоко было невозможно не только пить, но и нюхать. А вы никогда не принюхивались к хлебу, купленному в то время где-нибудь в Оренбургской области? Впрочем, запах гербицида мало кому известен, а если и ощущался, то это был запах больничных коридоров. Ощущали? Вот это и есть аминная соль. Но чистый её запах – это что-то! Это и есть гербицид 2,4Д – яд средней тоусичности.
А сколько птиц, насекомых мелких зверушек легло жертвой поднятия урожайности? Порой я удивляюсь, как они вообще-то ещё сохранились на наших полях? План по обработке гектаров колхозных полей был возведён едва ли не в законодательный статус, и мало кого волновало, так ли уж нужна обработка всех полей без разбора? Отсюда и возникали гигантские приписки. План, план, план. Попробуй его не выполни раз, два, три – и ты больше не руководитель. А план увеличивали каждый год на 10-12 процентов.
Не ошибусь, если скажу, что пагубность такой политики яснее всего понимали лётчики, агрономы и неравнодушные руководители хозяйств. Понимали,возмущались, но что можно было сделать в то время? Ах, ты против воли партии? Да легче приписать и отчитаться о якобы сделанной работе. Так многие и делали,не желая травить землю. Ну а гадость эту в овраги, в суслячьи норы, в ямы. А кое-где она годами лежала на деревенских аэродромах, разносимая ливнями и весенними паводками по окрестностям, попадая в мелкие речушки в невообразимо большой концентрации. Речушки приносили эту гадость в реки, реки – в моря. Мало кто знает, что в организме антарктических пингвинов обнаружен дуст. Не таким ли образом он попал туда?
А теперь вот ещё и потепление климата. Но это уже совсем другая тема. И скажу, как лётчик, весьма спорная. Потепление ли грядёт? А может наоборот?

---------------------


В Бронский объединённый отряд Приволжского управления гражданской авиации вчерашний курсант, а ныне второй пилот самолёта Ан-2 Георгий Александрович Клёнов прибыл в разгар лета. В управлении, где он получал направление, ему сказали, что, скорее всего, он сразу же будет направлен на авиационно-химические работы. Сейчас самый их разгар и лётчиков не хватает катастрофически.
О работах этих Клёнов имел самое смутное представление. В училище, помимо военной подготовки, их учили простому пилотированию и рейсовым полётам. Считалось, что этого достаточно, а всему остальному научат в производственных подразделениях.
- Запомните, ребята, - напутствовал их на прощание инструктор, - летать мы вас научили, но это ещё не всё. Просто летать и ворона умеет. Учитесь летать осмысленно, анализируйте свои действия. В воздухе вы всегда мысленно должны быть впереди самолёта, а не сзади. И тогда пролетаете долго и, возможно, счастливо. Первое сказанное вам на производстве слово будет о том, что вы ничего не знаете и не умеете. Ещё вам скажут: забудьте всю теоретическую чепуху, которой несколько лет усердно набивали ваши головы в училище. И вас начнут учить снова. Не возмущайтесь и не обижайтесь, ибо вы действительно… ничего не умеете. Это авиация, где учатся всю жизнь.
С такими вот пожеланиями, с радужными надеждами и с новеньким свидетельством пилота в кармане форменного костюма Клёнов предстал пред очами сурового начальника отдела кадров. Не взглянув на его документы, тот спросил:
- Холост?
- Так точно!
- Это хорошо. А жильё в городе имеется?
- Никак нет!
- А вот это плохо. Это очень плохо. Жить-то где будешь?
- В училище нам говорили, что как молодому специалисту…
- …тебе жильё положено, - докончил за него кадровик. – Да, положено. У нас много чего положено. Но жилья нет. И вообще забудь, что тебе в училище говорили. Там много чего говорят. Пока поживёшь в гостинице, а потом выделим койко-место в общежитии. Хотя и с этим тяжело.
А потом всё завертелось, как в калейдоскопе. Его посылали из одного кабинета в другой, третий, где он подписывал какие-то бумаги, множество раз расписывался за инструктажи и всевозможные приказы, смысл которых не доходил до его сознания. Некоторые приказы были изданы ещё на заре авиации, но к немалому удивлению Клёнова ещё действовали. Так он узнал, что согласно статусу командиру эскадрильи положен… служебный конь и шашка. Ни того, ни другого конечно ни у кого не было.
На третий день его определили в эскадрилью.
- Командир там хреновый, - коротко пояснил Георгию знакомый ещё по училищу, закончивший его годом раньше, пилот. – Нудный и мелочный, а что случится – никогда не поможет. И всякими зачётами замучит. Да сам узнаешь.
Но Клёнову повезло. Нудный командир сам бегал вместе с ним сдавать зачёты по разным кабинетам. То есть зачёты-то сдавал он, а командир просто ускорял дело и следил, чтобы его не отфутболивали разомлевшие от июльской жары и лени специалисты, а заодно,чтобы не придирались по мелочам и не отправляли на второй круг. Короче, ускорял события. Ларчик открывался просто: не хватало вторых пилотов, и производственный план был под угрозой срыва.
- Работы много сейчас, - пояснил ему тот же знакомый. – Многие экипажи продлённую месячную норму отлетали,а до конца месяца почти две недели. Так что тебя быстро в дело введут. Это зимой некоторые по два месяца зачёты сдают.
Так и вышло. Уже на второй день все зачёты были сданы, а ближе к вечеру командир эскадрильи Глотов проверил его технику пилотирования по прибытию в подразделение. Наутро представил его командиру экипажа Михаилу Зубареву, который уже неделю, как вышел из отпуска и томился от безделья из-за отсутствия второго пилота. Тот отрешённо посмотрел на новичка и воскликнул:
- Да вы кого мне даёте? Это же ещё курсант! Его учить и учить надо. Ты в химии разбираешься? – повернулся к Клёнову. – Документы умеешь оформлять? Нет? Я так и знал! Как же с ним работать? Дайте мне старичка, а этого, - кивнул на Георгия, - обкатайте в рейсовых полётах. Сами знаете, трудно с такими парнями на химии. Да и ему трудно будет привыкать.
- Так бы и сделал, будь у меня вторые пилоты, но их нет, - сказал Глотов и развёл руками и даже завертел головой, заглядывая за двери и стоящий в кабинете шкаф, словно там могли прятаться так нужные ему лётчики. – Нет, и больше в этом году не будет. От хорошей жизни, что ли даём тебе не обкатанного второго? Да ты не волнуйся, научишь. Опыт у тебя громадный. Да и командир звена поможет. Если будут затруднения - ко мне обращайся, к заместителю. Всегда поможем.
- Да знаю я вашу помощь! – махнул рукой Зубарев. – Эх, система, чёрт её возьми!
Потом Клёнов понял, что слово «система» было в авиации нарицательным, и им Зубарев клеймил самую крупную компанию мира под названием «Аэрофлот». Уже вечером их поставили в план на вылет.
На следующий день они сели в отвратительно пахнущий самолёт и взяли курс на юг. Пилотировал Зубарев. В кресле второго пилота восседал командир звена Алексей Манилов. В проходе кабины на струбцине для стопорения рулей, положив её между креслами лётчиков, устроился техник Зародов. Едва самолёт набрал высоту, все трое закурили.
Гошке в кабине места не было, и он устроился в фюзеляже среди каких-то ящиков, шлангов, коробок и прочего хлама в изобилии валявшегося около полуторатонного бака для химикатов, из открытого люка которого несло невообразимой вонью. Почти три часа полёта были для него пыткой. Он пытался сдерживать дыхание, но воздуха лёгким не хватало, и Георгий был вынужден делать глубокий вдох полной грудью, явственно ощущая, как в него проникает пропитанный отравой воздух.
К концу третьего часа Зубарев повёл самолёт на снижение и начал закладывать крутые виражи над какой-то деревней, едва не цепляя концами крыльев телевизионные антенны. Затем на бреющем полёте самолёт ушёл в сторону какого-то поля и, сделав круг для осмотра, приземлился на нём. Они вышли из самолёта. Оседала густая пыль, поднятая струёй от винта. Жара – за тридцать, полный штиль. В кабине – за сорок. Кругом была степь с чахлыми признаками растительности. Ничего абсолютно, похожего на аэродром в понимании Клёнова тут не было. Всюду невыносимо смердящий запах химикатов. Да куда это они сели? Что здесь такое?
Он отошёл подальше от самолёта и всей грудью втянул воздух, чтобы провентилировать лёгкие. Но почему здесь, на чистом воздухе такой же смердящий запах? Откуда? Или это ему кажется? Он ещё раз сделал глубокий вдох. Нет, то же зловоние.
- Принюхиваешься, товарищ второй пилот?
Гошка повернулся на голос. Перед ним стоял голый по пояс весь блестевший от пота техник.
- Ого! – воскликнул он. – Что-то неважно выглядишь. Как самочувствие?
В ответ Клёнов только плечами пожал.
- Ничего, привыкнешь, - успокоил Зародов и пояснил: - Это запах гербицида, короче – яда. Им тут всё кругом пропитано. Вон, видишь, - кивнул на участок мёртвой земли без признаков растительности и на вид имевшей цвет золы, – это не земля, это ядовитая пыль. Как после ядерного взрыва. Здесь была загрузочная площадка, химикатами бак заправляли, какая-то часть на землю проливалась. Теперь тут лет двадцать ни травинки не вырастет. Мёртвая лунная пыль, - сплюнул он. – Это и есть полевой аэродром.
- Но кому нужно такое? – с недоверием спросил Клёнов.
- Да уж никак не местным жителям. Они нас ругают. Мы насвинячили и улетели, а им здесь жить. А вот государству нужно, чтобы Америку по урожайности догнать. И, желательно, перегнать. Поэтому вот таких аэродромов только в нашей области около трёхсот. Представляешь, какая гигантская битва за урожай разгорается каждый год? Несколько авиационных дивизий – это сотни самолётов поливают земли страны от зари до зари этой вот гадостью. Всё это впитывается в землю, дожди и паводки смывают и уносят это в ручьи, ручьи в реки, реки в моря. Ты знаешь, даже в пингвинах дуст нашли? Он ведь не разлагается десятки лет.
- Слышал, - кивнул Клёнов.
Подошли Манилов с Зубаревым.
- Что-то не видно встречающих, - улыбнулся им техник, - Не играют фанфары, хлеб-соль никто не подносит. Бардак! Видать, не нужны мы здесь? А, командир?
- Приедут, - неуверенно возразил командир звена, доставая сигареты. – Перекурим пока.
Перекурили раз, другой, третий. Раскалённое солнце жгло нещадно. Давно миновал полдень, а на аэродром никто не приезжал. Зародов, пошвырявшись в хвостовом отсеке, извлёк оттуда две раскладушки, с грохотом сбросил их на землю и, обливаясь потом, выпрыгнул сам.
- Градусов шестьдесят внутри. Сауна, а не самолёт, - заключил он. – Как вы только летаете в таких условиях, ребята! Обезьяна и та бы не выдержала.
- Так то обезьяна, - сказал Зубарев, затаскивая раскладушку в тень крыла, - а мы – советские лётчики.
На двух раскладушках разместились командиры, Клёнов с техником улеглись на грязном чехле от двигателя. На смердящий запах уже никто не обращал внимание.
- А, между прочим, жрать хочется, - сказал Зародов и поскрёб ногтями свой впалый живот.
- Эх, система! – выдохнул дым Зубарев.
Трёхлитровую банку с водой, предусмотрительно взятую с базы Зародовым, давно выпили. Вода была сильно тёплая, словно парное молоко и только усиливала жажду.
На четвёртом часу ожидания со стороны деревни, поднимая густые клубы пыли, показалась машина.
- Кажется, сюда едет! – вскочил с чехла Зародов и снова звучно поскрёб ногтями потный живот. – Точно сюда.
Командир звена, несмотря на то, что обливался потом не меньше, чем полуголый авиатехник, вскочил и натянул на себя форменный синий и тяжёлый, словно гиря, пиджак, чтобы видели – начальство прилетело, и встал в позу незаслуженно оскорблённого человека с печатью благородного гнева на лице. Из машины вышел мужчина лет шестидесяти и представился главным агрономом.
- Это что же вы, дорогой товарищ, так плохо встречаете героев битвы за урожай? – начал командир звена. – Четыре часа ждём. А знаете, сколько час простоя самолёта стоит?
- Да знаю, знаю, - устало отмахнулся агроном, здороваясь со всеми за руку. – Знаю. Но я, простите, никаких героев биться за урожай не вызывал. Откуда вы взялись?
- Как откуда? Прибыли согласно заключённого вами ещё зимой договора. Вот и план-задание на ваше хозяйство. Мы своё слово держим.
- Да, держите. Мне тут года четыре назад один экипаж из Белоруссии тоже слово сдержал. Шесть вагонов удобрений высыпал на одно поле, что рядом с аэродромом. А на дальние поля летать долго, они погудят немного, и опять на ближнее поле бросают. Больно домой торопились. Осенью это было. Я уже, когда документы подписал, понял, что они натворили. Вы, говорю, вред мне сделали, а не пользу. А они в ответ: сигнальщики у тебя, батя, на поле были? Нет? Откуда же мы знаем, куда и сколько летать? А ведь знали, паразиты, прекрасно всё знали. Ну, я в дураках и остался из-за сигнальщиков. А где их взять? Не хватает людей в колхозе. Сейчас все в город норовят убежать, на лёгкую жизнь. А из города к нам на уборку временщиков присылают. А что с них взять? Они не хозяева на земле-то. Каждый своё сорвать стремится, да убраться побыстрей, как те лётчики.
- Ну, наши пилоты не такие, - возразил командир звена.
- Не знаю, какие ваши. Только вот что я скажу вам, ребята: зря вы прилетели, не нужен мне самолёт.
- Вот так дело! Тогда зачем же договор заключали?
- А сверху, - агроном ткнул заскорузлым пальцем в небо, - сверху давили. Вот и заключил. Всех заставляли. Попробуй, откажись!
- Так ведь отказываетесь сейчас. А мы обязаны в райком про это сообщать, - напустил на лицо завесу строгости командир звена.
- Сообщайте, - махнул рукой агроном, - мы вместе с председателем пенсии оформляем, не страшно. Чего землю-то травить зря? Раньше боялись, а теперь…
- Значит, не видите пользы от авиации? – не сдавался Манилов.
- Нет, не вижу, по крайней мере, от такой вот химии, - кивнул на самолёт. – А вот вред вижу. Вон, глядите, вдоль дороги лесополоса голая? Ваша работа. Ядом сожгли. Прошлым годом триста гектаров свёклы сожгли. Опять же ваша работа. Может, вы и не виноваты, вас-то ведь тоже заставляют. План, чёрт его возьми! Но нельзя же землю ядами поливать каждый год. Это варварство, природа не выдержит. А потомки проклинать нас будут. Да что вам говорить, сами понимаете. Вот в этой полосе когда-то птичий гомон был, а теперь там нет ничего живого, всё погибло.
Присмотревшись, Георгий заметил, что листьев на деревьях почти совсем не было. Нелепо торчали во все стороны высохшие с шелушащейся корой сучья. И это в середине лета.
- Другое дело – внесение удобрений, - продолжал агроном. – Это дело нужное, ежели с умом применять. Опять же, зачем с самолёта? Весной можно вместе с зерном прямо из сеялок. Так ведь нужных удобрений не добьёшься. Вон калий дают, а зачем он мне? Почва тут и без того калия полна. Тут мочевина нужна, а её нет. У нас ведь как: на район из области спустят бумагу, там всё расписано, кому, чего и сколько. И не учитывают, что земли-то у всех разные. Бери и бросай на поле, что дают. Разве это хозяйский подход?
- Да, - вздохнул Зубарев, - одним словом, система!
- Вот, вот, - система, - согласился агроном. – И за вас вот меня ругать будут, нарушил, мол, директиву. Ну да ладно, я беспартийный, плевать. Но у меня прошлогоднюю солому коровы не едят, морды от неё воротят, потому что воняет гербицидом. А те, что жрут, потом такое молоко выдают! Тьфу, вонь одна! А потом этим молоком в городах людей травят.
Покурили, агроном попрощался и уехал.
- Хоть бы пожрать пригласил, - проворчал Зародов.
- Зачем? – хмуро проговорил Манилов, глядя вслед пылящему автомобилю. – Ладно, ещё приехал предупредить. Не нужны мы ему, да и обижен он на авиацию.
- И-ех, система! – зевнул Зубарев. – Для чего я с пяти утра на ногах? Что дальше делать будем?
- Давай, командир, принимай решение, - засуетился Зародов. – Что тут сидеть? Да и природа, как известно, пустоты не любит, - похлопал себя по тощему животу.
- Может, обратно на базу, - неуверенно произнёс Клёнов, но его даже не удостоили ответом.
- В сорока километрах отсюда аэродром соседнего колхоза. План-задание на него мне тоже Глотов дал. Перелетаем туда, - принял решение Манилов.
Взлетели, подняв гигантскую тучу пыли. Через десять минут вышли на какую-то деревню и стали, завывая двигателем, на бреющем полёте нарезать круги над крышами домов, распугивая кур и прочую живность. Подобная эквилибристика над населёнными пунктами запрещена, но как ещё вызвать кого-то на аэродром, расположенный, как правило, в нескольких километрах от деревни?
Виражи не помогли. Бесполезно просидев два часа, решили послать в деревню Клёнова на поиски начальства, предварительно его проинструктировав.
- Ты там пожрать что-нибудь поищи, - дополнил инструктаж Зародов.
До деревни было километров семь, для молодых ног не расстояние. В правлении колхоза никого не было, рабочий день давно закончился. У женщины, лениво возившей шваброй по коридору, спросил, где найти председателя или агронома.
- Туда иди, - махнула она рукой на одну из улиц, - все они там живут.
Помня наказ Зародова, по пути через зарешёченное окно обследовал полки закрытого магазина. Были видны какие-то консервы, да что-то мерзко-зелёное в трёхлитровых банках. И всё! Не густо.
Дом председателя нашёл безошибочно. На фоне домов рядовых колхозников это было внушительное сооружение. Рядом стояли добротные сараи и гараж. Всё было обнесено крепким деревянным забором. Едва он приоткрыл ручку калитки и заглянул во двор, как к нему, лязгая цепью, бросилась откормленная до свинского состояния овчарка. Пришлось спешно ретироваться.
- Вам кого, молодой человек? – из дверей веранды выглядывала полная женщина с помятым, заспанным лицом, придерживая на мощной груди расползающийся в стороны халат.
- Мне председателя нужно, - ответил Клёнов, опасливо поглядывая на притихшую при виде хозяйки овчарку.
- Его нет, он на совещании в районе, будет только завтра. А вы, по какому поводу?
Жорка объяснил.
- Ах, вы лётчики? – сразу потеряла всякий интерес женщина и зевнула. – Опять прилетели? То-то, слышу, гудели низко, отдохнуть не дали. Значит, опять огурцы повянут от вас. – Она ещё раз смачно зевнула и сказала: - Вы к агроному идите, он всегда с вами возится. Но лучше бы улетали, сохнет от вас всё. – И закрыла дверь.
Поняв это, как сигнал к действию, собака с сиплым лаем снова начала рвать цепь, прыгая в сторону Клёнова.
- Чтоб ты, тварь, подохла! – ругнул он животное и добавил: - Вместе со своей хозяйкой.
Дом агронома стоял недалеко. Миловидная женщина радушно пригласила войти, усадила в кресло на летней веранде. Из раскрытой двери кухни веяло такими аппетитными запахами, что Георгий судорожно проглотил слюну. Он попросил воды и выпил целых три бокала.
- Понимаете, какое дело, - помешивая ложкой в кастрюле, говорила женщина, - муж уехал в соседнюю деревню к брату погостить на пару дней. Впереди ведь выходные. Но, насколько я знаю, он не ждал вас, иначе бы не поехал.
- А позвонить туда можно?
- Да что вы! У нас и телефонов-то нет. Есть только у председателя.
Он мысленно присвистнул. Делать тут больше было нечего, и он распрощался.
- Куда же вы? Поужинаем, тогда и пойдёте. Сами же говорили, рано утром встали.
- Спасибо, меня ждут на аэродроме. Извините за беспокойство. До свидания.
Ну откуда ему было знать, что в подобной ситуации отказываться от приглашений нельзя, ибо неизвестно, где будешь есть, пить и спать, да и будешь ли это делать.
На аэродроме его выслушали с угрюмым молчанием.
- Да что же это такое? – взорвался Зубарев. – Выходит, Глотов вытолкал нас на свободную охоту, не дожидаясь телеграмм от хозяйств? Договоры есть и ладно. А они на эти договоры плюют.
- Выходит, что так, - хмуро подтвердил Манилов.
- Конец месяца скоро, ему план по гектарам нужен, - сказал Зародов.
- Побирушки мы, вот кто! – всё больше распалялся Зубарев. – Побирушки «Аэрофлота», вымогатели гектаров. Эх, система! Между прочим, Глотов так не раз делал. Ему бы лишь с базы нас вытолкнуть. А там, дескать, уговорит экипаж заказчика отработать. И ведь иногда срабатывало.
- Зато его на разборах хвалят, - сплюнул густую слюну Зародов. – Проявляет разумную инициативу, всегда план выполняет, безопасность полётов обеспечивает.
- Ну, безопасность – это не Глотова заслуга, - возразил командир звена. - Просто лётчики хорошие. Да и план не его заслуга, а тоже лётчики делают, где правдами, а где неправдами.
- Однако, что дальше делать будем? – спросил техник. – Вон солнце-то за горизонт заходит. Пора бай-бай, а мы не ели. Кстати, ночью в степи холодно. – И он лязгнул зубами, показывая, как холодно в степи по ночам.
Манилов встал с раскладушки и молча полез в самолёт.
- Чего это он? – спросил Клёнов.
- Будет запрашивать по радио базу, что нам дальше делать?- ответил Зубарев.
- Домой лететь надо, - осторожно посоветовал Георгий.
- Шустрые нынче вторые пилоты пошли, прямо электровеники! Ты на часы посмотри. До захода солнца десять минут осталось, а до базы лёту – три часа. А химические самолёты, да будет тебе известно, по ночам не летают, запрещено. Кстати, в поле никогда не приходилось ночевать?
Только сейчас он осознал весь драматизм ситуации. Они обречены ночевать в поле. Ну и перспектива! Ни каким документом это не предусмотрено.
- Ни в каком документе не написано, что лётчик голодный должен спать у самолёта, - словно прочитав мысли Клёнова, сердито проговорил Зародов. – Натощак – не летай, отдыхай – как положено. Спиртного на точке – ни грамма. Документы оформляй – как положено. И прочее, и прочее. Всё расписали, не жизнь, а малина! А жизнь – она не инструкция, иногда и кукарекать заставляет.
- Уже заставила, - поправил Зубарев. – Всю ночь будем кукарекать у самолёта.
- А жрать-то всё сильнее хочется, мужики. Может, где-то поблизости в поле что-то съестное растёт?
- Так, что забудь, Жорка, чему тебя в училище учили, - продолжал Зубарев. – Там были возвышенные мечты, здесь – суровая реальность, проза жизни. И первая твоя командировка с первых же часов эту прозу показала. Но это ещё цветочки, бывает и хуже.
Из самолёта выпрыгнул командир звена.
- Быстро! Собирайтесь! Вылетаем!
- Куда? Уже солнце село.
- Не ночевать же здесь. Дежурный командир на базе посоветовал в «Красный Октябрь» перелететь. Обещал туда позвонить, чтобы встретили.
- Он на часы смотрел, когда такой совет давал? – зло бросил Зубарев. – Да и кому он позвонит? Кого это сейчас в колхозной конторе найдёшь?
- Я уже не раз в поле ночевал, - повысил голос Манилов, - больше не хочу. Холодно тут ночью. Быстро в кабину.
С грохотом полетели в фюзеляж раскладушки. Запустили двигатель и прямо со стоянки пошли на взлёт.
- Курс, какой курс? – спросил Зубарев.
Манилов покрутил полётную карту.
- Держи 50 градусов. Высота – сто метров.
Шли на максимальном режиме. Под крылом мелькали лесополосы, чёрные нитки полевых дорог, заброшенные полевые станы, выжженные солнцем поля. Стало темнеть. А темнеет в степи быстро. На двадцатой минуте полёта по расчёту должен появиться «Красный Октябрь», но прошло уже две сверх расчётные минуты, а впереди по курсу была одна только степь. Краски на земле стали серыми и размытыми, видимость ухудшалась с каждой минутой. На 23-й минуте полёта поняли: никакого населённого пункта впереди не будет.
- Он где-то рядом должен быть! – забыв про переговорное устройство, проорал Манилов. – Курс - вправо под девяносто! Набрать высоту!
Зубарев потянул штурвал на себя. Горизонт раздвинулся. Прошли пять минут с новым курсом, в степи – ни огонька.
- Может быть, сядем где-нибудь, пока ещё что-то видно? – хриплым от напряжения голосом спросил Зубарев.
- Курс – на сто восемьдесят! Идём обратно! – вместо ответа скомандовал Манилов, включая секундомер.
Прошли 10 минут с обратным курсом. По прежнему впереди ничего не было.
- Эта …ная карта пятидесятого года выпуска! Разве по ней определишься? – определился по поводу карты командир звена и бросил её под сиденье.
Молча пролетели ещё минуту. Каждый понимал, что ещё несколько минут промедления, и они не смогут безопасно приземлиться на незнакомой местности. Внизу могло быть что угодно. Можно, конечно, набрать высоту и летать до утра, но уже не хватит горючего.
- Приготовиться! Подбираем площадку и садимся в поле. Но ведь где-то же рядом этот чёртов «Красный Октябрь», - принял решение Манилов.
- Под нами какой-то полевой стан промелькнул, - сказал Зубарев, - надо рядом с ним садиться.
- Полевой стан? Посадочная площадка в «Октябре» как раз у полевого стана. Большое дерево там не заметил неподалёку?
- Темно уже! Кажется, что-то было.
- Разворачиваемся!
Встали в круг на высоте сто метров. Манилов взял управление на себя, довернул самолёт, чтобы лучше разглядеть, что там, внизу.
- Снижаемся! – тряхнул он слегка штурвал, показывая, что отдаёт управление снова Зубареву. – Будем садиться. Кажется здесь.
Наметили ориентир для захода, прибрали газ и пошли на снижение. Клёнов стоял в проходе кабины, напряжённо всматриваясь вперёд. Зародов сидел в фюзеляже на раскладушке. Оба понимали, что безопасность посадки сейчас полностью зависит от этих двух людей, сидящих в кабине.
- Посадочный курс не помнишь? – спросил Зубарев.
- Нет, помню, что в южном направлении, где-то 160-200 градусов. Ещё ниже!
Вышли на предполагаемый посадочный курс, снизились.
- Держать по радиовысотомеру пять метров! Фары включить!
Секунд десять шли на пятиметровой высоте. На счастье высотомер работал безупречно. До рези в глазах всматривались в снопы света посадочных фар, с бешеной скоростью скользящих по земле.
- Кажется чисто, ям нет.
- Кажется… запомни курс, заходим на посадку.
Ушли вверх от земли, чтобы выполнить заход. С этой высоты земля уже не просматривалась и развороты делали по приборам.
- Контролируй, я по приборам держу, - предупредил Зубарев.
- Третий разворот! – командовал Манилов. – Четвёртый! Крен, держи крен. На посадочном. Снижаемся! Высота – пятьдесят! Закрылки – полностью! Винт - на малый шаг! Фары включить!
Самолёт, сбавляя скорость, круто пошёл вниз.
- Ничего, сядем, - неизвестно, кого успокоил Манилов.
- Сядем вместе! – подтвердил Зубарев, вспомнив известную фразу из одноимённого кинофильма.
- Высота десять, пять! Выравниваем!
Толчок. Приземлились, побежали по земле, гася скорость.
«Кажется, сели, - подумал Клёнов. – Молодцы! Ночью, на незнакомом месте».
И только он так подумал, как Манилов заорал:
- Впереди какая-то железяка! – и тут же уточнил: - Борона… твою мать!
- А-а, чёрт! – прорычал Зубарев, до упора надавив левую педаль. – Держись!..
Самолёт резко покатился влево. Со страшным грохотом брякнулась на пол двухсотлитровая бочка с маслом. Зародов слетел с раскладушки и закувыркался вместе с бочкой, беспорядочно махая руками. Раскладушка упала на него сверху и накрыла, словно шатром.
- Падаем? – в ужасе заорал он.
В свете фар успели заметить, что борона (по закону пакости ещё и вверх зубьями) прошла в полуметре от колеса. Самолёт, продолжая терять скорость, описывал кривую. Теперь Зубарев до упора дал правую ногу, пытаясь удержать направление, но момент сил был уже таков, что торможение стало бесполезным. Возник так называемый неуправляемый разворот. Жутко скрипя тормозами и накренившись на правое крыло почти до земли, самолёт продолжал катиться влево, постепенно уменьшая радиус кривизны, отчего увеличивалась боковая перегрузка. Всё, что было не закреплено в грузовом отсеке, кувыркаясь, полетело к правому борту вместе с Зародовым.
- Тормоза, тормоза отпусти! – заорал Манилов, молниеносно схватил красный рычаг останова двигателя и рванул на себя.
Но Зубарев тоже понял бесперспективность торможения и отпустил рули. Оставалось ждать, ляжет или нет самолёт на правое крыло? Если ляжет – поломки не избежать. Да и шасси неизвестно как выдержит столь большие боковые нагрузки.
Почти потеряв скорость, многотонная машина завертелась на месте, словно собака, пытавшаяся укусить собственный хвост. Двигатель уже остановился, но инерция ещё была, и самолёт продолжал вращательное движение. Потом внизу и сзади что-то загрохотало и они остановились. Сразу наступила тишина, только было слышно, как со змеиным шипением выходил из тормозной системы воздух, да тонко гудели на огромных оборотах преобразователи горизонтов.
Зубарев, обливаясь потом, откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза, словно собираясь поспать. Манилов ещё сжимал пальцами рычаг остановки двигателя. Взгляд его был устремлён куда-то вперёд сквозь стекло кабины, словно он пытался там кого-то загипнотизировать. Клёнов потирал шишку на голове. В мощных лучах не выключенных фар оседали клубы пыли. Тонко гудели не выключенные преобразователи авиагоризонтов.
С проклятиями, сбросив с себя раскладушку, встал на ноги Зародов, и, дико озираясь, спросил:
- Мужики, мы где? Уже сели? За что чуть не убили-то? Самолёт не сломали?
- А хрен его знает! Эх, система, твою мать! – донеслось из кабины. – Хоть бы платили хорошо! Ты не пострадал там, Зародов?
- Ничего, жив. Ты, командир, фары выключи, а то всех сусликов распугаем. Ох, а жрать-то ещё сильнее захотелось от такой посадки.
- О еде ни слова. Лучше посмотри, обо что мы так громыхали, словно по железной крыше ехали.
Техник открыл дверь и исчез в темноте. Скоро раздался его приглушённый голос:
- Поздравляю, лётчики! Самолёт цел. Вмятиной отделались, ерунда. А вот пустые бочки от химикатов расшвыряли. Агроном ругаться будет.
- Дела! – ахнул Зубарев. – Хорошо, что не на скорости на них налетели. То бороны, то бочки. Ну и денёк! Но что дальше-то делать будем? В отель поедем, или сначала ресторан?
- Сначала ресторан, - сказал вернувшийся Зародов. – Жрать хочется.
Командир звена Манилов молча курил в кабине. В темноте не было видно, как дрожали его пальцы.
Долгий день, наконец-то, закончился. Больше торопиться им было некуда.
Метрах в десяти от самолёта развели костёр из обломков досок, которые притащил техник от полевого стана. Вплотную поставили две раскладушки, постелив на них чехол от двигателя. Говорить не хотелось от усталости, чувства голода и прошедшей встряски. Молча курили.
- Уйду осенью на пенсию, - нарушил тишину командир звена. – Надоело! Летаешь, летаешь, по семь месяцев дома не бываешь, жизнь собачья на точках, никому ничего не нужно. Как будто только нам эта работа нужна! Я не заметил, как дети выросли. Льём эту гадость на поля, а результаты работы не видим. Зато вред виден: звери, птицы мёртвые, лесополосы загубленные. Будь моя воля – запретил бы я это дело. А мы наоборот, гектары у хозяйств вымогаем, приписками занимаемся, чтобы без работы и без зарплаты не остаться.
- А сколько высокосортного бензина сжигаем! – сказал Зародов. – Море! И всё ради лишнего центнера с гектара, который потом без видимого результата коровам да свиньям скормят. И что за страна у нас? Всё, что ни делаем, как в бездонную бочку пропадает. Богатства страны просто невероятные, да всё не в дело уходит.
- Между прочим, кило хлеба 20 копеек стоит, а литр нашего бензина – рубль, - пояснил Зубарев. – И выходит, что это море, которое мы сжигаем, летая над полями, равносильно тому, если бы его в кормушки свиньям вылили.
- Потому многие и отказываются от наших услуг. Больше вреда, чем пользы.
Клёнов в разговоре не участвовал, сидел, ковыряясь прутиком в углях.
- Ну, Георгий, как представление о романтике неба?
- Для одного дня многовато, - ответил он.
- С тебя причитается. Так хорошо начался твой первый трудовой день, на всю жизнь запомнишь.
Клёнов молчал. Действительно впечатлений для одного дня достаточно.

Для справки

Виктор Лищенко – доктор экономических наук, кандидат биологических наук, заведующий отделом сельского хозяйства и продовольственных проблем института США и Канады Академии наук СССР.

Журнал «Знамя» № - 1, 1986 г.

«…В мире производится 1,6 млрд. тонн зерна. Каждый третий килограмм пригодного для питания людей зерна – около 500 млн. тонн идёт на корм скоту. Из этих 500 млн. – 140 млн. тонн скармливается в СССР, причём без того результата, который мог бы оправдать такой расход и затраты…».

