Сначала был каток. Верблюд появится позже.

На Медео мы договорились махнуть в субботу с утра. В пятницу, ближе к полуночи, я вспомнил, что еще не полностью экипирован. Спортивная сумка стояла у порога, в ней лежали бутерброды, бутылка сухого вина, минералка и раскладной пластмассовый стакан. Осталось за малым: найти коньки. С трудом отлипнув от телевизора, я принялся вспоминать, где они могут быть, так как в последний раз катался на Динамо позапрошлой зимой. Перспектива торчать в очереди за прокатными, да еще после чужих ног, меня не привлекала. Поразмыслив, решил атаковать кладовку. Разворотив коробки и разбив банку с вареньем, коньки, к большой своей радости, я нашел. Лезвия мне показались чуток туповатыми, я даже попытался подправить их вручную точильным камнем, а затем плюнул: на разок сойдет. Обтерев коньки от пыли, я затолкал их в сумку и с чистой совестью досмотрел свой любимый «Гараж».  

В детстве я обожал кататься на коньках, но с возрастом подрастерял интерес. Свои новые коньки - перестроечные ласточки советско-финского производства, в высоком черном пластиковом ботинке с войлочными носками-вкладышами, купил, лишь польстившись на необычный «заграничный» вид.

Сама идея поехать на каток возникла неслучайно, это было, так сказать нашим «сендеро луминосо». Ответ  постоянным возлияниям, от которых мы, по метким словам моего дружка Игоря, уже одубели. Но, обо всем по порядку.  

Во вторник, вечером, я заехал к своему другу лишь с намерением взглянуть на спортивные костюмы, которые он привез из Прибалтики. В то время Игорек работал у Розы Рымбаевой и мотался с гастролями по необъятному союзу, параллельно ведя свой нехитрый, но верный бизнес «там купил – здесь продал». У Игоря я застал веселую компанию из восьми человек. В комнате стоял дым коромыслом, на столе кучились пивные кружки с янтарным пойлом. На стульях и креслах валялись  пестрые спортивные костюмы «Сеабеко», а в углу комнаты в военном каре выстроился десяток разномастных канистр. Все сидящие были мне знакомы, кроме одного.

- Вот, познакомься, это Бауржан! - Игорек указал на новенького, - начальник охраны с шампанки. Теперь это мой лучший друг!

Игорек добавил, что сегодняшняя презентация напитка за счет почетного гостя. Сразу стало ясно, что в канистрах шампанское. Не откладывая на потом, дружок деловито озвучил цену: десятка за канистру, тара подлежит возврату. Начальник охраны надувал щеки и старался держаться солидно, хотя глазки его беспокойно бегали. «Еще одна  жемчужина», - подумал я, глядя, как мой дружок охаживает ценного гостя. Теперь на заводе шампанских вин у Игорька появился свой личный кран. Еще мне бросилось, что «лучший друг» и двое из нашей тусовки уже сидели в «Сеабеко», значит, Игорек уже успел впарить костюмчики. Игорек был еще тот пройдоха! Гермес, Меркурий и Велес благосклонно простирали над ним свои длани. Менялись исторические эпохи, разрушались империи, умирали генсеки, исчезали и появлялись новые государства, а Игорек все также фарцевал всем, что можно было продать. Иногда даже тем, что продать было невозможно, но он ухитрялся продавать и это. В его талантах я убедился в первый день знакомства, когда нам было лет тринадцать. Уже через полчаса я оказался владельцем красивой, но не работающей зажигалки, великодушно уступленной мне Игорьком за рубль. Возможно, его таланты объяснялись тем, что по рождению он был одесситом.

Вскоре страж шампанки ушел, а мы продолжали веселиться. Когда пойло закончилось, кто-то предложил расписать «тысячу» на бутылку, все поддержали. Игорьку в тот день фартило с картами, но не везло в игре. Он три раза первым взбирался «на бочку», оставался последний рывок, но всякий раз мы его дружно, под хохот, скидывали в начало. В итоге у него оказалось наименьшее количество очков, а лавры достались  Сереге Достоевскому. На самом деле фамилия у Сереги  была другая, свое громкое прозвище он получил благодаря фонетическому сходству фамилии великого классика с глаголом «доставать». И вот по части «доставать», но не что-либо, а кого, Серега был великолепен! Его характер был соткан из борьбы противоположностей.  Одной из черт нашего  Достоевского было умение цепляться к словам и открывать беспредметные споры по любому поводу, одержать победу в которых, было невозможно. Его характер раньше меня раздражал, но вскоре противоядие было найдено. Если мне, допустим, надо было доказать, что Волга впадает в Каспийское море или то, что Земля круглая, я начинал от обратного. Я заявлял, что Каспий впадает в Волгу и что Земля это ромб. Как правило, такая тактика позволяла все расставлять по своим местам.

