Перекресток Глава 25

Каким вы представляете себе ад?
Местом, где праведников сжигают на костре?
Варят из них бульон или жарят на сковороде с овощами?
Сдирают живьем шкуры, чтобы сменить обшивку на троне Дьявола?
Церковь вдолбила людям, что праведники попадают в рай, а грешники – в ад.
Церковь говорит: если ты ходил в церковь, исповедовался, соблюдал пост и не грешил – ты праведник и ты, после смерти попадешь в рай.
А если ты нарушил все десять заповедей – твое место в аду, среди низших.
Церковь говорит, если ты совершал благие дела – ты умрешь без мучений.
Если ты злодействовал – твоя смерть, будет для тебя кошмаром.
Церковь говорит: Господь Всемогущ. Он протянет руку праведнику, чтобы отвести твою душу в рай.
Церковь говорит: Дьявол Лукавый. Он сожрет грешника с потрохами и нет ему выхода на Свет.
Почему, праведник, не совершивший ни единого греха, внезапно умирает ужасной смертью? Почему его тело покрывается язвами, а зловоние удушает?
И почему, грешник, совершивший грех – отдает душу, не испытав и толики мук?
Все говорят, будто Дьявол – чудовище.
Красный Дракон.
Но, никто не говорит, что Господь – жесток.
«И праведник, если отступит от правды своей и будет поступать неправедно, будет делать все те мерзости, какие делает беззаконник, будет ли он жив? Все добрые дела его, какие он делал, не припомнятся; за беззаконие свое, какое делает, и за грехи свои, в каких грешен, он умрет.».[1]
Церковь говорит: Он милосерден.
А я говорю – он террорист мира.
Только он может забрать душу праведника, сделав его смерть, поистине ужасной.
«И ты, сын человеческий, скажи сынам народа твоего: праведность праведника не спасет в день преступления его, и беззаконник за беззаконие свое не падет в день обращения от беззакония своего, равно как и праведник в день согрешения своего не может остаться в живых за свою праведность».[2]  
Господь – многолик.
Так, к чему я веду…
Сегодня я бродил по Гриден Ауэр.
Поразительное место.
Я с упоением впитывал в себя все великолепие улиц и сверкающих огней.
Разноцветные, как лампочки, они были повсюду, как рой светящихся мотыльков, зависших над домами. По большей части, они не отличались друг от друга, разве что, цветом крыш и заборчиками.
Здесь так много жизни.
Так много движения.
Люди, и машины, бесконечным потоком двигаются по улицам и дорогам.
Звуки пугают и восхищают.
Они идут отовсюду.
От людей.
От машин.
Из машин.
Из домов.
Мир поглощен симфониями звуков.
Я остановился, рассматривая витрину с манекенами. На них были надеты одежды. Красивые одежды. Пестрые.
Застывшие пластиковые люди с застывшими лицами и пустыми глазами.
Я шел мимо магазинов и кафе.
Мимо домов.
Мимо припаркованных автомобилей.
Я стоял на мосту и смотрел на черную воду, которую рассекали моторные лодки. 
Я смотрел на небо.
Яркие мазки розового и желтого. Сизо-оранжевое солнце, зависшее над четкой линией горизонта. Природное электричество шло на убыль, сменяясь серой калькой. Зажигались разноцветные огни и раздавались первые аккорды в клубах.
Идеальность захватывает.
Идеальность омрачает.
Пока я стоял на мосту, я вспоминал, что испытал, когда ушла Лолита.
Я предал себя.
Я предал того, кто был внутри меня.
Я возненавидел себя за то, что сделал.
Я должен был ненавидеть рыжую толстуху, но я не мог.
Я был слаб.
Я просидел в своей комнате до утра, а после ушел.
Я шел по улицам, не зная, куда иду и зачем.
Я просто шел.
Я был одним из тысяч жителей Папсквера, что передвигался по улицам и думал о своем.
Я…
Я хотел поделиться своей ничтожностью и хотел сочувствия.
Я не хотел ни с кем говорить и не хотел жалости.
Двойственность, убивала меня.
Она разрывала меня на куски, заставляя чувствовать себя еще ниже.
Говорят: держи друзей при себе, а врагов еще ближе.
Я не просто подпустил к себе врага… я позволил ему забраться себе под кожу.
Именно так я чувствовал себя.
Я был унижен самим собой. Своим достоинством. Своим пороком.
Я смотрел в стеклянные окна кафе, наблюдая за посетителями.
Они свободно общались друг с другом.
Они ели. Они пили.
Они были счастливы.
Спросите меня – завидовал ли я их счастью?
Совсем чуть-чуть.
Потому что им повезло чуть больше, чем мне.
Я засунул руки в карманы куртки. Пальцы нащупали клочок бумаги.
Вытащив его, я увидел цифры написанные идеальным почерком.
Я пошел к автомату, раздумывая – хотел ли я сочувствия?
Хотел ли я, что бы меня гладили по головке и жалели?
Хотел ли я чувствовать себя сопливым сорванцом, которого могли пожалеть, нашептывая, что я хороший и умный мальчик. Что я сильный и смелый. Что я всего добьюсь в этом гребаном мире и буду счастлив?
Я набрал номер и ждал, пока не снимут трубку.
Да? – ответил женский голос.
Миссис Иджер? Это Броуди. – Я нервничал. Жутко нервничал, не понимая, какого дьявола я звоню ей. – Помните, мы познакомились с вами на «спид-дейтинге»?
Броуди? – голос улыбнулся. – Да, конечно. Я ждала вашего звонка, Броуди.