- Хорошо, что сейчас лето. А вот осенью, когда холод, дождь, грязь по колено, не приходилось в степи ночевать? Вот где романтика! – вздохнул Манилов, словно сожалея, что мало на его долю пришлось такого.
- У него ещё всё впереди, - зевая, сказал Зародов. – А жрать-то хочется!
Он поднялся от костра, где сидел на корточках, потягивая сигарету, и полез в самолёт. Через минуту вернулся, имея в руках бутылку с какой-то жидкостью, и вопросительно взглянул на командира звена.
- Давай! – махнул тот рукой.
- Должны же мы первый трудовой день второго пилота отметить, - сказал техник, протягивая Гошке наполовину залитый стакан из содержимого бутылки.
- Что это? – спросил Клёнов.
- Напиток богов ЭАФ, - улыбнулся Зародов. – Из закуски, извините, только сигарета.
Об этой жидкости на спирту он кое-чего знал. Ей обычно в авиации промывают точные приборы и высотные системы самолётов. Он взял стакан, поднёс к лицу. Пахнуло чем-то резким, похожим на нашатырный спирт. Он отдёрнул руку подальше от лица.
- Пей, пей, лучше будет, - успокоил техник. – Это только запах такой, а в остальном – это спирт.
Он ещё раз понюхал, и его едва не вырвало. С гримасой отвращения на лице вернул стакан обратно.
- Никого не насилуем, - сказал Зародов и выплеснул содержимое стакана себе в рот.
Занюхал краем промасленного чехла.
- Вот жизнь, даже закусить нечем, - возмутился он.
Настала очередь Зубарева. Тот сразу замахнул свои пол стакана, но тут же вскочил и отбежал в сторону. Его вырвало.
- Не пошла, - констатировал Зародов. – Плохо.
- Этот напиток называется, Жорка, где пьём – там блюём. На французском. Правда, француз от него сразу бы умер на месте, - пояснил, вернувшись, Зубарев.
- Мы же не французы, - успокоил всех техник и протянул стакан Манилову.
- Ладно, живы будем! – выдохнул командир звена и энергично выплеснул жидкость в рот, чтобы быстрее прошла в желудок. – Тьфу, ну и гадость! – замотал он головой. – Дай-ка сигарету, Клёнов? Да быстрее!
Покурили, и Зародов спросил:
- Повторить?
- Нет, не надо, без воды не пойдёт,- замотал головой Зубарев.
- Запить тоже нечем, - развёл руками техник, - разве, что бензином.
- Сам им запивай.
Допивать оставшееся в бутылке зелье отказались и стали готовиться ко сну. Обе раскладушки подвинули ближе к костру и, кое-как завернувшись в чехол от двигателя и белые стартовые полотнища, тесно прижавшись друг к другу, заснули с ощущением пустоты в желудке и своей ненужности никому на свете.
В четыре часа утра Клёнов проснулся от холода. Светало. Костёр погас. Всюду была обильная роса. От ощущения голода и массы впечатлений прошедшего дня его немного знобило. Чтобы хоть как-то заглушить чувство голода закурил сигарету. Вспомнил наставления врачей – не курить натощак и только улыбнулся. Затем раздул тлеющие угли и подбросил несколько дощечек. Но они гореть не хотели. Тогда осторожно плеснул в костёр немного бензина. К его изумлению огонь не вспыхнул. Тлеющие угли зашипели, как будто в костре сидела гадюка, словно это и не бензин вовсе был, а обычная вода.
- Чиркни спичку и брось в костёр, тогда загорится, - посоветовал проснувшийся Зародов. – Это от большой влажности так иногда бывает.
Проснулись и остальные. Поёживаясь, зевая и дрожа, сгрудились вокруг костра. Немного отогревшись, стали осматривать аэродром. Как оказалось, сели они не на взлётную полосу, а на боковую полосу безопасности. На пробеге пересекли взлетную полосу под углом и выкатились на загрузочную площадку, где, расшвыряв пустые бочки, остановились. На пути пробега обнаружили ещё две бороны в связке, которые лежали, угрожающе выставив вверх зубья.
- Все мы в рубашках родились, - объявил Зародов, - иначе бы догорал сейчас тут не маленький, а большой костёр, а в нём наши бренные останки.
- Нет, с меня точно хватит! – сказал Манилов. – Осенью, если не возьмут переучиваться на реактивную технику, уйду на пенсию. Как на фронте…
В девять часов приехал агроном, охая и ахая, принялся хлопать себя по тощим бёдрам и удивляться, откуда они взялись?
- Ночью с неба свалились, - пояснил Манилов. – Не ждали?
- Точно не ждали! Мы же и телеграмму с вызовом не давали. Не хотели работать самолётом в этом году. Земле тоже отдых нужен.
- А что скажут проверяющие из райкома и управления сельского хозяйства?
- Э-э, - отмахнулся агроном, - каждому по барану – и все дела. Но уж раз вы прилетели, найдём вам работу дня через три.
- Через три? Но…
- Знаю, знаю, - кивнул агроном. – Подпишу, сколько нужно, легче отчитываться будет. А вам гарантия за простой.
- Слышь, агроном, – подошёл Зародов. – У тебя пожевать там, - кивнул на машину, - ничего нет? Вторые сутки уразу держим.
- Ничего нет. Да как же это вы? Ох, ребятки, жалко мне вас. Но к обеду всё сделаем. И водочки найдём.
- До обеда дожить нужно.
- Хлеб в бардачке есть, но он сухой очень.
Он открыл дверцу машины и извлёк какую-то тряпицу, в которую была завёрнута краюха. Зародов постучал ей о борт машины. Потом снова завернул и изо всей силы ударил по ней кулаком. Краюха разлетелась на несколько частей.
- Угощайтесь, лётчики! Деликатес. Жаль, что Глотова нет, ему бы лучший кусок отдал. Вышвырнул, как щенков нас. Работайте, ребята!
Три дня они отсыпались. Вставали поздно, завтракали и ехали на аэродром. Зубарев заполнял какие-то документы, связывался по коротковолновой станции с базой, что–то докладывал и получал какие-то указания. Авиатехник выгрузил своё барахло на ночной стоянке и возился с помпой, которая никак не хотела запускаться. От него то и дело исходили восклицания с упоминанием матери.
- Хоть бы раз, гады, исправную помпу дали! Приходиться всё на точке до ума доводить. Не пойму, зачем на базе ремонтную группу держат?
- Чтобы ЭАФ пить, - ответил Зубарев. – Они же каждый день там пьяные.
Клёнов шатался по аэродрому без дела. Никто и ничему его не учил, никто ничего не объяснял. Да и чему учить, если не летали? На четвёртый день Манилов улетел на другую точку, где работал самолёт его звена. Без связи и прочих формальностей его отвезли на бреющем полёте в другой район. На обратном пути Клёнов впервые сел в кресло пилота. Зубарев запросил разрешение на перелёт, но… туда, откуда они летели. На недоуменный взгляд Гошки пояснил:
- Пока на базе раскачаются, переварят наш запрос – несколько часов пройдёт.
- Но ведь без разрешения взлетать нельзя.
- Много чего у нас нельзя. Ты забудь, что в училище говорили. Здесь производство. Можно всё и официально делать, но это отнимет массу времени, да ещё могут и не разрешить. Скажем, синоптики прогноз нелётный напишут при ясной погоде, или ещё что-нибудь. Да и в зарплате потеряешь. Это же не производственный налёт. А знаешь, сколько его за месяц набирается? Считай, командира звена – отвези, Он за месяц раз пять прилетает. Дальше – заместитель командира эскадрильи. Этот раза два-три прилетит. Потом командир эскадрильи, тоже два-три раза. Ну это свои. Прилетят, посидят на точке несколько часов, распишутся за налёт, иногда в кабину не заходя, и вези их дальше. Ну а потом есть ещё командир отряда и его заместитель. Эти раз в месяц обязательно прилетят. Но и это не всё. Есть ещё инспекторы из управления и министерства. Ну эти в основном на своих самолётах летают. Вот и прикинь: в месяц на такие перевозки часов шесть-семь уходит. Можешь всё официально оформлять, но, как я говорил. Дело в заработной плате. Везёшь проверяющего – это не производственный налёт и оплатят его по первой группе. А летаешь над полем – пятая группа. Усекаешь разницу? А всё это в единую санитарную месячную норму входит. Вот и считай, сколько потеряешь.
- Да, но в документах сказано, что для таких целей заказчик должен машину предоставлять.
- Должен. И предоставит, если настоишь. Но ты можешь пять часов ехать 50 километров по весеннему бездорожью, дороги-то аховые, а техника – на грани фантастики. А на самолёте на это уйдёт 10-15 минут. Ну а в конце месяца экипаж оформит эти перелёты, как производственные. А заказчик оплатит, даже не догадываясь. Вот и все дела. Химия, одним словом. Ну, ты крути, давай, не отвлекайся.
Вечером командир занялся, наконец, Клёновым, предварительно выпив на двоих с техником бутылку водки. Он показал ему документы, которые необходимо вести ежедневно. К его удивлению в бортовом листе уже было записано около 20 часов налёта. Стояла и подтверждающая подпись о налёте и командира звена, «невидимки» Манилова.
- Но мы же ещё не летали! Откуда же налёт? – показал Гошка на бортлист.
- А это, так сказать, аванс, компенсация за простой. Сказал же агроном, что подпишет, сколько надо. Скоро конец месяца, план горит. Да и нам не резон без налёта оставаться. В зарплату-то что получать будем? А в начале следующего месяца отработаем.
- Но ведь это же приписки? За них строго наказывают, нам в училище говорили. Подсудное дело.
- Да забудь ты училище. Это не приписка, - терпеливо поучал Зубарев. – Это своего рода аванс. – Какая разница, когда мы отработаем, с 25 по 31 число или с 1 по 6 следующего месяца.
- Статистика исказится, а мы - не заработанные деньги получим.
- То есть как это не заработанные? – не выдержал Зародов, доселе не встревавший в разговор. – Тебе же сказали – это аванс. Всё, что агроном определит – отработаем, а остальное допи…
Техник остановился на полуслове, глядя на командира. Чёрт их знает этих молодых, как с ними разговаривать!
- Остальное – допишем, - сказал Зубарев.
- Вы хотите сказать – припишем? Но ведь это незаконно.
- Незаконно? А что в этой системе законного? – повысил голос Зубарев. – Вот получишь свою первую зарплату и сразу поймёшь, что и как, к чему и почему. И купишь ты на неё не лучшую пару туфель себе. А жрать, извините, не на что будет. Ну да ты ещё, слава богу, без семьи. А женишься – где жить будешь? Знаешь, сколько стоит квартиру снять? Нет. Ну да это у тебя ещё впереди.
- А вообще-то химия, Жорка, это узаконенное воздушное хулиганство. Понимаешь, узаконенное! – поднял палец Зародов. – И платят нам за налёт, а вот за недавние мытарства с ночёвкой у костра ни копейки не дадут. Месяц кончится – плана нет. А что это значит?
Клёнов пожал плечами.
- Ну вот, он не знает! А значит это, товарищ второй пилот, - Зародов нагнулся под стол, вытащил оттуда бутылку водки и торжественно водрузил на стол, - значит это, что ты останешься без премии. Смекаешь? И никто её не получит.
Зародов снова торжественно поднял вверх чёрный от ежедневной возни в масле палец, одновременно разливая водку по стаканам, и закончил:
- Вижу, что смекаешь. Незыблемый принцип социализма: будет план – будет премия, нет плана, нет и премии. Ну, будем!
Он мгновенно опрокинул содержимое стакана в рот, крякнул, схватил со стола кусок сала, швырнул в рот и, прожевав, спросил:
- А чему тебя в училище по части химии учили?
- Да ничему не учили.
- Вот видишь! – радостно воскликнул Зародов. – А почему не учили? Да потому, что хулиганству учить нельзя. Этому учат только в производственных подразделениях. Выполнять директивы нашей родной коммунистической партии во главе с выдающимся борцом и твердокаменным ленинцем Леонидом Ильичом по повышению урожайности – наша задача.
Он сунул в рот ещё один кусок сала и продолжал:
- Чкалов за пролёт под мостом на маленьком одноместном самолётике весом полтонны получил наказание – на губу посадили. За что? За воздушное хулиганство. А мы это делаем законно, летаем на метре над полями и дорогами на многотонной машине, пугаем народ, травим природу, птичек и зверушек и – ничего. Некоторым даже дают героя труда за это. А вот платят за такую хулиганскую и, не убоюсь этого слова, каторжную работу – гроши. То, что мы льём на поля – это дефолианты. Ну, яды типа «Орандж», которые американцы во время войны во Вьетнаме применяли, как боевое отравляющее вещество. А мы вот тут ими травимся и других травим. Твои дети, может быть, в язвах родятся оттого, что ты этой мерзостью целые дни дышишь. А, может, и совсем не родятся.
Он поднял бутылку и потряс ею в воздухе.
- Одно спасение от ядов – вот это! Гены не выдерживают, а наша наука молчит. А во Вьетнаме, говорят, уже эти, как их, мутаторы рождаются.
- Это у тебя мутатор, а там – мутанты, - поправил уже пьянеющего техника Зубарев.
- Вот именно, мутанты, - снова поднял палец Зародов. – А ты говоришь, Жорка, незаконно. А платить копейки за такую работу законно?
- Да я что, я же не спорю, - согласился от такого натиска Клёнов. – Вам-то виднее, у вас опыт.
- Ну, наконец-то уразумел! Как говорит наш командир, всё дело в системе. Она во всём виновата. А мы в этой системе – винтики. Но жить всем хорошо хочется, не только там, - ткнул промасленный палец в потолок, - но и винтикам тоже.
- Ну, хватит на сегодня, - прекратил полемику командир. – Спать пора. Завтра начинаем работу.
Наутро, приехав на аэродром, запустили двигатель и подрулили на загрузочную площадку. К этому времени агроном смог организовать то немногое, что требовалось договором: ящики с песком, огнетушители, умывальник с мылом и полотенцем и бочку под бензин. Правда, не смогли найти сторожа, который, если и не смог бы противостоять преступникам, то хотя бы мог отгонять от бочек с ядом случайно забредшую на аэродром скотину. Согласно директиве министерства охрана должна быть вооружённой. В этой директиве подробно расписывалось, какого калибра должно быть оружие, сколько патронов должно быть у сторожа и даже номер дроби в патронах. Но согласно другому указанию другого министерства всё оружие, которое не зарегистрировано, как охотничье, должно быть сдано людьми в соответствующие органы. Получился замкнутый круг. У кого было ружьё зарегистрированное, не хотели идти в сторожа. Отдать же его тому, кто желал охранять народное добро от гнусных посягательств воров и бандитов – тоже нельзя. А у тех, кто имел оружие не зарегистрированное (в любой деревне такие есть) и вовсе не возникало желания его показывать. В итоге сторож, обычно дед времён Куликовской битвы, охранял государственное имущество с дубинкой. Ночью он мёртвым сном спал в притаскиваемой на аэродром специальной будке или, как только экипаж покидал аэродром, тоже исчезал до утра. Наутро же, бывало, экипаж приезжал раньше сторожа. В деревне, говорят, встают рано. В авиации всегда вставали ещё раньше.
Авиатехник Зародов запустил помпу, и она со страшным треском накачала за три минуты в более, чем полуторатонный бак самолёта маслянистой и отвратительно пахнущей пенистой жидкости.
- Вообще-то, согласно инструкции министерства, мы должны в респираторах работать, - сказал Зубарев, - но попробуй-ка в них полетать.
Вырулили на старт, взлетели. Самолёт непривычно раскачивался вдоль продольной оси от болтавшейся в баке жидкости.
- Держи штурвал, - приказал Зубарев, взял карту полей колхоза и нашёл нужное поле. Сориентировался и снова взял управление на себя. Затем самолёт вдруг резко накренился и круто пошёл к земле. Гошка инстинктивно вцепился в штурвал, пытаясь выровнять взбесившуюся машину.
- Не вмешивайся в управление! - рявкнул командир. - Только страхуй.
Машина пикировала, до земли оставалось не более десяти метров. «Не убили ночью, так сейчас убьют» - мелькнуло в сознании Гошки. Самолёт выровнялся в двух метрах от земли, когда, казалось, катастрофа была неизбежна. По команде он включил аппаратуру сброса и за самолётом расцвёл пышный хвост распылённых химикатов. Впереди в сторону метнулся какой-то человек. Оказалось, это был сигнальщик, которого перед вылетом он инструктировал, как себя вести на поле, чтобы не попасть под шлейф. Убегать надо в сторону, откуда дует ветер.
Вот тут-то и началось. Это было похоже на воздушную штурмовку. Очень даже похоже. Рёв мотора, разворот, заход на цель, резкий бросок вниз, сброс химикатов, резкий выход с гона с набором высоты, когда самолёт буквально отпрыгивает от земли вверх, как пробка из бутылки с шампанским, боевой разворот с креном 45 градусов для нового захода. Только вместо ракет и снарядов на землю лилась ядовитая смесь. И так один заход, другой, третий, четвёртый… Горизонт кувыркался, как в калейдоскопе. Уже на шестом полёте от переменных перегрузок, отвратительного запаха и жара в кабине Гошка почувствовал, что до конца рабочего дня его не хватит.
К полудню сделали 15 полётов. Жара в кабине установилась градусов под сорок. А тут ещё этот изнуряющий запах. Обед им привезли на аэродром.
- Ну что, понял, что такое химия? – спросил Зародов вяло ковыряющего вилкой в тарелке и молчаливого Клёнова. Есть не хотелось.
- Начинаю понимать, - односложно ответил он, выпил компот и откинулся на спину, закуривая.
Через час снова взлетели. После обеда ко всем прелестям добавилась болтанка, и самолёт постоянно трясло, словно он был не в воздухе, а стоял на каком-то чудовищном вибраторе. К вечеру Гошка уже ничего не соображал, появилось какое-то странное безразличие к происходящему, как будто и не он сидел в кабине, а только наблюдал за всем происходящим со стороны, словно в замедленной киносъёмке. Он ещё не знал, что это реакция организма на часами вдыхаемые пары гербицида.
А Зубарев с какой-то яростной лихостью всё бросал и бросал машину в развороты, пикировал, взмывал с метра от земли до высоты 50 метров за три-четыре секунды, разворачивался и снова пикировал. Солнце впереди справа, солнце сзади слева, при разворотах оно опрокидывалось к горизонту и тут же возвращалось на своё место. Сброс, двадцать секунд над полем, выключение аппаратуры, повторный заход, сброс…
Закончили они эту эквилибристику с заходом солнца. Двенадцать часов провели в кабине, как сказал Зародов, в условиях и в дурном сне не снившихся военным лётчикам.
На ужин Клёнова не хватило. Упал на кровать, не раздеваясь. И сразу провалился во что-то кипящее, гудящее и дурно пахнущее.
Утром командир с техником обнаружили его лежащим в том же положении, что и вечером.
- Что это с ним? Не отдал ли концы? – засуетился Зародов.
- Не отдал, - успокоил Зубарев. – Устал с непривычки. Я тоже когда-то уставал.
Гошку потрясли за плечо. По укоренившейся курсантской привычке быстро вскакивать по ненавистной команде «Подъём!», он тут же проснулся, с трудом осознавая, где находится.
- Темно же ещё, - неуверенно произнёс он.
- Уже половина четвёртого, собирайся, - приказал Зубарев. – Утром по холодку легче работать.
На второй день Гошка с тоской подумал, что ничего-то он не знал про авиацию специального применения. Хорошо смотреть на самолёт с земли, как он кувыркается над полями. А когда в нём проводишь 12 -14 часов в условиях, которые и представить трудно и из этих 12 восемь часов в воздухе – приходят совершенно иные чувства. За эти 8 часов, как сказал Зародов, тебе чего-то заплатят, всё остальное – без оплаты. Как будто на земле заправка, загрузка, руление и обслуживание самолёта работой не считается. Ведь по нашему лучшему в мире законодательству больше 8 часов работать нельзя. За что боролись?
Зубарев летал мастерски. Голый по пояс, обливаясь потом, он крутил и крутил штурвал, казалось, не зная усталости. На четвёртый день он обмотал эбонитовые ручки штурвала бинтом, так как на ладонях появились мозоли.
- Это с вашей-то сидячей работой и мозоли? – подшучивал техник.
По прочно укоренившейся традиции уходящей корнями к истокам авиационно-химических работ каждый вечер после работы агроном привозил спиртное, ибо оно, как считалось, нейтрализовало вредное воздействие ядов на организм. Так это или нет, никто досконально не знал, но все лётчики эту версию рьяно поддерживали и всячески способствовали её рекламе. С годами это так укоренилось, что ни один агроном и не думал действовать иначе. Все они это знали, а поскольку и сами имели дело с ядами, то тоже не против были принимать нейтрализатор, тем более, что он приобретался не за свои кровные а на средства хозяйства. В хозяйствах вообще много списывалось на лётчиков. Да и не только на них. У колхозов всяких проверяющих хватало. И районного и областного масштаба. И все увозили подарки.
Первое время Клёнов пытался противиться ежевечерним возлияниям, но ему прочитали такую лекцию о традициях в авиации и действии спиртного на выведение вредных отходов из организма, что пришлось смириться.
- Ты пойми, Жорка, это же не пьянства ради, а в благородных профилактических целях. Водка нейтрализует пагубное воздействие яда на организм. Точно тебе говорю. Это давно доказано.
- Кем доказано? А в документах написано, что любое употребление спиртного на точке запрещено.
- Но мы же принимаем в пределах нормы, - поддерживал техника Зубарев. – Ну что будет здоровому человеку со стакана водки?
- Ничего, кроме пользы, - провозглашал Зародов. – А кто не желает принимать – мы же не варвары, заставлять не будем. Да и нам больше достанется.
С этими словами он доставал за ужином бутылку, откупоривал и разливал по стаканам, не забывая вопросительно взглянуть на Гошку. Тот отрицательно качал головой.
- Ну и зря! – констатировал техник. – Во первых – способствует выведению ядов, во вторых – это халява. А на халяву, известно, и уксус сладок. – И произносил всё время один и тот же тост: - За успех нашего безнадёжного предприятия!
Как-то Клёнов спросил, почему он всё время произносит такой странный тост?
- А потому, товарищ второй пилот, - ответил успевший вспотеть от выпитого «лекарства» и обильного ужина Зародов, - что плоды нашей работы весьма сомнительны и даже, я бы сказал, вредны. Не знаю, сколько сорняков мы убьём на полях нашего доброго агронома и на сколько центнеров с гектара прибавится от этого урожайность, но то, что там не будет ни пчёл, ни птиц, ни мелких зверушек и прочих птах – это точно. Выживут одни суслики. Да эти и от чистого яда не сразу концы отдают. Вот они-то прибавку и съедят, если она, конечно, будет. А всю остальную порхающую и ползающую мелочь, среди которой много полезной, мы убьём. Они падут жертвой поднятия урожайности. А это есть что? – поднимал он вопрошающе заскорузлый палец. – Это экология.
Иногда Клёнов немного, пару глотков, выпивал из стакана, после чего техник делил оставшееся зелье на двоих. Это побудило Зародова произносить тост за здоровье второго пилота.
- Такие люди, Жорка, как ты, в авиации нужны, да вот беда – мало их. И это очень жаль. Ну, за твоё здоровье!
Скоро напившись, наговорившись и накурившись, командир с техником заваливались спать и уже через несколько минут начинали храпеть. Усталость давала себя знать. А Георгий садился за стол заниматься оформлением документов. Это были кроки полей, расчёты времени полёта на поля, количество заходов на полё и расчётное количество яда на каждое поле, бортовые листы, хронометражи, барограммы полётов и ещё куча документов непонятно для чего и кому необходимых. Бухгалтерия целой сельхозартели. Иногда итоги целого дня приходилось переделывать заново. Для этого переделывались все бумаги, перерисовывались и барограммы. Зубарев требовал, чтобы документы всегда отражали максимум, хотя и не сделанный. Не подчиниться было нельзя. Командир на оперативной точке – царь и бог и ещё немного больше. Видя, как недовольно реагирует на это Клёнов, он уверял:
- Потом отработаем, не волнуйся. В долг же не запрещено брать.
- Всё равно это приписка, - не соглашался Гошка.
- Приписка? – бурно реагировал Зубарев. – Да, может, и приписка. Но только так все работают. Не думай, что мы одни такие. Ты без году неделя в этой фирме и многого не знаешь. А я уже 12 лет в ней и на многое насмотрелся. Так что делай, как я приказываю. В конце концов, я за всё отвечаю.
- Ты не спорь, делай, как командир требует, - вторил Зародов. – Фирме нашей гектары нужны, а не твоя принципиальность. Они нужны нам, Глотову, отряду, управлению и, наконец, министерству. За невыполнение плана у нас не жалуют. План – это зарплата, премии, награды…
- Неужели о такой работе не знает командир эскадрильи? – как-то по наивности спросил Клёнов.
- Глотов был сам когда-то командиром самолёта, - без лишних комментариев ответил Зубарев и окончательно добил его, сказав, что об этом знают и в управлении, и в министерстве. – И все молчат, - продолжал он. – Почему? Да потому что так всем лучше. И нам, и министерству. Понимаешь, система такая. Си-сте-ма! А, потом, это же химия, от слова «химичить». Химичь, как хочешь, делай, что хочешь и как хочешь, но документы правильно оформляй. Делай видимость работы по всем правилам руководящих документов. И выдавай «на гора» гектары. Ну а если летаешь – безопасность полётов соблюдай. Это всё, что требуется. Вот все и делают видимость, ибо, если соблюдать все эти долбанные требования бюрократов от авиации, наплодившие эти руководящие документы, то летать вообще невозможно.
- Но почему?
- А потому! Вот нет у нас сторожа с ружьём, с 6 патронами 12 калибра и каким уж там не помню номером дроби. Нет его и во всей деревне. Где взять? А мы же работаем. А по документам – нельзя. Чего ж тогда нам тут сидеть штаны протирать? Мы же и окажемся в дураках, и нас обвинят в ничего не делании и не принятии мер. Так что гектары, Жорка, больше всех нужны самой системе. С неё ведь там, - ткнул пальцем в небо, - тоже спрашивают, как выполняются решения партии. Поэтому план – не догма, но дело святое. Химичь, но, как говорится, химичь грамотно, с умом. И всё в ажуре будет. Такова система!
- Да, главное с умом всё делать, - поддакивал Зародов, – и не наглеть сильно. Везде дипломатия нужна. Чтобы, как у экипажа Елагина не вышло.
- А что там было? – заинтересовался Клёнов.
- Там перебор вышел, - улыбнулся Зубарев. – Прилетел Елагин с точки, сдал документы. Все, кому положено, документы подписали и утвердили. Что интересно и сам заказчик подписал. А когда документы в банк на оплату пошли, какой-то дотошный чиновник раскопал там, что количество заявленных для оплаты гектаров больше, чем всей имеющейся земли в колхозе. Получился скандал. Начали экипаж таскать. Агронома. Следствие началось. Но потом всё замяли, посчитали простой ошибкой. Цифры, мол, ошибочно не те поставили. На том и кончилось. Но своё служебное расследование провели. И козе ясно выявили то, что не могли следователи раскопать. Им ведь и в дурном сне не понять, что такое химия? Во всех этих наших расчётах сам чёрт не разберётся. Но наши-то эксперты сразу поняли, что никакой ошибки нет. Яды на несуществующие гектары – списаны, топливо на несуществующий налёт – тоже. А этого система не любит. Зарвался – получай. Наказали, что называется, своей властью, не вынося сор из избы, ибо на всеобщее обозрение этот сот выносить системе не выгодно. Вырезали обоим пилотам талоны нарушений из свидетельств. Наказание это больно тем, что замучишься в управлении зачёты по всем предметам сдавать, всю душу вывернут.
- Кстати, командир, помнишь, как где-то на Украине один шибко принципиальный командир эскадрильи запретил своим подчинённым работать с нарушениями руководящих документов? В прошлом году, кажется?
- Помню. Казус вышел. Сняли тогда и этого командира эскадрильи, и командира отряда, и замполита. Да и другие головы полетели. Слишком далеко зашёл конфликт с системой. Приказал тогда командир своим подчинённым работать строго по руководящим документам. Допекли, видимо, парня. Ну и получился своего рода эксперимент. Разлетелись экипажи по оперативным точкам и сидят не работают день, другой, третий. Им запросы по радио: почему не работаете? Они в ответ: заказчик не выполняет требования руководящих документов, работать не имеем права. У кого там лопат нет, у кого ящика с песком, у кого мыла с полотенцем, у кого сторожа с ружьём и дробью нужного размера, у кого медработников, чтобы утром экипаж до работы допускать. Просто во многих селениях нет медработников, а есть только бабки и знахарки. Ну и прочая, и прочая. Конечно, никакой абсолютно угрозы безопасности полётов отсутствие этих всех требований не создаёт, но раз нельзя – значит нельзя. Ну и сидят экипажи. План гореть синим пламенем начал. Дошло до управления, потом до министерства. Сначала экипажи за сговор наказать хотели, да поняли – не за что. В итоге поснимали начальство от командира звена и выше за плохую организацию работ. И всё пошло, как раньше. И план, и налёт, и гектары, так необходимые системе.
Зубарев вздохнул и с грустью в голосе закончил:
- Такие-то вот дела в авиации, друг мой, Жорка, бывают.
Понемногу Клёноа втянулся в работу, хотя уставал очень сильно. Но вечером уже не гудело в голове, и во сне не раскачивалась земля, как палуба во время шторма. Как всегда, поужинав, он садился за оформление документов. Зубарев же с Зародовым от обильной пищи и возлияний настраивались на лирический лад.
- А не посетить ли нам. Командир, местное увеселительное заведение? – вопрошал Зародов.
- Это что за заведение? – поднимал голову от бумаг Клёнов.
- Нет, о великий трезвенник, равного которому нет во всём славном Аэрофлоте, это не кабак. В деревне нет кабаков, хотя бы и не мешало иметь. Но тут, увы, не Германия. Зато тут есть клуб и приезжие студентки, посланные поднимать наше славное сельское хозяйство, ибо без них, вероятно, колхоз бы развалился. Уж не знаю, как они работают, но в клубе, говорят, такие номера на танцах откалывают! С ними всю ночь спать не будешь.
- А когда же спать? – удивлялся Жорка.
- А на том свете выспимся, - беспечно отмахивался техник. – Ну, что, командир, принимается предложение? Ах, какие там девочки-медички! Всё умеют и свёклу полоть и любить. А нам, героям битвы за урожай, сражающимся на самой передовой линии,отказа не будет. Так что вперёд, кривые ноги! Перед нами падут все крепости! Все!
И они уходили. А Гошка, подбив итоги работы за день, укладывался спать, но прежде, чем заснуть, мысленно анализировал всё прошедшее за минувший день. По его подсчётам получалось, что объём выполненной ими работы почти в два раза меньше, чем он записал в документах. Удивительное дело, но знал об этом и агроном, подписывающий документы по итогам дня. А, впрочем, раньше или позже, но запланированный объём работ выполнялся. Может, действительно ничего особенного в этом нет? Правда, на тех полях, где есть лесополосы, высоковольтные линии и насаждения типа свеклы, чувствительные к ядам, они не работали. Но в схемы обработки их включали, включали и в количество обработанных гектаров. А это уже… Но если все так делают, то… Ого! Сколько же по всей стране приписанных гектаров выходит? Тысячи! Нет, десятки тысяч.
Сначала ему и в голову не приходило включать гектары из зон отчуждения от лесополос и линий электропередач. Но Зубарев, как-то проверив его бумаготворчество, нашёл, что количество заявленных гектаров не совпадает с обработанными. В отчётах всегда меньше.
- Это ты что же делаешь? – спросил он Гошку. – У тебя же сплошной бардак в документах!
- Проверяю каждый раз, - обиделся он.
- А почему в отчётах меньшие площади, чем в заявках?
- Так ведь у высоковольтных линий не работаем, у лесополос – тоже. А они на каждом третьем поле имеются.
- Мать твою! – ахнул и Зародов. – Да этими проводами вся страна опутана, как ёжик иголками. Ты так нас по миру пустишь.
Зубарев взял кроки полей, нарисованных Клёновым и стал с хмурым видом их рассматривать. Потом ткнул в них пальцем и сказал:
- Они у тебя не правильно нарисованы. Высоковольтные линии не должны через обрабатываемые поля проходить.
- Но они же проходят.
- Проходят, но ведь красный карандаш в твоих руках может делать чудеса. Почему бы ему не провести линии вне поля.
- Кому – ему? – не понял Гошка.
- Карандашу конечно, - пояснил более опытный техник.
- А если инспекция нагрянет? Сами же говорили, что они народ дотошный.
- А для чего двойная бухгалтерия?
- Мать твою! – теперь уже Гошка схватился за голову. – Я и одну-то не успеваю вести!
- Учись! – назидательно произнёс Зубарев. – Что неясно – спрашивай.
- Ты же сам у себя зарплату крадёшь, - поддакивал техник. – Да ладно, что у себя. А мы-то причём? Или нам тысячи платят?
Как-то вечером он подсчитал, сколько получит за свою работу за месяц, если отлетает санитарную норму часов. Итог оказался удручающим. Выходило, что не может себе купить даже хорошие джинсы, входившие в моду. В магазине их не найти, а вот на рынке, как говорят, из под полы – пожалуйста. С премией, может, и хватит. Но тогда у него не останется денег, чтобы дожить до следующей зарплаты.
Удручённый таким открытием, он даже не сразу заснул в тот вечер. И это за такой тяжёлый, опасный и изнурительный труд? Невероятно! Не в этом ли кроется одна из составляющих приписок? А если бы им платили не за эти пресловутые гектары? Да! А ведь летать над полями – это не просто порхать, как бабочка. Трудны, очень трудны и опасны бреющие полёты. Кстати о бабочке. Не будет она больше порхать, её убили. Каждый год сотни самолётов убивают бабочек. И не только их. Потомки нас проклинать будут. Мы – побирушки Аэрофлота, вымогатели гектаров. Коровы солому не едят – воняет ядом. Куда учёные смотрят?..
Он проваливался в сон. Ночью снились чёрные, выжженные ядами, без листьев, полосы, а в них прыгали какие-то чудовищные, без оперения, птицы-мутанты с двумя головами.
Он не слышал, когда приходили его любвеобильные наставники. Вероятно под утро. Тем не менее, Зубарев всегда будил его уже, будучи одетым и чисто выбритым.
На аэродроме техник, пока самолёт летал, находил время покемарить на раскладушке. Зубарев же спал прямо на сидении, пока заливали в бак гербицид. Это 4-5 минут. Едва заруливали на заправку и выключали двигатель, он откидывался на спинку сидения и мгновенно засыпал. Адский треск помпы им не воспринимался, и ничто не могло его разбудить. Но как только помпа выключалась, и становилось тихо, он мгновенно открывал глаза и хватался за рычаги запуска. Через минуту они взлетали.
Ещё час они спали после обеда. И снова полёты. В небе – ни облачка. В кабине, словно в полдень в Сахаре. Вонь, усиленная жарой, кажется невыносимой. Некоторые рабочие не выдерживают и отказываются здесь работать. Находят других. Кстати, им платят за вредность. Лётчикам – нет.
Жара, жара, жара. Разгар лета. В небе – ни облачка. Даже ветра нет. Кажется, будет засуха. Они давно уже летают в кабине голыми. На аэродроме – страшная пыль, вылетающая со скоростью урагана из под винта работающего двигателя. Она ещё долго после взлёта висит в воздухе, отпугивая отсюда всё живое, а потом медленно оседает на окружающий ландшафт. Хоть бы ветерок, хоть бы маленькую тучку. Пока они летают, пожарная машина поливает всё вокруг водой. Но пропитанная ядами мёртвая земля сосёт воду, словно губка и тут же высыхает.
Через 15 минут снова взлёт и новые клубы пыли. Иногда они не оседают, а поднятые восходящими потоками воздуха, поднимаются вверх и медленно плывут в сторону деревни. И тогда там чувствуется мерзкий тлетворный запах, а жители почём зря кроют лётчиков за их поганую химию и закрывают белыми простынями и прочим тряпьём грядки с огурцами, ибо от этой пыли чувствительные листья желтеют уже через два-три часа. И так от зари до зари.
Через неделю они переехали на новое место жительства. Хозяйка, у которой они жили, отказалась обслуживать экипаж.
- Забирай их ради бога от меня, куда хочешь, - умоляла она агронома. – У меня цыплята все передохли от этой химии. А пахнет-то рт них как! Господи, разве же можно дышать этой гадостью? В сортире, простите, лучше пахнет. И жалко мне ребят, но не могу – задыхаюсь. У меня аллергия. Они утром уйдут, а в доме всё одно пахнет. Чем только не брызгала, флакон духов извела – бесполезно. Да и соседи вон ругаются, за свои грядки боятся.
Цыплята, конечно, передохли не от запаха. Просто Зародов, желая сделать доброе дело и повысить урожайность, притащил с аэродрома пару горстей гранулированной мочевины, растворил её в воде и обильно полил хозяйские грядки с огурцами. Но мочевина полностью не растворилась и её остатки – едва видимые глазом гранулы, он, ополоснув ведро, вылил на подворье. Глазастые цыплята их нашли и все дружно, подёргав ножками, загнулись в течение дня. Бедная женщина, не искушённая в премудростях химии, решила, что это от запаха.
Взять к себе экипаж на постой согласился дед лет семидесяти пяти, он же согласился охранять и аэродром, так как старый сторож от этого тоже отказался, мотивируя отказ тем, что его бабка боится, как бы он с аэродрома не принёс какой-нибудь заразы. В деревне ещё помнили случай, когда по весне, несмотря на запрет (пьяные пастухи не уследили), на аэродром забрело овечье стадо и некоторые напились воды из лужи на краю аэродрома. А в воде была всё та же растворённая в большой концентрации мочевина, которая осталась тут с осени. Несколько барашков, подёргав ножками, загнулись. Прибежали разъяренные хозяева и чуть не сожгли самолёт. А потом, узнав, что пастухи пьяные не уследили за стадом, так набили им морды, что те долго потом не вспоминали о водке.
Звали их нового хозяина Семён Данилович Колыванов.
- Дом у нас большой, всем места хватит, - потягивая громадную самокрутку с самосадом, говорил дед. – Да и нам со старухой веселее будет. А что касаемо запахов энтих – я их не боюсь, так как за свою жизнь не такого нанюхался. А ещё у меня и банька есть. У ребят работа нервная, как и у меня, а баня очень от нервов пользительна.
- У тебя-то, чем работа нервная? – спросил удивлённо агроном.
- А как же! – не меньше удивился дед непонятливости агронома. – Я же государственное добро буду охранять, а оно тыщи стоит. А ежели что случится? Я в ответе буду. То-то!
Сначала дед работать сторожем не соглашался, но когда агроном пообещал ему, что лётчики возьмут его в полёт и покажут деревню сверху, согласился.
- Старая! – пришёл он домой. – Где моё ружьё? Найди мне его быстро. Я нынче к большому делу приставлен, аэроплан буду оберегать от вредителей и прочих паразитов. А, может, и летать на нём буду, - добавил для важности.
Старуха ахнула и закрестилась, но ружьё на чердаке отыскала. Вернее, то, что от него осталось и когда-то называлось ружьём.
- А чего же старый-то сторож остерегать родром отказался? – спросила она.
- Отказался, потому что старый, за восемьдесят ему. Да и вооружения у него нет, один посох всего.
Целую неделю дед исправно нёс службу, но попроситься в самолёт стеснялся. Хотя агроному напоминал дважды.
- Подожди, Данилыч, некогда сейчас, - отмахивался тот. – Вот работу закончим – тогда и покатаешься.
- Да ить умру вдруг, так и не полетаю. Ты поговори с командиром-то, не забудь.
Теперь же, когда экипаж переехал на жительство в его дом, дед был уверен, что его возьмут в полёт. Но на следующий день случилось ЧП и потрясённому деду стало не до летания.
Стоял он рано утром на своём посту, имея огромное желание покурить. Но его строго настрого предупредили, что курить у самолёта нельзя. И он терпел. Ночью-то покуривал, отходя от самолёта подальше, но сейчас с минуты на минуту должен был приехать экипаж. И вдруг видит он, откуда ни возьмись, вместо машины с экипажем и рабочими идёт на аэродром колхозный бык-производитель по кличке Мотя, известный всем своим крутым нравом. Идёт и ревёт дурным утробным голосом и хвостом, как помелом, машет. Подошёл ближе, осмотрел окрестности и увидел самолёт. За всю свою жизнь Мотя не видел подобного зверя. И, вероятно, решил, что это враг. Глаза его налились кровью, он глухо и угрожающе взревел и двинулся к самолёту. Дед схватился, было за ружьё, да вспомнил – отец покойный говорил, что оно последний раз стреляло в руках графа Нарышкина больше ста лет назад. Ложе его расщеперилось, курок был обломан. Да и патронов у него не было, одна лишь гильза другого калибра набитая бумагой.
Мотя, тем временем, продолжая реветь, приближался, нагнув голову и угрожающе выставив вперёд рога. Дед, оценив ситуацию, решил, что называется, не травить зверя. Спрятав ржавое ружьё за спину, он вступил с Мотей в переговоры.
- Ну, куда ты прёшь, образина рогатая? – обратился он к Моте. – На посту я, не видишь? Объект охраняю. И посторонним тута, особенно быкам, быть не положено. А потому приказываю: уходи, Мотя, не доводи до греха!
Бык остановился, прислушиваясь к словам деда, словно раздумывая, идти ли ему на обострение конфликта. И в этот момент он увидел выкрашенный яркой красной краской хвост самолёта. Он явно Моте не понравился. Со свистом втянув в себя воздух, бык, помутнев глазами, двинулся прямо к самолёту.
- Мотя! – вскричал дед. – Христом богом прошу – уходи! Не доводи до смертоубийства!
А сам пятился вдоль крыла к самолёту. Все пути отступления были отрезаны. Когда до бугая оставалось с десяток шагов, дед понял, что через пару мгновений будет болтаться на мощных рогах быка, как болтаются на огородном пугале его старые шаровары. Проявив невиданную прыть, словно макака, бросив ружьё, мгновенно вскарабкался на спину самолёта, на пятиметровую высоту. Бык за несколько секунд измочалил низ руля поворота в клочья. А потом, победно взревев, презрительно глянул на деда и пошёл прочь.
В безуспешных попытках слезть на землю, чтобы избежать позора, его и застал экипаж. Вцепившись наверху за специальные скобы для лазания, он висел вдоль борта, безуспешно пытаясь нащупать ногами нижние скобы. Его сняли и, осознав, что опасность миновала, дед обрёл дар речи.
- Я супротив танков стоял и не боялся! – выкрикивал он в сторону умирающих от смеха рабочих. – Потому что танка – она не дикая. А бугай, он же зверь настоящий. Он хуже танка. Была бы у меня граната…
- Придётся тебе, Данилыч, платить за самолёт, - сказал один из рабочих, поднимая брошенное ружьё.
- А уж энто пусть председатель плотит. Я нанимался от воров казённое имущество остерегать, а тут зверюга шалопутный пришёл, чтоб он подох! Тут обстоятельства чрезвычайная, к фронтовой приравнивается.
- Как же ты, дед, на самолёт-то взобрался?
- А кто знает, залез как-то. Смотрю Моте в глаза – вижу, смерть идёт. Вот и сотворил факт – прыгнул на верхотуру. Одно спасение там было.
Узнав о ЧП, приехали агроном с парторгом, нагнали на деда страху.
- Ты куда смотрел, Данилыч? – набросился на него парторг. – Спал, что ли?
- Куды смотрел? Туды и смотрел, - огрызался сторож. – Зверь, он языка не понимает. А я ему говорил, что тута не положено быть посторонним. А когда он не послушался и стал ко мне с рогами приступать, чего ж мне оставалось? Старуху осиротить? Тады пулемёт мне давайте и гранат, бой держать буду.
- Долго простоите? – спросил парторг Зародова.
- К обеду сделаем.
- К обеду?!
- Бык, слава богу, только обшивку порвал, а она, - техник постучал по закрылку, издавшему барабанный звук, - не металлическая, а перкалевая. Он у нас есть, эмалит* и краска – тоже. Заклеим, и будет всё, как новое.
До обеда старик был неразговорчив. Он с хмурым видом ходил по аэродрому, переживая случившееся. Повеселел только тогда, когда самолёт взлетел.
Но в этот день им поработать хорошо не удалось. Успели сделать три полёта – отказала помпа. Как ни пытался запустить её Зародов, всё бесполезно. Пропала искра зажигания. Запасной свечи не оказалось и нашли другую только через час в ремонтных мастерских. Запустили помпу, сделали ещё два вылета и снова встали – перестала работать отсечка на нескольких форсунках-распылителях и за самолётом, несмотря на выключенное положение, тянулся белесый след химикатов. Вернулись на аэродром, набрав высоту триста метров вместо пятидесяти, чтобы не отравить внизу какие-нибудь чувствительные культуры.
Вспоминая богов и боженят, Зародов полез под самолёт. Ему пришлось проверить работу больше тридцати распылителей, а все они в ядовитой жидкости. Работал он без резиновых перчаток, в них невозможно вывернуть очень маленькие форсунки. Провозился он с этой неисправностью часа два. Снова взлетели, пришли на поле и не обнаружили сигнальщиков. Те, решив, что раз самолёт долго не прилетает – работа закончена, ушли домой. Сделав два круга, раздосадованный Зубарев приказал Гошке открыть кран над другим полем, чтобы не возвращаться загруженными обратно. Послали машину за сигнальщиками, отвезли их на поле. Загрузились, взлетели. Вышли на рабочий курс, зашли на гон.
- Сброс! – скомандовал командир. Едва Клёнов перевёл рычаг, как под брюхом самолёта раздался жуткий грохот. Машину затрясло, словно в лихорадке. Зубарев мгновенно взял штурвал на себя, уходя от земли в спасительную высоту. Правой рукой перевёл ручку на закрытие. Грохот прекратился.
- Что это было? – спросил мгновенно побледневший Гошка.
- Кажется, отработались, - спокойно сказал Зубарев, разворачивая самолёт в сторону аэродрома.
Механик с проклятиями снова полез под самолёт. Вылез обратно и махнул рукой в сторону окраины аэродрома.
- Слейте там жидкость самотёком, на сегодня всё. Ветряк аппаратуры не включайте.
Отрулили в сторону от стоянки, открыли аппаратуру слива. Более тонны ядовитой жидкости вытекло из бака и растеклось вокруг. Согласно инструкции на длительное время оставлять самолёт загруженным химикатами запрещалось – яд не жалел даже металла.
После осмотра аппаратуры обнаружили, что у ветряка самолётной помпы, качающей жидкость в систему распыления, нет одной лопасти. Она оторвалась и пробила днище самолёта, прошла вдоль бака с химикатами, проделав в нём борозду и, потеряв инерцию, застряла в потолке буквально в нескольких миллиметрах от рулевых тяг, расположенных за переборкой за спиной левого лётчика.
- Твою мать! – побледнел Зародов. – Если бы эта лопасть, летевшая со скоростью снаряда, попала в рулевые тяги - она бы их перебила, и вы бы лишились управления и упали. А если бы она врезалась в бензобак – вы бы сгорели. Такого я ещё не видел. Вот и гадай потом, отчего катастрофа произошла.
Подошедшие рабочие с интересом рассматривали болтающуюся, от неуравновешенных сил вращения вырванную из креплений аппаратуру. Задержись Зубарев на секунду-другую с выключением, её бы просто полностью оторвало.
- И сколько же это длилось? – спросил кто-то.
- Секунд десять, наверное, - ответил Клёнов.
- Сколько? – удивился Зубарев. – Да за десять секунд у ветряка оторвались бы все лопасти и изрешетили нас. Вон и одна едва бед не наделала. Всё же 22 тысячи оборотов.
- А сколько же?
- Секунды две, не больше.
- Выходит, вы бы сами себя сбили?
- Выходит.
- Ну и техника! Не зря говорят, в небе время растягивается.
- Не всегда, но только в экстремальной ситуации. Такое и на земле может произойти.
- А если бы лопасть на четверть всего вперёд пролетела, что бы она на пути встретила?
- Задницу командира, - подсказал кто-то из рабочих. – И оторвала бы у него что-нибудь.
- А что можно оторвать у мужчины снизу?
Посмеялись. Это немного сгладило драматизм ситуации.
- Да, лётчики, можно сказать сегодня ваш второй день рождения, - сказал Зародов, - и разруби лопасть тяги, то всё остальное, что она ещё могла бы оторвать, вам всё равно бы уже не пригодилось. Без рулей вы вряд ли бы сели. Да и высоты не было, а это главное.
Подошёл сторож дед Семён и, кряхтя, полез под самолёт.
- Ты куда, старый? – окликнул кто-то. – А то тебе чего-нибудь оторвёт.
- Любопытство имею, - огрызнулся сторож.
Он долго осматривал края пробоины, трогал их пальцами, потом выбрался обратно и объявил:
- Аэроплан как зениткой простреленный. Этак вот и Мотька супостат мог рогами пробить, чтоб он подох!
- Что будем делать-то дальше? Кажется, отработались.
- На сегодня отбой! – объявил Зубарев. – Все свободны.
Рабочие направились к машине.
- Дед Семён, ты что-то, помнится, о бане говорил? Сегодняшний стресс смыть бы надо. Действительно в рубашке родились.
- Истопим баню, - засуетился дед. – Конечно, истопим. Прямо сейчас и поеду. Ах, ты, мать честная, беда-то! То Мотька, паразит, сломал, теперь вот опять! – и дед, вздыхая, полез в кабину.
Самолёт зарулили на ночную стоянку, зачехлили двигатель, сели у будки сторожа, закурили.
- Ну, что скажешь, Зародов? – спросил, чиркая спичку, командир.
- Скорее всего, в лопасти трещина была, заводской дефект. Запасной ветряк у меня есть, но ведь тут всю подвеску менять надо. А это только на базе можно взять. Так что запрашивай весь комплект полностью, ну и инженера. Работа трудоёмкая.
- Хорошо, - подытожил Зубарев, - прилетит Глотов, привезёт аппаратуру. А с ним наверняка комиссия. Ведь о пробитом фюзеляже тоже докладывать надо. А ты думаешь, кто-нибудь поверит, что я доложу? Сразу подумают, что-то там у них не так.
- Конечно.
- А у нас ещё руль поворота в свежей краске. Тоже не поверят, что подлый бычара сотворил. Мы ведь про это не докладывали. Сколько времени пройдёт, пока разберутся? Вот невезуха попёрла, чёрт возьми!
- За день разберутся, пока аппаратуру менять будем. Прилетят они не раньше полудня завтра. Я бы сегодня демонтаж начал, но тогда уж точно подумают, что с препятствием столкнулись. Лучше ничего не трогать.
Зубарев связался с диспетчером базы и передал, что случилось, а также какая помощь требуется. Ответ пришёл через полчаса: завтра всё будет.
- А ты, Георгий, проверь, как следует все документы. Время есть. Я вечером тоже посмотрю. Теперь уж точно с инспектором познакомишься.
- Я его боюсь! – дурашливо поёжился Клёнов.
- Не бойся. Делай и говори, как учили и всё будет в порядке. Инспекторы прилетают и улетают, а мы остаёмся. Как сказал маэстро: всё приходящее, а музыка вечна. Эх, система!
- Прорвёмся, не первый раз, - подтвердил техник. – Страшного ничего нет. Под высоковольтными проводами не летали, со столбами и деревьями тоже не сталкивались.
- Что и такое бывает?
- Всякое бывает. Я вот что тебе скажу, друг Жорка: привыкай учиться на чужих ошибках. На своих ошибках в авиации учиться – дорого обходится. Иногда цена – вся жизнь. Да и вообще только дураку нужны свои ошибки.
- Это точно! - подтвердил Зародов. – Но, несмотря на титаническую работу командного состава, направленную на профилактику лётных происшествий и безопасности полётов, - с пафосом и оттенком юмора произнёс он, - истина эта прививается с трудом. Все жаждут собственных ошибок, а это приводит к повторяемости одних и тех же неприятных событий.
- Работа действительно титаническая, - с сарказмом произнёс Зубарев. – И заключается она в перелопачивании моря бумаг. Посмотришь на Глотова – жалко становится. Когда ему живым делом заниматься? Иной день из-за стола не вылезает. Сочиняет никому не нужные планы работ, по которым никто не работает, планы мероприятий по профилактике происшествий, что-то пишет в многочисленных журналах. А журналов этих, начальник штаба говорил, только в эскадрилье 21. Ещё больше в лётном отряде. Что делается в объединённом отряде – трудно представить. Действительно, титаническая работа. Но разве в этом безопасность полётов заключается? А какие бумаги и инструкции идут с управления и министерства? Поневоле задумаешься, нормальные ли люди их пишут.
Он взял одну из папок и достал какую-то бумажку.
- Вот послушайте. Это из инструкции по условиям социалистического соревнования. Читаю, только внимательно слушайте: «Оценка выполнения условий социалистического соревнования производится по общему коэффициенту уровня работы, который равен уровню частного от деления произведения коэффициента выполнения тех условий соревнования, положительное значение которых равно или выше единицы на произведения коэффициента выполнения условий, положительное значение которых меньше или равно единице…».*
Зародов стал смотреть на командира, как смотрят на законченных идиотов.
- Это ты что? – он затянулся сигаретой, обретая дар речи. – Это что за галиматью ты прочитал? Я ничего не понял. Да тебе, командир, в юмористы идти нужно со сцены народ смешить. Талант!
- Это не галиматья. Это вовсе не галиматья, дорогой наш авиационный техник. Это инструкция по условиям социалистического соревнования между экипажами. И подписал её не кто иной, как сам начальник Приволжского территориального управления. Понятно, подписал он её, не читая. Если б тут где-то было написано, что он дурак - всё равно бы подписал. Да и какой нормальный человек будет это читать? Она же на четырёх страницах убористого текста. И не удивительно, что в управлении сочиняют такие документы. Уж не знаю, кто это там сочинил, но начальника он подвёл. Подпись-то его тут стоит. Плохо другое: вот по этой галиматье вот ему, - ткнул Зубарев локтем в бок второго пилота, - придётся подводить итоги соревнования.
- Чего-о? – теперь Клёнов посмотрел на Зубарева взглядом, каким только что смотрел Зародов.
- Ты у нас в экипаже бухгалтер, тебе и итоги подводить.
- Вот по этой галиматье?
- По этому документу.
- Бюрократ ты у нас, командир! Да у него же крышу снесёт. Пожалей парня.

* Не подумай, читатель, что это придумано автором. Нет, творение это лежало у меня много лет и фрагмент оного я привожу без всяких изменений. Ну да в авиации и не такое встречается. Вот, например: «К очагу возгорания пожарный расчёт должен прибыть не позднее, чем за три минуты до начала возгорания». И ведь утверждено и подписано высоким начальством.

