«Опустите, пожалуйста, синие шторы.
Медсестра, всяких снадобий мне не готовь.
Вот стоят у постели моей кредиторы…»
Б. Окуджава.
Чертово утро! Чертово солнце! Мне снился чудный сон, будто написал я гениальную оперу. Сначала моя старая карга-начальница хотела присвоить себе мою славу, украв у меня партитуру, а меня приковав наручниками к батарее, однако в силу перипетий, которые как-то не отложились в щадящей памяти сна моего, справедливость восторжествовала: премьера прошла успешно. Золоченая лепнина лоджий, пурпуровые бархатные портьеры с серебряными кистями, хрустальные каскады люстр; восторженный зал восторженными криками, стоя, вызвал меня на аплодисмент; я вышел на сцену; радость, гордость, грядущая слава переполняли все мое существо, как вдруг…, ударившие по мне софиты и свет рампы ослепили меня, я зажмурился и… проснулся.
Яркое июльское чертово солнце, будто тоже решив взглянуть на мой успех поближе, казалось, уселось прямо напротив четвертого моего этажа и нещадно било в окно. Я проснулся. Ни славы, ни денег, которые я ощущал уже почти физически… Черт знает что! Какая-то опера, когда я совсем никакой не композитор, какая-то карга-начальница, которой у меня никогда не было, наручники, батарея, портьеры, овации… Какой-нибудь Зигмунд Фрейд или, на худой конец, Мартын Задека, может, как-то и разъяснили бы мне метафорический, метафизический смысл такого сна, но… вокруг выцветшие обои, желтый от никотина потолок, погрызенные собакой тапки, сигарета натощак и… мысли, тяжелые, мрачные философские мысли совсем без софитов.
Вчера вечером стеною лил дождь, обращая свет во тьму, я не подумал зашторить окна, и вот, получите наутро свет, свет, разрушающий пускай и эфемерное, но хоть на сколько-то, хоть в коротком ночном сне счастье, счастье, которого никогда нет, не случается в дневной жизни, если ты не композитор или каким другим образом поцелованный богом человек. А Тень… Тень есть непременное условие света. Не порождение его, а именно его обязательное основание. Темнота всеспокойно может пребывать и без света и даже, как мы теперь знаем из космологии, с легкостью поглощает его безвозвратно; свет же никак не может уничтожить темноту, но лишь резче обозначает тень. Существование вечного света (или вечной жизни) лишь мечта, вожделенная иллюзия - вечная темнота (сиречь смерть навсегда) есть очевидность, стоит лишь заглянуть на кладбище.
Принято думать, будто лишь свет позволяет нам увидеть как красоту, так и уродство предмета, человека, мира, тогда как на самом деле истинное представление о сущем дает нам именно и только тень. Стареющая женщина, к примеру, не любит яркого света вовсе не из-за яркости его, но по причине резкости теней, подчеркивающих её морщины – юная девушка, напротив, любит яркий свет, так выгодно оттеняющий (ключевое слово тут «оттеняющий») бархат ее лица, шелковистость волос, округлость ее форм.
Но к черту физику с эстетикой и даже, прости господи, с теософией – не они здесь цель досужих этих утренних, в известном смысле, похмельных рассуждений. Здесь в предмете вдруг пришедшее на ум изречение человека, весьма далекого от всяческих наук (ибо психоанализ, кто бы что ни говорил, никакая не наука и даже не медицина), как-то сказавшего: «После полудня, в послеполуденной нашей жизни наши тени не становятся короче». Это сказал Карл Густав Юнг. Все его утверждения, фантазии об архетипах как архаических отпечатках, психических структурах коллективного бессознательного квазинаучны, ибо опираются на такую зыбкую исследовательскую базу, каковой являются сновидения (ну вот хоть типа приведенного выше), но вот философом он был натуральным.
Наши тени… Дело не в том, что во второй половине жизни наши тени не становятся короче, но в том, что они есть наше истинное содержание, сиречь, наши грехи. На утре жизни нашей мы стремимся к свету. Да, мы и тогда отбрасываем тень, но она у нас за спиной, к тому же становится все короче и короче по мере приближения нашего к зениту наших возможностей. Блажен, кто достиг к полудню и славы, и денег и всего другого, что бы там ни было, что принято называть у нас счастьем, только вот после полудня неизбежно, неотвратимо начинается, наступает закат. Мы и сами не заметили, как «до обеда», в неуемном стремлении своем к благоденствию, успели-таки понаделать, вобрать в себя все возможные на земле прегрешения. Мы не заметили, но от этого они никуда не делись, и вот…
И вот они начинают проявляться в виде, в образе нашей тени. Поначалу, чуть за полдень, она, тень эта, совсем незаметна, но чем далее клонится солнце на запад, тем зримее, ощутимее, значимей она становится. Ее уже не скроешь, не спрячешь, не сотрешь фонариком. Вот она уже равна тебе, вот длиннее, больше, ощутимее и она прямо перед лицом твоим. А когда солнце уже садится, тут и воочию понимаешь, сколь длинно, сколь глубоко было грехопадение твое, особливо в противопоставлении с ничтожной малостью тебя самого, достижений твоих, потугов твоих.
И как же не важно тебе, не успокаивает, что тень от тебя, ничтожного, и тень от пускай стоящего неподалеку гениального композитора во всех лучах славы его - одинаковой длины – тебе от того не легче. Каждый умирает в одиночку, наедине с только своими никогда уже непоправимыми грехами. Ничего…, солнце все-таки скроется за горизонт и жизнь прекратится. Бестолковая, бессмысленная, бездарная, ни к чему не приведшая жизнь твоя, но... Надо бы не забыть задернуть перед последним сном шторы. Черт его знает – а вдруг там, за границами никчемного бытия этого, что-то таки есть? Как же не хочется опять увидеть дивный, чарующий сон и вдруг пробудиться от яркого ослепительного света, света страшного суда, на котором нет тебя, но только твоя длинная-длинная тень, которая после полудня так упрямо не хотела становиться короче.
«Чистый, чистый лежу я в наплывах рассветных,
Перед самым рожденьем нового дня...
Три сестры, три жены, три судьи милосердных
Открывают бессрочный кредит для меня».
И все-таки непонятно…, почему это был именно композитор? и кто такая эта карга-начальница?.. Чертово утро!
Помочь сайту
Поздравления