Миссис Иджер пригласила меня к себе на чай.
Сам того не зная, я приперся в этот район, точно меня тянула невидимая нить.
Оказалось, что миссис Иджер жила в Гриден Ауэр.
Был ли я счастлив, что встречусь с ней?
Хотел ли я этого?
Но в итоге, я оказался у ее дома.
Ее дом был белым.
Ее забор был белым.
Ее крыша была серой.
Ее газон был зеленым.
Американская мечта была монохромной с зелеными мазками.
Я смотрел на дома, что выстроились передо мной в шеренгу, и мне они казались копиями старых фотографий, расклеенных на столбах.
Я шагнул внутрь фотографии и постучал в дверь, из красного дерева.
Еще один мазок в монохромии.
Миссис Иджер открыла мне, пропуская внутрь.
Я смотрел на стены, полы и потолки.
Идеальность восхищает.
Идеальность омрачает.
Роскошь умиляет.
Роскошь отравляет.
Дом, напичканный дороговизной меня не впечатлил.
Все это, я видел в миссис Иджер.
Она встретила меня в темно-синем, бархатном платье с высоким воротом.
Ее волосы были уложены в высокую прическу.
От нее неизменно пахло духами, от которых кружилась голова.
Я рада нашей встречи, Броуди. – Она улыбнулась мне, поманив в столовую.
Богачи, называли место, где принимают пищу не кухней, а столовой.
Она была огромной, такой же огромной, как и гостиная.
Я сел за обеденный стол, рассчитанный на десять персон и почувствовал себя карликом, на обеде у великана.
Какой вы предпочитаете чай? – спрашивает меня миссис Иджер. – Зеленый или черный?
Черный. – Отвечаю я. – Спасибо.
Она ставит передо мной серебряный поднос, на котором стоит сервиз из дорого и тончайшего фарфора с золотыми нитками, вьющиеся плющом на сахарной глазировке.
Там же, на подносе, лежит трубка, из черного дерева и спички.
Посмотрите, - миссис Иджер берет заварник, такой же белый и тонкий с круглым пузом и изогнутой ручкой. Открывает крышку и подносит его ко мне. Я вижу, внутри пузатой емкости, листья. Они чуть сморщены из-за кипятка, но они зеленые и крупные. Это не тот чай, к которому я привык. – Это необычный чай. Это не тот чай, который измельчают до пыли и сворачивают в жгутики и продают по двадцать долларов за упаковку. Этот чай не заваривается семь минут. Этому чаю, как минимум, нужен час. Первые полчаса, чтобы листья достаточно размякли, а остальные полчаса, чтобы отдать воде цвет.
Какой интересный чай. – Отвечаю я.
У моего мужа чайная плантация. Теперь, она принадлежит мне. – С гордостью, говорит миссис Иджер, ставя заварник на стол. Она садится во главе стола, напротив меня. – Этот чай расфасовывается всего по четыре унции,[3]за пятьсот долларов. Этот чай очень дорого стоит, потому что в нем, куда больше вложено, нежели в дешевых порошках, которые выдают за чай.
Что же в нем необычного? – спрашиваю я.
Миссис Иджер улыбается.
Его собирают вручную. Отбирают каждый листочек. Если он недостаточно зеленый, или чуть меньше, его выбрасывают. Этот чай, собирают люди на плантациях с утра и до вечера. С восходом солнца и его закатом. Этот чай не проходит тепловую обработку. Его не измельчают, его собирают и складывают в корзины. После, эти корзины отправляются в путь. Большее, что возможно при доставке чая, это хлопковая ткань, что защищает его от пыли и прочих атмосферных перепадов. На фабрике, его промывают и просушивают на солнце, но не слишком, иначе листья испортятся. Теперь, вы понимаете, почему в этот чай вложено больше, чем в фальшивках, что стоят на прилавках магазинов?
Да. Я понимаю. – Я киваю, понимая, что миссис Иджер помешана на чае. Она готова говорить о нем вечность.
Она поднимается с места и подходит ко мне.
Подхватывает заварник и наклоняет носик над чашкой.
Я завороженно смотрю, как воронкой, чашка наполняется нежной, почти карамельного цвета, жидкостью.
Попробуйте. – Говорит она.
Я делаю глоток, ощущая во рту невероятные вкусы.
Я чувствую солнце, что согревало чай. Я чувствую влагу, что впитал в себя чай от дождя. Я чувствую ветер, что обдували его.
У меня было чувство, что в моем рту, вырос лес.
Потрясающий. – Выдыхаю я. Миссис Иджер снова улыбается и берет трубку, и спички, возвращаясь на свое место.
Она поджигает спичку и подносит пламя к чаше, раскуривая трубку.
Я пью чай, наблюдая за тем, как изящно она смотрится в ее тонких пальцах.
Стаммель из рыжего дерева с золотой каймой, и изящный длинный мундштук, с изогнутым кончиком – загубником.
Миссис Иджер пыхтит трубкой, а я пью чай.
Могу я задать вам два нескромных вопроса?
Да, конечно.
Вы убили своего мужа?
Она выпускает дым и улыбается.
Да.
За что?
От него дурно пахло.
Мы так и сидим в тишине, в которой я слышу, треск тлеющего табака в трубке миссис Иджер и гул холодильника.
Я думаю… как она убила его?
Задушила?
Наняла убийц?
А может, она подлила ему цианид в чай?
Я хочу узнать, как она это сделала. Но я, ведь, спросил разрешения лишь на два вопроса.
Могу я задать вам нескромный вопрос, Броуди?
Допиваю чай и киваю.