Проигрывать и терять Игорек  не любил. Без пяти минут победитель сильно разнервничался и запустил картами в хихикающего Вову Архимеда.

Возможно, от обиды на наше согласованное коварство Игорька   прорвало. Он вдруг заговорил о том, о чем, по определению, говорить был не должен. Он стал рассуждать о смысле бытия. Первой нашей мыслью была та, что человек сбрендил от недопоя или от обиды на проигрыш. Но его сбивчивая поначалу речь, вдруг стала обретать стройность суждений, приводимые примеры из жизни были убедительными. Я вспомнил, что недавно по телеку как раз обсуждали подобную тему, и мой дружок лишь талантливо пересказывал. Слова попали на благодатную почву. В нашем затхлом воздухе давно витал кризис идей. В последние годы нас объединяли лишь веселые застолья. Нам было уже под тридцать, у многих были семьи. Внутренне, все понимали, что что-то в жизни надо менять. Мы заслушались мудрыми рассуждениями о быстротечности молодости и неповторимости жизни. Оказалось, что мы не умеем  ценить время и не вписываемся в наш быстро меняющийся век. Но главное, на что напирал дружок, мы не ценим свое здоровье. Более того, мы дружно на него плюем. Его горячая тирада сначала позабавила, - Достоевский даже привел контраргумент в своем стиле: а кто, мол, доказал, что нездоровье хуже здоровья? - но вскоре вызвала понимание. Когда было надо, наш друг превращался в Цицерона. В основном ораторский талант в нем пробуждался в барыжных делах, но, видимо, были и другие важные для него вещи, о которых мы не догадывались.

- Смотрите, у меня уже пузо как у беременной бабы! Сала на два пальца! – каялся Игорек, сверля нас глазами и тряся животом, - надо менять жизнь! Мы превращаемся в кислое тесто!

Самокритичность не являлась яркой чертой характера моего друга. Более того, вообще у него отсутствовала. Я смотрел на раздобревшего Игорька и вспоминал, как лет двенадцать назад, когда мы только познакомились, он был обладателем накаченной фигуры и делал десять скрепок на турнике.

Попав под его чары, подсознательно, все стали ощупывать свои жировые прослойки, теребить окорока и критически осматривать друг друга. Действительно, было о чем задуматься.  

Наперебой посыпались варианты оздоровления – от классических футбола-волейбола-пинг-понга, до суворовского похода через горы на Иссык-Куль. Самый экзотический вариант предложил наш автомеханик-интеллигент Шура Балаганов: давайте, сказал он, построим плот и сплавимся по Или до Балхаша. Питаться будем только тем, что добудем в реке. Була признался, что как-то за два дня на Или они не поймали ни одной рыбы. Мах рассказал, что он уже раз сплавлялся с одной компанией. По его словам, романтика исчезла  уже на второй день, а вот жара, комары и риск свалиться по пьянке за борт, преследовали их на всем протяжении. По его словам они даже потеряли одного бойца, он банально сбежал. К тому же для такой толпы понадобятся два плота и не все смогут вырваться на пару недель из города. И тут Игорек предложил начать новую жизнь с катка. Полезно и приятно! Плюс, многозначительно добавил он, на катке всегда много девушек. Була отказался сразу. Нет, он не против девушек, он против катка. Он объяснил, что отрочество провел на юге, и лед, большей частью, наблюдал только в холодильнике, посему к конькам привязаться не успел. Отыграешься, когда дело дойдет до футбола, успокоили его мы. Футбол мощного как бычок Булу тоже не возбуждал, он не любил бегать. Для пинг-понга у него было слабоватым зрение. Как альтернативу, он предложил нам заняться боксом и сообщил, что у него есть две пары перчаток и груша. Мы заинтересовались. Чтобы склонить нас окончательно, Була попросил Достоевского подставить ладонь. Затем, имитируя бой с тенью, принялся демонстрировать уклоны, выпады и, неожиданно, сокрушительным ударом отсушил Достоевскому кисть. Тот взвыл, затряс рукой и прошелся мамаем по Булыному генеалогическому древу со времен Адама. Не колеблясь, мы предпочли каток.