- Это кто сказал, что я бюрократ? В каком параграфе записано? В каком документе? Молчите? То-то! А это, - потряс он инструкцией, - документ, высочайше подписан и утверждён. Хочешь – не хочешь, а выполнять нужно.
- Ну а как практически-то результаты подводят? – спросил Клёнов.
- Как у всех нормальных людей. Кто больше гектаров обработал с полным обеспечением безопасности полётов – тот и передовик. Ну и ещё учитывается норма расхода жидкости на гектар.
- Или приписал, - хихикнул Зародов.
- И это тоже, - согласился Зубарев. – Тут все в равных условиях. Химия же! А честно говоря, все эти соревнования – дерьмо собачье и нужны только руководству.
- А если гектары приписаны?
- Ну а это уже никого не волнует, если документы в порядке, - пояснил Зубарев и, как показалось Гошке, с грустью в голосе добавил: - Система такая и с ней спорить – себе дороже.
Подошла машина с новым сторожем. Ни ружья, ни даже дубины. Вот тебе и инструкция! Зародов дал ему расписаться в специальном журнале (в клетку тетрадь) приёма-сдачи аэродромного имущества и они уехали.
С подворья деда Семёна потягивало банным дымком. Во дворе их встретила хозяйка не похожая на старуху. Она была явно моложе хозяина. Или хорошо выглядела для своих лет.
- Проходите, проходите. Я тут вам ужин готовлю, а сам-то баню топит. Теперь, говорит, каждый день будет её для вас протоплять. Дюже вы ему понравились.
Бросили вещи на веранде и сразу в баню.
- Комбинезоны ваши здесь оставьте, - командовал дед, - дюже они у вас вонючие. Старая потом постирает.
- Ничего, дед Семён, зато моли не будет.
Ужинать сели на веранде вокруг большого стола.
- Подавай, старая, подавай! – командовал дед. – Не тяни резину. Дюже голодные мы опосля бани.
Первым делом хозяйка водрузила на стол трёхлитровую банку с неопределённым содержимым. Дед вожделённо посмотрел на неё и снял крышку. Запахло спиртным. Зародов глубоко втянул в себя воздух и спросил:
- Медовуха? Сто лет не пил!
- Медовуха, медовуха, - ответила хозяйка. - Старый без неё жить не может, флягами гоняет. И потребляет каждый день, как алкоголик.
- Уймись, старая, - добродушно ворчал дед Семён, - я в меру потребляю, чтобы кровя разогнать.
- Только мера у тебя не мерянная, - также добродушно говорила хозяйка, выставляя на стол сковородку с жареной картошкой и тарелку с отварными курами.
- Ну, пошла молотить! – дед разлил медовуху по бокалам. – После бани даже маршалы с генералами завсегда потребляют, потому как это для здоровья пользительно. Мозги прочищает.
- Это точно, - подтвердил Зародов. – Мозги прочищает, а ноги – заплетаются. Ну, за хозяев этого дома!
Медовая брага оказалась приятной на вкус, и даже Клёнов от неё не отказался. К великому изумлению и сожалению – меньше достанется – Зародова.
После сытного ужина курили во дворе, разместившись на лежащих вдоль забора брёвнах. Стоял тихий тёплый вечер. Последние лучи заходящего солнца золотили купола заброшенной церквушки, расположенной на некогда людной околице.
Убрав и перемыв посуду, на минуту к ним подсела хозяйка.
- Думается мне, - разглагольствовал, разогретый баней и медовухой дед, - что осень поздняя нонче будет. Так что, хозяйка, не торопись помидоры обрывать.
- Это кто ж тебе сказал?
- Никто не сказал. Я погоду много лет наблюдаю. Вон, туманы-то тёплые по ночам. А это к чему? Молчишь? А потому молчишь, что грамотности своей не разумеешь.
- Грамотей - упал с полатей! – улыбалась хозяйка.
Этого дед вынести не мог.
- Цыц, шишига! – повысил он голос. – Уймись! Не трави зверя и перед большими людьми меня не позорь. И неграмотность не показывай. Я за свою жизню столько полезных книг прочитал, сколько волосьев нет в твоей голове. И от этого в нутре своём большую грамотность почуял.
Деда понесло, брага делала своё дело. Как потом оказалось, в школе он учился два года, но от природы был любопытен и сообразителен. В комнате на полке Гошка рассмотрел несколько старых потрёпанных книг. Одна о покорении Сибири Ермаком, справочник инженера-путейца, хотя ближайшая железная дорога была в сотне километров отсюда, первый том переписки Сталина с Черчиллем, сказки Пушкина, небольшой томик Шукшина и ещё что-то без обложек.
- Дай, ты, старый, людям отдохнуть, - встала с бревна хозяйка, зевая. – Как выпьет своего пойла – весь вечер будет болтать. А им вставать рано.
- А и то верно, - согласился с хозяйкой Зародов. – В клуб сегодня не пойдём. Что-то истома обуяла после бани.
К их удивлению дед безропотно поднялся и пошёл в дом. На веранде у него стояла персональная кровать. Обилие впечатлений минувшего дня, жаркая баня, плотный ужин, выпитая медовуха и выкуренная гигантских размеров самокрутка располагали ко сну.
Командир с комфортом расположился на хозяйской перине. Гошка с техником улеглись на раскладушках. Все быстро уснули, и только хозяйка долго ещё ходила по дому, бесшумно ступая, готовила продукты на завтрак, развешивала выстиранное бельё, и нет-нет, да поглядывала через открытую дверь на спящих лётчиков. Потом переводила взгляд на старую пожелтевшую фотографию, висящую в рамке на стене, с изображением двух красивых молодых парней и как-то горестно вздыхала.
Утром проснулись поздно. Спешить было некуда. Самолёт с запасными частями и, скорее всего, с комиссией прилетит не раньше полудня.
- Что-то мне жёнушка ночью приснилась, - потянулся Зародов. – Эх, хорошо бы после баньки-то…
- Ты ей наверно тоже снился, - хихикнул Зубарев.
- Может быть и я. А может… Эх, жизнь наша партизанская! Я в прошлом году шесть месяцев с этой химией дома не был.
- Ну, это ещё ерунда, - возразил командир. – Мой сосед, кстати, развёлся недавно, почти, что год не виделся с женой. Она бортпроводницей летает, а он командиром Ан-2 в третьей эскадрилье. Так вот, Новый год и весь январь они вместе провели, дома жили. В начале февраля он улетел на химию на Украину. Прилетел в начале апреля, побыл неделю дома и опять на химию, на весеннюю подкормку озимых. В конце мая вернулся, а в начале июня их бросили в соседнюю область на борьбу с сорняками. Вернулись домой – дали отдохнуть неделю и в Среднюю Азию на дефолиацию хлопчатника погнали. Оттуда вернулись в начале Октября. Жены дома нет, улетела на месяц в УТО на повышение квалификации. Она только вернулась – через день ему туда же лететь на месяц. В декабре он возвращается – дома записка: извини, больше так не могу.
- Вот, Жорка, делай выводы! – назидательно поднял палец Зародов. – Жизнь наша бродячая, хоть ППЖ с собой вози. Знаешь, что это?
- Походная полевая жена?
- Точно. Кстати, правда ли, командир, что жена одного из наших лётчиков сказала не то замполиту, не то командиру отряда, что если они больше трёх месяцев в году будут её мужа в командировки посылать, то она к ним ночевать будет приезжать?
- Не знаю, может быть. Хорошо, если семье есть, где жить. А вот у нас больше половины женатиков жилья не имеют. Мужик улетит на казённые колхозные харчи, а семья, бывало, где попало ютится. Тут со злости-то к кому угодно побежишь.
- Вот, Жорка, делай вывод! – снова поднял палец Зародов и погрозил кому-то невидимому за стенкой: - Им не понять нашей жизни!
- Что же, придётся всю жизнь в холостяках ходить, - улыбнулся Клёнов.
- Ты не смейся, - омрачил его техник, - вернёшься на базу, куда ночевать пойдёшь? В общежитие тебя не поселили, в гостиницу не пустят, там мест никогда нет. Да и запашок от тебя – вся гостиница разбежится. Остаётся только аэровокзал, скамеечка. Песню знаешь: «Мой адрес ни дом и ни улица, мой адрес – Советский Союз»? Так это про тебя. Вот ты улетел на точку и про тебя на второй день забыли. Вернёшься, напоминать начнёшь – жить негде. И начнутся у тебя проблемы. Тем и хороша для холостяков химия, что нет никаких проблем. Кормят, если договоришься, бесплатно, крыша над головой есть, на работу с работы – возят. Что ещё надо? Ах, да, женщину. Ну, эту сам найдёшь.
- Да, Жорка, жилищные мытарства у тебя ещё впереди, - согласился Зубарев. – У нас в прошлом году один пилот на вылет не пришёл. Ну, естественно, Глотов заставил его объяснительную записку писать. Тот написал, что его по указанию командира отряда выселили из гостиницы, где он жил, потому, что места срочно понадобились строителям, которые приехали полосу удлинять. Ну и выкинули его и ещё несколько человек. Спал он на диване, на втором этаже зала ожидания. Представляешь? А утром – на вылет. Какой там сон! И как обеспечить при таком отдыхе безопасность полётов? А документы требуют перед вылетом не менее 8 часов полноценного отдыха. Вот так он Глотову и сказал. А тот на это ответил, что ты, дескать, можешь хоть под забором ночевать, но безопасность обязан обеспечить. Вот так, ни больше и ни меньше.
- Да хватит вам мне грустные истории рисовать, - не выдержал Клёнов, - есть же в авиации что-то и хорошее.
- Есть, - согласился командир. – Это сам процесс летания. Его, процесс этот, творят мастера, то есть, рядовые лётчики. Но руководят этим процессом зачастую подмастерья. Иначе откуда вот такие приказы берутся, какой я вчера вам читал? Вот полетаешь зимой на грузовых рейсах – поймёшь, что это такое. Когда на земле напсихуешься, набегаешься за грузчиками, за заправщиками, за техниками, взлетишь, как всегда с задержкой, отдышишься от беготни и ругани, сотрёшь мыло с лица, пот под рубашкой высохнет – вот тогда начнёшь осмысливать полёт. Им, всем этим синоптикам, грузчикам, техникам, заправщикам и прочему аэродромному люду, от которого твой вылет зависит, до лампочки, что ты взлетел с задержкой и весь издёрганный. Им всё равно. Они уйдут домой минута в минуту, отработав свои восемь часов, а не двенадцать, как ты. Их не будет глодать чувство сожаления, что из-за их нерасторопности и разгильдяйства ты взлетел с задержкой и болтаешься где-то в ночи между небом и землёй. Им абсолютно безразлично, полетишь ли ты вообще, потому что их зарплата не зависит от нашего летания. Даже если за месяц из аэропорта не взлетит ни один самолёт, они всё равно получат свою зарплату. И поэтому лётчики для них – обуза. Такова система. Вот до чего дошло. Когда аэропорт закрыт по метеоусловиям – для них радость, ничего делать не надо. Проиграл смену в домино и домой. И в системе этой крайний – всегда лётчик. Потому что летает с нарушениями из-за нерасторопности наземных служб. Не зря же говорят, что лётчик работает на земле, а в воздухе отдыхает. Всё это у тебя, Жорка, впереди. Это пассажир видит парадные подъезды Аэрофлота, которые худо-бедно, но подкрашивают и поддерживают в относительном порядке. Ты же будешь видеть эту систему изнутри, поэтому во всей красе увидишь и хамство, и равнодушие, и неисполнительность. Увидишь грязь и неустроенность быта с гостиницами, кишащими тараканами и клопами. Всё будет, друг Клёнов.
Мне ещё повезло, я в обшаге нашей задрипанной 12 лет прожил с семьёй на семи квадратных метрах. Но всё-таки свой угол. А ты, Зародов?
- Я семь квартир поменял за 13 лет. Не хочу даже вспоминать! – замотал головой техник. – Кошмарный сон. Так, что делай выводы, Жорка, ищи бабу с квартирой. От Аэрофлота милости долго ждут, порой до самой пенсии.
- Не пора ли за дело приниматься? – произнёс Зубарев, выбираясь из под одеяла. – Нас ждёт суровая проза жизни.
- Какие сегодня дела? – зевнул Зародов. – Вот если только самолёт помыть, чтобы комиссия не придиралась.
Встали, умылись, позавтракали, покурили, сидя на брёвнышках и любуясь чистым безоблачным небом. Где-то, невидимый, выводил трель жаворонок. На крыше сарая весело насвистывал скворец, помахивая в такт себе крыльями. На соседнем подворье тревожно кудахтали куры. На улице с отчаянным писком пикировали на хозяйского кота ласточки. Он сначала отмахивался от них лапами, перевернувшись на спину, но атаки пернатых, слетевшихся по тревожному сигналу со всей улицы, становились всё отчаяннее. И кот не выдержал. Выбрав момент, когда птицы разворачивались для нового захода, он вскочил и прыжками понёсся в спасительные заросли картофеля, где и затаился. Вот высоко в небе, распластав крылья, показался коршун, и трель жаворонка оборвалась на высокой ноте.
День обещал быть жарким. Приехали на аэродром. Рабочие уже были там и от безделья резались в карты.
- Устроим сегодня технический день, - сказал Зародов, - помоем самолёт изнутри и снаружи.
Но сначала связались с базой. Сквозь треск и шорохи эфира почти за пятьсот километров прорвался едва слышимый голос радиста: «Ждите гостей, ждите гостей!». Это означало, что самолёт к ним уже вылетел и на его борту кроме необходимых им запасных частей находится комиссия.
- Дед Семен, - обратился Зубарев к сторожу. – Без нашего разрешения к самолёту никого не пускать, кто бы не прилетел. А чего будут спрашивать, отвечай, что на посту разговаривать запрещено.
- Я знаю, - воинственно ответил дед, потрясая ружьём-калекой, - в караулах-то не раз бывал. И арестовать могу, а то и положу на землю, пущай полежат.
- Нет, этого не надо.
Подошла пожарная машина. Техник, раздевшись до пояса, начал поливать самолёт мощной струей. Потом рабочие начали тереть борта и крылья швабрами, предварительно смочив их в жидком мыле. И уже через сорок минут самолёт был вычищен изнутри и снаружи. Даже на базе так никогда не мыли.
- Теперь пусть проветривается, - Зародов окатил себя из того же шланга.
Едва он успел переодеться, как послышался гул снижающегося самолёта. Он шёл прямо на аэродром. Зубарев метнулся в кабину и передал условия посадки: посадочный курс, ветер, атмосферное давление на полосе.
- Всё принял, - раздался голос Глотова, - захожу на посадку.
Сделав положенный круг, машина приземлилась, подняв тучу пыли. Зародов, размахивая флажками, указал место стоянки. Первым из кабины выскочил Глотов и, поздоровавшись с Зубаревым за руку и кивнув остальным, быстро произнес:
- Ну, чего вы тут натворили? Смотри, сколько людей по ваши души привёз.
Клёнов никогда ещё не видел столько начальства, собранного в одном месте. Слегка замешкавшись в двери, на землю ступил начальник ОТК, за ним инженер АТБ и инженер лётного отряда. Потом появилась женщина – врач отряда. За ней вышел самый не нужный для лётчиков человек – замполит отряда. Последние на землю ступили грозные для пилотов люди: инспектор объединённого отряда и инспектор территориального управления. Все, исключая врача, поздоровались со всеми членами экипажа за руку. Только женщина отошла в сторону. От запаха на аэродроме её сразу же начало мутить.
- Ну что ж, рассказывайте, что произошло? – потребовал инспектор отряда. – Только честно, без всяких штучек.
- В полёте оторвалась лопасть ветряка, - доложил Зубарев. – Вероятно, производственный дефект. Пробила фюзеляж. От несбалансированных сил вращения едва не оторвало всю аппаратуру. Она вышла из строя.
- Лопасть, говоришь? – недоверчиво посмотрел инспектор на Зубарева. – Интересно. Давайте посмотрим. – И вся компания направилась к самолёту.
- Стоять! – услышали вдруг неожиданный окрик. – Посторонним тута не положено находиться! Стоять или стрелять буду! Имею права на это.
Никто не обратил внимания на старого деда. Он подошёл к беседующим людям, и внимательно слушал, но, как только они двинулись к самолёту, взял оружие наизготовку.
- Это ещё что такое? – удивился начальник ОТК. – Пойдёмте, товарищи, пойдёмте.
- А я сказал стоять, или открою огонь! – дед вскинул ружьё.
Вид направленного на них ствола охладил желание идти дальше. Все остановились. Женщина испуганно произнесла:
- Дед из ума выжил! Кошмар!
- Командир, это что за фокусы? – повернулся к Зубареву инспектор управления.
- Сторож выполняет свои обязанности, - пожал плечами Зубарев, - так наши документы требуют.
- Так прикажите ему!
- Семён Данилович, - официальным голосом произнёс Зубарев, - это наши люди прилетели и им разрешается здесь всё, что и нам.
- И аэроплан ваш они могут угнать? – ехидно осведомился дед.
- Если нужно, они могут приказать нам это сделать. Это наше начальство, понимаете?
- Ну, коли так – тады другое дело. Я-то смотрю, чужой аэроплан летит. Зачем, думаю? А вдруг вредители? Да и вы с ними без всяких паролев разговариваете.
- Нам пароли не нужны, мы своё начальство в лицо знаем.
- Молодцы! Хорошо сторожа проинструктировали, - похвалил инспектор отряда. – Пойдёмте, товарищи.
Все по очереди осмотрели повреждение. Начальник ОТК ещё раз приказал осмотреть рулевые тяги. Потом отошли от самолёта, закурили.
- Что скажете? – обратился инспектор к инженерам.
- Лопасть оторвалась, - уверенно сказал инженер АТБ.
- Это мы видим? А вот почему оторвалась? Не помогли ли ей?
- Вы намекаете на то, что они могли за что-то зацепиться? Как сейчас определишь? Они мыли самолёт и смыли все следы.
- Так, так. Вот что, Глотов, - инспектор управления раздавил ботинком окурок, - рассадите экипаж отдельно и с каждого возьмите объяснительные. Хотя, конечно, у них было время сговориться, что и как писать.
Глотов увёл ребят в сторожевой вагончик.
- За дерево не могли зацепиться? – подал голос замполит. – Или за провод электропередачи?
- Тогда бы следы от провода остались на стойках шасси, - возразил инженер. – Да и зацепись они за что-то, лопасть вряд ли бы в фюзеляж залетела. Похоже, ребята правду говорят.
- Такое редко, но бывает, - согласился с коллегой инженер АТБ. – Повезло, что лопасть ни в бак, ни в бензопроводы не попала. Сгорели бы.
- Что ж, логично, - подвёл итог инспектор управления. – Летать можно с таким дефектом?
- Можно, - ответил начальник ОТК. – На базу прилетят, там заклепают пробоину. Да, всё же здорово повезло ребятам.
- Повезло, - согласился инспектор. – Что ж, с этим делом закончили. Но меня вот что заинтересовало, товарищи. На руле поворота – обратите внимание – большие свежие заплаты. Отчего бы это?
- На базе их не было, - после осмотра заявил начальник АТБ. – Уж я-то знаю.
- Точно не было, - подтвердил инженер. – Интересно.
- Интересно, интересно. Где экипаж? – повысил голос инспектор.
- Объяснительные пишут.
- Сюда их немедленно.
Подошёл экипаж в сопровождении Глотова.
- Не можете ли вы мне сказать, что это? – ткнул инспектор пальцем в руль поворота.
- Это руль поворота, - первым невозмутимо ответил Зародов.
- Так. А что скажет второй пилот?
Клёнов молчал, не зная, что ответить. Неужели инспектор не знает элементарных вещей? Не может быть! Тут какой-то подвох, лучше промолчать. Об инспекторских кознях он наслышан.
- Так, ясно. А может командир лучше знает? – инспектор снова ткнул пальцем в злополучный руль.
- Это руль поворота, - ответил Зубарев. Уж прикидываться шлангами, то вместе.
Начальник АТБ отвернулся не в силах сдержать улыбки.
- Я сам, чёрт возьми, знаю, что это руль поворота, - не выдержал инспектор. – Я спрашиваю, где вы его повредили? И не надо комедии ломать.
- Вы так не спрашивали. А повредили его не мы, а бык. Техник повреждение устранил. Тут ничего серьёзного нет.
- Какой ещё бык? Вы же нам сказки рассказываете, командир.
- Акт о повреждении имеется? – спросил другой инспектор. – На базу докладывали?
- Ввиду незначительности повреждения акт не составляли и на базу тоже не докладывали.
- Значит, летали на неисправном самолёте?
- Нет, не летали. Техник устранил неисправность.
- Кто же дал допуск к полётам? Вы знаете, что после повреждений разрешение на полёты даёт инженерный состав с контролем ОТК и составлением акта?
- Повреждение пустяковое, мы это сами устранили. Зачем же ради этого время терять и людей от дела отрывать?
Инспектор повернулся к Глотову:
- Вы, кажется, говорили, что это ваш один из лучших экипажей?
- Ну, может, и не самый лучший, - замямлил тот, - но, как бы это сказать…
- А так и скажите: масса нарушений, самовольное принятие решения на полёты на неисправной материальной части, неизвестно как повреждённой. А это – угроза безопасности полётов. Сокрытие факта повреждения. И это лучший экипаж? Придётся, Глотов, им написать ещё по одной объяснительной.
- Понял, - засуетился тот. – Сейчас сделаем.
- Идите, - кивнул инспектор лётчикам, - напишите, как было, без всяких сказочек про злых бычков.
К удивлению регионального инспектора в объяснительных записках так и было написано: самолёт повредил забредший на аэродром бык.
- Ну что ж, - прочитав только объяснение командира, а на другие лишь мельком взглянув, сказал инспектор. – Не хотите говорить правду, вам же будет хуже. Замполит, выясните у местного начальства, что это за бык такой тут хулиганит при таком-то боевом стороже.
Замполит сел в машину и уехал в контору хозяйства. Вернулся он быстро, но уже с агрономом. Агроном и рассказал подробности боя деда с быком, обросшие благодаря местным юмористам небылицами и здорово приукрашенные. Среди слушающих людей рассказ вызвал оживление, и все повернули головы к деду Семёну.
- Пришлось наказать хулигана, - закончил агроном свой рассказ.
- Какого хулигана? Вы же сказали, что бык…
- Да быка и пришлось наказать. Его на цепь приковали, чтобы ещё чего не натворил.
Пристыженный недоверчивый инспектор с минуту молчал, оглядывая аэродром. Видимо, ему стало неудобно за излишнюю подозрительность к экипажу.
- Ну, хорошо! – принял он решение. – Инженеры, руль осматривали?
- Смотрели. Ничего серьёзного. Тряпка порвана была и всё.
- Значит, летать можно?
- Вот заменим аппаратуру, проверим, и пусть летает на здоровье.
- Ну, насчёт летания мы ещё посмотрим.
- Я о самолёте говорю, - пожал плечами начальник АТБ. – А что касаемо экипажа – вам решать. Но должен сказать, что техника я знаю хорошо. Надёжный человек. Командира тоже давно знаю. Вот второй лётчик у них молодой.
- Ну-ну, - снисходительно кивнул инспектор, - понимаю, своих людей надо защищать. Что же, пока инженеры аппаратурой занимаются, побеседуем с экипажем.
Беседу начали с того, что инспектор без всякого объяснения потребовал их пилотские свидетельства и, не заглядывая в них, положил себе в карман. Гошка не на шутку испугался. А что, вот так запросто возьмут и лишат профессии. Куда потом идти?
- Какова высота подлёта к полю? – начал он опрос.
- Пятьдесят метров.
- Предельный крен?
- Тридцать градусов.
- А почему у вас барограммы рисованные?
- Так их же барограф рисует, - удивился Зубарев, мельком глянув на Клёнова, молчи, мол, я буду отвечать. – Значит, они и есть рисованные.
- А сами не рисуете? Обычно второй пилот рисует, - наивно удивился инспектор.
- Он молодой, ещё не умеет, - нагло улыбнулся Зубарев. – Да и зачем эти художества?
- А печать от барографа можно посмотреть? Кто барограф у вас опечатывает, второй пилот?
- Можно. – Зубарев кивнул Гошке: - Позови сюда техника, пусть печать от барографа принесёт.
- Отставить!
Дело в том, что по приказу управления, только техник должен устанавливать и снимать готовые барограммы, а печать пилотам давать ему запрещено, чтобы они, не дай бог, эти барограммы не подделывали ради приписок. Да, таков приказ. Наивные люди составляли его. Это же химия! Гошка так научился их подрисовывать, а когда надо и полностью рисовать с помощью обычной спички, что никакая экспертиза не отличит. А чтобы техник да не дал печать своему командиру? Это же надо до такого додуматься! И на этой мякине инспектор хотел их подловить? Вот, дурачок!
- Тут у вас, что же совсем нет сложных полей? – задал новый вопрос инспектор, рассматривая кроки полей.
- Откуда им быть, степь же кругом, - равнодушным голосом ответил Зубарев.
- А высоковольтные линии? Они-то есть.
«Сейчас скажет, что нет, - подумал Клёнов, - а их, вон, отсюда видно».
- Есть и не одна, Но мы те поля не работаем, - ровным голосом проговорил его командир. – Около них предусмотрительный агроном посадил культуры, чувствительные к ядам. И очень хорошо сделал. Он не первый год с авиацией дело имеет, знает, что и где сажать.
- Ну-ну! – инспектор отложил кроки полей в сторону. – А почему у вас хронометраж карандашом ведётся? Это же нарушение.
- Да второй-то у меня совсем ещё молодой, путается без конца, - доверительно пояснил Зубарев. – Вон до дыр кое-где протёр. И не успевает ничего. А если б ручкой, что бы было? Ничего, научим.
- Это нарушение приказа, Зубарев, - инспектор в который уже раз вытащил записную книжку и что-то записал. – А вот за вчерашний день нет подписи агронома в хронометраже, - снова нашёл замечание инспектор и снова схватился за записную книжку.
Гошка вспомнил, что забыл поставить вчера закорючку на последнем листе. Она требовалась тоже, якобы, для борьбы с приписками. Её всегда ставили сами лётчики. Ну что у агронома дел больше нет, как целый день сидеть на аэродроме?
- Вчера же поломка произошла, в суете забыли подписать. Учтём, - смиренно произнёс Зубарев.
- Непорядок! – Инспектор снова взял записную книжку.
Подошёл инженер отряда. Обходивший аэродром.
- У вас есть замечания? – спросил инспектор.
- Да вот, склад горюче-смазочных материалов не окопан, - ответил тот, - случись пожар…
- Ну, тут гореть-то нечему, - вслух подумал инспектор. – Что могло гореть – сгорело от солнца. Вон, - кивнул вокруг, - ни былинки! Но раз положено – нужно окапывать.
Через час проверку закончили.
- Замечаний много, как и следовало ожидать, - заключил инспектор управления. Он открыл их свидетельства и стал рассматривать. – И нарушений тоже хватает. Достаточно, чтобы погасить вам талоны нарушений. Но, учитывая, что в экипаже совсем не опытный второй пилот, я не буду этого делать. Мы просто доложим вашему руководству. Оно и решит, что с вами дальше делать. Всё понятно?
- Понятно, - смиренно кивнул Зубарев, – мы ведь хотели, как лучше. Поэтому на базу о повреждении не сообщали. Да и простой бы был, пока комиссию ждали.
- Приказы выполнять нужно, Зубарев, а не рассуждать, что надо, что нет, - назидательно произнёс инспектор. – Думаю, что выводы вы сделали.
Потом что-то говорил замполит насчёт боевого листка. А Гошка никак не мог врубиться, что от него хотят. Оказалось, что каждую неделю нужно выпускать боевой листок.
- Но я не умею рисовать, - возражал Клёнов.
- Но писать-то ты умеешь, - настаивал замполит. – Вот и нужно написать в листке, сколько гектаров обработали, с каким качеством, какие планы на будущее.
Листок этот, как правило, висит в самолёте. Ему хотелось спросить, почему этот листок называют боевым? Здесь же не боевые действия. Хотя, да, битва за урожай. Но кому читать этот листок,если посторонним входить в самолёт запрещено?
Неизвестно, сколько бы ещё длилось всё это, но пришла машина с обедом. Заказ на усиленное питание был сделан Зубаревым ещё накануне, ибо давно известно: сытая комиссия – добрая комиссия. Обед, само собой, оплачивался заказчиком.
Обедали в будке сторожа. Затем инженеры с техником занялись сменой аппаратуры. Остальные бесцельно бродили по аэродрому и экипаж больше не беспокоили. Глотов с Зубаревым отошли в сторону и о чём-то оживлённо разговаривали энергично размахивая руками. Инспектор управления – дотошный мужик – начал мерить шагами расстояние между стартовыми флажками. По инструкции расстояние между ними должно быть 50 метров. Некоторые их расставляют, что называется, на глазок. Но Клёнов, впервые раскладывающий подобный старт, сделал всё, как требовалось. Пройдя полукилометровое расстояние и не найдя отступлений от требований приказа, инспектор вернулся обратно даже разочарованным. Взгляд его упёрся в бессильно опавший ветроуказатель – был полный штиль.
- Товарищ пилот, - поманил пальцем Клёнова, - подойдите!
Гошка по укоренившейся курсантской привычке делать всё быстро и чётко, почти что строевым шагом приблизился к инспектору.
- Почему, - указал тот пальцем, - на нём не стандартное кольцо?
Металлическое кольцо, на которое крепится конус ветроуказателя, было больше по диаметру, чем входное отверстие самого указателя. Зародов закрепил его в четырёх точках проволокой по типу расчалки. Назначение своё он выполнял исправно.
- На базе такой дали, товарищ инспектор, - смиренно ответил он.
- Непорядок это. Нужно было нормальный потребовать. Подует сильный ветер и оторвёт проволоку. А вы в это время в воздухе. Как будете садиться, не зная направление ветра?
- Машина едет – пыль поднимает, её сносит, - вспомнил Гошка правило подбора посадочных площадок с воздуха.
- А если нет машин. Что же будешь летать и ждать машину? Так и топливо кончится.
- Можно по волнам на пруду ветер определить.
- А если пруда нет?
- По колосьям на поле тоже можно узнать направление ветра.
- Можно, но поле уже скошено.
«Приплыли, - подумал Гошка. – Специально копает. Наверняка отстранит от полётов и заставит зачёты сдавать».
Теперь уже оба инспектора смотрели на него, ожидая ответа. Познания его в определении ветра были исчерпаны. Но раз они смотрят на него ожидающе, значит, есть ещё какие-то способы, которые он, Гошка, не знает. Приплыли. Вспомнились рассказы Зубарева, как сильно «порют» за незнание руководящих документов. И без того мокрый от жары он вспотел ещё сильнее.
- Ну а самый простой способ, который можно сказать у тебя в руках каков? – не выдержал его собеседник.
Гошка лихорадочно вспоминал. Ага!
- Флаги! На каждом здании сельского совета есть флаги. – Ну, как он забыл про этот неотъемлемый атрибут советской власти.
- А представь, что и флага нет, - улыбнулся один из инспекторов.
- Такого быть не может, - неуверенно возразил Гошка.
- Тебе вон, - инспектор махнул рукой в сторону степи, - сесть надо там, где нет ни флагов, ни воды, ни машин. Вообще ничего нет. Что делать?
«Провоцируют, - мелькнуло в мозгу. – Зачем садиться туда, где ничего нет? Точно, провоцируют». Вспомнилась инструкция: самовольные посадки, не предусмотренные планом полёта, категорически запрещены. Хотя, мало ли что пишут в инструкциях. Он слышал, что в степи с самолётов браконьеры сайгаков стреляют. А потом садятся и собирают. А что ж, в магазинах-то мяса днём с огнём не найдёшь.
- А там, где ничего нет, садиться нельзя, - бодро ответил он.
- То есть, как это нельзя? – слегка опешил инспектор. – А если тебе там нужно сесть?
- Самовольные посадки запрещены. Особенно туда, где ничего нет, - добавил он.
Блюстители лётных законов расхохотались.
- А если где-то что-то есть – то можно? Ты не самовольно садишься, тебе приказали. Вот и нужно там ветер определить. Как?
- Ну, ну! – торопил второй инспектор. – Что у тебя всегда под рукой?
Он молчал, сказать было больше нечего. И тут взгляд его упал на единственное образовавшееся в небе облачко. Ну, как же он про это забыл.
- Ветер можно определить по тени облаков на земле.
Инспекторы расхохотались ещё сильнее. Замордовали. Хоть бы Зубарев подошёл. Чего им надо? Точно, отстранят от полётов.
- Не скажешь ли, зачем нужна в самолёте ракетница?
Чёрт возьми! Он с досады едва не плюнул под ноги начальству. Как он забыл про это! Заряд выстреливается через специальное отверстие в борту кабины, как раз с правой стороны с места второго пилота. Ракета падает на землю, дымится, смотри пожалуйста, куда дым сносит. Вот тебе и направление ветра.
- Вспомнил? – облегчённо вздохнул инспектор отряда.
Гошка только кивнул смущённо. Как же он забыл про ракетницу. Теперь точно заставят зачёты сдавать. Но инспекторы закурили и заговорили между собой, потеряв к Клёнову всякий интерес.
- Не пора ли нам вылетать? – спросил один другого, посмотрев на часы.
- Пора, пожалуй. Нам же ещё две точки нужно проверить.
Гошка стоял рядом, не решаясь отойти без разрешения.
- Ну что же, летай! – хлопнул его по плечу один из инспекторов. – И помни: хороший лётчик только тот, кто выполняет лётные законы.
- Разумно выполняет, - поднял палец другой и хитро чему-то улыбнулся.
Не мог же он сказать этому юнцу, что выполнить все лётные законы на химии можно только одним способом – не поднимаясь в воздух. Но даже и в таком случае можно найти массу нарушений. Например, с тем же пресловутым приказом про охрану, ружьё и номер дроби.
По традиции все отлетающие пожали руки экипажу.
- Учи, Зубарев, второго пилота, учи, - напутствовал инспектор отряда. – Полёты не начинай, пока не устранишь все недостатки, записанные в журнале замечаний. Считай, что легко отделался за повреждение самолёта и сокрытие этого факта. А для усиления контроля мы тебе командира звена пришлём.
Захлопнута дверь, запущен двигатель. Через минуту, подняв тучу пыли, самолёт взлетел и растворился в знойном мареве летнего дня. Вечером каждый из проверяющих сделает в своих планах и графиках отметку о выполнении и наметит очередную «жертву».
- Улетели гости дорогие! – притворно вздохнул Зародов, с печалью глядя в небо. – Скучно без них будет, Жорка!
Он ополоснул руки в бензине, вытер их грязной тряпкой и закурил. Зубарев взял журнал замечаний и напротив каждой записи вывел: устранено. И размашисто расписался.
- Но ведь ничего не устранено? – удивился Клёнов.
- Устранено, - возразил командир. – Но в процессе устранения замечаний старых появились новые. А когда начали устранять замечания новые, то обострились старые по закону диалектического материализма о единстве и борьбе противоположностей. Понял?
- Понял, - кивнул Гошка. – Диалектика!
- Соображаешь.
Всё это означало: записанные комиссией недостатки, так сказать ни сбоку, ни с припёку абсолютно не влияют на безопасность полётов и обращать на них внимание не стоит. Поставив последнюю точку, Зубарев произнёс:
- Ну, вот, недостатки устранены и можно начинать работу. Зародов, готов?
- Усегда готов, шеф! – дурашливо вытянулся тот.
Но аппаратура капризничала. Не работала отсечка, не было герметичности. При выключении жидкость ещё несколько секунд лилась из форсунок. При скорости самолёта 50 метров в секунду это грозило большими неприятностями. Подниматься в воздух не имело смысла. Зародов что-то менял, несколько раз включал аппаратуру, но всё безуспешно. Страшно ругаясь, снова лез под брюхо самолёта. Отрегулировал всё только к вечеру.
- Зальём одну воду, пройдёте пару раз над аэродромом, я снизу посмотрю, как она работает, - распорядился он.
Подрулили на загрузочную площадку. Но теперь не запускалась капризная помпа. Техник, изрыгая проклятия, схватился за ключи. Наконец агрегат заработал, оглашая окрестности сильным шумом.
Взлетели, развернулись и прошли над полосой на десяти метрах раз, другой, третий, включая и выключая аппаратуру. Было видно, как снизу Зародов, подняв руку, показывал большой палец: всё в порядке.
- На сегодня всё, - объявил Зубарев. – Завтра будем догонять сегодняшний день.
Сдали самолёт и аэродромное барахло под расписку деду.
- Ты смотри, дед Семён, нам опять ЧП не устрой, - напутствовал Зародов. – А то снова комиссию накличешь. Тогда так легко не отделаемся.
- Дык, теперь-то Мотьки шалопутного нету, в цепях он, - оправдывался дед. – А какую другую живность я отсюда быстро спроважу. Так что нет нужды для сумнениев и беспокойств.
- Хорошо, что у вас тут слоны не водятся, - смеялся техник, запрыгивая в машину.
Вечером, плотно поужинав и запив всё медовухой, любезно предоставленной хозяйкой вышли во двор покурить.
От медовухи, утверждают знатоки, голова светлая, а ноги не идут и складываются, как шасси у самолёта. Но количества, чтобы складывалось шасси, выпито не было. Зато развязались языки.
- Ну, вот, Жорка, ты и познакомился с комиссией сегодня, - ковыряясь спичкой в зубах, сказал Зародов. – Рассказывай впечатления.
- Нормально, - пожал он плечами. - Правда, когда он наши свидетельства в карман положил, я подумал, что отлетался.
- Это он для профилактики, - улыбнулся Зубарев. - За наши такие грехи сильно не наказывают. Разве, что премии лишат. Вина-то наша только в том, что о повреждении быком руля не доложили.
- А документы?
- Что документы?
- Мы же их подделываем.
- Ну это в пределах допустимого.
- Но ведь приписки же налицо.
- Опять он за своё! – не выдержал техник. – Говорят же тебе, что все так работают. Ты что, белой вороной хочешь стать? Да с тобой же ни один командир летать не согласится!
- А если бы инспекторы выяснили, что документы не соответствуют действительности?
- Если бы произошло лётное происшествие – выяснили бы, - выдохнул дым Зубарев, - тут большого ума не требуется. Но когда всё нормально – никому это не нужно. Главное, чтобы были в порядке документы. Засеки это себе, Жорка, для будущего. Кстати, ты думаешь, что инспектор про высоковольтные линии не догадался? Да он в прошлом сам такой же лётчик, и всю эту механику знает прекрасно. Документы грамотно оформлены – он ничего и не сказал. А только уточнил. А я ему грамотно ответил. Вот и вся дипломатия. Между прочим, он тоже премию получит за выполнение плана.
- Кстати, командир, пора бы Жорку летать учить, - напомнил техник, - проверку он сегодня прошёл. Хватит ему мягко держаться за управление.
- По инструкции мне можно пилотировать только в горизонтальном полёте до поля и обратно, - напомнил Клёнов.
- А завтра и начнём, - улыбнулся Зубарев. – Жизнь, она, брат, не инструкция. Сам в первый же день убедился. Да какой же ты будешь лётчик, если всё время только за штурвал мягко держаться? А самолюбие у тебя есть?
- Да я же не против, - улыбнулся Гошка, представляя, как завтра лихо будет выходить с гона с набором высоты боевым разворотом и снова бросать машину на очередной заход. – Я просто напомнил, что нельзя.
- Когда очень нужно – то можно, - сказал Зародов. – Ты пока ещё не лётчик, а заготовка. И командир наш сделает из тебя лётчика. Что он умеет - будешь уметь и ты.
Гошка вспомнил, что почти то же самое говорил им в училище незабвенной памяти преподаватель авиадвигателей Карпушов Николай Михайлович.
- Когда полетаете несколько лет, опыта наберётесь, только тогда можете сказать о себе: я – лётчик. Да и то пока шёпотом из-за угла.
Исчерпав тему, перешли на анекдоты, но знали их мало, и разговор закончили по традиции женщинами.
- Ладно, - подвёл черту Зубарев. – Пора спать, завтра по холодку пораньше начнём. А ты, Жорка, постарайся выспаться, устанешь сильно завтра.
- Да я уже втянулся, - возразил он, - устаю, но не так уже, как раньше.
На его слова командир ничего не ответил, улыбнулся только, а техник, вставая с бревна, произнёс:
- Ты первые дни в кабине вообще ничего не делал и то, как ходячий труп выглядел.
И Гошка вспомнил, как Зубарев обматывал бинтами ручки штурвала.
Наутро встали рано. Даже деревенские петухи не подавали признаков жизни. За окном было темно. По инструкции им нужно было идти к деревенскому фельдшеру, чтобы она определила их здоровье и допустила до полётов. Но она сладко спала и вовсе не хотела, чтобы её беспокоили ради какой-то неизвестно кому нужной подписи в тетради, называемой журналом предполётного медицинского осмотра. Дважды её будили, и дважды она очень уж эмоционально отзывалась об авиации и её порядках. А потом заявила, что встанет в такую рань с постели только ради больного человека, но не ради здоровых жеребцов, на которых можно воду возить. А если им так нужен её автограф – пожалуйста, приходите вечером. И Гошка каждый вечер ходил к фельдшеру в гости. А иногда к ней посылали шофёра с тетрадью. Потом же просто подделывали её подпись. Инструкции надо выполнять. Даже, если они глупые.
Взлетели минут за тридцать до восхода солнца.
- Ну, давай, Георгий, бери управление. Тренируйся, пока нет болтанки, - и Зубарев отпустил штурвал.
В горизонте Гошка с самолётом справлялся, но сейчас надо было разворачиваться, снижаться, следить за скоростью и режимом двигателя, наддувом и оборотами винта, высотой, намечать точки снижения для захода и выполнять ещё массу операций за несколько секунд. Это казалось невозможным. От вчерашней самоуверенности не осталось и следа. Вышли на поле.
- Сигнальщиков видишь? – спросил командир, – вот и заходи по ним.
Он провёл самолёт над полем, рассчитывая выйти на гон правым разворотом. Пролетев от центра поля несколько секунд, ввёл машину в крен. Описав полукруг, самолёт оказался левее сигналов и очень близко к ним. Ни снизиться, ни выйти на рабочий гон уже не успеть. Повторный заход тоже не получился, вышли намного левее.
- Ну, что же дальше? – Зубарев на мгновение пожил руки на штурвал. – Не вышел в створ – подворачивай, только быстро. Тут всё секунды решают.
Командир сделал два лёгких, как ему показалось, движения штурвалом и они оказались точно в створе знаков сигнальщиков. Пора было снижаться, но пока он обдумывал этот процесс, они летели уже над полем.
- У тебя высота сорок метров вместо пяти. Что делать?
- Снижаться, - прохрипел Гошка.
- Попробуй.
Он плавно отдал штурвал от себя. Самолёт послушно опустил нос и перешёл на снижение.
- Взгляни, куда летишь? – посоветовал командир.
- Где сигнальщик? Пропал куда-то.
- Никуда он не пропал, ты от него на 30 градусов в сторону ушёл. Снижаться без кренов надо, если вышел в створ.
Бросив на мгновение взгляд влево, заметил, как сигнальщик высоко поднял свой сигнальный шест с красно-белым полотнищем вверх, решив, что пилот его не видит. Попробовал довернуть.
- Куда? У тебя скорость под 200 километров, не успеешь. Давай повторный заход.
Гошка чувствовал, что начинает потеть. Набрали 50 метров, развернулись стандартным разворотом. Благодаря тому, что высоту он набирал медленно, образовался запас по расстоянию. Кое-как довернув, установил самолёт по створу сигналов.
– Снижайся заранее, над сигнальщиками ты должен быть уже на рабочей высоте.
Он слышал голос командира, но делал всё с какой-то заторможенностью. Отдал штурвал от себя.
- Ещё круче снижайся. Точку выхода на рабочую высоту метров за 200 от сигнальщика намечай. Это расстояние за четыре секунды пролетишь. Видишь, какой большой запас по времени.
«Четыре секунды – громадный запас? – успел подумать он. – Издевается!». Это уж позже он поймёт, что, если судьба в какой-то ситуации подарила тебе лишнее мгновение – она подарила жизнь.
Зубарев, ускоряя снижение, толкнул штурвал от себя.
- Вот так держи. Запомни: ближе сигнальщик – круче снижение. И наоборот. Э-э, куда? Ты меня убить хочешь? Выводи, в землю врежешься! – В последний момент он выхватил штурвал на себя, выводя самолёт в горизонтальный полёт. – За землёй следи, ни на мгновение её из виду не выпускай. – Команда!
- Сброс! – прохрипел Клёнов.
Зашипел воздух, открывая клапаны аппаратуры. Мгновенно за самолётом расцвёл распылённый на капли шлейф химикатов. Переливаясь всеми цветами радуги в первых лучах восходящего солнца, он плавным покрывалом оседал на поле.
- Смотри на землю скользящим взглядом, контакта с ней не теряй. Видишь, самолёт сам летит, его только чуточку поддерживать надо.
Ничего себе – сам летит! Гошка чувствовал, как по спине стекает струйками пот. Вцепившись в штурвал, он не отрывал взгляда от несущейся рядом земли.
- А направление кто держать будет? - услышал он. – Где сигнальщик?
Чёрт бы побрал этого сигнальщика! Всегда он куда-то пропадает.
- Левой ногой доверни. Энергично, но осторожно. И без крена, без крена. Земля рядом, крылом зацепишь - считай катастрофа. Вот так. Идём прямо на сигнальщика. Сейчас выход. Команда!
- Аппаратуру выключить!
Пышный хвост за самолётом мгновенно исчез.
- В набор высоты.
Гошка потянул штурвал на себя.
- Рано. Правая рука на штурвале, левой рукой добавляешь газ и переносишь сразу же на штурвал. Вот так. Скорость, скорость, следи за скоростью, она наша жизнь. Ты что, в штопор захотел? На такой высоте?
Комментируя, таким образом, полёт, Зубарев успевал вмешиваться в управление, одним движением исправляя его ошибки. Первый полёт, рассчитанный на 20 минут они летали 30-ть. Наконец, жидкость в баке кончилась.
- Домой! – махнул рукой Зубарев.
Клёнов потянул штурвал, уходя от земли. А дальше? Куда лететь? Где аэродром? Ага, солнце! Кажется им на восток. Развернул самолёт. До точки посадки десять километров, три минуты лёту.
- К четвёртому развороту курс держи. – Командир надавил на педаль. – Видишь полосу?
Он кивнул. Из под наушников радиогарнитуры текло ручьём, неприятно сползало по шее за воротник.
- Включи вентилятор, чего паришься. Разворот, газ прибирай! Гаси скорость, снижаемся. Закрылки выпускаем. Вот так. Курс держи, на полосу не попадём.
Казавшийся таким послушным самолёт, когда им управлял Зубарев, под управлением Гошки становился совершенно другим. Полоса перед ними раскачивалась, словно подвешенная. Она то оказывалась слева и он отчаянно крутил штурвал влево, а пока выводил из крена самолёт, полоса почему-то уходила вправо и он не менее отчаянно крутил штурвал вправо.
- Не разбалтывай самолёт. Плавно рулями работай. Плавно, но энергично, - Зубарев на мгновение вмешивался в управление. – Вот так, так! Запоминай мои движения. Земля рядом, выравниваем, садимся.
Таким образом, выполнили четыре полёта. Когда пришла пора заправляться бензином, Гошка почувствовал, что от чрезмерного напряжения усталость уже даёт о себе знать. Двигаться не хотелось и тем более петь песни от впечатлений свободного летания. Оказалось, что на штурвале довольно ощутимые нагрузки, и стало ещё понятней, почему ручки штурвала Зубарева обтянуты бинтом. Не только, чтобы не натереть мозолей. Потные ладони соскальзывали с эбонитовых ручек.
До обеда сделали 15 полётов. Гошка прикинул: около пяти часов налёта. Он уже мало чего соображал. К калейдоскопу разворотов, вращений, наборов и снижений он вроде бы уже привык, но одно дело, когда не пилотируешь, а только мягко держишься за управление и совсем другое, когда крутишь штурвал сам. Через несколько часов он становится тяжёлым, словно гиря.
После обеда на самолёт глядеть не хотелось. На термометре – 32 градуса в тени, в кабине – далеко за сорок. О запахе и говорить нечего. Но к нему привыкли, его уже просто не замечали. Человек ко многому привыкает.
- Пожалуй, хватит тебе летать сегодня, - объявил Зубарев, - иначе завтра не встанешь. Сейчас ещё и болтанка начнётся. Так что мягко держись за управление и смотри, как я делаю. Вечером ещё несколько полётов сделаешь.
Что такое болтанка на Ан-2 он знал. Но одно дело, когда ты летишь на высоте и в горизонтальном полёте, совсем другое – у земли. С ней он столкнулся впервые здесь, на химии. Сидишь, словно на вибраторе. Голова от беспрерывных толчков болтается влево-вправо, а самолётом ведь управлять надо, постоянно стабилизировать его полёт от порывов ветра. В совокупности с жарой, одуревающим запахом и перегрузками – это незабываемые ощущения.
Зубарев крутил штурвал, казалось, не зная усталости. Каждое движение его было точно выверено и безошибочно. После каждого полёта он выскакивал из кабины и обливал себя водой из ведра. Мокрый, в одних трусах, в туфлях на босую ногу снова усаживался в кабину и запускал двигатель.
- Сколько полётов сделали после обеда? – спросил он после очередной посадки.
- Кажется, пятнадцать.
- А налёт каков?
- Около девяти часов выходит. Хватит на сегодня.
- Почему же, время ещё есть.
- Но больше восьми часов работать нельзя.
- А ты больше и не пиши. На завтра заначку делай.
И они снова взлетали.
- Бери управление, - командовал Зубарев.
Три последних полёта дались Гошке с трудом, хотя уже спала жара и прекратилась болтанка. Штурвал, казалось, кто-то держал, до того он был тяжёл. Зубарев, поправляя его действия, мурлыкал какой-то незатейливый мотив, этим взбадривая себя. Но и он уже устал. Движения его стали не такими быстрыми, хотя и были всё также точны.
На стоянку зарулили минут за десять до наступления темноты. На переезд домой, ужин и сон им оставалось чуть более четырёх часов. В машине ехали молча. Разговаривать не хотелось. Также молча поужинали. На привезённую агрономом бутылку водки посмотрели равнодушно, однако, по привычке открыли её. Всю, правда, не допили.
Гошка испытывал невиданную доселе усталость. В голове что-то гудело, резко ощущался запах химикатов, руки и ноги были, словно ватные, движения и мысли замедленные. Он заметил, как хозяйка, подавая им ужин, отворачивалась от смердящего запаха, насквозь пропитавшего их самих, одежду и всё, с чем они соприкасались.
Водка всё-таки немного стукнула в голову и повеселевший Зародов спросил:
- Ну, что, Жорка, устал сегодня?
- Не то слово, - махнул он рукой. – Налей мне пару глотков.
- Ого! Понятно, устал. Теперь понимаешь, - потряс бутылкой, - в чём истина?
- Истина в вине, - улыбнулся он и с трудом проглотил тёплую водку. – Ну и гадость!
- Ничего, сейчас лучше будет, - успокоил техник.
Зубарев ел молча. Даже выпитая водка на него не повлияла. Он даже покурить не вышел во двор, а сразу разделся, лёг в кровать и через минуту захрапел.
Три дня они вкалывали от зари и до зари. Пару часов отдыхали в обед и снова в кабину. Спали прямо на земле на расстеленных чехлах в тени будки сторожа. Усталость стала сказываться в их действиях, окружающее стало восприниматься с какой-то заторможенностью и безразличием. Даже собственные действия воспринимались безразлично, как будто происходили не с ними. Они двигались, как автоматы, все действия в кабине, доведённые до автоматизма, выполнялись чисто механически. К самолёту подходить не хотелось. Его называли духовкой, мориловкой, преисподней.
Но, как сказал один из пилотов, коль назвался ты коровой – должен давать ты молоко. И они снова взлетали. Гошка втайне надеялся, что хоть что-то с самолётом или аппаратурой случится, ну какая-то неисправность, и они отдохнут. Но ничего не случалось, всё работало, как часы. Даже часто капризничающая помпа запускалась с пол оборота. «На химии мы работаем в обстановке, приближённой к боевой, - вспомнил он слова одного из пилотов, - а платят нам так, словно мы в городском саду карусели испытываем».
- Что-то у нас, господа мои пилоты, всё чисто, как в швейцарских часах, - заметил Зародов на четвёртый день. – Ничего не ломается, ничего не происходит. К чему бы это? А может нам немного разнообразить наше существование?
- Это чем же? – взглянул на него Зубарев.
- Тут, в степи, запруды есть, а в них – агроном говорил – рыбка водится.
- Мы не на рыбалку прилетели. Конец месяца скоро. Вот закончим работу, тогда и…
- Но ведь лето же, командир! А что в писании священном сказано? Там сказано: не хлебом единым. В конце концов, на выходной имеем полное право.
- Подумаем, - отвечал Зубарев, привычно забираясь в самолёт. – Работать надо. От винта! После обеда начало прилично болтать. В небе, как всегда, ни облачка. Температура, как всегда – за тридцать. В кабине – за сорок. Уже давно в нарушение всех медицинских рекомендаций и инструкций они летали голыми. Не раздетыми, именно голыми, если не считать трусов. По волосатой груди Зубарева обильно струился пот. У Гошки – тоже. Нетрудно догадаться, куда он затекал. Сиденья их кабины были мокрыми. Конструкторы кресел, вероятно, понимали, что пилотам придётся потеть больше, чем сталеварам у своих печей. Поэтому сделали сиденья с продувкой. Но и это мало помогало. После 2-3 полётов утром, а днём и после каждого выскакивали из самолёта освежиться. Обливались водой, отжимали её из трусов – единственной «спецодежды» от химикатов, и снова в кабину.
Как-то Гошка взял респиратор и попробовал приладить его на лице. У Зубарева глаза полезли на лоб.
- Ты чего это делаешь?
- В ней летать положено, - беззаботно ответил он.
Командир с техником переглянулись, но Зародов не выдержал:
- Эту маску на задницу бы тому одеть, кто её придумал. А ещё и тому, кто обязал летать в ней. Попробуй, сам убедишься. Только не задохнись.
Уже на разбеге он поспешно сорвал с лица душащий его аппарат. Невероятно, как можно работать в ней восемь часов? Сдёрнув, глубоко вдохнул в себя пропитанный отравой воздух. В глазах плавали какие-то мерцающие шарики. Не хватает воздуха, сообразил он.
- Ну, что, испытатель, отдышался? – со смехом спросил Зубарев, не отрываясь от управления. – Её до тебя уже давно испытали. Это дерьмо, а не маска.
- Такого конструктора и в тюрьму посадить не жалко, - сказал Гошка. – В одиночку. И его изделие ему на морду одеть на восемь часов. Чтобы прочувствовал.
- Надо бы, - согласился командир, вводя машину в разворот. – Давай, бери управление. Три полёта – ты, три – я.
За прошедшие дни он довольно сносно научился пилотировать и Зубарев почти не вмешивался в управление, ограничиваясь советами и подсказками. Научился он бороться и с болтанкой. Штурвал уже не казался свинцово тяжёлым. Появилась некоторая уверенность в своих действиях.
К вечеру болтанка, как всегда, прекратилась. Сказывалась усталость. Даже самолёт, казалось, стал летать медленнее. Начали работать короткое поле, и жидкости хватало на целых одиннадцать заходов. Бесконечные развороты, развороты. Солнце то сбоку, то сзади, снова сбоку, опять сзади. Теперь на обратном гоне солнце прямо в лоб. Разворот вправо – солнце – влево и наоборот. Крен сорок – опрокидывается раскалённый небосвод и солнце опять сзади. Бесконечная карусель, бесконечный каскад разворотов, снижений, перегрузок. Заход, ещё заход, ещё…
Поле было неровным, волнообразным. И чтобы выдержать высоту над ним приходилось постоянно работать штурвалом. Сглаживая линию полёта, над бугристой частью поля проносились на метре. В таких случаях пилотировал Зубарев. Вот и после очередного разворота он, точно выведя самолёт на курс, начал заход. Но что он делает, чёрт возьми? Как будто в замедленном кино командир прибрал обороты двигателя и, погасив скорость до необходимой для выпуска закрылков, нажал кнопку. Механизмы выпуска послушно отработали. Потом перевёл рычаг управления винтом на малый шаг – вперёд до упора. Что он делает? Клёнов взглянул на командира. Тот сосредоточенно смотрел вперёд и вниз на поле. Машина находилась уже в посадочной конфигурации. Да он же садиться хочет на поле! С ума сошёл? Ещё несколько секунд и…
- Ты что? – заорал Гошка. – Куда?!
Зубарев, словно очнувшись от какого-то ступора, прекратил снижение и дал двигателю взлётный режим. Разогнали скорость, убрали закрылки.
- Ч-чёрт, завертелся, - прохрипел он. – Как робот стал. Я же садиться собрался.
Зашли на повторный заход, снизились, пошли над гоном. Прошли уже все «горбатые» участки поля, впереди – ровная поверхность. Ещё несколько секунд и поле кончится. Краем глаза Гошка заметил, что сигнальщик вдруг заметался из стороны в сторону, а потом рухнул на землю на краю поля. Тут же раздался тупой и глухой удар и самолёт, словно мячик, сотрясаясь всем корпусом, отпрыгнул от земли, одновременно меняя угол атаки.
Зацепились за землю, понял Гошка. Как там шасси? Зубарев с проклятиями набирал высоту. Развернувшись в сторону аэродрома, приказал:
- Посмотри, правое колесо на месте?
Клёнов взглянул вниз, где под кабиной висела пирамида шасси. Видимых повреждений не было.
- Всё, идём на посадку!
Сели, сразу зарулили на ночную стоянку.
- Чего так рано? До захода три часа ещё, - удивился техник.
- Внимательней осмотри пирамиду шасси, - вместо ответа приказал Зубарев, нервно закуривая. Было видно, как дрожали его пальцы.
Техник в авиации не новичок и прекрасно знал, что просто так такие приказы не отдают. Взглянув на бледного Клёнова, он нырнул под самолётное брюхо. Минут пять осматривал со всех сторон узлы и крепления шасси и вылез обратно.
- Всё в порядке, - доложил он. – Крепко поцеловались?
- Немного поле поцарапали, - улыбнулся Зубарев. – Не пойму, как это произошло?
- Устал ты, командир. Один работал всё время. Хорошо, когда есть второй опытный, но пока Гошка слабый помощник. Отдохнуть нам нужно.
- Да, пожалуй ты прав. Сколько нам работать осталось, Жорка?
- Если такими темпами, как вчера, то ещё четыре дня.
- А налёт каков?
- Под шестьдесят часов.
- Нормально, - сказал, подумав, Зубарев. – В норму укладываемся. На сегодня – конец. Рабочих отпустить. Завтра вызываем командира звена, ему Жорку проверить нужно. А после завтра – выходной.
- Вот оно, мудрое командирское решение! – воздел к небу руки Зародов. – Говорю же лето всё-таки.
Связались с соседним бортом, где находился командир звена Манилов.
- Завтра подлечу, - коротко отозвался он. – Ждите.
- Вот и хорошо. С ним и на другую точку перелетим, если санитарная норма не закончится.
- А сами мы не можем перелететь? – удивился Гошка.
- Можем, но не имеем права, - равнодушно ответил Зубарев. – Согласно дурацкого приказа нашего министерства все перелёты на химработы выполняются с лицом командного состава.
- Но зачем? Ты же допущен ко всем видам работ, в том числе и к подбору посадочных площадок с воздуха.
- А вот этого я не знаю. Думаю, что в целях повышения безопасности полётов.
- Но ведь командир звена моложе и у него второй класс.
- И опыта меньше, - добавил Зародов. – Но в министерстве посчитали, что вместе с возведением человека в ранг руководящего лица у него автоматически появляется и богатый опыт полётов.
- Чушь какая-то, - пожал плечами Клёнов. – Никакой логики.
- Это не чушь, уважаемый второй пилот, это вовсе не чушь. Вот сделают тебя завтра начальником, и наш командир не сможет перелететь без тебя на другую точку за 20 километров отсюда.
- Но это же глупость! – не сдавался Клёнов.
- Глупость? Да, конечно. Но ты уже забыл инспекторов? Вспомни, что они говорили: наше дело не рассуждать и думать, а выполнять приказы. За нас уже всё продумано. Оттуда, - ткнул пальцем в небо, - видней.
- Да, оттуда видней, - вздохнул Зубарев. – Если не так, откуда бы такие мудрые приказы брались? Ты, Жорка, и не такого ещё насмотришься, когда пару лет поработаешь. Система!
- Авиация, она сродни цирку, - заключил техник. – И смешно и грустно.
Наутро дед, прослышав, что работа подходит к концу, забеспокоился, что об обещании его прокатить забыли. Поэтому, пока Зародов готовил самолёт к полётам, он дипломатично завёл разговор с пилотами.
- Я в войнах-то все огни прошёл, - приступил он к Зубареву, - многообразие имею, любознательность – тоже. Потому хочу спросить тебя, как же вы в небесах-то дорогу находите?
Ему объяснили и дед, изобразив на челе максимум внимания, покивал головой. Потом спросил разрешения осмотреть кабину.
- На войнах-то я на аэропланы насмотрелся, а вот в нутрях ни разу не был. Любопытство имею, как же там всё устроено в кабине?
Кряхтя, он вскарабкался в фюзеляж и протиснулся в кабину.
- Мать твою в головёшку! – ахнул он, оглядывая приборы. – Да как же это тут всё запомнить можно? Ай, вы до академиков учились? На всех наших тракторах столько приборов нет.
Назад дед выходить не пожелал и смущённо напомнил, что агроном обещал ему показать родную деревню с высоты птичьего полёта.
- За это я и согласился жизнью рисковать, - добавил он.
- Да какой же тут риск? – удивился Зубарев.
- Как какой? А Мотька зря ко мне с рогами приступал? Тут и лишился бы жизни зараз.
- Ну, хорошо, - согласился Зубарев, - оставайся. Стой в проходе кабины и крепко держись за спинки кресел.
Взлетели и набрали 400 метров для лучшей связи с базой. Пока Клёнов получал прогноз погоды по региону, Зубарев положил самолёт в вираж и пытался показать деду его дом. Но тот и деревню-то не видел. Намертво вцепившись в спинки кресел, остекленевшим взглядом он смотрел в одну точку, не реагируя на слова Зубарева. Дед как бы впал в ступор. Это не редкость для тех, кто в таком возрасте впервые садится в самолёт.
- Можно снижаться, - сказал Гошка, приняв прогноз.
Зубарев перевёл самолёт в крутую нисходящую спираль. Дед побледнел и ахнул от возникшей отрицательной перегрузки, словно с разбегу прыгнул в ледяную воду. Десять заходов на поле и каскад разворотов он выдержал стоически. Его мотало от борта к борту и он, вытянув шею, смотрел вперёд, не понимая, в каком положении находится. Когда полёт закончился, очумевший сторож выбрался из самолёта и, потеряв ориентировку, нетвёрдой походкой отошёл в сторону и прилёг на выжженную солнцем чахлую траву. До обеда дед пребывал в глубокой задумчивости, а потом заявил:
- Великая грусть поселилась во мне после летания. И не рассеется до конца, потому что возжелала душа моя летать, как птица.
- Так поступай в лётное училище, дед Семён,- захохотал Зародов.
- Чую, поздно уже. Вот если бы в юностях летать научится.
- И был бы ты, дед Семён, возможно Чкаловым или Шевелёвым, - продолжал хохотать техник. – А, может, и в космос бы полетел.
Часам к десяти приехал агроном. Зародов сказал ему, что завтра будет выходной и что сегодня закончат работу раньше.
- Выходной, так выходной, - согласился агроном, глядя на заруливающий самолёт.
Завидев начальство, экипаж вышел из самолёта. Поздоровались.
- Я с утра поля объезжал, результаты труда нашего смотрел. Есть толк. Правда, на дальние поля не ездил, но там тоже должно быть нормально. А ещё от соседей дважды звонили. Боятся, что бед им наделаете, сожжёте чего-нибудь. Уж вы осторожнее работайте.
- Стараемся, но сами знаете, перенос не исключён, - ответил Зубарев. – Нет ветров устойчивых и это плохо. То в одну сторону дует, через пять минут в другую. Вот и работай!
Гошка дал подписать агроному текущие документы и тот, не глядя, подмахнул, где указали.
- Кстати, ребята, - хитро улыбнулся он, - я договор с вами о вспашке земли самолётом не заключал. А вы пытались, да ещё сигнальщика перепугали.
- Глубокая колея? – спросил Зубарев.
- Да сантиметров десять и длиной саженей сорок.
- Зазевались малость, уж больно поле неровное.
- Опасное это дело землю самолётом пахать, - улыбнулся агроном. – Хотя и быстро.
- Опасное, - согласился командир. – Поэтому и решили завтра отдохнуть, отоспаться.
- Тогда вам баньку истопить надо?
- Да, конечно, - оживился Зародов. – Ну и это самое, после бани-то…
- Найдём, - махнул рукой агроном и позвал к себе сторожа.
Тот с достоинством, сжимая в руке раритетное оружие, подошёл к начальству.
- Ты вот что, дед, сделай. Садись в машину, сейчас поедешь баню топить. Дров не жалей, у ребят завтра выходной, им помыться надо.
- Тады и мне выходной давай, - потребовал дед.
- А тебе-то зачем?
- А как же! Сам назначаешь экипаж обслуживать.
- Экипаж твоя бабка обслуживает, твоё дело – баню истопить.
Сообразительный дед смекнул, что ему не придётся участвовать в самом важном процессе, который, конечно, начнётся после бани. И привёл веский аргумент:
- За баней-то, за ней глаз нужен. Старуха не знает, когда задвижку закрыть, угара ещё наберёт, ай ещё чего случится. Баня – это моя пророгатива. Так что давай мне тоже выходной. Имею права истребовать.
- Ну, хорошо, - согласился агроном, - найдём тебе замену. Но только хорошо топи.
- Про это не сумлевайтесь, - успокоил дед, - так натоплю, что уши в трубочку свернутся. Факт.
Ближе к обеду над степью показался низколетящий самолёт, держа курс на аэродром. Не делая традиционного круга, сразу пошёл на посадку. Такое себе мог позволить только опытный пилот. Из дверей выпрыгнул командир звена. Не выключая двигателя, самолёт, взревев двигателем и, развернувшись на месте, сразу пошёл на взлёт.
- У тебя как дело с топливом обстоит? – здороваясь, спросил Манилов.
- Есть, даже излишки образовались, - ответил Зубарев. – Не знаем, куда девать.
- Что же, тут машин нет?
- Есть машины, есть, - вмешался Зародов, - найдём, куда девать. По бумагам-то оно всё равно израсходованным числится. Экономия, - хитро улыбнулся он. – Не в овраг же выливать.
- Ну и отлично. У него, - кивнул на улетевший самолёт, - заправщик уехал за бензином и сломался. Так что пару раз у вас заправится. Как работается?
- Нормально.
- Я указание Глотова получил взять вас под контроль. Что произошло тут?
- Так, мелочи, - махнул рукой Зубарев. – Пища для разбора.
- Понятно. Какие планы на сегодня?
- Завтра выходной планируем, ну и соответственные планы.
- Ясно. Баня?