За окном доносится раскат грома.
Не желаете ли остаться на ночь? Вот-вот, начнется дождь.
Да, спасибо.
Она ведет меня на второй этаж, в комнату, как миссис Иджер выразилась, для гостей.
Комната чистая и просторная… дорого обставленная.
Говорить о вещах в комнате, было бы глупо.
В шкафу, найдете чистую пижаму. – Говорит она. – Располагайтесь.
Спасибо.
Ах, если вы желаете, я отнесу вашу одежду в химчистку.
Спасибо. – Я киваю, краснея.
Эта женщина помешана не только на чае, но и на чистоте. Не удивительно, что она убила своего мужа.
Сложите свою одежду в корзину для белья и выставите за дверь. Я позабочусь о ней.
Спасибо.
Когда миссис Иджер уходит, я иду в ванную, отделанную белым кафелем.
Душевая кабинка из темного матового стекла. Хромированные вентиля у раковины и такой же обод у овального зеркала.
Я раздеваюсь, складывая одежду в корзину. Хорошо, что на мне новые трусы, а то бы я со стыда сгорел, зная, что она будет копаться в белье.
Что касается душа… несколько раз, я ошибался, крутя вентиля, отскакивая назад и вскрикивая, когда по коже била, либо очень холодная, либо очень горячая вода.
На пятый раз, мне все же удалось найти нужную температуру и наконец насладиться душем.
Выдавив на ладонь шампуня, я мылил волосы, взбивая до пышной пены. Затем, использовал весь гель.
Мне начинал нравится этот дорогой ритуал омовения.
Я смеялся, пока пена сбегала вдоль моего тела, воронкой исчезая в сливе.
После, я повязал на бедра полотенце и проведя ладонью по запотевшему зеркалу, смотрел на себя в отражение.
Я не узнал себя.
Я был бледным, с впалыми щеками и тускло-серыми глазами.
По моим щекам бежали струйки воды с волос.
Я опустил взгляд на стеклянную полку. Среди баночек с гелями и кремами, я увидел гребень.
Миссис Иджер добра ко мне, так почему я должен оскорблять ее доброту?
Я зачесал волосы назад, поворачиваясь то одним, то другим боком.
Я придурок.
Вернувшись в комнату, я нашел в шкафу пижаму.
Обычно, я спал в одних штанах, но я не у себя в комнате… я вообще не хочу думать о своей комнате, и о том, что там случилось.
Я не хочу возвращаться в свою комнату и в квартиру вообще.
После того, как рыжая толстуха ушла, отчим сломался.
Он больше не мог пить и курить. И если пытался, то сигаретный дым, выходил из его рта, вместе с кровью.
Он больше не сидел в своем кресле. Теперь, его грузное тело лежало на кровати, и почти не двигалось.
Он покрывался язвами и дурно вонял.
Он умирал… наконец-то, умирал.
Я лег на кровать, почти провалившись на перине.
Запах духов миссис Иджер был по всюду.
Духи пропитали подушки и одеяло.
Пропитали стены и мебель.
Этот воздух – был миссис Иджер.
Раздался стук в дверь.
Войдите. – Ответил я. Дверь открылась и вошла миссис Иджер.
Простите, что беспокою, Броуди. – Я смотрел на миссис Иджер: на ней была черная комбинация, и полупрозрачный пеньюар с пухом. Ее волосы, по-прежнему уложены в прическу. – По ночам становится очень холодно. Я принесла вам еще одно одеяло.
Спасибо. – Я не нуждался во втором одеяле. Мне было жарко после душа и после мыслей.
Спокойной ночи. – Она двинулась к двери, а я… я не хотел, чтобы она уходила.
Миссис Иджер, - она обернулась, вскинув брови. – Останьтесь со мной.
Она не назвала меня извращенцем. Не сказала, что это дурной тон и прочую ересь по отношению к даме.
Конечно. – Миссис Иджер села на кровать рядом со мной. – Ваше имя не Броуди, так?
Меня зовут, Шон. – Я сел, согнув ноги в коленях и свесив руки. – Меня зовут, Шон Леттер.
Я хотел все ей рассказать. Я хотел рассказать, как переступил через себя, поддавшись пороку, вместо того, чтобы вершить суд.
Моя мать – шлюха. – Начал я. – Отца, я никогда не знал. – Я бросил на миссис Иджер взгляд. – Она приводила клиентов на дом и обслуживала. Когда мне было одиннадцать, я слег с температурой. Я хотел пить… я был голоден, а матери было плевать. Она только попросила свою подружку присмотреть за мной. И… - прошло одиннадцать лет, а я до сих пор помню все так ярко, как будто это случилось вчера. – Эта шлюха… она воспользовалась моей слабостью. Она растлила меня, пока я бредил о воде и пище.
Я надеялся услышать от миссис Иджер жалость, но она не проронила и слова.
Она внимательно слушала меня и в ее глазах не было сочувствия.
Как странно, но внутренне, я радовался этому.
А несколько дней назад, эта шлюха заявилась в мою квартиру. – Продолжил я. – Я был уверен, что смогу убить ее. Я хотел этого. Все эти одиннадцать лет, я представлял, как она будет корчится от боли. Но… я не смог. Вместо этого, я трахнул ее. – Я покачал головой. – Я слаб… я переступил через себя, отдавшись пороку. Я ненавижу себя за свою слабость.
Миссис Иджер глубоко вдохнула, сдержанно улыбнувшись мне.