Ах, Медео! Сверкающий изумрудный лед, горное солнце! Молодые, неуверенно стоящие на коньках полуобнаженные девушки, нуждающиеся в нашей опеке, - что может быть лучше для мужского здоровья! Как он прав, наш друг. Конечно же, каток! С завтрашнего дня меняем жизнь, согласились мы.

Видя, что нас проняло, довольный оратор дал добро на отсрочку. Завтра с утра мы все будем болеть с похмелья, предположил он, начнем оздоровляться с субботы. На наш вопрос: а с чего нам  болеть, выпивка кончилась, а мы еще почти как огурчики? – наш друг предложил скинуться, и купить у него канистру шампанского. Все полезли в карманы, а справедливый Макс не удержался и напомнил Игорьку про карточный проигрыш. Игорек взглянул на него кротким взором ангела, достающим из ножен разящий меч. Макс сконфузился и больше не напоминал.  

Впервые мы пили алкоголь с внутренним антагонизмом и в полном молчании. С неприязнью косились на уродливые канистры у стены. Всех буквально тошнило от табачного дыма. Смердящие окурки в наполненной до краев пепельнице вызывали всеобщее омерзение – Достоевского даже чуть не стошнило, и он поклялся с субботы бросить курить. Скоро всего это исчезнет из нашей жизни!

Стали думать, как добираться до катка. С учетом отказника Булы, нас было семь человек, в одну машину мы не помещались. Игорек мог бы ехать на своем мотоцикле, да еще и прихватить одного, но он категорически отказался, у него на Медео разок скручивали зеркала. Решили не забивать мозги и, как все нормальные люди, воспользоваться автобусом. Встретиться договорились в девять утра на автобусной остановке чуть выше кинотеатра Арман. Вытрусив из канистры последние капли и скурив по прощальной сигарете, мы разошлись по домам полные надежд. Да здравствует Медео!

В назначенное время оказалось, что наша дружная инициативная группа растаяла до трех человек. На благодатную стезю решили вступить лишь я, Игорек и Достоевский. Мы честно прождали остальных минут двадцать.  

- Что бы мы не замутили, у нас все получается на троих! - весело скаламбурил Игорек. Он был в прекрасном настроении и заражал оптимизмом.

Достоевский цинично заметил, что, мол, меньше народу  больше кислороду. И, по обыкновению, сглазил. Подошедший автобус №6 был набит как бочка сельдью.

- Товарищи, посторонитесь! У меня ведро с краской! Кто не спрятался, я не виноват! – прокукарекал Игорек и тараном врезался в людскую стену. За его мощным крупом образовалась ниша примерно на пятилетнего ребенка и мы, с Достоевским, не преминули воспользоваться. Закрывшаяся с трудом дверь нас чуть не размазала, и Достоевский громко обозвал водителя козлом. К счастью для последнего, он этого не услышал. 

Сплюснутые со всех сторон, мы стояли на нижних ступеньках, видя перед собой только спину Игорька, вернее, ее нижнюю часть. За домом отдыха САВО народу поубавилось, и мы вздохнули свободнее.

Стояла чудесная летняя погода. Горный пейзаж за окном радовал уставшие от города глаза. В самом добром состоянии духа мы добрались до цели. От остановки до катка надо было идти еще метров триста. Влившись в вереницу любителей изумрудного льда и горного солнца, мы поднимались к ледовой арене, когда сбоку захрипел мегафон:

- Фото с верблюдом на фоне катка! Красивое фото с верблюдом! 

Чуть вдалеке, в тени раскидистого карагача, мы увидели грациозное животное. Игорек заволновался.

- О, да здесь еще и верблюд! – воскликнул он и потащил нас за собой.   

Корабль пустыни впечатлял размерами. Он был обряжен в красную попону в национальных узорах, накинутую на горбы, и позванивал обшарпанными бубенчиками. Он жевал что-то, отчего его ноздри-щелочки выстраивали забавные геометрические фигуры, и индифферентно пялился на белый свет. Темно-бурая шкура на груди и животе была в  пролысинах, на запястьях, локтях и коленях чернели мозоли. Верблюд был явно не первой свежести и выглядел несколько бомжевато. По крайней мере, нам так показалось. Судя по брезгливому взгляду его влажных с поволокой глаз, думаю, мы вызывали у него не менее отвратное впечатление. У его ног суетился ушлый мужик в панаме и фотоаппаратом на волосатой груди.