- И баня тоже.
- Ну, а как второй пилот работает? – повернулся к Гошке. – Вникаешь? По налёту тебя проверить нужно.
- Ничего, смышленый попался, - улыбнулся Зубарев. – Жалко будет отдавать другому командиру.
- До осени экипажи менять не будем, - успокоил командир звена. – Как с документами дела? Порядок?
- Порядок.
- Смотреть не буду, верю на слово.
До вечера вместо Зубарева с Гошкой летал командир звена. Выучкой второго пилота остался доволен, о чём сам ему и сообщил.
- Будешь лётчиком, - сказал, когда зарулили на стоянку. – Советую только не зазнаваться. В авиации этого не любят. Ну и сам над собой работай, на производстве особо учить не будут, а вот спрашивать будут строго. А учёба будет только плановая.
Прикатила машина, и водитель доложил, что баня и ужин их ждут.
Дома дед, размахивая огромной, брызгавшей искрами самокруткой, широко улыбаясь – успел осушить чарку медовухи – доложил, что так натопил баню – без шапки не войти.
- В предбаннике стоит фляга с медовухой, так вы немного для запаха на камни плесните, чтобы аромат был, - поучал он. – А когда передохнуть выйдите – внутря примите. Очень это пользительно для организмов.
Пока мылись, дед дважды ходил к колодцу за холодной водой и не забывал в перерыве между ходками прикладываться к чарке, которой служил обычный банный ковш. Когда лётчики помылись, дед тоже зашёл погреться и побаловать себя дубовым веничком.
К ужину приехали агроном с парторгом, привезли водки. Хозяйка выставила на стол нарезанную большими кусками баранину. Накануне Зародов поймал около аэродрома отбившегося от стада барашка.
- Кстати, - с аппетитом обгрызая кость, спросил агроном, - откуда баранина взялась? Я вам, кажется, говядину выписывал.
- А это вот наш техник дикого барана поймал, - пояснил Зубарев.
- Дикого барана? – удивился агроном и переглянулся с парторгом. – И где же его поймали?
- Не дикого, а одичавшего, - поправил Зародов. – А бегал он там, - неопределённо кивнул себе за плечо. – Вижу, скучно ему одному, ну и…
- Ясно, - сказал агроном, разливая водку по стаканам. – Теперь ему не скучно. Если в следующий раз такого барашка поймаешь – не забудь пригласить.
- А где же наш хозяин? – спросил Манилов.
- А он подолгу в бане сидит, пояснила хозяйка. – Да зачем он вам тут нужен? Пускай там свою бражку пьёт.
И про деда на время забыли. А между тем «банное дело» как потом назвал это событие Зародов, развивалось с поразительной быстротой. Пребывая в состоянии эйфории от двух чарок медовухи и двух заходов в парную, дед решил передохнуть и перекурить. В предбаннике он слепил огромную самокрутку, называемую «козьей ножкой», и с удовольствием затянулся ядрёным самосадом. Потом подумал, что ужин, наверное, начали без него. А ему так хотелось посидеть и поговорить с умными людьми, ибо, долгое время пребывая дома со старухой наедине, испытывал дефицит общения. И он решил ускорить дело.
Бросив недокуренную самокрутку в ведро, снова нырнул в парилку. Не заметил, как окурок, ударившись о край ведра, разломился надвое и горящая его часть по закону пакости упала не в ведро, а в лежащую рядом охапку сухих, словно порох, дров. К тому же все стенки предбанника были увешаны всевозможными пучками сухих трав и банных веников. Горючего материала хватало с избытком. И банька занялась изнутри.
Распаренный дед, последний раз отхлестав своё тощее тело веником, окатил себя холодной водой, крякнул от удовольствия и шагнул в предбанник, чтобы одеваться. Едва открыл дверь – полыхнуло огнём. Сообразил: сгорит, если сейчас же не выскочит. И, не раздумывая, сиганул сквозь пламя и дым во двор. Огонь, получив через открытую дверь, свежую порцию воздуха, победно загудел.
Дед, совсем забыв, что находится в непотребном виде, схватил во дворе два ведра и рысью помчался к колодцу за водой. Вышедшая за чем-то во двор хозяйка по привычке заглянула за угол и, увидев пламя, заголосила:
- Ой, батюшки! Пожар! Баня горит! Помогите! Старик заживо сгорит!
Выскочили во двор и сразу поняли: вёдрами не потушить. Горела уже крыша. Парторг метнулся к машине, на которой они приехали с агрономом, крикнув на ходу:
- Я за пожарными.
Сбежались соседи с вёдрами.
- Чёрт возьми, там же дед внутри, - ахнул Зародов и рванулся к бане. Но было уже не подойти, внутри гудело, как в преисподней. В это время с улицы появился абсолютно голый дед с вёдрами воды.
- Вот это маскарад! – снова ахнул Зародов.
Дед с размаху выплеснул оба ведра в огонь и снова рванул к колодцу. Визжали женщины. Кто от вида пожара, кто от вида деда. Пришедшая в себя хозяйка бегала за ним с шароварами. С треском начал лопаться и разлетаться в стороны шифер. Дед понял: вёдрами огня не потушить и с грохотом их отбросив, принялся натягивать шаровары, нелепо прыгая на одной ноге.
На улице послышался вой пожарной сирены. Лихо развернувшись, машина въехала во двор, повалив жидкий забор. Двое пожарных размотали шланг и только подошли поближе к очагу, как внутри горящей бани что-то гулко ухнуло, словно взорвался фугасный снаряд. Что-то со свистом пролетело над головами пожарных и упало в огород.
- Ложись! – заорал один из них, падая лицом в заросли картофеля.
Сноп искр поднялся в воздух.
- У тебя там склад с боеприпасами что ли? – спросил агроном, наконец, натянувшего шаровары деда? – Арсенал содержишь?
- Это фляга с медовухой рванула, - догадался Зародов.
В подтверждение своих слов он порылся в зарослях картофеля и поднял оторванную взрывом крышку фляги.
- Хрен с ней, с медовухой, ещё нагоню, баню жалко, - сокрушался дед со слезами на глазах. – Я её три года строил. Ай, беда!
Через пять минут на месте бани остались только смрадно чадящие головёшки. Облив их ещё раз водой, уехала пожарная машина. Поделились впечатлениями и разошлись зеваки. Время было вечернее и у каждого дома были хозяйственные дела. Во дворе только остались хозяева и их гости.
- Что же, славно попарились, - сказал парторг. – Но отчего же баня занялась?
- Дык ведь в предбаннике занялось-то, - со стоном сказал дед, – а отчего – ума не приложу. Вот беда-то. Завсегда так топил.
- Не расстраивайся, Данилыч, - парторг положил руку на плечо деда, – баню тебе отстроим, как ветерану нашему. Чего она стоит-то? Копейки.
- Где же их взять-то, эти копейки? – изумился дед. – Вон, - кивнул в огород, - последние ульи с пчёлами продать? Так в них вся жисть моя. Ох, беда!
- Бесплатно тебе баню поставим, Данилыч, не надо пчёл продавать. Завтра плотников пришлём. За три дня поставят.
- Дык я же… дык, за такое-то дело… вот спасибо, - засуетился дед. – Да что же я в эти самые, в трансы впал? Старуха, хватит слезу пущать! Да, я старый уже, одному-то не под силу. Вот спасибо!
- Что же мы тут стоим? – смахнула слезы хозяйка, но они текли только сильнее. – Ужин-то совсем остыл. Проходите на веранду.
- Ну, вы тут без меня продолжайте, - сказал парторг, - мне ещё в соседнее отделение нужно заскочить. Дела.
Снова сели за стол.
- Война – войной, а ужин по расписанию, - произнёс Зародов, разливая водку. – Чёрт с ней, с баней, медовуху жалко, - пошутил он.
- А у меня ещё за печкой фляга стоит, - объявил повеселевший дед, опрокинув в рот рюмку. – В бане-то была прошлого года ещё.
После двух рюмок к нему вернулось благодушное настроение. А обещание парторга его дополнительно приободрило. И дед разговорился.
- На фронтах мировых войн от бонб и снарядов живой сохранился, а тут, на закате своего долголетия чуть дважды жизни не лишился. Это же надо!
- Почему дважды-то? – спросили его.
- Как это почему? А Мотка-то надысь, зверьё лютое, с рогами ко мне приступал, когда я был при исполнении. Это что, шутка? Хуже танка…
- Да, с Мотькой шутки плохи, - согласился агроном.
- Вот я и говорю!-победно поднял голову дед. - Я бы, конечно, мог ему - несознательному - промеж рогов прикладом засветить и рукопашную принять, но вдруг Мотка бы копыта откинул! Чего тогда? Коров бы осиротил. А это какой ущерб колхозу? А бугаи-то сейчас в... энтих, как их? В дефицитах. Елико каждый по штуке убьёт - где ж их набраться?
- Ну, понесло старого! – подошла хозяйка, ставя на стол новые блюда. – Это меня бы бык осиротил, если бы ты с испугу-то на эроплан не влез. И как только влез-то?
Такого оскорбления от родного человека дед выдержать не мог.
- Цыц, шишига! - вскричал он. - Уйди от греха! – ударил по столу кулаком хозяин. – Момента не разумеешь,безграмотная,а суёшься в чужое дело. Я вот нынче с командирами по небу, как журавель летал. И обозревал сверху эти, как их, окрестности. Так оттуда наша деревня меньше кулака твоего. Я теперь разумею, как самолётом управлять. А ты мне про какого-то быка! Да если б надо, я бы его! – дед завертел ладонями, словно выжимал бельё. – В бычий рог!
Выпили ещё по одной и дед, что называется, поплыл. Сказалось обилие происшествий прошедшего дня и выпитое спиртное.
- Тебе, дед Семён, в кроватку пора, - подошла хозяйка, - ну-ка, вставай!
К удивлению окружающих дед молча встал, нетвёрдой походкой направился к кровати и молча улёгся.
- Он всегда такой, как выпьет лишнего, так сразу в кровать. А вы ешьте, ешьте. А если выпить-то нет – найдём. Он ведь, - кивнула на кровать, - правду сказал. За печкой-то ещё фляга стоит.
Выпили ещё, покурили и снова выпили. По случаю выходного дня и прилёта начальства агроном привёз повышенную дозу «нейтрализатора». Когда всё было выпито и все, кроме Клёнова, были прилично пьяны, он икнул и сказал:
- На границе с соседом вы лесополосу подпалили, а ещё поле со свеклой.
- Н-не может быть? – удивился Зубарев.
- Может, - ласково возразил агроном. – Я сам видел.
- Сильно? – спросил Манилов. – Отойдёт?
- Должна отойти.
- А если нет? – спросил Клёнов. – Тогда что?
- А ничего, - снова икнул агроном, - на непредвиденные метеоусловия спишем, не первый раз. – И он пошарил рукой под столом. Но там ничего не оказалось, кроме четырёх пустых бутылок. – Как всегда не хватило, - с сожалением произнёс он.
Зародов, пошатываясь, встал и пошептался с хозяйкой. Через минуту на столе стоял полный кувшин с медовухой.
- Чёрт возьми! – воскликнул Зубарев, поднимая бокал с медовухой. – Со свеклой ясно, а лесополоса чья?
- В том и дело, что лесного хозяйства. Была бы наша – списали бы.
- Хреново, - констатировал Зародов. – Пахнет арбитражем.
- А нам что будет? – спросил Гошка.
- Нам? Нам – вот! – сделал решётку из пальцев Зародов. – Тюрьма!
- Да ладно, - успокоил командир звена. – Обойдётся, не в первый раз.
- Я с директором лесхоза в хороших отношениях, договоримся, - пообещал агроном. – Сделаем шашлычок-пикничок на природе – и дело в шляпе. Ну а свекла? Тоже не впервой. Пересеивать – поздно. А списать на засуху – никогда не поздно. Сахара от этого у нас не прибавится, - улыбнулся он. – А прибавится – так друзьям нашим бесплатно отправят, а нам кубинского дерьма привезут. Говорят, его из камыша делают.
- Нет, из тростника, - поправил Манилов.
- Один хрен, - махнул рукой агроном.
- Кстати, у тебя много работы осталось?
- Да ещё с тысячу гектаров наберётся. Но на этих полях, я смотрел сегодня, сорняков мало, можно бы и не работать. Чего зря поля загаживать!
- Так и давай завязывать, - предложил Зубарев, - пока ещё что-нибудь не подпалили. Вон погода - то, жара и ветры неустойчивые. А эту тысячу гектаров мы в акты включим, как обработанную, чтобы к тебе районное начальство не придиралось за игнорирование политики партии. Да и бензин тебе оставим тонны две.
- Правда? – обрадовался агроном. – Я согласен. А вонючку эту – аминную соль – сусликам в норы вылью, их в степи тысячи. Всё польза будет. Может, даже большая, чем эта, которой мы занимаемся. Кому известно, сколько зерна эти суслики поедают?
- Вот и славно! – поднял бокал Зародов. – Выпьем за это!
Все дружно опрокинули бокалы.
- Мне бы сейчас хороших удобрений, - размечтался агроном, - я бы внекорневую подкормку с самолёта провёл. Да нет нужных удобрений. А вот гадости этой – 2,4Д, хоть захлебнись. Но, попробуй, заикнись про это в районе, тут же антипартийную политику пришьют. Себе дороже обойдётся. Вот и льём, что попало на поля. Да какую тут Америку догнать! Не понимаю я такую политику.
- А кто её понимает – то? – грустно улыбнулся Зубарев. – Система…
- Во! – поднял большой палец Зародов. – Правильно у нас командир говорит: система! Молодец! За это нужно выпить.
- За что – за это? – не понял Манилов, но бокал свой поднял. Он уже достаточно поднабрался и слабо улавливал нити разговора.
- За что, за что? За политику партии, которую никто не понимает, - пояснил Зубарев.
- Нет, нет, нет! – замотал головой Зародов. – За политику не надо. Я беспартийный. Давайте лучше выпьем за то, что нас клюют, а мы мужаем.
- Да? За это выпить стоит, - согласился командир и заглянул в свой бокал. – Но у меня тут ничего нет!
- Где? Повернулся к нему техник. – Где ничего нет?
- В бокале. Тут пусто.
Зародов взял кувшин и снова зашептался на веранде с хозяйкой, мывшей посуду. Через пару минут полный сосуд снова стоял на столе. Шатаясь, словно маятник, Зародов наполнил бокалы.
- К-кто это говорил, что в них пусто?
- М-муж-жики, так за что же мы выпьем? – поднял вдруг голову Манилов.
- За то, что нас никто не понимает,- пояснил Зародов.- А за политику – вот вам! – сделал он характерный жест. – Я говорю, что я - беспартийный.
- А кто нас не понимает? – спросил агроном, осоловелым взглядом посмотрев на Зародова. – Кто?
- Никто! - поднял техник указательный палец и другой рукой протянул бокал агроному. – Давай выпьем за то, что нас никто не понимает. А мы понимаем.
- Кого?
- Их, - мотнул головой Зародов в сторону засыпающего за столом Манилова.
Медовуха, не зря говорят, вещь коварная. В сочетании с водкой она медленно, но верно делала своё дело. Языки не только развязались, они просто заплетались, как и мысли. Возникали и тут же терялись нити разговора.
- Эт-та медовуха крепче водки, - скривился Зубарев, ставя на стол недопитый бокал. – От неё в пот бросает. Скажи, Жорка, я прав? Ты же у нас трезвенник!
- Скажу, что пора завязывать, иначе вам и вода пьяной покажется.
Зародов мутным взглядом посмотрел на Клёнова, пытаясь постичь смысл сказанного, а потом обратился к Зубареву:
- Нет, ты посмотри, командир, у нас гениальный второй пилот! Где, скажи, - повернулся он к Гошке, - есть такая вода? Мы завтра слетаем. Слетаем, командир?
- Слетаем, - икнул Зубарев.
- Вот! Слетаем. И наберём полный бак. И будем поливать ей поля нашего доброго агронома. Вот будет урожай! Слышь, агроном? Орден тебе обеспечен. Героем этого, социа-ли-сти-ческого труда будешь, а, может, и дважды.
- Мне орденов не надо, - отмахнулся тот, - а то вдруг этому, как его, вождю и продолжателю Владимиру Ильичу Брежневу не достанется. Не хватит и всё тут. У нас же всего не хватает.
- Тебе хватит, - заверил техник. – А продолжателю дела Ленина – его, кстати, Лёней зовут, ещё пару ведёр орденов наштампуют. Я правильно говорю, товарищи командиры?
- Правильно! – вдруг поднял голову Манилов и тут же снова уронил её на грудь.
- Точно! – поддержал Манилова и Зубарев. – Давай выпьем, агроном, за твой орден. Слышь, Манилов, пьём за героя труда! – затормошил он засыпающего командира звена.
- А кого наградили? – поднял тот голову уже явно не соображая, где находится.
- Вот его наградили, - ткнул пальцем Зубарев в агронома.
- Да? – Манилов пошарил пьяным взглядом по груди труженика полей. – А где же орден?
- Орден? – переспросил агроном, соображая, что от него хотят.
- Да, где твой орден? Его же в стакан нужно положить, чтобы обмыть.
- Он его, что же на рубашку нацеплять будет? – возразил Зубарев. – Его на пиджаке носят.
- Логично! – снова поднял голову Манилов и потянулся к бокалу. – Главное, что орден есть. Б-будем здоровы!
Клёнов поразился, как можно в таком состоянии ещё хоть что-то слышать и понимать. Командир звена допил свой бокал и уже прочно улёгся на стол. Его и агронома вдвоём с Зародовым растащили по кроватям. Клёнов, собрав лишнюю посуду со стола, вышел на веранду, оставив Зародова с командиром допивать остатки медовухи. Оставив посуду, вышел во двор покурить. Была уже ночь, тихая и лунная. Прохладный воздух приятно освежал. С банного пепелища потягивало запахом, какой бывает от только что залитого костра.
После бани и выпитой медовухи в теле была приятная истома. Он чувствовал, как накопившаяся за прошедшие дни усталость, какой он не испытывал ни разу в жизни, уходит. А на смену ей приходит уверенность в своих силах и возможностях. Сегодня ему сказал Зародов, что командир звена хорошо о нём отозвался, а ещё сказал, что со временем из него выйдет прекрасный командир самолёта. А ведь сначала он совсем пал духом. Как же, вроде бы лётчик, училище с отличием закончил, а управлять самолётом толком не умеет. Разумом понимал, что там им дали только основы и что всё приходит с опытом. Например, за эти дни он в технике пилотирования приобрёл больший опыт, чем за все годы в училище. Он понял, что движение самолёта можно ощущать, как ощущаешь движение своей руки и управляешь этим движением. Штурвал самолёта становится как бы продолжением тебя. Но пока ещё некоторые такие движения ему даются с трудом, как младенцу первые шаги. Но это не страшно, ведь известно, что младенцы вырастают. Главное – появилась уверенность. И его забота, чтобы она не переросла в ненужную и в авиации очень опасную самоуверенность. Ну а всё остальное – дело времени.
Но вот что обидно. Летаешь, летаешь и не видишь результатов своего труда. Создаётся впечатление бесполезности. Но, а в чём же польза? Вот агроном сказал сегодня: лесополосу отравили, поле со свеклой, скорее всего, погубили. А ведь строго соблюдали технологию, в этом Зубарев пунктуален и осторожен. И все же…
Население деревень, сплошь экологически неграмотное, и то понимает: так работать нельзя. Нужно искать другие методы борьбы с сорняками. Повышать урожайность таким путём из года в год преступно. Или это политика? Ну, да. А в ней любые методы хороши. Догнать и перегнать Америку, как им твердили с детства. Но ведь великие мира сего и к ним приближённые не едят хлеб, выращенный на таких полях. Для них существуют экологически чистые поля, и урожай там почему-то больше. Почему? Загадка? Наверное, нет.
С веранды вдруг раздалась песня:
А когда очень жарко
К нам приходят доярки
И приносят они молоко-о-о!
А под юбками бёдра,
Что молочные вёдра,
А до вечера так далеко-о-о!
- Тихо! – ступил на порог Клёнов. – Прекратите, два часа уже.
- А, Жорка! – расплылся в лучезарной улыбке Зародов. – Мы тебя потеряли. Послушай, найди где-нибудь гитару. Что? Нет гитары? Тогда угости нас чем-нибудь. Тоже нет? А что у тебя есть? А-а, ну его! – махнул он рукой. – У него ничего нет. Давай, командир:
- И приносят они самогон…
- Не самогон, а молоко, - поправил Зубарев. – Тебе, вшивому, всё баня снится.
- Баня? Какая баня? Она тю-тю, сгорела.
- Ну и хрен с ней, парторг обещал новую баню построить. Кстати, где у нас парторг?
- Где? – Зародов с трудом приподнял голову. – Нет его.
- А ведь был, я точно помню. – Зубарев икнул. – Простите! А, может, он в бане?
- Кто?
- Парторг.
- Баня же сгорела, - возразил Зародов. – Чего же ему там делать? Но я помню, что парторг с нами не мылся… кажется.
- Вот видишь, мы помним, - поднял палец Зубарев. – А кто с нами не мылся - тот нам не друг. И мы его не помним.
- Слушай, командир, а может он того, сгорел?
- Кто?
- Да парторг же!
- Этого я не помню. Помню, что баня сгорела.
- А дед где? – встрепенулся Зародов. – Может они оба?
- Парторг давно уехал, а дед в своём закутке спит, - разрешил их сомнения Клёнов. – И вам пора спать.
- А ты не врёшь? – усомнился техник.
- Гадом буду! Сами завтра увидите.
- А что мы увидим завтра, а, командир?
Зубарев молчал, опустив голову. Он засыпал.
- Э-э, командир, не надо спать, - затормошил его Зародов, - давай споём. И он затянул гнусавым голосом:
А мы летаем, опыляем
У доярок на виду-у!
К сожаленью химработы
Только раз в году-у!
- Песняры, давайте-ка спать, - зашипел на них Клёнов – Поздно уже.
- Ляжем! – твёрдо заявил Зародов и посмотрел на Гошку ласковым взглядом. – Хороший у нас второй пилот, командир. Я его люблю! – и он полез из-за стола с намерением облобызаться.
Но Гошка слегка подтолкнул его к раскладушке и тот упал на неё. Попытался подняться, но не смог.
- Я потом разденусь, можно?
- Можно, можно.
Зубарев добрался до кровати самостоятельно.
- А всё-таки, что бы ты не говорил, но как человек Глотов – дерьмо, - сказал он, ставя точку в споре с Зародовым, который они, видимо, вели, пока Гошка курил во дворе. И тут же захрапел.
Выходной день начался.
Первым проснулся Зародов от зверского храпа. «И кто это так храпел?»- подумал он. Придя в себя окончательно, понял: храпел он сам. Поднял голову и осмотрелся, где находится. Оказалось, лежал на своей раскладушке. Одетый. На соседней раскладушке сладко сопел Клёнов. Утонув в хозяйской перине, сном праведника спал Зубарев. Тоже в одежде лежал поверх одеяла.
Башка раскалывалась. Сквозь наглухо закрытые ставни просачивались лучики света. Свет проникал и через открытую дверь веранды, где на диване возлежал Манилов, во сне отмахиваясь от наседавших на него мух. От этого он часто ворочался и старые пружины допотопного дивана противно скрипели.
Никаких звуков в доме не раздавалось, только с кухни слышалось тиканье настенных маятниковых часов. Кажется, вчера баня сгорела, вспомнил он. Ни хрена себе, попарились! Или это приснилось? О, чёрт, как раскалывается голова! Сколько же времени? Он осторожно встал и прошёл на кухню. Ого! Второй час дня. Зачерпнул ковшом воды из ведра, жадно выпил. В животе тягуче защемило. На столе увидел банку с огурцами, залитую рассолом. То, что надо. Налил в бокал и, морщась, выпил. Вернулся в комнату, подошёл к кровати Зубарева и потряс его за плечо.
- Командир, ты жив?
- Что? – сразу встрепенулся тот, словно по сигналу тревоги.
- Я спрашиваю, ты жив? Как самочувствие?
- Думаю, что плохо.
- И мне плохо. Шланги дымятся, вот-вот сгорят.
- Послушай, вчера что, баня сгорела?
- Сгорела, - уныло подтвердил Зародов, – дотла.
- А вместе с ней наш хозяин и парторг, - сказал проснувшийся Гошка.
- Что? – Зубарев мгновенно выпрыгнул из кровати и болезненно поморщился. – Ой, голова! А я думал, что приснилось. Вот это повеселились!
- Жорка, за такие шутки по роже бьют! – предупредил Зародов.
- Да шучу я. Вы же вчера сами говорили, что они, якобы, сгорели.
- Фу, чёрт! – выдохнул Зубарев. – Я уже комиссию представил. Наверняка нас бы обвинили. А где Манилов?
- Спит вон на диване.
Зубарев потряс его. Тот только перевернулся на другой бок и что-то неразборчиво пробормотал.
- Что за привычка спать, не раздеваясь! Вставайте, сер!
- Ему плохо, - сказал Зародов.
- Плохо всем, - поправил Зубарев. – Манилов, просыпайся, я пиво принёс.
- О-о, пиво! – блаженная улыбка расплылась по лицу начальства. – Пол царства – за кружку пива.
- Ну, тогда вставай. А на веранде вон сейчас хозяйка танец живота исполнит.
С улицы раздался звук подъехавшей машины. На веранде появился агроном с двумя бутылками водки. Лицо его светилось от радости.
- Хозяева там вкалывают на пепелище, а вы тут прохлаждаетесь. Ну что, у меня к рыбалке всё готово.
Зародов с вожделением посмотрел на бутылки в руках агронома. Перехватив взгляд, тот пояснил:
- Это, чтобы в себя прийти. Знаю, что вам плохо.
- Да, нам плохо. – Техник притащил банку с огурцами.
- Меня-то утром хозяйка растолкала, опохмелила, я и ушёл, - продолжал агроном, разливая по стаканам водку. – Пришёл прямо на оперативку. Да, завтра бригада придёт новую баню деду рубить. Кстати, его бы тоже угостить надо.
Зубарев пошёл за дедом и вскоре вернулся.
- Вот что, мужики, рыбалка отменяется.
- Это почему же? – удивился Зародов. – Вот, здоровье поправим – и вперёд.
- Там старики головёшки растаскивают, место расчищают. Им одним долго возиться придётся. Вообще-то кто хочет – может ехать. Я остаюсь.
- Ну вот, славно порыбачили, - вздохнул агроном.
- Да ладно, обойдёмся без рыбалки, - сказал Манилов. – Помочь нужно старикам.
- Ну, раз так случилось, - потянулся Зародов к бутылке, - поправим головы – и за дело. Жорка, ты опять не будешь?
Клёнов отрицательно помотал головой.
- Такие люди нам нужны!
- Ну, что командир, делаем, как вчера договорились? – спросил агроном, хрустя огурцом. – Три поля ещё обработаем, где много сорняков, а остальные я вам так подпишу. Не хочется мне их поганить.
- Это можно, - ответил Зубарев. – Вот только куда бензин девать будем? Он же будет считаться израсходованным.
- Спишем! – хохотнул Зародов. – Не первый раз.
- Списать то, что израсходовали? Абсурд.
- Тогда слить в овраг и ракетницей! – техник изобразил пальцем нажатие курка. – Сгорит и все дела.
- Сжечь высокосортный бензин? - поразился Клёнов. – А если…
- Никаких если, - отмахнулся Зародов. – Говорю же, не в первый раз. Его по нашей стране, пока химия идёт, вагонами сжигают.
- Не лучше ли назад на нефтебазу вернуть?
- Он же истрачен, его нет, Жорка. А если нет – чего же возвращать?
- А мы в училище из-за отсутствия бензина простаивали, - вздохнул он, - говорили, что бензин остро производству нужен.
- Вот же система, твою мать! – не выдержал Манилов. – Льёшь эту гадость на поля, землю губишь. План не выполнишь – голову обещают снять.
- Не снимут, только погрозят. А вот без премии точно оставят.
- Найдём мы, куда ваш бензин деть, - прекратил их спор агроном. – Машины-то на нём тоже бегают?
- Ещё как! – согласился Зубарев. – Особенно «Жигули».
- Ну, вот и прекрасно!
- Хорошо, с этим решили. Но есть ещё проблема, - командир взглянул на агронома. – Мы три дня должны быть здесь и делать вид, что работаем.
- Пожалуйста. Машина в вашем распоряжении. С жильём и питанием, я думаю, проблем нет.
- С этим сё нормально, - сказал Зародов, открывая вторую бутылку. – Ну, вот, кажется, душа в тело начала возвращаться. Ох, уж эта медовуха? Жорка, будешь? – И не дожидаясь ответа, прокомментировал: - Такие люди нам нужны. Ну, душа, подвинься!
- Что ж, - встал агроном. – Цели, как говорится, ясны, задачи понятны. Раз рыбалка отменяется – я поехал. Завтра занимайтесь по своим планам. Будьте здоровы!
С трудом, но вторую бутылку допили. Перекурили и пошли помогать хозяевам.
К вечеру плацдарм для новой бани был расчищен. Сели ужинать. Предварительно дед выставил графин медовухи.
- А ты с нами не пригубишь, дед Семён? – спросил Зародов, алчно глядя на графин. – После трудов-то праведных.
- Нет, мне нельзя, - отказался тот, - мне вахту нести.
- Служба есть служба, - улыбнулся Манилов.
- Да мы разрешаем.
- Ну, мало ли, что разрешаете. А на посту нельзя. Вдруг опять какой-нибудь зверь шалопутный придёт? Мне же бой принимать придётся.
- Ха-ха-ха! – засмеялся Зародов. – Второй раз на самолёт заберёшься?
Пристыженный дед дипломатично промолчал. Довольный выдержкой, он набросил на тощие плечи фуфайку и, не спеша, зашагал вдоль улицы на аэродром.
После ужина покурили во дворе и долго определялись, что делать дальше. Мнения разделились. Манилов с Зародовым переоделись и ушли в сельский клуб в кино. Предварительно техник предупредил, что могут прийти к утру, если повезёт.
- Если приличные женщины подвернутся, - пояснил он. – Вперёд, кривые ноги!
- Вот так уже пятнадцатый год, - вздохнул Зубарев, глядя им вслед. – Самые хорошие дни в году в отрыве от семьи проводим. В общей сложности месяцев шесть. Понимаешь, куда ты попал, Георгий?
- А мне всё равно, где жить, - улыбнулся Клёнов.
- Пока – да, а вот женишься, и всё будет иначе. Не всякой женщине твои командировки понравятся. Прилетишь домой, едешь в автобусе, а от тебя, как от прокажённого шарахаются. Дома тоже ни жена, ни дети этого запаха не выносят. Он за две недели из одежды не выветривается. Вот моя первая подруга не выдержала и ушла.
- Так ты?...
- Да, брат, у меня вторая жена. Первая к родителям с ребёнком укатила, когда её одну без жилья оставлял, улетая. Ну, ладно, раз, другой. А тут ведь постоянно. Было бы где жить, всё б, может, иначе было. А так…
Зубарев обречённо махнул рукой и прикурил новую сигарету.
- Неужели ничего нельзя было сделать?
- А что сделать? Квартира мне тогда и близко не светила, я её только недавно получил. А бросить работу? Ты бы бросил? Она предлагала мне найти другую работу без этих командировок, где и платили больше, да и жильё можно быстрее получить. Есть такие места, у нефтяников, газовиков. Но ведь летать-то уже не будешь. А меня уже засосало это болото. Вот я и спрашиваю, ты ушёл бы?
- Нет, наверно. Наша профессия – она на всю жизнь. Её не меняют.
- Вот именно. Я ей тогда так и сказал. А она мне в ответ зло бросила: фанаты, мол, мы. Болтаемся по миру неизвестно где, а живём хуже, чем водители междугородных маршрутов. Вот так. И права ведь, что тут сказать. Я улетел на химию, а она собрала ребёнка – и к родителям в другой город. По слухам, замуж там удачней вышла, чем со мной было.
- А как же ребёнок?
- А что ребёнок? Растёт. Двенадцать лет уже. Дядю папой называет. Там и брат уже есть.
- Ты и примириться не пробовал?
- Да пробовал, чёрт возьми, пробовал! Не получилось. А потом решили: пусть ребёнок одного отца знает, меня-то сын и не помнит. И фамилия у него теперь другая. Вот так. Да, может, это и лучше.
Зубарев закурил новую сигарету, едва притушив старую. Было видно, что воспоминания его расстроили.
- Извини, командир, зря я затронул эту тему, - придвинулся Клёнов, прикуривая от его зажигалки. – Извини, я не знал.
- Да ладно! Всё давно позади. Просто накатит иногда. Я её не осуждаю. Не захотела ждать, что ж, её дело. Да и трудно ждать 15 лучших лет жизни. А некоторые и по 20 лет квартиры ждут.
- Никогда не думал, что Аэрофлот так беден.
- Да не беден он, Жорка, не беден. Просто у нас система такая. Понимаешь, система. Всё, что он зарабатывает, у него отбирает государство, оставляя копейки. А куда деньги уходят – нам не ведомо. Хотя, если присмотреться, можно понять, куда. В любом городе самые крупные предприятия работают… на войну. Местные-то жители об этом прекрасно знают. Они ничего полезного не производят для мирной жизни, а финансировать их надо. И кто финансирует?
- Государство, конечно.
- Да, из наших же денег. Из денег вот таких колхозов и совхозов, которым платит, как и за их труд, гроши за их продукцию, а потом перепродаёт её населению во много раз дороже. Понимаешь систему? Кто же в ней будет хорошо и честно работать? Отсюда и приписки, и разгильдяйство, и простое нежелание работать. День прошёл – и ладно. Хорошо ли ты работаешь, плохо ли – всё равно получишь свой минимум, чтобы не умирать, а продолжать работать. Или делать вид, что продолжаешь работать. Системе всё равно. Вот поработаешь в Азии на дефолиации хлопка – поймёшь, что там делается. Хлопок этот приписывают тысячами тонн. И все об этом знают. Нищета в некоторых кишлаках неописуемая. Зато почти все председатели колхозов – герои труда.
- Но как же так может быть?
- А вот так: сегодня тебе соседи свой хлопок привозят, и ты его за свой хлопок выдаёшь. Тут же газеты шум поднимают: собран невиданный урожай. Действительно, вот он. И никто не интересуется, как это вконец развалившееся хозяйство собрало такой урожай? Политика. Тут тебе и награды, и премии, и звёзды золотые. А на следующий год всё свозят к другому соседу. И он герой. Всё просто. Вопрос: кому это надо? Народу? Кого обманывают? Заграницу? Да им это всё давно известно.
- Тогда кому же это нужно? И зачем?
- Зачем? Тут большие деньги замешаны. – Зубарев ткнул пальцем в ночное небо. – До самых рубиновых звёзд. В общем, система, в которой говорят одно, а делают другое.
- Даже не верится, - засомневался Клёнов. – В газетах-то оттуда всегда шли такие победные рапорты.
- Ну, наша пресса целиком и полностью под контролем партии. Что приказано, то и напишут. Политика, - усмехнулся Зубарев. – Америку-то должны догонять. – И добавил с грустью: - Никогда мы её не догоним, никогда. По крайней мере, при существующей системе.
- По тебе КГБ не скучает, командир? – улыбнулся Гошка.
- Ха, среди лётчиков ещё не такое услышишь. Скажу больше: система эта обречена на вымирание. Она уже вымирает. Удивлён?
- Не знаю, - пожал плечами Гошка. – Никогда об этом не задумывался. Мне кажется, эта система навеки.
-Увы, нет. Система загнивает, Жорка. Вот полетаешь по стране – поймёшь. Возьми те же наши приписки. Разве в нормальном государстве такое состояние возможно?
- Думаю, нет.
- Вот. А у нас с каждым годом это расцветает. Но ведь есть предел, и он когда-то придёт. Мы в этой системе стали безликие винтики, у нас отбито желание лучше жить и работать. Мало того, желание лучше жить не поощряется, а критикуется. У нас отбито чувство собственности и чувство собственного достоинства. Вот скажи, что у тебя есть собственного? Квартира? Если будет, то государственная. Машина? Дача? Яхта? Самолёт? А, может, наследство родителей?
- Да ничего у меня нет, - ответил Клёнов, - но это особенно не мешает мне жить.
- Ну, это оттого, что ты холост. А вот женишься – сразу на многое взгляды переменятся. Они бы, может, и не изменились, если бы весь мир как жил, как мы. Но всё познаётся в сравнении. И поневоле задашься вопросом: почему не имеющая никаких ресурсов Япония живёт лучше? Почему некогда разбитая Германия живёт лучше?
- Если честно, я над этим не задумывался.
- Да о чём вы там вообще в училище задумывались? - спросил Зубарев и тут же сам ответил: - Ни о чём. Жили на всём государственном, с голода не подыхали, хотя и сыты особо не были. Слушали трепотню замполитов и смотрели наше долбанное телевидение день и ночь долдонящее об успехах социализма. И полагали, что всё идёт, как надо. А вот когда поработаешь на производстве, по стране полетаешь, женишься, а жить-то вам и негде – сразу о многом задумаешься. Кстати, тебе в общежитии место выделили?
- Нет. Я же прямо из гостиницы и на химию.
- А прилетишь обратно – куда пойдёшь?
- Наверно, опять в гостиницу, - неуверенно ответил Клёнов.
- На общих основаниях? Там же мест нет никогда. А направление тебе вряд ли дадут, ты уже работаешь. Так-то Глотов о тебе позаботился! Ну да ему лишь бы с базы нас вытолкать. У него в голове только план.
Гошка задумался. А действительно, куда он пойдёт по прилёте на базу грязный и провонявший насквозь химикатами? Да в гостиницу его, ясно, и за версту не пустят с таким запахом. Остаётся зал ожидания аэровокзала. Новоиспечённый бомж. Хороша перспектива!
- Что, уже задумался? А ты говоришь, система эта навеки. Нет, она уже загнивает. В ней все ко всему стали равнодушны, её не будут защищать. Что, скажи, в ней тебе защищать? Если своего у тебя абсолютно ничего нет, кроме, как в песне поётся, берёзок да клёнов? Не говоря, о высоком смысле слова Родина. Так что лопнет эта система, Жорка, возможно ещё при нашей жизни, ведь процесс распада ускоряется. И никакие замполиты уже не помогут. Поздно. Да и время не то.
- А что же будет?
- Да кто знает, страна-то, брат, у нас непредсказуема. Да что я это тебе говорю! Полетаешь, посмотришь, сам такой же вывод сделаешь. Знаешь, есть такое слово: пофигизм. Это когда в стране всем и всё по фигу. А почему? Да потому что народ много и долго кормят обещаниями, и он давно перестал им верить. Нужны перемены, и чем быстрей, тем лучше. Но их не видно. Там, - поднял палец в ночное небо, - засилье одних стариков, зачем им лишние потрясения? На всё и вся наложили табу, запреты. Ничего народу нельзя, им только всё можно. Вот от этого «нельзя» и появилось равнодушие ко всему. Всё просто, а они не хотят этого понимать. И когда-то из-за этого лишатся своей райской жизни.
Они снова закурили. В ночном небе, расчертив его пополам, пронёсся метеор. На какую-то долю секунды стали видны дома на противоположной стороне улицы. А у колодца, прижавшись к земле, крался за кем-то большой чёрный кот.
- Вот так же и наша жизнь, - задумчиво проговорил Зубарев, - сгорит и никакого следа не останется. Как будто мы и не жили. Порой жалко до слёз бывает. Ну, как же так, зачем тогда жить?
- Дети останутся, - ответил Гошка и тут же пожалел о сказанном, вспомнив историю командира с разводом.
- Дети? – затянулся Зубарев. – Да, дети останутся. Но это будут уже совсем другие жизни. Кстати, сколько сейчас времени?
--------------------------------------------------------
- Какое сегодня число, Жорка? – спросил утром Зубарев.
- С утра седьмое. А в чём дело?
- Нам ещё четыре дня здесь жить осталось. Каков будет налёт на одиннадцатое число?
- Откуда же я знаю? – удивился Клёнов. – Как работа пойдёт.
- Это же просто. В день – восемь часов. На сегодняшний день у нас 56 часов.
- Всего 48 пока.
- Будет 56.
- Мы же сегодня не работаем.
- Поедем на аэродром, дадим по радио начало работ. А всё остальное – в руках наших. За четыре дня будет ещё 32 часа. Итого за 11 дней 88 часов. С перелётами туда сюда это будет месячная санитарная норма. Двенадцатого вылетаем домой. И потом - свободны до конца месяца, если, конечно, норму не продлят. Но её наверняка продлят, тогда ещё на транспортных полётах поработаем несколько дней.
- А что же мы здесь четыре дня просто сидеть будем?
- Будем делать вид, что работаем. Погудим немного и отдыхать. Отдых мы заслужили. Всё, что требовал агроном, выполнили. А оставшиеся поля он не хочет травить и правильно делает. Мы их запишем себе в актив. Так лучше и природе, и нам, и агроному. Он отчитается за выполнение плана по авиационным работам, и, глядишь, награду получит. Мы тоже отчитаемся за выполнение плана…
- … и тоже премию получим, - докончил мысль Зародов.
- Премию? – ухмыльнулся Зубарев. – А ты быка Мотку забыл?
Техник с досады выплюнул изо рта сигарету и покрыл Мотьку и порядки системы отборным матом.
- Мало того, могут лишить премии всю эскадрилью, - продолжал командир.
- А всю эскадру-то за что? Чем другие виноваты? – удивился Гошка.
- Такова система. Есть нарушение в коллективе – лишат премии весь коллектив. Что-то вроде круговой поруки. Но за эскадрилью Глотов будет драться, чтобы самому без премии не остаться. А нас, как говорится, в назидание другим…
- Может, ещё и не лишат, - неуверенно произнёс Зародов, - дело-то пустяковое.
- Обязательно лишат. Если не всю эскадрилью, то нас – точно.
- Вот так, Жорка! – присвистнул Зародов. – Первой в твоей рабочей жизни премии ты не получишь из-за быка. Да ещё и на разборах будут долго склонять. Эх, система! – дурашливо произнёс он, изображая командира.
На аэродром они приехали поздно. Страшно зевая, техник расчехлил самолёт. От местных любвеобильных подруг они пришли с Маниловым утром и практически не спали.
Связались по радио с базой, получили прогноз и дали начало работы, хотя взлетать и не собирались. Главное, чтобы это было зафиксировано на базе. Простоями интересуются, простои – это упущенные гектары. А раз работаешь – всё нормально. Зародов ушёл спать в будку сторожа. Зубарев с Клёновым сидели в кабине, просчитывая, сколько гектаров можно сделать за четыре дня.
- Если повысить производительность, это можно сделать и за три дня, - ознакомившись с документами, сказал Зубарев. – Пожалуй, так и сделаем. Пускай будет меньше налёт, но гектары – те же. А налетаться успеем, больше полмесяца впереди.
- Но как же мы повысим производительность? – спросил Гошка.
- Объединением нескольких полей в одно.
- Но они же в разных краях колхоза.
- Мы же их всё равно не будем работать. А на схеме обработки объединим в одно. Рассчитаем под них время, количество бензина и ядов. Вот и всё. Остальное – дело рук наших.
- Действительно, химия! – усмехнулся Клёнов. – Но всё же это приписка.
- Пусть будет приписка, - равнодушно махнул рукой Зубарев, вытряхивая из пачки сигарету. – Главное, правильно документы оформить.
- И получится у нас тысячи полторы этих самых, - Гошка почесался, не желая произносить слово «приписка», - мёртвых гектаров.
- Ну, это ерунда! Некоторые хозяйства, бывает, совсем не работают. Прилетит к ним самолёт, лётчики посидят дней пять-шесть на точке, затем документы оформят – и домой. Как говорится, выбирается лучшее из зол. Ну а яд потом агроном сусликам в норы выльёт, их в степи развелось тьма тьмущая. Да и бензин ему останется, якобы сожженный за время работ. У них вон, как уборка – так жуткий дефицит бензина. Вот и нам придётся тонны полторы оставить.
На дороге к аэродрому, поднимая клубы пыли, показался автомобиль УАЗ. Из машины вышел мужчина лет сорока пяти, и представился председателем соседнего колхоза.
- Дело у меня к вам, ребята. Во первых, вы нам поле со свеклой подпалили. Ну, это ничего, отойдёт. Понимаю, что не нарочно. Просьба у меня к вам: не могли бы вы в моём хозяйстве вдоль дорог ядами, как следует пошуровать, чтобы сорняки убить?
- Но у вас же с нами договора нет, - возразил Зубарев.
- Зачем договор, я вам наличными заплачу, только выручите. Уборка скоро, а через моё хозяйство дороги в райцентр, по которым всё начальство ездит. А сорняки, как назло, вдоль дороги такие, что за версту видно. Вот и тычут каждый раз комиссии. Надоело.
- Заключили бы договор, мы бы вам и поля и дороги обработали.
- В прошлом году работали, в этом не хочу, - отмахнулся председатель. - Да и мало сорняков на полях. А вот вдоль дорог, ну, прямо, беда!
- А как отчитываться будете, что самолётом не пользовались?
- А бараны для чего? – усмехнулся он. – Приедет комиссия – каждому по барану и все дела. В городе-то мяса днём с огнём не найдёшь. А кушать хочется.
- Кушать всем хочется, - согласился Зубарев. – Ну, начальство-то не страдает без мяса.
- Не страдает, у них свои закрытые магазины. Но у меня-то бесплатно.
- Ясно. Но у нас тут начальство сейчас, - начал набивать цену Зубарев, - командир звена. Он сейчас в конторе находится. И ему это, может, не понравится. Ведь без договора работать запрещено.
Ни в какой конторе Манилов не находился. Он спал после бурно проведённой ночи у местных вдовушек.
- Так я и ему заплачу, ребята, только выручите.
- Ну что же, мы понимаем вашу проблему и, пожалуй, поможем вам, - неохотно согласился Зубарев. – Только не сегодня, а завтра. Приезжайте с планом полей, покажете, где и какие дороги обработать. Ну и, - Зубарев сделал характерный жест пальцами.
- Понятно, понятно! – заверил обрадованный председатель сел в машину и уехал.
- Буди Зародова, пора работать, - распорядился командир.
Беспрерывно зевая, из будки вышел техник и запустил помпу, огласившую окрестности жутким треском. Сигнальщиков на поле не выставляли, так как проводили не ковровую обработку, а выборочную. Там, где больше всего сорняков. До обеда сделали несколько полётов. Пилотировал Клёнов и Зубарев почти не вмешивался в управление, ограничиваясь подсказками: скорость, высота, крен…
После обеда зачехлили самолёт.
- Вечером, Жорка, тебе надо будет сюда приехать.
- Зачем?
- Чтобы конец работ дать и план на завтра.
Весь остаток дня помогали строить баню, потихоньку попивая водочку, привезённую запасливым агрономом. Вечером Манилов с Зародовым ушли к своим милашкам, а Гошка с командиром, посмотрев телевизор, завалились спать. Так прошёл их первый день вынужденного безделья.
На следующий день утром встали, как встают все нормальные люди.
- Я уже часа два, как проснулся, - объявил Клёнов, - привык рано вставать.
- Авиация тем и славна, что в ней рано встают, ничего не делают, много устают, поздно спать ложатся и все виноватые, - прокомментировал Зародов. - Лично я, - он взглянул на часы, - два часика поспал. Зато, какая была ночь! Скажи, командир? – обратился он к Манилову, не подающему внешних признаков жизни. – Хорошо ему, отоспится.
Не спеша, позавтракали, покурили. Спешить было абсолютно некуда. Скоро пришла машина и увезла их на аэродром. Зародов расчехлил самолёт и направился к будке с намерением предаться Морфею.
- Куда? – остановил его Зубарев. – Заливай двойную дозу яда в бак, сейчас дороги утюжить будем. Вон, видишь, наш сосед-председатель едет?
- Эх, дороги, пыль, да бурьян! – пропел техник и развернулся в сторону заправки. – И поспать некогда.
Следом за председателем подкатил их агроном. Лицо его выглядело испуганным.
- Неужели ещё что-то у тебя спалили? – спросил он, здороваясь.
Председатель объяснил, зачем он здесь.
- А чего ж договор не заключал? – кивнул он на лётчиков. – Они бы тебе всё проутюжили.
- Э-э, - отмахнулся председатель, - Ты в прошлом году работал самолётом?
- Обошёлся. Сорняков мало было. Но втык из района всё равно получил. Даже на бюро вызывали. Но мне чего, я же беспартийный.
- Ну, вот! А я в прошлом году работал. Правда, самолёт уже поздно дали, рожь наполовину в трубку пошла. Каждый час был дорог. А они день поработали и говорят: улетаем на базу на разбор, приказ начальства. На целых два дня. Это что ж за работа? Да останови я на два дня комбайны во время уборки – где я буду? А у них всё можно. На третий день прилетели, а работать уже нельзя, можно хлеб потравить. Пришлось им так всё подписать. Они же, паразиты, хотели в райком ещё жаловаться, мол, самолёт вызвал, а работать не хочет.
- Жалко партбилет-то? – улыбнулся агроном.
- Не билет, нервы свои жалко.
- Тоже верно. Вот они сейчас тебе их успокоят, обработают твои дороги. Правда, ребята?
- Обработаем, - заверил Зародов. – Ни былинки, ни тростинки не оставим.
- Самолёту-то ты хозяин. Возражать не будешь? – вытащил председатель бутылку коньяка. – Вот, захватил на всякий случай.
- Ну, какие тут возражения! – агроном полез в машину за стаканом.
Стакан оказался только один.
- Кто у вас старший, давайте, - протянул Зубареву. – За урожай!
- Нам нельзя, - улыбнулся командир. – Вот им наливайте.
Зародов с Маниловым не отказались. Оставшуюся жидкость выпили председатель с агрономом. Зубарев с Гошкой посмотрели схему полей, уточнили место чувствительных к ядам культур и направились к самолёту.
- Через день у вас будут самые чистые дороги в районе, области, а, может, и во всём СССР, - радостно сообщил председателю Зародов. – Правда, запах будет пару дней ощущаться.
- Чёрт с ним, с запахом! - отмахнулся тот. – Лишь бы лопухи да репейники загнулись.
За четыре полёта они добросовестно проутюжили все главные и второстепенные дороги соседнего колхоза. Это заняло по времени полтора часа. Заодно связались с базой и доложили, что работа идёт хорошо и на точке полный порядок. Уточнили, не летают ли где «гости»? Радист ответил, что ни сегодня, ни завтра полёты «гостей» не планируются. Когда закончили работу, обнаружили, что оставшиеся на земле распивают вторую бутылку, уже водки, которую извлёк из машины агроном. Манилов с Зародовым забыли про сон и оживлённо разговаривали с заказчиками.
- С вами хорошо, но, извините, дела, - сказал агроном и, сев в машину, укатил.
- Спасибо, ребята, выручили, - благодарил председатель, вручая Зубареву деньги.
- Да чего там, - отмахнулся Зубарев. – Только никому про это не говорите.
- Могила! – заверил сосед. – И знать вас не знаю.
И он тоже укатил по своим делам.
- Ну вот, премию заработали, которой вас Мотька лишил, - улыбнулся Манилов. – Соседний самолёт работает, не слышали?
- Работает, - ответил Зубарев. – Спрашивали, можно ли за бензином подлететь?
- Что ты ответил?
- Ответил, как и договаривались, минут через сорок подлетит.
- Вот я к ним и перелечу. Вы ведь после завтра домой, а у меня тут ещё два самолёта работают.
- Оставался бы, может, баню достроят, - попробовал отговорить Зародов. – А после завтра бы и перелетел. Да и, - он улыбнулся, - вдовушка опечалится.
- Нет, брат, не могу. Это же мои экипажи. У них срок проверки выходит. Что случись – их безвинно выпорют. Как вас за этого быка. Давай документы, - повернулся к Клёнову, - распишусь, где требуется.
Требовалось расписаться в бортовом листе за налёт. Затем в журнале проверяющих оперативную точку. Там Манилов написал выдуманные замечания и тут же снизу вывел: устранены с помощью командира звена.
- А то всё придираются инспекторы, почему это командиры звеньев у своих подчинённых замечаний не находят, - прокомментировал он. – А как прилетят инспекторы – замечаний куча. И у нас была куча, - ставя свою подпись, закончил он, - но мы их совместными усилиями устранили.
- Но в процессе устранения старых замечаний были вскрыты замечания новые.
- Устраняйте и новые! – дурашливо замахал руками Манилов, изображая инспектора отряда. – Летать запрещаю! Всё запрещаю! Где ваши пилотские свидетельства? Вырежу талоны! Безобразие!
Из-за деревни на бреющем полёте выскочил самолёт и сходу пошёл на посадку.
- Вон ещё нарушители летят, товарищ инспектор!
- Отрежу талоны! – погрозился Манилов голосом инспектора и замахал в сторону самолёта. – Всё отрежу!
- Всё не надо, товарищ инспектор, кое-что им может пригодиться, они же молодые ещё.
Коньяк и водка, встретившись в желудке, сделали своё дело. Им было весело. Самолёт между тем сходу зарулил на заправку и из него выпрыгнул техник экипажа. Вместо приветствия он заорал:
- Мужики! Где у вас тут заведение с буквами «Мэ» и «Жо»? Какой-то гадостью, сволочи, накормили! – и он стал быстро озираться по сторонам.
- А зачем тебе женский-то? – спросил Зародов. – Их тут у нас нет.
- Мужики, я серьёзно! – взмолился его коллега. – Где подумать-то? Невмоготу!
- А вон овраг недалеко, там и думай.
Техник рысью рванул к оврагу, на ходу расстегивая пояс. Вышли командир со вторым пилотом, поздоровались.
- Зачем засранца-то с собой привезли? – спросил Зародов. – И без него бы вас заправили.
- Он уже второй день по оврагам бегает, - улыбнулся командир прилетевшего самолёта. – Отважился местного пива хлебнуть, а оно у них стиральным порошком разводится, да ещё сырой водой. Слон не выдержит. Бензин-то дадите?
- Без проблем. Как работается?
-Плохо. Агроном слишком привередливый. Едва ветерок подует – запрещает работать, ожогов боится. Похоже, мы у него до осени просидим. У вас-то уже, небось, санитарная норма на носу?
- Завтра заканчиваем, послезавтра – домой.
- Счастливчики, повезло вам.
Из оврага с печатью облегчения на лице появился техник.
- Что, брат, отрыгается местное пиво?
- Это у нас в стране только додуматься могут пиво стиральным порошком разводить, для того, чтобы пенилось, - ответил тот. – И что за страна, одно жульё кругом!
- Система! – ответил Зубарев. – Что же ты от неё хочешь? Попробуй водку с солью. Говорят, помогает. Или чай марганцовкой заправляй.
- Вчера соль пробовал – бесполезно. Может, мало?
- Чего, водки?
Самолёт заправили быстро. Так же быстро попрощались.
- Повнимательней тут, - напутствовал Манилов, залезая в самолёт. – Ты, как, долетишь, или в овраг ещё сбегаешь? – обратился к технику.
Тому уже надоели бесконечные подковырки, и он молча полез в самолёт. На правое место пытался взгромоздиться Манилов, но, вспомнив, что выпил, уступил место второму пилоту. Хлопнула закрываемая дверь. Через минуту самолёт, развернувшись боевым разворотом, исчез в направлении, откуда час назад прилетел.
- Ну что же, на сегодня всё! – объявил Зубарев. – Тебе, Жорка, работа с документами предстоит. Расписывай на восемь часов.
На схеме полей Клёнов нарисовал сплошную липу. Поля, расположенные в разных местах, на схеме чудесным образом оказались рядом, что намного сокращало время подлёта к ним и резко поднимало производительность. Потом он взялся за барограммы, хронометражи и бортовые листы. Через два часа всё было готово. Зубарев взял ленту барограммы и критически осмотрел её.
- Смотри-ка, наловчился, - удивился он, - от настоящей не отличишь.
- Стараюсь, - улыбнулся Гошка, - хотя и не хочется, честно говоря, этой липой заниматься.
- Ты думаешь, что я это с радостью делаю? Или агроном? Но видишь сам, какова обстановка. А так – всем хорошо. Все довольны, все смеются и хлопают в ладоши, - грустно произнёс он.
Ещё раз проверили документы. Пора и на обед. После обеда помогали достраивать баню. Правда, Зародов один отсыпался и ему, видимо, снились местные милашки, с которыми уже не увидится. Манилов улетел, а одному с двумя ему там нечего делать. Ну да ничего, найдут других. Скоро на уборку сюда приедет целая московская автоколонна. Шофёры нисколько не хуже лётчиков.
Вечером от нечего делать Клёнов вновь занимался документами. Зародов безразличным взором уставился в телевизор, где, как всегда, расхваливали прелести социализма и скорого рая. А Зубарев в преддверии близкого свидания с родными заскучал. Он без конца выходил курить, а потом подсел к Гошке.
- Ну, что тут у тебя?
- Да всё нормально, просто проверяю и анализирую. Действительно, химия. От слова химичить. Невероятные возможности для всяческих махинаций. Множество вариантов. Сплошные эксперименты. Я чувствую себя цирковым жонглёром.
- Это ты в нашей стране жонглёр. Попробовал бы в Америке так жонглировать. Там тебе и сотку приписать не дадут, частная собственность. Это у нас «и всё вокруг колхозное, и всё вокруг моё!». А там умеют деньги считать. А потом же, там без дела авиацию не применяют, как у нас. Там ведь погоня за гектарами не нужна, такое и в дурном сне им не приснится. Да и отчитываться там некому, райкомов-то нет.
- Всё у нас как-то нелогично, - вздохнул Гошка, - даже обидно.
- А нелогично потому, что вся система не логична, её людям искусственно навязывают. Нет ни рынка, ни частной собственности. Заинтересованности нет, а есть одно безразличие. Всё наизнанку вывернуто. Вот скажи: какой фермер будет сам себе гектары приписывать?
- Только ненормальный.
- Вот именно. А они таковыми нас считают. Да и на самом деле мы ненормальные. Потому, что чем мы занимаемся ненормально, нелогично и вредно. А мы вынуждены этим заниматься, чтобы на жизнь себе зарабатывать. Другой профессии у нас нет.
- Печально всё это.
На третий день они вообще не поднимались в воздух. Приехали на аэродром, пользуясь коротковолновой станцией, прямо с земли дали начало работ и план перелёта на следующий день на базу. Потом, сидя в кабине, оформили документы на восемь часов налёта на этот день и два часа – остатки, на завтра. Документы были готовы, осталось подписать и поставить печати.
Потом заправили самолёт для перелёта. В заправщике осталось около двух тонн неиспользованного топлива, не считая того, что подарили соседнему экипажу. Тот будет делать жесточайшую экономию, они перерасход. Так надо. Ну а оставшемуся бензину найдёт применение агроном. Может, будет продавать его частникам, может, зальёт в колхозные машины, его дело. По их документам этого топлива не существует, оно сожжено над колхозными полями ради поднятия урожайности. Кто не верит, вот, пожалуйста, акты, бортовые листы, подписи, печати. А если надо будут и свидетели. Завтра ещё в книге замечаний появится просьба агронома объявить экипажу благодарность за качественно выполненную работу. Да и действительно, там, где требовал агроном, она выполнена с отличным качеством.
И, возможно, замполит упомянет их и похвалит на разборе. Возможно, им простят, хотя и будут долго вспоминать ЧП с быком Мотькой и, даже, выплатят премию. Но это маловероятно, скорее даже невероятно. Да на это они, прекрасно зная систему, и не надеются.
С утра оформили в конторе колхоза документы, поставили все подписи и печати. Один экземпляр оставили агроному, второй – себе. Итог работы утверждённой агрономом – отлично. Директивы партии на поднятие урожайности выполнены. Страна может надеяться на высокий урожай. Правда, если он вовремя будет убран. Можно об этом писать в газетах и уверенно говорить по телевидению. Битва за урожай, как всегда, будет жаркой. Будет нехватка рабочих, нехватка бензина и машин. В общем, всё, как всегда. На то она и битва.
Сколько не убранного хлеба останется на полях – об этом никто не узнает. Не напишут про это и не скажут по телевидению. Да вы что! Такого просто не может быть!
Да и зачем давать поводы для злорадства нашим недругам? Правда, иногда пожалуется пресса на плохую погоду. Она у нас как с 17-го года испортилась, так и льют теперь дожди во время уборки. А раньше-то, говорят, не было. Ну, мы-то об этом знаем, а там, за океаном, знать не обязательно. И поэтому отрапортуют, как надо, и сколько надо. А что ж, всегда готовы! И всё у нас в порядке. И трудовой «энтузизизм» на высоте.
Да вот только почему-то весной коровам кушать нечего. А солому с полей они жрать не хотят, хотя и голодные. Почему? Она ядом насквозь провоняла. Кто не знает, и ещё не понял – это гербицид 2,4Д, аминная соль, официально считающаяся ядом средней токсичности. Не бойтесь, ерунда, всего же средняя степень. И считается, что эта средняя степень советскому народу вреда не приносит. Кстати, и высокотоксичные дефолианты – тоже. Те, которые применяли во Вьетнаме для борьбы с партизанами. Сколько их там от этого погибло – не известно, но без листьев остались сотни тысяч гектаров леса. А он там, кстати, вечнозелёный, не как у нас.
Ну да ничего. Откройте, друзья, газеты. О чём пишут? Ага, вот. На будущий год партия наметила преодолеть стомиллионный рубеж по обработке полей с воздуха. А сколько ещё обрабатывается наземным способом. Это вам не шутка! Целые авиационные дивизии будут отравлять землю от весны и до осени, сбрасывая на поля тысячи эшелонов различных ядов. Куда там до нас Франции или Германии. Уж не говоря о Японии. Да что там, весь мир с нами не сравнится. Господи, хоть в чём-то…
А как же! Скот-то надо кормить. Да и людей тоже. То есть, народ. А к гербициду он привык. Без него-то вон в 20-30-х годах, какие голодухи были! Детей, говорят, ели. Правда, кое-кто жрали и сейчас жрут экологически чистые продукты. Есть такие поля. И попробуй, пролети там самолёт с химаппаратурой! Где потом будет его командир!
Ну а что касается скота. Крупного и рогатого. В Америке его около семи миллионов и они в молоке купаются. Так, как когда-то обещал нам купаться в нём незабвенной памяти авантюрист Никита Сергеевич Хрущёв. Кто не помнит, скажу: обещал к 80-м годам прошедшего века. Мы там должны были уже в коммунизме жить.
А в СССР крупного рогатого скота – более пятнадцати миллионов голов. А молока нет. Мяса, кстати, тоже. Чудеса! Но как же такую ораву прокормить? А партия тезис на повышение поголовья выдвинула. Будем выполнять. Если, конечно, коровы нас не слопают. Вон пионеры по всей стране уже ветки на деревьях обломали. Заготавливают так называемый веточный корм. Где коровы не достанут – советский пионер доберётся.
Кстати, надой у нас на одну корову такой, какой у деревенской бабушки своя коза даёт. Ах, чудеса, чудеса!
Вчера вечером им организовали прощальный вечер. Новая баня выдержала испытание и была отменно натоплена. Правда, дед с бабкой отчего-то были печальные.
- Ну, с прощанием! – поднял дед бокал с медовухой. – На будущий год прилетайте.
- Обязательно, дед, прилетят. Медовухи больше готовь, - сказал агроном.
- А это наготовлю, - с готовностью отозвался дед, - обязательно наготовлю.
- Ты, дед Семён, только баню опять не спали, - смеялся Зародов.
- Ну, уж таперича не спалю, учёный, - отвечал дед. – Жалко только, жисть наша на исходе. Я старую-то баню после войны цельный год строил, - вздохнул он и почему-то посмотрел на фотографии, висящие на стене. – А тут за три дня. Спасибо тебе, - повернулся к агроному. – И вам, ребята, спасибо.
Хозяйка отошла от стола, смахивая непрошеную слезу. Пить почему-то не хотелось. Агроном, пригубив ещё немного, засобирался домой. Даже любитель выпить Зародов от дальнейших возлияний отказался. В доме витала какая-то тихая непонятная грусть. Как всегда, вышли во двор покурить. Дед от сигареты отказался и завернул любимую «козью ножку», от которой шёл дым, как от недавно горевшей бани. На сегодняшнюю последнюю ночь ему нашли замену, и он остался дома. Но обычно разговорчивый после выпитой медовухи, сегодня он был немногословен.
К десяти утра подошла машина с агрономом. Быстро побросали в неё немногочисленные походные пожитки. Провожать на аэродром поехали и хозяева, как их не отговаривали. Часа два они собирали старт, сворачивали полотнища, грузили в самолёт многочисленное оборудование, необходимое Зародову для обслуживания самолёта. Потом проверили и отгоняли двигатель на всех режимах. Зародов ещё раз осмотрел его, открыв створки капотов, и скоро доложил, что к полёту всё готово. Осталось запустить двигатель и взлететь.
- Да, едва не забыл! – вскрикнул вдруг агроном и полез в кабину. Вытащил что-то большое, завёрнутое в целлофановый мешок. – Это вам домой. Барашек. В городе-то, знаю, мяса не найдёте.
- Что-то не припоминаю, чтоб оно в магазинах было, - ответил, поблагодарив, Зубарев. – Ну, что ж, извини, агроном, если что не так было. Мы тебе честно отработали всё, что хотел. И… спасибо за всё. Не во всех хозяйствах так лётчиков принимают.
Барана забросили в фюзеляж. Отошли от самолёта, покурили на дорожку. Командир взглянул на часы.
- Пора. Если через 10 минут не взлетим, нас могут искать начать. Таков порядок.
Заняли места в кабине. Зародов закрыл дверь и устроился посередине.
- К запуску готов! – доложил Гошка, начав читать контрольную карту.
- Техник готов! – откликнулся Зародов. – Как барана-то делить будем?
- Что? – не понял Зубарев. – Какого барана? Ах, да…
- Берите его себе, мне он зачем, если я не знаю, где сегодня ночевать буду, - сказал Клёнов.
- Поедешь ко мне, - ответил командир, - место найдётся. А потом пробьём тебе обшагу.
- И будет она тебе родным домом лет на пятнадцать,- добавил техник. – А, может, и больше.
- Ну, ладно! К запуску!
И в этот момент провожающие вдруг замахали руками.
- Что там у них? – Зародов открыл дверь.
Оказалось, что дед с бабкой взяли им в подарок баночку медовухи, да едва не забыли вручить.
- От нас вам со старухой, - протянул дед банку. – Не поминайте лихом. Привыкли мы к вам, как к детям.
- Спасибо, дед Семён, спасибо! – он слышал звук набирающего обороты стартёра. Сейчас запустится двигатель. – Спасибо! Отходи от самолёта, сейчас струя пойдёт.
- Что там ещё? – спросил командир.
- Медовуха! – проорал техник, преодолевая шум запущенного двигателя.
Зубарев согласно кивнул головой, он всё понял.
Взлетели. Набирая высоту, сделали круг, второй, третий. А снизу, уменьшаясь в размерах, ещё долго махали руками на опустевшем поле три одинокие фигуры. Набрали 1500 метров, легли на курс. Предстоял трёхчасовой перелёт. Связались с базой, доложили расчётное время прибытия.
Несколько минут летели молча.
- А знаете, почему так трогательно провожали нас старики? – спросил вдруг Зубарев.
- Так сказал же дед, что привыкли к нам, - Зародов поскрёб заскорузлыми пальцами растительность на груди. – К нам почему-то все быстро привыкают.
- Не только потому, что привыкли. Детей у них нет.
- А фотографии на стене?
- Это сыновья. Но они в конце войны в Германии погибли.
- Откуда ты знаешь? Они что-то про это ничего не говорили.
- Наверное, потому и не говорили, что они для стариков до сих пор, как живые. Как будто в длительной командировке. А сказал мне об этом агроном, когда мы сегодня к вылету готовились.
Несколько минут снова летели молча, думая каждый о чём-то своём.
- А мы и внимания на них не обратили, - сказал Клёнов.
- На кого? – не понял Зародов.
- Да на ребят этих, что на фотографии. Примерно, мои ровесники. А ведь они на родителей похожи. У меня вот тоже дядя на войне погиб. Меня тогда ещё на свете не было. А стариков жалко, - вздохнул он, помолчав.
И ему вдруг мучительно захотелось вернуться обратно.