Я убила своего мужа, потому что он, дурно пах. – Заговорила она. – Не потому, что он не соблюдал гигиену. Напротив, мой супруг педантично относился к своей внешности. Маникюр, педикюр. Всегда одет с иголочки. – Миссис Иджер сложила руки на бедрах. – От него пахло другими женщинами. Я знала, что он изменяет мне, с рабынями, что работают на плантациях. Я знала это и желала отмщения. Чувствую чужой запах пота, меня одолевала ярость. Я ненавидела себя за то, что не могу ничего сделать. Я была слаба, потому как, мой супруг имел все, а я ничего. У меня оставался лишь один способ… это убить его.
Но, вы сделали это. – Сказал я, повернувшись к ней всем корпусом. – А я – нет. Я не смог.
И поэтому, считаете себя слабым? – она улыбнулась, положив свою ладонь мне на плечо. – За что Господь сверг с небес Денницу?
Я нахмурился, вспоминая все что знал в библии.
Потому что он захотел занять его место? – предположил я. 
И это тоже. Но, грех Денницы был в его гордыни. Он возгордился собой и не узрел истину. О чем думает человек, когда желает убить своего врага?
О последствиях. О том, что его ждет тюрьма. О том, что ему больше не увидеть белого света, только через решетку. – Подумал я.
Прежде чем, я решилась на убийство супруга… я возгордилась. Я возвысилась над ним, и узрела истину. Истину, что я все, а он лишь пташка. Возгордись, Шон. Возвысься над ней и узри истину, что ты вершишь суд во имя истины.
Я пораженно хлопал глазами.
Но, она мертва. Ее уже кто-то убил. Кто-то, но не я.
Миссис Иджер расхохоталась.
Тогда празднуй, Шон! – она хлопнула в ладоши. – Празднуй, потому как Господь свершил возмездие, а ты остался на пути праведника!
Я сглотнул, осознавая, что миссис Иджер… сумасшедшая. Ее взгляд пылал, когда она говорила о Боге – как о палаче.
Думаете, я безумна, Шон? – миссис Иджер склонила голову на бок. – Отнюдь. Я праведна, как и все те, кто ходят в церковь. Я католичка. Я исповедуюсь Отче. Я молюсь.
Да, но, как отреагировал священник, что слушал исповедь миссис Иджер?
Я бы не додумалась до этого. – Она улыбнулась мне. – Отче подсказал.
С каких пор, церковь направляет праведников на убийства? Или они считают это за благую истину?
Ложитесь, Шон. Вам нужно поспать.
Миссис Иджер… останьтесь со мной. – Я все еще не хотел ее отпускать.
Она легла рядом, и я положил ей на плечо свою голову, а руку на живот.
В этом жесте не было ничего порочного. Я обнимал ее так, как обнимал бы свою любимую мать.
Спите, Шон.
И я уснул.
Я спал так крепко, как никогда.
Мне не снились сны. Я видел лишь темноту, убаюкивающую темноту, в совокупности с теплом миссис Иджер. Ее рука, обнимала меня за плечо, а голос шептал, что-то неразборчивое.
Меня разбудил раскат грома. За окном было уже утро, серое и холодное.
Я поднялся с кровати, и пошел в туалет, справить нужду.
Когда я вернулся, миссис Иджер скатилась на мою половину кровати.
Я сел на кровать и тронул ее за руку.
Ужас охватил меня.
Миссис Иджер? – я легонько тряхнул ее за плечи, уложив на спину. – Миссис Иджер?
Она молчала. Ее веки и губы, были крепко сжаты. Кожа бледная и ледяная.  
Кто сказал, что грешник, в смерти увидит муки?
Миссис Иджер умерла, как праведница… во сне… без боли.
Я накрыл ее одеялом и поцеловав в губы, вышел из комнаты. Корзина с вещами, стояла у входной двери.
Я быстро оделся и вошел на кухню.
Я не хотел уходить просто так… поэтому, я достал из шкафчика жестяную банку, с изображением гейши.
Там был чай.
Я хотел взять чай, который собирают в ручную, на плантациях. Который не подвергают тепловой обработке, не измельчают в пыль или не скручивают в жгут.
Я хотел забрать что-то с собой, в память о миссис Иджер.
Мне было жаль ее. Я думал… что, наконец-то, нашел единомышленника.
Но и она покинула меня.
После, я вышел из дома на улицу, и позвонил из автомата в скорую и пошел прочь.
Я слонялся по улицам, пока не забрел в Хоупес.
Я пришел к Шелби… я хотел быть с кем-то в момент моей печали.
Я скорбел по миссис Иджер.
После, мы трахались с Шелби и курили травку.
Ты когда-нибудь видела покойника? – спросил я ее. Шелби повернулась на бок, ко мне лицом и положила свою ладонь мне на грудь.
Только на похоронах дедушки.
Ты целовала его?
Да. В лоб.
А я в губы. – Подумал я. – Меня можно назвать некрофилом… но, я считал этот жест куда больше, чем благодарность за исповедь миссис Иджер.
И что ты почувствовала?
Шелби вздохнула, забрав у меня из рук косяк. Она затянулась и выпустила густое облако дыма.
Что мы все, когда-нибудь умрем.
Мы ржали над этой мрачной шуткой, и я понимал, что Шелби права.
Мы все, когда-нибудь умрем… только вопрос был в другом – как умру я?
 

[1] Иезекииль. Глава 18. Стих 24. (Прим. автора)
[2] Иезекииль Глава 33. Стих 12. (Прим. автора)
[3] Около 100 гр. (Прим. автора)

© Copyright: Юлия Пуляк, 2014

Регистрационный номер №0249674

от 1 ноября 2014

[Скрыть] Регистрационный номер 0249674 выдан для произведения: Каким вы представляете себе ад?