Мы остановились у стенда с фотографиями. Они не изобиловали ракурсами, видимо, папарацци не страдал творческими муками. Тем не менее, лица людей светились счастьем. Особенно у тех, кто снимался верхом. На нескольких фотках было видно, что животное способно нести даже двоих.

- Уважаемый, почем твой верблюд Вася? - с вызовом спросил Игорек.

- Он вовсе не Вася, его зовут Джафар, - поправил мужик и с любовью взглянул на молчаливого компаньона.

- Тогда почем твой Джафар?

Сумма, названная фотографом, показалась нам необъективной.

- Ни фига, семь рублей! – возмутился Достоевский, - за семь рублей столько шашлыка с пивом можно сожрать!

- Шашлык съел, а фотография на всю жизнь! – отпарировал с улыбкой находчивый моменталист.

Игорек восхищенно разглядывал животное. В свою очередь оно презрительно косило на него свои восточные глаза и не переставало двигать челюстями. С оттопыренной нижней губы свисала пена, схожая с пеной для бритья. В какой-то момент верблюд перестал жевать. Он глянул добрыми глазами на Игорька, смачно собрал слюну, надул щеки и… «Сейчас плюнет, - подумал я». Но он не плюнул. Видать, был воспитан. Мне показалось, что между животным и нашим дружком возникла симпатия. По крайне мере, когда мы уходили, верблюд повернул голову и долго смотрел нам вслед. Игорек был в восторге от встречи! Он заявил, что наша фотка на фоне замечательного животного всегда напоминала бы о сегодняшнем дне.

Каток напоминал гигантский улей. Мы разместились на втором ряду трибуны и раскрыли сумки. Мои бутылки звякнули.

- Что это? – заинтриговались друзья. Я продемонстрировал  минералку. В лицах просквозило разочарование. Далее оказалось, что у нас с Игорьком одинаковые коньки, причем купленные в том же магазине. Достоевский же, к нашему удивлению, вынул беговые ножи. На наши недоуменные взгляды, ответил, что специально для этой поездки купил их по объявлению в «Караване». Сложив сумки горкой, чтобы их было лучше видно, мы спустились вниз. Лед был покрыт водяной пленкой и выглядел не изумрудным, а грязно-серым. Это меня поначалу разочаровало. Но, видя, как весело носится народ, я заразился беззаботностью и влился в толпу. Игорек, в детстве серьезно занимавшийся хоккеем, на фоне общей массы смотрелся эффектно. Он носился на бешеной скорости и напоминал большой ртутный шар. Я катался неплохо, но тягаться с ним не мог. Удивительным было то, что Достоевский, больше всех ратовавший за каток, еле держался на коньках. Он медленно двигался вдоль борта, эквилибрировал руками, словно шел босиком по стеклу. А если и разгонялся, то ни свернуть, ни остановиться уже не мог. Он спровоцировал несколько столкновений, и всякий раз плашмя валился на лед, поднимая фонтаны брызг и вызывая у нас хохот. Мы пытались тащить его за руки, но, видя ужас в его глазах, отстали. Игорек назвал Достоевского мешком и посоветовал, в следующий раз, вместо коньков надевать валенки. Достоевский заверил, что следующего раза не будет. Вскоре растянулся Игорек. Пару раз упал и я. Мстительный Достоевский, к тому времени уже снявший коньки и наблюдавший за нами с трибуны, всякий раз вставал во весь рост, целился в нас указательным пальцем и ржал как конь. Наш дружок на ходу закадрил какую-то девицу и принялся обучать ее катанию. Вскоре выяснилось, что та была с парнем. Последний застукал неверную, ведомую под ручку сладкоголосым Игорьком. Парень стал задираться. Игорек обозвал его женихом. Нас обступили его суровые товарищи. Игорек выказал готовность постоять за свою любовь и призвал нас, с Достоевским, в активные свидетели. Противник превосходил нас по численности на четыре кулака. Мы сомкнули плечи и навели боевую раскраску. Пока мы с Игорьком обменивались любезностями с оппонентами, Достоевский со зверским лицом поигрывал своими коньками, держа их в руках наподобие томагавков. К счастью, назревавший конфликт был погашен, так как Игорь и один из вражеского лагеря узнали друг друга. Оказалось, год назад они по-соседству продавали на барахолке шмотье. Игорек даже вспомнил, что он банковал джинсами, а оппонент белорусскими бюстгальтерами, выдавая их за польские. Мы побратались. На лице девахи отобразилось разочарование. Она, видимо, была в предвкушении рыцарского ристалища с подношением ей заветного платка на острие копья. Но, как всегда, все решили связи. Тем не менее, уходя, она одарила нас нежным взглядом, а Игорек с гордостью предъявил спичечный коробок, где фосфором был нацарапан ее телефон.