------------------------------------------------------------
                                                                                                                    2006 г. 

© Copyright: Валерий Гудошников, 2015

Регистрационный номер №0280266

от 31 марта 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0280266 выдан для произведения:

 

 

Повесть о пилотах специального применения

70-х годов прошлого века.

От автора

Сейчас уже всё не так. Уже давно всё не так. Практически не осталось авиации специального применения. А тогда…
Тогда же тысячи самолётов почти круглый год кружили над полями громадной империи называемой СССР. Авиация была засекреченной отраслью, и мало кто знал, зачем и для чего они кружат. А, главное, как и чем они поливают поля? И никто не мог сказать, чего больше в этом, пользы или вреда. По крайней мере, сильные мира тех лет не ели продукты, обработанные химикатами. Для них были экологически чистые поля, куда и близко не подпускали никакую «химию». Никакую. Кстати, сейчас тоже. Официальная пропаганда твердила, что всё это совершенно безвредно и делается для повышения урожайности зерновых и для ускорения созревания хлопка, или для борьбы с вредителями сельского хозяйства. В идеале всё так. Конечно, когда саранча закрывает солнце, то тут не до лирики, а вот всё остальное…
Поля поливали ядами средней и высокой токсичности, а ещё посыпали различными удобрениями не всегда и не везде нужными и в итоге приносящими не пользу, а вред. Как можно говорить об их безвредности, если корова, выпившая водички с мочевиной к вечеру протягивала ноги, а если наелась прошлогодней соломы с полей, где применялась аминная соль (гербицид 2-4Д для борьбы с сорняками), то её молоко было невозможно не только пить, но и нюхать. А вы никогда не принюхивались к хлебу, купленному в то время где-нибудь в Оренбургской области? Впрочем, запах гербицида мало кому известен, а если и ощущался, то это был запах больничных коридоров. Ощущали? Вот это и есть аминная соль. Но чистый её запах – это что-то! Это и есть гербицид 2,4Д – яд средней тоусичности.
А сколько птиц, насекомых мелких зверушек легло жертвой поднятия урожайности? Порой я удивляюсь, как они вообще-то ещё сохранились на наших полях? План по обработке гектаров колхозных полей был возведён едва ли не в законодательный статус, и мало кого волновало, так ли уж нужна обработка всех полей без разбора? Отсюда и возникали гигантские приписки. План, план, план. Попробуй его не выполни раз, два, три – и ты больше не руководитель. А план увеличивали каждый год на 10-12 процентов.
Не ошибусь, если скажу, что пагубность такой политики яснее всего понимали лётчики, агрономы и неравнодушные руководители хозяйств. Понимали,возмущались, но что можно было сделать в то время? Ах, ты против воли партии? Да легче приписать и отчитаться о якобы сделанной работе. Так многие и делали,не желая травить землю. Ну а гадость эту в овраги, в суслячьи норы, в ямы. А кое-где она годами лежала на деревенских аэродромах, разносимая ливнями и весенними паводками по окрестностям, попадая в мелкие речушки в невообразимо большой концентрации. Речушки приносили эту гадость в реки, реки – в моря. Мало кто знает, что в организме антарктических пингвинов обнаружен дуст. Не таким ли образом он попал туда?
А теперь вот ещё и потепление климата. Но это уже совсем другая тема. И скажу, как лётчик, весьма спорная. Потепление ли грядёт? А может наоборот?

---------------------


В Бронский объединённый отряд Приволжского управления гражданской авиации вчерашний курсант, а ныне второй пилот самолёта Ан-2 Георгий Александрович Клёнов прибыл в разгар лета. В управлении, где он получал направление, ему сказали, что, скорее всего, он сразу же будет направлен на авиационно-химические работы. Сейчас самый их разгар и лётчиков не хватает катастрофически.
О работах этих Клёнов имел самое смутное представление. В училище, помимо военной подготовки, их учили простому пилотированию и рейсовым полётам. Считалось, что этого достаточно, а всему остальному научат в производственных подразделениях.
- Запомните, ребята, - напутствовал их на прощание инструктор, - летать мы вас научили, но это ещё не всё. Просто летать и ворона умеет. Учитесь летать осмысленно, анализируйте свои действия. В воздухе вы всегда мысленно должны быть впереди самолёта, а не сзади. И тогда пролетаете долго и, возможно, счастливо. Первое сказанное вам на производстве слово будет о том, что вы ничего не знаете и не умеете. Ещё вам скажут: забудьте всю теоретическую чепуху, которой несколько лет усердно набивали ваши головы в училище. И вас начнут учить снова. Не возмущайтесь и не обижайтесь, ибо вы действительно… ничего не умеете. Это авиация, где учатся всю жизнь.
С такими вот пожеланиями, с радужными надеждами и с новеньким свидетельством пилота в кармане форменного костюма Клёнов предстал пред очами сурового начальника отдела кадров. Не взглянув на его документы, тот спросил:
- Холост?
- Так точно!
- Это хорошо. А жильё в городе имеется?
- Никак нет!
- А вот это плохо. Это очень плохо. Жить-то где будешь?
- В училище нам говорили, что как молодому специалисту…
- …тебе жильё положено, - докончил за него кадровик. – Да, положено. У нас много чего положено. Но жилья нет. И вообще забудь, что тебе в училище говорили. Там много чего говорят. Пока поживёшь в гостинице, а потом выделим койко-место в общежитии. Хотя и с этим тяжело.
А потом всё завертелось, как в калейдоскопе. Его посылали из одного кабинета в другой, третий, где он подписывал какие-то бумаги, множество раз расписывался за инструктажи и всевозможные приказы, смысл которых не доходил до его сознания. Некоторые приказы были изданы ещё на заре авиации, но к немалому удивлению Клёнова ещё действовали. Так он узнал, что согласно статусу командиру эскадрильи положен… служебный конь и шашка. Ни того, ни другого конечно ни у кого не было.
На третий день его определили в эскадрилью.
- Командир там хреновый, - коротко пояснил Георгию знакомый ещё по училищу, закончивший его годом раньше, пилот. – Нудный и мелочный, а что случится – никогда не поможет. И всякими зачётами замучит. Да сам узнаешь.
Но Клёнову повезло. Нудный командир сам бегал вместе с ним сдавать зачёты по разным кабинетам. То есть зачёты-то сдавал он, а командир просто ускорял дело и следил, чтобы его не отфутболивали разомлевшие от июльской жары и лени специалисты, а заодно,чтобы не придирались по мелочам и не отправляли на второй круг. Короче, ускорял события. Ларчик открывался просто: не хватало вторых пилотов, и производственный план был под угрозой срыва.
- Работы много сейчас, - пояснил ему тот же знакомый. – Многие экипажи продлённую месячную норму отлетали,а до конца месяца почти две недели. Так что тебя быстро в дело введут. Это зимой некоторые по два месяца зачёты сдают.
Так и вышло. Уже на второй день все зачёты были сданы, а ближе к вечеру командир эскадрильи Глотов проверил его технику пилотирования по прибытию в подразделение. Наутро представил его командиру экипажа Михаилу Зубареву, который уже неделю, как вышел из отпуска и томился от безделья из-за отсутствия второго пилота. Тот отрешённо посмотрел на новичка и воскликнул:
- Да вы кого мне даёте? Это же ещё курсант! Его учить и учить надо. Ты в химии разбираешься? – повернулся к Клёнову. – Документы умеешь оформлять? Нет? Я так и знал! Как же с ним работать? Дайте мне старичка, а этого, - кивнул на Георгия, - обкатайте в рейсовых полётах. Сами знаете, трудно с такими парнями на химии. Да и ему трудно будет привыкать.
- Так бы и сделал, будь у меня вторые пилоты, но их нет, - сказал Глотов и развёл руками и даже завертел головой, заглядывая за двери и стоящий в кабинете шкаф, словно там могли прятаться так нужные ему лётчики. – Нет, и больше в этом году не будет. От хорошей жизни, что ли даём тебе не обкатанного второго? Да ты не волнуйся, научишь. Опыт у тебя громадный. Да и командир звена поможет. Если будут затруднения - ко мне обращайся, к заместителю. Всегда поможем.
- Да знаю я вашу помощь! – махнул рукой Зубарев. – Эх, система, чёрт её возьми!
Потом Клёнов понял, что слово «система» было в авиации нарицательным, и им Зубарев клеймил самую крупную компанию мира под названием «Аэрофлот». Уже вечером их поставили в план на вылет.
На следующий день они сели в отвратительно пахнущий самолёт и взяли курс на юг. Пилотировал Зубарев. В кресле второго пилота восседал командир звена Алексей Манилов. В проходе кабины на струбцине для стопорения рулей, положив её между креслами лётчиков, устроился техник Зародов. Едва самолёт набрал высоту, все трое закурили.
Гошке в кабине места не было, и он устроился в фюзеляже среди каких-то ящиков, шлангов, коробок и прочего хлама в изобилии валявшегося около полуторатонного бака для химикатов, из открытого люка которого несло невообразимой вонью. Почти три часа полёта были для него пыткой. Он пытался сдерживать дыхание, но воздуха лёгким не хватало, и Георгий был вынужден делать глубокий вдох полной грудью, явственно ощущая, как в него проникает пропитанный отравой воздух.
К концу третьего часа Зубарев повёл самолёт на снижение и начал закладывать крутые виражи над какой-то деревней, едва не цепляя концами крыльев телевизионные антенны. Затем на бреющем полёте самолёт ушёл в сторону какого-то поля и, сделав круг для осмотра, приземлился на нём. Они вышли из самолёта. Оседала густая пыль, поднятая струёй от винта. Жара – за тридцать, полный штиль. В кабине – за сорок. Кругом была степь с чахлыми признаками растительности. Ничего абсолютно, похожего на аэродром в понимании Клёнова тут не было. Всюду невыносимо смердящий запах химикатов. Да куда это они сели? Что здесь такое?
Он отошёл подальше от самолёта и всей грудью втянул воздух, чтобы провентилировать лёгкие. Но почему здесь, на чистом воздухе такой же смердящий запах? Откуда? Или это ему кажется? Он ещё раз сделал глубокий вдох. Нет, то же зловоние.
- Принюхиваешься, товарищ второй пилот?
Гошка повернулся на голос. Перед ним стоял голый по пояс весь блестевший от пота техник.
- Ого! – воскликнул он. – Что-то неважно выглядишь. Как самочувствие?
В ответ Клёнов только плечами пожал.
- Ничего, привыкнешь, - успокоил Зародов и пояснил: - Это запах гербицида, короче – яда. Им тут всё кругом пропитано. Вон, видишь, - кивнул на участок мёртвой земли без признаков растительности и на вид имевшей цвет золы, – это не земля, это ядовитая пыль. Как после ядерного взрыва. Здесь была загрузочная площадка, химикатами бак заправляли, какая-то часть на землю проливалась. Теперь тут лет двадцать ни травинки не вырастет. Мёртвая лунная пыль, - сплюнул он. – Это и есть полевой аэродром.
- Но кому нужно такое? – с недоверием спросил Клёнов.
- Да уж никак не местным жителям. Они нас ругают. Мы насвинячили и улетели, а им здесь жить. А вот государству нужно, чтобы Америку по урожайности догнать. И, желательно, перегнать. Поэтому вот таких аэродромов только в нашей области около трёхсот. Представляешь, какая гигантская битва за урожай разгорается каждый год? Несколько авиационных дивизий – это сотни самолётов поливают земли страны от зари до зари этой вот гадостью. Всё это впитывается в землю, дожди и паводки смывают и уносят это в ручьи, ручьи в реки, реки в моря. Ты знаешь, даже в пингвинах дуст нашли? Он ведь не разлагается десятки лет.
- Слышал, - кивнул Клёнов.
Подошли Манилов с Зубаревым.
- Что-то не видно встречающих, - улыбнулся им техник, - Не играют фанфары, хлеб-соль никто не подносит. Бардак! Видать, не нужны мы здесь? А, командир?
- Приедут, - неуверенно возразил командир звена, доставая сигареты. – Перекурим пока.
Перекурили раз, другой, третий. Раскалённое солнце жгло нещадно. Давно миновал полдень, а на аэродром никто не приезжал. Зародов, пошвырявшись в хвостовом отсеке, извлёк оттуда две раскладушки, с грохотом сбросил их на землю и, обливаясь потом, выпрыгнул сам.
- Градусов шестьдесят внутри. Сауна, а не самолёт, - заключил он. – Как вы только летаете в таких условиях, ребята! Обезьяна и та бы не выдержала.
- Так то обезьяна, - сказал Зубарев, затаскивая раскладушку в тень крыла, - а мы – советские лётчики.
На двух раскладушках разместились командиры, Клёнов с техником улеглись на грязном чехле от двигателя. На смердящий запах уже никто не обращал внимание.
- А, между прочим, жрать хочется, - сказал Зародов и поскрёб ногтями свой впалый живот.
- Эх, система! – выдохнул дым Зубарев.
Трёхлитровую банку с водой, предусмотрительно взятую с базы Зародовым, давно выпили. Вода была сильно тёплая, словно парное молоко и только усиливала жажду.
На четвёртом часу ожидания со стороны деревни, поднимая густые клубы пыли, показалась машина.
- Кажется, сюда едет! – вскочил с чехла Зародов и снова звучно поскрёб ногтями потный живот. – Точно сюда.
Командир звена, несмотря на то, что обливался потом не меньше, чем полуголый авиатехник, вскочил и натянул на себя форменный синий и тяжёлый, словно гиря, пиджак, чтобы видели – начальство прилетело, и встал в позу незаслуженно оскорблённого человека с печатью благородного гнева на лице. Из машины вышел мужчина лет шестидесяти и представился главным агрономом.
- Это что же вы, дорогой товарищ, так плохо встречаете героев битвы за урожай? – начал командир звена. – Четыре часа ждём. А знаете, сколько час простоя самолёта стоит?
- Да знаю, знаю, - устало отмахнулся агроном, здороваясь со всеми за руку. – Знаю. Но я, простите, никаких героев биться за урожай не вызывал. Откуда вы взялись?
- Как откуда? Прибыли согласно заключённого вами ещё зимой договора. Вот и план-задание на ваше хозяйство. Мы своё слово держим.
- Да, держите. Мне тут года четыре назад один экипаж из Белоруссии тоже слово сдержал. Шесть вагонов удобрений высыпал на одно поле, что рядом с аэродромом. А на дальние поля летать долго, они погудят немного, и опять на ближнее поле бросают. Больно домой торопились. Осенью это было. Я уже, когда документы подписал, понял, что они натворили. Вы, говорю, вред мне сделали, а не пользу. А они в ответ: сигнальщики у тебя, батя, на поле были? Нет? Откуда же мы знаем, куда и сколько летать? А ведь знали, паразиты, прекрасно всё знали. Ну, я в дураках и остался из-за сигнальщиков. А где их взять? Не хватает людей в колхозе. Сейчас все в город норовят убежать, на лёгкую жизнь. А из города к нам на уборку временщиков присылают. А что с них взять? Они не хозяева на земле-то. Каждый своё сорвать стремится, да убраться побыстрей, как те лётчики.
- Ну, наши пилоты не такие, - возразил командир звена.
- Не знаю, какие ваши. Только вот что я скажу вам, ребята: зря вы прилетели, не нужен мне самолёт.
- Вот так дело! Тогда зачем же договор заключали?
- А сверху, - агроном ткнул заскорузлым пальцем в небо, - сверху давили. Вот и заключил. Всех заставляли. Попробуй, откажись!
- Так ведь отказываетесь сейчас. А мы обязаны в райком про это сообщать, - напустил на лицо завесу строгости командир звена.
- Сообщайте, - махнул рукой агроном, - мы вместе с председателем пенсии оформляем, не страшно. Чего землю-то травить зря? Раньше боялись, а теперь…
- Значит, не видите пользы от авиации? – не сдавался Манилов.
- Нет, не вижу, по крайней мере, от такой вот химии, - кивнул на самолёт. – А вот вред вижу. Вон, глядите, вдоль дороги лесополоса голая? Ваша работа. Ядом сожгли. Прошлым годом триста гектаров свёклы сожгли. Опять же ваша работа. Может, вы и не виноваты, вас-то ведь тоже заставляют. План, чёрт его возьми! Но нельзя же землю ядами поливать каждый год. Это варварство, природа не выдержит. А потомки проклинать нас будут. Да что вам говорить, сами понимаете. Вот в этой полосе когда-то птичий гомон был, а теперь там нет ничего живого, всё погибло.
Присмотревшись, Георгий заметил, что листьев на деревьях почти совсем не было. Нелепо торчали во все стороны высохшие с шелушащейся корой сучья. И это в середине лета.
- Другое дело – внесение удобрений, - продолжал агроном. – Это дело нужное, ежели с умом применять. Опять же, зачем с самолёта? Весной можно вместе с зерном прямо из сеялок. Так ведь нужных удобрений не добьёшься. Вон калий дают, а зачем он мне? Почва тут и без того калия полна. Тут мочевина нужна, а её нет. У нас ведь как: на район из области спустят бумагу, там всё расписано, кому, чего и сколько. И не учитывают, что земли-то у всех разные. Бери и бросай на поле, что дают. Разве это хозяйский подход?
- Да, - вздохнул Зубарев, - одним словом, система!
- Вот, вот, - система, - согласился агроном. – И за вас вот меня ругать будут, нарушил, мол, директиву. Ну да ладно, я беспартийный, плевать. Но у меня прошлогоднюю солому коровы не едят, морды от неё воротят, потому что воняет гербицидом. А те, что жрут, потом такое молоко выдают! Тьфу, вонь одна! А потом этим молоком в городах людей травят.
Покурили, агроном попрощался и уехал.
- Хоть бы пожрать пригласил, - проворчал Зародов.
- Зачем? – хмуро проговорил Манилов, глядя вслед пылящему автомобилю. – Ладно, ещё приехал предупредить. Не нужны мы ему, да и обижен он на авиацию.
- И-ех, система! – зевнул Зубарев. – Для чего я с пяти утра на ногах? Что дальше делать будем?
- Давай, командир, принимай решение, - засуетился Зародов. – Что тут сидеть? Да и природа, как известно, пустоты не любит, - похлопал себя по тощему животу.
- Может, обратно на базу, - неуверенно произнёс Клёнов, но его даже не удостоили ответом.
- В сорока километрах отсюда аэродром соседнего колхоза. План-задание на него мне тоже Глотов дал. Перелетаем туда, - принял решение Манилов.
Взлетели, подняв гигантскую тучу пыли. Через десять минут вышли на какую-то деревню и стали, завывая двигателем, на бреющем полёте нарезать круги над крышами домов, распугивая кур и прочую живность. Подобная эквилибристика над населёнными пунктами запрещена, но как ещё вызвать кого-то на аэродром, расположенный, как правило, в нескольких километрах от деревни?
Виражи не помогли. Бесполезно просидев два часа, решили послать в деревню Клёнова на поиски начальства, предварительно его проинструктировав.
- Ты там пожрать что-нибудь поищи, - дополнил инструктаж Зародов.
До деревни было километров семь, для молодых ног не расстояние. В правлении колхоза никого не было, рабочий день давно закончился. У женщины, лениво возившей шваброй по коридору, спросил, где найти председателя или агронома.
- Туда иди, - махнула она рукой на одну из улиц, - все они там живут.
Помня наказ Зародова, по пути через зарешёченное окно обследовал полки закрытого магазина. Были видны какие-то консервы, да что-то мерзко-зелёное в трёхлитровых банках. И всё! Не густо.
Дом председателя нашёл безошибочно. На фоне домов рядовых колхозников это было внушительное сооружение. Рядом стояли добротные сараи и гараж. Всё было обнесено крепким деревянным забором. Едва он приоткрыл ручку калитки и заглянул во двор, как к нему, лязгая цепью, бросилась откормленная до свинского состояния овчарка. Пришлось спешно ретироваться.
- Вам кого, молодой человек? – из дверей веранды выглядывала полная женщина с помятым, заспанным лицом, придерживая на мощной груди расползающийся в стороны халат.
- Мне председателя нужно, - ответил Клёнов, опасливо поглядывая на притихшую при виде хозяйки овчарку.
- Его нет, он на совещании в районе, будет только завтра. А вы, по какому поводу?
Жорка объяснил.
- Ах, вы лётчики? – сразу потеряла всякий интерес женщина и зевнула. – Опять прилетели? То-то, слышу, гудели низко, отдохнуть не дали. Значит, опять огурцы повянут от вас. – Она ещё раз смачно зевнула и сказала: - Вы к агроному идите, он всегда с вами возится. Но лучше бы улетали, сохнет от вас всё. – И закрыла дверь.
Поняв это, как сигнал к действию, собака с сиплым лаем снова начала рвать цепь, прыгая в сторону Клёнова.
- Чтоб ты, тварь, подохла! – ругнул он животное и добавил: - Вместе со своей хозяйкой.
Дом агронома стоял недалеко. Миловидная женщина радушно пригласила войти, усадила в кресло на летней веранде. Из раскрытой двери кухни веяло такими аппетитными запахами, что Георгий судорожно проглотил слюну. Он попросил воды и выпил целых три бокала.
- Понимаете, какое дело, - помешивая ложкой в кастрюле, говорила женщина, - муж уехал в соседнюю деревню к брату погостить на пару дней. Впереди ведь выходные. Но, насколько я знаю, он не ждал вас, иначе бы не поехал.
- А позвонить туда можно?
- Да что вы! У нас и телефонов-то нет. Есть только у председателя.
Он мысленно присвистнул. Делать тут больше было нечего, и он распрощался.
- Куда же вы? Поужинаем, тогда и пойдёте. Сами же говорили, рано утром встали.
- Спасибо, меня ждут на аэродроме. Извините за беспокойство. До свидания.
Ну откуда ему было знать, что в подобной ситуации отказываться от приглашений нельзя, ибо неизвестно, где будешь есть, пить и спать, да и будешь ли это делать.
На аэродроме его выслушали с угрюмым молчанием.
- Да что же это такое? – взорвался Зубарев. – Выходит, Глотов вытолкал нас на свободную охоту, не дожидаясь телеграмм от хозяйств? Договоры есть и ладно. А они на эти договоры плюют.
- Выходит, что так, - хмуро подтвердил Манилов.
- Конец месяца скоро, ему план по гектарам нужен, - сказал Зародов.
- Побирушки мы, вот кто! – всё больше распалялся Зубарев. – Побирушки «Аэрофлота», вымогатели гектаров. Эх, система! Между прочим, Глотов так не раз делал. Ему бы лишь с базы нас вытолкнуть. А там, дескать, уговорит экипаж заказчика отработать. И ведь иногда срабатывало.
- Зато его на разборах хвалят, - сплюнул густую слюну Зародов. – Проявляет разумную инициативу, всегда план выполняет, безопасность полётов обеспечивает.
- Ну, безопасность – это не Глотова заслуга, - возразил командир звена. - Просто лётчики хорошие. Да и план не его заслуга, а тоже лётчики делают, где правдами, а где неправдами.
- Однако, что дальше делать будем? – спросил техник. – Вон солнце-то за горизонт заходит. Пора бай-бай, а мы не ели. Кстати, ночью в степи холодно. – И он лязгнул зубами, показывая, как холодно в степи по ночам.
Манилов встал с раскладушки и молча полез в самолёт.
- Чего это он? – спросил Клёнов.
- Будет запрашивать по радио базу, что нам дальше делать?- ответил Зубарев.
- Домой лететь надо, - осторожно посоветовал Георгий.
- Шустрые нынче вторые пилоты пошли, прямо электровеники! Ты на часы посмотри. До захода солнца десять минут осталось, а до базы лёту – три часа. А химические самолёты, да будет тебе известно, по ночам не летают, запрещено. Кстати, в поле никогда не приходилось ночевать?
Только сейчас он осознал весь драматизм ситуации. Они обречены ночевать в поле. Ну и перспектива! Ни каким документом это не предусмотрено.
- Ни в каком документе не написано, что лётчик голодный должен спать у самолёта, - словно прочитав мысли Клёнова, сердито проговорил Зародов. – Натощак – не летай, отдыхай – как положено. Спиртного на точке – ни грамма. Документы оформляй – как положено. И прочее, и прочее. Всё расписали, не жизнь, а малина! А жизнь – она не инструкция, иногда и кукарекать заставляет.
- Уже заставила, - поправил Зубарев. – Всю ночь будем кукарекать у самолёта.
- А жрать-то всё сильнее хочется, мужики. Может, где-то поблизости в поле что-то съестное растёт?
- Так, что забудь, Жорка, чему тебя в училище учили, - продолжал Зубарев. – Там были возвышенные мечты, здесь – суровая реальность, проза жизни. И первая твоя командировка с первых же часов эту прозу показала. Но это ещё цветочки, бывает и хуже.
Из самолёта выпрыгнул командир звена.
- Быстро! Собирайтесь! Вылетаем!
- Куда? Уже солнце село.
- Не ночевать же здесь. Дежурный командир на базе посоветовал в «Красный Октябрь» перелететь. Обещал туда позвонить, чтобы встретили.
- Он на часы смотрел, когда такой совет давал? – зло бросил Зубарев. – Да и кому он позвонит? Кого это сейчас в колхозной конторе найдёшь?
- Я уже не раз в поле ночевал, - повысил голос Манилов, - больше не хочу. Холодно тут ночью. Быстро в кабину.
С грохотом полетели в фюзеляж раскладушки. Запустили двигатель и прямо со стоянки пошли на взлёт.
- Курс, какой курс? – спросил Зубарев.
Манилов покрутил полётную карту.
- Держи 50 градусов. Высота – сто метров.
Шли на максимальном режиме. Под крылом мелькали лесополосы, чёрные нитки полевых дорог, заброшенные полевые станы, выжженные солнцем поля. Стало темнеть. А темнеет в степи быстро. На двадцатой минуте полёта по расчёту должен появиться «Красный Октябрь», но прошло уже две сверх расчётные минуты, а впереди по курсу была одна только степь. Краски на земле стали серыми и размытыми, видимость ухудшалась с каждой минутой. На 23-й минуте полёта поняли: никакого населённого пункта впереди не будет.
- Он где-то рядом должен быть! – забыв про переговорное устройство, проорал Манилов. – Курс - вправо под девяносто! Набрать высоту!
Зубарев потянул штурвал на себя. Горизонт раздвинулся. Прошли пять минут с новым курсом, в степи – ни огонька.
- Может быть, сядем где-нибудь, пока ещё что-то видно? – хриплым от напряжения голосом спросил Зубарев.
- Курс – на сто восемьдесят! Идём обратно! – вместо ответа скомандовал Манилов, включая секундомер.
Прошли 10 минут с обратным курсом. По прежнему впереди ничего не было.
- Эта …ная карта пятидесятого года выпуска! Разве по ней определишься? – определился по поводу карты командир звена и бросил её под сиденье.
Молча пролетели ещё минуту. Каждый понимал, что ещё несколько минут промедления, и они не смогут безопасно приземлиться на незнакомой местности. Внизу могло быть что угодно. Можно, конечно, набрать высоту и летать до утра, но уже не хватит горючего.
- Приготовиться! Подбираем площадку и садимся в поле. Но ведь где-то же рядом этот чёртов «Красный Октябрь», - принял решение Манилов.
- Под нами какой-то полевой стан промелькнул, - сказал Зубарев, - надо рядом с ним садиться.
- Полевой стан? Посадочная площадка в «Октябре» как раз у полевого стана. Большое дерево там не заметил неподалёку?
- Темно уже! Кажется, что-то было.
- Разворачиваемся!
Встали в круг на высоте сто метров. Манилов взял управление на себя, довернул самолёт, чтобы лучше разглядеть, что там, внизу.
- Снижаемся! – тряхнул он слегка штурвал, показывая, что отдаёт управление снова Зубареву. – Будем садиться. Кажется здесь.
Наметили ориентир для захода, прибрали газ и пошли на снижение. Клёнов стоял в проходе кабины, напряжённо всматриваясь вперёд. Зародов сидел в фюзеляже на раскладушке. Оба понимали, что безопасность посадки сейчас полностью зависит от этих двух людей, сидящих в кабине.
- Посадочный курс не помнишь? – спросил Зубарев.
- Нет, помню, что в южном направлении, где-то 160-200 градусов. Ещё ниже!
Вышли на предполагаемый посадочный курс, снизились.
- Держать по радиовысотомеру пять метров! Фары включить!
Секунд десять шли на пятиметровой высоте. На счастье высотомер работал безупречно. До рези в глазах всматривались в снопы света посадочных фар, с бешеной скоростью скользящих по земле.
- Кажется чисто, ям нет.
- Кажется… запомни курс, заходим на посадку.
Ушли вверх от земли, чтобы выполнить заход. С этой высоты земля уже не просматривалась и развороты делали по приборам.
- Контролируй, я по приборам держу, - предупредил Зубарев.
- Третий разворот! – командовал Манилов. – Четвёртый! Крен, держи крен. На посадочном. Снижаемся! Высота – пятьдесят! Закрылки – полностью! Винт - на малый шаг! Фары включить!
Самолёт, сбавляя скорость, круто пошёл вниз.
- Ничего, сядем, - неизвестно, кого успокоил Манилов.
- Сядем вместе! – подтвердил Зубарев, вспомнив известную фразу из одноимённого кинофильма.
- Высота десять, пять! Выравниваем!
Толчок. Приземлились, побежали по земле, гася скорость.
«Кажется, сели, - подумал Клёнов. – Молодцы! Ночью, на незнакомом месте».
И только он так подумал, как Манилов заорал:
- Впереди какая-то железяка! – и тут же уточнил: - Борона… твою мать!
- А-а, чёрт! – прорычал Зубарев, до упора надавив левую педаль. – Держись!..
Самолёт резко покатился влево. Со страшным грохотом брякнулась на пол двухсотлитровая бочка с маслом. Зародов слетел с раскладушки и закувыркался вместе с бочкой, беспорядочно махая руками. Раскладушка упала на него сверху и накрыла, словно шатром.
- Падаем? – в ужасе заорал он.
В свете фар успели заметить, что борона (по закону пакости ещё и вверх зубьями) прошла в полуметре от колеса. Самолёт, продолжая терять скорость, описывал кривую. Теперь Зубарев до упора дал правую ногу, пытаясь удержать направление, но момент сил был уже таков, что торможение стало бесполезным. Возник так называемый неуправляемый разворот. Жутко скрипя тормозами и накренившись на правое крыло почти до земли, самолёт продолжал катиться влево, постепенно уменьшая радиус кривизны, отчего увеличивалась боковая перегрузка. Всё, что было не закреплено в грузовом отсеке, кувыркаясь, полетело к правому борту вместе с Зародовым.
- Тормоза, тормоза отпусти! – заорал Манилов, молниеносно схватил красный рычаг останова двигателя и рванул на себя.
Но Зубарев тоже понял бесперспективность торможения и отпустил рули. Оставалось ждать, ляжет или нет самолёт на правое крыло? Если ляжет – поломки не избежать. Да и шасси неизвестно как выдержит столь большие боковые нагрузки.
Почти потеряв скорость, многотонная машина завертелась на месте, словно собака, пытавшаяся укусить собственный хвост. Двигатель уже остановился, но инерция ещё была, и самолёт продолжал вращательное движение. Потом внизу и сзади что-то загрохотало и они остановились. Сразу наступила тишина, только было слышно, как со змеиным шипением выходил из тормозной системы воздух, да тонко гудели на огромных оборотах преобразователи горизонтов.
Зубарев, обливаясь потом, откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза, словно собираясь поспать. Манилов ещё сжимал пальцами рычаг остановки двигателя. Взгляд его был устремлён куда-то вперёд сквозь стекло кабины, словно он пытался там кого-то загипнотизировать. Клёнов потирал шишку на голове. В мощных лучах не выключенных фар оседали клубы пыли. Тонко гудели не выключенные преобразователи авиагоризонтов.
С проклятиями, сбросив с себя раскладушку, встал на ноги Зародов, и, дико озираясь, спросил:
- Мужики, мы где? Уже сели? За что чуть не убили-то? Самолёт не сломали?
- А хрен его знает! Эх, система, твою мать! – донеслось из кабины. – Хоть бы платили хорошо! Ты не пострадал там, Зародов?
- Ничего, жив. Ты, командир, фары выключи, а то всех сусликов распугаем. Ох, а жрать-то ещё сильнее захотелось от такой посадки.
- О еде ни слова. Лучше посмотри, обо что мы так громыхали, словно по железной крыше ехали.
Техник открыл дверь и исчез в темноте. Скоро раздался его приглушённый голос:
- Поздравляю, лётчики! Самолёт цел. Вмятиной отделались, ерунда. А вот пустые бочки от химикатов расшвыряли. Агроном ругаться будет.
- Дела! – ахнул Зубарев. – Хорошо, что не на скорости на них налетели. То бороны, то бочки. Ну и денёк! Но что дальше-то делать будем? В отель поедем, или сначала ресторан?
- Сначала ресторан, - сказал вернувшийся Зародов. – Жрать хочется.
Командир звена Манилов молча курил в кабине. В темноте не было видно, как дрожали его пальцы.
Долгий день, наконец-то, закончился. Больше торопиться им было некуда.
Метрах в десяти от самолёта развели костёр из обломков досок, которые притащил техник от полевого стана. Вплотную поставили две раскладушки, постелив на них чехол от двигателя. Говорить не хотелось от усталости, чувства голода и прошедшей встряски. Молча курили.
- Уйду осенью на пенсию, - нарушил тишину командир звена. – Надоело! Летаешь, летаешь, по семь месяцев дома не бываешь, жизнь собачья на точках, никому ничего не нужно. Как будто только нам эта работа нужна! Я не заметил, как дети выросли. Льём эту гадость на поля, а результаты работы не видим. Зато вред виден: звери, птицы мёртвые, лесополосы загубленные. Будь моя воля – запретил бы я это дело. А мы наоборот, гектары у хозяйств вымогаем, приписками занимаемся, чтобы без работы и без зарплаты не остаться.
- А сколько высокосортного бензина сжигаем! – сказал Зародов. – Море! И всё ради лишнего центнера с гектара, который потом без видимого результата коровам да свиньям скормят. И что за страна у нас? Всё, что ни делаем, как в бездонную бочку пропадает. Богатства страны просто невероятные, да всё не в дело уходит.
- Между прочим, кило хлеба 20 копеек стоит, а литр нашего бензина – рубль, - пояснил Зубарев. – И выходит, что это море, которое мы сжигаем, летая над полями, равносильно тому, если бы его в кормушки свиньям вылили.
- Потому многие и отказываются от наших услуг. Больше вреда, чем пользы.
Клёнов в разговоре не участвовал, сидел, ковыряясь прутиком в углях.
- Ну, Георгий, как представление о романтике неба?
- Для одного дня многовато, - ответил он.
- С тебя причитается. Так хорошо начался твой первый трудовой день, на всю жизнь запомнишь.
Клёнов молчал. Действительно впечатлений для одного дня достаточно.

Для справки

Виктор Лищенко – доктор экономических наук, кандидат биологических наук, заведующий отделом сельского хозяйства и продовольственных проблем института США и Канады Академии наук СССР.

Журнал «Знамя» № - 1, 1986 г.

«…В мире производится 1,6 млрд. тонн зерна. Каждый третий килограмм пригодного для питания людей зерна – около 500 млн. тонн идёт на корм скоту. Из этих 500 млн. – 140 млн. тонн скармливается в СССР, причём без того результата, который мог бы оправдать такой расход и затраты…».