Местом, где праведников сжигают на костре?
Варят из них бульон или жарят на сковороде с овощами?
Сдирают живьем шкуры, чтобы сменить обшивку на троне Дьявола?
Церковь вдолбила людям, что праведники попадают в рай, а грешники – в ад.
Церковь говорит: если ты ходил в церковь, исповедовался, соблюдал пост и не грешил – ты праведник и ты, после смерти попадешь в рай.
А если ты нарушил все десять заповедей – твое место в аду, среди низших.
Церковь говорит, если ты совершал благие дела – ты умрешь без мучений.
Если ты злодействовал – твоя смерть, будет для тебя кошмаром.
Церковь говорит: Господь Всемогущ. Он протянет руку праведнику, чтобы отвести твою душу в рай.
Церковь говорит: Дьявол Лукавый. Он сожрет грешника с потрохами и нет ему выхода на Свет.
Почему, праведник, не совершивший ни единого греха, внезапно умирает ужасной смертью? Почему его тело покрывается язвами, а зловоние удушает?
И почему, грешник, совершивший грех – отдает душу, не испытав и толики мук?
Все говорят, будто Дьявол – чудовище.
Красный Дракон.
Но, никто не говорит, что Господь – жесток.
«И праведник, если отступит от правды своей и будет поступать неправедно, будет делать все те мерзости, какие делает беззаконник, будет ли он жив? Все добрые дела его, какие он делал, не припомнятся; за беззаконие свое, какое делает, и за грехи свои, в каких грешен, он умрет.».[1]
Церковь говорит: Он милосерден.
А я говорю – он террорист мира.
Только он может забрать душу праведника, сделав его смерть, поистине ужасной.
«И ты, сын человеческий, скажи сынам народа твоего: праведность праведника не спасет в день преступления его, и беззаконник за беззаконие свое не падет в день обращения от беззакония своего, равно как и праведник в день согрешения своего не может остаться в живых за свою праведность».[2]  
Господь – многолик.
Так, к чему я веду…
Сегодня я бродил по Гриден Ауэр.
Поразительное место.
Я с упоением впитывал в себя все великолепие улиц и сверкающих огней.
Разноцветные, как лампочки, они были повсюду, как рой светящихся мотыльков, зависших над домами. По большей части, они не отличались друг от друга, разве что, цветом крыш и заборчиками.
Здесь так много жизни.
Так много движения.
Люди, и машины, бесконечным потоком двигаются по улицам и дорогам.
Звуки пугают и восхищают.
Они идут отовсюду.
От людей.
От машин.
Из машин.
Из домов.
Мир поглощен симфониями звуков.
Я остановился, рассматривая витрину с манекенами. На них были надеты одежды. Красивые одежды. Пестрые.
Застывшие пластиковые люди с застывшими лицами и пустыми глазами.
Я шел мимо магазинов и кафе.
Мимо домов.
Мимо припаркованных автомобилей.
Я стоял на мосту и смотрел на черную воду, которую рассекали моторные лодки. 
Я смотрел на небо.
Яркие мазки розового и желтого. Сизо-оранжевое солнце, зависшее над четкой линией горизонта. Природное электричество шло на убыль, сменяясь серой калькой. Зажигались разноцветные огни и раздавались первые аккорды в клубах.
Идеальность захватывает.
Идеальность омрачает.
Пока я стоял на мосту, я вспоминал, что испытал, когда ушла Лолита.
Я предал себя.
Я предал того, кто был внутри меня.
Я возненавидел себя за то, что сделал.
Я должен был ненавидеть рыжую толстуху, но я не мог.
Я был слаб.
Я просидел в своей комнате до утра, а после ушел.
Я шел по улицам, не зная, куда иду и зачем.
Я просто шел.
Я был одним из тысяч жителей Папсквера, что передвигался по улицам и думал о своем.
Я…
Я хотел поделиться своей ничтожностью и хотел сочувствия.
Я не хотел ни с кем говорить и не хотел жалости.
Двойственность, убивала меня.
Она разрывала меня на куски, заставляя чувствовать себя еще ниже.
Говорят: держи друзей при себе, а врагов еще ближе.
Я не просто подпустил к себе врага… я позволил ему забраться себе под кожу.
Именно так я чувствовал себя.
Я был унижен самим собой. Своим достоинством. Своим пороком.
Я смотрел в стеклянные окна кафе, наблюдая за посетителями.
Они свободно общались друг с другом.
Они ели. Они пили.
Они были счастливы.
Спросите меня – завидовал ли я их счастью?
Совсем чуть-чуть.
Потому что им повезло чуть больше, чем мне.
Я засунул руки в карманы куртки. Пальцы нащупали клочок бумаги.
Вытащив его, я увидел цифры написанные идеальным почерком.
Я пошел к автомату, раздумывая – хотел ли я сочувствия?
Хотел ли я, что бы меня гладили по головке и жалели?
Хотел ли я чувствовать себя сопливым сорванцом, которого могли пожалеть, нашептывая, что я хороший и умный мальчик. Что я сильный и смелый. Что я всего добьюсь в этом гребаном мире и буду счастлив?
Я набрал номер и ждал, пока не снимут трубку.
Да? – ответил женский голос.
Миссис Иджер? Это Броуди. – Я нервничал. Жутко нервничал, не понимая, какого дьявола я звоню ей. – Помните, мы познакомились с вами на «спид-дейтинге»?
Броуди? – голос улыбнулся. – Да, конечно. Я ждала вашего звонка, Броуди.