Через три часа мокрые и счастливые мы покинули лед. Особенно был доволен Достоевский. Ему явно надоело смотреть на наши сияющие рожи. Да и кататься, как оказалось, он не умел. Несмотря на мелочи, день проходил удачно. Все-таки здорово, что Игорек вытащил нас из города! Движение, чистый воздух, прекрасные эмоции! Плюс ко всему мы уносили трофейный телефон прекрасной незнакомки. Мы шли к остановке, и я раздумывал, говорить ли товарищам, что у меня в сумке бутылка сухого?

Если честно, я был не прочь промочить горло, но боялся оскорбить их светлые чувства упоминанием об алкоголе.  

- Молодец, Игорь, что придумал про каток! Классно отдохнули! -  начал я издалека и взглянул на Серегу. Иезуитская улыбка Достоевского говорила о том, что он разделяет мой восторг.

Тут опять нам на глаза попался Camelus bactrianus.

- Мы еще и с верблюдом сфотаемся! – воодушевился Игорек и потащил нас к подозрительно наблюдавшему за нашим приближением животному. 

Фотограф не скрывал торжества.

- Все-таки решили запечатлеться?

Не успели мы открыть рот, как Достоевский взял с места в аллюр.

- Скажи, любезный, - высокомерно обратился он к хозяину верблюда, - почему ты берешь семь рублей? Откуда эта сумма? Почему не шесть или восемь? Обоснуй!

Я понял, что Достоевский решил взять реванш за свое позорное катание.

- Это же грабеж трудящихся! Семь рублей за какую-то фотку! – на всякий случай поддержал Игорек, - скинь хоть рубль! Давай за пять!

- Можете и восемь заплатить, я не возражаю! – нашелся ушлый фотограф. Было видно, что за свою карьеру с животным он всякого насмотрелся.

- Нет, ты объясни, с чего эта сумма выходит? – не унимался Достоевский.

Фотограф с жаром предъявил прейскурант.

- Так не пойдет, - высокомерно осадил его Достоевский, - распиши на листке.

При этом Серега добавил, что совсем недавно видел по телеку, что верблюд может две недели обходиться без еды и питья.

- Слушай, парень, - начал закипать мужик, - чего ты прицепился?.. А плата за место плюс червонец в день на лапу дирекции катка? А шефу нашего ателье? А аренду животного ты считал? Прокорм опять же на мне. А вот этим – он кивнул на проезжающую машину вневедомственной охраны, - в день на пузырь отстегни да плюс участковому трояк. Чего ты мои деньги считаешь?!

- Так это даже не твой верблюд!? – оскорбился Достоевский. – Тогда чей это верблюд?

- Чей-чей… - нервно передразнил папарацци. – Цирковой он, вот чей!

Верблюд давно уже перестал жевать аппетитную карагачевую ветку и внимательно следил за нашими переговорами. Мне показалось, что он вслушивается в каждое слово.

Узнав, что двугорбый не просто позер, а артист цирка, мы угомонились. Цирк мы любили.  

- Ладно, уважаемый, сфотай нас троих. Как нам встать?

Фотограф предложил несколько сессий: всем вместе в своей одежде на фоне животного (желающий может держать верблюда за поводья); всем вместе в казахских национальных халатах и шапках (желающий может держать верблюда за поводья); то же самое поодиночке и, как апофеоз, верхом. При этом добавил, что халата только два, но тому, кому не достанется халат, он предложил на выбор тюбетейку или чалму.

- И это весь реквизит? – разочарованно воскликнул Игорек, одно время работавший электриком в ТЮЗе и разбирающимся в подобных тонкостях.  