- Хорошо, что сейчас лето. А вот осенью, когда холод, дождь, грязь по колено, не приходилось в степи ночевать? Вот где романтика! – вздохнул Манилов, словно сожалея, что мало на его долю пришлось такого.
- У него ещё всё впереди, - зевая, сказал Зародов. – А жрать-то хочется!
Он поднялся от костра, где сидел на корточках, потягивая сигарету, и полез в самолёт. Через минуту вернулся, имея в руках бутылку с какой-то жидкостью, и вопросительно взглянул на командира звена.
- Давай! – махнул тот рукой.
- Должны же мы первый трудовой день второго пилота отметить, - сказал техник, протягивая Гошке наполовину залитый стакан из содержимого бутылки.
- Что это? – спросил Клёнов.
- Напиток богов ЭАФ, - улыбнулся Зародов. – Из закуски, извините, только сигарета.
Об этой жидкости на спирту он кое-чего знал. Ей обычно в авиации промывают точные приборы и высотные системы самолётов. Он взял стакан, поднёс к лицу. Пахнуло чем-то резким, похожим на нашатырный спирт. Он отдёрнул руку подальше от лица.
- Пей, пей, лучше будет, - успокоил техник. – Это только запах такой, а в остальном – это спирт.
Он ещё раз понюхал, и его едва не вырвало. С гримасой отвращения на лице вернул стакан обратно.
- Никого не насилуем, - сказал Зародов и выплеснул содержимое стакана себе в рот.
Занюхал краем промасленного чехла.
- Вот жизнь, даже закусить нечем, - возмутился он.
Настала очередь Зубарева. Тот сразу замахнул свои пол стакана, но тут же вскочил и отбежал в сторону. Его вырвало.
- Не пошла, - констатировал Зародов. – Плохо.
- Этот напиток называется, Жорка, где пьём – там блюём. На французском. Правда, француз от него сразу бы умер на месте, - пояснил, вернувшись, Зубарев.
- Мы же не французы, - успокоил всех техник и протянул стакан Манилову.
- Ладно, живы будем! – выдохнул командир звена и энергично выплеснул жидкость в рот, чтобы быстрее прошла в желудок. – Тьфу, ну и гадость! – замотал он головой. – Дай-ка сигарету, Клёнов? Да быстрее!
Покурили, и Зародов спросил:
- Повторить?
- Нет, не надо, без воды не пойдёт,- замотал головой Зубарев.
- Запить тоже нечем, - развёл руками техник, - разве, что бензином.
- Сам им запивай.
Допивать оставшееся в бутылке зелье отказались и стали готовиться ко сну. Обе раскладушки подвинули ближе к костру и, кое-как завернувшись в чехол от двигателя и белые стартовые полотнища, тесно прижавшись друг к другу, заснули с ощущением пустоты в желудке и своей ненужности никому на свете.
В четыре часа утра Клёнов проснулся от холода. Светало. Костёр погас. Всюду была обильная роса. От ощущения голода и массы впечатлений прошедшего дня его немного знобило. Чтобы хоть как-то заглушить чувство голода закурил сигарету. Вспомнил наставления врачей – не курить натощак и только улыбнулся. Затем раздул тлеющие угли и подбросил несколько дощечек. Но они гореть не хотели. Тогда осторожно плеснул в костёр немного бензина. К его изумлению огонь не вспыхнул. Тлеющие угли зашипели, как будто в костре сидела гадюка, словно это и не бензин вовсе был, а обычная вода.
- Чиркни спичку и брось в костёр, тогда загорится, - посоветовал проснувшийся Зародов. – Это от большой влажности так иногда бывает.
Проснулись и остальные. Поёживаясь, зевая и дрожа, сгрудились вокруг костра. Немного отогревшись, стали осматривать аэродром. Как оказалось, сели они не на взлётную полосу, а на боковую полосу безопасности. На пробеге пересекли взлетную полосу под углом и выкатились на загрузочную площадку, где, расшвыряв пустые бочки, остановились. На пути пробега обнаружили ещё две бороны в связке, которые лежали, угрожающе выставив вверх зубья.
- Все мы в рубашках родились, - объявил Зародов, - иначе бы догорал сейчас тут не маленький, а большой костёр, а в нём наши бренные останки.
- Нет, с меня точно хватит! – сказал Манилов. – Осенью, если не возьмут переучиваться на реактивную технику, уйду на пенсию. Как на фронте…
В девять часов приехал агроном, охая и ахая, принялся хлопать себя по тощим бёдрам и удивляться, откуда они взялись?
- Ночью с неба свалились, - пояснил Манилов. – Не ждали?
- Точно не ждали! Мы же и телеграмму с вызовом не давали. Не хотели работать самолётом в этом году. Земле тоже отдых нужен.
- А что скажут проверяющие из райкома и управления сельского хозяйства?
- Э-э, - отмахнулся агроном, - каждому по барану – и все дела. Но уж раз вы прилетели, найдём вам работу дня через три.
- Через три? Но…
- Знаю, знаю, - кивнул агроном. – Подпишу, сколько нужно, легче отчитываться будет. А вам гарантия за простой.
- Слышь, агроном, – подошёл Зародов. – У тебя пожевать там, - кивнул на машину, - ничего нет? Вторые сутки уразу держим.
- Ничего нет. Да как же это вы? Ох, ребятки, жалко мне вас. Но к обеду всё сделаем. И водочки найдём.
- До обеда дожить нужно.
- Хлеб в бардачке есть, но он сухой очень.
Он открыл дверцу машины и извлёк какую-то тряпицу, в которую была завёрнута краюха. Зародов постучал ей о борт машины. Потом снова завернул и изо всей силы ударил по ней кулаком. Краюха разлетелась на несколько частей.
- Угощайтесь, лётчики! Деликатес. Жаль, что Глотова нет, ему бы лучший кусок отдал. Вышвырнул, как щенков нас. Работайте, ребята!
Три дня они отсыпались. Вставали поздно, завтракали и ехали на аэродром. Зубарев заполнял какие-то документы, связывался по коротковолновой станции с базой, что–то докладывал и получал какие-то указания. Авиатехник выгрузил своё барахло на ночной стоянке и возился с помпой, которая никак не хотела запускаться. От него то и дело исходили восклицания с упоминанием матери.
- Хоть бы раз, гады, исправную помпу дали! Приходиться всё на точке до ума доводить. Не пойму, зачем на базе ремонтную группу держат?
- Чтобы ЭАФ пить, - ответил Зубарев. – Они же каждый день там пьяные.
Клёнов шатался по аэродрому без дела. Никто и ничему его не учил, никто ничего не объяснял. Да и чему учить, если не летали? На четвёртый день Манилов улетел на другую точку, где работал самолёт его звена. Без связи и прочих формальностей его отвезли на бреющем полёте в другой район. На обратном пути Клёнов впервые сел в кресло пилота. Зубарев запросил разрешение на перелёт, но… туда, откуда они летели. На недоуменный взгляд Гошки пояснил:
- Пока на базе раскачаются, переварят наш запрос – несколько часов пройдёт.
- Но ведь без разрешения взлетать нельзя.
- Много чего у нас нельзя. Ты забудь, что в училище говорили. Здесь производство. Можно всё и официально делать, но это отнимет массу времени, да ещё могут и не разрешить. Скажем, синоптики прогноз нелётный напишут при ясной погоде, или ещё что-нибудь. Да и в зарплате потеряешь. Это же не производственный налёт. А знаешь, сколько его за месяц набирается? Считай, командира звена – отвези, Он за месяц раз пять прилетает. Дальше – заместитель командира эскадрильи. Этот раза два-три прилетит. Потом командир эскадрильи, тоже два-три раза. Ну это свои. Прилетят, посидят на точке несколько часов, распишутся за налёт, иногда в кабину не заходя, и вези их дальше. Ну а потом есть ещё командир отряда и его заместитель. Эти раз в месяц обязательно прилетят. Но и это не всё. Есть ещё инспекторы из управления и министерства. Ну эти в основном на своих самолётах летают. Вот и прикинь: в месяц на такие перевозки часов шесть-семь уходит. Можешь всё официально оформлять, но, как я говорил. Дело в заработной плате. Везёшь проверяющего – это не производственный налёт и оплатят его по первой группе. А летаешь над полем – пятая группа. Усекаешь разницу? А всё это в единую санитарную месячную норму входит. Вот и считай, сколько потеряешь.
- Да, но в документах сказано, что для таких целей заказчик должен машину предоставлять.
- Должен. И предоставит, если настоишь. Но ты можешь пять часов ехать 50 километров по весеннему бездорожью, дороги-то аховые, а техника – на грани фантастики. А на самолёте на это уйдёт 10-15 минут. Ну а в конце месяца экипаж оформит эти перелёты, как производственные. А заказчик оплатит, даже не догадываясь. Вот и все дела. Химия, одним словом. Ну, ты крути, давай, не отвлекайся.
Вечером командир занялся, наконец, Клёновым, предварительно выпив на двоих с техником бутылку водки. Он показал ему документы, которые необходимо вести ежедневно. К его удивлению в бортовом листе уже было записано около 20 часов налёта. Стояла и подтверждающая подпись о налёте и командира звена, «невидимки» Манилова.
- Но мы же ещё не летали! Откуда же налёт? – показал Гошка на бортлист.
- А это, так сказать, аванс, компенсация за простой. Сказал же агроном, что подпишет, сколько надо. Скоро конец месяца, план горит. Да и нам не резон без налёта оставаться. В зарплату-то что получать будем? А в начале следующего месяца отработаем.
- Но ведь это же приписки? За них строго наказывают, нам в училище говорили. Подсудное дело.
- Да забудь ты училище. Это не приписка, - терпеливо поучал Зубарев. – Это своего рода аванс. – Какая разница, когда мы отработаем, с 25 по 31 число или с 1 по 6 следующего месяца.
- Статистика исказится, а мы - не заработанные деньги получим.
- То есть как это не заработанные? – не выдержал Зародов, доселе не встревавший в разговор. – Тебе же сказали – это аванс. Всё, что агроном определит – отработаем, а остальное допи…
Техник остановился на полуслове, глядя на командира. Чёрт их знает этих молодых, как с ними разговаривать!
- Остальное – допишем, - сказал Зубарев.
- Вы хотите сказать – припишем? Но ведь это незаконно.
- Незаконно? А что в этой системе законного? – повысил голос Зубарев. – Вот получишь свою первую зарплату и сразу поймёшь, что и как, к чему и почему. И купишь ты на неё не лучшую пару туфель себе. А жрать, извините, не на что будет. Ну да ты ещё, слава богу, без семьи. А женишься – где жить будешь? Знаешь, сколько стоит квартиру снять? Нет. Ну да это у тебя ещё впереди.
- А вообще-то химия, Жорка, это узаконенное воздушное хулиганство. Понимаешь, узаконенное! – поднял палец Зародов. – И платят нам за налёт, а вот за недавние мытарства с ночёвкой у костра ни копейки не дадут. Месяц кончится – плана нет. А что это значит?
Клёнов пожал плечами.
- Ну вот, он не знает! А значит это, товарищ второй пилот, - Зародов нагнулся под стол, вытащил оттуда бутылку водки и торжественно водрузил на стол, - значит это, что ты останешься без премии. Смекаешь? И никто её не получит.
Зародов снова торжественно поднял вверх чёрный от ежедневной возни в масле палец, одновременно разливая водку по стаканам, и закончил:
- Вижу, что смекаешь. Незыблемый принцип социализма: будет план – будет премия, нет плана, нет и премии. Ну, будем!
Он мгновенно опрокинул содержимое стакана в рот, крякнул, схватил со стола кусок сала, швырнул в рот и, прожевав, спросил:
- А чему тебя в училище по части химии учили?
- Да ничему не учили.
- Вот видишь! – радостно воскликнул Зародов. – А почему не учили? Да потому, что хулиганству учить нельзя. Этому учат только в производственных подразделениях. Выполнять директивы нашей родной коммунистической партии во главе с выдающимся борцом и твердокаменным ленинцем Леонидом Ильичом по повышению урожайности – наша задача.
Он сунул в рот ещё один кусок сала и продолжал:
- Чкалов за пролёт под мостом на маленьком одноместном самолётике весом полтонны получил наказание – на губу посадили. За что? За воздушное хулиганство. А мы это делаем законно, летаем на метре над полями и дорогами на многотонной машине, пугаем народ, травим природу, птичек и зверушек и – ничего. Некоторым даже дают героя труда за это. А вот платят за такую хулиганскую и, не убоюсь этого слова, каторжную работу – гроши. То, что мы льём на поля – это дефолианты. Ну, яды типа «Орандж», которые американцы во время войны во Вьетнаме применяли, как боевое отравляющее вещество. А мы вот тут ими травимся и других травим. Твои дети, может быть, в язвах родятся оттого, что ты этой мерзостью целые дни дышишь. А, может, и совсем не родятся.
Он поднял бутылку и потряс ею в воздухе.
- Одно спасение от ядов – вот это! Гены не выдерживают, а наша наука молчит. А во Вьетнаме, говорят, уже эти, как их, мутаторы рождаются.
- Это у тебя мутатор, а там – мутанты, - поправил уже пьянеющего техника Зубарев.
- Вот именно, мутанты, - снова поднял палец Зародов. – А ты говоришь, Жорка, незаконно. А платить копейки за такую работу законно?
- Да я что, я же не спорю, - согласился от такого натиска Клёнов. – Вам-то виднее, у вас опыт.
- Ну, наконец-то уразумел! Как говорит наш командир, всё дело в системе. Она во всём виновата. А мы в этой системе – винтики. Но жить всем хорошо хочется, не только там, - ткнул промасленный палец в потолок, - но и винтикам тоже.
- Ну, хватит на сегодня, - прекратил полемику командир. – Спать пора. Завтра начинаем работу.
Наутро, приехав на аэродром, запустили двигатель и подрулили на загрузочную площадку. К этому времени агроном смог организовать то немногое, что требовалось договором: ящики с песком, огнетушители, умывальник с мылом и полотенцем и бочку под бензин. Правда, не смогли найти сторожа, который, если и не смог бы противостоять преступникам, то хотя бы мог отгонять от бочек с ядом случайно забредшую на аэродром скотину. Согласно директиве министерства охрана должна быть вооружённой. В этой директиве подробно расписывалось, какого калибра должно быть оружие, сколько патронов должно быть у сторожа и даже номер дроби в патронах. Но согласно другому указанию другого министерства всё оружие, которое не зарегистрировано, как охотничье, должно быть сдано людьми в соответствующие органы. Получился замкнутый круг. У кого было ружьё зарегистрированное, не хотели идти в сторожа. Отдать же его тому, кто желал охранять народное добро от гнусных посягательств воров и бандитов – тоже нельзя. А у тех, кто имел оружие не зарегистрированное (в любой деревне такие есть) и вовсе не возникало желания его показывать. В итоге сторож, обычно дед времён Куликовской битвы, охранял государственное имущество с дубинкой. Ночью он мёртвым сном спал в притаскиваемой на аэродром специальной будке или, как только экипаж покидал аэродром, тоже исчезал до утра. Наутро же, бывало, экипаж приезжал раньше сторожа. В деревне, говорят, встают рано. В авиации всегда вставали ещё раньше.
Авиатехник Зародов запустил помпу, и она со страшным треском накачала за три минуты в более, чем полуторатонный бак самолёта маслянистой и отвратительно пахнущей пенистой жидкости.
- Вообще-то, согласно инструкции министерства, мы должны в респираторах работать, - сказал Зубарев, - но попробуй-ка в них полетать.
Вырулили на старт, взлетели. Самолёт непривычно раскачивался вдоль продольной оси от болтавшейся в баке жидкости.
- Держи штурвал, - приказал Зубарев, взял карту полей колхоза и нашёл нужное поле. Сориентировался и снова взял управление на себя. Затем самолёт вдруг резко накренился и круто пошёл к земле. Гошка инстинктивно вцепился в штурвал, пытаясь выровнять взбесившуюся машину.
- Не вмешивайся в управление! - рявкнул командир. - Только страхуй.
Машина пикировала, до земли оставалось не более десяти метров. «Не убили ночью, так сейчас убьют» - мелькнуло в сознании Гошки. Самолёт выровнялся в двух метрах от земли, когда, казалось, катастрофа была неизбежна. По команде он включил аппаратуру сброса и за самолётом расцвёл пышный хвост распылённых химикатов. Впереди в сторону метнулся какой-то человек. Оказалось, это был сигнальщик, которого перед вылетом он инструктировал, как себя вести на поле, чтобы не попасть под шлейф. Убегать надо в сторону, откуда дует ветер.
Вот тут-то и началось. Это было похоже на воздушную штурмовку. Очень даже похоже. Рёв мотора, разворот, заход на цель, резкий бросок вниз, сброс химикатов, резкий выход с гона с набором высоты, когда самолёт буквально отпрыгивает от земли вверх, как пробка из бутылки с шампанским, боевой разворот с креном 45 градусов для нового захода. Только вместо ракет и снарядов на землю лилась ядовитая смесь. И так один заход, другой, третий, четвёртый… Горизонт кувыркался, как в калейдоскопе. Уже на шестом полёте от переменных перегрузок, отвратительного запаха и жара в кабине Гошка почувствовал, что до конца рабочего дня его не хватит.
К полудню сделали 15 полётов. Жара в кабине установилась градусов под сорок. А тут ещё этот изнуряющий запах. Обед им привезли на аэродром.
- Ну что, понял, что такое химия? – спросил Зародов вяло ковыряющего вилкой в тарелке и молчаливого Клёнова. Есть не хотелось.
- Начинаю понимать, - односложно ответил он, выпил компот и откинулся на спину, закуривая.
Через час снова взлетели. После обеда ко всем прелестям добавилась болтанка, и самолёт постоянно трясло, словно он был не в воздухе, а стоял на каком-то чудовищном вибраторе. К вечеру Гошка уже ничего не соображал, появилось какое-то странное безразличие к происходящему, как будто и не он сидел в кабине, а только наблюдал за всем происходящим со стороны, словно в замедленной киносъёмке. Он ещё не знал, что это реакция организма на часами вдыхаемые пары гербицида.
А Зубарев с какой-то яростной лихостью всё бросал и бросал машину в развороты, пикировал, взмывал с метра от земли до высоты 50 метров за три-четыре секунды, разворачивался и снова пикировал. Солнце впереди справа, солнце сзади слева, при разворотах оно опрокидывалось к горизонту и тут же возвращалось на своё место. Сброс, двадцать секунд над полем, выключение аппаратуры, повторный заход, сброс…
Закончили они эту эквилибристику с заходом солнца. Двенадцать часов провели в кабине, как сказал Зародов, в условиях и в дурном сне не снившихся военным лётчикам.
На ужин Клёнова не хватило. Упал на кровать, не раздеваясь. И сразу провалился во что-то кипящее, гудящее и дурно пахнущее.
Утром командир с техником обнаружили его лежащим в том же положении, что и вечером.
- Что это с ним? Не отдал ли концы? – засуетился Зародов.
- Не отдал, - успокоил Зубарев. – Устал с непривычки. Я тоже когда-то уставал.
Гошку потрясли за плечо. По укоренившейся курсантской привычке быстро вскакивать по ненавистной команде «Подъём!», он тут же проснулся, с трудом осознавая, где находится.
- Темно же ещё, - неуверенно произнёс он.
- Уже половина четвёртого, собирайся, - приказал Зубарев. – Утром по холодку легче работать.
На второй день Гошка с тоской подумал, что ничего-то он не знал про авиацию специального применения. Хорошо смотреть на самолёт с земли, как он кувыркается над полями. А когда в нём проводишь 12 -14 часов в условиях, которые и представить трудно и из этих 12 восемь часов в воздухе – приходят совершенно иные чувства. За эти 8 часов, как сказал Зародов, тебе чего-то заплатят, всё остальное – без оплаты. Как будто на земле заправка, загрузка, руление и обслуживание самолёта работой не считается. Ведь по нашему лучшему в мире законодательству больше 8 часов работать нельзя. За что боролись?
Зубарев летал мастерски. Голый по пояс, обливаясь потом, он крутил и крутил штурвал, казалось, не зная усталости. На четвёртый день он обмотал эбонитовые ручки штурвала бинтом, так как на ладонях появились мозоли.
- Это с вашей-то сидячей работой и мозоли? – подшучивал техник.
По прочно укоренившейся традиции уходящей корнями к истокам авиационно-химических работ каждый вечер после работы агроном привозил спиртное, ибо оно, как считалось, нейтрализовало вредное воздействие ядов на организм. Так это или нет, никто досконально не знал, но все лётчики эту версию рьяно поддерживали и всячески способствовали её рекламе. С годами это так укоренилось, что ни один агроном и не думал действовать иначе. Все они это знали, а поскольку и сами имели дело с ядами, то тоже не против были принимать нейтрализатор, тем более, что он приобретался не за свои кровные а на средства хозяйства. В хозяйствах вообще много списывалось на лётчиков. Да и не только на них. У колхозов всяких проверяющих хватало. И районного и областного масштаба. И все увозили подарки.
Первое время Клёнов пытался противиться ежевечерним возлияниям, но ему прочитали такую лекцию о традициях в авиации и действии спиртного на выведение вредных отходов из организма, что пришлось смириться.
- Ты пойми, Жорка, это же не пьянства ради, а в благородных профилактических целях. Водка нейтрализует пагубное воздействие яда на организм. Точно тебе говорю. Это давно доказано.
- Кем доказано? А в документах написано, что любое употребление спиртного на точке запрещено.
- Но мы же принимаем в пределах нормы, - поддерживал техника Зубарев. – Ну что будет здоровому человеку со стакана водки?
- Ничего, кроме пользы, - провозглашал Зародов. – А кто не желает принимать – мы же не варвары, заставлять не будем. Да и нам больше достанется.
С этими словами он доставал за ужином бутылку, откупоривал и разливал по стаканам, не забывая вопросительно взглянуть на Гошку. Тот отрицательно качал головой.
- Ну и зря! – констатировал техник. – Во первых – способствует выведению ядов, во вторых – это халява. А на халяву, известно, и уксус сладок. – И произносил всё время один и тот же тост: - За успех нашего безнадёжного предприятия!
Как-то Клёнов спросил, почему он всё время произносит такой странный тост?
- А потому, товарищ второй пилот, - ответил успевший вспотеть от выпитого «лекарства» и обильного ужина Зародов, - что плоды нашей работы весьма сомнительны и даже, я бы сказал, вредны. Не знаю, сколько сорняков мы убьём на полях нашего доброго агронома и на сколько центнеров с гектара прибавится от этого урожайность, но то, что там не будет ни пчёл, ни птиц, ни мелких зверушек и прочих птах – это точно. Выживут одни суслики. Да эти и от чистого яда не сразу концы отдают. Вот они-то прибавку и съедят, если она, конечно, будет. А всю остальную порхающую и ползающую мелочь, среди которой много полезной, мы убьём. Они падут жертвой поднятия урожайности. А это есть что? – поднимал он вопрошающе заскорузлый палец. – Это экология.
Иногда Клёнов немного, пару глотков, выпивал из стакана, после чего техник делил оставшееся зелье на двоих. Это побудило Зародова произносить тост за здоровье второго пилота.
- Такие люди, Жорка, как ты, в авиации нужны, да вот беда – мало их. И это очень жаль. Ну, за твоё здоровье!
Скоро напившись, наговорившись и накурившись, командир с техником заваливались спать и уже через несколько минут начинали храпеть. Усталость давала себя знать. А Георгий садился за стол заниматься оформлением документов. Это были кроки полей, расчёты времени полёта на поля, количество заходов на полё и расчётное количество яда на каждое поле, бортовые листы, хронометражи, барограммы полётов и ещё куча документов непонятно для чего и кому необходимых. Бухгалтерия целой сельхозартели. Иногда итоги целого дня приходилось переделывать заново. Для этого переделывались все бумаги, перерисовывались и барограммы. Зубарев требовал, чтобы документы всегда отражали максимум, хотя и не сделанный. Не подчиниться было нельзя. Командир на оперативной точке – царь и бог и ещё немного больше. Видя, как недовольно реагирует на это Клёнов, он уверял:
- Потом отработаем, не волнуйся. В долг же не запрещено брать.
- Всё равно это приписка, - не соглашался Гошка.
- Приписка? – бурно реагировал Зубарев. – Да, может, и приписка. Но только так все работают. Не думай, что мы одни такие. Ты без году неделя в этой фирме и многого не знаешь. А я уже 12 лет в ней и на многое насмотрелся. Так что делай, как я приказываю. В конце концов, я за всё отвечаю.
- Ты не спорь, делай, как командир требует, - вторил Зародов. – Фирме нашей гектары нужны, а не твоя принципиальность. Они нужны нам, Глотову, отряду, управлению и, наконец, министерству. За невыполнение плана у нас не жалуют. План – это зарплата, премии, награды…
- Неужели о такой работе не знает командир эскадрильи? – как-то по наивности спросил Клёнов.
- Глотов был сам когда-то командиром самолёта, - без лишних комментариев ответил Зубарев и окончательно добил его, сказав, что об этом знают и в управлении, и в министерстве. – И все молчат, - продолжал он. – Почему? Да потому что так всем лучше. И нам, и министерству. Понимаешь, система такая. Си-сте-ма! А, потом, это же химия, от слова «химичить». Химичь, как хочешь, делай, что хочешь и как хочешь, но документы правильно оформляй. Делай видимость работы по всем правилам руководящих документов. И выдавай «на гора» гектары. Ну а если летаешь – безопасность полётов соблюдай. Это всё, что требуется. Вот все и делают видимость, ибо, если соблюдать все эти долбанные требования бюрократов от авиации, наплодившие эти руководящие документы, то летать вообще невозможно.
- Но почему?
- А потому! Вот нет у нас сторожа с ружьём, с 6 патронами 12 калибра и каким уж там не помню номером дроби. Нет его и во всей деревне. Где взять? А мы же работаем. А по документам – нельзя. Чего ж тогда нам тут сидеть штаны протирать? Мы же и окажемся в дураках, и нас обвинят в ничего не делании и не принятии мер. Так что гектары, Жорка, больше всех нужны самой системе. С неё ведь там, - ткнул пальцем в небо, - тоже спрашивают, как выполняются решения партии. Поэтому план – не догма, но дело святое. Химичь, но, как говорится, химичь грамотно, с умом. И всё в ажуре будет. Такова система!
- Да, главное с умом всё делать, - поддакивал Зародов, – и не наглеть сильно. Везде дипломатия нужна. Чтобы, как у экипажа Елагина не вышло.
- А что там было? – заинтересовался Клёнов.
- Там перебор вышел, - улыбнулся Зубарев. – Прилетел Елагин с точки, сдал документы. Все, кому положено, документы подписали и утвердили. Что интересно и сам заказчик подписал. А когда документы в банк на оплату пошли, какой-то дотошный чиновник раскопал там, что количество заявленных для оплаты гектаров больше, чем всей имеющейся земли в колхозе. Получился скандал. Начали экипаж таскать. Агронома. Следствие началось. Но потом всё замяли, посчитали простой ошибкой. Цифры, мол, ошибочно не те поставили. На том и кончилось. Но своё служебное расследование провели. И козе ясно выявили то, что не могли следователи раскопать. Им ведь и в дурном сне не понять, что такое химия? Во всех этих наших расчётах сам чёрт не разберётся. Но наши-то эксперты сразу поняли, что никакой ошибки нет. Яды на несуществующие гектары – списаны, топливо на несуществующий налёт – тоже. А этого система не любит. Зарвался – получай. Наказали, что называется, своей властью, не вынося сор из избы, ибо на всеобщее обозрение этот сот выносить системе не выгодно. Вырезали обоим пилотам талоны нарушений из свидетельств. Наказание это больно тем, что замучишься в управлении зачёты по всем предметам сдавать, всю душу вывернут.
- Кстати, командир, помнишь, как где-то на Украине один шибко принципиальный командир эскадрильи запретил своим подчинённым работать с нарушениями руководящих документов? В прошлом году, кажется?
- Помню. Казус вышел. Сняли тогда и этого командира эскадрильи, и командира отряда, и замполита. Да и другие головы полетели. Слишком далеко зашёл конфликт с системой. Приказал тогда командир своим подчинённым работать строго по руководящим документам. Допекли, видимо, парня. Ну и получился своего рода эксперимент. Разлетелись экипажи по оперативным точкам и сидят не работают день, другой, третий. Им запросы по радио: почему не работаете? Они в ответ: заказчик не выполняет требования руководящих документов, работать не имеем права. У кого там лопат нет, у кого ящика с песком, у кого мыла с полотенцем, у кого сторожа с ружьём и дробью нужного размера, у кого медработников, чтобы утром экипаж до работы допускать. Просто во многих селениях нет медработников, а есть только бабки и знахарки. Ну и прочая, и прочая. Конечно, никакой абсолютно угрозы безопасности полётов отсутствие этих всех требований не создаёт, но раз нельзя – значит нельзя. Ну и сидят экипажи. План гореть синим пламенем начал. Дошло до управления, потом до министерства. Сначала экипажи за сговор наказать хотели, да поняли – не за что. В итоге поснимали начальство от командира звена и выше за плохую организацию работ. И всё пошло, как раньше. И план, и налёт, и гектары, так необходимые системе.
Зубарев вздохнул и с грустью в голосе закончил:
- Такие-то вот дела в авиации, друг мой, Жорка, бывают.
Понемногу Клёноа втянулся в работу, хотя уставал очень сильно. Но вечером уже не гудело в голове, и во сне не раскачивалась земля, как палуба во время шторма. Как всегда, поужинав, он садился за оформление документов. Зубарев же с Зародовым от обильной пищи и возлияний настраивались на лирический лад.
- А не посетить ли нам. Командир, местное увеселительное заведение? – вопрошал Зародов.
- Это что за заведение? – поднимал голову от бумаг Клёнов.
- Нет, о великий трезвенник, равного которому нет во всём славном Аэрофлоте, это не кабак. В деревне нет кабаков, хотя бы и не мешало иметь. Но тут, увы, не Германия. Зато тут есть клуб и приезжие студентки, посланные поднимать наше славное сельское хозяйство, ибо без них, вероятно, колхоз бы развалился. Уж не знаю, как они работают, но в клубе, говорят, такие номера на танцах откалывают! С ними всю ночь спать не будешь.
- А когда же спать? – удивлялся Жорка.
- А на том свете выспимся, - беспечно отмахивался техник. – Ну, что, командир, принимается предложение? Ах, какие там девочки-медички! Всё умеют и свёклу полоть и любить. А нам, героям битвы за урожай, сражающимся на самой передовой линии,отказа не будет. Так что вперёд, кривые ноги! Перед нами падут все крепости! Все!
И они уходили. А Гошка, подбив итоги работы за день, укладывался спать, но прежде, чем заснуть, мысленно анализировал всё прошедшее за минувший день. По его подсчётам получалось, что объём выполненной ими работы почти в два раза меньше, чем он записал в документах. Удивительное дело, но знал об этом и агроном, подписывающий документы по итогам дня. А, впрочем, раньше или позже, но запланированный объём работ выполнялся. Может, действительно ничего особенного в этом нет? Правда, на тех полях, где есть лесополосы, высоковольтные линии и насаждения типа свеклы, чувствительные к ядам, они не работали. Но в схемы обработки их включали, включали и в количество обработанных гектаров. А это уже… Но если все так делают, то… Ого! Сколько же по всей стране приписанных гектаров выходит? Тысячи! Нет, десятки тысяч.
Сначала ему и в голову не приходило включать гектары из зон отчуждения от лесополос и линий электропередач. Но Зубарев, как-то проверив его бумаготворчество, нашёл, что количество заявленных гектаров не совпадает с обработанными. В отчётах всегда меньше.
- Это ты что же делаешь? – спросил он Гошку. – У тебя же сплошной бардак в документах!
- Проверяю каждый раз, - обиделся он.
- А почему в отчётах меньшие площади, чем в заявках?
- Так ведь у высоковольтных линий не работаем, у лесополос – тоже. А они на каждом третьем поле имеются.
- Мать твою! – ахнул и Зародов. – Да этими проводами вся страна опутана, как ёжик иголками. Ты так нас по миру пустишь.
Зубарев взял кроки полей, нарисованных Клёновым и стал с хмурым видом их рассматривать. Потом ткнул в них пальцем и сказал:
- Они у тебя не правильно нарисованы. Высоковольтные линии не должны через обрабатываемые поля проходить.
- Но они же проходят.
- Проходят, но ведь красный карандаш в твоих руках может делать чудеса. Почему бы ему не провести линии вне поля.
- Кому – ему? – не понял Гошка.
- Карандашу конечно, - пояснил более опытный техник.
- А если инспекция нагрянет? Сами же говорили, что они народ дотошный.
- А для чего двойная бухгалтерия?
- Мать твою! – теперь уже Гошка схватился за голову. – Я и одну-то не успеваю вести!
- Учись! – назидательно произнёс Зубарев. – Что неясно – спрашивай.
- Ты же сам у себя зарплату крадёшь, - поддакивал техник. – Да ладно, что у себя. А мы-то причём? Или нам тысячи платят?
Как-то вечером он подсчитал, сколько получит за свою работу за месяц, если отлетает санитарную норму часов. Итог оказался удручающим. Выходило, что не может себе купить даже хорошие джинсы, входившие в моду. В магазине их не найти, а вот на рынке, как говорят, из под полы – пожалуйста. С премией, может, и хватит. Но тогда у него не останется денег, чтобы дожить до следующей зарплаты.
Удручённый таким открытием, он даже не сразу заснул в тот вечер. И это за такой тяжёлый, опасный и изнурительный труд? Невероятно! Не в этом ли кроется одна из составляющих приписок? А если бы им платили не за эти пресловутые гектары? Да! А ведь летать над полями – это не просто порхать, как бабочка. Трудны, очень трудны и опасны бреющие полёты. Кстати о бабочке. Не будет она больше порхать, её убили. Каждый год сотни самолётов убивают бабочек. И не только их. Потомки нас проклинать будут. Мы – побирушки Аэрофлота, вымогатели гектаров. Коровы солому не едят – воняет ядом. Куда учёные смотрят?..
Он проваливался в сон. Ночью снились чёрные, выжженные ядами, без листьев, полосы, а в них прыгали какие-то чудовищные, без оперения, птицы-мутанты с двумя головами.
Он не слышал, когда приходили его любвеобильные наставники. Вероятно под утро. Тем не менее, Зубарев всегда будил его уже, будучи одетым и чисто выбритым.
На аэродроме техник, пока самолёт летал, находил время покемарить на раскладушке. Зубарев же спал прямо на сидении, пока заливали в бак гербицид. Это 4-5 минут. Едва заруливали на заправку и выключали двигатель, он откидывался на спинку сидения и мгновенно засыпал. Адский треск помпы им не воспринимался, и ничто не могло его разбудить. Но как только помпа выключалась, и становилось тихо, он мгновенно открывал глаза и хватался за рычаги запуска. Через минуту они взлетали.
Ещё час они спали после обеда. И снова полёты. В небе – ни облачка. В кабине, словно в полдень в Сахаре. Вонь, усиленная жарой, кажется невыносимой. Некоторые рабочие не выдерживают и отказываются здесь работать. Находят других. Кстати, им платят за вредность. Лётчикам – нет.
Жара, жара, жара. Разгар лета. В небе – ни облачка. Даже ветра нет. Кажется, будет засуха. Они давно уже летают в кабине голыми. На аэродроме – страшная пыль, вылетающая со скоростью урагана из под винта работающего двигателя. Она ещё долго после взлёта висит в воздухе, отпугивая отсюда всё живое, а потом медленно оседает на окружающий ландшафт. Хоть бы ветерок, хоть бы маленькую тучку. Пока они летают, пожарная машина поливает всё вокруг водой. Но пропитанная ядами мёртвая земля сосёт воду, словно губка и тут же высыхает.
Через 15 минут снова взлёт и новые клубы пыли. Иногда они не оседают, а поднятые восходящими потоками воздуха, поднимаются вверх и медленно плывут в сторону деревни. И тогда там чувствуется мерзкий тлетворный запах, а жители почём зря кроют лётчиков за их поганую химию и закрывают белыми простынями и прочим тряпьём грядки с огурцами, ибо от этой пыли чувствительные листья желтеют уже через два-три часа. И так от зари до зари.
Через неделю они переехали на новое место жительства. Хозяйка, у которой они жили, отказалась обслуживать экипаж.
- Забирай их ради бога от меня, куда хочешь, - умоляла она агронома. – У меня цыплята все передохли от этой химии. А пахнет-то рт них как! Господи, разве же можно дышать этой гадостью? В сортире, простите, лучше пахнет. И жалко мне ребят, но не могу – задыхаюсь. У меня аллергия. Они утром уйдут, а в доме всё одно пахнет. Чем только не брызгала, флакон духов извела – бесполезно. Да и соседи вон ругаются, за свои грядки боятся.
Цыплята, конечно, передохли не от запаха. Просто Зародов, желая сделать доброе дело и повысить урожайность, притащил с аэродрома пару горстей гранулированной мочевины, растворил её в воде и обильно полил хозяйские грядки с огурцами. Но мочевина полностью не растворилась и её остатки – едва видимые глазом гранулы, он, ополоснув ведро, вылил на подворье. Глазастые цыплята их нашли и все дружно, подёргав ножками, загнулись в течение дня. Бедная женщина, не искушённая в премудростях химии, решила, что это от запаха.
Взять к себе экипаж на постой согласился дед лет семидесяти пяти, он же согласился охранять и аэродром, так как старый сторож от этого тоже отказался, мотивируя отказ тем, что его бабка боится, как бы он с аэродрома не принёс какой-нибудь заразы. В деревне ещё помнили случай, когда по весне, несмотря на запрет (пьяные пастухи не уследили), на аэродром забрело овечье стадо и некоторые напились воды из лужи на краю аэродрома. А в воде была всё та же растворённая в большой концентрации мочевина, которая осталась тут с осени. Несколько барашков, подёргав ножками, загнулись. Прибежали разъяренные хозяева и чуть не сожгли самолёт. А потом, узнав, что пастухи пьяные не уследили за стадом, так набили им морды, что те долго потом не вспоминали о водке.
Звали их нового хозяина Семён Данилович Колыванов.
- Дом у нас большой, всем места хватит, - потягивая громадную самокрутку с самосадом, говорил дед. – Да и нам со старухой веселее будет. А что касаемо запахов энтих – я их не боюсь, так как за свою жизнь не такого нанюхался. А ещё у меня и банька есть. У ребят работа нервная, как и у меня, а баня очень от нервов пользительна.
- У тебя-то, чем работа нервная? – спросил удивлённо агроном.
- А как же! – не меньше удивился дед непонятливости агронома. – Я же государственное добро буду охранять, а оно тыщи стоит. А ежели что случится? Я в ответе буду. То-то!
Сначала дед работать сторожем не соглашался, но когда агроном пообещал ему, что лётчики возьмут его в полёт и покажут деревню сверху, согласился.
- Старая! – пришёл он домой. – Где моё ружьё? Найди мне его быстро. Я нынче к большому делу приставлен, аэроплан буду оберегать от вредителей и прочих паразитов. А, может, и летать на нём буду, - добавил для важности.
Старуха ахнула и закрестилась, но ружьё на чердаке отыскала. Вернее, то, что от него осталось и когда-то называлось ружьём.
- А чего же старый-то сторож остерегать родром отказался? – спросила она.
- Отказался, потому что старый, за восемьдесят ему. Да и вооружения у него нет, один посох всего.
Целую неделю дед исправно нёс службу, но попроситься в самолёт стеснялся. Хотя агроному напоминал дважды.
- Подожди, Данилыч, некогда сейчас, - отмахивался тот. – Вот работу закончим – тогда и покатаешься.
- Да ить умру вдруг, так и не полетаю. Ты поговори с командиром-то, не забудь.
Теперь же, когда экипаж переехал на жительство в его дом, дед был уверен, что его возьмут в полёт. Но на следующий день случилось ЧП и потрясённому деду стало не до летания.
Стоял он рано утром на своём посту, имея огромное желание покурить. Но его строго настрого предупредили, что курить у самолёта нельзя. И он терпел. Ночью-то покуривал, отходя от самолёта подальше, но сейчас с минуты на минуту должен был приехать экипаж. И вдруг видит он, откуда ни возьмись, вместо машины с экипажем и рабочими идёт на аэродром колхозный бык-производитель по кличке Мотя, известный всем своим крутым нравом. Идёт и ревёт дурным утробным голосом и хвостом, как помелом, машет. Подошёл ближе, осмотрел окрестности и увидел самолёт. За всю свою жизнь Мотя не видел подобного зверя. И, вероятно, решил, что это враг. Глаза его налились кровью, он глухо и угрожающе взревел и двинулся к самолёту. Дед схватился, было за ружьё, да вспомнил – отец покойный говорил, что оно последний раз стреляло в руках графа Нарышкина больше ста лет назад. Ложе его расщеперилось, курок был обломан. Да и патронов у него не было, одна лишь гильза другого калибра набитая бумагой.
Мотя, тем временем, продолжая реветь, приближался, нагнув голову и угрожающе выставив вперёд рога. Дед, оценив ситуацию, решил, что называется, не травить зверя. Спрятав ржавое ружьё за спину, он вступил с Мотей в переговоры.
- Ну, куда ты прёшь, образина рогатая? – обратился он к Моте. – На посту я, не видишь? Объект охраняю. И посторонним тута, особенно быкам, быть не положено. А потому приказываю: уходи, Мотя, не доводи до греха!
Бык остановился, прислушиваясь к словам деда, словно раздумывая, идти ли ему на обострение конфликта. И в этот момент он увидел выкрашенный яркой красной краской хвост самолёта. Он явно Моте не понравился. Со свистом втянув в себя воздух, бык, помутнев глазами, двинулся прямо к самолёту.
- Мотя! – вскричал дед. – Христом богом прошу – уходи! Не доводи до смертоубийства!
А сам пятился вдоль крыла к самолёту. Все пути отступления были отрезаны. Когда до бугая оставалось с десяток шагов, дед понял, что через пару мгновений будет болтаться на мощных рогах быка, как болтаются на огородном пугале его старые шаровары. Проявив невиданную прыть, словно макака, бросив ружьё, мгновенно вскарабкался на спину самолёта, на пятиметровую высоту. Бык за несколько секунд измочалил низ руля поворота в клочья. А потом, победно взревев, презрительно глянул на деда и пошёл прочь.
В безуспешных попытках слезть на землю, чтобы избежать позора, его и застал экипаж. Вцепившись наверху за специальные скобы для лазания, он висел вдоль борта, безуспешно пытаясь нащупать ногами нижние скобы. Его сняли и, осознав, что опасность миновала, дед обрёл дар речи.
- Я супротив танков стоял и не боялся! – выкрикивал он в сторону умирающих от смеха рабочих. – Потому что танка – она не дикая. А бугай, он же зверь настоящий. Он хуже танка. Была бы у меня граната…
- Придётся тебе, Данилыч, платить за самолёт, - сказал один из рабочих, поднимая брошенное ружьё.
- А уж энто пусть председатель плотит. Я нанимался от воров казённое имущество остерегать, а тут зверюга шалопутный пришёл, чтоб он подох! Тут обстоятельства чрезвычайная, к фронтовой приравнивается.
- Как же ты, дед, на самолёт-то взобрался?
- А кто знает, залез как-то. Смотрю Моте в глаза – вижу, смерть идёт. Вот и сотворил факт – прыгнул на верхотуру. Одно спасение там было.
Узнав о ЧП, приехали агроном с парторгом, нагнали на деда страху.
- Ты куда смотрел, Данилыч? – набросился на него парторг. – Спал, что ли?
- Куды смотрел? Туды и смотрел, - огрызался сторож. – Зверь, он языка не понимает. А я ему говорил, что тута не положено быть посторонним. А когда он не послушался и стал ко мне с рогами приступать, чего ж мне оставалось? Старуху осиротить? Тады пулемёт мне давайте и гранат, бой держать буду.
- Долго простоите? – спросил парторг Зародова.
- К обеду сделаем.
- К обеду?!
- Бык, слава богу, только обшивку порвал, а она, - техник постучал по закрылку, издавшему барабанный звук, - не металлическая, а перкалевая. Он у нас есть, эмалит* и краска – тоже. Заклеим, и будет всё, как новое.
До обеда старик был неразговорчив. Он с хмурым видом ходил по аэродрому, переживая случившееся. Повеселел только тогда, когда самолёт взлетел.
Но в этот день им поработать хорошо не удалось. Успели сделать три полёта – отказала помпа. Как ни пытался запустить её Зародов, всё бесполезно. Пропала искра зажигания. Запасной свечи не оказалось и нашли другую только через час в ремонтных мастерских. Запустили помпу, сделали ещё два вылета и снова встали – перестала работать отсечка на нескольких форсунках-распылителях и за самолётом, несмотря на выключенное положение, тянулся белесый след химикатов. Вернулись на аэродром, набрав высоту триста метров вместо пятидесяти, чтобы не отравить внизу какие-нибудь чувствительные культуры.
Вспоминая богов и боженят, Зародов полез под самолёт. Ему пришлось проверить работу больше тридцати распылителей, а все они в ядовитой жидкости. Работал он без резиновых перчаток, в них невозможно вывернуть очень маленькие форсунки. Провозился он с этой неисправностью часа два. Снова взлетели, пришли на поле и не обнаружили сигнальщиков. Те, решив, что раз самолёт долго не прилетает – работа закончена, ушли домой. Сделав два круга, раздосадованный Зубарев приказал Гошке открыть кран над другим полем, чтобы не возвращаться загруженными обратно. Послали машину за сигнальщиками, отвезли их на поле. Загрузились, взлетели. Вышли на рабочий курс, зашли на гон.
- Сброс! – скомандовал командир. Едва Клёнов перевёл рычаг, как под брюхом самолёта раздался жуткий грохот. Машину затрясло, словно в лихорадке. Зубарев мгновенно взял штурвал на себя, уходя от земли в спасительную высоту. Правой рукой перевёл ручку на закрытие. Грохот прекратился.
- Что это было? – спросил мгновенно побледневший Гошка.
- Кажется, отработались, - спокойно сказал Зубарев, разворачивая самолёт в сторону аэродрома.
Механик с проклятиями снова полез под самолёт. Вылез обратно и махнул рукой в сторону окраины аэродрома.
- Слейте там жидкость самотёком, на сегодня всё. Ветряк аппаратуры не включайте.
Отрулили в сторону от стоянки, открыли аппаратуру слива. Более тонны ядовитой жидкости вытекло из бака и растеклось вокруг. Согласно инструкции на длительное время оставлять самолёт загруженным химикатами запрещалось – яд не жалел даже металла.
После осмотра аппаратуры обнаружили, что у ветряка самолётной помпы, качающей жидкость в систему распыления, нет одной лопасти. Она оторвалась и пробила днище самолёта, прошла вдоль бака с химикатами, проделав в нём борозду и, потеряв инерцию, застряла в потолке буквально в нескольких миллиметрах от рулевых тяг, расположенных за переборкой за спиной левого лётчика.
- Твою мать! – побледнел Зародов. – Если бы эта лопасть, летевшая со скоростью снаряда, попала в рулевые тяги - она бы их перебила, и вы бы лишились управления и упали. А если бы она врезалась в бензобак – вы бы сгорели. Такого я ещё не видел. Вот и гадай потом, отчего катастрофа произошла.
Подошедшие рабочие с интересом рассматривали болтающуюся, от неуравновешенных сил вращения вырванную из креплений аппаратуру. Задержись Зубарев на секунду-другую с выключением, её бы просто полностью оторвало.
- И сколько же это длилось? – спросил кто-то.
- Секунд десять, наверное, - ответил Клёнов.
- Сколько? – удивился Зубарев. – Да за десять секунд у ветряка оторвались бы все лопасти и изрешетили нас. Вон и одна едва бед не наделала. Всё же 22 тысячи оборотов.
- А сколько же?
- Секунды две, не больше.
- Выходит, вы бы сами себя сбили?
- Выходит.
- Ну и техника! Не зря говорят, в небе время растягивается.
- Не всегда, но только в экстремальной ситуации. Такое и на земле может произойти.
- А если бы лопасть на четверть всего вперёд пролетела, что бы она на пути встретила?
- Задницу командира, - подсказал кто-то из рабочих. – И оторвала бы у него что-нибудь.
- А что можно оторвать у мужчины снизу?
Посмеялись. Это немного сгладило драматизм ситуации.
- Да, лётчики, можно сказать сегодня ваш второй день рождения, - сказал Зародов, - и разруби лопасть тяги, то всё остальное, что она ещё могла бы оторвать, вам всё равно бы уже не пригодилось. Без рулей вы вряд ли бы сели. Да и высоты не было, а это главное.
Подошёл сторож дед Семён и, кряхтя, полез под самолёт.
- Ты куда, старый? – окликнул кто-то. – А то тебе чего-нибудь оторвёт.
- Любопытство имею, - огрызнулся сторож.
Он долго осматривал края пробоины, трогал их пальцами, потом выбрался обратно и объявил:
- Аэроплан как зениткой простреленный. Этак вот и Мотька супостат мог рогами пробить, чтоб он подох!
- Что будем делать-то дальше? Кажется, отработались.
- На сегодня отбой! – объявил Зубарев. – Все свободны.
Рабочие направились к машине.
- Дед Семён, ты что-то, помнится, о бане говорил? Сегодняшний стресс смыть бы надо. Действительно в рубашке родились.
- Истопим баню, - засуетился дед. – Конечно, истопим. Прямо сейчас и поеду. Ах, ты, мать честная, беда-то! То Мотька, паразит, сломал, теперь вот опять! – и дед, вздыхая, полез в кабину.
Самолёт зарулили на ночную стоянку, зачехлили двигатель, сели у будки сторожа, закурили.
- Ну, что скажешь, Зародов? – спросил, чиркая спичку, командир.
- Скорее всего, в лопасти трещина была, заводской дефект. Запасной ветряк у меня есть, но ведь тут всю подвеску менять надо. А это только на базе можно взять. Так что запрашивай весь комплект полностью, ну и инженера. Работа трудоёмкая.
- Хорошо, - подытожил Зубарев, - прилетит Глотов, привезёт аппаратуру. А с ним наверняка комиссия. Ведь о пробитом фюзеляже тоже докладывать надо. А ты думаешь, кто-нибудь поверит, что я доложу? Сразу подумают, что-то там у них не так.
- Конечно.
- А у нас ещё руль поворота в свежей краске. Тоже не поверят, что подлый бычара сотворил. Мы ведь про это не докладывали. Сколько времени пройдёт, пока разберутся? Вот невезуха попёрла, чёрт возьми!
- За день разберутся, пока аппаратуру менять будем. Прилетят они не раньше полудня завтра. Я бы сегодня демонтаж начал, но тогда уж точно подумают, что с препятствием столкнулись. Лучше ничего не трогать.
Зубарев связался с диспетчером базы и передал, что случилось, а также какая помощь требуется. Ответ пришёл через полчаса: завтра всё будет.
- А ты, Георгий, проверь, как следует все документы. Время есть. Я вечером тоже посмотрю. Теперь уж точно с инспектором познакомишься.
- Я его боюсь! – дурашливо поёжился Клёнов.
- Не бойся. Делай и говори, как учили и всё будет в порядке. Инспекторы прилетают и улетают, а мы остаёмся. Как сказал маэстро: всё приходящее, а музыка вечна. Эх, система!
- Прорвёмся, не первый раз, - подтвердил техник. – Страшного ничего нет. Под высоковольтными проводами не летали, со столбами и деревьями тоже не сталкивались.
- Что и такое бывает?
- Всякое бывает. Я вот что тебе скажу, друг Жорка: привыкай учиться на чужих ошибках. На своих ошибках в авиации учиться – дорого обходится. Иногда цена – вся жизнь. Да и вообще только дураку нужны свои ошибки.
- Это точно! - подтвердил Зародов. – Но, несмотря на титаническую работу командного состава, направленную на профилактику лётных происшествий и безопасности полётов, - с пафосом и оттенком юмора произнёс он, - истина эта прививается с трудом. Все жаждут собственных ошибок, а это приводит к повторяемости одних и тех же неприятных событий.
- Работа действительно титаническая, - с сарказмом произнёс Зубарев. – И заключается она в перелопачивании моря бумаг. Посмотришь на Глотова – жалко становится. Когда ему живым делом заниматься? Иной день из-за стола не вылезает. Сочиняет никому не нужные планы работ, по которым никто не работает, планы мероприятий по профилактике происшествий, что-то пишет в многочисленных журналах. А журналов этих, начальник штаба говорил, только в эскадрилье 21. Ещё больше в лётном отряде. Что делается в объединённом отряде – трудно представить. Действительно, титаническая работа. Но разве в этом безопасность полётов заключается? А какие бумаги и инструкции идут с управления и министерства? Поневоле задумаешься, нормальные ли люди их пишут.
Он взял одну из папок и достал какую-то бумажку.
- Вот послушайте. Это из инструкции по условиям социалистического соревнования. Читаю, только внимательно слушайте: «Оценка выполнения условий социалистического соревнования производится по общему коэффициенту уровня работы, который равен уровню частного от деления произведения коэффициента выполнения тех условий соревнования, положительное значение которых равно или выше единицы на произведения коэффициента выполнения условий, положительное значение которых меньше или равно единице…».*
Зародов стал смотреть на командира, как смотрят на законченных идиотов.
- Это ты что? – он затянулся сигаретой, обретая дар речи. – Это что за галиматью ты прочитал? Я ничего не понял. Да тебе, командир, в юмористы идти нужно со сцены народ смешить. Талант!
- Это не галиматья. Это вовсе не галиматья, дорогой наш авиационный техник. Это инструкция по условиям социалистического соревнования между экипажами. И подписал её не кто иной, как сам начальник Приволжского территориального управления. Понятно, подписал он её, не читая. Если б тут где-то было написано, что он дурак - всё равно бы подписал. Да и какой нормальный человек будет это читать? Она же на четырёх страницах убористого текста. И не удивительно, что в управлении сочиняют такие документы. Уж не знаю, кто это там сочинил, но начальника он подвёл. Подпись-то его тут стоит. Плохо другое: вот по этой галиматье вот ему, - ткнул Зубарев локтем в бок второго пилота, - придётся подводить итоги соревнования.
- Чего-о? – теперь Клёнов посмотрел на Зубарева взглядом, каким только что смотрел Зародов.
- Ты у нас в экипаже бухгалтер, тебе и итоги подводить.
- Вот по этой галиматье?
- По этому документу.
- Бюрократ ты у нас, командир! Да у него же крышу снесёт. Пожалей парня.

* Не подумай, читатель, что это придумано автором. Нет, творение это лежало у меня много лет и фрагмент оного я привожу без всяких изменений. Ну да в авиации и не такое встречается. Вот, например: «К очагу возгорания пожарный расчёт должен прибыть не позднее, чем за три минуты до начала возгорания». И ведь утверждено и подписано высоким начальством.