Миссис Иджер пригласила меня к себе на чай.
Сам того не зная, я приперся в этот район, точно меня тянула невидимая нить.
Оказалось, что миссис Иджер жила в Гриден Ауэр.
Был ли я счастлив, что встречусь с ней?
Хотел ли я этого?
Но в итоге, я оказался у ее дома.
Ее дом был белым.
Ее забор был белым.
Ее крыша была серой.
Ее газон был зеленым.
Американская мечта была монохромной с зелеными мазками.
Я смотрел на дома, что выстроились передо мной в шеренгу, и мне они казались копиями старых фотографий, расклеенных на столбах.
Я шагнул внутрь фотографии и постучал в дверь, из красного дерева.
Еще один мазок в монохромии.
Миссис Иджер открыла мне, пропуская внутрь.
Я смотрел на стены, полы и потолки.
Идеальность восхищает.
Идеальность омрачает.
Роскошь умиляет.
Роскошь отравляет.
Дом, напичканный дороговизной меня не впечатлил.
Все это, я видел в миссис Иджер.
Она встретила меня в темно-синем, бархатном платье с высоким воротом.
Ее волосы были уложены в высокую прическу.
От нее неизменно пахло духами, от которых кружилась голова.
Я рада нашей встречи, Броуди. – Она улыбнулась мне, поманив в столовую.
Богачи, называли место, где принимают пищу не кухней, а столовой.
Она была огромной, такой же огромной, как и гостиная.
Я сел за обеденный стол, рассчитанный на десять персон и почувствовал себя карликом, на обеде у великана.
Какой вы предпочитаете чай? – спрашивает меня миссис Иджер. – Зеленый или черный?
Черный. – Отвечаю я. – Спасибо.
Она ставит передо мной серебряный поднос, на котором стоит сервиз из дорого и тончайшего фарфора с золотыми нитками, вьющиеся плющом на сахарной глазировке.
Там же, на подносе, лежит трубка, из черного дерева и спички.
Посмотрите, - миссис Иджер берет заварник, такой же белый и тонкий с круглым пузом и изогнутой ручкой. Открывает крышку и подносит его ко мне. Я вижу, внутри пузатой емкости, листья. Они чуть сморщены из-за кипятка, но они зеленые и крупные. Это не тот чай, к которому я привык. – Это необычный чай. Это не тот чай, который измельчают до пыли и сворачивают в жгутики и продают по двадцать долларов за упаковку. Этот чай не заваривается семь минут. Этому чаю, как минимум, нужен час. Первые полчаса, чтобы листья достаточно размякли, а остальные полчаса, чтобы отдать воде цвет.
Какой интересный чай. – Отвечаю я.
У моего мужа чайная плантация. Теперь, она принадлежит мне. – С гордостью, говорит миссис Иджер, ставя заварник на стол. Она садится во главе стола, напротив меня. – Этот чай расфасовывается всего по четыре унции,[3]за пятьсот долларов. Этот чай очень дорого стоит, потому что в нем, куда больше вложено, нежели в дешевых порошках, которые выдают за чай.
Что же в нем необычного? – спрашиваю я.
Миссис Иджер улыбается.
Его собирают вручную. Отбирают каждый листочек. Если он недостаточно зеленый, или чуть меньше, его выбрасывают. Этот чай, собирают люди на плантациях с утра и до вечера. С восходом солнца и его закатом. Этот чай не проходит тепловую обработку. Его не измельчают, его собирают и складывают в корзины. После, эти корзины отправляются в путь. Большее, что возможно при доставке чая, это хлопковая ткань, что защищает его от пыли и прочих атмосферных перепадов. На фабрике, его промывают и просушивают на солнце, но не слишком, иначе листья испортятся. Теперь, вы понимаете, почему в этот чай вложено больше, чем в фальшивках, что стоят на прилавках магазинов?
Да. Я понимаю. – Я киваю, понимая, что миссис Иджер помешана на чае. Она готова говорить о нем вечность.
Она поднимается с места и подходит ко мне.
Подхватывает заварник и наклоняет носик над чашкой.
Я завороженно смотрю, как воронкой, чашка наполняется нежной, почти карамельного цвета, жидкостью.
Попробуйте. – Говорит она.
Я делаю глоток, ощущая во рту невероятные вкусы.
Я чувствую солнце, что согревало чай. Я чувствую влагу, что впитал в себя чай от дождя. Я чувствую ветер, что обдували его.
У меня было чувство, что в моем рту, вырос лес.
Потрясающий. – Выдыхаю я. Миссис Иджер снова улыбается и берет трубку, и спички, возвращаясь на свое место.
Она поджигает спичку и подносит пламя к чаше, раскуривая трубку.
Я пью чай, наблюдая за тем, как изящно она смотрится в ее тонких пальцах.
Стаммель из рыжего дерева с золотой каймой, и изящный длинный мундштук, с изогнутым кончиком – загубником.
Миссис Иджер пыхтит трубкой, а я пью чай.
Могу я задать вам два нескромных вопроса?
Да, конечно.
Вы убили своего мужа?
Она выпускает дым и улыбается.
Да.
За что?
От него дурно пахло.
Мы так и сидим в тишине, в которой я слышу, треск тлеющего табака в трубке миссис Иджер и гул холодильника.
Я думаю… как она убила его?
Задушила?
Наняла убийц?
А может, она подлила ему цианид в чай?
Я хочу узнать, как она это сделала. Но я, ведь, спросил разрешения лишь на два вопроса.
Могу я задать вам нескромный вопрос, Броуди?