- А что еще? – удивился фотограф, - если хотите, есть еще женское платье...

- Нам только платья не хватало! – обиделся Достоевский, - может у тебя есть сомбреро, или одежда черепашек-ниньзя?…

Мужик развел руками.

Мы с Игорьком нацепили халаты с высокими шапками ак-калпак, а Достоевскому, как самому рослому, чтобы не оттенял, залепили на затылок помятую тюбетейку. Игорек с видом главного караванщика держал поводья, продетые через кольцо в носу животного.

Фотограф долго наводил фокус, скомандовал «чиз». Раздался щелчок.

- Вот и все! Птичка вылетела!

- Это наши семь рублей улетели… - пробурчал Достоевский.

Мастер достал блокнот и записал адрес.

- Стойте! – озарился Игорек, - может верхом на верблюде сфотаемся? А нельзя нам всем троим?

Оказалось нельзя. Игорек стал напирать. Мы с Достоевским поспешили заверить, что полностью удовлетворены, одной фотографии для нас вполне достаточно, чтобы запомнить этот день на всю жизнь. Игорек открыл тайну детства. Оказалось, что он всегда мечтал сфотографироваться верхом. В его огромной коллекции были фотографии на любой вкус, включая в обнимку со звездами советской эстрады, а на верблюде все как-то не складывалось.

- Уважаемый, давай меня верхом!

Игорек напомнил мужику с фотоаппаратом, что это уже второй снимок, соответственно, должны применяться оптовые цены. Не найдя понимания, он пошел в обход и предложил разливное шампанское. Оказалось, что неприступный фотохудожник по шампанскому был в теме. Он живо поинтересовался почем литр. Не моргнув, Игорек назначил пятнашку за канистру с возвратом тары. Вышла промашка.  

Оказалось, что фотограф знал места, где можно купить за десять. Ссылка на то, что за эти полчаса общения мы уже почти сдружились, соответственно можем претендовать на льготный прейскурант, на папарацци не действовала. Он обильно потел, пыхтел, но держался как скала. Моменталист заявил, что из уважения к верблюду он не может работать по бросовым ценам. Я понимал, что Игорек дурачится, торговаться по любому поводу было частью его натуры. После долгих препирательств, ударили по рукам за шесть.

- А он меня не скинет? – подстраховался Игорек, покосившись на подозрительно притихшее животное.

Фотограф начал издалека. Он спросил нашего друга, есть ли у него бабушка. Удивленный Игорек кивнул. Далее мужик пустился в длинные рассуждения, из которых мы узнали, что верблюд когда-то был знаменитым, он де прожил долгую и нелегкую артистическую жизнь, и вот уже несколько лет как пенсионер. Теперь он такой же смирный, вежливый и пожилой, как Игорькова бабушка.

Я вспомнил рассказы дружка про его буйную одесскую бабушку, державшую в страхе всех соседей, но промолчал.

- К чему ты сравнил верблюда с его бабушкой? Между прочим, это оскорбление!.. – начал было Достоевский, но, не встретив поддержки, заткнулся.

Ссылка на бабушку Игорька успокоила. Я еще тогда подумал, а вдруг верблюд дедушка? Сравнение с бабушкой могло бы его обидеть.

- По рукам! Нагибай своего верблюда! – затанцевал от нетерпения Игорек.

Мужик стукнул животное палкой по ногам. Верблюд задрожал, перебрал ногами и безучастно, с рабской покорностью преклонил перед нашим дружком колени. Игорек как был в халате по-молодецки забрался на спину и втиснулся между горбов. Верблюд как-то тяжеловато поднялся.

- Ух, ты! Вот это видок! – Игорек взбрыкнул ногами и изобразил Чапаева. – Саблю бы мне сейчас!..

Фотограф в шутку предложил зонт.    

- Давай зонт! И чалму тоже!

Игорек светился. Он играл зонтиком, крутил на голове чалму, разглаживал свои пшеничные локоны и бороду. Вид нашего ряженого дружка на верблюде был настолько комичным, что мы с Достоевским буквально ломались, держась за животы.

- Ну, как? – спрашивал он нас.

- Супер! – подначивал я.

- Шейх, в натуре!.. – гоготал Достоевский, переходя на визг, - Ло.. Ло.. Лоуренс Аравийский!