- Это кто сказал, что я бюрократ? В каком параграфе записано? В каком документе? Молчите? То-то! А это, - потряс он инструкцией, - документ, высочайше подписан и утверждён. Хочешь – не хочешь, а выполнять нужно.
- Ну а как практически-то результаты подводят? – спросил Клёнов.
- Как у всех нормальных людей. Кто больше гектаров обработал с полным обеспечением безопасности полётов – тот и передовик. Ну и ещё учитывается норма расхода жидкости на гектар.
- Или приписал, - хихикнул Зародов.
- И это тоже, - согласился Зубарев. – Тут все в равных условиях. Химия же! А честно говоря, все эти соревнования – дерьмо собачье и нужны только руководству.
- А если гектары приписаны?
- Ну а это уже никого не волнует, если документы в порядке, - пояснил Зубарев и, как показалось Гошке, с грустью в голосе добавил: - Система такая и с ней спорить – себе дороже.
Подошла машина с новым сторожем. Ни ружья, ни даже дубины. Вот тебе и инструкция! Зародов дал ему расписаться в специальном журнале (в клетку тетрадь) приёма-сдачи аэродромного имущества и они уехали.
С подворья деда Семёна потягивало банным дымком. Во дворе их встретила хозяйка не похожая на старуху. Она была явно моложе хозяина. Или хорошо выглядела для своих лет.
- Проходите, проходите. Я тут вам ужин готовлю, а сам-то баню топит. Теперь, говорит, каждый день будет её для вас протоплять. Дюже вы ему понравились.
Бросили вещи на веранде и сразу в баню.
- Комбинезоны ваши здесь оставьте, - командовал дед, - дюже они у вас вонючие. Старая потом постирает.
- Ничего, дед Семён, зато моли не будет.
Ужинать сели на веранде вокруг большого стола.
- Подавай, старая, подавай! – командовал дед. – Не тяни резину. Дюже голодные мы опосля бани.
Первым делом хозяйка водрузила на стол трёхлитровую банку с неопределённым содержимым. Дед вожделённо посмотрел на неё и снял крышку. Запахло спиртным. Зародов глубоко втянул в себя воздух и спросил:
- Медовуха? Сто лет не пил!
- Медовуха, медовуха, - ответила хозяйка. - Старый без неё жить не может, флягами гоняет. И потребляет каждый день, как алкоголик.
- Уймись, старая, - добродушно ворчал дед Семён, - я в меру потребляю, чтобы кровя разогнать.
- Только мера у тебя не мерянная, - также добродушно говорила хозяйка, выставляя на стол сковородку с жареной картошкой и тарелку с отварными курами.
- Ну, пошла молотить! – дед разлил медовуху по бокалам. – После бани даже маршалы с генералами завсегда потребляют, потому как это для здоровья пользительно. Мозги прочищает.
- Это точно, - подтвердил Зародов. – Мозги прочищает, а ноги – заплетаются. Ну, за хозяев этого дома!
Медовая брага оказалась приятной на вкус, и даже Клёнов от неё не отказался. К великому изумлению и сожалению – меньше достанется – Зародова.
После сытного ужина курили во дворе, разместившись на лежащих вдоль забора брёвнах. Стоял тихий тёплый вечер. Последние лучи заходящего солнца золотили купола заброшенной церквушки, расположенной на некогда людной околице.
Убрав и перемыв посуду, на минуту к ним подсела хозяйка.
- Думается мне, - разглагольствовал, разогретый баней и медовухой дед, - что осень поздняя нонче будет. Так что, хозяйка, не торопись помидоры обрывать.
- Это кто ж тебе сказал?
- Никто не сказал. Я погоду много лет наблюдаю. Вон, туманы-то тёплые по ночам. А это к чему? Молчишь? А потому молчишь, что грамотности своей не разумеешь.
- Грамотей - упал с полатей! – улыбалась хозяйка.
Этого дед вынести не мог.
- Цыц, шишига! – повысил он голос. – Уймись! Не трави зверя и перед большими людьми меня не позорь. И неграмотность не показывай. Я за свою жизню столько полезных книг прочитал, сколько волосьев нет в твоей голове. И от этого в нутре своём большую грамотность почуял.
Деда понесло, брага делала своё дело. Как потом оказалось, в школе он учился два года, но от природы был любопытен и сообразителен. В комнате на полке Гошка рассмотрел несколько старых потрёпанных книг. Одна о покорении Сибири Ермаком, справочник инженера-путейца, хотя ближайшая железная дорога была в сотне километров отсюда, первый том переписки Сталина с Черчиллем, сказки Пушкина, небольшой томик Шукшина и ещё что-то без обложек.
- Дай, ты, старый, людям отдохнуть, - встала с бревна хозяйка, зевая. – Как выпьет своего пойла – весь вечер будет болтать. А им вставать рано.
- А и то верно, - согласился с хозяйкой Зародов. – В клуб сегодня не пойдём. Что-то истома обуяла после бани.
К их удивлению дед безропотно поднялся и пошёл в дом. На веранде у него стояла персональная кровать. Обилие впечатлений минувшего дня, жаркая баня, плотный ужин, выпитая медовуха и выкуренная гигантских размеров самокрутка располагали ко сну.
Командир с комфортом расположился на хозяйской перине. Гошка с техником улеглись на раскладушках. Все быстро уснули, и только хозяйка долго ещё ходила по дому, бесшумно ступая, готовила продукты на завтрак, развешивала выстиранное бельё, и нет-нет, да поглядывала через открытую дверь на спящих лётчиков. Потом переводила взгляд на старую пожелтевшую фотографию, висящую в рамке на стене, с изображением двух красивых молодых парней и как-то горестно вздыхала.
Утром проснулись поздно. Спешить было некуда. Самолёт с запасными частями и, скорее всего, с комиссией прилетит не раньше полудня.
- Что-то мне жёнушка ночью приснилась, - потянулся Зародов. – Эх, хорошо бы после баньки-то…
- Ты ей наверно тоже снился, - хихикнул Зубарев.
- Может быть и я. А может… Эх, жизнь наша партизанская! Я в прошлом году шесть месяцев с этой химией дома не был.
- Ну, это ещё ерунда, - возразил командир. – Мой сосед, кстати, развёлся недавно, почти, что год не виделся с женой. Она бортпроводницей летает, а он командиром Ан-2 в третьей эскадрилье. Так вот, Новый год и весь январь они вместе провели, дома жили. В начале февраля он улетел на химию на Украину. Прилетел в начале апреля, побыл неделю дома и опять на химию, на весеннюю подкормку озимых. В конце мая вернулся, а в начале июня их бросили в соседнюю область на борьбу с сорняками. Вернулись домой – дали отдохнуть неделю и в Среднюю Азию на дефолиацию хлопчатника погнали. Оттуда вернулись в начале Октября. Жены дома нет, улетела на месяц в УТО на повышение квалификации. Она только вернулась – через день ему туда же лететь на месяц. В декабре он возвращается – дома записка: извини, больше так не могу.
- Вот, Жорка, делай выводы! – назидательно поднял палец Зародов. – Жизнь наша бродячая, хоть ППЖ с собой вози. Знаешь, что это?
- Походная полевая жена?
- Точно. Кстати, правда ли, командир, что жена одного из наших лётчиков сказала не то замполиту, не то командиру отряда, что если они больше трёх месяцев в году будут её мужа в командировки посылать, то она к ним ночевать будет приезжать?
- Не знаю, может быть. Хорошо, если семье есть, где жить. А вот у нас больше половины женатиков жилья не имеют. Мужик улетит на казённые колхозные харчи, а семья, бывало, где попало ютится. Тут со злости-то к кому угодно побежишь.
- Вот, Жорка, делай вывод! – снова поднял палец Зародов и погрозил кому-то невидимому за стенкой: - Им не понять нашей жизни!
- Что же, придётся всю жизнь в холостяках ходить, - улыбнулся Клёнов.
- Ты не смейся, - омрачил его техник, - вернёшься на базу, куда ночевать пойдёшь? В общежитие тебя не поселили, в гостиницу не пустят, там мест никогда нет. Да и запашок от тебя – вся гостиница разбежится. Остаётся только аэровокзал, скамеечка. Песню знаешь: «Мой адрес ни дом и ни улица, мой адрес – Советский Союз»? Так это про тебя. Вот ты улетел на точку и про тебя на второй день забыли. Вернёшься, напоминать начнёшь – жить негде. И начнутся у тебя проблемы. Тем и хороша для холостяков химия, что нет никаких проблем. Кормят, если договоришься, бесплатно, крыша над головой есть, на работу с работы – возят. Что ещё надо? Ах, да, женщину. Ну, эту сам найдёшь.
- Да, Жорка, жилищные мытарства у тебя ещё впереди, - согласился Зубарев. – У нас в прошлом году один пилот на вылет не пришёл. Ну, естественно, Глотов заставил его объяснительную записку писать. Тот написал, что его по указанию командира отряда выселили из гостиницы, где он жил, потому, что места срочно понадобились строителям, которые приехали полосу удлинять. Ну и выкинули его и ещё несколько человек. Спал он на диване, на втором этаже зала ожидания. Представляешь? А утром – на вылет. Какой там сон! И как обеспечить при таком отдыхе безопасность полётов? А документы требуют перед вылетом не менее 8 часов полноценного отдыха. Вот так он Глотову и сказал. А тот на это ответил, что ты, дескать, можешь хоть под забором ночевать, но безопасность обязан обеспечить. Вот так, ни больше и ни меньше.
- Да хватит вам мне грустные истории рисовать, - не выдержал Клёнов, - есть же в авиации что-то и хорошее.
- Есть, - согласился командир. – Это сам процесс летания. Его, процесс этот, творят мастера, то есть, рядовые лётчики. Но руководят этим процессом зачастую подмастерья. Иначе откуда вот такие приказы берутся, какой я вчера вам читал? Вот полетаешь зимой на грузовых рейсах – поймёшь, что это такое. Когда на земле напсихуешься, набегаешься за грузчиками, за заправщиками, за техниками, взлетишь, как всегда с задержкой, отдышишься от беготни и ругани, сотрёшь мыло с лица, пот под рубашкой высохнет – вот тогда начнёшь осмысливать полёт. Им, всем этим синоптикам, грузчикам, техникам, заправщикам и прочему аэродромному люду, от которого твой вылет зависит, до лампочки, что ты взлетел с задержкой и весь издёрганный. Им всё равно. Они уйдут домой минута в минуту, отработав свои восемь часов, а не двенадцать, как ты. Их не будет глодать чувство сожаления, что из-за их нерасторопности и разгильдяйства ты взлетел с задержкой и болтаешься где-то в ночи между небом и землёй. Им абсолютно безразлично, полетишь ли ты вообще, потому что их зарплата не зависит от нашего летания. Даже если за месяц из аэропорта не взлетит ни один самолёт, они всё равно получат свою зарплату. И поэтому лётчики для них – обуза. Такова система. Вот до чего дошло. Когда аэропорт закрыт по метеоусловиям – для них радость, ничего делать не надо. Проиграл смену в домино и домой. И в системе этой крайний – всегда лётчик. Потому что летает с нарушениями из-за нерасторопности наземных служб. Не зря же говорят, что лётчик работает на земле, а в воздухе отдыхает. Всё это у тебя, Жорка, впереди. Это пассажир видит парадные подъезды Аэрофлота, которые худо-бедно, но подкрашивают и поддерживают в относительном порядке. Ты же будешь видеть эту систему изнутри, поэтому во всей красе увидишь и хамство, и равнодушие, и неисполнительность. Увидишь грязь и неустроенность быта с гостиницами, кишащими тараканами и клопами. Всё будет, друг Клёнов.
Мне ещё повезло, я в обшаге нашей задрипанной 12 лет прожил с семьёй на семи квадратных метрах. Но всё-таки свой угол. А ты, Зародов?
- Я семь квартир поменял за 13 лет. Не хочу даже вспоминать! – замотал головой техник. – Кошмарный сон. Так, что делай выводы, Жорка, ищи бабу с квартирой. От Аэрофлота милости долго ждут, порой до самой пенсии.
- Не пора ли за дело приниматься? – произнёс Зубарев, выбираясь из под одеяла. – Нас ждёт суровая проза жизни.
- Какие сегодня дела? – зевнул Зародов. – Вот если только самолёт помыть, чтобы комиссия не придиралась.
Встали, умылись, позавтракали, покурили, сидя на брёвнышках и любуясь чистым безоблачным небом. Где-то, невидимый, выводил трель жаворонок. На крыше сарая весело насвистывал скворец, помахивая в такт себе крыльями. На соседнем подворье тревожно кудахтали куры. На улице с отчаянным писком пикировали на хозяйского кота ласточки. Он сначала отмахивался от них лапами, перевернувшись на спину, но атаки пернатых, слетевшихся по тревожному сигналу со всей улицы, становились всё отчаяннее. И кот не выдержал. Выбрав момент, когда птицы разворачивались для нового захода, он вскочил и прыжками понёсся в спасительные заросли картофеля, где и затаился. Вот высоко в небе, распластав крылья, показался коршун, и трель жаворонка оборвалась на высокой ноте.
День обещал быть жарким. Приехали на аэродром. Рабочие уже были там и от безделья резались в карты.
- Устроим сегодня технический день, - сказал Зародов, - помоем самолёт изнутри и снаружи.
Но сначала связались с базой. Сквозь треск и шорохи эфира почти за пятьсот километров прорвался едва слышимый голос радиста: «Ждите гостей, ждите гостей!». Это означало, что самолёт к ним уже вылетел и на его борту кроме необходимых им запасных частей находится комиссия.
- Дед Семен, - обратился Зубарев к сторожу. – Без нашего разрешения к самолёту никого не пускать, кто бы не прилетел. А чего будут спрашивать, отвечай, что на посту разговаривать запрещено.
- Я знаю, - воинственно ответил дед, потрясая ружьём-калекой, - в караулах-то не раз бывал. И арестовать могу, а то и положу на землю, пущай полежат.
- Нет, этого не надо.
Подошла пожарная машина. Техник, раздевшись до пояса, начал поливать самолёт мощной струей. Потом рабочие начали тереть борта и крылья швабрами, предварительно смочив их в жидком мыле. И уже через сорок минут самолёт был вычищен изнутри и снаружи. Даже на базе так никогда не мыли.
- Теперь пусть проветривается, - Зародов окатил себя из того же шланга.
Едва он успел переодеться, как послышался гул снижающегося самолёта. Он шёл прямо на аэродром. Зубарев метнулся в кабину и передал условия посадки: посадочный курс, ветер, атмосферное давление на полосе.
- Всё принял, - раздался голос Глотова, - захожу на посадку.
Сделав положенный круг, машина приземлилась, подняв тучу пыли. Зародов, размахивая флажками, указал место стоянки. Первым из кабины выскочил Глотов и, поздоровавшись с Зубаревым за руку и кивнув остальным, быстро произнес:
- Ну, чего вы тут натворили? Смотри, сколько людей по ваши души привёз.
Клёнов никогда ещё не видел столько начальства, собранного в одном месте. Слегка замешкавшись в двери, на землю ступил начальник ОТК, за ним инженер АТБ и инженер лётного отряда. Потом появилась женщина – врач отряда. За ней вышел самый не нужный для лётчиков человек – замполит отряда. Последние на землю ступили грозные для пилотов люди: инспектор объединённого отряда и инспектор территориального управления. Все, исключая врача, поздоровались со всеми членами экипажа за руку. Только женщина отошла в сторону. От запаха на аэродроме её сразу же начало мутить.
- Ну что ж, рассказывайте, что произошло? – потребовал инспектор отряда. – Только честно, без всяких штучек.
- В полёте оторвалась лопасть ветряка, - доложил Зубарев. – Вероятно, производственный дефект. Пробила фюзеляж. От несбалансированных сил вращения едва не оторвало всю аппаратуру. Она вышла из строя.
- Лопасть, говоришь? – недоверчиво посмотрел инспектор на Зубарева. – Интересно. Давайте посмотрим. – И вся компания направилась к самолёту.
- Стоять! – услышали вдруг неожиданный окрик. – Посторонним тута не положено находиться! Стоять или стрелять буду! Имею права на это.
Никто не обратил внимания на старого деда. Он подошёл к беседующим людям, и внимательно слушал, но, как только они двинулись к самолёту, взял оружие наизготовку.
- Это ещё что такое? – удивился начальник ОТК. – Пойдёмте, товарищи, пойдёмте.
- А я сказал стоять, или открою огонь! – дед вскинул ружьё.
Вид направленного на них ствола охладил желание идти дальше. Все остановились. Женщина испуганно произнесла:
- Дед из ума выжил! Кошмар!
- Командир, это что за фокусы? – повернулся к Зубареву инспектор управления.
- Сторож выполняет свои обязанности, - пожал плечами Зубарев, - так наши документы требуют.
- Так прикажите ему!
- Семён Данилович, - официальным голосом произнёс Зубарев, - это наши люди прилетели и им разрешается здесь всё, что и нам.
- И аэроплан ваш они могут угнать? – ехидно осведомился дед.
- Если нужно, они могут приказать нам это сделать. Это наше начальство, понимаете?
- Ну, коли так – тады другое дело. Я-то смотрю, чужой аэроплан летит. Зачем, думаю? А вдруг вредители? Да и вы с ними без всяких паролев разговариваете.
- Нам пароли не нужны, мы своё начальство в лицо знаем.
- Молодцы! Хорошо сторожа проинструктировали, - похвалил инспектор отряда. – Пойдёмте, товарищи.
Все по очереди осмотрели повреждение. Начальник ОТК ещё раз приказал осмотреть рулевые тяги. Потом отошли от самолёта, закурили.
- Что скажете? – обратился инспектор к инженерам.
- Лопасть оторвалась, - уверенно сказал инженер АТБ.
- Это мы видим? А вот почему оторвалась? Не помогли ли ей?
- Вы намекаете на то, что они могли за что-то зацепиться? Как сейчас определишь? Они мыли самолёт и смыли все следы.
- Так, так. Вот что, Глотов, - инспектор управления раздавил ботинком окурок, - рассадите экипаж отдельно и с каждого возьмите объяснительные. Хотя, конечно, у них было время сговориться, что и как писать.
Глотов увёл ребят в сторожевой вагончик.
- За дерево не могли зацепиться? – подал голос замполит. – Или за провод электропередачи?
- Тогда бы следы от провода остались на стойках шасси, - возразил инженер. – Да и зацепись они за что-то, лопасть вряд ли бы в фюзеляж залетела. Похоже, ребята правду говорят.
- Такое редко, но бывает, - согласился с коллегой инженер АТБ. – Повезло, что лопасть ни в бак, ни в бензопроводы не попала. Сгорели бы.
- Что ж, логично, - подвёл итог инспектор управления. – Летать можно с таким дефектом?
- Можно, - ответил начальник ОТК. – На базу прилетят, там заклепают пробоину. Да, всё же здорово повезло ребятам.
- Повезло, - согласился инспектор. – Что ж, с этим делом закончили. Но меня вот что заинтересовало, товарищи. На руле поворота – обратите внимание – большие свежие заплаты. Отчего бы это?
- На базе их не было, - после осмотра заявил начальник АТБ. – Уж я-то знаю.
- Точно не было, - подтвердил инженер. – Интересно.
- Интересно, интересно. Где экипаж? – повысил голос инспектор.
- Объяснительные пишут.
- Сюда их немедленно.
Подошёл экипаж в сопровождении Глотова.
- Не можете ли вы мне сказать, что это? – ткнул инспектор пальцем в руль поворота.
- Это руль поворота, - первым невозмутимо ответил Зародов.
- Так. А что скажет второй пилот?
Клёнов молчал, не зная, что ответить. Неужели инспектор не знает элементарных вещей? Не может быть! Тут какой-то подвох, лучше промолчать. Об инспекторских кознях он наслышан.
- Так, ясно. А может командир лучше знает? – инспектор снова ткнул пальцем в злополучный руль.
- Это руль поворота, - ответил Зубарев. Уж прикидываться шлангами, то вместе.
Начальник АТБ отвернулся не в силах сдержать улыбки.
- Я сам, чёрт возьми, знаю, что это руль поворота, - не выдержал инспектор. – Я спрашиваю, где вы его повредили? И не надо комедии ломать.
- Вы так не спрашивали. А повредили его не мы, а бык. Техник повреждение устранил. Тут ничего серьёзного нет.
- Какой ещё бык? Вы же нам сказки рассказываете, командир.
- Акт о повреждении имеется? – спросил другой инспектор. – На базу докладывали?
- Ввиду незначительности повреждения акт не составляли и на базу тоже не докладывали.
- Значит, летали на неисправном самолёте?
- Нет, не летали. Техник устранил неисправность.
- Кто же дал допуск к полётам? Вы знаете, что после повреждений разрешение на полёты даёт инженерный состав с контролем ОТК и составлением акта?
- Повреждение пустяковое, мы это сами устранили. Зачем же ради этого время терять и людей от дела отрывать?
Инспектор повернулся к Глотову:
- Вы, кажется, говорили, что это ваш один из лучших экипажей?
- Ну, может, и не самый лучший, - замямлил тот, - но, как бы это сказать…
- А так и скажите: масса нарушений, самовольное принятие решения на полёты на неисправной материальной части, неизвестно как повреждённой. А это – угроза безопасности полётов. Сокрытие факта повреждения. И это лучший экипаж? Придётся, Глотов, им написать ещё по одной объяснительной.
- Понял, - засуетился тот. – Сейчас сделаем.
- Идите, - кивнул инспектор лётчикам, - напишите, как было, без всяких сказочек про злых бычков.
К удивлению регионального инспектора в объяснительных записках так и было написано: самолёт повредил забредший на аэродром бык.
- Ну что ж, - прочитав только объяснение командира, а на другие лишь мельком взглянув, сказал инспектор. – Не хотите говорить правду, вам же будет хуже. Замполит, выясните у местного начальства, что это за бык такой тут хулиганит при таком-то боевом стороже.
Замполит сел в машину и уехал в контору хозяйства. Вернулся он быстро, но уже с агрономом. Агроном и рассказал подробности боя деда с быком, обросшие благодаря местным юмористам небылицами и здорово приукрашенные. Среди слушающих людей рассказ вызвал оживление, и все повернули головы к деду Семёну.
- Пришлось наказать хулигана, - закончил агроном свой рассказ.
- Какого хулигана? Вы же сказали, что бык…
- Да быка и пришлось наказать. Его на цепь приковали, чтобы ещё чего не натворил.
Пристыженный недоверчивый инспектор с минуту молчал, оглядывая аэродром. Видимо, ему стало неудобно за излишнюю подозрительность к экипажу.
- Ну, хорошо! – принял он решение. – Инженеры, руль осматривали?
- Смотрели. Ничего серьёзного. Тряпка порвана была и всё.
- Значит, летать можно?
- Вот заменим аппаратуру, проверим, и пусть летает на здоровье.
- Ну, насчёт летания мы ещё посмотрим.
- Я о самолёте говорю, - пожал плечами начальник АТБ. – А что касаемо экипажа – вам решать. Но должен сказать, что техника я знаю хорошо. Надёжный человек. Командира тоже давно знаю. Вот второй лётчик у них молодой.
- Ну-ну, - снисходительно кивнул инспектор, - понимаю, своих людей надо защищать. Что же, пока инженеры аппаратурой занимаются, побеседуем с экипажем.
Беседу начали с того, что инспектор без всякого объяснения потребовал их пилотские свидетельства и, не заглядывая в них, положил себе в карман. Гошка не на шутку испугался. А что, вот так запросто возьмут и лишат профессии. Куда потом идти?
- Какова высота подлёта к полю? – начал он опрос.
- Пятьдесят метров.
- Предельный крен?
- Тридцать градусов.
- А почему у вас барограммы рисованные?
- Так их же барограф рисует, - удивился Зубарев, мельком глянув на Клёнова, молчи, мол, я буду отвечать. – Значит, они и есть рисованные.
- А сами не рисуете? Обычно второй пилот рисует, - наивно удивился инспектор.
- Он молодой, ещё не умеет, - нагло улыбнулся Зубарев. – Да и зачем эти художества?
- А печать от барографа можно посмотреть? Кто барограф у вас опечатывает, второй пилот?
- Можно. – Зубарев кивнул Гошке: - Позови сюда техника, пусть печать от барографа принесёт.
- Отставить!
Дело в том, что по приказу управления, только техник должен устанавливать и снимать готовые барограммы, а печать пилотам давать ему запрещено, чтобы они, не дай бог, эти барограммы не подделывали ради приписок. Да, таков приказ. Наивные люди составляли его. Это же химия! Гошка так научился их подрисовывать, а когда надо и полностью рисовать с помощью обычной спички, что никакая экспертиза не отличит. А чтобы техник да не дал печать своему командиру? Это же надо до такого додуматься! И на этой мякине инспектор хотел их подловить? Вот, дурачок!
- Тут у вас, что же совсем нет сложных полей? – задал новый вопрос инспектор, рассматривая кроки полей.
- Откуда им быть, степь же кругом, - равнодушным голосом ответил Зубарев.
- А высоковольтные линии? Они-то есть.
«Сейчас скажет, что нет, - подумал Клёнов, - а их, вон, отсюда видно».
- Есть и не одна, Но мы те поля не работаем, - ровным голосом проговорил его командир. – Около них предусмотрительный агроном посадил культуры, чувствительные к ядам. И очень хорошо сделал. Он не первый год с авиацией дело имеет, знает, что и где сажать.
- Ну-ну! – инспектор отложил кроки полей в сторону. – А почему у вас хронометраж карандашом ведётся? Это же нарушение.
- Да второй-то у меня совсем ещё молодой, путается без конца, - доверительно пояснил Зубарев. – Вон до дыр кое-где протёр. И не успевает ничего. А если б ручкой, что бы было? Ничего, научим.
- Это нарушение приказа, Зубарев, - инспектор в который уже раз вытащил записную книжку и что-то записал. – А вот за вчерашний день нет подписи агронома в хронометраже, - снова нашёл замечание инспектор и снова схватился за записную книжку.
Гошка вспомнил, что забыл поставить вчера закорючку на последнем листе. Она требовалась тоже, якобы, для борьбы с приписками. Её всегда ставили сами лётчики. Ну что у агронома дел больше нет, как целый день сидеть на аэродроме?
- Вчера же поломка произошла, в суете забыли подписать. Учтём, - смиренно произнёс Зубарев.
- Непорядок! – Инспектор снова взял записную книжку.
Подошёл инженер отряда. Обходивший аэродром.
- У вас есть замечания? – спросил инспектор.
- Да вот, склад горюче-смазочных материалов не окопан, - ответил тот, - случись пожар…
- Ну, тут гореть-то нечему, - вслух подумал инспектор. – Что могло гореть – сгорело от солнца. Вон, - кивнул вокруг, - ни былинки! Но раз положено – нужно окапывать.
Через час проверку закончили.
- Замечаний много, как и следовало ожидать, - заключил инспектор управления. Он открыл их свидетельства и стал рассматривать. – И нарушений тоже хватает. Достаточно, чтобы погасить вам талоны нарушений. Но, учитывая, что в экипаже совсем не опытный второй пилот, я не буду этого делать. Мы просто доложим вашему руководству. Оно и решит, что с вами дальше делать. Всё понятно?
- Понятно, - смиренно кивнул Зубарев, – мы ведь хотели, как лучше. Поэтому на базу о повреждении не сообщали. Да и простой бы был, пока комиссию ждали.
- Приказы выполнять нужно, Зубарев, а не рассуждать, что надо, что нет, - назидательно произнёс инспектор. – Думаю, что выводы вы сделали.
Потом что-то говорил замполит насчёт боевого листка. А Гошка никак не мог врубиться, что от него хотят. Оказалось, что каждую неделю нужно выпускать боевой листок.
- Но я не умею рисовать, - возражал Клёнов.
- Но писать-то ты умеешь, - настаивал замполит. – Вот и нужно написать в листке, сколько гектаров обработали, с каким качеством, какие планы на будущее.
Листок этот, как правило, висит в самолёте. Ему хотелось спросить, почему этот листок называют боевым? Здесь же не боевые действия. Хотя, да, битва за урожай. Но кому читать этот листок,если посторонним входить в самолёт запрещено?
Неизвестно, сколько бы ещё длилось всё это, но пришла машина с обедом. Заказ на усиленное питание был сделан Зубаревым ещё накануне, ибо давно известно: сытая комиссия – добрая комиссия. Обед, само собой, оплачивался заказчиком.
Обедали в будке сторожа. Затем инженеры с техником занялись сменой аппаратуры. Остальные бесцельно бродили по аэродрому и экипаж больше не беспокоили. Глотов с Зубаревым отошли в сторону и о чём-то оживлённо разговаривали энергично размахивая руками. Инспектор управления – дотошный мужик – начал мерить шагами расстояние между стартовыми флажками. По инструкции расстояние между ними должно быть 50 метров. Некоторые их расставляют, что называется, на глазок. Но Клёнов, впервые раскладывающий подобный старт, сделал всё, как требовалось. Пройдя полукилометровое расстояние и не найдя отступлений от требований приказа, инспектор вернулся обратно даже разочарованным. Взгляд его упёрся в бессильно опавший ветроуказатель – был полный штиль.
- Товарищ пилот, - поманил пальцем Клёнова, - подойдите!
Гошка по укоренившейся курсантской привычке делать всё быстро и чётко, почти что строевым шагом приблизился к инспектору.
- Почему, - указал тот пальцем, - на нём не стандартное кольцо?
Металлическое кольцо, на которое крепится конус ветроуказателя, было больше по диаметру, чем входное отверстие самого указателя. Зародов закрепил его в четырёх точках проволокой по типу расчалки. Назначение своё он выполнял исправно.
- На базе такой дали, товарищ инспектор, - смиренно ответил он.
- Непорядок это. Нужно было нормальный потребовать. Подует сильный ветер и оторвёт проволоку. А вы в это время в воздухе. Как будете садиться, не зная направление ветра?
- Машина едет – пыль поднимает, её сносит, - вспомнил Гошка правило подбора посадочных площадок с воздуха.
- А если нет машин. Что же будешь летать и ждать машину? Так и топливо кончится.
- Можно по волнам на пруду ветер определить.
- А если пруда нет?
- По колосьям на поле тоже можно узнать направление ветра.
- Можно, но поле уже скошено.
«Приплыли, - подумал Гошка. – Специально копает. Наверняка отстранит от полётов и заставит зачёты сдавать».
Теперь уже оба инспектора смотрели на него, ожидая ответа. Познания его в определении ветра были исчерпаны. Но раз они смотрят на него ожидающе, значит, есть ещё какие-то способы, которые он, Гошка, не знает. Приплыли. Вспомнились рассказы Зубарева, как сильно «порют» за незнание руководящих документов. И без того мокрый от жары он вспотел ещё сильнее.
- Ну а самый простой способ, который можно сказать у тебя в руках каков? – не выдержал его собеседник.
Гошка лихорадочно вспоминал. Ага!
- Флаги! На каждом здании сельского совета есть флаги. – Ну, как он забыл про этот неотъемлемый атрибут советской власти.
- А представь, что и флага нет, - улыбнулся один из инспекторов.
- Такого быть не может, - неуверенно возразил Гошка.
- Тебе вон, - инспектор махнул рукой в сторону степи, - сесть надо там, где нет ни флагов, ни воды, ни машин. Вообще ничего нет. Что делать?
«Провоцируют, - мелькнуло в мозгу. – Зачем садиться туда, где ничего нет? Точно, провоцируют». Вспомнилась инструкция: самовольные посадки, не предусмотренные планом полёта, категорически запрещены. Хотя, мало ли что пишут в инструкциях. Он слышал, что в степи с самолётов браконьеры сайгаков стреляют. А потом садятся и собирают. А что ж, в магазинах-то мяса днём с огнём не найдёшь.
- А там, где ничего нет, садиться нельзя, - бодро ответил он.
- То есть, как это нельзя? – слегка опешил инспектор. – А если тебе там нужно сесть?
- Самовольные посадки запрещены. Особенно туда, где ничего нет, - добавил он.
Блюстители лётных законов расхохотались.
- А если где-то что-то есть – то можно? Ты не самовольно садишься, тебе приказали. Вот и нужно там ветер определить. Как?
- Ну, ну! – торопил второй инспектор. – Что у тебя всегда под рукой?
Он молчал, сказать было больше нечего. И тут взгляд его упал на единственное образовавшееся в небе облачко. Ну, как же он про это забыл.
- Ветер можно определить по тени облаков на земле.
Инспекторы расхохотались ещё сильнее. Замордовали. Хоть бы Зубарев подошёл. Чего им надо? Точно, отстранят от полётов.
- Не скажешь ли, зачем нужна в самолёте ракетница?
Чёрт возьми! Он с досады едва не плюнул под ноги начальству. Как он забыл про это! Заряд выстреливается через специальное отверстие в борту кабины, как раз с правой стороны с места второго пилота. Ракета падает на землю, дымится, смотри пожалуйста, куда дым сносит. Вот тебе и направление ветра.
- Вспомнил? – облегчённо вздохнул инспектор отряда.
Гошка только кивнул смущённо. Как же он забыл про ракетницу. Теперь точно заставят зачёты сдавать. Но инспекторы закурили и заговорили между собой, потеряв к Клёнову всякий интерес.
- Не пора ли нам вылетать? – спросил один другого, посмотрев на часы.
- Пора, пожалуй. Нам же ещё две точки нужно проверить.
Гошка стоял рядом, не решаясь отойти без разрешения.
- Ну что же, летай! – хлопнул его по плечу один из инспекторов. – И помни: хороший лётчик только тот, кто выполняет лётные законы.
- Разумно выполняет, - поднял палец другой и хитро чему-то улыбнулся.
Не мог же он сказать этому юнцу, что выполнить все лётные законы на химии можно только одним способом – не поднимаясь в воздух. Но даже и в таком случае можно найти массу нарушений. Например, с тем же пресловутым приказом про охрану, ружьё и номер дроби.
По традиции все отлетающие пожали руки экипажу.
- Учи, Зубарев, второго пилота, учи, - напутствовал инспектор отряда. – Полёты не начинай, пока не устранишь все недостатки, записанные в журнале замечаний. Считай, что легко отделался за повреждение самолёта и сокрытие этого факта. А для усиления контроля мы тебе командира звена пришлём.
Захлопнута дверь, запущен двигатель. Через минуту, подняв тучу пыли, самолёт взлетел и растворился в знойном мареве летнего дня. Вечером каждый из проверяющих сделает в своих планах и графиках отметку о выполнении и наметит очередную «жертву».
- Улетели гости дорогие! – притворно вздохнул Зародов, с печалью глядя в небо. – Скучно без них будет, Жорка!
Он ополоснул руки в бензине, вытер их грязной тряпкой и закурил. Зубарев взял журнал замечаний и напротив каждой записи вывел: устранено. И размашисто расписался.
- Но ведь ничего не устранено? – удивился Клёнов.
- Устранено, - возразил командир. – Но в процессе устранения замечаний старых появились новые. А когда начали устранять замечания новые, то обострились старые по закону диалектического материализма о единстве и борьбе противоположностей. Понял?
- Понял, - кивнул Гошка. – Диалектика!
- Соображаешь.
Всё это означало: записанные комиссией недостатки, так сказать ни сбоку, ни с припёку абсолютно не влияют на безопасность полётов и обращать на них внимание не стоит. Поставив последнюю точку, Зубарев произнёс:
- Ну, вот, недостатки устранены и можно начинать работу. Зародов, готов?
- Усегда готов, шеф! – дурашливо вытянулся тот.
Но аппаратура капризничала. Не работала отсечка, не было герметичности. При выключении жидкость ещё несколько секунд лилась из форсунок. При скорости самолёта 50 метров в секунду это грозило большими неприятностями. Подниматься в воздух не имело смысла. Зародов что-то менял, несколько раз включал аппаратуру, но всё безуспешно. Страшно ругаясь, снова лез под брюхо самолёта. Отрегулировал всё только к вечеру.
- Зальём одну воду, пройдёте пару раз над аэродромом, я снизу посмотрю, как она работает, - распорядился он.
Подрулили на загрузочную площадку. Но теперь не запускалась капризная помпа. Техник, изрыгая проклятия, схватился за ключи. Наконец агрегат заработал, оглашая окрестности сильным шумом.
Взлетели, развернулись и прошли над полосой на десяти метрах раз, другой, третий, включая и выключая аппаратуру. Было видно, как снизу Зародов, подняв руку, показывал большой палец: всё в порядке.
- На сегодня всё, - объявил Зубарев. – Завтра будем догонять сегодняшний день.
Сдали самолёт и аэродромное барахло под расписку деду.
- Ты смотри, дед Семён, нам опять ЧП не устрой, - напутствовал Зародов. – А то снова комиссию накличешь. Тогда так легко не отделаемся.
- Дык, теперь-то Мотьки шалопутного нету, в цепях он, - оправдывался дед. – А какую другую живность я отсюда быстро спроважу. Так что нет нужды для сумнениев и беспокойств.
- Хорошо, что у вас тут слоны не водятся, - смеялся техник, запрыгивая в машину.
Вечером, плотно поужинав и запив всё медовухой, любезно предоставленной хозяйкой вышли во двор покурить.
От медовухи, утверждают знатоки, голова светлая, а ноги не идут и складываются, как шасси у самолёта. Но количества, чтобы складывалось шасси, выпито не было. Зато развязались языки.
- Ну, вот, Жорка, ты и познакомился с комиссией сегодня, - ковыряясь спичкой в зубах, сказал Зародов. – Рассказывай впечатления.
- Нормально, - пожал он плечами. - Правда, когда он наши свидетельства в карман положил, я подумал, что отлетался.
- Это он для профилактики, - улыбнулся Зубарев. - За наши такие грехи сильно не наказывают. Разве, что премии лишат. Вина-то наша только в том, что о повреждении быком руля не доложили.
- А документы?
- Что документы?
- Мы же их подделываем.
- Ну это в пределах допустимого.
- Но ведь приписки же налицо.
- Опять он за своё! – не выдержал техник. – Говорят же тебе, что все так работают. Ты что, белой вороной хочешь стать? Да с тобой же ни один командир летать не согласится!
- А если бы инспекторы выяснили, что документы не соответствуют действительности?
- Если бы произошло лётное происшествие – выяснили бы, - выдохнул дым Зубарев, - тут большого ума не требуется. Но когда всё нормально – никому это не нужно. Главное, чтобы были в порядке документы. Засеки это себе, Жорка, для будущего. Кстати, ты думаешь, что инспектор про высоковольтные линии не догадался? Да он в прошлом сам такой же лётчик, и всю эту механику знает прекрасно. Документы грамотно оформлены – он ничего и не сказал. А только уточнил. А я ему грамотно ответил. Вот и вся дипломатия. Между прочим, он тоже премию получит за выполнение плана.
- Кстати, командир, пора бы Жорку летать учить, - напомнил техник, - проверку он сегодня прошёл. Хватит ему мягко держаться за управление.
- По инструкции мне можно пилотировать только в горизонтальном полёте до поля и обратно, - напомнил Клёнов.
- А завтра и начнём, - улыбнулся Зубарев. – Жизнь, она, брат, не инструкция. Сам в первый же день убедился. Да какой же ты будешь лётчик, если всё время только за штурвал мягко держаться? А самолюбие у тебя есть?
- Да я же не против, - улыбнулся Гошка, представляя, как завтра лихо будет выходить с гона с набором высоты боевым разворотом и снова бросать машину на очередной заход. – Я просто напомнил, что нельзя.
- Когда очень нужно – то можно, - сказал Зародов. – Ты пока ещё не лётчик, а заготовка. И командир наш сделает из тебя лётчика. Что он умеет - будешь уметь и ты.
Гошка вспомнил, что почти то же самое говорил им в училище незабвенной памяти преподаватель авиадвигателей Карпушов Николай Михайлович.
- Когда полетаете несколько лет, опыта наберётесь, только тогда можете сказать о себе: я – лётчик. Да и то пока шёпотом из-за угла.
Исчерпав тему, перешли на анекдоты, но знали их мало, и разговор закончили по традиции женщинами.
- Ладно, - подвёл черту Зубарев. – Пора спать, завтра по холодку пораньше начнём. А ты, Жорка, постарайся выспаться, устанешь сильно завтра.
- Да я уже втянулся, - возразил он, - устаю, но не так уже, как раньше.
На его слова командир ничего не ответил, улыбнулся только, а техник, вставая с бревна, произнёс:
- Ты первые дни в кабине вообще ничего не делал и то, как ходячий труп выглядел.
И Гошка вспомнил, как Зубарев обматывал бинтами ручки штурвала.
Наутро встали рано. Даже деревенские петухи не подавали признаков жизни. За окном было темно. По инструкции им нужно было идти к деревенскому фельдшеру, чтобы она определила их здоровье и допустила до полётов. Но она сладко спала и вовсе не хотела, чтобы её беспокоили ради какой-то неизвестно кому нужной подписи в тетради, называемой журналом предполётного медицинского осмотра. Дважды её будили, и дважды она очень уж эмоционально отзывалась об авиации и её порядках. А потом заявила, что встанет в такую рань с постели только ради больного человека, но не ради здоровых жеребцов, на которых можно воду возить. А если им так нужен её автограф – пожалуйста, приходите вечером. И Гошка каждый вечер ходил к фельдшеру в гости. А иногда к ней посылали шофёра с тетрадью. Потом же просто подделывали её подпись. Инструкции надо выполнять. Даже, если они глупые.
Взлетели минут за тридцать до восхода солнца.
- Ну, давай, Георгий, бери управление. Тренируйся, пока нет болтанки, - и Зубарев отпустил штурвал.
В горизонте Гошка с самолётом справлялся, но сейчас надо было разворачиваться, снижаться, следить за скоростью и режимом двигателя, наддувом и оборотами винта, высотой, намечать точки снижения для захода и выполнять ещё массу операций за несколько секунд. Это казалось невозможным. От вчерашней самоуверенности не осталось и следа. Вышли на поле.
- Сигнальщиков видишь? – спросил командир, – вот и заходи по ним.
Он провёл самолёт над полем, рассчитывая выйти на гон правым разворотом. Пролетев от центра поля несколько секунд, ввёл машину в крен. Описав полукруг, самолёт оказался левее сигналов и очень близко к ним. Ни снизиться, ни выйти на рабочий гон уже не успеть. Повторный заход тоже не получился, вышли намного левее.
- Ну, что же дальше? – Зубарев на мгновение пожил руки на штурвал. – Не вышел в створ – подворачивай, только быстро. Тут всё секунды решают.
Командир сделал два лёгких, как ему показалось, движения штурвалом и они оказались точно в створе знаков сигнальщиков. Пора было снижаться, но пока он обдумывал этот процесс, они летели уже над полем.
- У тебя высота сорок метров вместо пяти. Что делать?
- Снижаться, - прохрипел Гошка.
- Попробуй.
Он плавно отдал штурвал от себя. Самолёт послушно опустил нос и перешёл на снижение.
- Взгляни, куда летишь? – посоветовал командир.
- Где сигнальщик? Пропал куда-то.
- Никуда он не пропал, ты от него на 30 градусов в сторону ушёл. Снижаться без кренов надо, если вышел в створ.
Бросив на мгновение взгляд влево, заметил, как сигнальщик высоко поднял свой сигнальный шест с красно-белым полотнищем вверх, решив, что пилот его не видит. Попробовал довернуть.
- Куда? У тебя скорость под 200 километров, не успеешь. Давай повторный заход.
Гошка чувствовал, что начинает потеть. Набрали 50 метров, развернулись стандартным разворотом. Благодаря тому, что высоту он набирал медленно, образовался запас по расстоянию. Кое-как довернув, установил самолёт по створу сигналов.
– Снижайся заранее, над сигнальщиками ты должен быть уже на рабочей высоте.
Он слышал голос командира, но делал всё с какой-то заторможенностью. Отдал штурвал от себя.
- Ещё круче снижайся. Точку выхода на рабочую высоту метров за 200 от сигнальщика намечай. Это расстояние за четыре секунды пролетишь. Видишь, какой большой запас по времени.
«Четыре секунды – громадный запас? – успел подумать он. – Издевается!». Это уж позже он поймёт, что, если судьба в какой-то ситуации подарила тебе лишнее мгновение – она подарила жизнь.
Зубарев, ускоряя снижение, толкнул штурвал от себя.
- Вот так держи. Запомни: ближе сигнальщик – круче снижение. И наоборот. Э-э, куда? Ты меня убить хочешь? Выводи, в землю врежешься! – В последний момент он выхватил штурвал на себя, выводя самолёт в горизонтальный полёт. – За землёй следи, ни на мгновение её из виду не выпускай. – Команда!
- Сброс! – прохрипел Клёнов.
Зашипел воздух, открывая клапаны аппаратуры. Мгновенно за самолётом расцвёл распылённый на капли шлейф химикатов. Переливаясь всеми цветами радуги в первых лучах восходящего солнца, он плавным покрывалом оседал на поле.
- Смотри на землю скользящим взглядом, контакта с ней не теряй. Видишь, самолёт сам летит, его только чуточку поддерживать надо.
Ничего себе – сам летит! Гошка чувствовал, как по спине стекает струйками пот. Вцепившись в штурвал, он не отрывал взгляда от несущейся рядом земли.
- А направление кто держать будет? - услышал он. – Где сигнальщик?
Чёрт бы побрал этого сигнальщика! Всегда он куда-то пропадает.
- Левой ногой доверни. Энергично, но осторожно. И без крена, без крена. Земля рядом, крылом зацепишь - считай катастрофа. Вот так. Идём прямо на сигнальщика. Сейчас выход. Команда!
- Аппаратуру выключить!
Пышный хвост за самолётом мгновенно исчез.
- В набор высоты.
Гошка потянул штурвал на себя.
- Рано. Правая рука на штурвале, левой рукой добавляешь газ и переносишь сразу же на штурвал. Вот так. Скорость, скорость, следи за скоростью, она наша жизнь. Ты что, в штопор захотел? На такой высоте?
Комментируя, таким образом, полёт, Зубарев успевал вмешиваться в управление, одним движением исправляя его ошибки. Первый полёт, рассчитанный на 20 минут они летали 30-ть. Наконец, жидкость в баке кончилась.
- Домой! – махнул рукой Зубарев.
Клёнов потянул штурвал, уходя от земли. А дальше? Куда лететь? Где аэродром? Ага, солнце! Кажется им на восток. Развернул самолёт. До точки посадки десять километров, три минуты лёту.
- К четвёртому развороту курс держи. – Командир надавил на педаль. – Видишь полосу?
Он кивнул. Из под наушников радиогарнитуры текло ручьём, неприятно сползало по шее за воротник.
- Включи вентилятор, чего паришься. Разворот, газ прибирай! Гаси скорость, снижаемся. Закрылки выпускаем. Вот так. Курс держи, на полосу не попадём.
Казавшийся таким послушным самолёт, когда им управлял Зубарев, под управлением Гошки становился совершенно другим. Полоса перед ними раскачивалась, словно подвешенная. Она то оказывалась слева и он отчаянно крутил штурвал влево, а пока выводил из крена самолёт, полоса почему-то уходила вправо и он не менее отчаянно крутил штурвал вправо.
- Не разбалтывай самолёт. Плавно рулями работай. Плавно, но энергично, - Зубарев на мгновение вмешивался в управление. – Вот так, так! Запоминай мои движения. Земля рядом, выравниваем, садимся.
Таким образом, выполнили четыре полёта. Когда пришла пора заправляться бензином, Гошка почувствовал, что от чрезмерного напряжения усталость уже даёт о себе знать. Двигаться не хотелось и тем более петь песни от впечатлений свободного летания. Оказалось, что на штурвале довольно ощутимые нагрузки, и стало ещё понятней, почему ручки штурвала Зубарева обтянуты бинтом. Не только, чтобы не натереть мозолей. Потные ладони соскальзывали с эбонитовых ручек.
До обеда сделали 15 полётов. Гошка прикинул: около пяти часов налёта. Он уже мало чего соображал. К калейдоскопу разворотов, вращений, наборов и снижений он вроде бы уже привык, но одно дело, когда не пилотируешь, а только мягко держишься за управление и совсем другое, когда крутишь штурвал сам. Через несколько часов он становится тяжёлым, словно гиря.
После обеда на самолёт глядеть не хотелось. На термометре – 32 градуса в тени, в кабине – далеко за сорок. О запахе и говорить нечего. Но к нему привыкли, его уже просто не замечали. Человек ко многому привыкает.
- Пожалуй, хватит тебе летать сегодня, - объявил Зубарев, - иначе завтра не встанешь. Сейчас ещё и болтанка начнётся. Так что мягко держись за управление и смотри, как я делаю. Вечером ещё несколько полётов сделаешь.
Что такое болтанка на Ан-2 он знал. Но одно дело, когда ты летишь на высоте и в горизонтальном полёте, совсем другое – у земли. С ней он столкнулся впервые здесь, на химии. Сидишь, словно на вибраторе. Голова от беспрерывных толчков болтается влево-вправо, а самолётом ведь управлять надо, постоянно стабилизировать его полёт от порывов ветра. В совокупности с жарой, одуревающим запахом и перегрузками – это незабываемые ощущения.
Зубарев крутил штурвал, казалось, не зная усталости. Каждое движение его было точно выверено и безошибочно. После каждого полёта он выскакивал из кабины и обливал себя водой из ведра. Мокрый, в одних трусах, в туфлях на босую ногу снова усаживался в кабину и запускал двигатель.
- Сколько полётов сделали после обеда? – спросил он после очередной посадки.
- Кажется, пятнадцать.
- А налёт каков?
- Около девяти часов выходит. Хватит на сегодня.
- Почему же, время ещё есть.
- Но больше восьми часов работать нельзя.
- А ты больше и не пиши. На завтра заначку делай.
И они снова взлетали.
- Бери управление, - командовал Зубарев.
Три последних полёта дались Гошке с трудом, хотя уже спала жара и прекратилась болтанка. Штурвал, казалось, кто-то держал, до того он был тяжёл. Зубарев, поправляя его действия, мурлыкал какой-то незатейливый мотив, этим взбадривая себя. Но и он уже устал. Движения его стали не такими быстрыми, хотя и были всё также точны.
На стоянку зарулили минут за десять до наступления темноты. На переезд домой, ужин и сон им оставалось чуть более четырёх часов. В машине ехали молча. Разговаривать не хотелось. Также молча поужинали. На привезённую агрономом бутылку водки посмотрели равнодушно, однако, по привычке открыли её. Всю, правда, не допили.
Гошка испытывал невиданную доселе усталость. В голове что-то гудело, резко ощущался запах химикатов, руки и ноги были, словно ватные, движения и мысли замедленные. Он заметил, как хозяйка, подавая им ужин, отворачивалась от смердящего запаха, насквозь пропитавшего их самих, одежду и всё, с чем они соприкасались.
Водка всё-таки немного стукнула в голову и повеселевший Зародов спросил:
- Ну, что, Жорка, устал сегодня?
- Не то слово, - махнул он рукой. – Налей мне пару глотков.
- Ого! Понятно, устал. Теперь понимаешь, - потряс бутылкой, - в чём истина?
- Истина в вине, - улыбнулся он и с трудом проглотил тёплую водку. – Ну и гадость!
- Ничего, сейчас лучше будет, - успокоил техник.
Зубарев ел молча. Даже выпитая водка на него не повлияла. Он даже покурить не вышел во двор, а сразу разделся, лёг в кровать и через минуту захрапел.
Три дня они вкалывали от зари и до зари. Пару часов отдыхали в обед и снова в кабину. Спали прямо на земле на расстеленных чехлах в тени будки сторожа. Усталость стала сказываться в их действиях, окружающее стало восприниматься с какой-то заторможенностью и безразличием. Даже собственные действия воспринимались безразлично, как будто происходили не с ними. Они двигались, как автоматы, все действия в кабине, доведённые до автоматизма, выполнялись чисто механически. К самолёту подходить не хотелось. Его называли духовкой, мориловкой, преисподней.
Но, как сказал один из пилотов, коль назвался ты коровой – должен давать ты молоко. И они снова взлетали. Гошка втайне надеялся, что хоть что-то с самолётом или аппаратурой случится, ну какая-то неисправность, и они отдохнут. Но ничего не случалось, всё работало, как часы. Даже часто капризничающая помпа запускалась с пол оборота. «На химии мы работаем в обстановке, приближённой к боевой, - вспомнил он слова одного из пилотов, - а платят нам так, словно мы в городском саду карусели испытываем».
- Что-то у нас, господа мои пилоты, всё чисто, как в швейцарских часах, - заметил Зародов на четвёртый день. – Ничего не ломается, ничего не происходит. К чему бы это? А может нам немного разнообразить наше существование?
- Это чем же? – взглянул на него Зубарев.
- Тут, в степи, запруды есть, а в них – агроном говорил – рыбка водится.
- Мы не на рыбалку прилетели. Конец месяца скоро. Вот закончим работу, тогда и…
- Но ведь лето же, командир! А что в писании священном сказано? Там сказано: не хлебом единым. В конце концов, на выходной имеем полное право.
- Подумаем, - отвечал Зубарев, привычно забираясь в самолёт. – Работать надо. От винта! После обеда начало прилично болтать. В небе, как всегда, ни облачка. Температура, как всегда – за тридцать. В кабине – за сорок. Уже давно в нарушение всех медицинских рекомендаций и инструкций они летали голыми. Не раздетыми, именно голыми, если не считать трусов. По волосатой груди Зубарева обильно струился пот. У Гошки – тоже. Нетрудно догадаться, куда он затекал. Сиденья их кабины были мокрыми. Конструкторы кресел, вероятно, понимали, что пилотам придётся потеть больше, чем сталеварам у своих печей. Поэтому сделали сиденья с продувкой. Но и это мало помогало. После 2-3 полётов утром, а днём и после каждого выскакивали из самолёта освежиться. Обливались водой, отжимали её из трусов – единственной «спецодежды» от химикатов, и снова в кабину.
Как-то Гошка взял респиратор и попробовал приладить его на лице. У Зубарева глаза полезли на лоб.
- Ты чего это делаешь?
- В ней летать положено, - беззаботно ответил он.
Командир с техником переглянулись, но Зародов не выдержал:
- Эту маску на задницу бы тому одеть, кто её придумал. А ещё и тому, кто обязал летать в ней. Попробуй, сам убедишься. Только не задохнись.
Уже на разбеге он поспешно сорвал с лица душащий его аппарат. Невероятно, как можно работать в ней восемь часов? Сдёрнув, глубоко вдохнул в себя пропитанный отравой воздух. В глазах плавали какие-то мерцающие шарики. Не хватает воздуха, сообразил он.
- Ну, что, испытатель, отдышался? – со смехом спросил Зубарев, не отрываясь от управления. – Её до тебя уже давно испытали. Это дерьмо, а не маска.
- Такого конструктора и в тюрьму посадить не жалко, - сказал Гошка. – В одиночку. И его изделие ему на морду одеть на восемь часов. Чтобы прочувствовал.
- Надо бы, - согласился командир, вводя машину в разворот. – Давай, бери управление. Три полёта – ты, три – я.
За прошедшие дни он довольно сносно научился пилотировать и Зубарев почти не вмешивался в управление, ограничиваясь советами и подсказками. Научился он бороться и с болтанкой. Штурвал уже не казался свинцово тяжёлым. Появилась некоторая уверенность в своих действиях.
К вечеру болтанка, как всегда, прекратилась. Сказывалась усталость. Даже самолёт, казалось, стал летать медленнее. Начали работать короткое поле, и жидкости хватало на целых одиннадцать заходов. Бесконечные развороты, развороты. Солнце то сбоку, то сзади, снова сбоку, опять сзади. Теперь на обратном гоне солнце прямо в лоб. Разворот вправо – солнце – влево и наоборот. Крен сорок – опрокидывается раскалённый небосвод и солнце опять сзади. Бесконечная карусель, бесконечный каскад разворотов, снижений, перегрузок. Заход, ещё заход, ещё…
Поле было неровным, волнообразным. И чтобы выдержать высоту над ним приходилось постоянно работать штурвалом. Сглаживая линию полёта, над бугристой частью поля проносились на метре. В таких случаях пилотировал Зубарев. Вот и после очередного разворота он, точно выведя самолёт на курс, начал заход. Но что он делает, чёрт возьми? Как будто в замедленном кино командир прибрал обороты двигателя и, погасив скорость до необходимой для выпуска закрылков, нажал кнопку. Механизмы выпуска послушно отработали. Потом перевёл рычаг управления винтом на малый шаг – вперёд до упора. Что он делает? Клёнов взглянул на командира. Тот сосредоточенно смотрел вперёд и вниз на поле. Машина находилась уже в посадочной конфигурации. Да он же садиться хочет на поле! С ума сошёл? Ещё несколько секунд и…
- Ты что? – заорал Гошка. – Куда?!
Зубарев, словно очнувшись от какого-то ступора, прекратил снижение и дал двигателю взлётный режим. Разогнали скорость, убрали закрылки.
- Ч-чёрт, завертелся, - прохрипел он. – Как робот стал. Я же садиться собрался.
Зашли на повторный заход, снизились, пошли над гоном. Прошли уже все «горбатые» участки поля, впереди – ровная поверхность. Ещё несколько секунд и поле кончится. Краем глаза Гошка заметил, что сигнальщик вдруг заметался из стороны в сторону, а потом рухнул на землю на краю поля. Тут же раздался тупой и глухой удар и самолёт, словно мячик, сотрясаясь всем корпусом, отпрыгнул от земли, одновременно меняя угол атаки.
Зацепились за землю, понял Гошка. Как там шасси? Зубарев с проклятиями набирал высоту. Развернувшись в сторону аэродрома, приказал:
- Посмотри, правое колесо на месте?
Клёнов взглянул вниз, где под кабиной висела пирамида шасси. Видимых повреждений не было.
- Всё, идём на посадку!
Сели, сразу зарулили на ночную стоянку.
- Чего так рано? До захода три часа ещё, - удивился техник.
- Внимательней осмотри пирамиду шасси, - вместо ответа приказал Зубарев, нервно закуривая. Было видно, как дрожали его пальцы.
Техник в авиации не новичок и прекрасно знал, что просто так такие приказы не отдают. Взглянув на бледного Клёнова, он нырнул под самолётное брюхо. Минут пять осматривал со всех сторон узлы и крепления шасси и вылез обратно.
- Всё в порядке, - доложил он. – Крепко поцеловались?
- Немного поле поцарапали, - улыбнулся Зубарев. – Не пойму, как это произошло?
- Устал ты, командир. Один работал всё время. Хорошо, когда есть второй опытный, но пока Гошка слабый помощник. Отдохнуть нам нужно.
- Да, пожалуй ты прав. Сколько нам работать осталось, Жорка?
- Если такими темпами, как вчера, то ещё четыре дня.
- А налёт каков?
- Под шестьдесят часов.
- Нормально, - сказал, подумав, Зубарев. – В норму укладываемся. На сегодня – конец. Рабочих отпустить. Завтра вызываем командира звена, ему Жорку проверить нужно. А после завтра – выходной.
- Вот оно, мудрое командирское решение! – воздел к небу руки Зародов. – Говорю же лето всё-таки.
Связались с соседним бортом, где находился командир звена Манилов.
- Завтра подлечу, - коротко отозвался он. – Ждите.
- Вот и хорошо. С ним и на другую точку перелетим, если санитарная норма не закончится.
- А сами мы не можем перелететь? – удивился Гошка.
- Можем, но не имеем права, - равнодушно ответил Зубарев. – Согласно дурацкого приказа нашего министерства все перелёты на химработы выполняются с лицом командного состава.
- Но зачем? Ты же допущен ко всем видам работ, в том числе и к подбору посадочных площадок с воздуха.
- А вот этого я не знаю. Думаю, что в целях повышения безопасности полётов.
- Но ведь командир звена моложе и у него второй класс.
- И опыта меньше, - добавил Зародов. – Но в министерстве посчитали, что вместе с возведением человека в ранг руководящего лица у него автоматически появляется и богатый опыт полётов.
- Чушь какая-то, - пожал плечами Клёнов. – Никакой логики.
- Это не чушь, уважаемый второй пилот, это вовсе не чушь. Вот сделают тебя завтра начальником, и наш командир не сможет перелететь без тебя на другую точку за 20 километров отсюда.
- Но это же глупость! – не сдавался Клёнов.
- Глупость? Да, конечно. Но ты уже забыл инспекторов? Вспомни, что они говорили: наше дело не рассуждать и думать, а выполнять приказы. За нас уже всё продумано. Оттуда, - ткнул пальцем в небо, - видней.
- Да, оттуда видней, - вздохнул Зубарев. – Если не так, откуда бы такие мудрые приказы брались? Ты, Жорка, и не такого ещё насмотришься, когда пару лет поработаешь. Система!
- Авиация, она сродни цирку, - заключил техник. – И смешно и грустно.
Наутро дед, прослышав, что работа подходит к концу, забеспокоился, что об обещании его прокатить забыли. Поэтому, пока Зародов готовил самолёт к полётам, он дипломатично завёл разговор с пилотами.
- Я в войнах-то все огни прошёл, - приступил он к Зубареву, - многообразие имею, любознательность – тоже. Потому хочу спросить тебя, как же вы в небесах-то дорогу находите?
Ему объяснили и дед, изобразив на челе максимум внимания, покивал головой. Потом спросил разрешения осмотреть кабину.
- На войнах-то я на аэропланы насмотрелся, а вот в нутрях ни разу не был. Любопытство имею, как же там всё устроено в кабине?
Кряхтя, он вскарабкался в фюзеляж и протиснулся в кабину.
- Мать твою в головёшку! – ахнул он, оглядывая приборы. – Да как же это тут всё запомнить можно? Ай, вы до академиков учились? На всех наших тракторах столько приборов нет.
Назад дед выходить не пожелал и смущённо напомнил, что агроном обещал ему показать родную деревню с высоты птичьего полёта.
- За это я и согласился жизнью рисковать, - добавил он.
- Да какой же тут риск? – удивился Зубарев.
- Как какой? А Мотька зря ко мне с рогами приступал? Тут и лишился бы жизни зараз.
- Ну, хорошо, - согласился Зубарев, - оставайся. Стой в проходе кабины и крепко держись за спинки кресел.
Взлетели и набрали 400 метров для лучшей связи с базой. Пока Клёнов получал прогноз погоды по региону, Зубарев положил самолёт в вираж и пытался показать деду его дом. Но тот и деревню-то не видел. Намертво вцепившись в спинки кресел, остекленевшим взглядом он смотрел в одну точку, не реагируя на слова Зубарева. Дед как бы впал в ступор. Это не редкость для тех, кто в таком возрасте впервые садится в самолёт.
- Можно снижаться, - сказал Гошка, приняв прогноз.
Зубарев перевёл самолёт в крутую нисходящую спираль. Дед побледнел и ахнул от возникшей отрицательной перегрузки, словно с разбегу прыгнул в ледяную воду. Десять заходов на поле и каскад разворотов он выдержал стоически. Его мотало от борта к борту и он, вытянув шею, смотрел вперёд, не понимая, в каком положении находится. Когда полёт закончился, очумевший сторож выбрался из самолёта и, потеряв ориентировку, нетвёрдой походкой отошёл в сторону и прилёг на выжженную солнцем чахлую траву. До обеда дед пребывал в глубокой задумчивости, а потом заявил:
- Великая грусть поселилась во мне после летания. И не рассеется до конца, потому что возжелала душа моя летать, как птица.
- Так поступай в лётное училище, дед Семён,- захохотал Зародов.
- Чую, поздно уже. Вот если бы в юностях летать научится.
- И был бы ты, дед Семён, возможно Чкаловым или Шевелёвым, - продолжал хохотать техник. – А, может, и в космос бы полетел.
Часам к десяти приехал агроном. Зародов сказал ему, что завтра будет выходной и что сегодня закончат работу раньше.
- Выходной, так выходной, - согласился агроном, глядя на заруливающий самолёт.
Завидев начальство, экипаж вышел из самолёта. Поздоровались.
- Я с утра поля объезжал, результаты труда нашего смотрел. Есть толк. Правда, на дальние поля не ездил, но там тоже должно быть нормально. А ещё от соседей дважды звонили. Боятся, что бед им наделаете, сожжёте чего-нибудь. Уж вы осторожнее работайте.
- Стараемся, но сами знаете, перенос не исключён, - ответил Зубарев. – Нет ветров устойчивых и это плохо. То в одну сторону дует, через пять минут в другую. Вот и работай!
Гошка дал подписать агроному текущие документы и тот, не глядя, подмахнул, где указали.
- Кстати, ребята, - хитро улыбнулся он, - я договор с вами о вспашке земли самолётом не заключал. А вы пытались, да ещё сигнальщика перепугали.
- Глубокая колея? – спросил Зубарев.
- Да сантиметров десять и длиной саженей сорок.
- Зазевались малость, уж больно поле неровное.
- Опасное это дело землю самолётом пахать, - улыбнулся агроном. – Хотя и быстро.
- Опасное, - согласился командир. – Поэтому и решили завтра отдохнуть, отоспаться.
- Тогда вам баньку истопить надо?
- Да, конечно, - оживился Зародов. – Ну и это самое, после бани-то…
- Найдём, - махнул рукой агроном и позвал к себе сторожа.
Тот с достоинством, сжимая в руке раритетное оружие, подошёл к начальству.
- Ты вот что, дед, сделай. Садись в машину, сейчас поедешь баню топить. Дров не жалей, у ребят завтра выходной, им помыться надо.
- Тады и мне выходной давай, - потребовал дед.
- А тебе-то зачем?
- А как же! Сам назначаешь экипаж обслуживать.
- Экипаж твоя бабка обслуживает, твоё дело – баню истопить.
Сообразительный дед смекнул, что ему не придётся участвовать в самом важном процессе, который, конечно, начнётся после бани. И привёл веский аргумент:
- За баней-то, за ней глаз нужен. Старуха не знает, когда задвижку закрыть, угара ещё наберёт, ай ещё чего случится. Баня – это моя пророгатива. Так что давай мне тоже выходной. Имею права истребовать.
- Ну, хорошо, - согласился агроном, - найдём тебе замену. Но только хорошо топи.
- Про это не сумлевайтесь, - успокоил дед, - так натоплю, что уши в трубочку свернутся. Факт.
Ближе к обеду над степью показался низколетящий самолёт, держа курс на аэродром. Не делая традиционного круга, сразу пошёл на посадку. Такое себе мог позволить только опытный пилот. Из дверей выпрыгнул командир звена. Не выключая двигателя, самолёт, взревев двигателем и, развернувшись на месте, сразу пошёл на взлёт.
- У тебя как дело с топливом обстоит? – здороваясь, спросил Манилов.
- Есть, даже излишки образовались, - ответил Зубарев. – Не знаем, куда девать.
- Что же, тут машин нет?
- Есть машины, есть, - вмешался Зародов, - найдём, куда девать. По бумагам-то оно всё равно израсходованным числится. Экономия, - хитро улыбнулся он. – Не в овраг же выливать.
- Ну и отлично. У него, - кивнул на улетевший самолёт, - заправщик уехал за бензином и сломался. Так что пару раз у вас заправится. Как работается?
- Нормально.
- Я указание Глотова получил взять вас под контроль. Что произошло тут?
- Так, мелочи, - махнул рукой Зубарев. – Пища для разбора.
- Понятно. Какие планы на сегодня?
- Завтра выходной планируем, ну и соответственные планы.
- Ясно. Баня?
- И баня тоже.
- Ну, а как второй пилот работает? – повернулся к Гошке. – Вникаешь? По налёту тебя проверить нужно.