Допиваю чай и киваю.
За окном доносится раскат грома.
Не желаете ли остаться на ночь? Вот-вот, начнется дождь.
Да, спасибо.
Она ведет меня на второй этаж, в комнату, как миссис Иджер выразилась, для гостей.
Комната чистая и просторная… дорого обставленная.
Говорить о вещах в комнате, было бы глупо.
В шкафу, найдете чистую пижаму. – Говорит она. – Располагайтесь.
Спасибо.
Ах, если вы желаете, я отнесу вашу одежду в химчистку.
Спасибо. – Я киваю, краснея.
Эта женщина помешана не только на чае, но и на чистоте. Не удивительно, что она убила своего мужа.
Сложите свою одежду в корзину для белья и выставите за дверь. Я позабочусь о ней.
Спасибо.
Когда миссис Иджер уходит, я иду в ванную, отделанную белым кафелем.
Душевая кабинка из темного матового стекла. Хромированные вентиля у раковины и такой же обод у овального зеркала.
Я раздеваюсь, складывая одежду в корзину. Хорошо, что на мне новые трусы, а то бы я со стыда сгорел, зная, что она будет копаться в белье.
Что касается душа… несколько раз, я ошибался, крутя вентиля, отскакивая назад и вскрикивая, когда по коже била, либо очень холодная, либо очень горячая вода.
На пятый раз, мне все же удалось найти нужную температуру и наконец насладиться душем.
Выдавив на ладонь шампуня, я мылил волосы, взбивая до пышной пены. Затем, использовал весь гель.
Мне начинал нравится этот дорогой ритуал омовения.
Я смеялся, пока пена сбегала вдоль моего тела, воронкой исчезая в сливе.
После, я повязал на бедра полотенце и проведя ладонью по запотевшему зеркалу, смотрел на себя в отражение.
Я не узнал себя.
Я был бледным, с впалыми щеками и тускло-серыми глазами.
По моим щекам бежали струйки воды с волос.
Я опустил взгляд на стеклянную полку. Среди баночек с гелями и кремами, я увидел гребень.
Миссис Иджер добра ко мне, так почему я должен оскорблять ее доброту?
Я зачесал волосы назад, поворачиваясь то одним, то другим боком.
Я придурок.
Вернувшись в комнату, я нашел в шкафу пижаму.
Обычно, я спал в одних штанах, но я не у себя в комнате… я вообще не хочу думать о своей комнате, и о том, что там случилось.
Я не хочу возвращаться в свою комнату и в квартиру вообще.
После того, как рыжая толстуха ушла, отчим сломался.
Он больше не мог пить и курить. И если пытался, то сигаретный дым, выходил из его рта, вместе с кровью.
Он больше не сидел в своем кресле. Теперь, его грузное тело лежало на кровати, и почти не двигалось.
Он покрывался язвами и дурно вонял.
Он умирал… наконец-то, умирал.
Я лег на кровать, почти провалившись на перине.
Запах духов миссис Иджер был по всюду.
Духи пропитали подушки и одеяло.
Пропитали стены и мебель.
Этот воздух – был миссис Иджер.
Раздался стук в дверь.
Войдите. – Ответил я. Дверь открылась и вошла миссис Иджер.
Простите, что беспокою, Броуди. – Я смотрел на миссис Иджер: на ней была черная комбинация, и полупрозрачный пеньюар с пухом. Ее волосы, по-прежнему уложены в прическу. – По ночам становится очень холодно. Я принесла вам еще одно одеяло.
Спасибо. – Я не нуждался во втором одеяле. Мне было жарко после душа и после мыслей.
Спокойной ночи. – Она двинулась к двери, а я… я не хотел, чтобы она уходила.
Миссис Иджер, - она обернулась, вскинув брови. – Останьтесь со мной.
Она не назвала меня извращенцем. Не сказала, что это дурной тон и прочую ересь по отношению к даме.
Конечно. – Миссис Иджер села на кровать рядом со мной. – Ваше имя не Броуди, так?
Меня зовут, Шон. – Я сел, согнув ноги в коленях и свесив руки. – Меня зовут, Шон Леттер.
Я хотел все ей рассказать. Я хотел рассказать, как переступил через себя, поддавшись пороку, вместо того, чтобы вершить суд.
Моя мать – шлюха. – Начал я. – Отца, я никогда не знал. – Я бросил на миссис Иджер взгляд. – Она приводила клиентов на дом и обслуживала. Когда мне было одиннадцать, я слег с температурой. Я хотел пить… я был голоден, а матери было плевать. Она только попросила свою подружку присмотреть за мной. И… - прошло одиннадцать лет, а я до сих пор помню все так ярко, как будто это случилось вчера. – Эта шлюха… она воспользовалась моей слабостью. Она растлила меня, пока я бредил о воде и пище.
Я надеялся услышать от миссис Иджер жалость, но она не проронила и слова.
Она внимательно слушала меня и в ее глазах не было сочувствия.
Как странно, но внутренне, я радовался этому.
А несколько дней назад, эта шлюха заявилась в мою квартиру. – Продолжил я. – Я был уверен, что смогу убить ее. Я хотел этого. Все эти одиннадцать лет, я представлял, как она будет корчится от боли. Но… я не смог. Вместо этого, я трахнул ее. – Я покачал головой. – Я слаб… я переступил через себя, отдавшись пороку. Я ненавижу себя за свою слабость.
Миссис Иджер глубоко вдохнула, сдержанно улыбнувшись мне.