Тем временем стали собираться зрители. Игорек поймал раж и от души забавлял публику. Измордованный фотограф оттаял и тоже не мог сдержать улыбки. Послышались смешки. Лишь верблюд сохранял серьезность и с недоумением озирался на весь этот балаган. Более того, мне показалось, что он не разделяет общего восторга. С двугорбым стали происходить непонятные вещи. Пена уже свисала длиной бородой и падала клочьями на асфальт, образовав мокрое пятно с метр в диаметре. Это заметил хозяин животного.

- Парень, ты там не сильно-то брыкайся! – осадил он нашего дружка.  

Диалог стоящего рядом малыша с мамашей показался мне забавным. Мальчик лет пяти нацелил восковой пальчик в сторону Игорька с верблюдом.

- Мама, а он кусается?

- Кто, сЫночка? Дядя?

- Нет, верблюд.

Мама успокоила, что верблюды детей не кусают.

- А он пьяный?

- Кто, сЫночка? Верблюд? – спросила мама.

- Нет, дядя!

Мама предположила, что дядя просто веселый и у него хорошее настроение.  

В одном мама мальчика была не права. Игорек действительно был пьяным. От счастья. Столь светлое, одухотворенное лицо я на нем видел в последний раз несколько лет назад, когда нас впервые провели в подвал первого пивзавода. Игорек тогда носился вдоль пивных танков и перепробовал все, что выливалось из кранов. Он все не хотел уходить и даже задремал на скамье. Помню, обезумев от дармовщины, мы набрали четыре двадцатилитровые канистры и затем неделю упивались нефильтрованным пивом, изничтожив горы раков и вяленой рыбы.

Видя, что подвалила клиентура, фотограф заторопился.

- Ну, что, молодой человек, готовы? – нетерпеливо обратился он к Игорю, выставляя штатив.

- Давай! – скомандовал наш дружок. С усилием он сделал серьезное лицо, на манер прогуливающейся барышни завел за спину зонтик, втянул живот. У меня почему-то возник культовый образ тетушки Чарли из Бразилии.

Фотограф склонился к камере. Неожиданно все это время молчавшее животное, произвело странный звук, схожий с надрывным кашлем туберкулезника. Он вырвался из недр загадочной верблюжьей души и ничего хорошего не предвещал. В машинном отделении корабля пустыни явно перегрелся котел. Джафар вдруг засучил передними ногами, замотал башкой, разбрызгивая пену. Народ отшатнулся. Двугорбый обиженно выпятил нижнюю губу, обнажив безобразные нечищеные зубы и неожиданно стартанул со скоростью торпедного катера, чуть не сбив стоявшего на пути хозяина.  

- Эй, что с ним?! – успел бросить наш дружок, как взбесившееся животное понесло его к неизвестности.  

Толпа ахнула. Смех застыл в наших глотках. Такого развития мы не ожидали. Судя по лицам присутствующих, они тоже. Мамаши похватали детишек на руки. В секунду Джафар выскочил на трассу и дунул вниз по улице Горной по направлению к городу.  

- Джафар, стоять! Стоять, Джафар! – заревел фотограф и кинулся в погоню.  

Осознав, что мы осиротели, мы бросились вслед. Верблюд бежал как-то странно. Если его передние ноги демонстрировали явный галоп, задние выплясывали замысловатый танец. От этого казалось, что нашего дружка уносили сразу два верблюда. Игорька бултыхало. Он напоминал арабского воина, уклоняющегося пуль коварных англичан. Первым пострадал реквизит. Мы увидели, как он выронил зонт, вскоре с его головы слетела  чалма. Игорек полулежал на горбу, охватив его кольцом, и изо всех сил старался удержаться. Мы вмиг нагнали фотографа.

- Куда он бежит? – спросил на бегу изумленный Достоевский.

- Домой бежит… В цирк… - отдувался фотограф.

- А он что, знает дорогу? – удивился я.

- Не знает… Но все равно бежит… В последний раз у Зеленого Базара поймали… - обреченно отвечал тот ловя ртом воздух.

У меня возникло видение: лавирующий в потоке машин по проспекту Абая верблюд с Игорьком на плечах. Достоевский хрипел, он задыхался от смеха.