- Ничего, смышленый попался, - улыбнулся Зубарев. – Жалко будет отдавать другому командиру.
- До осени экипажи менять не будем, - успокоил командир звена. – Как с документами дела? Порядок?
- Порядок.
- Смотреть не буду, верю на слово.
До вечера вместо Зубарева с Гошкой летал командир звена. Выучкой второго пилота остался доволен, о чём сам ему и сообщил.
- Будешь лётчиком, - сказал, когда зарулили на стоянку. – Советую только не зазнаваться. В авиации этого не любят. Ну и сам над собой работай, на производстве особо учить не будут, а вот спрашивать будут строго. А учёба будет только плановая.
Прикатила машина, и водитель доложил, что баня и ужин их ждут.
Дома дед, размахивая огромной, брызгавшей искрами самокруткой, широко улыбаясь – успел осушить чарку медовухи – доложил, что так натопил баню – без шапки не войти.
- В предбаннике стоит фляга с медовухой, так вы немного для запаха на камни плесните, чтобы аромат был, - поучал он. – А когда передохнуть выйдите – внутря примите. Очень это пользительно для организмов.
Пока мылись, дед дважды ходил к колодцу за холодной водой и не забывал в перерыве между ходками прикладываться к чарке, которой служил обычный банный ковш. Когда лётчики помылись, дед тоже зашёл погреться и побаловать себя дубовым веничком.
К ужину приехали агроном с парторгом, привезли водки. Хозяйка выставила на стол нарезанную большими кусками баранину. Накануне Зародов поймал около аэродрома отбившегося от стада барашка.
- Кстати, - с аппетитом обгрызая кость, спросил агроном, - откуда баранина взялась? Я вам, кажется, говядину выписывал.
- А это вот наш техник дикого барана поймал, - пояснил Зубарев.
- Дикого барана? – удивился агроном и переглянулся с парторгом. – И где же его поймали?
- Не дикого, а одичавшего, - поправил Зародов. – А бегал он там, - неопределённо кивнул себе за плечо. – Вижу, скучно ему одному, ну и…
- Ясно, - сказал агроном, разливая водку по стаканам. – Теперь ему не скучно. Если в следующий раз такого барашка поймаешь – не забудь пригласить.
- А где же наш хозяин? – спросил Манилов.
- А он подолгу в бане сидит, пояснила хозяйка. – Да зачем он вам тут нужен? Пускай там свою бражку пьёт.
И про деда на время забыли. А между тем «банное дело» как потом назвал это событие Зародов, развивалось с поразительной быстротой. Пребывая в состоянии эйфории от двух чарок медовухи и двух заходов в парную, дед решил передохнуть и перекурить. В предбаннике он слепил огромную самокрутку, называемую «козьей ножкой», и с удовольствием затянулся ядрёным самосадом. Потом подумал, что ужин, наверное, начали без него. А ему так хотелось посидеть и поговорить с умными людьми, ибо, долгое время пребывая дома со старухой наедине, испытывал дефицит общения. И он решил ускорить дело.
Бросив недокуренную самокрутку в ведро, снова нырнул в парилку. Не заметил, как окурок, ударившись о край ведра, разломился надвое и горящая его часть по закону пакости упала не в ведро, а в лежащую рядом охапку сухих, словно порох, дров. К тому же все стенки предбанника были увешаны всевозможными пучками сухих трав и банных веников. Горючего материала хватало с избытком. И банька занялась изнутри.
Распаренный дед, последний раз отхлестав своё тощее тело веником, окатил себя холодной водой, крякнул от удовольствия и шагнул в предбанник, чтобы одеваться. Едва открыл дверь – полыхнуло огнём. Сообразил: сгорит, если сейчас же не выскочит. И, не раздумывая, сиганул сквозь пламя и дым во двор. Огонь, получив через открытую дверь, свежую порцию воздуха, победно загудел.
Дед, совсем забыв, что находится в непотребном виде, схватил во дворе два ведра и рысью помчался к колодцу за водой. Вышедшая за чем-то во двор хозяйка по привычке заглянула за угол и, увидев пламя, заголосила:
- Ой, батюшки! Пожар! Баня горит! Помогите! Старик заживо сгорит!
Выскочили во двор и сразу поняли: вёдрами не потушить. Горела уже крыша. Парторг метнулся к машине, на которой они приехали с агрономом, крикнув на ходу:
- Я за пожарными.
Сбежались соседи с вёдрами.
- Чёрт возьми, там же дед внутри, - ахнул Зародов и рванулся к бане. Но было уже не подойти, внутри гудело, как в преисподней. В это время с улицы появился абсолютно голый дед с вёдрами воды.
- Вот это маскарад! – снова ахнул Зародов.
Дед с размаху выплеснул оба ведра в огонь и снова рванул к колодцу. Визжали женщины. Кто от вида пожара, кто от вида деда. Пришедшая в себя хозяйка бегала за ним с шароварами. С треском начал лопаться и разлетаться в стороны шифер. Дед понял: вёдрами огня не потушить и с грохотом их отбросив, принялся натягивать шаровары, нелепо прыгая на одной ноге.
На улице послышался вой пожарной сирены. Лихо развернувшись, машина въехала во двор, повалив жидкий забор. Двое пожарных размотали шланг и только подошли поближе к очагу, как внутри горящей бани что-то гулко ухнуло, словно взорвался фугасный снаряд. Что-то со свистом пролетело над головами пожарных и упало в огород.
- Ложись! – заорал один из них, падая лицом в заросли картофеля.
Сноп искр поднялся в воздух.
- У тебя там склад с боеприпасами что ли? – спросил агроном, наконец, натянувшего шаровары деда? – Арсенал содержишь?
- Это фляга с медовухой рванула, - догадался Зародов.
В подтверждение своих слов он порылся в зарослях картофеля и поднял оторванную взрывом крышку фляги.
- Хрен с ней, с медовухой, ещё нагоню, баню жалко, - сокрушался дед со слезами на глазах. – Я её три года строил. Ай, беда!
Через пять минут на месте бани остались только смрадно чадящие головёшки. Облив их ещё раз водой, уехала пожарная машина. Поделились впечатлениями и разошлись зеваки. Время было вечернее и у каждого дома были хозяйственные дела. Во дворе только остались хозяева и их гости.
- Что же, славно попарились, - сказал парторг. – Но отчего же баня занялась?
- Дык ведь в предбаннике занялось-то, - со стоном сказал дед, – а отчего – ума не приложу. Вот беда-то. Завсегда так топил.
- Не расстраивайся, Данилыч, - парторг положил руку на плечо деда, – баню тебе отстроим, как ветерану нашему. Чего она стоит-то? Копейки.
- Где же их взять-то, эти копейки? – изумился дед. – Вон, - кивнул в огород, - последние ульи с пчёлами продать? Так в них вся жисть моя. Ох, беда!
- Бесплатно тебе баню поставим, Данилыч, не надо пчёл продавать. Завтра плотников пришлём. За три дня поставят.
- Дык я же… дык, за такое-то дело… вот спасибо, - засуетился дед. – Да что же я в эти самые, в трансы впал? Старуха, хватит слезу пущать! Да, я старый уже, одному-то не под силу. Вот спасибо!
- Что же мы тут стоим? – смахнула слезы хозяйка, но они текли только сильнее. – Ужин-то совсем остыл. Проходите на веранду.
- Ну, вы тут без меня продолжайте, - сказал парторг, - мне ещё в соседнее отделение нужно заскочить. Дела.
Снова сели за стол.
- Война – войной, а ужин по расписанию, - произнёс Зародов, разливая водку. – Чёрт с ней, с баней, медовуху жалко, - пошутил он.
- А у меня ещё за печкой фляга стоит, - объявил повеселевший дед, опрокинув в рот рюмку. – В бане-то была прошлого года ещё.
После двух рюмок к нему вернулось благодушное настроение. А обещание парторга его дополнительно приободрило. И дед разговорился.
- На фронтах мировых войн от бонб и снарядов живой сохранился, а тут, на закате своего долголетия чуть дважды жизни не лишился. Это же надо!
- Почему дважды-то? – спросили его.
- Как это почему? А Мотка-то надысь, зверьё лютое, с рогами ко мне приступал, когда я был при исполнении. Это что, шутка? Хуже танка…
- Да, с Мотькой шутки плохи, - согласился агроном.
- Вот я и говорю!-победно поднял голову дед. - Я бы, конечно, мог ему - несознательному - промеж рогов прикладом засветить и рукопашную принять, но вдруг Мотка бы копыта откинул! Чего тогда? Коров бы осиротил. А это какой ущерб колхозу? А бугаи-то сейчас в... энтих, как их? В дефицитах. Елико каждый по штуке убьёт - где ж их набраться?
- Ну, понесло старого! – подошла хозяйка, ставя на стол новые блюда. – Это меня бы бык осиротил, если бы ты с испугу-то на эроплан не влез. И как только влез-то?
Такого оскорбления от родного человека дед выдержать не мог.
- Цыц, шишига! - вскричал он. - Уйди от греха! – ударил по столу кулаком хозяин. – Момента не разумеешь,безграмотная,а суёшься в чужое дело. Я вот нынче с командирами по небу, как журавель летал. И обозревал сверху эти, как их, окрестности. Так оттуда наша деревня меньше кулака твоего. Я теперь разумею, как самолётом управлять. А ты мне про какого-то быка! Да если б надо, я бы его! – дед завертел ладонями, словно выжимал бельё. – В бычий рог!
Выпили ещё по одной и дед, что называется, поплыл. Сказалось обилие происшествий прошедшего дня и выпитое спиртное.
- Тебе, дед Семён, в кроватку пора, - подошла хозяйка, - ну-ка, вставай!
К удивлению окружающих дед молча встал, нетвёрдой походкой направился к кровати и молча улёгся.
- Он всегда такой, как выпьет лишнего, так сразу в кровать. А вы ешьте, ешьте. А если выпить-то нет – найдём. Он ведь, - кивнула на кровать, - правду сказал. За печкой-то ещё фляга стоит.
Выпили ещё, покурили и снова выпили. По случаю выходного дня и прилёта начальства агроном привёз повышенную дозу «нейтрализатора». Когда всё было выпито и все, кроме Клёнова, были прилично пьяны, он икнул и сказал:
- На границе с соседом вы лесополосу подпалили, а ещё поле со свеклой.
- Н-не может быть? – удивился Зубарев.
- Может, - ласково возразил агроном. – Я сам видел.
- Сильно? – спросил Манилов. – Отойдёт?
- Должна отойти.
- А если нет? – спросил Клёнов. – Тогда что?
- А ничего, - снова икнул агроном, - на непредвиденные метеоусловия спишем, не первый раз. – И он пошарил рукой под столом. Но там ничего не оказалось, кроме четырёх пустых бутылок. – Как всегда не хватило, - с сожалением произнёс он.
Зародов, пошатываясь, встал и пошептался с хозяйкой. Через минуту на столе стоял полный кувшин с медовухой.
- Чёрт возьми! – воскликнул Зубарев, поднимая бокал с медовухой. – Со свеклой ясно, а лесополоса чья?
- В том и дело, что лесного хозяйства. Была бы наша – списали бы.
- Хреново, - констатировал Зародов. – Пахнет арбитражем.
- А нам что будет? – спросил Гошка.
- Нам? Нам – вот! – сделал решётку из пальцев Зародов. – Тюрьма!
- Да ладно, - успокоил командир звена. – Обойдётся, не в первый раз.
- Я с директором лесхоза в хороших отношениях, договоримся, - пообещал агроном. – Сделаем шашлычок-пикничок на природе – и дело в шляпе. Ну а свекла? Тоже не впервой. Пересеивать – поздно. А списать на засуху – никогда не поздно. Сахара от этого у нас не прибавится, - улыбнулся он. – А прибавится – так друзьям нашим бесплатно отправят, а нам кубинского дерьма привезут. Говорят, его из камыша делают.
- Нет, из тростника, - поправил Манилов.
- Один хрен, - махнул рукой агроном.
- Кстати, у тебя много работы осталось?
- Да ещё с тысячу гектаров наберётся. Но на этих полях, я смотрел сегодня, сорняков мало, можно бы и не работать. Чего зря поля загаживать!
- Так и давай завязывать, - предложил Зубарев, - пока ещё что-нибудь не подпалили. Вон погода - то, жара и ветры неустойчивые. А эту тысячу гектаров мы в акты включим, как обработанную, чтобы к тебе районное начальство не придиралось за игнорирование политики партии. Да и бензин тебе оставим тонны две.
- Правда? – обрадовался агроном. – Я согласен. А вонючку эту – аминную соль – сусликам в норы вылью, их в степи тысячи. Всё польза будет. Может, даже большая, чем эта, которой мы занимаемся. Кому известно, сколько зерна эти суслики поедают?
- Вот и славно! – поднял бокал Зародов. – Выпьем за это!
Все дружно опрокинули бокалы.
- Мне бы сейчас хороших удобрений, - размечтался агроном, - я бы внекорневую подкормку с самолёта провёл. Да нет нужных удобрений. А вот гадости этой – 2,4Д, хоть захлебнись. Но, попробуй, заикнись про это в районе, тут же антипартийную политику пришьют. Себе дороже обойдётся. Вот и льём, что попало на поля. Да какую тут Америку догнать! Не понимаю я такую политику.
- А кто её понимает – то? – грустно улыбнулся Зубарев. – Система…
- Во! – поднял большой палец Зародов. – Правильно у нас командир говорит: система! Молодец! За это нужно выпить.
- За что – за это? – не понял Манилов, но бокал свой поднял. Он уже достаточно поднабрался и слабо улавливал нити разговора.
- За что, за что? За политику партии, которую никто не понимает, - пояснил Зубарев.
- Нет, нет, нет! – замотал головой Зародов. – За политику не надо. Я беспартийный. Давайте лучше выпьем за то, что нас клюют, а мы мужаем.
- Да? За это выпить стоит, - согласился командир и заглянул в свой бокал. – Но у меня тут ничего нет!
- Где? Повернулся к нему техник. – Где ничего нет?
- В бокале. Тут пусто.
Зародов взял кувшин и снова зашептался на веранде с хозяйкой, мывшей посуду. Через пару минут полный сосуд снова стоял на столе. Шатаясь, словно маятник, Зародов наполнил бокалы.
- К-кто это говорил, что в них пусто?
- М-муж-жики, так за что же мы выпьем? – поднял вдруг голову Манилов.
- За то, что нас никто не понимает,- пояснил Зародов.- А за политику – вот вам! – сделал он характерный жест. – Я говорю, что я - беспартийный.
- А кто нас не понимает? – спросил агроном, осоловелым взглядом посмотрев на Зародова. – Кто?
- Никто! - поднял техник указательный палец и другой рукой протянул бокал агроному. – Давай выпьем за то, что нас никто не понимает. А мы понимаем.
- Кого?
- Их, - мотнул головой Зародов в сторону засыпающего за столом Манилова.
Медовуха, не зря говорят, вещь коварная. В сочетании с водкой она медленно, но верно делала своё дело. Языки не только развязались, они просто заплетались, как и мысли. Возникали и тут же терялись нити разговора.
- Эт-та медовуха крепче водки, - скривился Зубарев, ставя на стол недопитый бокал. – От неё в пот бросает. Скажи, Жорка, я прав? Ты же у нас трезвенник!
- Скажу, что пора завязывать, иначе вам и вода пьяной покажется.
Зародов мутным взглядом посмотрел на Клёнова, пытаясь постичь смысл сказанного, а потом обратился к Зубареву:
- Нет, ты посмотри, командир, у нас гениальный второй пилот! Где, скажи, - повернулся он к Гошке, - есть такая вода? Мы завтра слетаем. Слетаем, командир?
- Слетаем, - икнул Зубарев.
- Вот! Слетаем. И наберём полный бак. И будем поливать ей поля нашего доброго агронома. Вот будет урожай! Слышь, агроном? Орден тебе обеспечен. Героем этого, социа-ли-сти-ческого труда будешь, а, может, и дважды.
- Мне орденов не надо, - отмахнулся тот, - а то вдруг этому, как его, вождю и продолжателю Владимиру Ильичу Брежневу не достанется. Не хватит и всё тут. У нас же всего не хватает.
- Тебе хватит, - заверил техник. – А продолжателю дела Ленина – его, кстати, Лёней зовут, ещё пару ведёр орденов наштампуют. Я правильно говорю, товарищи командиры?
- Правильно! – вдруг поднял голову Манилов и тут же снова уронил её на грудь.
- Точно! – поддержал Манилова и Зубарев. – Давай выпьем, агроном, за твой орден. Слышь, Манилов, пьём за героя труда! – затормошил он засыпающего командира звена.
- А кого наградили? – поднял тот голову уже явно не соображая, где находится.
- Вот его наградили, - ткнул пальцем Зубарев в агронома.
- Да? – Манилов пошарил пьяным взглядом по груди труженика полей. – А где же орден?
- Орден? – переспросил агроном, соображая, что от него хотят.
- Да, где твой орден? Его же в стакан нужно положить, чтобы обмыть.
- Он его, что же на рубашку нацеплять будет? – возразил Зубарев. – Его на пиджаке носят.
- Логично! – снова поднял голову Манилов и потянулся к бокалу. – Главное, что орден есть. Б-будем здоровы!
Клёнов поразился, как можно в таком состоянии ещё хоть что-то слышать и понимать. Командир звена допил свой бокал и уже прочно улёгся на стол. Его и агронома вдвоём с Зародовым растащили по кроватям. Клёнов, собрав лишнюю посуду со стола, вышел на веранду, оставив Зародова с командиром допивать остатки медовухи. Оставив посуду, вышел во двор покурить. Была уже ночь, тихая и лунная. Прохладный воздух приятно освежал. С банного пепелища потягивало запахом, какой бывает от только что залитого костра.
После бани и выпитой медовухи в теле была приятная истома. Он чувствовал, как накопившаяся за прошедшие дни усталость, какой он не испытывал ни разу в жизни, уходит. А на смену ей приходит уверенность в своих силах и возможностях. Сегодня ему сказал Зародов, что командир звена хорошо о нём отозвался, а ещё сказал, что со временем из него выйдет прекрасный командир самолёта. А ведь сначала он совсем пал духом. Как же, вроде бы лётчик, училище с отличием закончил, а управлять самолётом толком не умеет. Разумом понимал, что там им дали только основы и что всё приходит с опытом. Например, за эти дни он в технике пилотирования приобрёл больший опыт, чем за все годы в училище. Он понял, что движение самолёта можно ощущать, как ощущаешь движение своей руки и управляешь этим движением. Штурвал самолёта становится как бы продолжением тебя. Но пока ещё некоторые такие движения ему даются с трудом, как младенцу первые шаги. Но это не страшно, ведь известно, что младенцы вырастают. Главное – появилась уверенность. И его забота, чтобы она не переросла в ненужную и в авиации очень опасную самоуверенность. Ну а всё остальное – дело времени.
Но вот что обидно. Летаешь, летаешь и не видишь результатов своего труда. Создаётся впечатление бесполезности. Но, а в чём же польза? Вот агроном сказал сегодня: лесополосу отравили, поле со свеклой, скорее всего, погубили. А ведь строго соблюдали технологию, в этом Зубарев пунктуален и осторожен. И все же…
Население деревень, сплошь экологически неграмотное, и то понимает: так работать нельзя. Нужно искать другие методы борьбы с сорняками. Повышать урожайность таким путём из года в год преступно. Или это политика? Ну, да. А в ней любые методы хороши. Догнать и перегнать Америку, как им твердили с детства. Но ведь великие мира сего и к ним приближённые не едят хлеб, выращенный на таких полях. Для них существуют экологически чистые поля, и урожай там почему-то больше. Почему? Загадка? Наверное, нет.
С веранды вдруг раздалась песня:
А когда очень жарко
К нам приходят доярки
И приносят они молоко-о-о!
А под юбками бёдра,
Что молочные вёдра,
А до вечера так далеко-о-о!
- Тихо! – ступил на порог Клёнов. – Прекратите, два часа уже.
- А, Жорка! – расплылся в лучезарной улыбке Зародов. – Мы тебя потеряли. Послушай, найди где-нибудь гитару. Что? Нет гитары? Тогда угости нас чем-нибудь. Тоже нет? А что у тебя есть? А-а, ну его! – махнул он рукой. – У него ничего нет. Давай, командир:
- И приносят они самогон…
- Не самогон, а молоко, - поправил Зубарев. – Тебе, вшивому, всё баня снится.
- Баня? Какая баня? Она тю-тю, сгорела.
- Ну и хрен с ней, парторг обещал новую баню построить. Кстати, где у нас парторг?
- Где? – Зародов с трудом приподнял голову. – Нет его.
- А ведь был, я точно помню. – Зубарев икнул. – Простите! А, может, он в бане?
- Кто?
- Парторг.
- Баня же сгорела, - возразил Зародов. – Чего же ему там делать? Но я помню, что парторг с нами не мылся… кажется.
- Вот видишь, мы помним, - поднял палец Зубарев. – А кто с нами не мылся - тот нам не друг. И мы его не помним.
- Слушай, командир, а может он того, сгорел?
- Кто?
- Да парторг же!
- Этого я не помню. Помню, что баня сгорела.
- А дед где? – встрепенулся Зародов. – Может они оба?
- Парторг давно уехал, а дед в своём закутке спит, - разрешил их сомнения Клёнов. – И вам пора спать.
- А ты не врёшь? – усомнился техник.
- Гадом буду! Сами завтра увидите.
- А что мы увидим завтра, а, командир?
Зубарев молчал, опустив голову. Он засыпал.
- Э-э, командир, не надо спать, - затормошил его Зародов, - давай споём. И он затянул гнусавым голосом:
А мы летаем, опыляем
У доярок на виду-у!
К сожаленью химработы
Только раз в году-у!
- Песняры, давайте-ка спать, - зашипел на них Клёнов – Поздно уже.
- Ляжем! – твёрдо заявил Зародов и посмотрел на Гошку ласковым взглядом. – Хороший у нас второй пилот, командир. Я его люблю! – и он полез из-за стола с намерением облобызаться.
Но Гошка слегка подтолкнул его к раскладушке и тот упал на неё. Попытался подняться, но не смог.
- Я потом разденусь, можно?
- Можно, можно.
Зубарев добрался до кровати самостоятельно.
- А всё-таки, что бы ты не говорил, но как человек Глотов – дерьмо, - сказал он, ставя точку в споре с Зародовым, который они, видимо, вели, пока Гошка курил во дворе. И тут же захрапел.
Выходной день начался.
Первым проснулся Зародов от зверского храпа. «И кто это так храпел?»- подумал он. Придя в себя окончательно, понял: храпел он сам. Поднял голову и осмотрелся, где находится. Оказалось, лежал на своей раскладушке. Одетый. На соседней раскладушке сладко сопел Клёнов. Утонув в хозяйской перине, сном праведника спал Зубарев. Тоже в одежде лежал поверх одеяла.
Башка раскалывалась. Сквозь наглухо закрытые ставни просачивались лучики света. Свет проникал и через открытую дверь веранды, где на диване возлежал Манилов, во сне отмахиваясь от наседавших на него мух. От этого он часто ворочался и старые пружины допотопного дивана противно скрипели.
Никаких звуков в доме не раздавалось, только с кухни слышалось тиканье настенных маятниковых часов. Кажется, вчера баня сгорела, вспомнил он. Ни хрена себе, попарились! Или это приснилось? О, чёрт, как раскалывается голова! Сколько же времени? Он осторожно встал и прошёл на кухню. Ого! Второй час дня. Зачерпнул ковшом воды из ведра, жадно выпил. В животе тягуче защемило. На столе увидел банку с огурцами, залитую рассолом. То, что надо. Налил в бокал и, морщась, выпил. Вернулся в комнату, подошёл к кровати Зубарева и потряс его за плечо.
- Командир, ты жив?
- Что? – сразу встрепенулся тот, словно по сигналу тревоги.
- Я спрашиваю, ты жив? Как самочувствие?
- Думаю, что плохо.
- И мне плохо. Шланги дымятся, вот-вот сгорят.
- Послушай, вчера что, баня сгорела?
- Сгорела, - уныло подтвердил Зародов, – дотла.
- А вместе с ней наш хозяин и парторг, - сказал проснувшийся Гошка.
- Что? – Зубарев мгновенно выпрыгнул из кровати и болезненно поморщился. – Ой, голова! А я думал, что приснилось. Вот это повеселились!
- Жорка, за такие шутки по роже бьют! – предупредил Зародов.
- Да шучу я. Вы же вчера сами говорили, что они, якобы, сгорели.
- Фу, чёрт! – выдохнул Зубарев. – Я уже комиссию представил. Наверняка нас бы обвинили. А где Манилов?
- Спит вон на диване.
Зубарев потряс его. Тот только перевернулся на другой бок и что-то неразборчиво пробормотал.
- Что за привычка спать, не раздеваясь! Вставайте, сер!
- Ему плохо, - сказал Зародов.
- Плохо всем, - поправил Зубарев. – Манилов, просыпайся, я пиво принёс.
- О-о, пиво! – блаженная улыбка расплылась по лицу начальства. – Пол царства – за кружку пива.
- Ну, тогда вставай. А на веранде вон сейчас хозяйка танец живота исполнит.
С улицы раздался звук подъехавшей машины. На веранде появился агроном с двумя бутылками водки. Лицо его светилось от радости.
- Хозяева там вкалывают на пепелище, а вы тут прохлаждаетесь. Ну что, у меня к рыбалке всё готово.
Зародов с вожделением посмотрел на бутылки в руках агронома. Перехватив взгляд, тот пояснил:
- Это, чтобы в себя прийти. Знаю, что вам плохо.
- Да, нам плохо. – Техник притащил банку с огурцами.
- Меня-то утром хозяйка растолкала, опохмелила, я и ушёл, - продолжал агроном, разливая по стаканам водку. – Пришёл прямо на оперативку. Да, завтра бригада придёт новую баню деду рубить. Кстати, его бы тоже угостить надо.
Зубарев пошёл за дедом и вскоре вернулся.
- Вот что, мужики, рыбалка отменяется.
- Это почему же? – удивился Зародов. – Вот, здоровье поправим – и вперёд.
- Там старики головёшки растаскивают, место расчищают. Им одним долго возиться придётся. Вообще-то кто хочет – может ехать. Я остаюсь.
- Ну вот, славно порыбачили, - вздохнул агроном.
- Да ладно, обойдёмся без рыбалки, - сказал Манилов. – Помочь нужно старикам.
- Ну, раз так случилось, - потянулся Зародов к бутылке, - поправим головы – и за дело. Жорка, ты опять не будешь?
Клёнов отрицательно помотал головой.
- Такие люди нам нужны!
- Ну, что командир, делаем, как вчера договорились? – спросил агроном, хрустя огурцом. – Три поля ещё обработаем, где много сорняков, а остальные я вам так подпишу. Не хочется мне их поганить.
- Это можно, - ответил Зубарев. – Вот только куда бензин девать будем? Он же будет считаться израсходованным.
- Спишем! – хохотнул Зародов. – Не первый раз.
- Списать то, что израсходовали? Абсурд.
- Тогда слить в овраг и ракетницей! – техник изобразил пальцем нажатие курка. – Сгорит и все дела.
- Сжечь высокосортный бензин? - поразился Клёнов. – А если…
- Никаких если, - отмахнулся Зародов. – Говорю же, не в первый раз. Его по нашей стране, пока химия идёт, вагонами сжигают.
- Не лучше ли назад на нефтебазу вернуть?
- Он же истрачен, его нет, Жорка. А если нет – чего же возвращать?
- А мы в училище из-за отсутствия бензина простаивали, - вздохнул он, - говорили, что бензин остро производству нужен.
- Вот же система, твою мать! – не выдержал Манилов. – Льёшь эту гадость на поля, землю губишь. План не выполнишь – голову обещают снять.
- Не снимут, только погрозят. А вот без премии точно оставят.
- Найдём мы, куда ваш бензин деть, - прекратил их спор агроном. – Машины-то на нём тоже бегают?
- Ещё как! – согласился Зубарев. – Особенно «Жигули».
- Ну, вот и прекрасно!
- Хорошо, с этим решили. Но есть ещё проблема, - командир взглянул на агронома. – Мы три дня должны быть здесь и делать вид, что работаем.
- Пожалуйста. Машина в вашем распоряжении. С жильём и питанием, я думаю, проблем нет.
- С этим сё нормально, - сказал Зародов, открывая вторую бутылку. – Ну, вот, кажется, душа в тело начала возвращаться. Ох, уж эта медовуха? Жорка, будешь? – И не дожидаясь ответа, прокомментировал: - Такие люди нам нужны. Ну, душа, подвинься!
- Что ж, - встал агроном. – Цели, как говорится, ясны, задачи понятны. Раз рыбалка отменяется – я поехал. Завтра занимайтесь по своим планам. Будьте здоровы!
С трудом, но вторую бутылку допили. Перекурили и пошли помогать хозяевам.
К вечеру плацдарм для новой бани был расчищен. Сели ужинать. Предварительно дед выставил графин медовухи.
- А ты с нами не пригубишь, дед Семён? – спросил Зародов, алчно глядя на графин. – После трудов-то праведных.
- Нет, мне нельзя, - отказался тот, - мне вахту нести.
- Служба есть служба, - улыбнулся Манилов.
- Да мы разрешаем.
- Ну, мало ли, что разрешаете. А на посту нельзя. Вдруг опять какой-нибудь зверь шалопутный придёт? Мне же бой принимать придётся.
- Ха-ха-ха! – засмеялся Зародов. – Второй раз на самолёт заберёшься?
Пристыженный дед дипломатично промолчал. Довольный выдержкой, он набросил на тощие плечи фуфайку и, не спеша, зашагал вдоль улицы на аэродром.
После ужина покурили во дворе и долго определялись, что делать дальше. Мнения разделились. Манилов с Зародовым переоделись и ушли в сельский клуб в кино. Предварительно техник предупредил, что могут прийти к утру, если повезёт.
- Если приличные женщины подвернутся, - пояснил он. – Вперёд, кривые ноги!
- Вот так уже пятнадцатый год, - вздохнул Зубарев, глядя им вслед. – Самые хорошие дни в году в отрыве от семьи проводим. В общей сложности месяцев шесть. Понимаешь, куда ты попал, Георгий?
- А мне всё равно, где жить, - улыбнулся Клёнов.
- Пока – да, а вот женишься, и всё будет иначе. Не всякой женщине твои командировки понравятся. Прилетишь домой, едешь в автобусе, а от тебя, как от прокажённого шарахаются. Дома тоже ни жена, ни дети этого запаха не выносят. Он за две недели из одежды не выветривается. Вот моя первая подруга не выдержала и ушла.
- Так ты?...
- Да, брат, у меня вторая жена. Первая к родителям с ребёнком укатила, когда её одну без жилья оставлял, улетая. Ну, ладно, раз, другой. А тут ведь постоянно. Было бы где жить, всё б, может, иначе было. А так…
Зубарев обречённо махнул рукой и прикурил новую сигарету.
- Неужели ничего нельзя было сделать?
- А что сделать? Квартира мне тогда и близко не светила, я её только недавно получил. А бросить работу? Ты бы бросил? Она предлагала мне найти другую работу без этих командировок, где и платили больше, да и жильё можно быстрее получить. Есть такие места, у нефтяников, газовиков. Но ведь летать-то уже не будешь. А меня уже засосало это болото. Вот я и спрашиваю, ты ушёл бы?
- Нет, наверно. Наша профессия – она на всю жизнь. Её не меняют.
- Вот именно. Я ей тогда так и сказал. А она мне в ответ зло бросила: фанаты, мол, мы. Болтаемся по миру неизвестно где, а живём хуже, чем водители междугородных маршрутов. Вот так. И права ведь, что тут сказать. Я улетел на химию, а она собрала ребёнка – и к родителям в другой город. По слухам, замуж там удачней вышла, чем со мной было.
- А как же ребёнок?
- А что ребёнок? Растёт. Двенадцать лет уже. Дядю папой называет. Там и брат уже есть.
- Ты и примириться не пробовал?
- Да пробовал, чёрт возьми, пробовал! Не получилось. А потом решили: пусть ребёнок одного отца знает, меня-то сын и не помнит. И фамилия у него теперь другая. Вот так. Да, может, это и лучше.
Зубарев закурил новую сигарету, едва притушив старую. Было видно, что воспоминания его расстроили.
- Извини, командир, зря я затронул эту тему, - придвинулся Клёнов, прикуривая от его зажигалки. – Извини, я не знал.
- Да ладно! Всё давно позади. Просто накатит иногда. Я её не осуждаю. Не захотела ждать, что ж, её дело. Да и трудно ждать 15 лучших лет жизни. А некоторые и по 20 лет квартиры ждут.
- Никогда не думал, что Аэрофлот так беден.
- Да не беден он, Жорка, не беден. Просто у нас система такая. Понимаешь, система. Всё, что он зарабатывает, у него отбирает государство, оставляя копейки. А куда деньги уходят – нам не ведомо. Хотя, если присмотреться, можно понять, куда. В любом городе самые крупные предприятия работают… на войну. Местные-то жители об этом прекрасно знают. Они ничего полезного не производят для мирной жизни, а финансировать их надо. И кто финансирует?
- Государство, конечно.
- Да, из наших же денег. Из денег вот таких колхозов и совхозов, которым платит, как и за их труд, гроши за их продукцию, а потом перепродаёт её населению во много раз дороже. Понимаешь систему? Кто же в ней будет хорошо и честно работать? Отсюда и приписки, и разгильдяйство, и простое нежелание работать. День прошёл – и ладно. Хорошо ли ты работаешь, плохо ли – всё равно получишь свой минимум, чтобы не умирать, а продолжать работать. Или делать вид, что продолжаешь работать. Системе всё равно. Вот поработаешь в Азии на дефолиации хлопка – поймёшь, что там делается. Хлопок этот приписывают тысячами тонн. И все об этом знают. Нищета в некоторых кишлаках неописуемая. Зато почти все председатели колхозов – герои труда.
- Но как же так может быть?
- А вот так: сегодня тебе соседи свой хлопок привозят, и ты его за свой хлопок выдаёшь. Тут же газеты шум поднимают: собран невиданный урожай. Действительно, вот он. И никто не интересуется, как это вконец развалившееся хозяйство собрало такой урожай? Политика. Тут тебе и награды, и премии, и звёзды золотые. А на следующий год всё свозят к другому соседу. И он герой. Всё просто. Вопрос: кому это надо? Народу? Кого обманывают? Заграницу? Да им это всё давно известно.
- Тогда кому же это нужно? И зачем?
- Зачем? Тут большие деньги замешаны. – Зубарев ткнул пальцем в ночное небо. – До самых рубиновых звёзд. В общем, система, в которой говорят одно, а делают другое.
- Даже не верится, - засомневался Клёнов. – В газетах-то оттуда всегда шли такие победные рапорты.
- Ну, наша пресса целиком и полностью под контролем партии. Что приказано, то и напишут. Политика, - усмехнулся Зубарев. – Америку-то должны догонять. – И добавил с грустью: - Никогда мы её не догоним, никогда. По крайней мере, при существующей системе.
- По тебе КГБ не скучает, командир? – улыбнулся Гошка.
- Ха, среди лётчиков ещё не такое услышишь. Скажу больше: система эта обречена на вымирание. Она уже вымирает. Удивлён?
- Не знаю, - пожал плечами Гошка. – Никогда об этом не задумывался. Мне кажется, эта система навеки.
-Увы, нет. Система загнивает, Жорка. Вот полетаешь по стране – поймёшь. Возьми те же наши приписки. Разве в нормальном государстве такое состояние возможно?
- Думаю, нет.
- Вот. А у нас с каждым годом это расцветает. Но ведь есть предел, и он когда-то придёт. Мы в этой системе стали безликие винтики, у нас отбито желание лучше жить и работать. Мало того, желание лучше жить не поощряется, а критикуется. У нас отбито чувство собственности и чувство собственного достоинства. Вот скажи, что у тебя есть собственного? Квартира? Если будет, то государственная. Машина? Дача? Яхта? Самолёт? А, может, наследство родителей?
- Да ничего у меня нет, - ответил Клёнов, - но это особенно не мешает мне жить.
- Ну, это оттого, что ты холост. А вот женишься – сразу на многое взгляды переменятся. Они бы, может, и не изменились, если бы весь мир как жил, как мы. Но всё познаётся в сравнении. И поневоле задашься вопросом: почему не имеющая никаких ресурсов Япония живёт лучше? Почему некогда разбитая Германия живёт лучше?
- Если честно, я над этим не задумывался.
- Да о чём вы там вообще в училище задумывались? - спросил Зубарев и тут же сам ответил: - Ни о чём. Жили на всём государственном, с голода не подыхали, хотя и сыты особо не были. Слушали трепотню замполитов и смотрели наше долбанное телевидение день и ночь долдонящее об успехах социализма. И полагали, что всё идёт, как надо. А вот когда поработаешь на производстве, по стране полетаешь, женишься, а жить-то вам и негде – сразу о многом задумаешься. Кстати, тебе в общежитии место выделили?
- Нет. Я же прямо из гостиницы и на химию.
- А прилетишь обратно – куда пойдёшь?
- Наверно, опять в гостиницу, - неуверенно ответил Клёнов.
- На общих основаниях? Там же мест нет никогда. А направление тебе вряд ли дадут, ты уже работаешь. Так-то Глотов о тебе позаботился! Ну да ему лишь бы с базы нас вытолкать. У него в голове только план.
Гошка задумался. А действительно, куда он пойдёт по прилёте на базу грязный и провонявший насквозь химикатами? Да в гостиницу его, ясно, и за версту не пустят с таким запахом. Остаётся зал ожидания аэровокзала. Новоиспечённый бомж. Хороша перспектива!
- Что, уже задумался? А ты говоришь, система эта навеки. Нет, она уже загнивает. В ней все ко всему стали равнодушны, её не будут защищать. Что, скажи, в ней тебе защищать? Если своего у тебя абсолютно ничего нет, кроме, как в песне поётся, берёзок да клёнов? Не говоря, о высоком смысле слова Родина. Так что лопнет эта система, Жорка, возможно ещё при нашей жизни, ведь процесс распада ускоряется. И никакие замполиты уже не помогут. Поздно. Да и время не то.
- А что же будет?
- Да кто знает, страна-то, брат, у нас непредсказуема. Да что я это тебе говорю! Полетаешь, посмотришь, сам такой же вывод сделаешь. Знаешь, есть такое слово: пофигизм. Это когда в стране всем и всё по фигу. А почему? Да потому что народ много и долго кормят обещаниями, и он давно перестал им верить. Нужны перемены, и чем быстрей, тем лучше. Но их не видно. Там, - поднял палец в ночное небо, - засилье одних стариков, зачем им лишние потрясения? На всё и вся наложили табу, запреты. Ничего народу нельзя, им только всё можно. Вот от этого «нельзя» и появилось равнодушие ко всему. Всё просто, а они не хотят этого понимать. И когда-то из-за этого лишатся своей райской жизни.
Они снова закурили. В ночном небе, расчертив его пополам, пронёсся метеор. На какую-то долю секунды стали видны дома на противоположной стороне улицы. А у колодца, прижавшись к земле, крался за кем-то большой чёрный кот.
- Вот так же и наша жизнь, - задумчиво проговорил Зубарев, - сгорит и никакого следа не останется. Как будто мы и не жили. Порой жалко до слёз бывает. Ну, как же так, зачем тогда жить?
- Дети останутся, - ответил Гошка и тут же пожалел о сказанном, вспомнив историю командира с разводом.
- Дети? – затянулся Зубарев. – Да, дети останутся. Но это будут уже совсем другие жизни. Кстати, сколько сейчас времени?
--------------------------------------------------------
- Какое сегодня число, Жорка? – спросил утром Зубарев.
- С утра седьмое. А в чём дело?
- Нам ещё четыре дня здесь жить осталось. Каков будет налёт на одиннадцатое число?
- Откуда же я знаю? – удивился Клёнов. – Как работа пойдёт.
- Это же просто. В день – восемь часов. На сегодняшний день у нас 56 часов.
- Всего 48 пока.
- Будет 56.
- Мы же сегодня не работаем.
- Поедем на аэродром, дадим по радио начало работ. А всё остальное – в руках наших. За четыре дня будет ещё 32 часа. Итого за 11 дней 88 часов. С перелётами туда сюда это будет месячная санитарная норма. Двенадцатого вылетаем домой. И потом - свободны до конца месяца, если, конечно, норму не продлят. Но её наверняка продлят, тогда ещё на транспортных полётах поработаем несколько дней.
- А что же мы здесь четыре дня просто сидеть будем?
- Будем делать вид, что работаем. Погудим немного и отдыхать. Отдых мы заслужили. Всё, что требовал агроном, выполнили. А оставшиеся поля он не хочет травить и правильно делает. Мы их запишем себе в актив. Так лучше и природе, и нам, и агроному. Он отчитается за выполнение плана по авиационным работам, и, глядишь, награду получит. Мы тоже отчитаемся за выполнение плана…
- … и тоже премию получим, - докончил мысль Зародов.
- Премию? – ухмыльнулся Зубарев. – А ты быка Мотку забыл?
Техник с досады выплюнул изо рта сигарету и покрыл Мотьку и порядки системы отборным матом.
- Мало того, могут лишить премии всю эскадрилью, - продолжал командир.
- А всю эскадру-то за что? Чем другие виноваты? – удивился Гошка.
- Такова система. Есть нарушение в коллективе – лишат премии весь коллектив. Что-то вроде круговой поруки. Но за эскадрилью Глотов будет драться, чтобы самому без премии не остаться. А нас, как говорится, в назидание другим…
- Может, ещё и не лишат, - неуверенно произнёс Зародов, - дело-то пустяковое.
- Обязательно лишат. Если не всю эскадрилью, то нас – точно.
- Вот так, Жорка! – присвистнул Зародов. – Первой в твоей рабочей жизни премии ты не получишь из-за быка. Да ещё и на разборах будут долго склонять. Эх, система! – дурашливо произнёс он, изображая командира.
На аэродром они приехали поздно. Страшно зевая, техник расчехлил самолёт. От местных любвеобильных подруг они пришли с Маниловым утром и практически не спали.
Связались по радио с базой, получили прогноз и дали начало работы, хотя взлетать и не собирались. Главное, чтобы это было зафиксировано на базе. Простоями интересуются, простои – это упущенные гектары. А раз работаешь – всё нормально. Зародов ушёл спать в будку сторожа. Зубарев с Клёновым сидели в кабине, просчитывая, сколько гектаров можно сделать за четыре дня.
- Если повысить производительность, это можно сделать и за три дня, - ознакомившись с документами, сказал Зубарев. – Пожалуй, так и сделаем. Пускай будет меньше налёт, но гектары – те же. А налетаться успеем, больше полмесяца впереди.
- Но как же мы повысим производительность? – спросил Гошка.
- Объединением нескольких полей в одно.
- Но они же в разных краях колхоза.
- Мы же их всё равно не будем работать. А на схеме обработки объединим в одно. Рассчитаем под них время, количество бензина и ядов. Вот и всё. Остальное – дело рук наших.
- Действительно, химия! – усмехнулся Клёнов. – Но всё же это приписка.
- Пусть будет приписка, - равнодушно махнул рукой Зубарев, вытряхивая из пачки сигарету. – Главное, правильно документы оформить.
- И получится у нас тысячи полторы этих самых, - Гошка почесался, не желая произносить слово «приписка», - мёртвых гектаров.
- Ну, это ерунда! Некоторые хозяйства, бывает, совсем не работают. Прилетит к ним самолёт, лётчики посидят дней пять-шесть на точке, затем документы оформят – и домой. Как говорится, выбирается лучшее из зол. Ну а яд потом агроном сусликам в норы выльёт, их в степи развелось тьма тьмущая. Да и бензин ему останется, якобы сожженный за время работ. У них вон, как уборка – так жуткий дефицит бензина. Вот и нам придётся тонны полторы оставить.
На дороге к аэродрому, поднимая клубы пыли, показался автомобиль УАЗ. Из машины вышел мужчина лет сорока пяти, и представился председателем соседнего колхоза.
- Дело у меня к вам, ребята. Во первых, вы нам поле со свеклой подпалили. Ну, это ничего, отойдёт. Понимаю, что не нарочно. Просьба у меня к вам: не могли бы вы в моём хозяйстве вдоль дорог ядами, как следует пошуровать, чтобы сорняки убить?
- Но у вас же с нами договора нет, - возразил Зубарев.
- Зачем договор, я вам наличными заплачу, только выручите. Уборка скоро, а через моё хозяйство дороги в райцентр, по которым всё начальство ездит. А сорняки, как назло, вдоль дороги такие, что за версту видно. Вот и тычут каждый раз комиссии. Надоело.
- Заключили бы договор, мы бы вам и поля и дороги обработали.
- В прошлом году работали, в этом не хочу, - отмахнулся председатель. - Да и мало сорняков на полях. А вот вдоль дорог, ну, прямо, беда!
- А как отчитываться будете, что самолётом не пользовались?
- А бараны для чего? – усмехнулся он. – Приедет комиссия – каждому по барану и все дела. В городе-то мяса днём с огнём не найдёшь. А кушать хочется.
- Кушать всем хочется, - согласился Зубарев. – Ну, начальство-то не страдает без мяса.
- Не страдает, у них свои закрытые магазины. Но у меня-то бесплатно.
- Ясно. Но у нас тут начальство сейчас, - начал набивать цену Зубарев, - командир звена. Он сейчас в конторе находится. И ему это, может, не понравится. Ведь без договора работать запрещено.
Ни в какой конторе Манилов не находился. Он спал после бурно проведённой ночи у местных вдовушек.
- Так я и ему заплачу, ребята, только выручите.
- Ну что же, мы понимаем вашу проблему и, пожалуй, поможем вам, - неохотно согласился Зубарев. – Только не сегодня, а завтра. Приезжайте с планом полей, покажете, где и какие дороги обработать. Ну и, - Зубарев сделал характерный жест пальцами.
- Понятно, понятно! – заверил обрадованный председатель сел в машину и уехал.
- Буди Зародова, пора работать, - распорядился командир.
Беспрерывно зевая, из будки вышел техник и запустил помпу, огласившую окрестности жутким треском. Сигнальщиков на поле не выставляли, так как проводили не ковровую обработку, а выборочную. Там, где больше всего сорняков. До обеда сделали несколько полётов. Пилотировал Клёнов и Зубарев почти не вмешивался в управление, ограничиваясь подсказками: скорость, высота, крен…
После обеда зачехлили самолёт.
- Вечером, Жорка, тебе надо будет сюда приехать.
- Зачем?
- Чтобы конец работ дать и план на завтра.
Весь остаток дня помогали строить баню, потихоньку попивая водочку, привезённую запасливым агрономом. Вечером Манилов с Зародовым ушли к своим милашкам, а Гошка с командиром, посмотрев телевизор, завалились спать. Так прошёл их первый день вынужденного безделья.
На следующий день утром встали, как встают все нормальные люди.
- Я уже часа два, как проснулся, - объявил Клёнов, - привык рано вставать.
- Авиация тем и славна, что в ней рано встают, ничего не делают, много устают, поздно спать ложатся и все виноватые, - прокомментировал Зародов. - Лично я, - он взглянул на часы, - два часика поспал. Зато, какая была ночь! Скажи, командир? – обратился он к Манилову, не подающему внешних признаков жизни. – Хорошо ему, отоспится.
Не спеша, позавтракали, покурили. Спешить было абсолютно некуда. Скоро пришла машина и увезла их на аэродром. Зародов расчехлил самолёт и направился к будке с намерением предаться Морфею.
- Куда? – остановил его Зубарев. – Заливай двойную дозу яда в бак, сейчас дороги утюжить будем. Вон, видишь, наш сосед-председатель едет?
- Эх, дороги, пыль, да бурьян! – пропел техник и развернулся в сторону заправки. – И поспать некогда.
Следом за председателем подкатил их агроном. Лицо его выглядело испуганным.
- Неужели ещё что-то у тебя спалили? – спросил он, здороваясь.
Председатель объяснил, зачем он здесь.
- А чего ж договор не заключал? – кивнул он на лётчиков. – Они бы тебе всё проутюжили.
- Э-э, - отмахнулся председатель, - Ты в прошлом году работал самолётом?
- Обошёлся. Сорняков мало было. Но втык из района всё равно получил. Даже на бюро вызывали. Но мне чего, я же беспартийный.
- Ну, вот! А я в прошлом году работал. Правда, самолёт уже поздно дали, рожь наполовину в трубку пошла. Каждый час был дорог. А они день поработали и говорят: улетаем на базу на разбор, приказ начальства. На целых два дня. Это что ж за работа? Да останови я на два дня комбайны во время уборки – где я буду? А у них всё можно. На третий день прилетели, а работать уже нельзя, можно хлеб потравить. Пришлось им так всё подписать. Они же, паразиты, хотели в райком ещё жаловаться, мол, самолёт вызвал, а работать не хочет.
- Жалко партбилет-то? – улыбнулся агроном.
- Не билет, нервы свои жалко.
- Тоже верно. Вот они сейчас тебе их успокоят, обработают твои дороги. Правда, ребята?
- Обработаем, - заверил Зародов. – Ни былинки, ни тростинки не оставим.
- Самолёту-то ты хозяин. Возражать не будешь? – вытащил председатель бутылку коньяка. – Вот, захватил на всякий случай.
- Ну, какие тут возражения! – агроном полез в машину за стаканом.
Стакан оказался только один.
- Кто у вас старший, давайте, - протянул Зубареву. – За урожай!
- Нам нельзя, - улыбнулся командир. – Вот им наливайте.
Зародов с Маниловым не отказались. Оставшуюся жидкость выпили председатель с агрономом. Зубарев с Гошкой посмотрели схему полей, уточнили место чувствительных к ядам культур и направились к самолёту.
- Через день у вас будут самые чистые дороги в районе, области, а, может, и во всём СССР, - радостно сообщил председателю Зародов. – Правда, запах будет пару дней ощущаться.
- Чёрт с ним, с запахом! - отмахнулся тот. – Лишь бы лопухи да репейники загнулись.
За четыре полёта они добросовестно проутюжили все главные и второстепенные дороги соседнего колхоза. Это заняло по времени полтора часа. Заодно связались с базой и доложили, что работа идёт хорошо и на точке полный порядок. Уточнили, не летают ли где «гости»? Радист ответил, что ни сегодня, ни завтра полёты «гостей» не планируются. Когда закончили работу, обнаружили, что оставшиеся на земле распивают вторую бутылку, уже водки, которую извлёк из машины агроном. Манилов с Зародовым забыли про сон и оживлённо разговаривали с заказчиками.
- С вами хорошо, но, извините, дела, - сказал агроном и, сев в машину, укатил.
- Спасибо, ребята, выручили, - благодарил председатель, вручая Зубареву деньги.
- Да чего там, - отмахнулся Зубарев. – Только никому про это не говорите.
- Могила! – заверил сосед. – И знать вас не знаю.
И он тоже укатил по своим делам.
- Ну вот, премию заработали, которой вас Мотька лишил, - улыбнулся Манилов. – Соседний самолёт работает, не слышали?
- Работает, - ответил Зубарев. – Спрашивали, можно ли за бензином подлететь?
- Что ты ответил?
- Ответил, как и договаривались, минут через сорок подлетит.
- Вот я к ним и перелечу. Вы ведь после завтра домой, а у меня тут ещё два самолёта работают.
- Оставался бы, может, баню достроят, - попробовал отговорить Зародов. – А после завтра бы и перелетел. Да и, - он улыбнулся, - вдовушка опечалится.
- Нет, брат, не могу. Это же мои экипажи. У них срок проверки выходит. Что случись – их безвинно выпорют. Как вас за этого быка. Давай документы, - повернулся к Клёнову, - распишусь, где требуется.
Требовалось расписаться в бортовом листе за налёт. Затем в журнале проверяющих оперативную точку. Там Манилов написал выдуманные замечания и тут же снизу вывел: устранены с помощью командира звена.
- А то всё придираются инспекторы, почему это командиры звеньев у своих подчинённых замечаний не находят, - прокомментировал он. – А как прилетят инспекторы – замечаний куча. И у нас была куча, - ставя свою подпись, закончил он, - но мы их совместными усилиями устранили.
- Но в процессе устранения старых замечаний были вскрыты замечания новые.
- Устраняйте и новые! – дурашливо замахал руками Манилов, изображая инспектора отряда. – Летать запрещаю! Всё запрещаю! Где ваши пилотские свидетельства? Вырежу талоны! Безобразие!
Из-за деревни на бреющем полёте выскочил самолёт и сходу пошёл на посадку.
- Вон ещё нарушители летят, товарищ инспектор!
- Отрежу талоны! – погрозился Манилов голосом инспектора и замахал в сторону самолёта. – Всё отрежу!
- Всё не надо, товарищ инспектор, кое-что им может пригодиться, они же молодые ещё.
Коньяк и водка, встретившись в желудке, сделали своё дело. Им было весело. Самолёт между тем сходу зарулил на заправку и из него выпрыгнул техник экипажа. Вместо приветствия он заорал:
- Мужики! Где у вас тут заведение с буквами «Мэ» и «Жо»? Какой-то гадостью, сволочи, накормили! – и он стал быстро озираться по сторонам.
- А зачем тебе женский-то? – спросил Зародов. – Их тут у нас нет.
- Мужики, я серьёзно! – взмолился его коллега. – Где подумать-то? Невмоготу!
- А вон овраг недалеко, там и думай.
Техник рысью рванул к оврагу, на ходу расстегивая пояс. Вышли командир со вторым пилотом, поздоровались.
- Зачем засранца-то с собой привезли? – спросил Зародов. – И без него бы вас заправили.
- Он уже второй день по оврагам бегает, - улыбнулся командир прилетевшего самолёта. – Отважился местного пива хлебнуть, а оно у них стиральным порошком разводится, да ещё сырой водой. Слон не выдержит. Бензин-то дадите?
- Без проблем. Как работается?
-Плохо. Агроном слишком привередливый. Едва ветерок подует – запрещает работать, ожогов боится. Похоже, мы у него до осени просидим. У вас-то уже, небось, санитарная норма на носу?
- Завтра заканчиваем, послезавтра – домой.
- Счастливчики, повезло вам.
Из оврага с печатью облегчения на лице появился техник.
- Что, брат, отрыгается местное пиво?
- Это у нас в стране только додуматься могут пиво стиральным порошком разводить, для того, чтобы пенилось, - ответил тот. – И что за страна, одно жульё кругом!
- Система! – ответил Зубарев. – Что же ты от неё хочешь? Попробуй водку с солью. Говорят, помогает. Или чай марганцовкой заправляй.
- Вчера соль пробовал – бесполезно. Может, мало?
- Чего, водки?
Самолёт заправили быстро. Так же быстро попрощались.
- Повнимательней тут, - напутствовал Манилов, залезая в самолёт. – Ты, как, долетишь, или в овраг ещё сбегаешь? – обратился к технику.
Тому уже надоели бесконечные подковырки, и он молча полез в самолёт. На правое место пытался взгромоздиться Манилов, но, вспомнив, что выпил, уступил место второму пилоту. Хлопнула закрываемая дверь. Через минуту самолёт, развернувшись боевым разворотом, исчез в направлении, откуда час назад прилетел.
- Ну что же, на сегодня всё! – объявил Зубарев. – Тебе, Жорка, работа с документами предстоит. Расписывай на восемь часов.
На схеме полей Клёнов нарисовал сплошную липу. Поля, расположенные в разных местах, на схеме чудесным образом оказались рядом, что намного сокращало время подлёта к ним и резко поднимало производительность. Потом он взялся за барограммы, хронометражи и бортовые листы. Через два часа всё было готово. Зубарев взял ленту барограммы и критически осмотрел её.
- Смотри-ка, наловчился, - удивился он, - от настоящей не отличишь.
- Стараюсь, - улыбнулся Гошка, - хотя и не хочется, честно говоря, этой липой заниматься.
- Ты думаешь, что я это с радостью делаю? Или агроном? Но видишь сам, какова обстановка. А так – всем хорошо. Все довольны, все смеются и хлопают в ладоши, - грустно произнёс он.
Ещё раз проверили документы. Пора и на обед. После обеда помогали достраивать баню. Правда, Зародов один отсыпался и ему, видимо, снились местные милашки, с которыми уже не увидится. Манилов улетел, а одному с двумя ему там нечего делать. Ну да ничего, найдут других. Скоро на уборку сюда приедет целая московская автоколонна. Шофёры нисколько не хуже лётчиков.
Вечером от нечего делать Клёнов вновь занимался документами. Зародов безразличным взором уставился в телевизор, где, как всегда, расхваливали прелести социализма и скорого рая. А Зубарев в преддверии близкого свидания с родными заскучал. Он без конца выходил курить, а потом подсел к Гошке.
- Ну, что тут у тебя?
- Да всё нормально, просто проверяю и анализирую. Действительно, химия. От слова химичить. Невероятные возможности для всяческих махинаций. Множество вариантов. Сплошные эксперименты. Я чувствую себя цирковым жонглёром.
- Это ты в нашей стране жонглёр. Попробовал бы в Америке так жонглировать. Там тебе и сотку приписать не дадут, частная собственность. Это у нас «и всё вокруг колхозное, и всё вокруг моё!». А там умеют деньги считать. А потом же, там без дела авиацию не применяют, как у нас. Там ведь погоня за гектарами не нужна, такое и в дурном сне им не приснится. Да и отчитываться там некому, райкомов-то нет.
- Всё у нас как-то нелогично, - вздохнул Гошка, - даже обидно.
- А нелогично потому, что вся система не логична, её людям искусственно навязывают. Нет ни рынка, ни частной собственности. Заинтересованности нет, а есть одно безразличие. Всё наизнанку вывернуто. Вот скажи: какой фермер будет сам себе гектары приписывать?
- Только ненормальный.
- Вот именно. А они таковыми нас считают. Да и на самом деле мы ненормальные. Потому, что чем мы занимаемся ненормально, нелогично и вредно. А мы вынуждены этим заниматься, чтобы на жизнь себе зарабатывать. Другой профессии у нас нет.
- Печально всё это.
На третий день они вообще не поднимались в воздух. Приехали на аэродром, пользуясь коротковолновой станцией, прямо с земли дали начало работ и план перелёта на следующий день на базу. Потом, сидя в кабине, оформили документы на восемь часов налёта на этот день и два часа – остатки, на завтра. Документы были готовы, осталось подписать и поставить печати.
Потом заправили самолёт для перелёта. В заправщике осталось около двух тонн неиспользованного топлива, не считая того, что подарили соседнему экипажу. Тот будет делать жесточайшую экономию, они перерасход. Так надо. Ну а оставшемуся бензину найдёт применение агроном. Может, будет продавать его частникам, может, зальёт в колхозные машины, его дело. По их документам этого топлива не существует, оно сожжено над колхозными полями ради поднятия урожайности. Кто не верит, вот, пожалуйста, акты, бортовые листы, подписи, печати. А если надо будут и свидетели. Завтра ещё в книге замечаний появится просьба агронома объявить экипажу благодарность за качественно выполненную работу. Да и действительно, там, где требовал агроном, она выполнена с отличным качеством.
И, возможно, замполит упомянет их и похвалит на разборе. Возможно, им простят, хотя и будут долго вспоминать ЧП с быком Мотькой и, даже, выплатят премию. Но это маловероятно, скорее даже невероятно. Да на это они, прекрасно зная систему, и не надеются.
С утра оформили в конторе колхоза документы, поставили все подписи и печати. Один экземпляр оставили агроному, второй – себе. Итог работы утверждённой агрономом – отлично. Директивы партии на поднятие урожайности выполнены. Страна может надеяться на высокий урожай. Правда, если он вовремя будет убран. Можно об этом писать в газетах и уверенно говорить по телевидению. Битва за урожай, как всегда, будет жаркой. Будет нехватка рабочих, нехватка бензина и машин. В общем, всё, как всегда. На то она и битва.
Сколько не убранного хлеба останется на полях – об этом никто не узнает. Не напишут про это и не скажут по телевидению. Да вы что! Такого просто не может быть!
Да и зачем давать поводы для злорадства нашим недругам? Правда, иногда пожалуется пресса на плохую погоду. Она у нас как с 17-го года испортилась, так и льют теперь дожди во время уборки. А раньше-то, говорят, не было. Ну, мы-то об этом знаем, а там, за океаном, знать не обязательно. И поэтому отрапортуют, как надо, и сколько надо. А что ж, всегда готовы! И всё у нас в порядке. И трудовой «энтузизизм» на высоте.
Да вот только почему-то весной коровам кушать нечего. А солому с полей они жрать не хотят, хотя и голодные. Почему? Она ядом насквозь провоняла. Кто не знает, и ещё не понял – это гербицид 2,4Д, аминная соль, официально считающаяся ядом средней токсичности. Не бойтесь, ерунда, всего же средняя степень. И считается, что эта средняя степень советскому народу вреда не приносит. Кстати, и высокотоксичные дефолианты – тоже. Те, которые применяли во Вьетнаме для борьбы с партизанами. Сколько их там от этого погибло – не известно, но без листьев остались сотни тысяч гектаров леса. А он там, кстати, вечнозелёный, не как у нас.
Ну да ничего. Откройте, друзья, газеты. О чём пишут? Ага, вот. На будущий год партия наметила преодолеть стомиллионный рубеж по обработке полей с воздуха. А сколько ещё обрабатывается наземным способом. Это вам не шутка! Целые авиационные дивизии будут отравлять землю от весны и до осени, сбрасывая на поля тысячи эшелонов различных ядов. Куда там до нас Франции или Германии. Уж не говоря о Японии. Да что там, весь мир с нами не сравнится. Господи, хоть в чём-то…
А как же! Скот-то надо кормить. Да и людей тоже. То есть, народ. А к гербициду он привык. Без него-то вон в 20-30-х годах, какие голодухи были! Детей, говорят, ели. Правда, кое-кто жрали и сейчас жрут экологически чистые продукты. Есть такие поля. И попробуй, пролети там самолёт с химаппаратурой! Где потом будет его командир!
Ну а что касается скота. Крупного и рогатого. В Америке его около семи миллионов и они в молоке купаются. Так, как когда-то обещал нам купаться в нём незабвенной памяти авантюрист Никита Сергеевич Хрущёв. Кто не помнит, скажу: обещал к 80-м годам прошедшего века. Мы там должны были уже в коммунизме жить.
А в СССР крупного рогатого скота – более пятнадцати миллионов голов. А молока нет. Мяса, кстати, тоже. Чудеса! Но как же такую ораву прокормить? А партия тезис на повышение поголовья выдвинула. Будем выполнять. Если, конечно, коровы нас не слопают. Вон пионеры по всей стране уже ветки на деревьях обломали. Заготавливают так называемый веточный корм. Где коровы не достанут – советский пионер доберётся.
Кстати, надой у нас на одну корову такой, какой у деревенской бабушки своя коза даёт. Ах, чудеса, чудеса!
Вчера вечером им организовали прощальный вечер. Новая баня выдержала испытание и была отменно натоплена. Правда, дед с бабкой отчего-то были печальные.
- Ну, с прощанием! – поднял дед бокал с медовухой. – На будущий год прилетайте.
- Обязательно, дед, прилетят. Медовухи больше готовь, - сказал агроном.
- А это наготовлю, - с готовностью отозвался дед, - обязательно наготовлю.
- Ты, дед Семён, только баню опять не спали, - смеялся Зародов.
- Ну, уж таперича не спалю, учёный, - отвечал дед. – Жалко только, жисть наша на исходе. Я старую-то баню после войны цельный год строил, - вздохнул он и почему-то посмотрел на фотографии, висящие на стене. – А тут за три дня. Спасибо тебе, - повернулся к агроному. – И вам, ребята, спасибо.
Хозяйка отошла от стола, смахивая непрошеную слезу. Пить почему-то не хотелось. Агроном, пригубив ещё немного, засобирался домой. Даже любитель выпить Зародов от дальнейших возлияний отказался. В доме витала какая-то тихая непонятная грусть. Как всегда, вышли во двор покурить. Дед от сигареты отказался и завернул любимую «козью ножку», от которой шёл дым, как от недавно горевшей бани. На сегодняшнюю последнюю ночь ему нашли замену, и он остался дома. Но обычно разговорчивый после выпитой медовухи, сегодня он был немногословен.
К десяти утра подошла машина с агрономом. Быстро побросали в неё немногочисленные походные пожитки. Провожать на аэродром поехали и хозяева, как их не отговаривали. Часа два они собирали старт, сворачивали полотнища, грузили в самолёт многочисленное оборудование, необходимое Зародову для обслуживания самолёта. Потом проверили и отгоняли двигатель на всех режимах. Зародов ещё раз осмотрел его, открыв створки капотов, и скоро доложил, что к полёту всё готово. Осталось запустить двигатель и взлететь.
- Да, едва не забыл! – вскрикнул вдруг агроном и полез в кабину. Вытащил что-то большое, завёрнутое в целлофановый мешок. – Это вам домой. Барашек. В городе-то, знаю, мяса не найдёте.
- Что-то не припоминаю, чтоб оно в магазинах было, - ответил, поблагодарив, Зубарев. – Ну, что ж, извини, агроном, если что не так было. Мы тебе честно отработали всё, что хотел. И… спасибо за всё. Не во всех хозяйствах так лётчиков принимают.
Барана забросили в фюзеляж. Отошли от самолёта, покурили на дорожку. Командир взглянул на часы.
- Пора. Если через 10 минут не взлетим, нас могут искать начать. Таков порядок.
Заняли места в кабине. Зародов закрыл дверь и устроился посередине.
- К запуску готов! – доложил Гошка, начав читать контрольную карту.
- Техник готов! – откликнулся Зародов. – Как барана-то делить будем?
- Что? – не понял Зубарев. – Какого барана? Ах, да…
- Берите его себе, мне он зачем, если я не знаю, где сегодня ночевать буду, - сказал Клёнов.
- Поедешь ко мне, - ответил командир, - место найдётся. А потом пробьём тебе обшагу.
- И будет она тебе родным домом лет на пятнадцать,- добавил техник. – А, может, и больше.
- Ну, ладно! К запуску!
И в этот момент провожающие вдруг замахали руками.
- Что там у них? – Зародов открыл дверь.
Оказалось, что дед с бабкой взяли им в подарок баночку медовухи, да едва не забыли вручить.
- От нас вам со старухой, - протянул дед банку. – Не поминайте лихом. Привыкли мы к вам, как к детям.
- Спасибо, дед Семён, спасибо! – он слышал звук набирающего обороты стартёра. Сейчас запустится двигатель. – Спасибо! Отходи от самолёта, сейчас струя пойдёт.
- Что там ещё? – спросил командир.
- Медовуха! – проорал техник, преодолевая шум запущенного двигателя.
Зубарев согласно кивнул головой, он всё понял.
Взлетели. Набирая высоту, сделали круг, второй, третий. А снизу, уменьшаясь в размерах, ещё долго махали руками на опустевшем поле три одинокие фигуры. Набрали 1500 метров, легли на курс. Предстоял трёхчасовой перелёт. Связались с базой, доложили расчётное время прибытия.
Несколько минут летели молча.
- А знаете, почему так трогательно провожали нас старики? – спросил вдруг Зубарев.
- Так сказал же дед, что привыкли к нам, - Зародов поскрёб заскорузлыми пальцами растительность на груди. – К нам почему-то все быстро привыкают.
- Не только потому, что привыкли. Детей у них нет.
- А фотографии на стене?
- Это сыновья. Но они в конце войны в Германии погибли.
- Откуда ты знаешь? Они что-то про это ничего не говорили.
- Наверное, потому и не говорили, что они для стариков до сих пор, как живые. Как будто в длительной командировке. А сказал мне об этом агроном, когда мы сегодня к вылету готовились.
Несколько минут снова летели молча, думая каждый о чём-то своём.
- А мы и внимания на них не обратили, - сказал Клёнов.
- На кого? – не понял Зародов.
- Да на ребят этих, что на фотографии. Примерно, мои ровесники. А ведь они на родителей похожи. У меня вот тоже дядя на войне погиб. Меня тогда ещё на свете не было. А стариков жалко, - вздохнул он, помолчав.
И ему вдруг мучительно захотелось вернуться обратно.

------------------------------------------------------------
                                                                                                                    2006 г. 

 

ДЕБИЛОС

ДЕКОМПРЕССИЯ (рассказ)