Я убила своего мужа, потому что он, дурно пах. – Заговорила она. – Не потому, что он не соблюдал гигиену. Напротив, мой супруг педантично относился к своей внешности. Маникюр, педикюр. Всегда одет с иголочки. – Миссис Иджер сложила руки на бедрах. – От него пахло другими женщинами. Я знала, что он изменяет мне, с рабынями, что работают на плантациях. Я знала это и желала отмщения. Чувствую чужой запах пота, меня одолевала ярость. Я ненавидела себя за то, что не могу ничего сделать. Я была слаба, потому как, мой супруг имел все, а я ничего. У меня оставался лишь один способ… это убить его.
Но, вы сделали это. – Сказал я, повернувшись к ней всем корпусом. – А я – нет. Я не смог.
И поэтому, считаете себя слабым? – она улыбнулась, положив свою ладонь мне на плечо. – За что Господь сверг с небес Денницу?
Я нахмурился, вспоминая все что знал в библии.
Потому что он захотел занять его место? – предположил я. 
И это тоже. Но, грех Денницы был в его гордыни. Он возгордился собой и не узрел истину. О чем думает человек, когда желает убить своего врага?
О последствиях. О том, что его ждет тюрьма. О том, что ему больше не увидеть белого света, только через решетку. – Подумал я.
Прежде чем, я решилась на убийство супруга… я возгордилась. Я возвысилась над ним, и узрела истину. Истину, что я все, а он лишь пташка. Возгордись, Шон. Возвысься над ней и узри истину, что ты вершишь суд во имя истины.
Я пораженно хлопал глазами.
Но, она мертва. Ее уже кто-то убил. Кто-то, но не я.
Миссис Иджер расхохоталась.
Тогда празднуй, Шон! – она хлопнула в ладоши. – Празднуй, потому как Господь свершил возмездие, а ты остался на пути праведника!
Я сглотнул, осознавая, что миссис Иджер… сумасшедшая. Ее взгляд пылал, когда она говорила о Боге – как о палаче.
Думаете, я безумна, Шон? – миссис Иджер склонила голову на бок. – Отнюдь. Я праведна, как и все те, кто ходят в церковь. Я католичка. Я исповедуюсь Отче. Я молюсь.
Да, но, как отреагировал священник, что слушал исповедь миссис Иджер?
Я бы не додумалась до этого. – Она улыбнулась мне. – Отче подсказал.
С каких пор, церковь направляет праведников на убийства? Или они считают это за благую истину?
Ложитесь, Шон. Вам нужно поспать.
Миссис Иджер… останьтесь со мной. – Я все еще не хотел ее отпускать.
Она легла рядом, и я положил ей на плечо свою голову, а руку на живот.
В этом жесте не было ничего порочного. Я обнимал ее так, как обнимал бы свою любимую мать.
Спите, Шон.
И я уснул.
Я спал так крепко, как никогда.
Мне не снились сны. Я видел лишь темноту, убаюкивающую темноту, в совокупности с теплом миссис Иджер. Ее рука, обнимала меня за плечо, а голос шептал, что-то неразборчивое.
Меня разбудил раскат грома. За окном было уже утро, серое и холодное.
Я поднялся с кровати, и пошел в туалет, справить нужду.
Когда я вернулся, миссис Иджер скатилась на мою половину кровати.
Я сел на кровать и тронул ее за руку.
Ужас охватил меня.
Миссис Иджер? – я легонько тряхнул ее за плечи, уложив на спину. – Миссис Иджер?
Она молчала. Ее веки и губы, были крепко сжаты. Кожа бледная и ледяная.  
Кто сказал, что грешник, в смерти увидит муки?
Миссис Иджер умерла, как праведница… во сне… без боли.
Я накрыл ее одеялом и поцеловав в губы, вышел из комнаты. Корзина с вещами, стояла у входной двери.
Я быстро оделся и вошел на кухню.
Я не хотел уходить просто так… поэтому, я достал из шкафчика жестяную банку, с изображением гейши.
Там был чай.
Я хотел взять чай, который собирают в ручную, на плантациях. Который не подвергают тепловой обработке, не измельчают в пыль или не скручивают в жгут.
Я хотел забрать что-то с собой, в память о миссис Иджер.
Мне было жаль ее. Я думал… что, наконец-то, нашел единомышленника.
Но и она покинула меня.
После, я вышел из дома на улицу, и позвонил из автомата в скорую и пошел прочь.
Я слонялся по улицам, пока не забрел в Хоупес.
Я пришел к Шелби… я хотел быть с кем-то в момент моей печали.
Я скорбел по миссис Иджер.
После, мы трахались с Шелби и курили травку.
Ты когда-нибудь видела покойника? – спросил я ее. Шелби повернулась на бок, ко мне лицом и положила свою ладонь мне на грудь.
Только на похоронах дедушки.
Ты целовала его?
Да. В лоб.
А я в губы. – Подумал я. – Меня можно назвать некрофилом… но, я считал этот жест куда больше, чем благодарность за исповедь миссис Иджер.
И что ты почувствовала?
Шелби вздохнула, забрав у меня из рук косяк. Она затянулась и выпустила густое облако дыма.
Что мы все, когда-нибудь умрем.
Мы ржали над этой мрачной шуткой, и я понимал, что Шелби права.
Мы все, когда-нибудь умрем… только вопрос был в другом – как умру я?
 

[1] Иезекииль. Глава 18. Стих 24. (Прим. автора)
[2] Иезекииль Глава 33. Стих 12. (Прим. автора)
[3] Около 100 гр. (Прим. автора)

 

Перекресток Глава 24

Перекресток Глава 26