Мы обошли фотографа, но беглецы удалялись. Я даже не ожидал, что верблюды могут так быстро бегать. Нам начали сигналить проезжающие автомобили. Туристический автобус с надписью «Бишкек-Фрунзе» поравнялся с животным и замедлил ход, давая своим пассажирам налюбоваться колоритом алма-атинской жизни. Те прильнули к окнам и махали руками. Двугорбый явно шутить не собирался. Он шел на крейсерской скорости и когда у него иссякнет запал, понять было нельзя. Все, что нам оставалось, это следовать в фарватере и надеяться на лучшее.

Все закончилось также неожиданно, как началось. Внезапно Джафар на полном ходу свернул к обочине и встал колом. Вытянув шею, он что-то стал рассматривать внизу. Наш друг кулем рухнул вниз и растянулся на земле. Через мгновение мы были рядом. Подтянулся фотограф. Игорек лежал на спине раскинув руки и напоминал осыпанного пылью распятого.

 - Живой? – одновременно спросили все трое.

Спасенный выплюнул песчинки и приподнялся на локтях.

- Бля, я хемингуэю! Мужик, ты чё, специально так сделал? – зарычал он в сторону фотографа.

- Я же говорил, не брыкайся! – отпарировал тот, ловя бунтаря за поводья. Но тот и не думал убегать. Джафар как ни в чем не бывало с аппетитом пожирал заросли верблюжьей колючки. 

К счастью для фотографа, в то наивное время еще не было понятия морального ущерба. Папарацци отделался малой кровью: Игорек простил  вероломный поступок его невоспитанного подопечного, а фотограф вернул деньги. Таким образом фотосессия обошлась нам бесплатно.

Я решил исповедоваться и сознался, что случайно прихватил бутылку сухого вина. Достоевский краснея вытащил свою любимую баклажку из нержавейки, в ней был коньяк. Пострадавший повеселел:

- Блин, ну, вы даете! А как же здоровье?

Мы объяснили, что после пережитого, в виде исключения на пару часов можно нарушить режим. Мы спустились к речке и устроили пикник. Уже там Игорек почувствовал, что в горячке боя не заметил, что ушиб копчик. Мы с Достоевским провели предварительный медицинский осмотр и убедились, что действительно присутствует локальное посинение.

История про копчик достойна отдельного рассказа, возможно, когда-нибудь он появится. У Игорька действительно была проблема с копчиком. Точнее, проблема была, но самого копчика не было. Он лишился его в армии. Этот случай должен был попасть в анналы Истории военного искусства, в частности в главу «как нельзя вести себя на стрельбах, даже если официально объявлено, что стрельбы закончились». Из всего полка только Игорьку пришло в голову перед посадкой в грузовик облегчиться за мишенью. Как раз в это время кто-то из офицеров обнаружил несколько патронов и решил употребить их по назначению. Игорек, видимо, выбрал самую привлекательную мишень. Офицеру она тоже приглянулась. По словам Игорька, ему сначала показалось, что кто-то бесцеремонно дал ему под зад хорошего пендаля. Только потом он услышал выстрелы. Пуля задела копчик и прошила ягодицу. Он кубарем вывалился из-за мишени и даже попробовал вернуться в строй. По его словам, офицеры бежали к нему с зелеными лицами и впервые наперебой предлагали сигареты. Игорек перенес несколько операций, полгода прокосил в больнице. В части же он стал местной достопримечательностью. Его показывали молодым солдатам. До самого дембеля за спиной уважительно шептались: а это наш вжопураненный идет.

Мы провалялись у речки до вечера, пока не закончились сухое и коньяк. Игорек обнаружил в своем кармане морально-ущербные семь рублей и еще полтинник, и потащил нас в шашлычную.    

Вероломного Джафара я потом видел несколько раз в городе. Он также занимался своим нужным делом: позировал в парках, невозмутимо торчал у своего родного Цирка, вокруг него всегда крутилась детвора. На празднике Наурыз он с достоинством пребывал в раздумьях среди белых праздничных юрт. В дальнейшем, размышляя над происшедшим, я не раз гадал, что же стало спусковым крючком для мирного животного. Из множества вариантов, остановился на этом: думаю, благородный Джафар принял нас за клоунов и ему непреодолимо захотелось домой, в Цирк. Теперь всякий раз, когда я вижу этих  симпатичных животных, я вспоминаю наше Медео с Верблюдом.

От автора: это уже второй рассказ о моих друзьях молодости, думаю, не последний. Здесь, кто не читал, найдет первую часть: http://parnasse.ru/prose/humorprose/humorous/borsch-kak-oruzhie-proletariata.html