У каждого есть темный чулан грязных секретов. Когда Юнг говорит это, он вовсе не имеет в виду (так я его понимаю) подсознание, анатомию архетипа или любимое его коллективное бессознательное. Это именно настоящий темный чулан реальных, не понарошку грязных секретов. Если вы когда бывали к исповеди, то знаете, что есть, всегда есть в нас нечто такое, чего невозможно высказать и Богу, или если, паче чаяния, решишься, то боль от стыда не пройдет с отпущением грехов, а даже сделается еще невыносимее. Невыносимее оттого, что теперь знает кто-то третий, пускай и сам Тот, Которому (как говорят) и так все видно и даже с Его попустительства, индифферентного неучастия творил ты грязный свой грех. Никогда не говорите на фиглярском, фарисейском таинстве самого сокровенного – не поможет.
Темный чулан… Хотя сам он уже является аллюзией, его еще можно сравнить, наверное, с аппендиксом, органом души, где скапливается неизбежная грязь жизни. Именно неизбежная. Самые дурные, гадкие поступки мы совершаем слепо, стихийно, безотчетно. Если ты долго и осознанно вынашиваешь план какой-либо подлости (полагая ее, понятно, актом справедливости), то это не грязный секрет, а просто ты сам, какой родился, и каяться тебе не в чем. Настоящий грязный секрет произрастает из самых темных глубин души, из черной стихии, неподвластной практическому разуму. Трусость, воровство, предательство, прелюбодеяние…, в общем, все то, что так скрупулезно отметил на скрижалях своих Отец и дополнил (скорее, переписал наново и по-другому) Сын, заложенные в природу нашу от века, от Адама, таящиеся под тонкой скорлупой внутреннего же морального закона, природы которого не понимал даже Кант, вдруг вырываются на поверхность безумным Везувием, апокалипсическим Кракатау, но с той лишь разницей, что известно это только тебе. Разрушения, наносимые такими извержениями душе, невосполнимы. Черными дырами будут зиять их кратеры, серым пирокластическим пеплом будет покрыто безжизненное пространство вкруг них, и напрасно, тщетно память будет отворачиваться от уже непоправимого. Запереть содеянное, правильнее сказать, само собою случившееся в чулан можно, но это только от чужих взоров, собственные же глаза всегда будут натыкаться на эту дверь, а рука невольно будет тянуться к замку, поворачивать ключ и…, нет это не ящик Пандоры, не табакерка с чертом… Ничего оттуда не выскачет, не выползет, не вылетит. Ты сам заходишь туда, в эту слепую темноту, но ты все видишь, все слышишь, все понимаешь. Часами ты проводишь там душные ночи, грязные секреты твои обступают тебя семейным кольцом и начинается долгий неприютный разговор, даже не разговор, а длинная череда монологов, более похожих на заключительные речи прокурора, одна другой одиознее.
Но наступает утро, ты запираешь постылую дверь и жизнь вновь открыта для нового неискупимого греха. Неискупимого, потому, что нельзя уничтожить или хоть компенсировать свершившееся добрым делом. Нет, не существует ни в природе, ни в трансцендентном мире никаких весов, где чаша добра могла бы перевесить чашу зла. И напрасно я сравнил вначале письма темный чулан грязных секретов с аппендиксом. Хирургически это не удалить. Это то, что встретит тебя в твой последний день и уходить ты будешь именно через эту, и никакую другую дверь.
Помочь сайту
Поздравления
